Военные тревоги минувшего лета ещё долго будоражили Россию. Великий князь Василий стоял в Серпухове, когда ему донесли, что сотский Алексей Басманов со своими воинами пленил крымского мурзу Аппака и тот теперь находится в стане воеводы Юрия Оболенского-Большого за Козельском. Воевода прислал государю грамоту, в которой известил, что крымская орда движется в междуречье Десны и Угры, стремясь якобы к литовским рубежам. Мурза Аппак, однако, открыл истинный замысел ханов Саадат-Гирея и Ислам-Гирея. Орда была намерена теперь ударить по Москве с запада. В Серпухове оказались готовы к такому повороту событий. И помчались из города гонцы к ближним и дальним полкам отдавать повеление государя срочно идти к Медыни и там встать на Угре против ордынцев.
И было так. То ли орда где-то замешкалась, то ли русские действовали быстро, но майской соловьиной ночью Алексей Басманов и Фёдор Колычев во главе своих сотен привели полк воеводы Юрия Оболенского-Большого к месту, где орда отдыхала перед последним броском к Угре. На её передовые отряды напали русские, и более двух тысяч крымчаков полегли под острыми мечами и саблями русских. Воевода Юрий подошёл со своим полком так стремительно и незаметно, что татары не могли оказать какого-либо серьёзного сопротивления. Перед становищем врага все пятьдесят сотен полка зашли во фланг ему, развернулись, смяли сторожевые посты и навалились разом: кололи спящих у костра, рубили убегающих, топтали их конскими копытами. Полк пролетел над становищем передовых отрядов, словно смертоносный смерч. Нанеся ощутимый урон врагу, князь Оболенский-Большой не стал, испытывать судьбу и ночным маршем удалился от орды подальше, перебрался на левый берег Угры и тут начал строить оборонительные рубежи.
Лишь сотня Алексея Басманова не ушла далеко от места побоища. Сотскому было велено узнать, как ордынцы отнесутся к стремительному налёту русского войска. Алексей остался в трёх вёрстах от ночного становища двух тысяч ордынцев и ждал появления основной орды два дня. Потому он и предположил, какой болезненный удар нанёс ордынцам внезапный ночной налёт полка воеводы Оболенского-Большого. На исходе второго дня Басманов подумал, что орда изменила своё движение и пошла всё-таки на Литву. Ан нет, по полёту воронья Алексей понял, что орда движется к русским рубежам. К месту побоища она приближалась медленно. Из лесного мыса передовому дозору было видно, что подходили ордынцы широким строем. Те, кто ехал впереди, кружили по полю, искали кого-то. Потом передовые всадники съехались, и Алексей увидел, как один из них показывал на лес, а другой, оспаривая первого, махал рукой в сторону чистого поля, куда действительно после налёта ушёл русский полк. И словно гончие псы, татары двинулись по следу полка. Но и к лесу поскакал небольшой отряд. Алексей счёл за лучшее увести своих воинов с опушки подальше в чащу.
Потом было стояние и битва на Угре. К сторожевому полку Юрия Оболенского присоединился полк новгородцев, ещё тысяча псковитян, да столько же ярославцев. Успел к началу сражения и воевода Иван Овчина с московским полком. Подтягивались к западному рубежу и другие московские полки, что стояли под Серпуховом и Коломной. Но большие воеводы были осторожны и не оголили вовсе рубежей под Серпуховом, Коломной и даже Каширой и Зарайском, зная коварство крымских ханов.
И они не ошиблись. Саадат-Гирей разделил орду на две части и меньшую — Ислам-Гирея — ещё от Белова послал на Перемышль, а от него на Зарайск. Но там орда Ислам-Гирея была разбита и бежала.
