Аркадий Иванович сидел у окна и смотрел, как мелькает лес, стоячие лужи в жёлто-серой выкошенной полосе отчуждения, стрелочники с поднятыми флажками, и улыбался.
После ночной атаки все командиры эскадронов отчитались. Потерь не было даже ранеными, пострадали немногие нижние чины, которые, когда перетаскивали газовые баллоны, тащили за вентиля, вентиля ослабли и слегка подтравливали, но больше чем одышка ни у кого ничего не случилось, утечку газа обнаруживали те, которые ползли следом, кто-то воспользовался противогазовыми масками.
Плантагенет имел удрученный вид, однако укорить его было не за что, в пропаже Клешни он если и был виноват, то косвенно.
Щербаков, собравший рапортички, поднялся из блиндажа наверх и сразу спустился.
– Клешню… извините, Аркадий Иванович… Павлинова привели, – сказал он.
– Пусть заходит. – У Вяземского отлегло на душе.
– Он не может, Аркадий Иванович, он ранен в ногу, а тут круто, – Щербаков показал на лестницу, – не спустится…
– Я сам поднимусь, – сказал Аркадий Иванович.
Наверху Павлинов опирался на костыль, и за ним стоял доктор Курашвили. У Павлинова была разбита рожа, распух нос и почти не было видно глаз, нижняя губа отекла вместе с подбородком, смотреть на него было и смешно и жалко.
– Виноват, господин полковник, – начал шепелявить он, с трудом двигая оплывшим лиловым лицом.
– Кто это вас так, немцы?
– Нет, господин полковник, свои…
Вяземский удивился:
– Когда успели? – Ему было ясно, что денщику свои такого участия в атаке могли не простить. – Сейчас, что ли?
– Нет, ваше высокоблагородие, ночью, когда выполз…
– Как это?
– Приняли за германского лазутчика, не разобрались, темно было…
– Господин полковник, – промолвил Курашвили, – может быть, продолжите у меня в лазарете? Там не так круто, и ему всё равно туда…
– Есть что сказать? – поглядывая на обоих, спросил Вяземский.
Клешня кивнул.
Из лазарета Курашвили ушёл, вместо него зашёл Щербаков.
– Говорите, Павлинов, что вы хотели?..
– Подкрепление у немца…
– Откуда знаете? – спросил присевший рядом Щербаков, он отвечал за сведения по разведке.
– Поляк со мной был в траншее… оттудова, с той стороны…
– Как поляк? Какой?
Клешня стал рассказывать, Вяземский слушал и молчал, предоставив опрашивать Клешню Щербакову.
– Поляк сказал, что, когда были дожди, они два полка сменили те, которые старые, а всего подошли две дивизии, новые…
– А почему поляк?
Тут Клешня поведал всю историю и обстоятельства своего такого необычного знакомства со Стани́славом, фамилию забыл.
– А на каком языке вы говорили?
Клешня оторопел:
– Как на каком?
– Вы знаете польский?
– Нет…
– Ваш поляк говорил по-русски?
«А действительно?» Вяземский об этом даже не подумал. Клешня стоял оторопевший.
– Мы с ним говорили…
Щербаков и Вяземский переглянулись.
– На каком? – Вяземскому тоже стало интересно.
– А бог его знает, говорили и говорили…
– Ладно, – промолвил Щербаков с согласия Вяземского. – Одно слово – братья-славяне…
– Так точно, он слово, я слово… как-то так…
– А про две дивизии?..
– Да, он сказал, что пришли две новые дивизии, его полк из Познаня, а другой, какой-то… про «помёрли» что-то он сказал, я не разобрал…
– Вероятно, – Щербаков повернулся к Вяземскому, – из Померании…
Дальше Щербаков уточнил другие подробности, и они оставили Клешню и лазарет на попечение доктора.
Вернувшись в штаб, Вяземский увидел, что Щербаков торопится.
– Я составлю разведдонесение, Аркадий Иванович, думаю, это срочно.
Им обоим, и полковнику и поручику, было ясно, что ничего не подозревающий денщик Клешня принёс новости, ради которых и затевалась вся разведка.
Когда донесение было составлено, Щербаков и Вяземский посмотрели друг на друга.
– Вот такие получились однотраншейники, – задумчиво промолвил Вяземский.
– А документы взять у погибших, надо думать, побоялся или постеснялся?..
– Или не подумал?.. – Вяземский разминал папиросу.
– Не моё дело вмешиваться, Аркадий Иванович, но как бы там ни было, а Павлинов, думаю, заслужил награду.
Вяземский это понял с самого начала повествования денщика и согласно кивнул.
– Медаль?! – спросил Щербаков.
– Да нет, Николай Николаевич, тут можно и крест, Егория, как они говорят.
Донесение о смене германских частей было отправлено незамедлительно.
Через несколько часов после отправки разведывательного донесения Вяземский получил приказ явиться в штаб 64-й дивизии к генералу Жданко. Оказалось, что в XXVI армейский корпус, которым командовал генерал Гернгросс, поступили ещё сведения, о том, что на позиции противника подкрепления прибыли не две, а девять свежих германских дивизий. Жданко приказал временно отвести полк под Молодечно, а Вяземскому пришло распоряжение явиться в штаб фронта в Минск.
На основании всех донесений разведки главнокомандующий Западным фронтом генерал Эверт принял решение отменить наступление против посвежевших и основательно усилившихся германских войск на направлении Молодечно-Крево и готовить другое направление – на Барановичи, там на позициях стояли в основном австрийцы.
После доклада генерал-квартирмейстер Павел Павлович Лебедев подтвердил приказание временно передислоцировать полк в резерв фронта и добавил:
– Аркадий Иванович, этим пусть занимаются ваши офицеры… кого вы назначили исполнять обязанности в ваше отсутствие!..
– Ротмистр Дрок Евгений Ильич…
– Пусть будет Дрок, а мы с вами поедем в Ставку…
Вяземский потянулся к часам.
– Когда?
– Сегодня в ночь, – ответил генерал Лебедев. – Точно будет известно часа через два…
– Я буду готов!
