Михаил Капитонович заглянул в дверь. Иванов в жилетке, светясь в солнечных лучах белым воротничком и рукавами, стоял и курил в открытую форточку.

– Явились! – сказал он и резко повернулся. – А у нас новости!

Сорокин вошёл и стал смотреть на следователя.

– Первая! Телеграмма от англичанки! Вторая: застрелился Гвоздецкий, как я и предсказывал, вот! – Иванов бросил газету. – «Русское слово», кстати, под редакцией вашего знакомого – Ива́нова! И третья! – Илья Михайлович сиял. – С повинной явилась Дора Чурикова!

Сорокин смотрел на следователя и не понимал, отчего тот сияет: оттого, что предсказал самоубийство Гвоздецкого, или оттого, что с повинной явилась Дора Чурикова!

«Дора Чурикова! Господи, телеграмма от Элеоноры!»

– Ну, что же вы? И о какой бутылке или фляге спрашивает мисс Боули?

Сорокин услышал вопрос и не мог пошевелиться.

– Что вы как рыба на льду – оказалась и лежит удивлённая? Вот, держите. – И Иванов протянул Михаилу Капитоновичу телеграмму.

«Уважаемые г-да Иванов и Сорокин!

До Екатерины Григорьевой у меня служила горничная Дора Михайловна Чурикова. Её точного места жительства указать не могу. Она приезжала ко мне из Нового города.

Г-н Иванов, поинтересуйтесь у вашего переводчика г-на Сорокина судьбой флажки. Он мне её задолжал ещё в двадцатом году.

В дальнейшем можете писать мне на русском языке, так, как я пишу вам.

С уважением, Элеонора Э. Боули.

19 ноября 1923 года.

Лондон».

От прочитанного Михаил Капитонович внутренне задрожал. Как он мог забыть? Он оставил фляжку у Серебрянникова и вот уже два с половиной месяца ни разу о ней не вспомнил, а вдруг её уже…

– Илья Михайлович, а можно я на час отлучусь?

– Что такое, голубчик? У нас сегодня столько новостей и работы, что боюсь, что время, потерянное на ожидание телеграммы, мы не скоро наверстаем!

– Мне срочно нужно в один адрес в Новом городе…

– В Новом городе? Ну что ж! Давайте, а на обратном пути будьте любезны заглянуть в полицейский участок на железнодорожном вокзале. Там нас ждёт Дора Михайловна Чурикова, собственной персоной.

У Сорокина в голове теснились мысли, вызванные новостями. Первая почему-то про Гвоздецкого: «Чёрт с ним! Прости господи, надо будет помянуть его, а вот всё же интересно, что бы об этом сказал Штин?» Вторая, конечно, про фляжку, которую он так преступно, он так и обозначил это про себя – преступно, забыл… А где он её забыл? Сорокин похолодел.

Он выскочил из тюрьмы и тут же подрядил извозчика.

– Спешишь, барин? – не оборачиваясь, спросил извозчик.

– Спешу!

«Вот только куда?» – Михаил Капитонович метался: сначала на Садовую, если Серебрянникова там не окажется, тогда надо будет ехать в кабинет на Больничной, всё равно это на пути от Садовой на вокзал.

– Садовая, 12, угол Пекинской, знаешь, где это?

– Знаю, а не знаю, так пошукаем! Мигом домчу! А тама ждать? Или останесся?

Сорокин думал одну секунду.

– Ждать!

Извозчик хлёстко ударил вожжами. До Садовой доехали быстро. Михаил Капитонович напряжённо думал, где он мог оставить фляжку. Она неотлучно была в его сидоре, с которым он был неразлучен, потому что сидор исполнял роль и чемодана, и платяного шкафа, и всего, где Михаил Капитонович мог хранить вещи, которых до недавнего времени у него практически и не было. «Всё-таки, скорее всего, в кабинете, а это хуже всего!» Он вспоминал, как после опиекурильни его подхватил Серебрянников, как они дошли до кабинета и он разделся в перевязочной и положил сидор в угол на кафельный пол, аккуратно, чтобы не разбить фляжку. Потом он переодевался, и Глафира подшивала данные ему Серебрянниковым пиджак и брюки, не по размеру. Помнил, как шли на Садовую и заставший их по дороге ливень, но ничего не мог вспомнить про сидор, потому что был одет в одежду с чужого плеча и это отвлекало. «Если оставил в кабинете, – он до боли сцепил пальцы, – Глафира могла или выкинуть её, или куда-нибудь, под что-нибудь приспособить!» И ему стало не по себе, когда он представил, под что в кабинете, где лечат… тьфу, чёрт… гадость… Глафира могла приспособить его фляжку.