Первая немалая сеча случилась всё-таки на реке Угре в большой излучине под Медынью. Там вольное течение реки вдруг круто поворачивало с востока на юг и вёрстах в тридцати, сделав петлю, возвращалось к движению на восток, продолжало катить свои воды в Оку. Кто надоумил татарских князей попытаться захватить левый берег реки на излучине, неведомо, но ясно было русским воеводам, что татары действовали по умной подсказке. Воеводы не могли держать в том мешке большие силы. Перевяжут татары горловину, и, будь там десять тысяч ратников, побьют их ордынцы. Однако и оставить излучину незащищённой — того хуже. Горловина излучины — десять вёрст. Попробуй найти такую пробку, дабы крепко закупорить её. Воеводы всё-таки нашли такую «пробку», кою ордынцам не удалось выбить. Придумали они поставить вдоль всей горловины ежи из кольев, дабы ни конным, ни пешим строем татарам не пройти. И закипела работа: тысячи воинов рубили, валили деревья, подлесок на той же излучине, вытягивали их на простор конями, тащили на себе. И два дня, две ночи никто из воинов не знал отдыха и сна, пока не возник оборонительный рубеж. Ещё помня о том, что татары не жалеют стрел, пускают их тучами, русичи изготовили из ивовых прутьев непробиваемые для стрел щиты. Всё шло, как задумали воеводы. Осталось дать ратникам отдых. И они получили его до полуночи третьего дня. Сотня Басманова отступала от ордынцев в двух часах от их движения. Этого времени хватило, чтобы русские дружины встали на всём десятивёрстном рубеже.
Вот уже, как и предполагалось, лавина ордынцев докатилась до излучины. Перед нею конники разделились на два крыла, обтекая полуостров. И стало ясно, что татары действовали, как хотелось русским. Тысячи конников ринулись в воду, дабы одолеть преграду, захватить левый берег. Воины Алексея Басманова ещё находились на излучине, но настал миг, и они на рысях покинули её. На выходе из излучины, уже перед острокольем, Басманова встретил князь Юрий Оболенский-Большой, спросил:
— Ну как, сотский, идут басурманы?
— Ломятся, князь-батюшка, — ответил Алексей.
— Уж встретим «хлебом-солью» незваных, — пообещал воевода. Рядом с ним стояли тысяцкие, сотские. Князь повелел им: — Идите к ратникам, готовьтесь к сече. Начну я здесь, в сердцевине. Ордынцам тут хороший поминок приготовлен.
Алексей Басманов и Фёдор Колычев тоже были намерены уйти к своим сотням, но князь остановил их:
— Вы мне нужны... Вот о чём подумаем...
На Угре под Медынью немало челнов. Ходили на них медынские купцы с товарами по Оке до Нижнего Новгорода и далее по многим волжским городам. Воевода Оболенский взял те челны государевым словом по случаю нашествия татар для борьбы против них. И теперь челны были спрятаны по берегам реки в зарослях, ждали своего часа. Пришёл час погулять на челнах по реке в ночное время, лишить ордынцев сна и покоя. Захватив излучину, орда в этот день дальше не двинулась.
Князь Оболенский ещё в первый день, как вышли к Угре, отметил, что левый берег реки по излучине плотно зарос камышами, местами полоса камыша вдоль реки достигала тридцати-сорока сажен. И было хорошо, что молодой камыш ещё не пробился кверху, а старый, жёлтый и сухой, заполонил весь берег. Вокруг этих камышей и закружились мысли князя. Теперь он выложил их Басманову и Колычеву, считая их воеводами самых боевых сотен. Сказал им:
— Велю вам, Алёша и Фёдор, сделать до вечера по сто витеней-смолянок. Верёвки и смолу возьмёте в обозе. Как исполните урок, отдыхайте до полуночи. А в полночь челны, что спрятаны, — на воду, и за дело. Пойдёте гулять двумя сотнями вдоль берега, на коем ордынцы, и подожжёте камыши.
— Поняли, князь-батюшка. Статочное дело придумали. Токмо всю излучину за ночь не обойдём, — ответил Басманов.
