День и смена закончились. Мироныч и Михаил Капитонович сдали точку следующей бригаде, не оборачиваясь, прошли два квартала и сели к извозчику.

– Поужинаем, а, ваше благородие? – спросил Мироныч, продул папиросу и закурил. – А то от сегодняшней беготни живот подвело, аж к спине присох.

Михаил Капитонович поёжился на холодном кожаном сиденье, поднял воротник пальто и кивнул.

– А где, как мыслишь? – снова спросил Мироныч.

Михаилу Капитоновичу было всё равно, и он пожал плечами.

– Давай на вокзал, что ли?

– Давай!

– А вот что, Михал Капитоныч! – вдруг заёрзал Мироныч. – Ты, я вижу, до баб не больно охоч! А покажу-ка я тебе одну кралю, красивше девки вовек не видал! Ежли б щас моя бабка поглядела на белый свет моими бельмами, она б мне их повыколола! Эй, любезный! – крикнул Мироныч извозчику.

Тот обернулся.

– Давай-ка в Фузядянь! На Пятнадцатую, дальше я скажу! А почифанить и там можно, там китайцы не хуже варганят!

Через двадцать минут они сошли на углу трёхэтажного нового дома, и Мироныч встал, как на точку. Михаил Капитонович встал рядом, так, как они обычно стояли, когда вели наружное наблюдение, ему было всё равно, на что смотреть и где чифанить.

– Гляди, ваше благородие! Через минут эдак семь-восемь из той двери должон выйти японский мужчина, ты должен его помнить – Лошак, мы с тобой за ним летом ходили, и с ним будет та самая краля! Видишь, во-о-н та дверь под навесом, где мальчишки в пристенок играют, видишь?

Михаил Капитонович кивнул.

– Ты чё весь день молчанку давишь? Михал Капитоныч! Или обидел кто, или съел, чего не следовало? – Мироныч задал вопрос, не отводя взгляда от двери, на которую указал. До двери было метров восемь, Михаил Капитонович и Мироныч стояли так, что, если человек выйдет из двери и сядет к извозчику или к рикше, они окажутся у него за спиной.

Михаилу Капитоновичу было муторно.

Вчера он получил телеграмму из Читы о том, что завтра утром, 5 ноября, в 8.15, поездом Москва – Пекин приезжает Элеонора. В телеграмме она попросила её не встречать, а прийти в гостиницу «Модерн» в ресторан к 19.00. Чем занять себя до этого времени, Сорокин не знал, поэтому ему и было не по себе. Всё было бы хорошо, если бы завтра тоже была смена и он был бы весь день занят, но его включили в бригаду Мироныча, самого опытного филёра городской полиции, для пущего обучения, а его смена была именно сегодня.

– Чё пригорюнился, ваше благородие? Или новости какие не те? Уж извиняй, что пристал к тебе как банный лист…

Сорокину совсем не хотелось говорить, но Мироныч за полтора месяца, сколько они уже работали вместе, показал себя таким хорошим товарищем, что промолчать было неудобно.

– Да нет, Мироныч! Новости как раз те! Те, что надо, только вот сегодня ночь и завтра день до вечера надо как-то скоротать!

– А што будет завтра вечером? – не отставал Мироныч.

– Завтра вечером?.. – Михаил Капитонович тянул с ответом, потому что говорить всё же не хотелось.

– Погодь! – перебил его Мироныч и слился со стеной дома. Михаила Капитоновича умение старого филёра становиться незаметным, так что мимо него можно было пройти в одном шаге, всегда поражало, но он пока не мог этому научиться. – Встань за столб и смотри на дверь!

Сорокин встал за столб, в этот момент дверь отворилась, и вышел Номура. Он огляделся по сторонам, потом повернулся к двери и кивнул. Через секунду оттуда вышла женщина. Сорокин ахнул. Это была Дора Чурикова. Ахнуть было отчего – Дора была одета во всё городское: в пальто с чернобуркой, шляпку с пёрышками мандаринки, ботики и шёлковые чулки, в руках она держала сумочку из кожи питона и перчатки. Куда делась та Дора? Как она изменилась, и всего лишь за год. Дора стала ещё красивей, чем была. Забыв себя, Михаил Капитонович смотрел на неё. Номура стоял спиной, он махнул рукой, они с Дорой сели к извозчику и укатили в сторону Сунгари.

– А! Што я тебе говорил? Красатуля какая! А? Полюбовницу себе отхватил господин япошка! Нагляделся? – Маленький ростом Мироныч стоял и тёр ладони. – Так што, пойдем чифанить или за ними потопаем?

Михаил Капитонович тряхнул головой:

– Что?

