ТУГАН

Принесли его среди бела дня прямо из лесу. И имя дали в тот же день — Туган.

Как угадал он, каким звериным хмурым чутьем своим, что отныне жизнь его противоестественно переменилась? Стал он носить ненавистную собачью кличку — она была тягостна, как и железная цепь на шее: человек совершил еще одно страшное насилие. Позовут: «Туган» — и он вздрагивает от ярости и тоски. Как презирал он собачье отродье — его трусость, неволю, его преданность человеку!

Не выносило звериное сердце и человеческого взгляда: нaсмешливо, грубо смотрели люди. Помнил он громкий хохот, визг и дух псиный, запахи жилья человеческого, когда несли его по деревне в железной клетке... Люди стояли над ним — он видел их ноги в крепких пыльных сапогах, — стояли над ним и смеялись: волчонок грыз цепь. Волчонок в собачьей будке...

Где ему было порвать цепь, еще шатался на слабых ногах. Bceго-то и времени прошло несколько лесных вольных зорь, как открыл глаза на белый свет.

Одно ему было — с голоду околеть. Не хотела его душа помириться с долей, которую уготовил ему человек. Только волк был еще молод, и, верно, гордость зверя еще спала в нем. И человек это знал. Должен был наступить конец звериному бунту – брюхо умнее.

И вскоре пожирал он все, что давали. И как сожалел о тех днях, когда отворачивал морду от красного мяса и вкус железа — кислый вкус голода сводил ему глотку; когда рвал он на себе и грыз цепь, волочившуюся за его собачьим ошейником!

Нет, стоило жить — ради тепла и тяжести в истосковавшемся брюхе, ради пьяного запаха крови — он о воле напоминал. Ради этого стоило жить.

Шел день за днем, и настал срок, когда сняли с него железо наконец. Давно окрепли его лапы, и грудь раздалась. У ног человека лежала цепь — со следами от яростных зубов. Человек улыбался, он был доволен собой. Зверь был в его власти, и он мог поступить с ним как хотел.

Туган встряхнул шеей и потом долго, томительно глядел на голубой дальний лес. Легкий ветер нес незабытые запахи. И Туган навстречу им вытянул морду.

А человек улыбался. Но в глазах были хитрость и сила нaстороженной мысли. Он поднял цепь и собрал ее в широкой ладони.

Что несли запахи прели травяной, синей вечерней хвои? Что незабытое оживало в сумрачной душе зверя, что волновало его открытые ноздри? Веселый человек позвякивал цепью, и Туган оглянулся на этот железный звон.

Баран, щипавший траву у забора, заблеял и выгнул рога. Toгда Туган двинулся к изгороди. Он шел медленно, и лапы оставляли в песке тяжелые и широкие следы.

— Туган! — позвал человек.

И волк оглянулся на этот зов. Человек звал ласково, как одну из своих собак. Позади человека сквозь плетеный забор виднелся густой лес, и у калитки стояла большая собака.

Легко, одним махом перескочил Туган низкую изгородь.

И тут же, как выстрел, раздался крик человека:

— Держи-и!..

И — опять шея в цепи. И цепь стала крепче, еще тяжелее.

А как он бежал к лесу, как гнались, настигая, следом собаки; их псиный дух бил ему в ноздри, и с отчаянием, злобой он pванулся к глотке хозяйского пса... И промахнулся в прыжке.

За три долгих дня ни разу Туган не притронулся к пище. Он не испытывал голода. Лежа с цепью на шее, глухо, смотрел на далекий лес, и лес то накрывался облачной тенью, то по зеленой стене его текло солнце, темная глубина его обнажалась на миг, озарялась...

И ни разу Туган не поднялся на лапы, глаза его гасли, прикрытые веками, — он ощущал лишь железную привязь, и ошейник давил ему голодное горло.

Но особенно невыносима была для него рука охотника. Он подходил, садился на корточки перед мордой Тугана, теплая рука ложилась на голову и гладила шерсть. Рука, убившая мать. Рука, которая лишила его свободы ...

И однажды он схватил эту руку зубами. Человек отпрянул и взмахнул плетью. Туган поднял морду с прижатыми к затылку ушами. Он ждал удара. Но хозяин опустил плеть и ушел.