Перед тем как идти в гостиницу, Аркадий Иванович заглянул к дежурному по штабу, тот передал ему записку от отца Иллариона, что он живёт в приходе Святого Николая. Аркадий Иванович передал записку в ответ, что сегодня вечером он уезжает, но не в полк, и адрес гостиницы, в которой остановился.
Отец Илларион заглянул в ресторан, когда Вяземский ещё только располагался.
– Слава богу, вас застал!
– Рюмочку, батюшка! – предложил Вяземский, он был в хорошем расположении духа.
– В горло не полезет, Аркадий Иванович, – неожиданно горестно ответил отец Илларион.
– Что так? – насторожился Вяземский.
– Сегодня солдатская почта донесла, что вчера произвели-таки германцы газовую атаку…
Аркадий Иванович придержал официанта, который уже протянул руку к графину налить, отец Илларион глянул на него, и официант отошёл от стола, будто шёл мимо.
– И?..
– Я имею переписку с Александрой Львовной Толстой…
– Той самой?
– Той самой… она заведует госпиталем у нас в Залесье…
– Теперь уже не у нас, но… не томите, батюшка…
– Не знаю, как нашим, а николаевцам и перекопцам сильно досталось… оба полка почти уничтожены газами, а наши…
В массе штабных дел Вяземский утонул, и последние новости могли проскочить мимо него, но…
– Наши, батюшка, сейчас уже должны быть под Молодечно…
– Слава Тебе, Господи… – Отец Илларион перекрестился. – А этим-то, которые остались на позициях… не приведи Господь!
– Сколько?
– В обоих, и в Перекопском и в Николаевском, пострадали тысячи… пока ещё не посчитали, сколько умерло, – считают по живым. И точно, что сорок офицеров… Беда!..
Вяземский откликнулся не сразу:
– Беда… отец Илларион.
Они замолчали надолго.
– А тут какие новости, Аркадий Иванович? – Отец Илларион всё же согласился выпить.
– Тут новости вот какие. – Вяземский думал, с чего начать, новости были и хорошие, и так себе. – Меня командируют в Ставку, как надолго, пока не знаю, – сказал он новость, которая была «так себе». – А для наших нижних чинов я получил одиннадцать Георгиевских медалей и крестов, сколько было в мешке у Алексея Ермолаевича…
– Эверта…
– Главнокомандующего… и придётся вам, батюшка… вы когда собираетесь обратно?
– Да прямо хоть сейчас! – живо откликнулся отец Илларион.
– Сейчас, на ночь глядя, наверное, скоропалительно, езжайте завтра поутру, исполняющим обязанности остался Евгений Ильич…
– Известное дело… – Отец Илларион оживился.
– Передайте награды на приговор эскадронов, и пусть учтут мнение офицерского собрания, от себя представления я написал…
– Передам… непременно… – У отца Иллариона слезой затуманились глаза.
– Вам своё мнение скажу, по золотому Георгию Четвертакову и Доброконю и серебряный Кле… Павлинову.
– Исполню всё в точности, Аркадий Иванович…
Они чокнулись и выпили, и отец Илларион стал прощаться.
– А посылочку я передал, Аркадий Иванович, не извольте беспокоиться…
«Знал бы, сам бы передал», – подумалось Вяземскому.
Полчаса назад поезд отошёл от станции Минск на Барановичи. Поскольку сами Барановичи были заняты, последней российской станцией на этом направлении была Городея.
Штабные эшелоны формировались на периферийных путях, по причине того, что на основных путях, вокзалах и станциях желающих сесть и уехать на восток с каждым месяцем войны становилось всё больше, и железные дороги лихорадило. Более или менее порядок удавалось поддерживать силами железнодорожной жандармерии и казаков только в непосредственной близости от фронта.
Вошёл проводник, поставил на столик стакан с чаем. В коридоре уютно пахло дымком от самовара и попадало в купе. Когда проводник открыл дверь, дымок проник и благоухал недолго, пока проводник не вышел. Сегодня шёл девятый день такой неожиданной командировки, и Аркадий Иванович уже скучал по полку.
Покинул Ригу позавчера в ночь. Из-за того что немцы перерезали железную дорогу через Вильно, поезда ходили окольным путём через Псков – Дно – Великие Луки – Витебск – Оршу – Минск и до Городеи. Барановичи были заняты ещё в сентябре 1915 года.
Из Сморгони полк перевели восточнее Молодечно, а несколько дней назад перевели ещё раз, и сейчас он находится рядом со станцией Городея в Вёсках.
Так надолго Аркадий Иванович полка ещё не покидал, если не считать прошлогоднего отпуска.
Как стало ясно из короткого общения с генерал-квартирмейстером Лебедевым, главнокомандующий Западным фронтом генерал Эверт давно присматривался к направлению на Барановичи. У него не было желания сталкиваться с германскими дивизиями. В этом смысле из троих главнокомандующих Брусилов находился в лучшем положении, потому что на его фронте стояли в основном австрийцы, менее упругие. В их войсках хорошей стойкостью отличались только мадьяры, поэтому немцы были вынуждены снимать свои дивизии с неактивных участков на других фронтах, чтобы подкреплять австрияков, чтобы те не убежали за Карпаты, не сдали Вену и не вышли из войны.
В тот день, 18 июня, от Лебедева пришло уточнение вечером ехать не в Могилев, а на север в Ригу, потому что туда направлялся наштаверха Алексеев. Ставка давила на главнокомандующего Северным фронтом Куропаткина начать если не наступление, то хотя бы активные демонстрации, чтобы помешать германцам снимать войска с северного участка и перебрасывать навстречу Брусилову. Полгода стоя на Тырульском болоте, полк Вяземского совокупно с особым отрядом поручика Пунина хорошо проявил себя в разведках, поэтому Вяземский и Лебедев ехали совещаться с генерал-квартирмейстером Северного фронта Николаем Эмильевичем Бредовым.
Уже в дороге Лебедев рассказал, что Алексеев затевает крупный морской десант на берег Рижского залива, но что-то этот десант не ладится, поэтому сейчас в Риге собрались порядочные силы русской армейской разведки.
