Из «Геракла»

1. Они утверждали, что конечная цель философии — «жить в согласии с добродетелью», как об этом говорит Антисфен в своем «Геракле» (Диог. Лаэрт., VI, 104).

2. Они полагали также, что добродетели можно научиться и её нельзя утратить, как пишет Антисфен в «Геракле»; только мудрец достоин любви, безгрешен, друг себе подобных и ни в чём не полагается на судьбу (Диог. Лаэрт.. VI, 105).

3. Для мудреца нет ничего чуждого или невыполнимого. Добродетельный человек достоин любви. Все достойные люди — друзья. Своими союзниками следует делать людей мужественных и справедливых. Добродетель — оружие, которое нельзя отнять (Диог. Лаэрт., VI, 12).

4. Тогда Антисфен ответил: «В таком случае разве не лучше этому сиракузянину показать свою танцовщицу всему городу и заявить во всеуслышание, что, если афиняне заплатят ему, он сделает так, что они все смело бросятся копьям наперерез?» (Ксенофонт. Пир, II, 13).

5. Он был так неуязвим и неподкупен в подобных обстоятельствах, ибо придерживался того принципа, которым руководствовался и антисфеновский Геракл, учивший мальчиков не испытывать благодарности к тем, кто их хвалит. В этом был только один смысл, — чтобы они не смущались и не чувствовали себя обязанными льстить в ответ на похвалу (Плутарх. О ненужном стыде, 18).

6. Таким, кажется, был Хирон, который жил на Пелионе, превзошёл справедливостью всех людей и воспитал Асклепия и Ахилла. Кажется, к нему пришёл Геракл, испытывая жажду в знаниях, и жил с ним в пещере, воздавая почести Атланту. Только этого одного кентавра он не убил, а слушал его, как рассказывает сократик Антисфен в своём «Геракле» (Эратосфен. Катастеризмы, гл. 40. — Шаубах, с. 40).

7. Поэтому и антисфеновский Геракл говорит о каком-то юноше, воспитывавшемся у Хирона: он высок, красив и в расцвете сил. Кого полюбит, тот будет счастлив (Прокл. Коммент. к «Алкивиаду» Платона. — Крейцер, т. 1, с. 98).

Из «Кира»

8. В качестве нормы, эталона и наилучшего образца чистоты истинной аттической речи он приводит в пример Платона и Демосфена, а также Крития, сына Каллесхра, и Антисфена с его двумя подлинными книгами, посвящёнными Киру и Одиссею (Фриних Араб у Фотия. — Библиотека, 101Ь9).

9. Антисфен во втором «Кире» бранит Алкивиада и обвиняет его в том, что он презирает обычаи как по отношению к женщинам, так и в остальных областях жизни (Афиней, V, 220с).

10. Поэтому и сократик Антисфен, как будто бы он сам видел Алкивиада, говорит, что в юности тот был сильным, мужественным, грубым, дерзким и красивым (Там же, XII, 534с).

11. Итак, что же говорит Антисфен? Ты ещё не слыхал? — «О Кир, это удел царей — поступать благородно и выслушивать поношения» (Арриан. Беседы Эпиктета, IV, 5; ср.: Диог. Лаэрт., VI, 3).

12. Он доказывал, что труд — благо, приводя в пример великого Геракла и Кира, одного — из эллинов, другого — из варваров (Диог. Лаэрт., VI, 2).

13. Нам известна кормилица Алкивиада, лаконянка родом, по имени Амикла, и наставник его Зопир. О первой сообщает Антисфен, о втором — Платон (Плутарх. Алкивиад, I).

14. О том, что Алкивиад был высок и красив, свидетельствует, во-первых, то, что его называли любимцем всей Эллады, во-вторых, слова Антисфена, что если Ахилл не был похож на Алкивиада, то он не был истинно прекрасным (Прокл. Коммент. к «Алкивиаду» Платона. — Крейцер, т. 1, с. 114).

Из «Аспасии»

15. Аспасия питала неприязнь к сыновьям Перикла Ксантиппу и Паралу. Она говорила, что один из них был сожителем Архестрата, который вёл себя наподобие обитательниц домов терпимости, другой — друг и близкий приятель Эвфима, который задевал на дорогах встречных своими грубыми и неумными шутками (Афиней, V, 220d).