Кучер остановился у калитки Румянцевых, и Сорокин соскочил с пролётки.

Дверь открыл Вяземский. После рукопожатий и удивлённых вопросов Михаил Капитонович рассказал о причине своего неожиданного визита.

– Нет, не видели в доме ничего такого, я же её хорошо помню, фляжку, сколько мы из неё…

– Жорж, кто там? Почему в дом не ведёте? – Сорокин услышал голос хозяина. – Что за секреты на пороге?

Дверь в сени отворилась, и появился Алексей Валентинович.

– Ба! – воскликнул он. – Какой гость! Быстро заходите, а то весь дом выстудите.

Михаил Капитонович, прикладывая руку к сердцу, торопясь и путаясь в словах, как мог быстро рассказал о причине, приведшей его сюда, и о том, что его ждут и совсем нет времени. – Ну что ж, милостивый государь, раз так, не смею задерживать! Жорж, а вы поведали Михаилу о наших новостях?

Георгий ответил, что всё расскажет по дороге, потому что и сам уже готовится идти по делам.

– Хорошо! Но мы вас ждём! – пожимая руку, молвил Алексей Валентинович Сорокин и Вяземский запрыгнули в пролётку, и кучер тронул с места.

Они не виделись уже больше двух недель, с того момента, когда были произведены последняя выгрузка с барж и расчёт, и Вяземский рассказал, что у Сергея Серебрянникова и его супруги Надежды родилась дочь, назвали Полиной, и предстоят крестины, а они с Наташей через неделю венчаются, и оба этих события будут праздновать одновременно.

– Я уже хотел идти разыскивать тебя, но видишь, как удачно получилось, фляжка тебя и привела, так что в субботу в Иверской в десять утра. Я уже и приглашение приготовил, хотел отнести. И… для тебя будет сюрприз!

– Какой? – удивился Сорокин.

– А коли не явишься, так и не узнаешь!

Новости были захватывающие, но Сорокин слушал и мучился, ему надо было радоваться за своих товарищей, и он радовался и тут же переживал, найдёт ли фляжку. Сюрприз, рождение ребенка, венчание друга! Конечно, он был рад их счастью и ждал сюрприза, но у него появилась и своя радость, и в этот момент она вся сконцентрировалась на таком обыденном и незатейливом предмете, как фляжка из-под виски. Его слегка потряхивало от сосущего чувства страха, если он её вдруг не найдёт.

– А как ты? Как ты устроился после этого дурацкого пожара? – спросил Георгий. – Или поджога?

Михаил Капитонович стал рассказывать о работе в полиции, о деле Григорьевой, телеграммах от Элеоноры и о том, что сейчас он едет для допроса. В какой-то момент рассказа Вяземский толкнул его локтем и кивнул на извозчика. Михаил Капитонович по инерции глянул, но только увидел, как извозчик взмахнул кнутом.

Вяземскому надо было в контору Скидельского на Больничной, и, не доезжая до адреса, где находился кабинет Серебрянникова, они простились, и Вяземский сошел.

Фляжка нашлась. Глафира держала в ней спирт. У Михаила Капитоновича отлегло на душе, он готов был обнять и расцеловать Глафиру, а Серебрянникова не оказалось на месте, и Михаилу Капитоновичу некого было поздравить с рождением ребёнка.

