Подкрепившись на славу, Артур и Эли отправились побродить по набережной. Время шло к четырем дня, и до отхода поезда у них оставалось почти пять часов.

– А почему Афина? – удивленно спросила Эли, указывая на фигуру воительницы в древнегреческом шлеме, с копьем в правой руке и щитом-эгидой на левой. Скульптура стояла перед прямоугольной аркой в конце пирса, уходящего в море от арены амфитеатра.

– Это монумент Виктору Эмануэлю Второму, – пояснил Артур. – Афина, надо полагать, символизирует мудрость и непобедимость монарха, первого короля объединенной Италии. Итальянцы называют его Padre della Patria – «Отец отечества». Кстати, его же именем назван и Corso, проспект, о котором ты меня спрашивала.

– Фантастика, – проговорила Эли, обводя взглядом лазурные воды Мессинского пролива и скалы сицилийского побережья в нескольких милях от амфитеатра, на каменной скамье которого они с Артуром сидели, выкуривая одну сигарету за другой. – Говорила, и скажу снова: я хочу здесь жить.

– Да, дорогая моя, – МакГрегор вздохнул. – Но для того, чтобы жить здесь или где-либо еще, нам необходимо выжить.

Едва он успел произнести последнее слово, как Эли с силой схватила его за руку:

– Поклянись!

– В чем, дорогая моя?

– Поклянись, Арти, что ты не оставишь меня ни на минуту!

– Ты чего-то боишься?

– Я боюсь… за тебя… – едва слышно выговорила она. Артур озабоченно посмотрел на нее и увидел, что по щекам Эли струятся слезы. Он осторожно вытер их тыльной стороной ладони.

– Эли, девочка моя, что с тобой? Я чего-то не знаю?

Теперь Эли плакала как ребенок, часто и громко всхлипывая.

– Да, Арти, да. Прости меня. Ради Бога, прости. Но ты… очень… многого не знаешь…

– Так поделись же со мной. И я буду знать больше.

– Я не могу рассказать тебе всего. Пока не могу. Но…

МакГрегор положил ей руку на колено.

– Давай начнем с начала. Почему ты больше опасаешься за мою жизнь, чем за свою собственную? И как ты могла бы меня защитить?

Она вынула из пачки сигарету и закурила, не произнося ни слова. Выкурив ее до половины, Эли погасила сигарету, вздохнула и сказала:

– Начинать надо с профессора Лонгдейла.

– Лонгдейла? Ты хочешь сказать, что я о нем ничего не знаю? – приподняв брови, спросил Артур.

– Знаешь. Но то, что знаешь ты, – как и практически все остальные – было не более чем театром. Маскировкой, скрывавшей то, кем он был на самом деле.

– Он не был профессором?

– Номинально был. И действительно вел курс науки о символах. Ему нужен был социальный и научный статус. И профессорский титул был одной из множества масок. Хотя и не главной.

– И… что же было главной?

– Тебе хорошо известно, что он преподносил себя как воинствующего атеиста, борца за науку против религии – вместе с Доукинзом и прочими.

Молодая парочка, присевшая в нескольких метрах от Артура и Эли, при словах «религия» и «Доукинз» с любопытством посмотрела в их сторону.

– Давай пройдемся, Эли, – Артур подал ей руку. – Через пару часов нам уже можно будет обустраиваться в купе.

И в этот момент он застыл, как камень, как статуя Афины, напротив которой они находились. Его полузакрытые веки дергались с бешеной скоростью. Парень-итальянец, сказав что-то своей спутнице, бросился через несколько рядов ступеней к Артуру. Эли мгновенно встала между ним и МакГрегором, делая отрицательные жесты:

– No, no, tutto e buono! Всё окей, окей!

– No OK! – нахмуренно и озабоченно убеждал ее курчавый паренек. – Sono un medico! Non bene! Questo fit!

– Это не припадок, – раздался вдруг баритон Артура. – Sto bene. Grazie, signor!