16. Сократик Антисфен рассказывает, что [Перикл] сильно любил Аспасию и дважды в день, уходя и возвращаясь, целовал её. Однажды, когда её обвинили в нечестии, он взял на себя её защиту и проливал обильные слёзы, будто дело шло о его собственной жизни и состоянии. Когда же Кимон, нарушив все законы, сошёлся со своей сестрой Эльпиникой, вышедшей позже замуж за Каллия, и был изгнан, Перикл взял в награду за его возвращение возможность сойтись с Эльпиникой (Афиней, XIII, 589е, ср.: Плутарх. Перикл, 10—24).

Из «Протрептика»

17. Сначала он был учеником ритора Горгия. Отсюда риторическая окраска его диалогов, особенно ощутимая в «Истине» и в «Протрептиках» (Диог. Лаэрт., VI, 1).

18. Бомбилий — это сосуд с узким горлышком, в котором во время питья жидкость булькает, как сообщает Антисфен в «Протрептике» (Поллукс, VI, 16, 98; ср.: Там же, X, 19, 68).

19. Антисфен ...и в «Протрептике» говорит: «...откармливаться вместо поросят» (Афиней, XIV, 656р).

20. Ночным горшком хотел быть Ксенофонт, вместилищем мочи — Антисфен (Фотий, р. 361, 21).

Из «Архелая»

21. «Архелай» содержит нападки на ритора Горгия (Афиней, V, 220).

Из «Политика»

22. Его диалог «Политик» содержит нападки на всех афинских демагогов (Афиней, I, 220d).

Из «Физиогномика»

23. Антисфен же в «Физиогномике» говорит: «Ведь и они по принуждению откармливают свиней» (Афиней, XIV, 656).

Из «Физика»

24. И Антисфен о боге всего сущего провозглашает: его нельзя узнать на изображениях, глазами его нельзя увидеть, он ни на что не похож. Поэтому никто не может узнать его по изображению (Феодорет. Излечение греческих страстей, I; Климент Александрийский. Протрептик, VI, 71; Лактанций. О гневе Божием, XI; Он же. Божественные установления, I, 5; Минуций Феликс, 19).

Из сочинений о Гомере (Homerica)

25. «А разве тебе не известно, — сказал Антисфен, — что и все рапсоды знают эти поэмы?» — «Как мне этого не знать, когда я слушаю их почти каждый день?» •—ответил он. «Тогда знаешь ли ты людей глупее рапсодов?» — «Должно быть, нет, клянусь Зевсом», — ответил Никерат. «Нет сомнения, — заметил Сократ, — что они не понимают сокровенного смысла» (Ксенофонт. Пир, III, 6; ср.: Там же, IV, 6; Юлиан, VII, 215).