И на следующий день он без страха протянул свою руку. Tyган слышал сухой шорох шерсти под рукой человека. Дремлющая душа его чего-то ждала, и он вслушивался, казалось, в ее быстротечные сны... Собака подходила и равнодушно смотрела. Иногда сумрачно открывая глаза, волк встречал ее убегающий взор.

Им вместе давали еду. Хозяин стоял в стороне, наблюдал. Он видел, как вставала шерсть на волчьем загривке. Он про себя считал уходившие дни, он был человек терпеливый.

Собака ночами охраняла дом, а днем хозяин забирал ее с собой на охоту. Он в сапогах шел по дороге, ружье торчало у него за спиной; собака мелко бежала в траве. Туган смотрел, как они yдaлялись. И лес заслонял их, и легонько ломило в широких нaдбровьях от близкого печального света... Лес — синий — заглядывал в глаза ему, расступалось чужое небо, и страшное дневное светило скрывалось в синей чащобе. И появлялось желание поднять острую морду и выть в пустое сияющее небо. И не было голоса...

Но вот ночью однажды до слуха донесся звук его родины. Мигом вскочил Туган. И звук повторился — далекий и слабый, из леса. Он позвал, наконец, своего жителя, снившийся лес. И Туган прыгнул в зовущую темноту.

Цепь дернула его к земле.

И опять, как живую, он кусал, рвал эту окаянную железную руку, державшую пальцы вокруг его горла! Не было сил их стряхнуть. И впервые Туган завыл. Жалоба, мольба о спасении, бессилие звучали в его неистовом вое.

Забрехала собака. Одна за другой залаяли собаки в поселке. Повыбежали из домов люди. Свист, выстрелы... И вой в лесу оборвался.

Миновали, однако, день, вечер, и вой повторился — и ближе. И Туган ответил.

На третью ночь волки подошли к самому дому.

И так — из вечера в вечер... .

Вернувшись с охоты, собака ложилась возле будки Тугана. Она приносила с собой запахи леса. И волк успокоенно клал лобастую голову на лапы. Он стал привыкать к песьему духу.

Как-то утром пришел хозяин, откинул дужку замка и намотал на левую руку свободный конец цепи.

— Ну, Туган, — сказал он, — пора.

Солнце светило из-за леса, полевая сырая дорога, истолченная овечьими копытами, стороной огибала опушку, ложилась в утреннюю длинную тень. Верхушки синих сосен, и солнце над ними, и теплый боровый пар — грибные запахи родины... Человек сжимал в кулаке звенья цепи, он шел за волком, луговая трава вымыла его пыльные сапоги. Он шел скоро и посвистывал бежавшей позади собаке.

Сердце Тугана стучало: все новые запахи распахивались перед ним, и вот ударил по сердцу запах родного волчьего логова — след стлался по старой слежавшейся хвое, и Туган грудью вломился в ельник; тугой железный ошейник рвал ему шерсть... Быстрыe шаги человека трещали за спиной, и жарко дышала и взлаивала бежавшая по следу собака.

Охотник скинул с плеча ружье. И вдруг, подтянул зверя и отстегнул замок на ошейнике.

В замешательстве глянул на человека Туган. Тот наклонился и погладил его, как гладил своих собак.

— Вперед, вперед, Туган!

Его догнала собака, лая громко и тонко. В ноздри Тугана шел свежий и сильный запах — волчья стая недавно рыскала в молодом еловом подлеске. Хитрый и осторожный зверь, крови единой и цвета одного с лесными сородичами, оживал в Тугане — и не было никогда человечьего духа, лес очищал его память.

Нагнал стаю Туган на поляне, и волки повернули было к нему. Но собачий лай смутил их. Волки обнюхали зверя и отошли.

Недоумевая, шел за ними Туган. А в кустах все бежала собака, лаем она звала человека. И ненавистен Тугану был этот брех, вражий, трусливо сторожкий скок позади. Туган чуял приближение момента, когда кинет он свое тело и сомкнет клыки на собачьем окровавленном горле ... Но волки опередили его, оторвавшись от стаи, один из них прыгнул к Тугану.

Злобный, жестокий взгляд встретил Тугана. И тут же ударил выстрел.