В Ригу прибыли 20 июня в полдень и в канцелярии генерал-квартирмейстера были ознакомлены с директивой Ставки главнокомандующему Северным фронтом: «Полезно принять меры к тому, чтобы заставить противника ещё более растянуть свои силы. Для сего доступны способы демонстративные, в виде подготовки десанта на Домеснес и на Рижское побережье или, по соглашению с командующим Балтфлотом адмиралом Каниным, производство десанта морскими полками с о-ва Эзель… Ныне немцы почти не имеют войск на побережье. Угроза захвата и утверждения нашего на берегу заставит их выделить часть сил, вероятно из состава же войск, вам противостоящих, и тем облегчит выполнение поставленной задачи».
– Прошу за мной, господа, – сказал дежурный по канцелярии и повёл Лебедева и Вяземского на третий этаж. В актовый зал входили через дальние двери, и было слышно, что кто-то делает доклад.
В просторном зале с колоннами, на треть заполненном генералами и штаб-офицерами, у карты стоял полковник:
– …чрезвычайно важно подчеркнуть, что командующий флотом в начале операции предлагает захватить селение Кляйн-Ирбен и в дальнейшем, двигаясь в направлении мыса Люзерорт, уничтожить с тыла германские батареи…
В зале было тихо, все внимательно слушали офицера Генерального штаба, не очень привычно обмундированного во флотское. Лебедев и Вяземский, стараясь не греметь, стали усаживаться в свободном последнем ряду.
– Господа! – обратился к ним генерал-адъютант Алексеев, сидевший в единственном числе за столом президиума, у него за спиной была развёрнута большая карта Рижского боевого участка. – Присаживайтесь к нам поближе. – Он указал на передние ряды. – Продолжайте, Илья Иванович.
– Благодарю, ваше высокопревосходительство! Так вот! Планом высадки для двух батальонов первого броска предусмотрены лёгкие баркасы с мотора ми. В базе высадки в селении Роен… – полковник с первого взгляда показался Вяземскому знакомым, но, пока выбирали свободные места, разглядывать было некогда, – которое лежит в 56 милях от Риги и в 17 милях от мыса Домеснес… – Полковник вышел из-за кафедры и длинной указкой показал на карте селение Роен, и в этот момент Вяземский его узнал: ну, конечно, это же сосед по Садовой в Петрограде Илья Иванович Стрельцов, – …планируется развернуть, – продолжал полковник, – восемь пристаней разгрузки. Высадку будут поддерживать линейный корабль «Слава», крейсер «Богатырь», минный заградитель «Амур», пять канонерских лодок, два мино носца первого дивизиона, четыре миноносца четвертого дивизиона, все шестнадцать миноносцев шестого дивизиона, десять миноносцев девятого дивизиона, четыре тральщика и пять подводных лодок. Авиация представлена авиатранспортом «Орлица» с одним авиационным отрядом на борту и тремя береговыми авиастанциями с двадцатью тремя летательными аппаратами…
Илья Иванович, обмундированный во флотское, с аксельбантами Генерального штаба, выглядел непривычно. Но Вяземский вспомнил давнее письмо Ксении, что она перед самым отъездом из Петрограда в Симбирск встретилась с Ильёй Ивановичем на лестничной площадке, и Илья Иванович как раз именно так тогда и был одет. Ксения в этом письме ещё удивилась морскому костюму соседа, сухопутного полковника разведочного отделения главного управления Генерального штаба.
После завершения своего доклада Стрельцов остался на трибуне, и генерал Алексеев, обведя взглядом присутствующих, велел задавать вопросы. Офицеры промолчали, вопросов не последовало, и тогда слово взял главнокомандующий Северным фронтом генерал-адъютант Куропаткин – седой, отяжелевший старик.
Качая головой, Куропаткин негромко говорил о том, что ему импонирует боевое настроение командующего Балтийским флотом и разработанная его штабом десантная операция. Вместе с тем Северный фронт, докладывал Куропаткин, в данный момент совершенно лишен резервов. Те, что имелись в его распоряжении, недавно были переданы Юго-Западному фронту, генералу Брусилову, в связи с его успешным наступлением под Луцком. Армии Северного фронта могли бы, докладывал Куропаткин, произвести ограниченные наступательные удары, чтобы вынудить германцев отойти от Двины. И в этом случае демонстрация морского десанта на мыс Домеснес вынудила бы немецких генералов ослабить фронт. Но наступать вместе с Балтийским флотом в Курляндию он, Куропаткин, не готов, поэтому не может поддержать план большой десантной операции.
Дальше взял слово командующий 12-й армией генерал-лейтенант Радко-Дмитриев и в унисон Куропаткину сообщил, что вверенные ему соединения и части имеют большой некомплект личного состава, стрелкового и артиллерийского вооружения, патронов и снарядов. Наступать армии в таком состоянии было бы равносильно самоубийству. При этом он сделал реверанс Ставке, что при поддержке ударной группировки, созданной из сил 1-й и 5-й армий, выполнение задач Верховного главнокомандования возможно, но лишь на ограниченном участке и в случае отвлекающего удара флотского десанта в тыл противника. Планировать же наступательную операцию в Курляндию совместно с силами Балтийского флота он считает преждевременным.
Когда Радко-Дмитриев закончил и сошёл со сцены, Аркадию Ивановичу показалось, что не сказавший в ответ ни слова генерал Алексеев смотрит в пустоту, и ещё показалось, что он и видит пустоту. Аркадию Ивановичу от этого стало так грустно, что захотелось на что-то отвлечься, он заёрзал и вдруг почувствовал, что его трогают за плечо. Он обернулся и увидел руку с зажатой в пальцах запиской.
– Благодарю, – сказал он невидимому соседу и развернул записку: «Надеюсь, Вы после заседания не будете торопиться! А. Адельберг».
В этот момент генерал Алексеев объявил, что совещание кончено, подозвал к себе полковника Стрельцова и добавил, что вечером он намерен ещё раз послушать мнение главнокомандующего Северным фронтом и командующих армиями о состоянии войск, а утром будет повторный разговор с представителем Балтийского флота о десантной операции в Рижском заливе.
– Сейчас, господа, все свободны, – закончил генерал.