26. Антисфен говорит, что Гомер хвалит Одиссея не больше, чем порицает, называя его «многохитростным». Ахилла и Аякса поэт менее всего изобразил «многохитростными», но простыми и благородными. Также и мудрого Нестора, клянусь Зевсом, не хитрым и лицемерным, а ведущим с Одиссеем и со всеми другими простые речи. Если у него были какие-нибудь полезные мысли, он их высказывал войску и ни от кого не скрывал. Ахилл был настолько простодушен, что считал того смертельным врагом, кто одно держит на уме, а говорит другое. Решая данную проблему, Антисфен говорит: «Что же, Одиссей дурной человек, раз он назван многохитростным? А не потому ли, что он был мудрым, так назвал его Гомер? Может быть, „хитрость“, „ловкость“ (tropos) здесь означает то ум, то умение пользоваться речью? Ведь благонравный (eutropos) тот, у кого ум расположен к добру». Но причиной стилистического различия речи является различие в вымысле. Поэт пользуется разнохарактерной речью в зависимости от изменения голоса и действующих лиц, когда, например, описывает соловья, который, «постоянно меняя голос, льёт свою переливчатую песнь». Если мудрые люди искусны в речах, то они умеют одну и ту же мысль выразить разными способами. Поэтому те, кто умеет говорить об одном и том же по-разному, и могут, пожалуй, быть названы «многохитростными», «ловкими» (polytropos). А мудрые люди в то же время и добродетельные. Гомер называет Одиссея, человека мудрого, и «многохитростным», именно потому что он умеет находить к разным людям разный подход. Рассказывают, что и Пифагор, разговаривая с детьми, применялся к детской речи, беседуя с женщинами, приспосабливался к ним, общаясь с властями, приноравливался к ним, обращаясь к юношам, — к юношам. Ибо характерным для мудрости является умение найти для каждого свой род мудрости, а невежеству свойственно к разным людям обращаться с однообразной речью. Так обстоит дело и в медицине, когда она успешно применяет свое искусство, предписывая разнообразное лечение в соответствии с различием в состоянии больных. Таким образом, характеры бывают разными и означают изменчивость душевного склада. А многообразие в речах и употребление различных средств речи порождают у различных слушателей единообразие в восприятии, ибо каждому свойственно своё, единственное. Поэтому своеобразие каждою собирает пёстрое различие речей в одно, подходящее только для него. С другой стороны, единообразное несоответствие порождает в восприятии различных людей впечатление разнообразия речи, отвергаемого многими, так как они считают неприемлемой и саму речь (Схолии к «Одиссее», I, 1. — Буттманн, с. 9).

27. Антисфен говорит, что понял мудрость Одиссея, так как влюблённые часто обманывают и обещают невозможное (Схолии к «Одиссее», V, 211. — Буттманн, с. 193).

28. Антисфен говорит, что влюблённые не выполняют своих обещаний. Но «она [Калипсо] не могла делать этого без воли Зевса» (Схолии к «Одиссее», VII, 257. — Буттманн, с. 267).

29. Почему Одиссей так неразумно и пренебрежительно отзывается о Посейдоне, говоря, что он и глаза не вылечит, хотя и колеблет землю? Антисфен разъясняет: известно, что врачеватель не Посейдон, а Аполлон (Схолии к «Одиссее», IX, 525. — Буттманн, с. 328).

30. Антисфен объясняет, что здесь речь идёт не о силе рук, а о том, что он (Нестор. — И. Н.) не пьянел, а легко переносил вино (Венецианские схолии к «Илиаде», IX, 636).

31. В связи с этим Антисфен говорит, что мудрый человек всегда действует, учитывая все стороны поступков. Поэтому и Афина трижды предостерегает Ареса (Лейпцигские схолии к «Илиаде», XV, 123).

32. Правильно говорит Антисфен, что мы должны желать врагам все блага, кроме доблести, потому что ею не просто владеют, а добиваются победы (Плутарх. О счастье или доблести Александра, II, 3. — Гуттен, т. 9, с. 56).

33. В связи с этим Антисфен говорит, что души схожи с телами, в которые они заключены (Венецианские схолии к «Илиаде», XXIII, 65).

Из книги «Об употреблении вина»

34. Так как он имел опыт и по этой части, то разрешает им пить, исходя из своих возможностей, говоря в шутку, что безрассудны те люди, которые, имея всё необходимое в избытке, не осмеливаются им свободно пользоваться, и что эта самая книга представляет собой, как кажется, сочинение Антисфена «Об употреблении вина». В ней рассказывалось о вине и о некоторых признаках Диониса (Аристид. Речи, XXV, 560. — Диндорф, т. 1, с. 496).

Из книги «О любви»

35. Я согласен с Антисфеном, который говорит, что, если бы ему попалась сама Афродита, он пронзил бы её стрелой, потому что она погубила много наших прекрасных и достойнейших женщин, а также называет любовь пороком природы. Несчастные, попав под её власть, называют болезнь божеством. Таким образом доказывается, что невежественные люди из-за незнания подчиняются наслаждению, которое не следует допускать, хотя оно зовётся божеством и дано богами для потребностей продолжения рода (Климент Александрийский. Строматы, II — Поттер, с. 485).

