С собой Андреев взял Трусова и Файзуллина, потому что они оба умели неплохо плавать. Просился ефрейтор Лукин, но Григорий отказал ему категорически. Юра — парень храбрый, положиться на него можно, но перевернется ненароком лодка — и он топором пойдет ко дну.

— Чижик, — криво усмехнулся Ишакин, услышав просьбу Лукина. — Сидел бы себе на соломе и помалкивал в тряпочку. А тоже туда.

— А ты бы не пошел?

— А что?

— Ничего. Зачем же за чужие спины прятаться?

— Я не прячусь. Придет и мой срок, и я его не тороплю.

Документы сдали старшине, сняли сапоги. Сохраннее будет да и удобнее: угодишь в воду, поплывешь, а они будут мешать. Придется скидывать в воде. Андреев даже кобуру с ремнем оставил в клуне, а вот автомат половчее устроил на спине. То же сделали Трусов и Файзуллин. Трусов поначалу сапоги снимать не хотел — как это без сапог? Пока Андреев с капитаном осматривались на дамбе, он успел надраить сапоги до блеска. Сейчас старшина поставил все три пары в ряд возле широкой, похожей на ворота, двери клуни, и трусовские сапоги выгодно отличались от других.

Ишакин потоптался возле, заложив руки в карманы, покачался на носках и убежденно заявил:

— Уведут их у тебя, друг Николай.

— Пусть попробуют.

— И пробовать нечего.

— Слушай, Ишакин, — сердито вмешался в разговор Андреев. — Совесть у тебя есть? Человек собирается на трудное задание, а ты его хочешь вывести из равновесия.

— Что ты, лейтенант! — удивился Ишакин. — Наоборот! Я ведь шучу, от плохих мыслей отвлечь стараюсь. Будет страдать о сапогах, меньше будет думать об опасности.

— Подвел, однако, — качнул головой Андреев, удивляясь в свою очередь, как Ишакин ловко вывернулся. — Пошли, ребята.

У протоки их ждал старшина Самойлов. Лодка действительно походила на шлюпку, но небольшого размера — на два распашных и одно кормовое весла. Она до отказа была загружена ящиками. Тот, кто грузил, предусмотрительно оставил место для гребцов. Андреев посомневался:

— Не потонет?

— Будь спокоен, лейтенант, — заверил Самойлов. У него возле носа, на щеках и на лбу — непроходящие синие крапинки от пороха: видно, где-то опалило старшину, ладно, хоть глаза остались целы.

Трусов и Файзуллин сели на распашные весла, Андреев взял кормовое. Григорий вместе с Самойловым сдернул лодку с мели и прыгнул в нее на ходу, навалившись на корму грудью.

— Счастливого плавания, славяне! — проникновенно сказал старшина, помахал рукой.

— Спасибо, — отозвался Андреев, устраиваясь поудобнее на сиденье.

— Переправите патроны — полковник Смирнов вас расцелует. Сильно он переживает за кондратьевский батальон.

Андреев привычным движением весла выправил лодку по течению и сказал:

— Ну, братцы, теперь держитесь. Грести при любых обстоятельствах. Обратного ходу нам нет!

Над протокой деревья берега и острова сомкнули свои могучие кроны, и казалось, лодка идет по диким дебрям неведомой реки. И не солдаты ее ведут, а смелые первопроходцы.

— Не подведем, — сказал Трусов, и голос его чуточку дрожал от волнения: и от предчувствия опасности, и от сознания того, что им вот первым в роте доверили такое сложное дело.

— Иэх! Где наша не пропадала! — улыбнулся Файзуллин. — Живы будем — не помрем. Верно я говорю, товарищ лейтенант?

Файзуллин сухощав, смугл, нос у него орлиный, а талия джигита — гибкая и сильная. Недавно он во взводе, но в одном Григорий успел убедиться — человек он надежный.