Аркадий Иванович был в некоторой растерянности, он никак не ожидал встретить в Риге, куда он даже не собирался, сразу двоих своих знакомых, к которым, и это тоже было неожиданно, у него оказался огромный интерес: Адельберг приехал с успешно наступающего Юго-Западного фронта, а Стрельцов буквально только что рассказывал о захватывающем дух плане огромной десантной операции, которая в случае удачи, как представлялось Вяземскому, могла переломить ход войны. Он посмотрел на Лебедева, тот сказал, что пойдёт к Бредову, Вяземский повернулся и стал осматривать зал. Офицеры сгрудились между рядами на выход, но он увидел поднятую руку, это был Александр Петрович Адельберг. Стрельцов же, насколько понял Вяземский, сей секунд всё одно привязан к наштаверху Алексееву.
Вяземский и Адельберг поздоровались и пошли курить в дальнюю рекреацию.
Вяземскому не терпелось задать все вспыхнувшие в сознании вопросы о наступлении Юго-Западного фронта. Но он увидел, что Адельберг пребывает в некоторой задумчивости.
«Может, просто усталость?» – с надеждой подумал Аркадий Иванович и вдруг услышал из-за спины:
– Вяземский, друг мой дорогой, как же я рад вас видеть!
Аркадий Иванович обернулся, перед ним стоял Стрельцов.
– Илья Иванович, вы уже освободились, вот это чудеса! Хотел было спросить, какими вы здесь судьбами, однако, услышав ваш доклад…
Встреча была приятной, они жали друг другу руки, Вяземский представил Стрельцову Адельберга:
– Знакомьтесь, Александр Петрович Адельберг, мой бывший сослуживец по гвардейскому корпусу и добрый товарищ, прибыл с Юго-Западного фронта…
– Подполковник Адельберг, командирован для сверки германских частей, переброшенных к нам из 8-й армии, – отрекомендовался подполковник и добавил: – Вы уж меня простите, господа, но должен вас покинуть. Аркадий Иванович, – обратился он к Вяземскому, – могу быть свободен через час минут на сорок, если это устроит. Времени в обрез, дел много!
Адельберг приложил ладонь к козырьку и ушёл, а Вяземский повёл Стрельцова в палисадник под окнами штаба, и они, на правах старых соседей по Петербургу, сообщили друг другу семейные новости. Аркадий Иванович рассказал, что воевал на Северном фронте, полгода назад был переброшен на Западный; семью из столицы отправил в Симбирск, – услышав это, Стрельцов кивнул; в семье пополнение – дочь Полина, а Жоржик уже совсем большой и, стало быть, жизнь продолжается.
Илья Иванович развёл руками и с улыбкой заметил:
– Ну, будто вчера в Петрограде расстались. О себе тоже расскажу: служу на Балтийском флоте, о переводе из Главного управления с Дворцовой площади не жалею. Дочками доволен: Аннушка – в Москве, замужем за инженером, Машенька – в Петрограде, служит сестрой милосердия в госпитале, учебу пока оставила. Вот только жаль, старшая внуками меня пока и не осчастливила.
Он на мгновение замолчал, и тут же предложил:
– Аркадий Иванович, собственно говоря, что же мы стоим посреди улицы? Я рядом квартирую – в гостинице для офицеров… Поднимемся, посидим у меня, если вы не сильно торопитесь…
– Да, да, – согласился Вяземский. – Я, правда, только что прибыл, когда обратно в полк, пока неизвестно, так что если… вечером, то могу зайти.
Вернувшись в канцелярию генерал-квартирмейстера, Аркадий Иванович застал Бредова и Лебедева у стола за картой расположения частей противника на фронте 12-й армии. По мере того как наносились условные обозначения, Аркадий Иванович вспоминал и понимал, что обстановка на участке Тырульского болота изменилась: он не нашёл среди нанесённых нескольких пехотных частей и двух артиллерийских дивизионов 29-й ландверной бригады германской 8-й армии, и на их месте не появились другие.
– Что вы думаете по поводу высадки десанта?.. – поинтересовался у него Николай Эмильевич.
– Уверен, что это хорошая идея…
– Почему?
– Я сужу по тому, что здесь в командировке подполковник Адельберг с Юго-Западного…
– Я в курсе, а что вы находите в этом такого?
– Он коротко сказал мне, что прибыл для выяснения, какие части германцев с северного фланга восьмой армии переброшены на их направление…
– Что это даёт?
– Простая арифметика, Николай Эмильевич. – Вопросы генерал-квартирмейстера Северного фронта несколько удивили, Лебедев в разговор не вмешивался. – Германские резервы не безграничны, к примеру, на наш участок против Молодечно они были вынуждены снять несколько дивизий из Франции и черпать резервы уже из третьего срока: под Сморгонью появились два полка, один из Северной Померании, другой из Познани, с мобилизованными из местного польского населения до сорока лет и даже включая сорокалетних, другими словами, не на пределе ли их возможности, если они так выгребают свой Западный фронт, а главное, тыл. Поэтому Брусилову, конечно, надо знать, какие и откуда дивизии ещё могут оказаться в полосе его наступления.
Лебедев согласно кивал.
– Это понятно, а что же всё-таки с десантом?
– Я хорошо знаю полковника Стрельцова, мне кажется, план, который он доложил, достаточен и учитывает все возможные нюансы, поэтому в успехе практически не сомневаюсь, тем более если немцы успели снять отсюда некоторые части, значит, мы можем очистить сначала всё побережье до Либавы, а потом двинуться в глубь Курляндии…
– Ну да, ну да! – Бредов взял из коробки папиросу, он смотрел на карту и в задумчивости крутил и мял, и табак из папиросы сыпался на планшет.
Вяземский достал спички.
– Есть только одна загвоздка… – произнёс генерал. – Даже две… – Он посмотрел на гостей. – Во-первых, господа, я бросил курить. – И он смял пустую папиросу и стряхнул табак. – А во-вторых, боюсь, что противнику об этих планах… плане с десантом уже известно…
Лебедев и Вяземский удивленно переглянулись.
– Алексееву пока об этом не докладывали.
* * *
Когда в гостиничном номере Илья Иванович Стрельцов только-только начал вытаскивать из походного саквояжа хлеб, мясные консервы и несколько припасенных картофелин «в мундирах» – забота матроса-водителя, – постучался и вошёл Вяземский. Стрельцов сказал, что сходит за кипятком, но Вяземский остановил его и достал плоскую флягу.
