В. Коротич. «В течение десятилетий многие сессии Верховного Совета СССР превращались в потоки патетических клятв, пылких призывов, депутатских объятий с заверениями в несокрушимости, а также победоносности избранных нами путей. Несокрушимое планирование, доведенный до абсурда экономический централизм были хозяйственной репликой нашей до предела зажатой и централизованной политической жизни. Идеология превращалась в один из символов порядка, едва ли не на правах армейского строевого устава».

В. Костиков. «Один из первых советских экономистов, член Президиума ВСНХ (Всероссийского Совета Народного Хозяйства) Ю. Ларин в докладе на съезде политпросветов в ноябре 1920 г. сетовал на то, что в 1919 – 1920 годах средняя выработка одного рабочего за год составляла 45 % того количества всяких предметов, какие являлись результатом его работы до революции. Резко упали заработки рабочих: в 1922 г. они достигали лишь 30 % средней зарплаты рабочего в 1913 г. Появилось принуждение к труду. Если в дореволюционной России, как и во всех других странах, рабочие, часто за мизерную зарплату, тем не менее добровольно “продавали” свой труд на рынке труда, то в условиях военного коммунизма была выдвинута Троцким идея трудовых армий, высказанная в трудах Маркса и Энгельса. Трудовые армии были созданы на Украине, Урале, Северном Кавказе, под Петроградом, в Среднем Поволжье. Это вызвало глубокое недовольство рабочих, прокатилась волна забастовок. Партийные пропагандисты объясняли населению причину забастовок по простой и ставшей скоро привычной схеме: либо происками меньшевиков, эсеров и даже монархистов, либо несознательностью самих рабочих. На XI съезде РКП(б) весной 1922 г. Зиновьев заявил: “Рабочий класс в силу перипетий нашей революции деклассирован”. В результате гражданской войны, бегства от голода в деревню численность кадровых рабочих в России к 1920 году сократилась до 700 тысяч. Введенный НЭП покончил с иллюзиями военного коммунизма и спас российский рабочий класс. Сталинские фальсификаторы истории старательно внедряли в сознание масс, что НЭП нанес ущерб интересам пролетариата, хотя все было наоборот. Положение рабочих с откатом НЭПа и началом ускоренной индустриализации заметно ухудшается. Огромный приток крестьян, бегущих от насильственной коллективизации, резко обостряет жилищный кризис городов. Начинается новый круг жилищных «уплотнений». Разорение деревни, сокращение крестьянской запашки, свертывание мелкооптовой и розничной торговли приводит к деградации продовольственного снабжения.

Рабочие сознательно шли на жертвы и лишения. Цифры первого пятилетнего плана пьянили воображение. Энтузиазм захлестывал страну. Страна же, подогреваемая миражами успехов (тогда еще не осознавали лживость статистики), все дальше углублялась в лес ирреальностей и мифов. Нарисованный “простой советский человек” оказался настоящей находкой для созданной при Сталине административной системы. “Нарисованный человек” не требовал жилья, не возмущался, когда его именем (“по желанию трудящихся”) поднимали цены, запрещали пиво, закрывали рюмочные или выходной день объявляли рабочим. Он по первому требованию своих создателей гневно клеймил “врагов народа”. “Нарисованный человек” и после смерти Сталина продолжал служить идеологам и пропагандистам застоя.

К 1940-му году жилплощадь на одного горожанина составляла 4,5 кв. м. После войны на площади 6 – 10 кв. м ютилась семья из 3 – 5 человек. В Чехословакии, пережившей войну, норма жилплощади составляла 17 кв. м на человека, в США – 48 кв. м. После принятия антирабочего закона в 1940 г. российский пролетарий, мечтавший принести свободу трудящимся всего мира, сделался рабом трудовой книжки, рабом администрации. Рабочий мог уволиться с завода лишь с разрешения начальства, зато он мог попасть под суд за несколько опозданий или за прогул в течение одного дня. Этот варварский закон был отменен лишь в 1956 г. Никто в СССР не слышал о забастовках. Но в июне 1952 г. забастовка рабочих в Новочеркасске закончилась расстрелом мирной демонстрации, похуже, чем на Дворцовой площади в Петрограде в 1905 году. По нормам, действовавшим в СССР, женщина могла за смену поднимать до 7 тонн грузов, тогда как в Англии и Франции – не более 700 кг. Женщины у нас строили и ремонтировали дороги, ворочали шпалы, клали кирпичные стены, чего не увидишь ни в одной цивилизованной стране. В те годы 4 миллиона женщин уходили на работу в ночную смену, а еще столько же работали в условиях, не соответствующих никаким нормам охраны труда. По средней продолжительности жизни СССР занимал 32 место в мире.