— Верно, не обойти. Да и не пустят вас ордынцы на остриё. Возьмёте по пятьдесят челнов, в каждый посадите по два человека. Гоните челны на пятьдесят сажен друг от друга и разом поиграйте огнём. Ох и трудное у вас дело, сотские. Да верю, одолеете.
За то время, что ушёл Алексей с сотней в степи, не так уж много воды утекло, но узнать его было трудно. Двадцатилетний воин раздался в плечах, грудь стала круче, лицо возмужало, тёмно-карие глаза смотрели спокойно, в них светилась отвага. Фёдор был во многом подобен Алексею, но помогучей и посдержанней. Князь тронул их обоих за плечи и проводил:
— Идите же, не мешкайте. Да хранит вас Господь. — И князь перекрестил сотских.
Алексей и Фёдор поспешили к своим воинам. А князь Оболенский велел стременному подать коня. Воин подвёл гнедого скакуна. Юрий поднялся в седло и в сопровождении личной полусотни ратников помчался на левое крыло полка.
Ратники Алексея Басманова и Фёдора Колычева управились к сроку. Часа за два до полуночи приготовили по сто смолянок, спустили на воду челны, и у них осталось время на короткий сон.
К ночи разгулялся ветер, нанесло тучи, но дождь не пошёл. И ратники поблагодарили Бога за то, что сулил им удачу. Близко к полуночи воины вывели челны на чистый простор и по счёту до тридцати, по лёгкой воде Угры — по течению — полетели друг за другом вдоль берега излучины. Они прижимались к зарослям камыша, и с берегов их трудно было заметить. Воины действовали согласно. Алексей с десятским Глебом проплыли на своём челне почти три версты, дальше помчались челны Фёдора. И настал миг подать сигнал остановиться. Фёдор и десятский Касьян раздули трут, засверкал, заметался близ камышей огонёк трута, его увидели на ближних челнах и повторили для других, и пошёл сигнал от искрящихся трутов дальше, изначально к берегу, откуда уплыли. Челны круто свернули в камыши, и вот уже загорелись двести витеней-смолянок, от них вспыхнул сухой камыш, и на протяжении шести вёрст берег, на котором укрылся враг, запылал. А воины Колычева и Басманова, налегая на вёсла, поспешили убраться к своему берегу. Последние челны уходили по открытой воде: им некуда было спрятаться. Но в стане ордынцев пока царила тишина. Однако держалась она недолго.
Вскоре огонь был замечен врагом, послышались крики, конское ржание. Всё нарастало по мере того, как огонь стремительно наступал и валом катился всё дальше вдоль берега, с которого уже доносились дикое ржание лошадей и вопли отчаяния, а когда на излучине вспыхнули сухая трава и кустарники, в стане врага возникла паника. Огонь был уже всюду, и ордынцы не знали, куда бежать, где искать спасения от моря пламени.
И только там, где стояла русская рать, где занимался рассвет и виднелось чистое небо, можно было вырваться из огненного мешка. Страх перед бушующей стихией огня оказался сильнее страха перед мечами, копьями, саблями, бердышами, рогатинами. И хан Саадат-Гирей, тоже вначале дрогнувший, но будучи мужественным и смелым воином, опомнился и заставил своих князей и мурз прекратить панику, поставить тысячи в боевой порядок и двинуть их на урусов. Постепенно беспорядочный гвалт в стане врага прекратился, послышались отдельные команды. И вскоре ордынцы, спасаясь от огня, двинулись на русский рубеж. Они шли на всём двесятивёрстном пространстве.