Ребят из своего взвода Андреев изучил хорошо. Ишакин на опасное задание пойдет смело, но сначала пофилософствует: мол, конечно, оно бы ничего, да только вот зачем спешить и все в этом роде. Трусов почешет затылок, повздыхает, но все сделает на уровне. Лукин кинется с мальчишечьей бесшабашностью, хотя не однажды эта бесшабашность выходила ему боком, но не подведет. А вот Файзуллин задание воспринимал как само собой разумеющееся, и создавалось впечатление, будто он об этом задании знал еще вчера, внутренне подготовил себя к нему и без сомнений брался за него, каким бы сложным оно ни было.

Течение и дружная работа весел вынесли лодку на открытое место, и Григорий резко повернул влево, поперек течения. Грести стало труднее. Пока плыли недалеко от островка. Еще усилие — и будет стрежень, бурливый и сильный. Лодка плюхала тяжело, вода плескалась у самой кромки бортов.

Гребцы старались изо всех сил. Им некогда было думать ни о чем, кроме одного — как бы скорее преодолеть реку. Трусов, помогая себе, высунул язык. Розовый мокрый кончик его показывался то с левой стороны, то с правой. Файзуллин закусил нижнюю губу. Коричневые глаза его уставились в одну точку, расположенную где-то возле андреевского колена. Взгляд был настолько сосредоточен, что едва ли он что-либо видел: ушел в себя.

Миновали южную закругленную оконечность островка и выплыли на стрежень. Пока лодка шла под защитой островка, течение почти не чувствовалось. Но стоило ей вырваться из-за прикрытия, как сильная струя резко толкнула ее вниз по течению, и Андрееву стоило немалых усилий, чтобы выправить лодку на заданный курс.

— Нажмем, нажмем! — проговорил сквозь зубы Андреев и заработал веслом изо всех сил. — Не сдавать!

Вода упруго и зло журчала под лодкой. Весла поднимали брызги, которые падали на разгоряченные лица и приятно освежали их.

Немцы не стреляли.

— Давай, давай! — подбадривал Григорий бойцов, и те работали с наивысшим напряжением. Андреев торопился. Важно было выиграть время именно на этом, самом опасном участке. Дорога была каждая секунда. Течение упорно сносило тяжелую шлюпку вниз, и борьба с ним была трудной.

Немцы очнулись тогда, когда лодка находилась на полпути от одного островка к другому. Первый снаряд, зловеще шелестя, пролетел над головой и грохнул где-то у берега, за спиной.

— Перелет, — сказал Андреев. — Нажмем, ребята!

Второй снаряд вздыбил фонтан воды впереди лодки. Фонтан опал, и Григорий совершенно непроизвольно обратил внимание, как белым брюхом кверху всплыла оглушенная рыбина и ее понесло по течению.

— Вилка берет! — выдохнул Файзуллин.

— Ничего, пробьемся, — отозвался Андреев. — Теперь уже пробьемся, — хотя в душе у него родилась тревога. Он все время чувствовал себя относительно спокойно. Когда садился в лодку, ему даже казалось, что никакой опасности не будет, рейс на тот берег станет самым ординарным. И вот только сейчас, когда Файзуллин сказал «вилка берет», — он всегда переходил на акцент, если волновался, — Григорий понял, что наступила решающая минута и тут главное — не растеряться, как любил говорить Курнышев, держать себя в мобилизационной готовности. Черты маленького лица Трусова обозначились резче — острее стал аккуратный нос, четче выделились пухлые губы, глубже стала ямочка на подбородке. На лбу серебристо поблескивали бисеринки пота.

Лицо Файзуллина отвердело, оно казалось высеченным из камня — смуглое, с орлиным носом. Непроницаемый и невозмутимый на вид, Анвар сильнее прежнего щурил и без того раскосые глаза.

Андреев в уме досчитал до пяти и дал спуститься лодке немного по течению, полагая, что третий снаряд должен шлепнуться рядом. И в самом деле: только лодку отнесло вниз, как метрах в десяти выше грохнул взрыв и гвардейцев окатило водой с ног до головы. Не спусти лейтенант лодку по течению, снаряд аккуратно пришелся бы по ней или же упал поблизости и перевернул ее.

Григорий сдунул с лица воду, проморгался и увидел, что Трусов гребет с закрытыми глазами, по лицу у него стекает вода, будто он только что вынырнул со дна реки. Файзуллин, изловчившись, махнул рукавом гимнастерки по глазам, стирая воду, и еще больше прищурился.