– Я говорю, за ними потопаем или пойдём чифанить?

Сорокин молчал и смотрел в ту сторону, куда уехали Номура и Дора Чурикова, потом он перевел взгляд на Мироныча.

– Не понял! – сказал он.

– Што ты, ваше благородие, непонятливый такой? Потопаем за ними али нет?

– Зачем?

– Ладно, тогда пойдем чифанить! Тут харчёвка есть одна, да ты её знаешь, когда тут ночлежничал!

Мироныч был удивительный человек. Кроме того что у него был отличный характер, он про этот город и его обитателей, почти четыреста тысяч человек, включая китайцев, жителей Фуцзядяня, знал всё.

Еду подали быстро и принесли графин дорогой водки № 50 от Герасима Антипаса. Мироныч мог экономить на чём угодно, но никогда на водке.

– Какую кралечку отхватил этот Лошак! – с мечтательным видом пуская в потолок дым, промолвил Мироныч. – А всего-то год назад была замухрышка замухрышкой. Да ты её помнишь!

Михаил Капитонович кивнул, хотя не мог согласиться, Дора и год назад не была «замухрышкой». Он ещё не отошёл от только что увиденной красоты.

– В ба́ндерши её метит! Лошак-то, Номура его фамилия! Только хочет, чтобы она жила при заведении, а она не очень, так он, пока не уломал, квартирку ей снял и сам сюда наведывается кажен день! Несмотря на то что женат на русской, да только грамотная она и страшенная, как моя незавидная жизнь.

Михаил Капитонович готов был слушать рассказы Мироныча столько, сколько тот их знал.

– Номура, окромя опия, хозяин четырёх публичных домов. Тут у японцев – разделение труда! Одни заведуют и хозяйну́ют парикмахерскими, другие питейными заведениями, бишь ресторанами, третьи магазинами, кто прачечными, а Номура, видать, старший у них, и у него самый завидный… по-ихнему бизнес – опий и публичные дома и все китайские чиновники на привязке. Так что, когда они сюда придут, – везде будут хозяева́ми!

У Мироныча была ещё одна характерная черта – он «топал» всегда. Это было его главное занятие в жизни. Мироныч отвоевал, когда в 1905 году был защитником Порт-Артура. Получив ранение, Георгия и отбыв в плену, он ненавидел японцев.

– А придут? – спросил Сорокин.

– А как же! И не сомневайся! Даром, што ли, они тут корни пускают? И с нашими белыми якшаются, не только с Гришкой…

Мироныч всех знал и, казалось, со всеми был знаком и на «ты». Гришкой он называл атамана Семёнова.

– …Гришка для них – тьфу, король без дамы, малограмотный он, хоть и генерал! Им такие, как ты, нужны, чтоб грамотные были, штоб в разведках-контрразведках понимали, а казачишки, они што твои крестьяне, тока с саблями, да при ко́нях… годов через десять япошки тута всё в свои руки возьмут… – А зачем?

– Эх, милый ты человек, как зачем? У их же земля пустая, а тута все богатства налицо! Што тебе – уголь, што тебе – железо, и земли много, не то что у них!

– Мироныч, – перебил его Сорокин, – а про мушкетёров что знаешь?

– Што знаю? А всё знаю! А што тебе?

– Да так!

– Хулиганьё они! Это главное, што я знаю, и Барышников их – главный хулиган, с детями драки заводить! Хоть и советскими!

Михаил Капитонович удивился – совсем другое о Барышникове рассказывал Давид Суламанидзе: он говорил о нём как об идейном борце с большевиками. Давид даже предлагал Барышникову, как он сам рассказывал, организационно оформить пока ещё аморфную группу мушкетёров, написать устав и лозунг и сделаться молодёжной организацией какого-нибудь солидного политического союза, хотя бы того же Российского Общевоинского.

3 октября 1924 года в Харбине была передана под совместное управление Китайско-Восточная железная дорога. По требованию советской стороны сразу были арестованы и посажены в тюрьму управляющий дорогой Борис Васильевич Остроумов и начальник земельного отдела управления КВЖД Николай Львович Гондатти. С дороги и из всех организаций и предприятий, так или иначе связанных с ней, в том числе, конечно, из полиции, начали увольнять всех, у кого не было советского или китайского гражданства. Однако китайцы поступили хитро: самых, на их взгляд, перспективных полицейских, а именно грамотных или очень опытных, они не стали увольнять или уговаривать вступить в китайское гражданство, а спрятали в секретные подразделения, куда советским не было доступа. Этими секретными подразделениями оказались политический отдел и филёрская служба. Сорокин согласился перейти из уголовного сыска в политический отдел и сразу был направлен на стажировку к опытнейшему филёру Миронычу. Денежное содержание ему сохранили и даже немного прибавили, поэтому, на зиму глядя, он обзавелся приличной одеждой и заплатил за свою квартирку в самом конце Маньчжурского проспекта за год вперёд.