Ратники князя Оболенского-Большого, воеводы Ивана Овчины, князя Дмитрия Шуйского, новгородцы, псковитяне, ярославцы — все приготовились к встрече врага. К началу сечи вернулись в строй и сотни Алексея Басманова и Фёдора Колычева. Затрубили боевые рога. И по их призыву выделенные для того сотни выбежали вперёд за свой же частокол и встали перед ним, прикрываясь щитами. Было велено передовым воинам не вступать в сечу с ордынцами, а лишь на время заслонить остроколье. И вот уже конница татар неудержимо приближается. Её ничто не может остановить. Ещё миг — и жиденькая цепочка русских ратников будет смята. Полетели в русичей тысячи стрел. Но того мгновения, чтобы достать своими саблями русских воинов, у ордынцев не оказалось. Ратники, прикрывшись щитами от стрел, словно призраки скрылись за частоколом.
И конная лавина ордынцев на всём десятивёрстном пространстве врезалась, воткнулась в остроколье, и рекою полилась кровь. Тысячи коней распороли груди, животы, тысячи татарских воинов вылетели из седел и упали на землю под копыта коней, на дубовые зубья. Конское ржание, крики людей, стоны, ругань взорвали округу. Задние ряды ордынцев продолжали напирать, сминая передние, не уяснив себе, что им уготовано впереди. Но всех их ждала на рубеже русской рати только смерть. Татарские воины, которым как-то удавалось проскочить через частокол, падали под ударами русских воинов. Однако ордынцы все лезли и лезли со страстью обречённых. Сзади к ним подступала стена огня. Вслед за камышами, сухими травами и кустарниками загорелись хвойные деревья. Спешившись и побросав коней, несколько сотен ордынцев сумели прорваться за остроколье. Началась сеча в чистом поле. Но русские дружины не дрогнули. Князь Оболенский-Большой, Дмитрий Шуйский, Иван Овчина, тысяцкие, сотские бились впереди, подбадривали своих воинов, ломились в гущу врагов. Русские ратники не отставали от воевод и сломили натиск прорвавшихся ордынцев, погнали их в пламя пожарища.
Уже рассвело. Поднималось солнце. Сеча теперь продолжалась там, где огонь не доставал ордынцев, — в центре и на левом фланге горловины. Воевода Оболенский-Большой, а следом за ним и воевода Иван Овчина повели свои сотни правого крыла на помощь тем, кто сражался в центре. Здесь против русских бился сам хан Саадат-Гирей с отборными воинами. Среди них были отряды турецких янычар. Эти воины бросались на русские дружины с дикой яростью. И сотни Алексея Басманова и Фёдора Колычева попали под такой натиск. На пеших воинов-каргопольцев ринулся конный строй. Но их спасли рогатины, которыми наряду с саблями и мечами были вооружены каргопольцы. Рогатинами они валили наземь коней, выбивали из седел воинов. Однако, не считаясь с потерями, ордынцы и янычары продолжали натиск. Их было значительно больше, чем ратников под рукой Басманова и Колычева. Рогатины ещё сбивали врага, но и за мечи пришлось взяться. Фёдор и Касьян увлеклись боем, разя направо и налево, вломились в гущу татар, и падали те, сражённые мощными ударами, один за другим. Но пришёл миг, когда перед Фёдором появились два сильных бывалых воина. Фёдор ловко уходил от сабельных ударов и достал одного противника в рысьей шапке, пронзил его бок. Но другой, ловкий ордынец в то же мгновение колющим ударом в правый бок сбросил Фёдора на землю. От Басманова подоспел Донат, свалил ордынца рядом с Фёдором. В эти минуты подступила вся сотня Басманова. Сеча шла в сажени от Колычева. Фёдор хотел подняться, чтобы встать возле Алексея, но потерял сознание. В себя он пришёл на спине Доната. Десятский уносил его с поля сечи. Фёдор зашевелился, застонал. Донат повернул голову:
— Потерпи, боярин, потерпи. Сие не край и не достать косой твоего живота.