Волк бился в траве. И когда Туган подошел, чтоб зализать красную рану — кто знает, может, это была кровь родного отца,— раненый зверь вцепился ему в плечо и сдавил слабые зубы.

И снова выстрел — в упор!

Волк приподнялся на передние лапы и рухнул. В отчаянии кружил вокруг него Туган. Что-то совершил он непоправимое, но что и когда? Мысли его прервал человек. Вновь на шее Тугана замкнулся ошейник.

Опять была та же стена низенького сарая, опять та же цепь... Но теперь Туган не кусал и не дергал ее. Спала уставшая собака. К рассвету подбиралась тяжелая темная ночь. Туган вслушивался в тишину. Как ждал он родного призывного воя, как каменели жадные уши! Ночной лес молчал — волки ушли.

Днем на стене сарая человек распялил волчью шкуру. Он постоял во дворе, вытер руки о траву и кликнул собаку.

В одиночестве остался Туган. Неотрывно смотрел он на страшную стену — воспоминания ли проходили перед ним, а может, соленой кровью, смешавшейся с вялым знакомым запахом шерсти и умиравшего дыхания, веяло в его ноздри, и эта кровь будила в нем смутное сознание предательства...

Человек оказался мудрее зверя. Он хотел убить в нем извечную память плоти и крови, чтоб зверь стал жить послушным его человеческой воле. И хитрости.

Волки ушли, и напрасно ждал Туган из вечера в вечер. Молчал лес.

Наступило утро, когда хозяин, потрепав за ушами, снял цепь с его шеи.

До вечера Tуган бродил по двору. Он испятнал песок следами ленивых шагов, подолгу лежал, только все существо его ожидало ночи. Чем ближе клонилось к закату, тем ближе казался лес, и волнение пробегало по его шкуре. Чуял Туган, что неспроста отпустил его человек. Но силен был зов леса, и человек не мог знать его силы! Волк ждал темноты и готовился к ней.

Он упирался мордой в косые прутья калитки, подходил к ней и раз и другой и возвращался во двор. Зверь тоже хитрил.

Охотник молча смотрел.

Солнце зашло. И на лес легла холодная тень. Волк стоял у калитки — все не меркло желтое небо. Он скосил глаза на хозяина: тот спокойно сидел на крыльце и чистил ружье.

И тогда в тяжелом прыжке перемахнул Туган на дорогу.

Крики, и выстрел, и злобный собачий лай!.. Но только собственное рвущееся дыхание услышал Туган; тихо было жилье человека. И волк оглянулся.

Охотник стоял высоко на крыльце, руки в бока, щека его кривилась в усмешке. У ног лежала собака.

Два дня человек не ходил на охоту. Он работал во дворе и по дому и, казалось, забыл о бегстве Тугана. Но неспокойна была собака, временами она подходила к волчьей пустой конype и обнюхивала ржавевшую цепь и скулила. Охотник принес свежей соломы и постелил в конуре.

Он знал волчий закон.

На третий день Туган вернулся из леса. Слабое подвыванье услышала собака и вблизи дома встретила волка. Вместе они вошли на подметенный, расчищенный двор. Хозяин молча повернулся спиной. Он поднялся на крыльцо и ушел в дом. А собака била хвостом, заигрывала с Туганом; прихрамывая, тот добрел до своей конуры и вполз на солому...

Рука человека опустилась на его голову и провела по загривку.

— Туган, Туган,— ласково сказал хозяин. Он приподнял волчью морду; вся она была в крови, в глубоких ударах клыков. Но ни стона не издал Туган. А когда хозяин присыпал раны порошком и боль отступила, он глянул впервые в человеческие глаза и увидел в них сострадание и доброту.

— Туган, Туган, — повторил хозяин.

Туган благодарно лизнул его руку.

Уже другая, новая для него наступила жизнь с этого дня. А та, прежняя, только готовила, видно, большие перемены...

Заботливо, сытно кормил его хозяин. Раны заживали, и крутые рубцы закрывала отраставшая шерсть.

А перемены, и верно, настали: не на привязи, а вольно вышел Туган однажды за калитку с хозяином. У того покачивалось ружье за плечом, тугой патронташ опоясывал ватник, и шагал человек к лесу. Собака забегала вперед: ей было радостно оттого, что шла на привычное опасное дело, для которого жила при охотнике.