36. Жениться следует для воспроизведения рода, сходясь для этого с самыми прекрасными женщинами. И любви не должен чуждаться мудрец, ибо только он знает, кто достоин её (Диог. Лаэрт., VI, 11).

37. Следует сходиться только с такими женщинами, которые будут вам за это признательны (Диог. Лаэрт., VI, 3).

38. — Ну, хорошо, — сказал Каллий. — А ты, Сократ, что можешь сказать, почему ты вправе гордиться таким бесславным искусством, которое ты назвал?

— Уговоримся сперва, — сказал Сократ, — в чём состоит дело сводника. На все мои вопросы отвечайте без замедления, чтобы нам знать всё, в чём придём к соглашению. Вы тоже так думаете?

— Конечно, — отвечали они. Сказавши раз «конечно», после этого все давали ответ этим словом.

— Итак, — начал Сократ, — задача хорошего сводника — сделать так, чтобы тот или та, кого он сводит, нравился тем, с кем он будет иметь дело, не правда ли?

— Конечно, — был общий ответ.

— Одно из средств нравиться не состоит ли в том, чтобы иметь идущий к лицу фасон причёски и одежды?

— Конечно, — был общий ответ.

— Не знаем ли мы и того, что человек может одними и теми же глазами смотреть на кого-нибудь дружелюбно и враждебно?

— Конечно.

— А что? Не бывает ли так, что одни речи возбуждают вражду, другие ведут к дружбе?

— Конечно.

— Хороший сводник не будет ли из всего этого учить тому, что помогает нравиться?

— Конечно.

— А какой сводник лучше, — который может делать так, чтобы его клиенты нравились одному, или который — многим?

Тут голоса разделились; одни сказали: «Очевидно, который очень многим», — а другие: «Конечно».

Сократ сказал, что и относительно этого все согласны, и продолжал:

— А если бы кто мог делать так, чтобы люди нравились даже целому городу, не был ли бы он уже вполне хорошим сводником?

— Несомненно, — был общий ответ.

— Если бы кто мог делать такими людей, во главе которых он стоит, не был ли бы он вправе гордиться этим искусством и не был ли бы вправе получать большое вознаграждение?

Когда и с этим все согласились, он продолжал:

— Таков, мне кажется, наш Антисфен.

— Мне передаешь ты, Сократ, это искусство? — сказал Антисфен.

— Да, клянусь Зевсом, — отвечал Сократ, — я вижу ты вполне изучил и родственное этому искусство.

— Какое это?

— Искусство завлечения, — отвечал Сократ.

Антисфен, ужасно обидевшись, спросил:

— Какой же поступок такого рода ты знаешь за мной, Сократ?

— Знаю, — отвечал он, — что ты завлёк нашего Каллия к мудрому Продику, видя, что Каллий влюблён в философию, а Продику нужны деньги; знаю, что ты завлёк его к Гиппию из Элиды, у которого он научился искусству помнить, и оттого с тех пор стал ещё более влюбчивым, потому что никогда не забывает ничего прекрасного, что ни увидит. Недавно и мне ты расхваливал этого проезжего из Гераклеи и, возбудив во мне страсть к нему, познакомил его со мною. За это я, конечно, тебе благодарен: человек он, мне кажется, в высшей степени благородный. А Эсхила из Флиунта разве ты мне не расхваливал, а меня — ему? И не довёл ли ты нас до того, что мы, влюбившись под влиянием твоих речей, бегали, как собаки, разыскивая друг друга? Так, видя, что ты можешь это делать, я считаю тебя хорошим завлекателем. У кого есть талант узнавать, какие люди полезны друг другу, и кто может возбуждать в них взаимную страсть, тот мог бы, мне кажется, и город склонить к дружбе, и браки устраивать подходящие: он был бы дорогим приобретением и для города, и для друзей, и для союзников. А ты рассердился, как будто я обругал тебя, назвав тебя хорошим завлекателем.

— Теперь нет, клянусь Зевсом, — сказал Антисфен. — Если я действительно обладаю таким талантом, то душа у меня уже совсем набита будет богатством (Ксенофонт. Пир, IV, 56 — 64/Пер. С. И. Соболевского).