Большевики изначально наделяли себя правом на особую мораль. Одной из ее особенностей являлась необыкновенная гибкость, тактическая пластичность. Если это было выгодно, они с поразительной легкостью отказывались от того, что еще вчера считали святым, и, наоборот, начинали поносить то, что восхваляли накануне. Это касается и событий, и явлений, и лиц. Вспомним декрет о земле. Как известно, идея знаменитого Декрета о земле была украдена большевиками у эсеров для того, чтобы прельстить крестьян. Но как только власть укрепилась и обросла штыками, попутчикикрестьяне стали не нужны. Декрет о земле был перечеркнут. Совершенно так же большевики поступили и с Учредительным собранием и со свободой печати. До революции они громче других требовали гласности. Но их отношение к свободной прессе тотчас же изменилось, едва они захватили власть. Уже через два дня после октябрьского переворота Ленин подписывает декрет, запретивший все свободные газеты России. Разгром оппозиции, подавление гласности и инакомыслия, вытеснение на обочину общественной жизни интеллигенции создавали в стране такую обстановку, что “выйти в люди” стало возможным лишь посредством вступления в партию и беспрекословного принятия морали новой власти. В партию хлынула бездна проходимцев. Соображения морали их мало занимали. И сами старые большевики подавали пример, начисто отрицая нравственность как буржуазный предрассудок. Партии для проведения политики тоталитарного насилия, в том числе и над здравым смыслом, требовались кадры определенного свойства: не думающие, не сомневающиеся, готовые выполнить любой приказ, исходя из известного постулата Троцкого – “партия в конечном счете всегда права”.

В период подготовки революции, когда ленинцы широко оперировали общедемократическими лозунгами, их мускулистая риторика увлекла многих интеллигентов и рабочих. Но проверить “правду большевизма” было практически невозможно, ибо правда была монополизирована ЦК ВКП(б). Для рядового человека практически было невозможно составить себе ясное мнение о том, что же собой представляет новая советская власть. Подавляющая часть жителей новой России ничего не знала о том, что уже при жизни Ленина страна стала превращаться в огромный концентрационный лагерь. Сознание того, что большевики не только овладели Россией, но и извратили мораль великого народа, стало приходить позднее, когда вслед за ленинскими великими починами приспели еще более грандиозные почины Иосифа Виссарионовича. Среди людей «большевистского профиля» более всего поражает вопиющая невосприимчивость к историческому опыту, к урокам собственной трагедии. Казалось бы, сегодня, когда уже ясно, по каким кругам ада большевики провели народ, настало время оглянуться и, оглянувшись, ужаснуться содеянному. Но ведь нет же! Не отречемся! – гремят речи на пленумах возрожденного большевистского ЦК КПРФ».

Гавриил Попов. «Весь опыт военного коммунизма и посленэповского антикрестьянского террора показал, что само по себе наличие у крестьянских семей земли еще не создает свободы. Если крестьянин не будет иметь права свободно торговать на свободном рынке по устанавливающимся там в ходе конкуренции ценам, то никакого “свободолюбивого российского крестьянства” не будет. Коррупция заложена в самой системе государственной собственности, когда кто-то получает абсолютное право распоряжаться чем-то очень соблазнительным, но ему не принадлежащим.

Российская демократия еще в XIX веке распознала, что стремление удержать в России другие народы и их земли превращало русский народ в жандарма других народов и в бесправного холопа своих, российских бюрократов. У русского народа, интеллигенцию которого буквально вырезали или выгнали из страны в двадцатые-тридцатые годы, не нашлось сил, чтобы понять, что за призывами Сталина к экономически мощной и независимой державе стоит стремление сохранить себя и аппарат своей партии в качестве вождей русского народа, обеспечить себе посты и привилегии, а народу оставить перспективу тяжелого труда и гибели в войнах.