До полудня шли они по лесу. Сыростью сквозило из чащи, Туган и собака принюхивались. Из близкого ущелья тянулся туман. А человек спокойно шагал и шагал и думал что-то свое; он не был доверчив, этот старый охотник, но хорошо знал жизнь леса и хитрого зверя, и знал он еще свою собаку и на нее положился: он думал посторонние думы, но был начеку.

И когда раздался собачий лай, он оборвал ненужные мысли.

Туган сразу напал на след и повел за собой собаку и человека. Надежда теплилась в нем: он бы ушел навсегда, затерялся бы в волчьей стае среди непролазных чащоб — зов темной родины гнал вперед. Но — сзади неотступно шел — человек, и волк боялся его и любил. И не хотел ему зла и измены.

А волки уходили к ущелью.

Странное это было преследование — зверь шел на зверя, волки чуяли вражью, незвериную хитрость в повадках и порысках чужака, и смерть от огня и грома несла собака, бежавшая рядом с их единокровным братом, и была непонятна их близость. И тогда волки повернули назад. Как на кабана, отбившегося от стада, с разных сторон ринулись они по кустам на преследователей – на верную смерть, на гром выстрелов, на жизнь, а ярость слепого инстинкта — вела их... Волк против волка, здесь не было выбора, потому что жизнь одного была смертью другим.

Им некуда было уйти, Тугану с собакой. И в волчьем прыжкe — он стоил гибели матерому зверю — погибла и последняя нaдежда Тугана на возвращение к роду: теперь он защищал свою жизнь.

У обоих были волчьи клыки и волчья сила. А с собакой скоро разделалась стая. Ее визг уже не просил ни помощи, ни пощады. И в последнем усилии Туган разжал челюсти и прыгнул на этот прощальный крик, в волчью стаю, которая и ему готовила кровавую смерть...

Выстрелы били один за другим...

Туган кружил вокруг умиравшей собаки. Подошел охотник, опущенные стволы торчали из-под локтя.

Человек стоял над своей собакой. Он знал, что другой судьбы у таких не бывает: они не умирали от старости — они умирали в бою. И сам он был стар, и эта собака была, конечно, последней.

И человек думал об этом и еще о многом и прощался с животным, которое было ему верно.

А Туган смотрел на хозяина и ждал его слова.

Теперь было ясно, что дорога к своему роду закрыта для него навсегда. И от человека он не отставал ни на шаг. А если тот надолго куда-нибудь уходил, оставляя Тугана, волк тосковал и у калитки ждал его вечернего возвращения. И все-таки не любил Туган человеческой ласки, с трудом он сносил жесткую руку, пахнущую табаком и ружейным дымом, когда хотелось хозяину погладить его, как домашнего пса.

По тому, какая была у него крепкая шея, какие были острые уши, мог любой распознать, что за кровь текла в его жилах.

С гибелью собаки изменилась и охотничья жизнь человека. Она стала ночной.

И снова воспрянула душа у Тугана!

Уже на дворе стояла зима, дули холодные ветры. Охотник с Туганом уходили в лес по лунной морозной дороге.

Однажды в глубине леса человек остановился на перекрестке тропинок. Было тихо в ночном зимнем лесу. Человек снял ружье, висевшее за спиной, и привязал его к поясу. Накануне он высмотрел высокую сукастую ель и примерялся теперь, как удобней ему при своей старости забраться на дерево.

По-своему Туган рассудил хозяина: выходило, что здесь придется им ночевать, и он умостился под комлем в снегу. Лунные тени перебегали тропу, в небе стоял снежный безжизненный свет; и от большой тишины и покоя в дремоте отдыхала уставшая волчья душа.

Потом слабый, будто издалека, будто из сна, послышался родной голос. Бодрствовали и во сне уши Тугана, он мигом вскочил. Не волки ли, окликавшие его в летние далекие ночи? Уж не зовут ли к себе? Напрягшись, слушал Туган, уши, не дрогнув, стояли, как кaменныe. Но с какой стороны доносился призыв? Туган кинулся к ели и в примятом снегу поднялся на задние лапы, уперев передние в ствол, — с неба, закрытого тяжелой хвоей, падал этот зовущий вой!

Человек подражал волчьему вою.