Из книги «О воспитании, или О словах»

39. Антисфен говорит, что начало образования состоит в исследовании слов (Арриан. Беседы Эпиктета, I, 17).

40. Антисфен часто говорил, что здравомыслящие люди не должны изучать литературу, чтобы не подвергаться чужому влиянию (Диог. Лаэрт., VI, 103).

Из «Сатона»

41. Мерзко и похабно переименовав Платона в Сатона, он (Антисфен. — И. Н.) издал под таким названием диалог, направленный против Платона (Афиней, V, 220d; ср.: Там же, XI, 507а).

42. Он (Протагор. — И. Н.) также первым, по словам Платона в «Эвтидеме», стал употреблять в дискуссиях положение Антисфена, которым он старался доказать невозможность противоречия (Диог. Лаэрт., IX, 53; ср.: Платон. Эвтидем, 280С).

43. Рассказывают, что Антисфен намеревался прочесть одно из своих сочинении и пригласил Платона. Когда тот спросил, что он собирается читать, Антисфен ответил: «О невозможности противоречия». Тогда Платон сказал: «Как ты вообще можешь что-нибудь написать об этом?» — и стал доказывать, что он сам себе противоречит. После этого Антисфен написал диалог под названием «Сатон», направленный против Платона, и оба философа отныне стали врагами (Диог. Лаэрт., III, 35; ср.: Там же, VI, 7).

44. Говорят, что есть три вида идей. Антисфен называет их пустыми выдумками, прибавляя: «Человека и лошадь я вижу, а человечности и лошадности не вижу» (Цец. Хилиады, VII, 606; ср.: Симпликий. Схолии к «Категориям» Аристотеля. — Брандис, с. 66).

45. Однажды Зенон, снова защищая того же самого учителя (Парменида. — И. Н.), утверждавшего, что сущее неподвижно, приводил пять доказательств этого положения. Киник Антисфен, не зная, как возразить на это, встал и начал прохаживаться, считая, что сильнее всякого словесного опровержения практическое доказательство (Симпликий. Схолии к «Категориям» Аристотеля. — Брандис, с. 22).

Из книги «Истина»

46. Сначала он был учеником ритора Горгия. Отсюда риторическая окраска его диалогов, особенно ощутимая в «Истине» и «Протрептиках» (Диог. Лаэрт., VI, 1).

47. А ложное высказывание вообще ни к чему не относится. Поэтому Антисфен простодушно полагал, что ничто не может обозначаться ничем другим, кроме присущего ему слова (logos), по только одним об одном. Отсюда вытекало, что противоречие невозможно, а также, пожалуй, невозможно и ложное высказывание (Аристотель. Метафизика, V, 29, 1024Ь26—1025а1).

48. Он первый дал определение: «Понятие есть то, что выражает, чем предмет был или что он есть» (Диог. Лаэрт., VI, 3).

49. Поэтому не без основания возникало затруднение, смущавшее антисфеновцев и других столь же необразованных людей: нельзя-де дать определения того, чем является вещь (ведь такое определение — только её длинное описание), но возможно научить, какова она в качественном отношении. Нельзя, например, сказать, в чём сущность серебра, но можно сказать, что оно похоже на олово (Аристотель. Метафизика, VIII, 3, 1043Ь23).

50. Логика бесплодна — мы ещё рассмотрим этот вопрос. Итак, если кто-нибудь согласится с этим, то этого достаточно, чтобы остальное различить, рассмотреть и, так сказать, измерить и взвесить. — Кто так думает? — Только Хрисипп, Зенон и Клеанф. Антисфен такою мнения не придерживался (Эпиктет. Беседы, I, 17, 10).

51. Антисфен Аристиппу.

