Стихает дождь, и на асфальте мокром Дрожат круги бессонных фонарей. И блики золотистые по окнам Блуждают, словно этот свет ничей. Стихает дождь, и улицы пустые, Объятые пугливой тишиной, Как будто бесприютные слепые, Бредут устало длинной чередой. Стихает дождь над городом уснувшим, И время — быстрый маленький челнок — Снует меж настоящим и минувшим, Дождям определяя точный срок.

На дне осенней чаши, в парке, Дрожат причудливые тени, И кружевное их сплетенье Венчает солнечная арка. Под ней — сбегают вниз ступени Нагретые, где золотая Пыль, медленно колеблясь, тает, Как сон… О, сколько томной лени День разморенный разливает, Качая ласковое небо! И, утопая в сладкой неге, В листве опавшей — замирает.

Свет, прозрачный от края до края, Виснет тонкой вуалью веков… Только бабочка, вдруг пролетая, Порвала этот тонкий покров, Зацепив своим крылышком нежным Незаметно растянутый свет, — Вечно кажущийся безмятежным — Через две даже тысячи лет. И, кружась так легко и беспечно, Продолжая свой краткий полет, Не узнает, что сонную Вечность Взмахом крылышек заново ткет.

А что еще надо, когда ничего уже нет. В потрепанном файле — все мысли последнего года, Да стопка — друзьям, на ноге — нержавейка-браслет, Ненужная, но дорогая для сердца свобода. Отпетой любовью, наверно, не стоит губить Моих виноватых — под взглядом ребенка — улыбок, Послать бы к чертям, на последние деньги купить Аквариум, стайку прозрачных неоновых рыбок. Разматывать чувства бумагой — я буду легка. Размазывать кровь на минуты, а жизнь — на дорогу. Я скинула строчки на принтер от «XEROX» и К, Сложила в конверт, подписала: «Вселенная. Богу».

Мы почти перепели последнюю вьюгу зимы, А февраль допоет в этой песне конечную ноту. На холодном балконе глазами встретимся мы И смеющимся утром услышим прозрачную воду, Мы увидим, как гнезда с тоской дожидаются птиц И как снег оседает в холодные черные дыры. И растрепанным солнцем под сенью пушистых ресниц Ты согреешь любовь в этом маленьком призрачном мире.

Чем дальше ночь, тем счастье невозможней, и проще обернуться светлячком, ведь капает святое молочко с коровки божьей и тёмную дорогу освещает, и всем желает млечного пути, вот только кто бы знал, куда идти, — никто не знает; и никуда от этого не деться, и не туда уводит светлячок, но пахнет карамелькой родничок головки детской, и яблочко-улыбка, как на блюде, покатится на запах, как на свет, туда, куда нам путь и где нас нет, но где мы будем; и мы пойдём, касаясь звёздной пыли, на светлячки рассыплется звезда, чтоб мы забыли раз и навсегда, что все там были.

Рыбы всегда молчаливы, ибо рыбы всегда немы, как немели бы мы, не имея в словарном запасе зимы, как выплывали бы рифами рифм на мокром асфальте мы, путь преграждая зиме и себе разбивая о рифмы умы, как без воды, негустой, но твёрдой, была бы мелка река «(читай — водосточная)» стихотворений поэта (читай В.К.), как бы тарковские зрители, вечные дети, без молока, жирно текущего в рот им с экрана, оголодали, как дочь придушила б свою мамашу без всяких на то причин, точней, по причине угона последней у первой машин-мужчин, не первых у первой, тем паче — последней, и как на лице морщин, убитых младенцев от них у неё, и безбожно по швам трещит не матка от родов от этих уродов, а род от абортов, но как жить без любви, если жить по любви, что вымерзла, не дано, и всё решено, всё давно решено, всё предрешено давно, и ночь за окном, и темно за окном, и не за окном темно, и как оборвать эту длинную речь, где тоненько, там и рвёт — ся, как перейти эту долгую реку, где глубоко, там брод — ский разбился о камни, а там, где мелко и настоящий брод, нет ни камней, ни воды — только рыбы, немые, вмёрзшие в лёд.