Он сулил только беду — огонь выстрелов, спрятанный в длинных железных стволах. Огонь, смерть сулил зверю этот вой человека: человек был хитер, беспощаден, он был и всесилен, потому что, когда хотел, мог прикинуться зверем. Он был загадочен в своих превращениях. Он обманул мать Тугана, волчица вышла на зов и погибла под выстрелом. И мелькнула в памяти волка та далекая лунная ночь: тогда он впервые узнал, как беспощаден и страшен этот грохочущий пламень, с которым дружил человек. Он — слабый волчонок — метался, оглохший от грома, а человек расчетливо ждал, когда лапы звереныша опутает крепкая сеть... Взрослый волк помнил последнюю ночь, оборвавшую волю, и уготованную кровью судьбу — она убила в нем дикого зверя, надела железную цепь, заставив полюбить непостижимого в его зле и добре человека...

И Туган поднял морду навстречу этому вою. Будто оплакивая свою жизнь, он издал тихий и жалкий звук, потом завыл протяжно и дико, как воют матерые волки.

Он выл и тогда, когда перестал человек. И близко ответил ему волчий голос.

С тоской шел Туган к своему собрату. Ничего не осталось в его сердце, кроме тоски... Они сошлись на тропе, и глаза Тугана встретили желтое мерцание глаз обреченного зверя. Они не успели обнюхать друг друга — человеку не было дела до волчьей тоски, он убивал их, потому что они убивали, потому что самому ему надо было жить. Он выстрелил.

Все больше шкур заполняло дощатую стену сарая. Но старый охотник знал, что скоро не сможет, как прежде, служить своему делу: за долгий век руки его устали и глаз был уже не тот.

Тяжелее стало охотнику вечером подниматься на свою ночную работу. И все же он брал ружье, с крыльца окликал Тугана: «Пора!» Человек знал о своей жизни самое главное: она приносила людям добро.

Из ночи в ночь повторялось одно и то же, и Туган хорошо служил. Он научился заманивать зверя под выстрел.

А днем он сторожил дом. Это тоже была его служба. Двор, сарай, дом — все, что, по его понятиям, составляло большое жилье человека. Туган ревновал к чужим, но особенно ревновал он к чужим хозяина. Прохожий человек или знакомый охотник, живший по соседству в поселке, с опаской останавливались, чтобы перекинуться с хозяином добрым словом, — Туган скалил зубы. И не мог хозяин незаметно уйти со двора, тут же Туган кидался следом за ним. Совсем забыл Туган о цепи, она ржавела у будки как память о хмурых днях его детства... И звон цепи позабыл.

Но человек не забыл. В один из весенних дней он позвал Тугана и надел на него старый ошейник. «Так-то, пожалуй, лучше», — сказал он себе, а Туган озадачился: может, хотел человек напомнить о детстве, хотел пошутить? Потом он скинет это железо... Только человек не шутил и крепко защелкнул замок на ошейнике.

На хозяине было пальто, ноги обуты в мягкие сапоги с галошами — он был одет не по-будничному. Не было с ним и ружья.

Куда они шли, зачем понадобилось хозяину вести его на цепи? Как это было понять Тугану — жизнь его научила одной дороге, других он не знал: их вовсе не было на свете. Теперь же шли они не в сторону гор и не к лесу — новая дорога спускалась в большую долину. Широкая каменная дорога, на которой не росло ни единой травинки. И, гремя железом, безглазый огромный зверь набегал на них — он был выше буйвола, и за железной башкой на плоской спине стоял человек. Бензиновой гарью свело ноздри Тугану, он потянул хозяина с этой страшной дороги. А тот поднял руку, и проскочившее мимо чудовище остановилось на полном бегу. Хозяин достал из кармана намордник и надел на Тугана.

Они приехали туда, где стояли большие дома. По каменным тропам бродили толпы людей. Туган скалил клыки, многолюдье пугало; он опять дергал цепь и заглядывал в лицо хозяину: куда он завез, зачем же им эти голые камни, населенные бесполезной и враждебной ему человеческой жизнью?

Лицо хозяина было задумчивым и тревожным.