К полудню сеча стала затухать. Но и пожар на излучине пошёл на убыль. Татары, потеряв надежду прорваться сквозь русский строй, отступали к бродам через выгоревшие камыши. За спиною сумевших спастись осталось не меньше десяти тысяч убитых соплеменников. Князь Оболенский-Большой, направляя коня в прогалинки между убитыми и обгоревшими ордынцами, не решился преследовать орду за пределами Угры, потому как полк поредел наполовину. В последние минуты сечи был ранен в руку и сотский Алексей Басманов. Его перевязывал воин, когда князь Оболенский увидел Алексея.
— Эко, брат, попал-таки под вражью саблю, — сказал он. И спросил:
— А где Колычев, что это я не вижу его?
— Унесли его с поля сечи, — ответил Басманов. — Крепко Федяше досталось.
— Вот уж поруха на твоего побратима, — заметил Оболенский и добавил: — Нам пора уходить с излучины.
Час спустя после полудня на Угре появился полк воеводы Василия Бельского. Дерзкий и смелый князь, осмотрев место сечи, встретился с Юрием Оболенским-Большим и сказал с похвалой:
— Ты герой, сын Александров. И все вы тут витязи-герои. Как растерзали мамаев! Досадно же, что не поспел к сече. Но пойду за Угру и подтолкну в спину Саадата. — Бельский был полон сил и задора. Такого не удержишь.
— Иди, князь, а мы тебе поможем, как раны перевяжем да павших земле предадим, — ответил Оболенский.
Хан Саадат-Гирей, однако, не ждал, пока русские перейдут Угру и будут преследовать его. Он знал, что орда у него ещё сильна, и первая неудача не остудила пыл степняка. Он повёл воинов правым берегом реки вниз по течению, ища новые броды и места, где бы левый берег был пустынный.
Но и русские воеводы не дремали. Дозорные сотни не упускали ордынцев из виду, шли левым берегом Угры. Конники не прятались, им велено было показывать себя орде, дабы знали крымчаки о недреманном оке русичей.
Той порой конные сотни князя Василия Бельского в поздних сумерках настигли орду, а к ночи отрубили ей «хвост», вытянувшийся вдоль берега Угры на версту. Они налетели как вихрь, и ордынцам не было спасения. Их смяли, снесли с берега в Угру и там добили. Лишь немногие крымчаки успели оказать сопротивление и уйти к орде, которая не сумела подать помощь попавшим в беду. Сотни князя Бельского, уничтожив больше тысячи ордынцев, скрылись в ночи.
После полудня Фёдора Колычева привезли на крестьянской повозке в Медынь. Он потерял много крови, был слаб и терял сознание. Сопровождавший его Донат понукал возницу:
— Ты, батюшка, давай гони лошадку. До лекарни воеводу живым довезти надо.
Но лекарни-лазарета в Медыни не оказалось. И не только Фёдора, но и других раненых, коих вывозили с места сечи, разместили в домах горожан. Фёдору повезло. Крестьянин, хорошо знавший Медынь, привёз его к деду, который держал пасеку да, поговаривали, занимался знахарством. Так сие или нет, но дед Захар и бабка Анна приняли Фёдора как родного и взялись усердно лечить. Старый пчеловод, ростом в два валенка, с чёрными глазами-буравчиками, покружил возле телеги и велел нести Фёдора не в дом, а под навес в саду. Он разложил на большом столе, сбитом из плах, охапку цветов и разнотравья, бабка Анна застелила сено холстиной и сказала Донату:
— Тут ему лепно будет, соколик.
Фёдора положили на стол, дед Захар с помощью Доната раздел его до пояса. Бабка Анна принесла две толстых свечи из воска, поставила их в глиняный подсвечник, зажгла и увела Доната в избу.
— Захарушка не любит, когда кто-то зенки пялит на его справу, — пояснила голубоглазая и ещё моложавая Аннушка.
Дед принялся за лечение споро. Он принёс в корзине из омшаника взваров и мазей, приготовленных на мёду, полыни, девясила и копытня. Снял с Фёдора окровавленную повязку, намочил холстину во взваре и омыл рану. Она была широкая, с рваными краями, словно ордынец, вонзив саблю, повернул её.