За рекою темнеют болота, И все так же брусника горька, И я жду у калитки чего-то, А дорога тиха и пуста. Только слезы все чаще и чаще, Влажным воздухом дышит земля, И брусника становится слаще После тонких потоков дождя.

Здесь лишь лес, и густые сугробы, И следы от полозьев саней, И луна желтоглазая строго Смотрит с неба меж тонких ветвей. В полумраке темнеет сторожка, И усталая дремлет земля. Даже ночь, словно черная кошка, Спрятав нос, улеглась на поля.

Непонятно поглядывает на меня ночной город. Неоднозначно подмигивает мне ночной эфир. Пытается напомнить о какой-то грустной истории Неясная мысль, возведенная в стиле «ампир». О чем они сегодня опять сговорились? В какой обман поместить наши детские души? Ребенок бродит один. Про него забыли. А может, решили, что ему одному будет лучше? Устало бьется ворон в стекле оконном, Но он опоздал со своим предсказанием — Мальчишка спит, укрывшись стеклом казенным, Он справился с безысходным, тупым заданием. Ты, мать, напрасно не сводишь с него очей. У тебя есть дочь — сохрани хоть ее для жизни. А боль пройдет, стоит только забыть о ней. И все проходит — об этом столько написано!

Бывают чудеса поинтересней — Торжественные башни и сады. И пирамиды — как на них не влезть нам — И острых гор зубастые гряды. И драгоценностей цветные груды… Но, кто желает, есть пример другой: Сидит, лепечет маленькое чудо И зубик новый трогает рукой.

Холстинки, спицы, вышиванье, Коклюшки и веретено — Попытка просто выживанья, Когда морозно и темно. Сшиванье лоскутков веселых, Набивка толстых одеял — Зимы обыденная школа. (А ты, наверное, не знал?)

Сквозь пространство и время летит стрела, И разорванный в клочья упрямый быт Тараканьими крошками со стола В красно-черный угол светло глядит. Не проси любви и у лихих дождей, Не ищи тепла в голубых краях: С каждым часом жестче и холодней Деревянная кожа сосновых плах. С каждым днем все скареднее судьба, И ее шепоток, как больной шуруп, Ввинчен в самый круг золотого лба, Где шуршат мечты на подобье круп, — И мы сыплем в праздничный их котел, И общинный пир мы готовим впрок, Чтоб за старый наш колченогий стол Сели Бог и Дьявол делить пирог.

Ты закроешь мои глаза И шепнешь мне, что надо жить. Ты, пришедший ко мне назад, Научи меня, как любить! Научи, как водою течь, Как принять поцелуй листвы, — Я уже понимаю речь Голубей и живой травы. Я уже понимаю грусть Тихих ливней, старух, собак: Этой грусти опрятный груз Прячем мы под полой рубах. Наша жизнь отцветет, как сад, И осыплются все слова. Ты, пришедший ко мне назад, Как бела твоя голова…

Стихи звонят в звонок, толкаясь у порога. Я открываю дверь, волнуясь и спеша. Они ведут меня по весям и дорогам, по жизни, по судьбе, по острию ножа и по осколкам луж, разбитых каблуками, где, на колени встав, отчаянно дрожа, забьется невпопад короткими толчками над стеклышками льда горячая душа.

Калиновым огнем отполыхала осень. В поленницу наверх уторканы дрова. И слышится в тиши: стон корабельных сосен, в избушке на горе — скрип деревянных кросен, да песенка-туга протяжная — едва. Там девица-млада ткет в горницу дорожку, а в печке, зарыдав, скрутилась береста, за печкою мизгирь плетет свою мерёжку, мурлыкает у ног ледащенькая кошка, и песенка её бесхитростно-проста. В углу, в тепле, пыхтит, вздыхает тяжко дёжа, покрытая льняным некрашеным холстом. А за окном шуршит из белых мух одёжа и ластится к земле. Бирюк, рыча и ёжась, алтынами сверкнув, с тоской глядит на дом.