Не к лицу истинному философу жить у тиранов и принимать участие в пресловутых сицилийских пирах. Он должен оставаться на родине и довольствоваться тем, что имеет. Ты же полагаешь, что разумный человек должен уметь сколотить состояние и приобрести друзей среди самых влиятельных лиц. Но богатство не относится к числу необходимых вещей, а если бы оно и было необходимым, то, добытое таким путем, оно отнюдь не является благом. Что же касается друзей, то этот сброд невежд и тиранов никогда не может стать друзьями. Поэтому я посоветовал бы тебе покинуть Сиракузы и Сицилию. Если же ты, как утверждают люди, пристрастился к наслаждениям и привязан к тому, что философам не приличествует, тогда отправляйся-ка в Антикиру — там тебе поможет отвар из чемерицы. Он гораздо полезнее вина, которым тебя поит Дионисий. Вино ведёт к безумию, а чемерица излечивает его. Насколько здоровье и благоразумие отличаются от болезни и глупости, настолько и ты станешь лучше по сравнению с тем, каков ты сейчас. Будь здоров (Письма сократиков. — Орелли, с. 15; Герхер, письмо VIII).

Недостоверное

52. Он доказывал, что добродетели можно научиться (Диог. Лаэрт., VI, 10).

53. У мужчин и у женщин добродетель одна и та же (Там же, 12).

54. И Сократ сказал: «Как во многом другом, так и в том, что делает эта девушка, видно, друзья, что женская природа ни в чем не уступает мужской, но она нуждается в знаниях и в силе. Поэтому, если у кого из вас есть жена, пусть смело учит её тому, чему бы он хотел». Тогда Антисфен спросил: «Как же ты, Сократ, придерживаясь такого мнения, не воспитываешь Ксантиппу, а живёшь с женщиной самой несносной, как я думаю, из всех, которые есть, были и будут?» (Ксенофонт. Пир, II, 9—10).

55. Безвестность, как и труд, — благо (Диог. Лаэрт., VI, 11; ср.: Эпиктет. Беседы, I, 24; ср. также: Диог. Лаэрт., VI, 72; 83; 93).

56. Мудрец сам себе довлеет, ибо всё, что принадлежит другим, принадлежит и ему (Диог. Лаэрт., VI, 11, ср.: Там же, VI, 72).

57. Добродетель — оружие, которое нельзя отнять... Разум — самое прочное из укреплений, ибо его нельзя ни уничтожить, ни предать. Его стены нужно возводить из наших собственных неопровержимых доводов (Там же, 12— 13).

58. Вот основные положения его философии. Он доказывал, что добродетели можно научиться; что благородство и добродетельность одно и то же. Для счастья достаточно одной добродетели, а она нуждается лишь в Сократовой силе. Добродетель же состоит в делах и не нуждается ни в многословии, ни в науках. . . Мудрец живёт не по законам государства, а по законам добродетели... Диокл приписывает ему также следующие мысли... Лучше с немногими добродетельными сражаться против всех дурных, чем со многими дурными против немногих честных. Считайся с врагами: они первыми замечают твои ошибки. Пуще родича своего почитай человека справедливого... Добро прекрасно, зло безобразно. Всё дурное считай чуждым себе (Диог. Лаэрт., VI, 11 —12).

59. Снова и снова Антисфен говорит, что целью жизни является непритязательность (Климент Александрийский. Строматы, II. — Поттер, с. 498).

60. «А ты, — спросил он, — чем ты гордишься, Антисфен?» — «Богатством», — ответил он. Тогда Гермоген спросил, а много ли у него денег. Тот поклялся, что у него нет ни обола. «Тогда много ли у тебя земли?» — снова спросил тот. «Может быть, нашему Автолику хватило бы для того, чтобы натереться песком» (Ксенофонт. Пир., III, 8).

61. — А ну-ка, — сказал Сократ, — ты теперь говори нам, Антисфен, как это ты, имея столь мало, гордишься богатством?

— По моему убеждению, друзья, у людей богатство и бедность не в хозяйстве, а в душе. Я вижу много частных лиц, которые, владея очень большим капиталом, считают себя такими бедными, что берутся за всякую работу, идут на всякую опасность, только бы добыть побольше. Знаю и братьев, которые получили в наследство поровну, но у одного из них средств хватает, даже есть излишки против расхода, а другой нуждается во всём. Я слыхал и про тиранов, которые так алчны до денег, что прибегают к действиям, гораздо более преступным, чем люди, самые неимущие, — из-за нужды одни крадут, другие прорывают стены, иные похищают людей, а тираны бывают такие, что уничтожают целые семьи, казнят людей массами, часто даже целые города из-за денег обращают в рабство.