«Чёрт! – радовался Сорокин. – Так! Придётся ведь… – Он спускался по лестнице и думал. – Надо покупать подарки новорождённой и венчающимся!» Это оказалось для него серьёзным вопросом, потому что в своей жизни он никогда ничего такого не покупал. И вдруг в голову пришла спасительная мысль: «Надо встретиться с Суламанидзе! Вяземский пригласил его шафером! Вместе мы что-нибудь придумаем!» Придерживая фляжку в кармане пальто, он выскочил из подъезда на улицу и с удивлением увидел, что чуть впереди стоит пролётка, на которой он только что подъехал к кабинету Серебрянникова и на козлах сидит тот же извозчик и курит.

– Что, братец, не меня ли ты ждешь?

– Садись, барин! Куда дальше-то?

«Как всё удачно! – подумал Михаил Капитонович. – Часа ещё не прошло, это точно, а я кругом успел!»

Отделение полиции располагалось в левом крыле железнодорожного вокзала. Иванов сидел за столом, лицом к двери и спиной к двери сидела женщина в спущенном с головы платке.

– А вот и уважаемый Михаил Капитонович, вы прямо точны, как кремлевские куранты работы мастера Кристо фера Галовея, – сказал Иванов. – Садитесь, будете писать протокол!

Сорокин сел рядом со следователем и посмотрел на женщину. Она была молодая, лет двадцати – двадцати двух, одетая бедно, но аккуратно, с гладко зачёсанными светлыми, кудрявыми на висках волосами, по-казачьи забранными на затылке в маленький кружевной чехол. Платок лежал на покойных плечах, и от всей её фигуры и поразительно красивого лица исходило спокойствие.

– Дора Михайловна Чурикова, – представил её Иванов и подсунул Сорокину исписанный лист бумаги. – Тут я уже написал её год, место рождения, происхождение, вероисповедание и так далее. Мы только начали… дальше пишите вы! Приступим! Как вы оказались в Харбине? – обратился он к женщине.

– Со всеми пришла, как оголодала… – Откуда?

– Из Благовещенска… – В каком году?

– А на запрошлое Рождество Христово, как лёд на Амуре покрепчал…

– Пишите, Михаил Капитонович… В ноябре?.. Декабре? – Иванов обратился к женщине.

– А как раз посерёдке Рождественского поста, как Святой Никола кончался…

– В середине декабря 1921 года. Успеваете?

Михаил Капитонович кивнул, ему очень хотелось посмотреть на красивую женщину, но надо было записывать без торопливости и помарок, сразу набело.

– Чем занимались в Благовещенске?

– С тятькой, мамкой жила, пока не убили, а уж потом… – Женщина махнула рукой и отвернулась.

– Так чем «уж потом»? – переспросил Иванов.

– Известно чем! Мужчинов-то много объявилось, военных, и все – кто при деньгах, кто при золоте…

– Проституцией! Пишите, Михаил Капитонович, занималась проституцией! Успеваете?

Сорокин кивнул, и ему ещё сильнее захотелось посмотреть на Дору Чурикову.

– В Китае чем занимаетесь? Где жили в Китае до Харбина?

– В Сахаляне…

– Чем занимались? Тоже проституцией? – Не, горничной была… – Где?

– В гостинице «Сибирь»… – Только горничной?

– Полюбовницей была у атамана… – Как фамилия атамана? – Лычев Сергей Афанасьич… – Дальше!

– А как выгнал он меня, то есть рассталися мы, так сюды переехала и тоже в горничные устроилася…

– Сразу в «Модерн», без рекомендации? И взяли?

– Да, тольки в коридорные, потом уже в комнатные! А рекомендации были, как же без них?

– Кто рекомендовал?

Вопросы, которые задавал Иванов, казались Сорокину лишними, но он писал, успевая изредка глянуть на Дору Михайловну.

– Лычев с рук на руки передал тутошнему полицейскому, своему знакомцу, хоть и удалил от себя, а всё ж позаботился…

– Как зовут полицейского?

– Прозвища не знаю, по имени – Иван Николаич, тольки я его видала разок, а так записали на работу, сказали, мети да мой… и боле ничего…

– Как попали к Элеоноре Боули?

– Оне сказывали, што им отдельная горничная нужна, в комнаты, ну и начальство меня к ей отпустило, всё по добру…

– Когда это было? Когда вы перешли из коридорной в комнатные к госпоже Боули?

