Чем дальше ночь, тем счастье невозможней, и проще обернуться светлячком, ведь капает святое молочко с коровки божьей и тёмную дорогу освещает, и всем желает млечного пути, вот только кто бы знал, куда идти, — никто не знает; и никуда от этого не деться, и не туда уводит светлячок, но пахнет карамелькой родничок головки детской, и яблочко-улыбка, как на блюде, покатится на запах, как на свет, туда, куда нам путь и где нас нет, но где мы будем; и мы пойдём, касаясь звёздной пыли, на светлячки рассыплется звезда, чтоб мы забыли раз и навсегда, что все там были.

Рыбы всегда молчаливы, ибо рыбы всегда немы, как немели бы мы, не имея в словарном запасе зимы, как выплывали бы рифами рифм на мокром асфальте мы, путь преграждая зиме и себе разбивая о рифмы умы, как без воды, негустой, но твёрдой, была бы мелка река «(читай — водосточная)» стихотворений поэта (читай В.К.), как бы тарковские зрители, вечные дети, без молока, жирно текущего в рот им с экрана, оголодали, как дочь придушила б свою мамашу без всяких на то причин, точней, по причине угона последней у первой машин-мужчин, не первых у первой, тем паче — последней, и как на лице морщин, убитых младенцев от них у неё, и безбожно по швам трещит не матка от родов от этих уродов, а род от абортов, но как жить без любви, если жить по любви, что вымерзла, не дано, и всё решено, всё давно решено, всё предрешено давно, и ночь за окном, и темно за окном, и не за окном темно, и как оборвать эту длинную речь, где тоненько, там и рвёт — ся, как перейти эту долгую реку, где глубоко, там брод — ский разбился о камни, а там, где мелко и настоящий брод, нет ни камней, ни воды — только рыбы, немые, вмёрзшие в лёд.