Мне их очень жалко, что у них такая тяжелая болезнь: мне кажется, с ними происходит что-то похожее на то, как если бы человек много ел, по никогда не был сыт. А у меня столько всего, что сам я насилу нахожу это; но всё-таки у меня в барышах остаётся, что, евши, я дохожу до того, что не бываю голоден, пивши — до того, что не чувствую жажды, одеваюсь так, что на дворе не мёрзну нисколько не хуже такого богача, как Каллий; а когда бываю дома, то очень тёплыми хитонами кажутся мне стены, очень тёплыми плащами — крыши; постелью я настолько доволен, что трудно бывает даже разбудить меня. Когда тело мое почувствует потребность в наслаждении любовью, я так бываю доволен тем, что есть, что женщины, к которым я обращаюсь, принимают меня с восторгом, поскольку никто другой не хочет иметь с ними дела. И всё это кажется мне таким приятным, что испытывать больше наслаждения при исполнении каждого такого акта я и не желал бы, а напротив, меньше: до такой степени некоторые из них кажутся мне приятнее, чем это полезно.

Но самым драгоценным благом в моём богатстве я считаю вот что: если бы отняли у меня и то, что теперь есть, ни одно занятие, как я вижу, не оказалось бы настолько плохим, чтобы не могло доставлять мне пропитание в достаточном количестве. И в самом деле, когда мне захочется побаловать себя, я не покупаю на рынке дорогих продуктов, потому что начётисто, а достаю их из кладовой своей души. И гораздо больше способствует удовольствию, когда подносишь ко рту пищу, дождавшись аппетита, чем когда употребляешь дорогие продукты, как, например, теперь, когда я пью это фасосское вино, не чувствуя жажды, а только потому, что оно попалось мне под руку. Несомненно, и гораздо честнее должны быть люди, любящие дешевизну, чем любящие дороговизну: чем больше человеку хватает того, что есть, тем меньше он зарится па чужое.

Следует обратить внимание еще на то, что такое богатство делает человека более щедрым. Сократ, например, от которого я получил его, давал его мне без счёта, без веса: сколько я мог унести с собою, столько он мне и давал. Я тоже теперь никому не отказываю: всем друзьям показываю изобилие богатства в моей душе и делюсь им со всяким. Далее, видите, такая прелесть, как досуг, у меня всегда есть; поэтому я могу смотреть, что стоит смотреть, слушать, что стоит слушать, и, чем я особенно дорожу, благодаря досугу проводить целые дни с Сократом. Да и Сократ не ценит людей, насчитывающих груды золота, а, кто ему нравится, с теми постоянно и проводит время. Так говорил Антисфен (Ксенофонт. Пир, IV, 34—43 / Пер. С. И. Соболевского) .

62. Ибо вижу у вас большие приготовления для варки чечевицы, и, присмотревшись к ним, я посоветовала бы вам, как говорит сократик Антисфен, покончить жизнь самоубийством, прежде чем съесть такое (Афиней, IV, 157Ь).

63. Что касается Антисфена-сократика, то он говорит о наградах за доблесть то же самое, что и Платон. Правда, данный рассказ не может считаться истинным, так как этот киник многое делал, чтобы понравиться Сократу. Поэтому не следует верить ни тому, ни другому, когда мы имеем свидетельство Фукидида. Антисфен добавляет к уже существующим неправильным описаниям следующее: «Мы знаем, что в битве с беотийцами ты получил награду за доблесть». — «Молчи, чужестранец. Это заслуга Алкивиада, а не моя». — «Как мы видим, ты соглашаешься» (Афиней, V, 216Ь).

64. Антисфен утверждал, что удовольствие — благо, но, добавлял он, когда оно не вызывает раскаяния (Там же, XII, 513а).

65. Антисфен, человек с гераклитовским складом ума, говорил, что лучше быть безумным, чем наслаждаться. Поэтому он убеждал своих учеников, чтобы они для достижения удовольствия не шевельнули и пальцем (Евсевий. Приготовление к Евангелию, XV, 13; Диог. Лаэрт., IX, 101; Авл Геллий, IX, 5; Климент Александрийский. Строматы, II, 20, 492а; Цицерон. О границах добра и зла, V, 31, 93).

