20 ноября 1933 г. Берлин
– Фрау Диль, герр доктор, прошу! – Адьютант раскрыл широкую створку двери и пара вошла в… да нет, кабинетом это было не назвать, это был огромный зал, потеряться в котором ничего не стоило. В самом конце помещения, на расстоянии полусотни метров от дверей стоял дубовый стол, над которым был растянут красный нацистский флаг со свастикой. Кроме свастики флаг украшали две вышитых серебром руны «зиг». Из-за стола навстречу вошедшим поднялся среднего роста человек в круглых очках, с усиками чуть большего, чем у фюрера, размера, в черной форме с квадратными петлицами, красной повязкой со свастикой на левой руке и прилизанными коротко подстриженными волосами.
Он шел им навстречу, протягивая обе руки.
– Нини, дорогая, вы совершенно забыли старых друзей! Как давно мы уже не виделись?
При этих словах Гиммлера Каролина Диль присела и грациозно поклонилась. Рейхсфюрер СС подошел вплотную к паре и, взяв Каролину за руки, тем самым вынудил ее выпрямиться.
– Хороша, как в самом начале нашего знакомства! Само очарование! А это…
– Господин рейхсфюрер, с вашего разрешения я хотела бы представить вам моего жениха, доктора Зигмунда Рашера.
Рашер отсалютовал Гиммлеру и потом пожал протянутую ему руку.
– Нини, я получил твое письмо, и решил, что нам стоит поговорить лично, – Гиммлер, казалось, несколько смущен. – Прошу к столу.
Рейхсфюрер подвел пару к длинному столу, стоявшему перпендикулярно его собственному и указал на стулья, стоявшие ближе всего к его рабочему месту.
– Я наслышан о ваших успехах в науке, доктор Рашер. И, должен сказать, что ценю ваше серьезное отношение к дисциплине. Вы ведь имеете звание унтершарфюрера СС?
– Так точно, господин рейхсфюрер!
– И вы правильно поняли то, почему для членов СС обязательно мое личное одобрение на брак?
– Надеюсь, господин рейхсфюрер.
– Хотелось бы услышать, доктор.
– Одной из главных задач, поставленных фюрером перед нацией, является повышение рождаемости, то есть, увеличение числа представителей чисто арийской расы, детей, которые через пару десятилетий будут осваивать новые земли Рейха.
– Отсюда следует?
– Отсюда следует, господин рейхсфюрер, что брак в Германии не является всего лишь средством удовлетворения половых инстинктов, но служит именно повышению рождаемости. Дети от наших арийских браков, особенно в семьях членов СС должны быть идеально здоровы, ибо в будущем им предстоит делать все возможное и даже невозможное для величия нашего Рейха!
– Дорогой доктор…
– Унтершарфюрер, – уточнил Рашер.
– Дорогой доктор, – продолжал Гиммлер вкрадчивым, почти ласковым голосом, – надесь, вы не обидитесь, получив совет опытного человека. Никогда, понимаете, никогда не поправляйте человека, имеющего чин рейхсфюрера СС.
– Так точно, господин рейхсфюрер! – Рашер вскочил со стула и вытянулся, держа руки по швам. – Надеюсь, вы простите мою оплошность.
– Я уже забыл о ней, доктор. Но меня радует, что вы поступили абсолютно верно и лояльно, обратившись за моим разрешением на брак с фройляйн Диль. Однако здесь мы переходим к менее приятной части нашей беседы. Сколько вам лет?
– Тридцать, господин рейхсфюрер!
– Чудесный возраст. И маленькая просьба: не добавляйте вы мое звание после каждой фразы. Я еще не забыл, что возглавляю СС. Нини, дорогая, прости, что мы на время оставили тебя. Скажи, Нини – не обижайтесь, доктор, но я привык называть Каролину именно так – в конце концов, это и было ее сценическим именем. Итак, Нини, прости невоспитанного солдафона, да, женщин не спрашивают об их возрасте, но все же…
– Мне сорок восемь, господин рейхсфюрер, – упавшим голосом произнесла Каролина Диль.
– Возраст – не преграда для любви! – возгласил Гиммлер и тут же добавил: – чего не скажешь о здоровом потомстве. Вы не считаете, доктор?
Господин рейхсфюрер, – торжественно начал Рашер, – в последние годы я занимался не только онкологией, но и изучением способов повысить возраст, при котором для женщины возможно зачатие и рождение абсолютно здоровых детей.
– И? Каковы результаты?
Рашер повернулся к невесте.
– Нини, дорогая, прошу тебя.
Каролина Диль открыла сумочку и, достав небольшое фото, протянула его Гиммлеру.
– Что это и кто это? – несколько удивленно вопросил рейхсфюрер. – Эту красавицу-шатенку я узнаю сразу, но что это за дитя? Кто этот белокурый ангелочек?
– Это наш внебрачный – увы, все еще внебрачный – сын, Отто, родившийся в прошлом году, господин рейхсфюрер.
