Стихи звонят в звонок, толкаясь у порога. Я открываю дверь, волнуясь и спеша. Они ведут меня по весям и дорогам, по жизни, по судьбе, по острию ножа и по осколкам луж, разбитых каблуками, где, на колени встав, отчаянно дрожа, забьется невпопад короткими толчками над стеклышками льда горячая душа.

Калиновым огнем отполыхала осень. В поленницу наверх уторканы дрова. И слышится в тиши: стон корабельных сосен, в избушке на горе — скрип деревянных кросен, да песенка-туга протяжная — едва. Там девица-млада ткет в горницу дорожку, а в печке, зарыдав, скрутилась береста, за печкою мизгирь плетет свою мерёжку, мурлыкает у ног ледащенькая кошка, и песенка её бесхитростно-проста. В углу, в тепле, пыхтит, вздыхает тяжко дёжа, покрытая льняным некрашеным холстом. А за окном шуршит из белых мух одёжа и ластится к земле. Бирюк, рыча и ёжась, алтынами сверкнув, с тоской глядит на дом.

— Иди и больше не греши! Господь поможет грешным вам… Но «не греши» — как не дыши… И позолотою в тиши сверкнул прохладный синий храм. Я шла, стараясь не спешить, а солнце жгло меня лучами. «Иди и больше не греши!» — кричали высоко стрижи, качая острыми плечами, и бесконечно долго смех звучал и таял горькой нотой. …Я обняла тебя при всех, зеленоглазый смертный грех, что ждал меня за поворотом.