— Ребята, берег рядом. Еще усилие! — подбодрил Андреев, с тревогой прислушиваясь, куда сейчас упадет? Еще несколько снарядов разорвалось, но уже на значительном расстоянии от лодки. И вдруг взрыв хлестнул над самой головой. Гребцы на секунду машинально пригнулись. Осколки посыпались в воду, как град, побулькивая. Один впился в ящик у ноги Файзуллина, тонкая дощечка переломилась — и стала видна цинковая оболочка патронной пачки.

Противник стал бить бризантными снарядами. Они разрывались в воздухе и сеяли вокруг горячие смертоносные осколки. «Скверно, — подумал Григорий. — Очень скверно».

Трудно сказать, чем бы это кончилось, если бы с нашей стороны не ударила артиллерия. И хотя немцы обстрел лодки не прекратили, но их огонь был уже не таким прицельным.

Да и берег был действительно близок. К лодке бежали два красноармейца. Они высоко вскидывали ноги, и в стороны от них летели брызги. Бойцы схватили лодку за борта и сильно повели ее к берегу, пока днищем она не села на песок.

Артиллерийский огонь снова усилился. Один из солдат, встретивших лодку, махнул рукой:

— За мной, братва!

И бросился бежать к окопам, вырытым недалеко от реки. Прыгали туда с ходу. Трусов угодил на кого-то, и пострадавший заорал:

— Куда ты лезешь?!

— Ничего, — сказал Файзуллин. — Живы будем — не помрем.

— Ну, спасибо вам, товарищ лейтенант, — отдышавшись, проговорил старший сержант, возглавлявший группу встречающих. — Выручили!

В окопе было тесно, с краев бойкими тонкими струйками сыпался песок. Боец, на которого свалился Трусов, потирая ушибленное плечо, обратился к Андрееву:

— А мы где-то встречались, товарищ лейтенант. Не помню когда, но запомнил вашу наружность.

Андреев глянул на бойца через плечо старшего сержанта — рыжеватый, горбоносый, ресницы белые. Совсем незнакомое лицо. Мало ли на военном пути встречалось Григорию людей! Всех не запомнишь.

— Возможно, — ответил он. — А может быть, и путаете с кем-нибудь.

— Никак нет, я не путаю, я точно помню — но где?

Боец принялся перечислять части, в которых ему довелось служить. Но Григорий только отрицательно качал головой: нет, не приходилось.

А обстрел продолжался. С одной стороны немец бил по берегу. А с другой затеял артиллерийскую дуэль с нашими, которые мешали ему стрелять прицельно. Один снаряд ухнул совсем близко от окопа. Сверху обрушилась земля, попала за шиворот. Запахло взрывчаткой — прелый такой, душный запах.

— А в Брянских лесах вы, случаем, не были, товарищ лейтенант? — не унимался рыжий боец. Ну и настырный!

— Был.

— У Давыдова?

— У него!

— Парашютист-гвардеец?

— Угадал! — уже обрадованно воскликнул Андреев. — Погоди, а почему я тебя не помню?

— А мы с вами всего раз на задании-то были. Помните, железку на воздух подняли? Я у Непейпиво служил.

Обстрел затих. Старший сержант поглядел на небо, сделав ладонь козырьком. Там вовсю полыхало июльское солнце. Потом, прищурившись, перевел взгляд на Андреева и спросил:

— Мабуть, пора?

Выскочили из окопа и побежали к лодке. Она была цела, хотя вокруг виднелись свежие воронки. Взрывом разметало песок, и видна была черная, жидкая от воды земля. Старший сержант первым подхватил ящик с патронами и направился с ним к окопу. Подхватил ящик и Файзуллин, потом другие бойцы, позднее всех — Андреев. Ящик тяжелый. Неловко нести, вырывается из рук, тянет к земле. Над головой прошелестел снаряд и упал в воду, подняв фонтан брызг. Вот же паразит, ни минуты покоя не дает. Ответили наши орудия. Фашисты опять начали дуэль и в то же время стреляли и по смельчакам.