– И это всё, чем они занимаются?

– Драки-то?

Сорокин кивнул.

– Пока, как я кумекаю, всё! Но ничего – подрастут мальчуганы, и крылышки-т расправят! Так, а што за мысль тебя гложет? Чё ты сегодня такой – насупился?

– А если не скажу, потопаешь за мной? – Михаил Капитонович улыбнулся.

– Не, раз улыбаешься, значит, не потопаю, значит, не гложет она тебя, а греет, вот с непривычки ты и… а чё не пьёшь?

– Ладно, Мироныч, давай по маленькой, да пойду я спать!

– А завтра чё будешь делать?

– Вот в том-то и беда, что нечего делать до самого вечера!

Мироныч вздохнул.

– Мне тоже… дома останусь, бабка съест, туда сходи, да сюда пойдём, всё ей дома не сидится. А давай я тебе завтра город покажу, проходняки там всякие, ещё чего?.. А? Как мыслишь?

Предложение было самое подходящее, и Сорокин сразу согласился.

– Ну а сёдни и выпить можно, а завтра до вечера и проветришься…

5 ноября, благодаря Миронычу, день прошёл как пролетел. После обеда Михаил Капитонович, однако, всё же расстался с расстроившимся Миронычем, сходил в баню, купил новую шляпу, новую обувь с белыми полуштиблетами и новый одеколон, вернулся домой, переоделся и без пяти семь вошёл в холл гостиницы «Модерн». Гардеробщик принял у него шляпу, пальто и кашне, повёл носом и одобрительно улыбнулся. Михаил Капитонович переступил порог ресторана и сразу увидел Всеволода Никаноровича Ива́нова. Тот помахал ему рукой, приглашая присоединиться к его столу, с ним были две женщины. Одна сидела спиной, другая – боком, Михаил Капитонович её не знал.

«Вот чёрт, некстати! – нахмурился он. – Ладно, поздороваюсь!» Он пошёл к столу, и вдруг его осенило: «Та, что боком, это, скорее всего, Софья Александровна Ре́джи, я видел её на афишах! А… эта… неужели?» У него забилось сердце и потеплело под мышками.

«Неужели?»

Ноги замедлились и стали ватными. Четвёртый стул за столом Ива́нова был свободный.

– Ну, вот и наш герой! – Всеволод Никанорович встал и раскрыл навстречу Михаилу Капитоновичу руки. – Прошу! Прошу!

Михаил Капитонович шёл, и сердце у него бухало прямо в горле. Женщина, которая сидела спиной, стала оборачиваться. До стола ещё было четыре или пять шагов, и у Сорокина вспыхнуло внезапное желание их не дойти, а вместо этого одним духом оглоушить графин коньяку или водки, упасть здесь же и проснуться уже…

– Прошу любить и жаловать…

Дальше у Сорокина отбило слух, но он всё же слышал, как сквозь вату…

– Дорогая Софья Александровна, дорогая Элеонора…

Элеонора почти обернулась. Обе женщины были брюнетками, с короткими стрижками, только Софья Реджи, эта знаменитая харбинская певица уличных, даже хулиганских сюжетов, была большая, почти полная красавица, не узнать которую было невозможно, а Элеонора… Сорокина пошатнуло. Он ещё не видел Элеонору в платье с открытыми плечами, не в шубе, не в каракулевой шапочке и не в вязаном платке…

– …Сорокин, Михаил Капитонович, собственной персоной! Прошу, присаживайтесь, мы только вас и ждали! Человек!

Элеонора повернулась.

– Здравствуйте, Мишя! – Она протянула руку, и Сорокин впился…

– Человек! Меню! – бодро прокричал Ива́нов.

Михаил Капитонович перестал что бы то ни было чувствовать, кроме того, что у него были ледяные, покрывшиеся потом ладони.

– Сколко льет, сколко зим! – с улыбкой сказала Элеонора, и Сорокин увидел, как она после его руки взяла салфетку и стала мять её в кулачке.

Вечер взял на себя Всеволод Никанорович. Он вспоминал отступление, холод, голод, людей, события, говорил тосты и просил официанта каждый раз наливать по полному фужеру. Софья Александровна и Элеонора смеялись и пригубливали, Михаилу Капитоновичу ничего в горло не лезло. Ресторан и соседи по столу, кроме Элеоноры, ему мешали. В один момент она шепнула:

– Мишя, вы весь такой напряжённый, мы с вами ещё поговорим! Вы выпейте!