– Вы был плохо, – не унимался юный медик, на сей раз на ломаном английском. – Я видеть. Я знать это.

– Что ж, посмотрите мне в глаза, пощупайте пульс, если это вас успокоит, – благодушно произнес МакГрегор. Но итальянец уже и сам видел, что приступ прошел.

– Окей? – спросил Артур.

– Окей! Tutto bene! – «Un medico» поднял большой палец вверх.

– Ну, дорогая, – МакГрегор, согнув руку в локте, предложил ее Эли, другой рукой помахав парочке, столь трогательно озаботившейся его состоянием:

– Arrivederci!

И, поднявшись на тротуар набережной, они неспешно двинулись по ней в сторону вокзала.

Однако Эли, сделав с десяток шагов, повисла на руке Артура.

– Арти, дорогой… Мы просидели добрых пару часов, но сейчас меня ноги просто не держат. Где бы нам пристроиться – только подальше от любых ушей?

Он указал рукой на темную деревянную дверь на углу ближайшего дома на виа Зербе. Вывеска без особых затей сообщала, что дверь эта – не что иное, как вход в Ristorante.

– Но есть не будем. Я сыта по горло, – заявила Эли.

– Как? – изумился Артур. – Даже Gelato?

– Один-ноль, – слабо улыбнулась Эли. – Не попробовать итальянского мороженого карается уголовным кодексом.

Они вошли в полутемное помещение и с радостью обнаружили, что все шесть столиков маленького ресторанчика были пусты. Подбежавшая официантка предложила им ближайший ко входу столик, но Артур указал рукой на тот, что располагался в углу. Она тут же разложила на угловом столике меню и винную карту, после чего принялась выставлять столовые приборы и бокалы.

– Синьора, – придержал ее за локоть МакГрегор. – У вас есть французский коньяк? Старый? Выдержанный?

– О, конечно, синьор. – Она открыла винную карту на странице крепких напитков и провела пальцем по трем названиям. Самый молодой из трех коньяков был пятнадцати лет выдержки. Артур ткнул пальцем в тот, чей возраст был обозначен в полвека.

– В эти бокалы, – сказал он. – По половине в каждый.

Это была отнюдь не коньячная доза, но сейчас им обоим нужно было больше, чем просто глоток-другой.

Покатав под языком восхитительный напиток, Артур проглотил его, удовлетворенно вздохнул и произнес:

– Поразмыслите пока над Gelato, мадемуазель.

– Ах, уже не виконтесса? – Эли явно приходила в себя после выпитого коньяка. Она даже улыбалась. – Думать над тем, каким мороженым мне хочется насладиться, нет необходимости. Шоколадное. И только шоколадное.

Официантка, стоявшая в проходе дверей, ведших на кухню, услышала последнее произнесенное Эли слово, и, вопросительно приподняв брови, показала Артуру два пальца: «Две порции шоколадного?» МакГрегор отрицательно мотнул головой, показав один палец. После чего тем же пальцем указал на оба бокала, давая понять, что в них стоит плеснуть еще чуть-чуть.

* * *

Вечер предыдущего дня

Карлик с плечами гиганта медленно и вдумчиво водил лезвием ножа Боуи по мелкозернистому точильному бруску, приладив брусок на колене. Темноволосый курчавый парень, одетый так же, как карлик – в серый испачканый пятнами масла комбинезон – опустив голову на стол, то ли дремал, то ли просто задумался о чем-то своем.

Нико, – вообще говоря, карликом он не был, но ростом явно не вышел, едва дотянув до четырех с половиной футов; впрочем, недостаток роста он с лихвой компенсировал фантастической шириной плеч и еще более фантастической силой – сделав еще пару движений, попробовал остроту лезвия большим пальцем. В тот же самый момент запищал лежавший на столе мобильник. Нико, опередив Эннио – так звали темноволосого – схватил аппарат и впился взглядом в дисплей, на котором высветилась небольшая фотография звонившего – могучего седобородого старца.