Но разгрузка продолжалась. Комбат Кондратьев на подмогу прислал еще одно отделение бойцов. Эти брали ящики, сложенные у окопа, и бежали с ними к деревне, где не затихал бой. Так они растянулись цепочкой от окопа чуть ли не до самой деревни. Немцы перенесли огонь на эту цепочку. Андреев видел, как снаряд разорвался возле бойца, который тащил ящик на спине. Всплеснулось белое яростное пламя взрыва, подняв кверху султан черной земли. Боец упал, сраженный насмерть. К нему подбежал его товарищ, поднял ящик и побежал к деревне. Цепочка продолжала работать.

Окончив разгрузку, гвардейцы отдышались в окопе. Рыжий снова очутился рядом с Андреевым, спросил:

— А был у вас веселый хлопец. Мишкой его звали, а?

— Был.

— С вами? Жив-здоров?

— Жив-здоров, но не с нами. В танкисты подался.

— Гляди-ко ты! — удивился боец. — Толковый, видать, хлопец.

— Ничего, подходящий. Послушай, а ты Ваню Маркова знал?

— Ну а как же? Мы с ним из одного райцентра.

— Жив?

— Жив! У Кондратьева, отделением командует. У нас в дивизии, товарищ лейтенант, много брянских партизан. Помните, в Орел тогда пришли, вы часть поехали искать, ну, а мы на формировку. Вот нас почти всех в одну часть и зачислили.

— Кто же, интересно, из знакомых? Скажем, политрук Климов?

— Под Ковелем похоронили… В атаке его, товарищ лейтенант.

— Хороший человек был…

— Не говорите…

В это время из деревни прибежал связной, свалился в соседний окоп и крикнул:

— Эй, где тут саперы?

— Здесь! — откликнулся Андреев. — А что?

Связной переполз к лейтенанту, опустился рядом с ним, потеснив рыжего:

— Пакет от комбата полковнику Смирнову! — Из полевой сумки достал то, что назвал пакетом, — обыкновенный солдатский треугольник. Андреев принял его и почесал затылок: рассчитывал отсидеться здесь, реку сейчас пересечь будет нелегко, хотя и поплывут порожняком.

— На всякий случай комбат приказал передать на словах: сегодня отбили пять атак, патронов все равно мало, пусть покрепче поддержат артогнем. И еще: комбат просил как можно скорее наладить с ним телефонную связь!

— Что, товарищ лейтенант, домой айда? — спросил Файзуллин.

— Выходит, так.

— А нельзя малость переждать? — просительно поглядел Трусов на Григория. Тот вздохнул и ответил:

— Нет, Трусов, нельзя. Была бы у Кондратьева связь — другое дело!

Андреев спрятал треугольник в карман брюк: нынче какие-то неудобные гимнастерки выдали — без карманов. Документы приходилось носить в мешочках, которые приспосабливали на груди кто как мог. А сюда поплыли — мешочки с документами оставили у старшины.

Гвардейцы попрощались с новыми знакомыми, вылезли из окопа. Рыжий вдогонку крикнул:

— Старик тоже здесь! Вы ведь знали его?

Андреев остановился, переспросил:

— Старик?

— Ну да, разведчик наш. Он теперь подполковник, главный разведчик в дивизии.

Григорий бежал к лодке и про себя твердил: подполковник, главный разведчик дивизии. Здо́рово! Петро Игонин — подполковник! Теперь уже наверняка вместе им не быть, если даже и встретятся. И в атаку вместе, плечо к плечу, не пойдут, как было в сорок первом. И одной плащ-палаткой не будут укрываться, есть из одного котелка кашу. Григорий остался, по сути, тем же солдатом, всего лишь взводным, а Петро вознесся вон куда! Тут командира батальона только издалека видишь, у него свои заботы, а у Григория свои. А тут дивизия! Начальник разведки!