– А в прошлом годе, вот как раз как щас… – Сколько у неё проработали? – До летнего мясоеда… – В мае, в июне?

Дора задумалась.

– Уж и не помню… Как яблоня отцвела… – Пишите, в мае. Почему она вас уволила?

Дора снова задумалась.

– Не сказывали оне, тольки думаю, им грамотная была нужна, не как я, оне по-русски лопотали, но не шибко, я не всегда и уразуметь-то могла, чего оне желают…

– А может, ты гордая была, прислуживать-то, а, казачка?

– Да не! Куда нам с голодухи, уж чего-чего, а это было… память-то… куды деть?

Сорокин писал и слушал Дору Чурикову и поражался спокойствию и достоинству, с которым она отвечала на вопросы. – А что дальше?

– Дальше худо было, отовсюду выгнали – и с «Модерну», и с коридорных, вот и подалася куда глаза глядят, вона сколько люду всякого понаехало, разве ж работа на всех найдется?..

– И что? На панель?

– Куда?

– На панель… в смысле снова в проститутки?

Чурикова склонила голову и взялась за концы платка.

– И кто у вас хороводит?

Дора подняла глаза. Она смотрела уверенно.

– Митька-солдат!

– А не Ванька? – спросил Иванов и глянул на Сорокина. – Фамилия Митьки?

– Про Ваньку не слыхала, а про Митьку – он и есть Митька, по прозвищу Плющ!

– А чем он кроме этого занимается? Не кучер ли?

– Ныньче кучер, а ране носильщиком был. Я с ним в гостинице и познакомилася, тама он тоже носильщиком был!

– Ты не хворая?

– Не хворая, – спокойно ответила Дора. – Не чую я в себе никакой хвори.

– Ладно, Дора, отдохни пока! – сказал Иванов и обратился к Михаилу Капитоновичу: – Идемте покурим! А тебе, Дора Михайловна, может, чего принести? Ситро, колбасы, ситного? Ты не стесняйся, ты же сама пришла, и вины я пока на тебе не вижу! Ну?

Дора опустила глаза.

– А говоришь, не гордая! – с напускной миной вымолвил Иванов, и они вышли в коридор. Иванов подозвал дежурившего у двери полицейского, дал ему деньги и что-то сказал по-китайски. Полицейский ушёл, и они закурили.

– Ну, как вам эта красавица? Правда, ведь?

Сорокин кивнул.

– Надо её отсюда забирать!

– Почему?

– Железная дорога – не наша юрисдикция!

Сорокин удивился.

– Наша юрисдикция – город в его пределах, а раньше была в пределах полосы отчуждения, запомните это, чтобы когда-нибудь дров не наломать!

Сорокин сделал вид, что понял.

Вернулся полицейский с бумажным кульком. Иванов кивнул ему на дверь, и полицейский зашёл туда, а когда вышел, Иванов снова сказал ему что-то по-китайски. Полицейский ушёл.

– Я послал его в тюрьму за каретой и охраной.

Докурив, они вошли в комнату, Дора Михайловна глянула в их сторону, дожевала кусок, запила; недоеденное аккуратно завернула в бумагу и сверток отодвинула на угол стола.

– Закусывайте, Дора Михайловна, закусывайте! Нам с Михаилом Капитоновичем надо посмотреть протокол, и не обращайте на нас внимания.

– Благодарствуйте, сыта, – с достоинством ответила Дора и сложила руки на коленях.

Иванов увидел это и положил перед собой протокол.

– Хорошо! Где вы сейчас проживаете?

Дора ответила, последовал следующий вопрос, Дора отвечала спокойно, степенно, внятно, вопрос следовал за вопросом, и Сорокин только-только успевал писать. Протокола уже набралось листов шесть.

– Вы курите? – спросил Иванов Дору, та кивнула. – Кури́те! А мы с Михаилом Капитоновичем выйдем!

Они вышли. У двери стоял другой полицейский.

– А тот ещё не возвращался? – спросил его Иванов.

– Никак нет, ваше благородие! – ответил полицейский по-русски, однако по виду он был один в один – китаец.