Весь опыт казарменного социализма научил нас: человек сам должен получать все заработанное им и сам решать в том числе и проблемы своего лечения. А когда часть зарплаты ему не доплачивают, передают ее аппарату и поручают тому “заботиться”, то мы знаем, что аппарат, во-первых, в первую очередь использует общественные фонды для заботы о себе и, во-вторых, будет душить гражданина своей любовью к нему, навязывая ему свои идеи о направлениях медицины, о школах педагогики, о культуре и искусстве. Дошли же на пятом году перестройки “вожди” белорусского аппарата до того, чтобы даже валюту для жертв Чернобыля использовать для своего отдыха за границей.

Аппарат органов управления давно все понял. В итоге перестройки – массовый поход бюрократов на государственное богатство, беззастенчивые попытки перед своим уходом хапнуть его по максимуму. И хапнуть в наиболее гарантированных формах, например, в валюте. В итоге – торговля всем вплоть до танков и стратегического сырья. В итоге – половодье создаваемых с фантастической быстротой совместных предприятий с теплыми местечками для чиновников разных рангов, пока еще сидящих в креслах руководителей перестройки. В итоге – повышение цен на золото, которое в лучшем случае обогатило казну на несколько миллиардов рублей по линии той небольшой части золотого запаса, которая реализуется в торговле, но которое одновременно прибавило десятки миллиардов тем, кто это золото держит в своих кубышках. Надо уточнить концепцию социализма и всю лежащую в его основе идеологию с учетом реальностей ХХ века, начиная с ленинской теории о мелком производстве как постоянно рождающем капитализм, хотя такое производство тысячелетиями никакого капитализма не рождало – ни ежедневно, ни в массовом масштабе».

Академик С. Шаталин. «Крайне низкий уровень использования производственных ресурсов мы пытались компенсировать увеличением производства средств производства. Это было альфой и омегой нашего экономического развития. Громадные капитальные вложения, направленные в сельское хозяйство в 70 – 80-х годах, фактически скрылись в “черных дырах” нашей экономики. Они не дали сколько-нибудь ощутимого результата ни в увеличении сельскохозяйственной продукции, ни в развитии производственной и социальной инфраструктуры села. В течение длительного времени рост денежных доходов населения обгонял рост общего объема товаров и услуг. Произошла монополизация рынка труда. Монопольное положение труда как фактора производства, социальное ограничение на необходимость обеспечения полной занятости, отсутствие стимулов к экономии всех видов производственных ресурсов привело к тому, что оплата труда потеряла какую-либо связь с его реальными результатами. Началась подгонка заработной платы к социально-приемлемому уровню, квалифицированный труд зачастую оплачивали ниже труда малоквалифицированного, платили часто просто за присутствие на работе. Кругом процветала уравниловка. Скрытая безработица приобрела гигантские масштабы».

Е. Травина. «“Единственно верное” марксистское учение должно было воспитать нового человека без вмешательства слепых сил природы. “Воспитательный” процесс шел в школах, госучреждениях, тюрьмах, лагерях и первенцах индустрии. Сложнее было со “слепыми силами природы”. Они не хотели поддаваться воспитанию, несмотря на почти что магические заклинания народного академика Лысенко. От растений и животных требовалось совсем немного: воспитать в себе полезные свойства и передать их потомству. С первым, как и в мире людей, дело еще худобедно шло. Но передавать благоприобретенное потомкам ни картофель, ни крупный рогатый скот не хотели. Желаемое стали выдавать за действительное. Вместо новых сортов появились на свет диссертации о марксистском понимании наследственности, которая наперекор “буржуазным и расистским измышлениям” является не веществом, а свойством. А раз так, то не надо искать никаких генов. Поскольку научные споры были переведены руководством страны в область идеологии, то “вейсманистов-морганистов” выгоняли с работы, давали сроки за шпионаж и пособничество врагам Родины. Истребление ученых задержало развитие генетики в СССР на десятилетия».

Академик ВАСХНИЛ В.А. Тихонов. «Мы очень долго следовали иллюзорной, несбыточной модели, в основе которой лежали чуть-чуть осовремененные и припудренные идеи наивноутопического социализма, каким он представлялся в XIX столетии и даже раньше. Нас убеждали, что выдуманное и есть то общество, в котором мы живем. Наши представления, по сути, были замешаны на глобальном систематическом вранье. Идет все более ощутимое ухудшение материальных условий жизни. Ныне крестьянин на земле практически не действует, лишен этого права. Он не владеет землей, а только пользуется ею. Пользоваться и владеть – вещи разные. Наши колхозы и совхозы имеют акт на бессрочное пользование землей. Но земля им дана только на те цели, которые определяет государство, владеющее землей. А владение включает три момента: распределение, управление, использование. То есть именно государство распоряжается землей, может передать ее от одного другому, приказывает, какой должна быть структура земледелия, какими – объемы производства, по какой цене, куда и какой продукт сдавать или продавать. При этом заработок крестьянина не зависит от того, как используется им земля, а от того, какой уровень оплаты установило ему государство, какую систему оплаты труда ввело. В нищих колхозах-должниках люди зачастую получали больше, чем работящие соседи.