– Меня наш полковой доктор снабдил в дорогу замечательной микстурой, сказал, мол, от простуды: настойка лесной малины на разведенном спирту. Надо бы попробовать, думаю, она послужит нам лучше, чем чай.
С этими словами он булькнул флягой, Стрельцов поставил на стол железные кружки, и Вяземский налил. Оба офицера с наслаждением вдохнули аромат лесной ягоды, встали и чокнулись.
– За встречу!
Настойка, крепкая, обожгла горло и разлилась по жилам приятной бодростью. Они сели за стол, два старых товарища, соседи, и молча отдали должное простой закуске.
– Илья Иванович, помнится, вы не держали на меня зла за склонность к табаку?
– Да бога ради, курите, какие могут быть разговоры!
– Еще хотел спросить, вы ведь до войны по ведомству военной разведки служили, как же это сочетается с переводом на флот? Простите за любопытство, если тут не кроется особых тайн.
– Нет тайн, Аркадий Иванович. Увы, даже противнику известно, что полковник Стрельцов служит начальником разведывательного отделения Балтийского флота. С тех пор как занял эту должность, как говорят мои флотские коллеги, вполне «оморячился»: в походы на кораблях хожу, в морских боях участвовал и, несмотря ни на что, считаю, что попал на свое место.
Вяземский взял фляжку, наполнил кружки и, начав, «С вашего позволения…», провозгласил тост за победу. Когда перевели дух и закусили, сказал:
– Илья Иванович, сегодня ваш день рождения! Поздравляю и желаю доброго здоровья прежде всего. А уж остальное – как Бог положит: и смертушку лютую чтоб в бою отвёл, и с друзьями чтобы встречаться чаще позволял!..
Слова Вяземского растрогали Стрельцова, он поблагодарил за добрые пожелания и крепкую память и добавил:
– Предыдущий раз мы виделись с вами ровно два года назад, в Петрограде, за месяц до начала войны.
– Вы правы, я хорошо помню ту встречу и разговор, который у нас состоялся о будущей войне. Сколько раз за прошедшее время я возвращался в мыслях к этому и убеждался в точности вашего предвидения: «Полкам на фронте придётся туго, они будут отступать в глубь страны…» – так вы тогда сказали. Сегодня наши полки откатились за Барановичи, до Риги, такова реальность.
– Горькая! – поддержал Стрельцов. – А как бы хотелось ошибиться с мрачными прогнозами, но… что теперь говорить?.. Да беда-то не только в том, что отступили, главная беда в том, сколько крови пролито русской на фронте. Ведь уже чуть ли не миллион солдатских и офицерских жизней положен за веру, царя и Отечество. Война забирает прежде всего лучших! Почти не осталось старой довоенной гвардии. Первая, вторая и третья гвардейские пехотные дивизии бились, не срамя традиций Бородина и Шипки, а легли в Восточной Пруссии, в Польше, да повсюду, где надо было остановить противника, а он, стервец, давит артиллерией, пулемётами, газами… А гвардейская кавалерия? Взять хотя бы кавалергардов, три их офицерских разъезда остановили всю первую германскую кавалерийскую дивизию в четырнадцатом году. И нет боле тех героев. Кое-кто из той гвардии, в основном молодые капитаны и ротмистры, пошли командовать новыми полками, как вот вы, например, множа старые боевые традиции на полученный в недавних боях опыт. На них сейчас всё и держится.
Вяземский кивнул в подтверждение слов Стрельцова и вздохнул. А Стрельцов продолжал:
– С некоторых пор не оставляет меня одна мысль. Вы, я, другие наши… которые остались живы, совсем уж последние представители старой гвардии. Может, нас всего-то несколько сотен, может, немного больше. Но у всех теперь одна задача – победить или умереть! Её сто лет назад сформулировал командир гвардейского корпуса граф Остерман-Толстой, помните? Когда на поле боя приказал: «Гвардии стоять на месте и умирать!» Преображенцы и семёновцы, принявшие удар превосходящих сил французов, погибли, но сражение выиграли. Считаю, что этот приказ сейчас действует именно для нас.
– Именно так! Я часто вспоминаю своих бывших однополчан-кавалергардов, которые уже никогда не встанут в строй. Они выполнили свой долг до конца и ждут того же от меня, от нас всех…
Офицеры помолчали, по традиции помянули павших сослуживцев, потом продолжили неспешный разговор о службе и войне. Через час Стрельцов сказался тем, что завтра поутру важный разговор с Алексеевым и надо бы выспаться. Вяземский поблаго дарил Стрельцова за гостеприимство и ушел. И не давали ему покоя слова Бредова о том, что, вероятно, противнику уже известно о планах на десантную операцию.
До Городеи оставалось всего ничего.
Заканчивались вторые сутки с момента отъезда из Риги. Рига и порадовала и огорчила.
Вечером, уже когда от Стрельцова Вяземский возвратился к себе в гостиницу, неожиданно появился Адельберг ещё с одним офицером.
– Гостей принимаете? – с порога спросил Александр Петрович, он улыбался, но Вяземскому показалось, что улыбка его с напряжением, и не слишком ей поверил.
Адельберг представил спутника:
– Капитан Пекк, контрразведка…
– Двенадцатая армия… – добавил капитан.
– А ваш петроградский сосед и главный сегодняшний докладчик полковник Стрельцов, как я понял, перешел мне дорогу?.. – с лёгкой иронией произнёс Адельберг.
– Ну что вы, Александр Петрович, от Ильи Ивановича я только что, а днём после того, как мы расстались, до самого вечера был у Бредова… Вы здесь надолго?
– Уже почти закончил, правда, ещё одно дело наклёвывается…
– Господа, – обратился к гостям Вяземский, – может быть, спустимся в ресторан? А то я только сегодня с дороги, и у меня шаром покати…
– Не стоит беспокоиться, Аркадий Иванович, как говорится, «омниа мэа мэкум порто»! – высказался Адельберг и обратился к Пекку: – Доставайте, Андрей, что у вас там, вы ведь наш рижский хозяин!
Капитан улыбнулся, промолвил: «Не совсем я, конечно!..», поставил на стол толстенный портфель и начал доставать…
По 12-й армии Вяземский слышал о капитане, встречаться не встречался, но фамилия была знакомая.