Лодка без груза шла ходко. Но обстановка изменилась. Немцы пристрелялись. И сейчас лодку сопровождали грозные фонтаны воды, возникающие то слева, то справа, то спереди. Когда выбрались на стрежень, в воздухе стали гулко, до звона в ушах, лопаться бризантные снаряды. Град осколков обрушился на воду, и она покрылась пузырями. Очередной взрыв оглушающе треснул над самой лодкой. Трусов дернулся, выронил весло и медленно, наклоняясь вперед, свалился на дно лодки. Осколок рассек пилотку, как бритва, и пробил голову. Ребристое дно лодки окрасилось кровью. Андреева одолела тошнота. Он закрыл глаза. Лодку закружило. Новый снаряд, уже обычный, упал рядом и перевернул ее.

Файзуллин нырнул и некоторое время двигался под водой, подгребая к берегу. Оглянулся: Трусова нигде не было. Потом он поплыл споро, упругими саженками. Андреев плыл на боку. За спиной неловко болтался автомат, мешая плыть. Вода была теплая, иззелена-серая.

Немцы выпустили по плывущим еще два снаряда и успокоились. Видимо, решили, что свое дело сделали — лодку потопили, а смельчаки сами утонут.

Андреева и Файзуллина снесло вниз от островов. Они вылезли на берег как раз в том месте, где в дамбе у полковника был наблюдательный пункт. Когда взбирались по выложенной гранитом пологой стенке дамбы, у фашистов сдали нервы. Что-то тяжелое шаркнуло рядом, обдав лица горячим ветерком, и врезалось в камень. Андреев инстинктивно присел, ожидая взрыва, но его не последовало. Зато во все стороны полетели каменные брызги. Значит, ударили болванкой. Обычно болванки употребляли против танков: такие начисто сворачивали башни. А тут, видимо, до того разозлились, что шарахнули по двум солдатам.

В траншее Андреев и Файзуллин стряхнули с себя лишнюю воду. Курнышев и полковник молча наблюдали за ними. Отряхнувшись, Андреев доложил:

— Товарищ полковник, ваше задание выполнено! Боеприпасы доставлены на тот берег. От комбата донесение! — И спохватился: после такого купания треугольник сильно намочило — можно ли там что разобрать? Но все-таки достал его и смущенно глянул на полковника. Тот протянул руку, поняв затруднение Андреева, и, взяв треугольник, развернул его.

— Напрасно волновались, лейтенант, — через минуту произнес он. — Писано простым карандашом и с нажимом. Кондратьев у нас умница — все предусмотрел!

Полковник углубился в чтение. Андреев сказал Курнышеву:

— Трусова, товарищ капитан, осколком в голову. Наповал.

Курнышев сурово покачал головой и промолчал. Что тут слова?

— Да, патронов мало, капитан, — пряча донесение Кондратьева в планшетку, проговорил Смирнов. — Мизерно мало. Надежда на твоих орлов. Думай, капитан, думай. А вам спасибо, гвардейцы. Молодцы! Идите отдыхать.

Когда Андреев и Файзуллин, мокрые и усталые, вернулись в роту, их ни о чем не расспрашивали. Было и без расспросов понятно, что третий никогда не вернется. Если бы он был жив или хотя бы ранен, то явился бы сюда. Возле дверей клуни сиротливо стояли начищенные до блеска сапоги, голенища которых с особым шиком сведены гармошкой. Так умел делать один Трусов. Странно как-то: нет и не будет Николая Трусова. Как привыкнуть к этой нелепой мысли? Кажется, вот-вот придет, извинится перед командиром взвода за опоздание, придирчиво смахнет с сапог соломинку и скажет:

— Ну и досталось нам на орехи!

И оттого, что это было вполне реально и в то же время невозможно, особенно тоскливо давило сердце.

Почти два года Григорий прослужил с ним. И никогда не помнил, чтобы Трусов хоть на минуту выглядел неряшливо. Всегда, при любых обстоятельствах, у него был чистый подворотничок, до блеска начищенные сапоги, под ремнем разогнаны все складочки. Его никто не понуждал. Были такие моменты, когда бойцам прощались и щетина на щеках, и складки под ремнем, но Трусов даже в самой сложной обстановке не делал себе поблажек. За всю свою службу он не совершил ничего такого, что выделило бы его среди других, — разве что бросалась в глаза вот эта аккуратность во всем. В трудных переплетах, в которых пришлось побывать за эти годы взводу, Трусов оставался самим собой. Лишь единственный раз Григорий разлучался с ним — это когда в группе лейтенанта Васенева летал на особое задание в Брянские леса, в отряд Героя Советского Союза Давыдова. Тогда Трусова не взял Васенев, а как он упрашивал командира взвода, чуть ли не плакал! Мишка Качанов незло посмеивался над ним, предлагал сменить фамилию: мол, из-за фамилии у тебя всегда столько неприятностей, из-за нее тебя и на серьезные задания не берут! Хотя парень ты храбрый, все мы это знаем, но фамилия, брат, фамилия!