Интеллигенция – не «прослойка», как нам внушают штатные пропагандисты. Ныне само производство, хозяйственная деятельность становятся все боле сложными, требуют серьезных познаний в самых разных областях, то есть само развитие интеллекта есть необходимость. Это реальная социальная сила, которая имеет объективную тенденцию увеличиваться. Она возникает и среди рабочих, и среди крестьян, которые стремятся вести хозяйственную деятельность на уровне современности. Именно интеллигенция обладает идеей, убеждением, словом, и она может оказаться огромной взрывной силой в революционной ситуации. То, что интеллигенция – прослойка, это пошлость, утвердившаяся в то время, когда наши правители боялись интеллигенции, когда господствовала тенденция уравнять всех во всем, и светлые головы тех, кто был выше среднего уровня, под выравнивающей косилкой оказывались где-то в сточной канаве. И в сельской местности методично шло нравственное разложение людей. Мы имеем дело с нравственно развращенным поколением».

Р. Рывкина. «В начале 20-х годов прошлого столетия наше общество представляло собой пестрый социальный мир: пролетарский авангард, мелкие ремесленники и торговцы, буржуазные спецы, крестьяне-единоличники. В этом мире соседствовали и взаимодействовали разные культуры, каждая – со своими идеалами, ценностями, целями, нормами поведения. В их основе были разные способы хозяйствования: капитализм государственный и частный, хозяйство мелкотоварное, кооперативное, социалистическое. Партийные дискуссии тех лет шли вокруг того, как увязать эти формы между собой, как лучше использовать их для дела строительства социализма. Однако с конца 20-х годов четыре из пяти укладов “пошли под нож”. Формировавшаяся административная система вытесняла все формы хозяйствования, усиливая одну – государственную, якобы самую прогрессивную и потому единственно нужную для процветания экономики. Провозглашенная базисом общества, эта форма воплотила в себе идею-фикс административной системы – стремление к однородности общества. С нею на знамени проводилась насильственная коллективизация. Ее именем была ликвидирована кооперация, признаны ненужными надомные работы, всякая индивидуальная трудовая деятельность, изживались черты, отличавшие послевоенные колхозы от совхозов. “Ученые” приветствовали неуклонный рост численности рабочего класса. Это считалось чуть ли не главным показателем прогрессивного развития страны. Оборотная сторона процесса – вытеснение при этом прочих социальных групп – игнорировалась. “Выстругиваемая” социальная структура облекалась в пышные идеологические одежды. Шили их из положений, лозунгов и принципов, которые в разные времена высказывались классиками марксизма-ленинизма и никогда не проходили “проверку практикой”.

Искажая марксизм, Сталин идеологически обосновывал свою политику. Он взял на вооружение лозунг социального равенства, любимый утопистами и коммунистами всех времен и народов. Утопичность самого лозунга он усилил ключевыми словами, повторявшимися политической и научной литературой 30 – 70-х годов: “сближение”, “преодоление (ликвидация) различий”, “выравнивание”, “становление социальной однородности”. Смысл этих штампов никакого отношения к марксизму уже не имеет. Речь идет о прямой однородности “личного состава” разных групп, составляющих население страны. В середине 30-х годов Сталин заявил, что фундамент социализма построен, что возникла и утвердилась новая социальная структура нового общества: два класса – социалистические рабочие и колхозное крестьянство – и одна прослойка – советская интеллигенция. Эта формула создавалась не в поисках истины, ее назначением было впечатляющим образом нового общества замаскировать реальную социальную структуру – структуру административной системы.