— Эко, басурман, как над русичем изгалялся, — проворчал Захар. Он достал из корзины некий мягкий жёлтый стержень, напоминающий бычий хвост, густо обмазал его янтарной мазью, расширил и с силой глубоко ввёл сей стержень в рану. При этом Захар шептал заговор на неприятельское оружие:
— Завяжу я, сын мой, рану развестую узлом-паузой, замкну плоть-кровушку в теле молодецком, наложу ужище на грудь богатырскую, изгоню вон зло басурманское.
Да тут же взял Захар махотку с носиком и по капельке, по капельке начал лить в рану коричневое целебное зелье и медленно вытягивать бычий хрящ. От боли, коя пронзила Фёдора, он застонал, пришёл в себя, открыл глаза и задёргался на ложе. А Захар, не обращая внимания на стоны раненого, продолжал вводить зелье в рану. И вся она словно задымилась, и каждая капля стала вспыхивать звёздочкой, а рана на глазах сужалась, затягивалась. И тогда дед вновь взял кусочек холстины, обильно смочил её из новой махотки и, словно соску, сунул в рот Фёдору. Он тотчас сладко зачмокал.
— Ты, раб Божий, питайся моим зельем живительным, силу богатырскую дающим, ты усни сном молодецким, — продолжал шептать ведун, поддерживая холстину во рту Фёдора.
И Колычев перестал стонать, глаза его закрылись, но губы по-прежнему чмокали. Он спал. Захар присел рядом с Фёдором, глядел на него ласково, словно вещая птица. Вскоре пришла Анна с суконной полостью, взяла свечу, осмотрела рану, покачала головой, сказала, будто пропела:
— Экой чаровник. — Добавила: — Шёл бы изголовницу приласкал. Эвон, зорька гаснет. — И укрыла Фёдора полостью.
— Какой сон, Аннушка? Порадею за болезного, — ответил дед.
И началось радение-лечение Фёдора. Снадобья из трав, настоянных на мёду, целебные взвары знахаря, материнские руки бабки Анны, чистый садовый воздух сотворили чудо: рана заживала на глазах. Через неделю Фёдор встал на ноги, ещё через три дня взялся помогать деду новые ульи ладить. Доната он отослал на поиски полка воеводы Оболенского-Большого, жаждая вернуться в свою сотню. А долгими светлыми вечерами слушал сказы-побывальщины деда Захара, сам рассказывал о московской жизни, о государевой службе в Кремле. Тут уж деда Захара хлебом не корми, а дай послушать.
Через три недели Фёдор настолько окреп, что стал собираться в путь. Как раз вернулся Донат с вестью о том, что сотня Колычева вместе с сотней Алексея Басманова и с полком воеводы Оболенского-Большого стоит под Серпуховом на Оке. Однако Фёдору не удалось уйти от перемен судьбы. В это время приехал на западный рубеж державы окольничий князь Василий Тучков. Он привёз повеление государя явиться Фёдору Колычеву в Москву. Тот было взбунтовался: отрывали его, как от родной плоти, от каргопольских побратимов, от друга Алёши. Дед Захар урезонил его:
— Ты, сын мой, боярин, не иди встречь государю. На рой же с кулаками не пойдёшь. То-то.
Дед Захар и бабка Анна провожали Фёдора как родного сына. Когда Фёдор спросил, как ему отблагодарить за лечение, может, серебра прислать, дед возмутился:
— Не гневи нас со старухой. Ты нам отраду принёс за те дни, что дома побыл. — Он вручил Фёдору небольшой глиняный сосуд. — Тут, родимый, мазь охотничья, от всяких ран и язв исцеление несёт. Возьми, ублажи нас со старухой.
Ту мазь Фёдор хранил многие годы, и она не раз спасала его от разных недугов.