И нет чистюли Трусова. Его навсегда поглотила река Висла. Она понесла его к морю, мимо берегов, где сейчас гремели бои, к Варшаве, в которой бушевало восстание и куда устремилась наша армия.

Несет его сейчас чужая река в безбрежное море, и будет оно ему вечной могилой.

— Лейтенант, а лейтенант, — вывел Андреева из оцепенения Ишакин, — я, наверное, подонок.

Григорий глянул на солдата непонимающе и вместе с тем досадливо: чего ему еще надо?

— Я над ним трунил, а ведь как повернулось… Подумать только!

Но до Григория не дошло то, что сказал Ишакин, он посмотрел на него отсутствующим взглядом. И тот, недоуменно дернув плечом, отошел.

Сердце у Ишакина тоже не камень, вместе с Трусовым в одном взводе съел не один пуд соли, хотя, честно говоря, никогда не принимал Николая всерьез. Не мог терпеть в нем эту излишнюю чистоплотность, ему она иногда казалась даже оскорбительной. Еще бы! Встанет рядом с ним Трусов, чистенький, опрятный, — и сразу обнаруживаются все ишакинские изъяны, а Васенев к тому же любил подчеркнуть:

— Оглянись на себя, Ишакин, на кого ты похож? Бери пример с Трусова!

Но как бы там ни было, а сейчас и у Ишакина ныло сердце, и он еще раз убеждался, как тяжело терять настоящих товарищей.

В клуню вошел капитан Курнышев. Сел на сани и попросил у Воловика пачку папирос. Связной поскреб затылок и просьбу капитана выполнять не спешил. Открой сейчас пачку — и Курнышев раздаст папиросы бойцам. А папиросы выдавались только командирам, по доппайку, бойцы же довольствовались махоркой, и каждый из них, ясное дело, не прочь полакомиться папиросой.

Вздохнул тяжело Воловик, подергал свой шикарный ус и нехотя полез в вещмешок: ничего не поделаешь, приходится раскошеливаться, если на то воля капитана. Но теплилась еще маленькая надежда: авось не раздаст? Возьмет себе одну, а остальное спрячет в карман.

Курнышев щелчком выбил себе папиросу и передал пачку Андрееву. И пошла она гулять по рукам, пока не опустела вовсе. Воловик с сожалением следил, как неумолимо пустеет пачка, и переживал. И ведь понимал отлично, что жадность не красит его, сам-то он вообще не курил. Чего тогда жалеть? Но вот поди-ка ты! Люди гибнут, вот Трусов не выплыл из Вислы, а Воловик жалеет чужие папиросы. Он поднял опустевшую пачку, с надеждой заглянул в нее, словно бы надеясь на донышке найти завалящую папиросу. Но смял пачку в кулаке и выбросил через дверь на улицу. В другое бы время над Воловиком посмеялись, а тут было не до него.

Задымили враз. Курнышев затягивался круто, хвастал в себя дым жадно и, глядя на гладкий, туго утрамбованный пол, тяжело думал. Кому же плыть на тот берег с боеприпасами? Андреев выскочил на внезапности или, как он сказал, на нахальстве. Потерял Трусова, но задание выполнил. А теперь? Любую лодку немцы разобьют в щепки, и соваться нечего, людей загубишь зря. Но и боеприпасы доставить надо. Вот задачка, голова идет кругом от нее, но посылать все-таки придется, как это ни горько. Посылать на верную смерть.