У нас сейчас практически нет политической науки. Мы сделали огромный шаг назад по сравнению с дореволюционным состоянием социологии и её состоянием в первое десятилетие после революции. Всю русскую классическую социологию уничтожили. Похоже, что хозяином, владельцем средств производства в нашей стране не является никто. Но решения принимаются, заводы строятся, фонды распределяются. Кем? Теми, кто правит страной в целом – политическими группами власти. Правящий аппарат “обессубъектил” экономику. Но всё-таки с кого-то надо спросить, найти виноватого. И такого врага нашли – бюрократа. И пошла полная беспредельность: в школе – бюрократизм, на производстве – бюрократизм, в культуре, в сфере услуг и т.д. На самом же деле нам очень нужны хорошие бюрократы, чтобы был порядок в бумагах, в связях. Иначе любая инициатива и самостоятельность утонут во всеобщей путанице. А почему у нас так много бюрократов, да еще плохих? Есть закон: чем больше концентрация власти, тем больше обслуживающий ее аппарат. Чрезмерная бюрократизация – оборотная сторона монополизма. Искать одну во всем виноватую группу – сродни шпиономании сталинской эпохи. Сталин делал это сознательно. На самом деле никакой отдельной группы-виновника нет. Есть сложившаяся цепочка групп и отношений между ними. И эти отношения долгие годы были таковы, что “верхи” не слышали “низов”, а “низы” исполняли распоряжения “верхов” формально или просто игнорировали их, реализуя на своих местах групповые интересы».

В. Буров. «Когда в 60 – 80-х годах прошлого века с трибуны съездов советских коммунистов руководитель Монголии Ю. Цеденбал на хорошем русском языке начинал свою речь, зал неизменно взрывался аплодисментами, как бы говоря: “Верной дорогой идете, монгольские товарищи!” Однако время показало, что дорога вела не туда. В течение многих десятилетий Монголия была своеобразным полигоном для испытания модели так называемого некапиталистического пути развития – одного из теоретических постулатов, созданных в период культа личности Сталина. Не без нашей подсказки и при нашем непосредственном участии был взят курс на немедленную индустриализацию и поголовное кооперирование. В результате в стране возникли серьезные проблемы. Строительство в короткий срок значительного количества промышленных предприятий резко увеличило потребность в современном рабочем классе, формирование которого осложнялось вековыми традициями кочевого населения, – некому было работать в технически сложных производствах. Создание социалистических сельскохозяйственных объединений вообще не отвечало социальным, природным особенностям Монголии. Монгольских крестьян насильно загоняли в кооперативы, что привело к спаду сельскохозяйственного производства. Многие из них бежали в города, где резко выросла численность населения. Многие жители Улан-Батора до сих пор живут в юртах и лишены элементарных удобств. Вместе с тем большие средства тратились на престижные объекты: административные здания, музей В.И. Ленина и т.д. Сталин, а затем Хрущев, Брежнев и их советники в течение многих лет прямо вмешивались во внутренние дела суверенного государства. Работники советского НКВД принимали непосредственное участие в репрессиях против монгольских граждан. Причем “выбивали” как всегда в основном цвет нации – людей хоть с каким-нибудь образованием».

А вот выдержки из письма Л.И. Брежневу в 1973 г. доктора физико-математических наук, профессора, члена-корреспондента Армянской Академии Наук Юрия Федоровича Орлова (это письмо послужило поводом для суда и отправки автора в тюрьму с последующей высылкой из страны). «Исторические факты таковы, что новая научная и промышленная революция началась и интенсивно продолжается на Западе и что наша государственная философия долго боролась против всех основных направлений современной мысли: теории относительности, квантовой теории, генетики, кибернетики. Теперь эти провалы предпочитают не вспоминать. Однако научная революция далеко еще не закончилась. Наша идеология рассматривает “научное марксистское мировоззрение” как не подлежащее пересмотру. Попытки объективного анализа в этих областях рассматриваются как посягательство на государство. Наша идеология называет себя “научной”, что опасно для любой идеологии, так как научные истины способны претерпевать коренные изменения. Это вредно и для науки, которую идеология стремится законсервировать. Мы должны признать, что существуют и другие, параллельные, пути развития, обладающие своими достоинствами. Так, например, западный опыт показал, что проблема “абсолютного обнищания масс” эффективно решается и в рамках современного капитализма – методами науки и технологии и с участием дополнительных факторов.