– Аркадий Иванович, мы долго у вас не засидимся, – стал говорить Адельберг, – завтра мне на позиции, между прочим, ваши бывшие, на болото. А через несколько минут, если вы не против, к нам присоединится ещё один коллега из контрразведки! Кстати, полагаю, что после нашей с вами последней встречи у вас ко мне должно быть много вопросов, всего рассказать не смогу просто за неимением времени, но оставлю вам для увлекательного чтения на ночь записку, посмотрите на досуге. – И он протянул Вяземскому сложенную вчетверо бумагу. – В целом могу сказать, что у нас пока успех… наступаем… данные здесь… не все сведённые, но в основном соответствуют.
И тут Вяземский понял, что под улыбкой Адельберга он действительно разглядел если не грусть или печаль, то, по крайней мере, заботу.
– Закусим, господа, – Адельберг обратился к капитану, – я голодный как чёрт, Андрей, денщиков нет, приступайте…
В гостинице, где поселился Вяземский, в номерах оказалась приличная посуда, и капитан Пекк стал наливать в гранёные романовские стаканы. На столе уже лежали развёрнутые из промасленной бумаги мясные закуски, много какой-то травы, изумрудно-зелёной и тёмно-фиолетовой, от которой хорошо, свежо пахло, куски печёного мяса, завёрнутый в мокрую в молоке марлю толстый блин, оказавшийся сыром, варёные крутые яйца…
– А это армянский хлеб, называется лаваш, он всегда такой плоский, – пояснил Пекк и стал разворачивать хлеб, тонкие лепёшки, больше похожие на пергамент…
– Закуска от нашего друга, который вот-вот должен подойти, это всё армянское…
– Не только закуска, Александр Петрович, а водка? – Пекк разлил по стаканам странную жидкость, желтоватого цвета, никак не похожую на водку, и светлее, чем коньяк.
– Это армянская туто́вая водка, господа…
На пороге стоял высокий статный ротмистр в золотых погонах, английском френче с накладными карманами, в красно-коричневых новейших ремнях и с Георгием IV степени.
Адельберг представил:
– Ротмистр Анташев, контрразведка шестой армии.
Вяземский встал, они поздоровались, и на правах хозяина Аркадий Иванович пригласил гостя за стол.
Адельберг обратился к Вяземскому:
– Первое слово предоставим гостю?
– Прошу! – предложил Аркадий Иванович.
– Моя настоящая фамилия, господа, Анташьянц, наша семья православная. Моего деда дедушка нашего Государя поверстал в российское дворянство. А вы, русские, переделали нас из эриваньских армян, для простоты, как я понимаю, в Анташевых, а это бакинские армяне. – Анташев обращался ко всем, но смотрел преимущественно на Аркадия Ивановича. – И если позволите, господа, я хочу произнести первый тост за мою ногу!
Вяземский от такого неожиданного предложения посмотрел на гостей, но гости старались не смотреть на него, держали напряжёнными лица, а в глазах играли черти.
«А-а, сюрприз!» – понял Аркадий Иванович и решил подыграть, насупил брови и сделал вид, что всё воспринимает серьёзно.
– У нас на Кавказе есть тост за «мою ногу, которая впервые пересекла порог этого дома»… – Анташев говорил на чистом русском языке без акцента, но акцент был в уверенности, без сомнения кавказской, и чувственном напоре, необычном для трезвых русских офицеров. – За мою ногу, впервые переступившую порог этого дома, – Анташев смотрел на Аркадия Ивановича, – может быть, в данном случае и временного, как я понимаю! Но пусть на моей ноге в ваш дом, в ваш, Аркадий Иванович, большой дом, дом вашей жизни, придёт счастье, удача, в данном случае военная, долгая жизнь и счастье ваших близких, и будь проклята эта война и все будущие!
– Ну и конечно, за государя императора и победу русского оружия? – спросил с улыбкой Адельберг.
– Хо, господа! По-русски, это будет «Да!». Вортэх лав мард, мэръ кэнац! За хороших людей и меня с вами! Перевода, я думаю, не требуется!
– Вы уже и без того перевели… – произнёс Адельберг.
– Ну что ж, господа, выпьем, и за порог и за победу… – подытожил Вяземский. – И за ногу уважаемого ротмистра!
Он ничего не знал в жизни лучше, чем когда русские офицеры начинали пить, уже невмоготу хотелось и закусить, уже всё на столе пахло и выглядело аппетитно в крайней степени.
Стакан был налит наполовину, Вяземский выпил и понял, что выпитое очень крепкое, он задержал дыхание, чтобы не задохнуться, но почувствовал, что армянская водка сама пошла по горлу и при этом благоухала то ли цветами, то ли фруктами, было очень приятно. Анташев на вилке подал ему сыр, Аркадий Иванович подхватил, закусил и тут же понял, что страшно голоден, и ещё почувствовал, что ему стыдно перед угощавшим его только что полковником Стрельцовым, но разложенная на столе еда была такая привлекательная, что, если бы сейчас здесь оказался Илья Иванович, он бы простил, да и сам бы соблазнился наверняка.
Офицеры закусывали, хвалили…
– Нам эта операция, по десантированию, нужна вот так, – неожиданно сказал Адельберг и в подтверждение своих слов провёл ребром ладони по горлу, все замолчали. – Нельзя допустить, чтобы германцы перебрасывали резервы на наш участок, их надо задерживать на всём фронте, чтобы они оставались на местах, а тут такая информация…
– Какая? – спросил Вяземский и положил вилку на тарелку, хотя он уже, буквально с первых слов Александра Петровича, начал догадываться, о чём тот. И снова подумал, что никакая улыбка не может скрыть заботы.
– Аркадий Иванович, – обратился Адельберг к Вяземскому. – Вы знаете офицеров двадцатого драгунского Финляндского полка?
– Да, конечно, командира полка, командиров эскадронов… если не поменялись…
– Можете что-то сказать?
– Обычные офицеры, а что такое?
Адельберг и оба офицера контрразведки молчали и до еды не дотрагивались.