На том берегу батальон Кондратьева, которого никто из гвардейцев не знал, один бился насмерть с фашистами. Ему нужно помочь. От этого зависит судьба плацдарма на той стороне. Удастся немцам сбросить батальон в реку, — значит, снова придется в тяжелейших условиях ее форсировать. Продержится батальон этот день, ночью начнут переправу основные силы, и тогда фашисты вынуждены будут снова драпать на запад, ближе к Берлину.

Ишакин в последний раз затянулся глубоко, бросил окурок на пол, решительно растоптал его сапогом и сказал:

— Ладно, чижики, очередь моя. Кто на пару?

Поднялись четверо.

— Сидите, — остановил их капитан. — Знаю, все готовы. Но требуется с умом. Давайте помаракуем, время еще есть. Уж коль ничего не придумаем, тогда пойдет Ишакин. Так и быть.

— Вот я и говорю, — согласился Ишакин и ткнул локтем Юру Лукина: — Дай на закрутку. От папирос только в горле першит.

Лукин полез в карман за кисетом, но вдруг его осенила какая-то мысль. Он даже забыл про ишакинскую просьбу.

— Товарищ капитан, — воскликнул он. — А если на парашютах?

— Что на парашютах?

— Да боеприпасы. Вот как нам в Брянских лесах сбрасывали.

— Исключается, Лукин.

— Почему?

— Дурень, — подал голос боец Строков. Более молчаливого человека во всем батальоне не было. Бывало, какой-нибудь командир, добиваясь толкового ответа от бойца, в сердцах бросал: «Выискался еще один Строков!» А тут вдруг не смолчал и Строков.

— Ты, друг, кисет давай, — напомнил Ишакин, — а зубы заговаривать потом будешь. Тоже мне ефрейтор!

Лукин протянул ему кисет.

— Говорят, один ефрейтор, — свертывая цигарку, сказал Ишакин, — увидел генерала, похлопал его по плечу: «Нам с вами, генерал, больше всего достается».

— Эх, ты, — возразил Лукин, — слышал звон, да не знаешь, где он.

— Капитан, я пойду. Разреши? — подвинулся к саням Файзуллин. Он и Андреев были в одних кальсонах. Брюки и гимнастерки сушились на солнышке, за клуней.

— Не годится, — поморщился капитан. — Ты только что был. Решено: пойдет Ишакин.

— Я придумал, капитан, честное слово, придумал, — не унимался Файзуллин.

— Что же ты придумал?

— Очень просто придумал. Я плыву на тот берег, беру с собой веревку. Один конец привяжу за лодку, другой конец беру с собой.

— А что? — оживился Андреев. — Просто и гениально!

— Погоди, погоди, — нахмурился капитан. — Значит, плывешь на тот берег и за бечевку подтягиваешь лодку?

— Конечно! — воскликнул Файзуллин, дивясь непонятливости командира роты.

Капитан, повеселев, потрепал Файзуллина за голое плечо:

— Да у тебя, как погляжу, ума палата, братец!

— Нет палаты, — серьезно возразил Файзуллин. — Невзначай придумал. Совсем невзначай.

— Пусть будет невзначай, — согласился Курнышев, — но тебе придется все же отдохнуть, пусть плывет другой. А за предложение спасибо!

— Нехорошо, капитан, — обиделся Файзуллин. — Совсем нехорошо. Зачем так говоришь? Я придумал, я и поплыву.

Глаза у него напряженно щурились.

Капитан поглядел на Андреева, вроде бы молчаливо спрашивая его, как правильнее поступить. Андреев сказал:

— Вода, товарищ капитан, теплая, плыть в ней — одно удовольствие. А Файзуллин пловец классный — на Волге плавал.

— Во! — обрадовался поддержке солдат.

— Но ведь вы уже натерпелись страху!

— Какой страх, капитан? Никакого страху!

— Ладно, — махнул рукой Курнышев. — Будь по-твоему.

Чего только не было у старшины в его двуколке! Конечно же, нашлись в ней и парашютные стропы, те, которые использовались при разминировании. Многие пришли в негодность, но был у старшины запас на черный день — мало ли на что пригодится? Эти стропы остались от списанных парашютов. Месяц назад парашюты сняли с вооружения батальона. А поскольку источник пополнения запаса строп исчез навсегда, старшина стал сильно прижимист: выдавал их неохотно и то после строгого приказа. И теперь старшина стал было отговариваться. Сначала заявил, что строп у него нет, потом клялся и божился, что остался последний клубок. Но Курнышев глянул на него так гневно, что старшина даже присел от испуга и молча протянул Файзуллину солидный клубок.