Самой крупной ошибкой марксистской теории общественного развития является то, что в теорию не вошли врожденные духовные потребности и качества человека. По существу марксизм отрицает их наличие в природе человека. Однако это предположение не является доказанным научно. Прежде всего человеческие мораль и совесть существуют и являются одной из возможных и вечных движущих сил истории. Не кажется ли Вам, что практикующийся у нас подход к человеку и его месту в обществе примитивен и не соответствует объективно существующим человеческим качествам и потребностям? Я вынужден заметить, что в нашей стране социализм принимал на практике черты даже не “феодализма без частной собственности”, а – при Сталине – рабовладельчества без частной собственности. В самом деле, чем являлись миллионы лагерников или шарашные ученые, если не государственными рабами? Чем отличается беспаспортный колхозник от общинника – в смысле своих прав? Что такое наша теперешняя система прописок, если не феодальное ограничение свободного передвижения по территории страны?»

Н.А. Бердяев. «Большевистская партия, которую в течение ряда лет создавал Ленин, должна была дать образец грядущей организации всей России, и Россия действительно была организована по этому образцу. Вся Россия, весь русский народ оказались подчиненными не только диктатуре коммунистической партии, ее центральному органу, но и доктрине коммунистического диктатора в своей мысли и своей совести. Ленин отрицал свободу внутри партии, и это отрицание свободы было перенесено на всю Россию. <…> Большевики создали военно-полицейское государство, по способам управления очень похожее на старое русское государство, но под знаменем новой веры – тоталитарного марксизма, охватывавшего не только политику и экономику, но и мысль, сознание, все творчество культуры.

Ленин – антигуманист и антидемократ. Ленинизм есть вождизм нового типа, он выдвигает вождя масс, наделенного диктаторской властью. Этому будут подражать Муссолини и Гитлер. Сталинизм уже очень походит на фашизм. Ленин не верил в человека, не верил в дух и свободу духа, но бесконечно верил в общественную муштровку человека, верил, что принудительная общественная организация может создать какого угодно нового, совершенно социального человека, не нуждающегося более в насилии. Но он не предвидел, что классовое угнетение может принять совершенно новые формы, не похожие на капиталистические. Диктатура пролетариата, усиливая государственную власть, развивает колоссальную бюрократию, охватывающую как паутина всю страну и всё себе подчиняющую. Эта новая советская бюрократия, более сильная, чем бюрократия царская, есть новый привилегированный класс, который может жестоко эксплуатировать народные массы. Советская Россия есть страна государственного капитализма. Переходный период может затягиваться до бесконечности. Те, которые в нем властвуют, войдут во вкус властвования и не захотят изменений, которые неизбежны для окончательного осуществления коммунизма. Воля к власти станет самодовлеющей, и за власть станут бороться как за цель, а не как за средство. Революция сделала в России возможной <…> диктатуру идеи, так как диктатуры класса вообще быть не может.

Неслыханная тирания, которую представляет советский строй, подлежит нравственному суду, сколько бы ее не объясняли. Русское коммунистическое государство есть единственный в мире тип тоталитарного государства, основанного на диктатуре миросозерцания, на ортодоксальной доктрине, обязательной для всего народа. Сталин – государственник восточного, азиатского типа. Сталинизм незаметно перерождается в своеобразный русский фашизм. Ему присущи все особенности фашизма: тоталитарное государство, государственный капитализм, национализм, вождизм и, как базис, – милитаризованная молодежь».

А. Киреев. «Оторванность страны от реального масштаба стоимости, который в соответствии с азами марксизма формируется на интернациональной основе, делает большинство данных, приводимых Госкомстатом, не более чем упражнениями с цифрами, почти что ни о чем не говорящими. Советская статистика, как и многие другие науки, давно стала выполнять социальный заказ, который сводится к подтверждению укрепления международных позиций социализма.

Что касается общественной производительности труда, то, как показывают альтернативные оценки, мы до сих пор отстаем от США в 3,4 раза. И если в промышленности наша производительность труда составляет 45,5 % от американского уровня, то в сельском хозяйстве – всего 10,4 %. Что же касается ВВП на душу населения, который является более точным показателем уровня экономического развития страны, то мы находимся лишь на тридцатом месте в мире, пропустив вперед себя практически все основные развитые капиталистические страны, а также такие развивающиеся государства, как Кувейт, Гонконг, Сингапур, Оман, Объединенные Арабские Эмираты, Бахрейн, Тринидад и Тобаго. Главное здесь – отставание в темпах научно-технического прогресса, эффективности использования основных фондов, сырья, энергии, других ключевых для производства факторов. Тем не менее, СССР оказывает развивающимся странам, включая социалистические, ежегодную помощь в размере 1,4 % от внутреннего национального продукта (12 миллиардов рублей в 1988 году), тогда как США, имеющие в два с лишним раза больший ВНП, чем наш, ограничиваются 0,2 %. Внешний долг нашей страны составляет 34 миллиарда рублей2.