– Да? И кто же мать? – не без иронии поинтересовался Гиммлер.
– Вы позволите… – Рашер полез во внутренний карман пиджака, достал сложенный вчетверо лист бумаги и, развернув его, положил на стол перед рейхсфюрером.
Подышав на стекла очков и протерев их платочком, Гиммлер прочитал:
– «Свидетельство о рождении. Отец: д-р Зигмунд Рашер. Мать: Каролина Диль. Выдано и подписано проф. фон Треппером. Фрайбург, 5 мая 1932 г.»
Аккуратно сложив свидетельство, Гиммлер протянул его Рашеру и поднял руки, словно сдаваясь. Он радостно смеялся, любовно рассматривая фотографию очаровательного малыша, и снова смеялся, поглаживая фото. Потом встал по стойке смирно – ту же стойку принял и стоявший напротив него Рашер – и строго произнес:
– Унтершарфюрер Рашер!
– Здесь, господин рейхсфюрер!
– Торжественно объявляю вам в присутствии вашей прекрасной невесты, что я, рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер, даю официальное одобрение на ваш брак!
Оба эсэсовца – главный и начинающий – салютовали друг другу, выбросив руку вперед и отчеканив: «Хайль Гитлер!»
Уже направляясь к дверям, Рашер был остановлен голосом Гиммлера, проговорившего:
– Официальное уведомление придет на ваш домашний адрес, доктор. И я рассчитываю на пополнение семейства Рашеров!
* * *
Берлин, 2 августа 1932 г.
Охранник с погонами рядового погремел ключами и открыл, наконец, камеру № 43. Повернувшись к Рашеру, который был в своей эсэсовской форме, он сказал:
– Кнопка вызова дежурного, то есть меня, справа от двери, господин унтершарфюрер!
С этими словами охранник вышел, закрыв за собой дверь.
Рашер остался стоять у закрытой двери, раскачиваясь с пятки на носок и всматриваясь в белокурую женщину, забившуюся в самый угол нар и обхватившую подушку обеими руками.
– Ну что же, фрау Митро, думаю, вы убедились, что, играя в огнеопасные политические игры, можно очень серьезно обжечься?
Женщина вытерла глаза, на которые набежали слезы.
– Я не буду спрашивать, что подтолкнуло вас с мужем перебраться с Кипра в Германию, да еще и для того, чтобы затевать здесь коммунистический хаос. Полагаю, все эти вопросы вам уже задавали в полиции. Как и объяснили, что может грозить за подрывную деятельность подобного рода. Да? Нет?
Женщина на нарах отчаянно закивала.
– Но я здесь для того, чтобы облегчить вашу участь. Сейчас, когда наша партия получила большинство мест в Рейхстаге, а фюрер вот-вот возглавит государство, у меня есть к тому возможности. Итак…
Фрау Митро округлившимися глазами с надеждой смотрела на него.
– Я предлагаю вам должность экономки в моем доме, фрау Митро. Что вы на это скажете?
– Без всяких условий?
– Ну, дорогая моя, так не бывает. Любая честная игра ведется по принципу: ты мне, я тебе.
– Что я должна сделать? И что будет с моим малышом?
– Вашего малыша принесут сегодня как обычно на время кормления. А вы… От вас нужно две, нет, три вещи: вы должны покраситься в темный цвет, чтобы меньше походить на немку. Это раз. Второе: вы должны заботиться о малыше и быть его кормилицей. У моей жены, увы, нет молока. И третье: вы должны отказаться от своих прав на ребенка и нотариально подтвердить, что являетесь его кормилицей, по найму, но никак не матерью.
– Нет!!! – Это был вопль самки, у которой отнимали детеныша.
– Тогда… Вашего мужа, товарища Митро, переведут из рабочего лагеря в концентрационный лагерь для подрывных элементов, где симпатизирующий нам персонал очень бысто сделает его инвалидом… или трупом. Уж как получится. Я считаю до трех. Если после слова «три» ответом будет «нет» или просто молчание, мы с вами попрощаемся. С мужем все произойдет так, как я и обещал, а сына… Я сделаю все, чтобы вашего сына забрали в приют. Со временем его воспитают настоящим арийцем, а не бродячим коммунистическим агитатором, как его биологические родители. Верите мне?
Женщина медленно кивнула.
– Что ж, – отчеканил Рашер, – начнем. Раз. – Он сделал небольшую паузу. – Два.
– Да! – закричала женщина. – Да, да, да, будьте вы прокляты!
– Я не советовал бы так говорить со своим будущим работодателем, фрау Митро. Завтра днем я навещу вас с нотариусом, после чего вы покинете это негостиприимное место и переберетесь в большую светлую квартиру, где Отто… Запомните это имя. Моего сына зовут Отто. Где столь дорогой и для вас Отто будет рядом с вами. Это ли не счастье? Добавьте к этому вполне приличную плату за ваш труд – вот вам и желанный коммунизм, за который вы с такой страстью боролись.