Полковник Смирнов к затее отнесся скептически. Высказался определенно и резко:

— Зря теряем время.

Курнышев смолчал, лишь свел к переносью белесые брови: что он может возразить полковнику? Конечно, затея рискованная, но попробовать надо. Андреев, наблюдая за капитаном, который походил сию минуту на несправедливо обиженного мальчишку, усмехнулся. И удивительно — полковник перехватил эту усмешку, приготовился, видимо, сказать что-то сердитое. Он вообще почему-то приглядывался к Андрееву. Но в это время в реке появился Файзуллин. Он плыл в кальсонах, взмахивая правой рукой, а левой держал, чуть приподняв над головой, клубок строп и разматывал его. Плыл свободно, без видимых усилий, крутил на растопыренных пальцах клубок, словно фокусник.

— Посмотрим, посмотрим,- — ворчливо проговорил полковник, все еще сомневаясь в успехе затеи. Приложил к глазам бинокль и минуту спустя заметил: — А плывет хорошо.

— На Волге вырос, товарищ полковник, — сказал Курнышев. — С детства на воде.

Противник наверняка видел Файзуллина. Для острастки пустил бризантный снаряд, который разорвался далеко в стороне от плывущего, и сейчас белое облачко медленно таяло над рекой. Файзуллин на всякий случай нырнул и был под водой довольно долго, капитан даже забеспокоился. Осколки падали в воду, вздувая пузыри. Файзуллин вынырнул, и теперь ему плыть стало труднее — клубок намок и разматывался туже.

Фашисты не стреляли. Они, кажется, не поняли, с какой целью переплывает советский солдат реку. Может, с донесением? Может, связист?

Файзуллин достиг левого берега. Его встретили там два бойца. Полуголый, в белых кальсонах, Файзуллин казался выходцем из другого мира рядом с бойцами, одетыми по всей форме. Все трое пустились бежать к окопам. Оттуда Анвар посигналил на правый берег, и все тот же старшина Самойлов с одним помощником спихнул лодку на воду и снова спрятался в укрытие.

Файзуллин натянул шнур. Ему помогали два бойца. Лодка, подхваченная течением, выровнялась. Повернулась носом к западному берегу. И хотя ее продолжало сносить, но наперекор всему она стала пересекать реку.

Тогда заволновался полковник Смирнов. Он посмотрел на капитана:

— Выдержит? Веревка выдержит, капитан?

— Не беспокойтесь, товарищ полковник, — заверил повеселевший Курнышев. — Это парашютные стропы. Они выдерживают огромной силы динамический удар.

— Стропы? Откуда у вас стропы?

Капитан объяснил. Полковник опять внимательно поглядел сначала на капитана, потом на Андреева, словно только заметил их, и произнес задумчиво:

— То-то я смотрю, прыткие достались мне саперы, на выдумки горазды!

Противник понял наконец, что его снова провели, и открыл ожесточенную стрельбу. Водяные султаны возникли сразу в нескольких местах. Не успели улечься эти, появились другие. Но лодка упрямо ползла к берегу, подтягиваемая стропами. Ее отнесло метров за сто от окопов, где скрывался Файзуллин.

— Еще пару лодок проведете? — деловито осведомился полковник, и вопрос его прозвучал как приказ.

— Проведем, товарищ полковник! — заверил Курнышев.

— Действуйте!

Полковник перекинулся через бровку окопа, спустился с дамбы и заспешил к лесу, который примыкал к первому островку. Из второй траншеи выскочил Ахметьянов и заторопился за полковником.

К вечеру под прикрытием леса бойцы взвода Черепенникова и часть андреевского взвода собрали понтоны. Кое-что не получалось — впервые имели с ними дело. Ишакин со вздохом вспомнил Гордея Фомича: вот бы где пригодилось его умение! Да не дошел Гордей Фомич до этих мест…