Р. Симонян. «Недостаточно сказать: “Больше социализма!”, надо разобраться, а что мы понимаем под социализмом. Имея в виду не его лозунги, а его реалии. Общественной собственности как таковой у нас нет. Она стала ничьей, стала ведомственной, но не нашей с вами. С отчуждением работника от собственности возрос разрыв между результатами труда и возможностями присвоения не только прибавочного, но и основного продукта самими трудящимися. К разряду мифов следует отнести и тезис об отсутствии эксплуатации человека человеком. Есть у нас эксплуатация! Хорошо работающих – плохо работающими, честно трудящихся – теми, кто живет на нетрудовые доходы, работающих на производстве – чиновниками административно-бюрократического аппарата, вообще работника – государством. Так что изменение отношений собственности не дало нам автоматических преимуществ в смысле желанного освобождения труда и ожидаемой заинтересованности в его результатах. Разве с экономической или нравственной точки зрения более оправдано, когда созданный трудящимися прибавочный продукт разбазаривается, расхищается, идет на обеспечение бюрократического аппарата или, наконец, используется для осуществления таких малооправданных проектов, как переброска рек?

А что в это время на Западе? Характер производственных отношений серьезно меняется. Равно как и понятие частной собственности. Она остается, но с развитием акционерных форм хозяйствования происходит ее социализация, быстро растет число собственников, собственность становится все более коллективной. Изменяются роль и место собственников в процессе производства, распределения и присвоения общественного продукта, сужаются возможности эксплуатации человека человеком. Конфликт между трудом и капиталом перестает быть антагонистическим. Многое делается для повышения квалификации трудящихся, совершенствования системы их заинтересованности в результатах труда. Практически нет компаний, где бы руководство не стремилось вовлечь рабочих и служащих в дела фирмы».

Тофик Шахвердиев. «Социализм был вначале придуман, вычерчен на бумаге, а уж потом стали сооружать его. Построили. Теперь перестраиваем. Мыла нет, мяса нет, зато есть митинги, гласность и кооперативы. Народ ропщет. Самый простой способ успокоить его – это перекрыть все нежелательные источники информации и растолковать людям, что у нас на самом деле все в порядке. Что наши руководители являют собой ум, честь и совесть нашей эпохи и что мы сами – самые передовые, передовее всех. Надо только добиться, чтобы не было с чем сравнивать, потому что вся наша беда от сравнения, как живут они и как мы. На самом деле капиталистам плевать, как там их народ живет, хорошо или плохо. И если они повышают жизненный уровень в своих странах, так с единственной и подлой целью дискредитировать социализм, чтобы мы смотрели и сравнивали, проявляя недовольство своим прогрессивным строем.

Строили коммунизм, а вышла коммуналка. Верх взяли не самые умные и благородные, а самые нахрапистые: издавали законы, правили суд, казнили-миловали, брали от каждого по способности и распределяли каждому по потребности, как они понимали. И как ни называй общество, хоть социалистическим, хоть капиталистическим, там, где нет справедливости, справедливым строй без конца прикидываться не может. О каком коммунизме может идти речь, если именно нацеленность на коммунизм и остервенелое движение к нему привело к “русскому чуду”, не объяснимому ни войной, ни саранчой, ни засухой, а исключительно бездарностью и упрямством руководства: самая богатая природой и пространством страна на наших глазах становится самой неприспособленной к жизни и человека и зверя.

Сталинизм – это безудержное упрощенчество. Мы жили в мире простейших и, по существу, бандитских установлений: богатые и бедные – поделить поровну! Крестьяне не желают продавать городу хлеб – отнять! Инакомыслие – запретить! Оппозиция – уничтожить! Низкая производительность – работать сверхурочно! За границей живут лучше – нечего ездить за границу!