– Слушаю, Мастер, – подобравшись, четко произнес Нико.

– Ни-и-ико… – раздался в трубке раскатистый теплый баритон. – Мой самый надежный человек… Как вы там, в Лондоне? Все живы-здоровы?

– Все живы, если вы о наших, Мастер. Ситуация вокруг Ланселот Плейс как-то притихла, сошла на нет. Но мы посматриваем – и внимательно.

Эннио, поняв, что Нико разговаривает с шефом, встал и вытянулся, словно Мастер сам внезапно появился здесь, в тускло освещенном подвале. Курчавый Эннио был чуть ли не в два раза выше своего старшего товарища. Впрочем, для итальянца он был довольно высок: шесть футов с довеском. Рост, спортивное сложение, огромные глаза с длинными ресницами – всё это неизменно заставляло лондонских девиц провожать экзотического красавца томным взглядом. Так что на любовном фронте – несмотря на очень непрезентабельную одежду – у Эннио проблем не было. Проблема была лишь в том, что Нико крайне неодобрительно относился к романтическим победам итальянца.

– Посматриваете… Это хорошо, – одобрил Айнштайн. – А ситуация и должна была сойти на нет: ты же знаешь, что мы все трое покинули не слишком гостеприимную Англию. На пока. Правда, по дороге влюбленная парочка – ты понял, о ком я – как-то растворилась. Но со временем материализовалась. И потому тебе надо срочно вылетать в Реджо ди Калабрия.

– Откуда Мастеру стало известно, что объекты именно там? – спросил Нико и тут же прикусил себе язык: с боссом так не разговаривали.

– Я мог бы и не отвечать на твой вопрос, дорогой мой Нико, но отвечу. Деньги. Деньги позволяют приобрести всё, включая информацию. А теперь слушай внимательно. Вылетаете из Хитроу рейсом «Алиталии» в восемь вечера. Да. Именно «вылетаете». Ты и Эннио. Билеты вам я уже купил через онлайновое агентство. Предъявите у стойки «Алиталия» документы – и заберете билеты. Самолет летит до Рима, там, в порту Фьюмичино пересадка. Придется часов девять-десять провести в аэропорту. Вылет из Рима в Реджо в два дня. Пока все понятно, ничего не забудешь?

– Понятно все. Сказанное запомнил до единой детали, – рапортовал Нико.

– Далее. Из Реджо они двинутся поездом.

– Прошу прощения, Мастер, но эту информацию вы вряд ли купили у них, – попытался сострить карлик.

Айнштайн расхохотался, да так громко, что хохот из трубки эхом разнесся по подвалу.

– Нет, конечно. Не у них. Кстати, я даже не назвал бы это информацией. Скажем так: Догадка, основанная на логике. Аренда машины отпадает: нужно светить документами. По той же причине отпадает самолет. Автобус? Слишком мало́ пространство для маневра – а какой-то маневр в любой момент может понадобиться. Остается поезд.

– Снова прошу прощения, Мастер, – с подчеркнутой вежливостью произнес Нико, – но почему не Сицилия? Четверть часа паромом – и они там.

– Чтобы делать что? Пасти коз? – Айнштайн начинал сердиться. – Вступить в ряды мафии? Уйти в монастырь? Нет, поезд. И только поезд. Поездов из Реджо не так уж много – пригородные не в счет. Ну что там? «Трениталия» на Милан, Флоренцию, Рим, Неаполь, ночной тихоход на Рим… Пожалуй, и всё.

– Логично, – кивнул Нико.

– Вот видишь? Если действительно поезд, узнать какой именно, который вагон и так далее.

– Как узнать, Мастер?

– Нико, ты заявил, что запомнил все сказанное до единой детали. А ведь я сказал: «Деньги позволяют приобрести всё, включая информацию». Отозвать в сторонку любого из кассиров, поговорить. Душевно. Не пугая. Деньги, деньги, деньги. Описать наших голубков, показать фотографии. Если не видели сами, пусть поспрашивают коллег. Эннио и летит с тобой не только потому, что итальянец, но и потому, что умеет располагать к себе людей. Теперь все понято?