– На мороз! Всех, кто шепчет, – на мороз! – прогремел сытым голосом Всеволод Никанорович. – И прошу изъясняться только по-русски, а то я перейду на китайский!

Михаил Капитонович знал, что это неудобно, но он не мог отвести от Элеоноры глаз. Элеонора видела это и смущалась, но Михаил Капитонович ничего не мог с собою поделать.

– Ну, уважаемый Михаил Капитонович, теперь ваш черёд рассказать нашей честно́й компании, при каких обстоятельствах вы познакомились с нашей очаровательной гостьей!

«Он же всё знает! – промелькнуло в голове у Сорокина. – Что тут рассказывать?»

– А можно – я! – вдруг отозвалась Элеонора.

– Извольте, извольте! – пропел басом Всеволод Никанорович.

Элеонора рассказала о знакомстве на санях так сочно, ярко и с юмором, смешно коверкая некоторые русские слова, что за столом все, кроме Сорокина, заливались смехом. Михаил Капитонович был сражен тем, с какими подробностями был обрисован он, ефрейтор Огурцов, обоз, солдаты и окружавшая природа: зима, снег и скрип санных полозьев, и рассмеялся сам, только когда Элеонора рассказала про фляжку.

Без пяти минут девять на сцену стали выходить музыканты и настраивать инструменты. К столу подошёл конферансье и обратился к Софье Реджи:

– Уважаемая Софья Александровна, если ваша замечательная компания не будет возражать, можно обратиться к вам с просьбой одарить наших гостей вашим талантом?

Софья Реджи обвела всех взглядом, Всеволод Никанорович стал негромко аплодировать, она спросила, имеется ли свободная гримёрная, конферансье кивнул, и она пошла за ним. Ива́нов извинился и тоже встал из-за стола. Элеонора и Сорокин остались одни.

– Ужин такой вкусный, что вы, Мишя, проглотили язык? – с улыбкой произнесла она.

Сорокин молчал, смотрел на Элеонору и не мог сказать ни слова.

– Вы на меня так смотрите, как будто бы хотите съесть и меня!

– Нет! – выдавил Сорокин.

«Какие же они разные, поручик Мишя и Красный Сэм!» – подумала Элеонора. Было время, когда она не могла вспомнить внешности блондина Сорокина, и в это же время вокруг неё крутился рыжий Сэм Миллз. Она спросила:

– Вы пригласите меня танцевать?

– Конечно, леди Энн!

– Зовите меня Нора, мисс Нора, за эти годы в моей жизни ничего не произошло.

«Произойдёт!» – вдруг подумал про себя Сорокин, снова впился глазами в Элеонору и покраснел. И увидел, как она улыбнулась ему, как будто бы она прочитала эту его мысль.

«А звать я тебя буду леди Энн, как звал все эти четыре года!» – подумал он, а вслух сказал:

– Только я не умею танцевать! Не научился!

«Неужели не с кем было?» – подумала Элеонора и неожиданно почувствовала радость.

– Мы ведь не профессиональные танцоры, мы просто потанцуем…

Возвратился Ива́нов, он по-хозяйски расположился за столом, подозвал официанта и попросил налить вина Элеоноре и водки себе и Михаилу Капитоновичу. Оркестр заиграл что-то вступительное, громкое и бравурное, но это продолжалось не долго, до того момента, пока на сцену не вышла Софья Реджи. Зал стал аплодировать.

Софья запела, сначала «Жиголе́тт», потом «Берлин», потом шуточного «Жениха» с красным платочком в пальцах. Сорокин видел, что Элеонора ждёт, он видел, что Всеволод Никанорович не против пригласить её, но, видимо, догадывается о намерениях Михаила Капитоновича и не решается вмешаться в его планы. А Сорокин ждал какой-нибудь такой музыки, которая придала бы ему храбрости, но в то же время была бы очень, как ему хотелось, нежной.

Софья запела «Шёлковый шнурок», и Сорокин поднялся.

Он ошибся. Музыка была та, что он хотел, но слова:

Элеонора плавно двигалась, подчиняясь Михаилу Капитоновичу. Она внимательно слушала и держала руку на его плече, а другой держала его ледяную кисть. Несколько раз она тревожно посмотрела на него, но ничего не сказала.