Унылая бездарность беззакония. В право не верим, в закон не верим, в суд не верим, да и не знаем толком, что это такое. Мы пытались достичь идеалов социальной справедливости своим, радикальным путем, другие народы поступили иначе, и нельзя сказать, что они сильно прогадали. Мы нищие, а они богатые, и они нас боятся. На наших глазах разрастается взаимная ненависть в братской семье народов. Советский человек – человек без собственности, человек, которому государство ежемесячно выдает пособие, может дать, а может не дать. Других средств к существованию у него нет, и самое обидное для него узнать, что кому-то досталось больше. И именно здесь можно отыскать истоки межнациональных конфликтов: сказывается наше общее неблагополучие, неустроенность, необеспеченность. Ругаем административно-командную систему и не представляем, о ком идет речь. Ни у кого не повернется язык сказать, что каждый коммунист бюрократ, но кто возразит, что почти каждый бюрократ – коммунист. А народу вместо многократно обещанного коммунизма подсовывают нечто коммунальное, незрелое и недоразвитое. И убеждают, что это – оно самое, за что боролись.

Сталинизм есть органическая форма существования того строя, который мы соорудили. Сталинистам нравятся наши праздники своей государственностью, когда заранее указано, куда шагать и что кричать. Нравится двигаться строем и держать равнение на трибуну. Они любят наши субботники, которые давно уже не субботники, а Всесоюзные смотры успехов в деле имитации труда. Для сталинистов несвобода – условие существования. Чтобы спасти их как особый вид человека, надо снова развесить лозунги и портреты, чтобы с первого взгляда было ясно, кто у нас рулевой, кого славить и кто с кем един. Иначе могут возникнуть разночтения. Мы – свидетели и участники окончательного краха идей утопического социализма. Никогда больше человечество не вернется к этому заблуждению. Слишком долгим и негативным был урок, и слишком наглядны и превосходны успехи других народов, которые не пошли по нашему пути и всё же достигли такого уровня изобилия и социальной справедливости, что на их фоне мы вынуждены прекратить свое вранье и схватиться за голову».

К тому, что сказано выше, остается добавить, что после 70 лет победоносного строительства социализма в СССР (в 1988 году) ниже «черты бедности» проживали около 19 % населения, то есть порядка 53,7 миллиона человек. Если пользоваться критериями, принятыми в других странах, то за «чертой бедности» находились семьи со среднедушевым доходом ниже 100 рублей (по тем ценам). А это 28,3 % населения. И у самого «порога бедности» стояли еще 17,6 % семей с доходом от 100 до 125 рублей (Н. Римашевская. АиФ, 1990). В наши же дни типичный представитель класса плутократов, апологет марксизма-ленинизма в нашей стране и радетель за реабилитацию КПСС и Сталина, генеральный секретарь ЦК КПРФ Г.А. Зюганов на каждом углу кричит, что в России «происходит обнищание населения, – уже 21 миллион человек живет в бедности».

Так что же получила страна в итоге чудовищного 70-летнего коммунистического эксперимента? Вернемся к цитатам из Маркса и Энгельса.

«Все прежние революции сводились к замене господства одного определенного класса господством другого. Всякий раз это бывала та группа меньшинства, которая при данном состоянии экономического развития была способна и призвана господствовать, и именно поэтому – и только поэтому — при перевороте подвластное большинство либо принимало участие в перевороте в пользу этой группы, либо же спокойно примирялось с переворотом. После первого большого успеха победившее меньшинство, как правило, раскалывалось: одна часть его удовлетворялась достигнутым, другая желала идти дальше, выдвигала новые требования, соответствовавшие, по крайней мере отчасти, подлинным или воображаемым интересам широких народных масс. И в отдельных случаях эти более радикальные требования осуществлялись, но большей частью только на очень короткое время: более умеренная партия снова одерживала верх, и последние завоевания – целиком или отчасти – сводились на нет. <…> Во все сколько-нибудь продолжительные революционные периоды широкие народные массы легко давали себя увлечь пустыми, лживыми приманками рвущихся вперед групп меньшинства. Правда, это революционное настроение масс почти всегда и большей частью очень скоро сменялось утомлением или даже поворотом в противоположную сторону, как только рассеивались иллюзии и наступало разочарование. История показала, что состояние экономического развития европейского континента в то время еще не было настолько зрелым, чтобы устранить капиталистический способ производства» (К. Маркс. Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.).

«Такова уж судьба всех революций, что то единение разных классов, которое до известной степени всегда является необходимой предпосылкой всякой революции, не может долго продолжаться. Едва лишь одержана победа над общим врагом, как победители уже расходятся между собой, образуя различные лагери, и обращают оружие друг против друга. Именно это быстрое и бурное развитие классового антагонизма в старых и сложных социальных организмах делает революцию таким могучим двигателем общественного и политического прогресса» (Ф. Энгельс. Революция и контрреволюция в Германии). Странно, в чем же здесь прогресс?