66. Отсюда вытекает, что законодательство по необходимости устанавливается в интересах людей, равных как по рождению, так и по могуществу. Для таких людей законы не пишутся: они сами себе законы. И был бы смешон тот, что пытался бы писать для них законы. Ведь они, пожалуй, скажут так, как говорил Антисфен: львы взяли слово, когда, собравшись на совет, зайцы потребовали для всех равноправия (Аристотель. Политика, III, 13, 1284а15 — 16; Ср.: Эзоп, 241).

67. Речи придаётся выразительность и тем, что самое важное слово ставится в конце; поставленное же в середину, оно как бы притупляется, как, например, у Антисфена: «Почти что больным человек, спавший на хворосте, встанет». Если изменить порядок слов и сказать: «спавший на хворосте человек встанет почти что больным», — то хотя будет сказано одно и то же, но возникнет впечатление, что сказано не одно и то же (Деметрий Фалерский. О стиле, 249).

68. И как Антисфен изысканность Кефисодота сравнил с ладаном: он доставляет удовольствие, когда убывает (Аристотель. Риторика, III, 4, 1407а).

69. Пёс называл харчевни аттическими фидитиями (Там же, 10, 1411а. Псом Аристотель, вероятно, называл Антисфена).

70. Поэтому Антисфен справедливо отвечал нищенствующей братии: Не собираюсь кормить матерь богов, которую кормят боги (Климент Александрийский. Протрептик. — Поттер, с. 64).

(этот стих вместе с Платоном Антисфен приписывает Еврипиду, в то время как другие авторы утверждают, что он взят из трагедии Софокла «Аякс из Локр». См.: Схолии к Фесмофориадзусам, Аристофана, 21; Аристид. Речи, II, 288; Платон. Государство, VIII, 568А; Он же. Феаг, 125В, и др.).

72. Поэтому не так уж плохи поправки, сделанные Клеанфом и Антисфеном. Когда он (Антисфен. — И. Н.) увидел, что афиняне, находившиеся в театре, пришли в страшное волнение, услышав стих:

тут же его переделал:

(Плутарх. Как юноше должно слушать произведения поэтов. — Гуттен, т. 7, с. 115. Указанный стих принадлежит Еврипиду («Эол»), как указывает схолиаст к стих. 1523 «Лягушек» Аристофана).

73. Если бы он любил не только сельское хозяйство, но и людей, то предпочел бы засеять поле, которое могло бы прокормить много народа, а не такой клочок земли, о котором говорил Антисфен, что его хватило бы только на то, чтобы натереться Автолику песком. А я, собираясь возделывать поле, хочу обратить в него весь мир (Плутарх. Философу следует беседовать прежде всего с сильными мира, 3. — Гуттен, т. 12, с. 86; ср.: Ксенофонт. Пир, III, 8; Плутарх. Об изгнании, т. 10, с. 370; Диог. Лаэрт., VI, 98; Цицерон. Тускуланы, V, 37).

74. Рассмотрев этот вопрос, Антисфен сказал, что образованного и умного человека трудно переносить, так как неразумие — вещь легкая и необременительная, а разум непреклонен, непоколебим, тяжесть его неодолима (Филон Алекс. О том, что всякий добродетельный человек свободен. — Гешель, с. 869).

75. «С того времени, как Антисфен меня освободил, я перестал быть рабом». — «Как он это сделал?» — «Послушай, что он говорит: он научил меня тому, что является моим и что мне не принадлежит. Богатства не мои, родственники, близкие, друзья, слава, привычные ценности, общение с людьми — всё это чуждое».— «Что же принадлежит тебе?» — «Мои представления. Они, — учил он, — никому не подвластны, зависят только от меня, и никто не может им помешать, никто не заставит пользоваться ими иначе, чем я хочу» (Эпиктет. Беседы, III, 24, 67 сл.; ср.: Там же, IV, 1, 114).