Какой это был переход… Переход из холодных саней и с чужого плеча крытой шубы к голым плечам и тёплым пальцам, к сытости и приятному опьянению. От Элеоноры чудесно пахло и от плеч и от волос, её смоляные чёрные волосы были уложены волнами, на шее висела нитка жемчуга и в ушах – жемчуг. Сорокин не ошибся ещё тогда – она действительно оказалась небольшого роста, с прекрасной фигурой, он держал её за талию и чувствовал, какая она хрупкая. Но слова в песенке «Шёлковый шнурок» никак не подходили. Когда они возвращались к столу, Элеонора пожала его пальцы и тихо произнесла:

– Я никому не дарила шёлкового шнурка.

– Извините, мисс Нора, я эту песню слышал, но только мелодию и не слушал слова…

– А мелодия действительно хорошая! Что вы делаете завтра?

Сорокин отодвинул ей стул, Всеволод Никанорович улыбнулся им, но снова сел за столом полубоком и стал слушать Софью Реджи, как бы отстраняясь и давая тем самым Михаилу Капитоновичу и Элеоноре возможность поговорить. – Я завтра свободен, завтра четверг… – А есть дни, когда вы заняты?..

– Да, в пятницу и субботу.

– Вы работаете там же?

– Почти… тоже в полиции, но в другом отделе.

– Это секрет?

– От вас нет! Меня после прихода на дорогу большевиков перевели в политический отдел, но я ещё толком не приступил, мне надо хорошо узнать город, поэтому я пока… – Он остановился, не зная, что сказать.

– Я понимаю, скорее всего, это что-то секретное?

– Я сам пока не очень разобрался…

– Ну, раз вы завтра свободны, я хотела бы побывать на могиле Екатерины Григорьевой и зайти к её родителям, немного прогуляться по городу, я от него всё же отвыкла, и мы… вместе поужинаем?

– Я в вашем распоряжении… и пообедаем!

«Позавтракать бы ещё как-нибудь!» – подумал он и покраснел.

– Сегодня до фокстрота не дошло, – с улыбкой сказала Элеонора, когда Софья запела очередную уличную песенку, и подумала: «А Сэм наверняка умеет танцевать фокстрот, по-моему, он вообще умеет всё, этот во всём опытный мужчина!»

Михаил Капитонович летел домой. Ему хотелось кричать на весь тёмный Харбин – ноябрьский, мрачный и без снега. Он настежь расстегнул пальто, ему было жарко, его душа рвалась наружу, и ветер трепал кашне. Он во всю силу любил этот город и готов был целовать серые стены его домов, в которых уже не было светящихся окон. Ещё ему хотелось выпить, потому что за весь вечер он почти не пил ни водки, ни коньяку, что был подан к десерту, а сейчас его просто распирало от желания, но он знал, что ничего такого он не сделает, потому что завтра, то есть уже сегодня, в 12 часов пополудни его будет ждать Элеонора, и они будут вместе весь день.

«Слава богу, что ни капли нет, а то бы не удержался!»

Дома он лёг и уснул, ему ничего не снилось, только под утро, уже перед тем, как просыпаться, он увидел свою старенькую прабабушку, татарскую княжну – прапраправнучку сибирского хана Кучума. Она говорила с ним, но он не понимал слов, а когда проснулся, вспомнил, что она ему улыбалась.

Элеонора лежала в горячей ванне. Она устала. Она скользила взглядом по орнаменту на кафеле, останавливалась на мерцающих бликах бронзовых кранов, резном стеклянном плафоне с яркой лампочкой над запотевшим зеркалом, наборе цветных махровых полотенец на бронзовых крючках. Проведя две недели на пароходе из Лондона до Ленинграда и ещё две в поездах от Ленинграда до Харбина, другими словами, проехав весь континент с запада на восток, она устала. Когда закончился вечер и она со всеми простилась, то подумала, что полежит в ванне пятнадцать минут и потом заснёт, но уже прошёл час, а сна не было.

«Как тут интересно всё складывается!» – думала она. Ива́нов успел ей рассказать столько всего, что она поняла, что приехала сюда не зря. После революционных лет в России тут, в Китае, завязывался целый мировой узел конфликтов. Китайский маршал Чжан Цзолин действительно набрал в свои войска русских военных из эмигрантов, а маршал Чан Кайши действительно пригласил в свои русских военных из СССР. Что же, получается, что гражданская война не кончилась? А что об этом думают и к чему готовятся Япония, Англия и США?

«А Мишя, по-моему, в меня влюблён! – Она вспомнила его ледяные пальцы и, лёжа в горячей воде, поёжилась. – Какие они, русские, всё-таки необыкновенные люди!»

Она поднялась из воды, промокнулась полотенцем и решила, что так и ляжет: русские хорошо топили даже в Китае.