Потом они спрыгнули в траву из кузова грузовика, лапы качали Тугана после долгой езды. Впереди было поле, и слышался разноголосый собачий лай. Туган не любил собак, но уши привыкли к их бреху, это было все-таки лучше, чем слышать человеческий говор.

Собак было много, куда ни глянь — собаки. Столько и овец не видел Туган. И коротконогая мелочь, сбившаяся в один длинный ряд, — жалкая мелочь, по колено Тугану. И чуть покрупнее, в особом ряду: длинная шерсть и острые уши, как у него. Возле каждой собаки стоял человек, придерживая ее на цепочке.

Туган с хозяином подошли к человеку, который в стороне сидел за столом. Туган поднял морду, и человек испуганно ахнул. Он закричал на хозяина, оба о чем-то заспорили. Туган в нетерпении ждал, не нравились ему гортанные выкрики того, за столом.

— Э-э, ладно, ты прав... Но что же мне делать? — сказал вдруг хозяин. Он безнадежно махнул рукой.

И они пошли к тому ряду, где стояли похожие на Тугана собаки. Еще слабо надеялся хозяин; сам бы он не ошибся, не спутал. Как можно спутать волкодава со зверем? Громадным ростом, тяжелой крепостью лап Туган среди них выделялся, как среди лисьего выводка. Одна из собак учуяла зверя, и остервенелый ее брех подхватили другие, шарахаясь под взглядом Тугана,— верно, встречались они на лесных тропах с клыками таких, как Туган.

Он хмуро глядел на оскаленные трусливые морды, пустой лай не тревожил Тугана. Но удивило, что дворняжки так и рвались из ошейников. Их глупая злоба раздражала Тугана, любую из них он мог придавить одной лапой. Так мелкие птицы писком хотят напугать сову, когда в кособокий короткий полет какой-нибудь случай днем поднимет ее из гнезда.

Другой человек спешил к ним из-за своего стола. По тому, как он кричал и размахивал руками, Туган понял, что их прогоняют. Хозяин же вступил в спор с человеком, он злился; Туган помнил его взбешенное, усталое лицо, когда однажды оба спущенных курка дали раз за разом осечку. О чем его спрашивали здешние люди, показывая пальцами на Тугана? Кто мать? Кто отец? Какой породы? А что мог ответить хозяин?

Они вернулись домой той же каменной широкой дорогой. Хозяин скинул хромовые воскресные сапоги, он не привык к их тесноте, теперь они были ему не нужны. Вечером он вышел к Тугану с ружьем, и они ушли в лес — до утра.

С такой радостью Туган никоrда не охотился! Словно хотел сделать приятное хозяину — пусть бы тот больше не брал его на собачий базар.

И многие ночи потом им приносили удачу ...

Но должен был подойти срок, о котором с печалью все чаще думал старый охотник, — всякое дело, как и силы и жизнь человека, имеет предел. Он наступил, и человек согласился: так и бывает. Уже не мог он поднять ружья, руки свое отслужили.

Давно была охотничья лунная ночь, из тех, какими хозяин всегда дорожил,— Туган это знал, и вот он не вышел из тихого дома, его рука не провела за острыми ушами Тугана, не положила перед ним теплого мяса. Только хозяйка, которую он недолюбливал, выглянула за приотворенную дверь и бросила ему в пыль кусок хлеба.

Плохое предчувствие вползло в душу Тугану. Не тронув еды, он походил вокруг дома и потом исцарапал когтями дверь, просясь в запертое жилье человека. Хозяйка, скрипя половицами, тихо подбиралась к двери, гремела засовом и слушала, как скребут когти гладкое дерево, и проклинала волка, и жалела себя в своей, верно, уж вдовьей судьбе.

— Эх, чтоб тебя леший забрал! — бормотала она и глазами искала палку покрепче: теперь ей и не выйти из дому, она-то уж видела, с какой настороженностью встречал ее зверь.

Всю ночь волк просидел на крыльце. И всю ночь люди и собаки, жившие в поселке, слышали тоскливый, плачущий вой. Так мог выть зверь, который знал человека. И только очень глупые и молодые собаки слабым брехом отвечали на этот вой, а люди говорили друг другу, что дело неладно, видно, стал совсем плох старый охотник. Верные собаки и звери чуют беду, когда она приходит к хозяину.