– Так точно, Мастер!

– Не провалите?

– Ни за что!

– Добыв всю информацию, звонок мне – из Реджо. Всех благ. И не тяните. В Лондоне уже полпятого, а в Хитроу надо быть за час до. И оденьтесь чуточку приличнее. Хотя бы джинсы, рубашки, куртки.

В трубке запищали гудки отбоя. Айнштайн отключился.

* * *

– Итак, милая, – произнес Артур, сделав приличный глоток коньяка и взглянув на часы, – мы можем провести здесь еще полчасика. Начать, как ты сказала, следует с упокоившегося профессора Лонгдейла. Кроме того, ты добавила, что наш профессор являл миру не свое истинное лицо, а множество масок.

– Да… – тихо отозвалась Эли, не поднимая взгляда. – Но Артур, дорогой, ты не думаешь, что беседовать здесь, в ресторанчике, не совсем безопасно?

Он хмыкнул:

– Почти уверен, что безопасно. Нам даже не нужно переходить на гэльский. Английский в Италии настолько непопулярен, что даже в Риме тебе пришлось бы набегаться, чтобы найти хоть одного человека, способного тебя понять. Думаю, в Реджо таких людей не существует вообще. Кстати, меня удивило то, что ты не владеешь итальянским. Родной язык французский, прекрасное знание латыни, древнегреческого, иврита – и вдруг такой прокол… Впрочем, об этом в следующий раз. Итак: профессор Лонгдейл. Позволю себе воспроизвести твои собственные слова…

Эли подняла голову и с удивлением посмотрела на МакГрегора.

– Ты эти слова запомнил все до единого?

– Такое уж странное свойство моей памяти. Ты сказала, что он преподносил себя как воинствующего атеиста, борца за науку против религии – вместе с Доукинзом и прочими. Так, я не ошибся?

– Ни на йоту.

– Не хочешь ли ты сказать, что воинствующим атеистом он не был?

– Воинствующим – да, атеистом – нет. Ты ведь не назовешь атеистом человека, исповедующего культ сатаны?

– Лонгдейл – сатанист??? – Брови Артура поднялись к самому краю лба. – Он что же, член церкви Сатаны ЛаВея?

Эли грустно рассмеялась.

– Это было бы достаточно безобидным развлечением. Ты же знаешь, что и ЛаВей, и знаменитый Элистер Кроули были не более чем театром, изысканным блюдом для любителей острых ощущений. Нет, нет. Лонгдейл занимался оккультизмом очень и очень всерьез.

– Насколько мне известно, слова «оккультист» и «сатанист» далеко не синонимы.

– Верно. Но если от оккультиста не требуется поклонение сатане, то сатанисту оккультные знания не помешают. Особенно если знания эти реальны, а не просто выдумка людей, занимающихся саморекламой. Как тот же ЛаВей.

– Или Элифас Леви, – добавил Артур. Эли кивнула.

– Кроме того, он был яростным, бешеным ненавистником христианства. Особенно католицизма. И… – она сейчас говорила почти шепотом, – ненавистником Христа. В реальности которого Лонгдейл никогда не сомневался.

– Уже в силу этого атеистом он быть не мог, – подвел итог МакГрегор. – Значит, и его лекции, и вспышка гнева в кабинете профессора Коэна были не более чем театром. – Он помолчал. – Но…

– Но как и почему я оказалась с ним в одной лодке, ты хочешь спросить?

Артур кивнул.

– По молодости я предавалась разным экзотичным и часто небезопасным занятиям. И прикоснуться к настоящим тайнам, к настоящим оригинальным текстам Джона Ди, Эдварда Келли, Роджера Бэкона, Джордано Бруно – представлялось мне мечтой, воплотившейся в реальность.

– Ну и как же ты вышла на него?

– Наоборот, Арти. Он вышел на меня.

– Зачем? Как?