* * *
После заключения брака фрау Рашер (Нини взяла фамилию мужа) «родила» еще одного ребенка – прелестную белокурую девочку, которую назвали Брунхильдой. Она отправила фотографию счастливой семьи Гиммлеру, который пришел в такой восторг, что не только посетил их дом лично, но и поместил это фото на обложку пропагандистской брошюры «Эсэсовец и семья». Рашеры стали любимым проектом рейхсфюрера. Он время от времени посещал и Дахау, хотя прочих проблем у него было поверх головы – дело шло к концу войны. В Дахау он интересовался криогенными опытами доктора, которые тот ставил, чтобы разрабатывать методы спасения летчиков «Люфтваффе», сбитых над морем в высоких широтах, работал над кровеостанавливающими средствами для более быстрого заживления открытых ран. Когда становилось туго с бюджетом, деньги по приказу Гиммлера поступали из «Аненербе». Опыты последнего рода были, пожалуй, наиболее садистскими. Рашер проводил различные операции, включая ампутации, даже без местной анестезии, заявляя, что обезболивающие препараты куда нужнее фронту, чем этим отбросам рода человеческого, которые рано или поздно уйдут дымом через трубу крематория. Рашер требовал, чтобы при ампутациях присутствовал и Отто, его «старший сын». Надо сказать, что мальчишка ничего не имел против этого. Зигмунд и Каролина, не говоря уже о тотальной нацистской пропаганде, привили тринадцатилетнему Отто такое отвращение и такую ненависть к евреям, цыганам и прочим недочеловекам, что причинить боль препарируемой лягушке для него было бы более жестоким, чем вживую отпиливать конечность привязанному к хирургическому столу очередному представителю недочеловеков. Нередко Зигмунд давал ему проделывать самые серьезные элементы операций, и, надо сказать, скальпелем и ножовкой Отто орудовал почти профессионально. К подопытным, которые исходили на крик и теряли сознание от боли, Отто не испытывал ни малейшего сочувствия. Дикие вопли его разве что раздражали, и тогда он просил санитаров заткнуть негодяям пасть. Вопли мешали работать.
Частенько, чтобы подогреть в себе ненависть к этим человекоподобным, Отто навещал «селекцию» – участок, куда приходили эшелоны со всей Европы и где шел отбор на тех, кого пускать в расход сразу (старики, маленькие дети, беременные женщины), и тех, кого можно измордовать до смерти на непосильных работах. Там же обычно шел разбор вещей вновь прибывших. Надзиратели и надзирательницы, капо и даже простые работники «селекции» из числа заключенных набивали себе карманы так, что многим хватило на вполне сытую жизнь после войны. Но это Отто не интересовало.
Он шел напитываться ненавистью. Когда эта двуногая мразь вываливалась из вагонов, он всматривался в них, ни в чем не похожих на людей, грязных, вшивых, обросших волосами, с сосульками-пейсами, носатых, с воспаленными глазами – и понимал, чувствовал, что эта мерзость лишь отравляет Землю, сам ее воздух, почву ее, которую они топтали своими грязными ногами, до самых колен вымазанных экскрементами, которыми был переполнен каждый вагон.
Если Гиммлер посещал Дахау все-таки не слишком часто, то его адьютант штандартенфюрер Иоахим Пайпер был более частым гостем, уже потом делая доклады своему шефу и экономя тем самым его время. Медицинские опыты Рашера его, естественно, интересовали, но на ампутациях он старался не присутствовать. Это удивляло Отто: все-таки Пайпер был знаменитым героем войны, отличился и на Западном фронте и даже на Восточном – и вдруг подумаешь, еврей, которому я отпиливаю руку или ногу. А ему хотелось, чтобы Пайпер видел и оценил его искусство и мужество.
Но Пайпер и без того испытывал явную симпатию к Отто, и несколько раз стоял с ним рядом на «селекции», наблюдая за эмоциями мальчишки. (Что немало беспокоило персонал. Ни у кого не возникало желания украсть что-нибудь в нескольких метрах от полковника СС.)
– У тебя есть мечта, Отто? – спрашивал он паренька.
– Я мечтаю вступить в Гитлерюгенд, – отвечал тот.
– Так в чем же дело? – допытывался Пайпер.
– Проклятый возраст. Прошу прощения, господин штандартенфюрер.
– Разве тебе еще нет четырнадцати?
– Мне тринадцать – в том-то все и дело!
– Н-да! Я-то думал, тебе все шестнадцать.
Ошибку Пайпера легко было понять. Отто выглядел значительно старше и крупнее своих лет.
– Ну ладно, дружище, что тебе привезти в следующий раз?
– Побольше жидов – а то пилить становится некого!
И Отто заходился от смеха. Ему нравилась собственная шутка.
Но вот наступил день, когда Земля перевернулась.