– Наверное, это не моё дело, – продолжал Адельберг, – я с другого фронта, но от того, что происходит здесь, почти напрямую зависит успех Юго-Западного… любые силы не бесконечны… и натиск тоже. Если немцы будут безболезненно для себя снимать части и перебрасывать их к нам, то… вы понимаете, господа. – Он обвёл всех взглядом.
– Поясните, Александр Петрович, при чём тут финляндцы?
Пояснил Пекк:
– Все местные вокруг расквартирования финляндцев в Майоренгофе, тут в пригороде Риги, уже обсуждают будущий десант.
«Вот о чём говорил Бредов!» – прояснилось в голове у Вяземского.
– Мы ещё только планируем операцию по десанту, а об этом уже говорят, почти что в открытую, лавочники, чуть ли не извозчики в Риге, наверняка слухи уже достигли германских ушей…
– А если так, разве противник не подготовится?..
– …и ещё сколько зря прольётся крови?..
Сказанное про кровь так сходилось с тем, о чём полтора часа назад говорил полковник Стрельцов, что Вяземский почувствовал сильную тревогу и разочарование: надо возвращаться в полк, надо срочно заканчивать все дела и возвращаться.
Аркадий Иванович ехал в купе один, никто не мешал, он вспоминал командировку и Ригу, и на душе было беспокойно.
Радовало только воспоминание о том, как позавчера в воскресенье, 26 июня, он пошёл в рижский кафедральный Христорождественский собор помолиться в храме. Пошёл с одной целью – именно помолиться в храме, не у походного алтаря батюшки Иллариона под открытым небом, под тучами, подпёртыми воздухом, а под крышей, которая покоилась бы на построенных человеком стенах. Помолиться так, чтобы молитву от уст не отрывало ветра́ми и не носило по позициям, что своих, что чужих. Помолиться сугубо, утонуть в сумерках храма, на всю глубину души, как в детстве, когда мама шептала молитву одними губами, испытующе смотрела в глаза, и губами надо было повторять. И хорошо бы, в храме было пусто, но получилось по-другому.
Было воскресенье, и происходило венчание.
– Венчается раба Божия Елена рабу Божию Петру… – раздавалось под сводами.
Христорождественский кафедральный собор, построенный в византийском стиле, чем-то напоминал Вяземскому Военно-морской собор в Кронштадте, только, как показалось Аркадию Ивановичу, был более величественный.
Войдя, Аркадий Иванович ощутил умиротворение. Он стал ходить, искать себе место – в любом храме есть такое, которое подходит только для тебя. Человек, зашедший в храм, в котором ещё не был, – приехал ли он в новый для себя город или в своём городе зашёл куда-то впервые, – начинал медленно ходить внутри, а потом вдруг где-нибудь останавливался, и спроси его, почему именно здесь, человек не смог бы ответить, но об этом и не спрашивают и, слава тебе господи!
Вяземский остановился около свадьбы. Ходил, ходил и остановился около свадьбы и стал глазеть. Это было точно как в мирное время – глазеть на свадьбу, стоять и глазеть, потому что для чего тогда ещё свадьба, если не глазеть? На что глазеть нельзя, происходит после, это же ясно. Правда, что-то ему мешало, полному ощущению мира и покоя, как раньше, но что? Вяземский пошевелил рукой, ага, как же, вот китель, он стоял не в цивильном пальто, а в кителе цвета хаки, он посмотрел на манжету с военными пуговицами. Но нет, это ерунда, он так родился, в кителе, в шинели, только что не в фуражке и сапогах, все его предки и он сам всю жизнь так прожил – во всём военном. Значит, мешало что-то другое, и он стал незаметно, медленно, одними глазами осматриваться, но ничего не находил. Он посмотрел на священников, на батюшку, и батюшка был как батюшка, и другие ему в согласие. Вяземский осматривался с одного на другое, и вдруг до него дошло: свадьба… гости… подружки невесты – все сёстры милосердия, а дружки жениха – братья милосердия и военные чиновники медицинского ведомства, военные врачи. Когда он это понял, то обрадовался и успокоился – его мирные предчувствия нашли твёрдую почву в виде, несмотря ни на что, – военной реальности.
В это время жениха и невесту повели кругом аналоя. Жених глядел прямо. Как все мужчины на этом венчании, он был в форме военного врача. Вяземский любовался женихом и невестой и вдруг удивился, у жениха на лице было пенсне, в котором, как показалось Аркадию Ивановичу, не было стёкол, потом жених повернулся, и его пенсне блеснуло. «Понял, – обрадовался Аркадий Иванович. – Пенсне-то пенсне, да только стёкла простые!» Он заулыбался и попытался представить жениха без пенсне, и представил: «Да! В пенсне ему гораздо лучше, солиднее, потому что и бородёнка у него жидковатая!» И тут же глянул на невесту и больше не мог отвести от неё глаз, а в голове прозвучало только что сказанное священником: «Венчается раба Божия Елена…»
– Елена, – прошептал он, – Елена Прекрасная.
Он-то прошептал, но в храме было так тихо, что слышно, как, обходя аналой, подшаркивает жених, небось сапоги велики, шуршит платье невесты… и его шёпот. Ему даже показалось, что на его шёпот, на него самого зашикали, но вокруг не было ни одной бабки, подружки невесты все были молодые. А невеста красавица. Он стал смотреть на неё, она была в белом платье, а вместо фаты на её прекрасной головке была надета сестринская накидка с красным крестиком на лбу. И от этого крестика мир, который здесь в этом храме на этой свадьбе, сейчас, вдруг образовался в душе полковника, разбился бы вдребезги, если бы не неземная, просто ангельская красота невесты, она же сестра милосердия, она же Елена Прекрасная, она же просто Елена.
Это была военная свадьба.
Невеста была вся в белом, но в памяти Аркадия Ивановича она сохранилась как что-то розовое: оттенявшие синие глаза розовые щёчки, а потому розовое платье, розовая накидка с чуть более тёмным, чем розовый, крестиком на лбу.
У обычных невест, не военных, крестов на лбу не бывает.
Он наблюдал минут двадцать, красота Елены была такова, что он не запомнил больше никаких лиц.
А у самого выхода услышал рассуждения двоих:
– Прекрасной красавице, красавице от природы, извините, батенька, за тавтологию, достался прекрасный хирург, хирург от Бога! – рассуждал один.