— Иди и больше не греши! Господь поможет грешным вам… Но «не греши» — как не дыши… И позолотою в тиши сверкнул прохладный синий храм. Я шла, стараясь не спешить, а солнце жгло меня лучами. «Иди и больше не греши!» — кричали высоко стрижи, качая острыми плечами, и бесконечно долго смех звучал и таял горькой нотой. …Я обняла тебя при всех, зеленоглазый смертный грех, что ждал меня за поворотом.

Как долго белое свиданье. В пылу болезни много зла. И снится: тот, кого не знаю, Мне прошептал: «Сестра, сестра…» Рука читает волны пульса. Уже не волны это — шторм. Рассыпались браслета бусы И с грохотом — на белый пол. Я просыпаюсь. Сон мой тает. От сновидения — тоска. Все живы. Спят. Опять светает. И в отделении — тишина. А днем, уставшая с дежурства, Не раздеваясь, — на кровать. И снятся чьи-то волны пульса, И кто-то шепчет: «Надо спать». И стонет тот, кого не знаю, А я опять у ног его, И с пола бусы собираю, А за окном опять светло.

Сжало сердце от меткого слова, И во взгляде одна пустота. А уборщица вымыла окна, Там на улице бьется листва. Ветер знает куда-то дорогу, Завлекая с тобой в тишину. Я уже подавила тревогу, Я уже вся теперь на виду. Как же все в этом мире скрыто! Я к тебе обращаюсь на «Вы»: «Вас зовут…», «Бюллетень подпишите…» «Все, спасибо, мне можно идти?» Ты смотрел на меня устало, Равнодушно кивая в ответ. Я ж когда-то тебя целовала И в глазах твоих видела свет.

Один знакомый санитар из психбольницы Глубокой ночью на моем дежурстве Переписал мне три стихотворенья, А я ему поведала свои. Все так же спали те, кому хоть что-то снится, А за окном цвели природные ресурсы, А я пила горячий чай с вареньем, Вдыхая необычные стихи. И все бы ничего, да эти птицы, Летящие то с севера, то с юга, Дразнящие свободой бесконечной, Дразнящие свободой насовсем. И мы невольно начинали злиться На медленно текущие минуты, На мимо нас текущие минуты И жизни, и единственной любви.

Осень — пора усталых душ. С рассветом вянущим готовые проснуться, Они дрожат в прохладе медных луж, Под ветром прожигающим смеются. Они дрожат под стеблями осок, В усталых днях оставлены в покое. Средь листьев ржавых, как речной песок, Своим дыханьем легкий воздух поят. Отдайте мне скрипки — Получите — свет, Несите ошибки — Верну вам ответ. Дадите мне старость, Я — молодость вам И все, что осталось, Вот так — пополам! Отдайте врагов, Я верну вам друзей, Веди дураков — Отведу я царей. Отдайте мне страх, Я — отдам вам мечты, Развейте мой прах И взрастите цветы… Хочу подарить вам Свою я любовь, Взамен — дайте жить Этим бабочкам слов…

Тсс, там над озером плещется облако. Только тише, смотри, не спугни. Ты под леса росистые пологи, Как бесшумная змейка, нырни. К камышам подкрадёшься на цыпочках И увидишь в стеблей переплёт, Как заря осторожною ниточкой Предрассветное небо сошьет. Там, под сеткою света летучею, Даже ты не узнаешь обман: То, что в небе казалося тучею, На земле горьковатый туман. Тсс, там над озером плещется облако. Ты чужим это не говори. Из него будет плавиться колокол Самой новой и чистой зари.

Я молчу — это страх, Как стихия — пространный. Осень — утренний прах Прячет ветер в карманах… Я смотрю ей в глаза, Словно небо, святые. …Золотая гроза Между пальцами стынет. Я боюсь, что спугну, Что обижу случайно Золотую луну В легком сумраке чайном. Я смотрю — я молчу, Там по небу размыло Всю листву — саранчу, Что по ветру носило. Я смотрю не дыша, Я хочу этим утром Проводить не спеша Солнце к осени мутной.