Охотник умер перед рассветом. И он слышал вой по себе, но все казалось далеким, печали и сожаления отошли от него перед близкой кончиной; да, впрочем, особенно не о чем было ему сожалеть, человек прожил свою жизнь хорошо. В горах была весна — доброе время, будет еще много-много таких весен, думал он, и будут перепадать теплые дождики, будет расти молодая трава, будут жить после него другие люди... Он только жалел о Тугане — пережил своего хозяина, на что он теперь людям? Теперь его жизнь пойдет иначе, по самой короткой тропе — до первого боя с волками. Звери, как люди, не прощают измены...

В низовьях реки Кодор, километрах в десяти от моря, есть небольшая долина. Влево с холмов открывается вид на блестящее море, а справа стоят горы в белых башлыках. Летом в жару с моря здесь дуют прохладные ветры. От давних времен остались развалины замка — серые камни в луговых влажных травах. Грубый камень от башен и стен... Рассказывают, что недолго стояли они, грозные бойницы зарастали травой, трескался камень; снова и снова возводили упавшие стены, но земля не держала... «Дух похороненных в той земле» не принимал человека. И он ушел из долины, крепость построили где-то выше, в предгорьях.

И стали эти вольные земли местом покоя. По сей день жители близлежащих деревень хоронят в них своих родичей.

Нашло здесь покой и тело известного в этих краях охотника Кацба. С того дня, как повесил он ружье на плечо, и до последнего его часа люди не закрывали ворота в своих хлевах.

Повяли венки, редко уже кто заглядывает на могилу. Но каждый день, каждую ночь с той весны можно было видеть у могилы волчьей масти большую собаку. Ни одно горе мирское не было похоже на горе Тугана. У людей, потерявших дорогого для них человека, оставались друзья и товарищи. У него же никого не осталось!

Снова переменилась судьба Тугана — со смертью хозяина жизнь потеряла единственный смысл.

Пустые, недобрые люди гнали его, иные прохожие кидали скудный кусок. Ночами, когда спокойно спят по поселкам, разносился с погоста зовущий тоскующий вой. И старики, засыпавшие ближе к утру, удивлялись силе звериной любви к человеку и раздумывали подолгу о всяческой человеческой мудрости: на своем веку не каждый видел такое. Не зря сведущие люди — чабаны — говорят, что старый Кацба был великий охотник. Другого не будет ...

Рассказывала и старуха, еще много лет жившая в предгорном поселке: мол ранним утром вышла во двор — было уже осеннее время — и глазам и ушам своим не поверила: в калитку вползал стонущий волк. Не сразу она и распознала Тугана — до того был измят и искусан, не найти места живого, верно, не один волк рвал на нем шкуру.

Существует поверье: после похорон волки приходят на могилу охотника и оскверняют ее. Верившие этому преданию утверждали, будто Туган пролил кровь, защищая могилу хозяина. И старуха пожалела и накормила Тугана. Пролежал он до вечера в своей старой будке, а ночью ушел. И еще: будто подходил к каждому дому в поселке, выл, сзывая собак, но те бросались на него с яростным лаем. Он вернулся незабытой дорогой, глядел сквозь прутья калитки во двор — старуха не знала, что и делать, сама она не умела с ним обойтись: «Я таких и собак не видала, а ведь сердце тоже не камень». Окликнула Тугана, хотела позвать — пусть бы уж жил он при доме, должно, сильно мучили незаживавшие раны, да и без человека ему было нельзя, но позже поняла, что не по людям его тоска, не по всякому человеку...

Куда он ушел, в какие отдаленные места — откуда старухе знать! Ушел и ушел, хотя и звала и лаской да хлебом старалась приветить.

Парень из поселка, проезжавший вepхом через лес, говорил, что слышал в ту ночь то ли плач, то ли вой — только не похоже, чтоб волк или какая собака. Потом догадался: Туган. «Словно бы подавался к ущелью, от людей словно подальше».

Лес в последний раз позвал Тугана, чтобы умереть ему в потаенных чащобах, чтобы в последней схватке сполна пролить свою и чужую, ставшую вражеской, волчью кровь. Он знал, что его ожидает...

Никто из людей больше не видел и не слышал Тугана. И только молва о нем сохранилась в поселке.

Перевел с абхазского Г. Ковалевич.