– Что-то долго! – сказал Иванов и пригласил Сорокина отойти несколько шагов в сторону.

– Бурят-агинец, – тихо сказал он и кивнул в сторону полицейского. – Из Забайкальского казачьего войска, только вот не захотел дальше служить у Семёнова. А как у вас впечатление от этой…

– Думаю, она говорит правду…

– Вы только на неё особо не засматривайтесь! Понимаю – красавица… вы сами-то… не монашествуете?.. – Иванов не договорил.

Сорокин смущённо потупился.

– Понимаю, но это ваше приватное дело!

Сорокин промолчал.

– Тут нужно большое внимание! Если я что-то упущу, вы подметите и запомните… – Иванов посмотрел на часы. – Что же карета-то не едет? Ладно, заканчиваем. Если что, сами довезём.

Они вернулись в кабинет, собрали бумаги, Иванов уложил их в папку и показал Доре на свёрток с едой.

– Забирай!

Дора молча кивнула и завязала еду в платок.

Они вышли на привокзальную площадь, уже стемнело, Иванов попросил Сорокина остаться с Чуриковой, а сам ушёл и через несколько минут вернулся в коляске. Они сели, и кучер стал выправлять в сторону переезда через железную дорогу. С Диагональной он сразу повернул направо на Участковую.

– А почему не по Китайской? – спросил его Иванов.

– А тама, барин, ремонт учинили, а тута справно доедем…

Иванов сидел справа от Чуриковой, Сорокин – напротив них, спиной к кучеру.

– Когда они успели с ремонтом? – спросил Иванов Сорокина, но тот только пожал плечами. – Ладно, пусть так!

– Домчим, барин, не извольте беспокоиться!

По дороге они молчали, Сорокин улыбался и через материю кармана гладил фляжку, Дора смотрела в сторону, Иванов курил. Участковая улица шла параллельно Китайской, она была такая же прямая и упиралась в городской сад, слева от которого через квартал была тюрьма. На ней только-только начали устанавливать столбы для проводки освещения. Кучер свернул налево и поехал вдоль ограды сада. Вдруг из-под ограды выскочили тени, Сорокина сильно толкнули в плечо, и он упал на мостовую. Он услышал, как кучер свистнул, и коляска умчалась. Ошеломлённый Сорокин стал подниматься, он сильно ушибся локтём о брусчатку и первое – сунул руку в карман. Фляжка была цела. Ничего не понимая, он шагнул к ограде и увидел, как чёрная тень ползёт по тротуару. Это был Иванов. Михаил Капитонович подбежал к нему и ухватил за руку.

– Что с вами, Илья Михайлович?

– Вторая ошибка… – проскрипел Иванов. Он попытался встать. – Чёрт, нога… – Давайте помогу!

– Помогите, голубчик, по-моему, меня пырнули…

Сорокин помог Иванову встать на ноги, и они доплелись до тюрьмы. В кабинете Иванов упал на стул, Сорокин стал помогать ему снимать пальто.

– Я сам… бегите в мертвецкую, там… давайте стариков… Видите?.. Хотели в печень… попали в бедро… не мешкайте, голубчик… пусть старики чего-нибудь прихватят!

Через несколько минут Моня катил каталку, а Ноня на ходу сдирал с лежавшего на ней Иванова одежду.

– Эк вас, Илья Михалыч… а кровищи-та! – бормотал Ноня.

В мертвецкой на большом столе они раздели Иванова и начали зашивать рану.

– Ничё, Илья Михайлович, потерпите, ща ещё спирту… и последний стежок… ничё страшного, только одёжу всю попортили… – бормотал Ноня.

– Отстираем и дырки зашьём, – вторил ему Моня, – будет как новая.

Сорокин смотрел и внутренне содрогался: «А чего же меня не пырнули, а только толкнули…»

– Илья Михайлович, вы как? – спросил он следователя.

Иванов был в сознании и даже казался бодрым.

– Ну что вы, скоторезы, скоро уже? Больно ведь! Что вам, Михал Капитоныч?

– Кажется, я знаю, кто это!