– Через моего тогдашнего гуру, хорошо известного в оккультных кругах. От него Лонгдейл узнал о моих способностях.

– Способностях? Вызывать духов? Превращать покойников в зомби?

– Не дурачься. Тебе приходилось слышать об энохианской магии?

– Виконтесса, вы обижаете меня, и уже не в первый раз. Вы имеете честь общаться с одним из самых эрудированных людей Великобритании.

– Да, Арти, но я уверена, что ты знаешь об энохианстве лишь то, что написано в общедоступных книгах и журналах. Однако ты вряд ли знаком с энохианским языком, его алфавитом, грамматикой и синтаксисом – они, кстати, были разработаны и доведены до совершенства именно Джоном Ди и Эдвардом Келли в шестнадцатом веке…

– И что же, столь продвинутый оккультист как Лонгдейл не был знаком с этим языком?

– Ты дашь мне договорить или нет? – Эли начинала сердиться. – Лонгдейл прекрасно знал энохианский язык и, что еще важнее, ритуалы энохианской магии. Но здесь есть очень существенное «но». Недостаточно знать алфавит, уметь читать энохианские тексты и знать последовательность заклинаний – они называются «ключами». Главное в произношении текстов – мелодика, вибрация голосовых связок, тональность и ритм. Все это мне далось. Не скажу, что легко, но овладела я этим лучше, чем мой гуру. И лучше, чем Лонгдейл. Я все-таки не год и не два обучалась музыке.

– С тобой что ни день, то открытие, – усмехнулся МакГрегор.

– Ты и сотой доли не знаешь, дорогой мой, – она улыбнулась в ответ. – Но позволь мне продолжить.

Артур посмотрел на часы.

– Если уложишься в десять минут… Так зачем ты понадобилась Лонгдейлу?

– Для того, чтобы наговорить-напеть-нагудеть… Не смейся!.. составленную им последовательность ключей-заклинаний. Записать их – по отдельности, подряд очень опасно – на магнитофон. На тот момент на него вышел очень состоятельный заказчик, которому необходимо было провести некий довольно пугающий ритуал.

– Ага. Значит, о том, какой ритуал упомянул Лонгдейл в своей записке, ты все-таки знала.

Эли кивнула, опустив глаза.

– И кем он был, этот заказчик?

– Я никогда его не видела, они всегда встречались с Лонгдейлом с глазу на глаз. Знаю лишь… – Эли сделала паузу, – что он был… израильтянином.

– Черт дери! – МакГрегор грохнул кулаком по столу. Стоявшие в дверях кухни официантки испуганно вздрогнули. – Эли! Ты понимаешь, кто был тот израильтянин?

– Теперь – да. – Она опустила голову. Помолчав, она добавила:

– За очень приличные деньги Лонгдейл и разработал ритуал, и обучил заказчика… Айнштайна… энохианскому языку. Но профессор объяснил, что понадобится моя помощь. Я уже говорила: знание языка это одно, вокализация ключей – совсем другое. Я должна была присутствовать при ритуале, задавая тон, ритм, мелодику. Необходима была и статуэтка Иштар, которую мы в спешке оставили в Лондоне. Я никогда не встречалась с заказчиком… Лонгдейл сказал, что, когда понадобится, заказчик меня найдет.

– Уже нашел. Точнее, мы нашли его сами. – МакГрегор досадливо прищелкнул языком. – И ты молчала. Молчала все это время. Теперь я понимаю, почему ты опасаешься за мою жизнь и не тревожишься о своей. Ты еще можешь понадобиться нашему другу «Марку», – Артур сделал жест пальцами, словно ставя кавычки, – а я могу быть разве что досадной помехой. Однако и я могу кое-что рассказать о нашем друге. Что-то, чего не знаешь ты. Но уже не здесь и не сейчас. Нам пора на вокзал.

Он положил на стол несколько банкнот и, поднявшись, они вышли из прохлады ресторанчика на разогретые за день улицы Реджо.