– Гармония, мой друг! – рассудил другой.
«А зачем красавице, тем более прекрасной, – хирург?» – была мгновенная мысль Аркадия Ивановича, но он тут же понял, что просто сошлось в жизни что-то хорошее одно и что-то хорошее другое.
Когда он вышел из собора, повернулся перекреститься, перекрестился и снова повернулся, то безо всякой ошибки увидел метрах в двадцати Жамина. Он не мог ошибиться, Жамин стоял за кустами сирени, и была видна одна его голова в тонной офицерской фуражке. Аркадий Иванович даже растерялся, но дорога от храма была единственная, она вела мимо Жамина, и пройти можно было только по ней, и он пошёл. В свою очередь, Жамин увидел штаб-офицера, но он смотрел на двери храма с таким напряжением, что сделал всё, что нужно по уставу: встал по стойке «смирно» и козырнул, однако Вяземского, судя по тому, как молниеносно глянул и отвёл взгляд, не узнал, не разглядел.
«Глазеть! – Аркадий Иванович сидел и глазел в окно. – Глазеть!»
Поезд с полного хода начал притормаживать, и тут Аркадий Иванович вспомнил о записке, которую ему дал Адельберг, бросился искать по карманам и вытащил из нагрудного. «Успею до станции», – подумал он.
«Сводка о пленных и трофеях в полосе наступления ЮЗФ:
23-го мая. Плен. 13 000 чел. Трофеи: 15 орудий и 30 пулемётов.
24-го мая. Плен: до 480 офицеров и более 25 000 ниж. чин. Захвачено 27 орудий и более 50 пулемётов.
25-го мая. Пленных – офицеров до 900 чел. и ниж. чин. более 40 000 чел. Захвачено 77 орудий, 134 пулемёта, 49 бомбомётов и другое военное имущество.
26-го мая. Взято в плен: 58 офицеров и 11 000 нижн. чинов, общим числом на 26-е мая: почти 1000 оф. и более 51 000 н. ч.
27-го мая. Взято 185 офицеров и 13 700 н. ч. Итог составляет 1143 офицера и более 64 700 чел. ниж. чин.
28-го мая. Во вчерашних боях вновь взято в плен – 97 офицеров и около 5500 чел. и 11 орудий. Всего взято в плен: офицеров 1240, около 71 000 ниж. чин. и захвачено 94 орудия, 167 пулемётов и 53 бомбомёта.
29-го мая. Взято в плен 1 генерал, 409 офицеров, 35 100 ниж. чин., 30 орудий, 13 пулемётов и 5 бомбомётов. Общее количество пленных за операцию пока 1 генерал, 1649 оф., свыше 106 000 н. ч., 124 орудия, 180 пулем. и 58 бомбомётов. Кроме того, большое количество ручного оружия, патронов и пр.
30-го мая. Число пленных возросло до 1700 оф. и 113 000 ниж. чин.
31-го мая. Плен: около 6000 ниж. чин. при 20 офицерах, захвачено 6 орудий и 10 пулемётов. Общее число пленных и трофеев: 1720 офицеров, 120 000 ниж. чин., 130 орудий и 260 пулемётов.
2-го июня. Более точный подсчёт дал след. числа взятых пленных и трофеев: 1 генерал, 3 командира полков, 2467 офицеров, 5 врачей и до 150 000 ниж. чин., 163 орудия, 266 пулемётов, 131 бомбомёт и 32 миномёта. Потери ранеными можно только предполагать.
3-го июня. Количество пленных возрастает; за вчерашний день взято разными армиями Юго-Западного фронта около 100 офицеров и до 14 000 чел. нижних чинов.
4-го июня. Пленных взято: офицеров 19 и ниж. чин. 1250.
5-го июня. Вчера кроме 3000 пленных захвачено много боевого материала в Черновцах и других районах.
6-го июня. По дополнительным данным, в последних боях взято в плен: 112 офицеров и 4600 ниж. чин. и захвачено 27 пулемётов.
8-го июня. Всеми армиями ЮЗФ с 22 мая по 3-е июня взято пленных: 3350 оф., 169 130 ниж. чин. и захвачено – 198 ор., 550 пул., 189 бомб. и мином., 119 зар. ящ., 34 прожектора.
17-го июня. По последнему подсчёту пленных с 22-го мая до 15-го июня оказалось – офицеров и ниж. чин. 212 000 чел.
18-го июня. Армией Лечицкого за 15 и 16 июня взято в плен 305 оф. и 14 574 ниж. чин., при 4 орудиях и 30 пулемётах. Всего за время наступления 217 000 чел.».
«Сильно… – прочитав, подумал было Аркадий Иванович, но у него не выходило из головы впечатление, произведённое Александром Петровичем при их последней встрече. – Очень сильно, конечно, а под улыбкой он… маскировал… тревогу? Заботу? Не зря же он приехал выяснять, какие части германец перебрасывает из восьмой армии на юг!..»
Аркадий Иванович сложил записку. Написанное было, конечно, здо́рово, но невольно приходила в голову мысль о том, что командование фронтами и армиями при планировании должно бы действовать более согласованно, и единоначалие всё-таки вещь преимущественная над свободой командиров решать, будут они выполнять задачу или нет.
«Не подвели бы!» – вздохнул он про Эверта и Куропаткина. Эверт и Куропаткин произвели на Аркадия Ивановича удручающее впечатление, они были храбрые офицеры, лично подтвердившие это в прежних войнах, но сейчас представлялись нерешительными полководцами, впавшими в ступор перед опасностью возможного поражения, а полководцы такими быть не должны.
Ещё секундным воспоминанием от Риги остался Жамин, но Аркадий Иванович думал об этом не долго, в конце концов, Жамин всё, что требовалось от него по уставу, выполнил, а остальное… а что… остальное?.. Вяземский об этом не стал думать.
На станции Городея Вяземский, уже собравшийся, посмотрел в окно, под окном стоял и покуривал полковой адъютант поручик Щербаков.
Пока шёл по коридору к выходу, окончательно решил: «Не дам ему эскадрона, пускай не обижается!»
В наступление под Барановичами Вяземский не верил.