Молодая императрица Римско-Германской империи Адельгейда-Евпраксия не пала духом после прихлынувшей беда. Да, она страдала от потери Милицы и ей было жалко достояние, столь щедро выделенное отцом. Но её жизнерадостный характер справился с напастями, и она стала деятельнее, чем прежде. Она отправила гонцов на поиски императора и проводила в путь Родиона искать Милицу. Она познакомилась, поговорила со всеми придворными, кто её окружал в Бамберге, и искала тех, кому могла довериться, если не считать патера Мейнгера. А так только появился в городе архиепископ Гартвиг, потянулась к нему. Он заслужил её доверие тем, что не дал маркграфу Экберту разорить Кведлинбургский монастырь. Слышала она от епископа Рупрехта, что до междоусобицы императора с маркграфом Экбертом Гартвиг вовсе не входил в число доверенных лиц императора, а был его противником. Что побудило Гартвига перейти из враждебного стана в ряды Генриха, ведомо было Гартвигу и Всевышнему. Но этого императрице оказалось достаточно, чтобы однажды попросить у архиепископа совета и даже исповедаться.
Гартвиг — умница и проницательный человек — рассмотрел в исповедуемой не просто молоденькую первую даму империи, но личность незаурядную, с особым, не распознанным никем славянским характером. Знал Гартвиг, что такие личности способны на достойные дела и подвиги. Он верил, что не только честолюбие толкнуло её стать императрицей, но нечто большее. В чём это «большее» заключалось, Гартвиг пока не пытался разгадать. Он был уверен, что сие выявит лишь время.
Выслушав исповедь молодой женщины, Гартвиг счёл, что и сам должен быть с нею откровенным. Он рассчитывал, что из его откровения императрица почерпнёт много полезного и придёт час, когда они вместе выступят против коварного властителя.
Был конец ноября. Погода уже испортилась, с Балтийского моря дули холодные ветры, принося затяжные дожди. Жизнь в Бамберге замерла, и в такие дни было особо приятно посидеть у жарко пылающего камина и побеседовать с любезным тебе человеком. Так было и в ранний ненастный вечер четверга, когда Евпраксия и Гартвиг сидели вдвоём у огня. Евпраксия давно хотела узнать прошлую жизнь супруга. И она попросила о том архиепископа:
— Ваше преосвященство, поведайте минулое Генриха, если вам будет сие угодно.
Гартвиг согласился не тотчас. Он подумал, что рассказ может иметь чреватые последствия. Однако пришёл к мысли о том, что государыне нужно знать прошлую жизнь государя. Тогда ей будет легче понять нынешний образ жизни непредсказуемого человека. Свой рассказ о Генрихе архиепископ начал издалека:
— Ваш супруг родился в благодатную и мирную пору нашего отечества. То был год одна тысяча пятидесятый. Увы, получив по наследству от отца или от деда страстный характер, он попал в самые неблагоприятные условия воспитания. Ему не было и шести лет, когда он после смерти отца был возведён на престол императора. Сначала управление государством находилось в руках благочестивой вдовствующей императрицы Агнесы. Но она оказалась в своей чрезмерной любви к сыну слишком снисходительной и не могла справиться с необузданным нравом сына. К двенадцати годам Генриха терпение матери иссякло. Она взмолилась, епископат услышал её мольбу и освободил от маленького деспота. Воспитание государя поручили архиепископу Анно Кёльнскому. Но спустя два года он бежал от тирании Генриха и попросил у архиереев милости уйти в монастырь. К Анно проявили снисходительность, и за воспитание взялся архиепископ Адельбер Бременский. — Гартвиг осенил себя крестом. — Господи, да не упомяну Твоего имени всуе. Но правда превыше всего. Чтобы удержать свою власть, данную положением воспитателя, он подлаживался к юному государю и позволял ему делать всё, что тот пожелает. — Гартвиг замолчал и смотрел внимательно на Евпраксию, думал о чём-то своём.
— И что же дальше? — побудила она Гартвига.
— Предоставленный сам себе, Генрих скоро уже не выносил малейших возражений его воле со стороны государственных мужей, чинил всё по своему разумению. Да это ещё было сносно. Но пришёл час, когда страстный темперамент увлёк юного государя на путь безудержного распутства. Он встал во главе секты николаитов, где процветали все извращения плоти. Его матушка Агнеса не выдержала буйных выходок сына и удалилась в италийский монастырь. Епископат отстранил Адельберта от воспитания императора. И как только ему исполнилось шестнадцать лет, его поспешили оженить на обручённой с ним ещё отцом Генрихом Третьим маркграфине Берте Сузской. Она приходилась сестрой матери вашего покойного супруга Гедвиге. О, какие надежды тогда питала Германия. Все ждали, что супружество упорядочит жизнь Генриха. Но мягкая, скорее нежная, чем слабохарактерная Берта, не сумела повлиять на своего супруга. И года не прошло, как он вернулся в свою развратную сету и забыл о молодой жене. Он продолжал распутничать и даже насильничать над невинными девицами. — Гартвиг вновь замолчал, похоже, что шептал молитву, прислушивался к порывам ветра, к шуму дождя, и было очевидно, что у него нет желания продолжать рассказ. — Простите, государыня, я утомил вас.
Но Евпраксия тронула Гартвига за рукав сутаны, попросила:
— Продолжайте, святой отец, это так важно...
— Но мне бы хотелось пощадить ваши уши и ваше целомудрие. Какое насилие он совершил над своей благочестивой женой Бертой. И вот уже совсем недавно над родной сестрой, близкой вам аббатисой Адельгейдой. Только сатана в образе человека может отважиться на подобное надругательство...
Слушая Гартвига, Евпраксия почувствовала, как по её лицу текут слёзы, а в груди разлился холод ужаса.
— И он ещё жив, этот изверг! — воскликнула она. — Боже милостивый, ты должен покарать его!
— Час придёт, и Всевышний воздаст ему по делам его. Пока же ничто не может образумить злочинца. Было уже два съезда князей, где он осуждался за злодеяния. Сказывали, что у саксонских князей в углах звенело, когда очевидцы перечислили распутные преступления императора. Тогда впервые раздались голоса и требования о низложении Генриха. И был найден достойный преемник престола — герцог Рудольф Швабский. Но на тех съездах оказалось много сторонников Генриха. Тот же маркграф Деди Саксонский заявил, что всё порочащее императора — чистейшая ложь, невероятные преувеличения и злые сплетни. Тогда он сохранил престол. Но мною лет Германию потрясали восстания северных городов. Они одного порядка: подданные не хотели иметь императора насильника и растленца. Конечно же и церковь не осталась в стороне. Папа римский Григорий Седьмой несколько раз обличал императора публично и даже отлучал его от церкви. Но вы уже знаете, чем кончилось противостояние Генриха и Григория. И что будет дальше, мне неведомо...
Гартвиг поднялся от камина, подошёл к столу, выпил вина. Евпраксия ждала продолжения рассказа, но архиепископ неожиданно повернул речь в другое русло:
— В тот раз, когда я впервые увидел вас в Кведлинбурге и ещё не знал, что вы невеста императора, мне показалось, что вы прошли мимо меня в царской короне. И я подумал, что если бы Всевышний внял моему озарению, то судьба многострадальной Германии повернулась бы в лучшую сторону. Я тогда помолился Господу Богу. И теперь могу сказать, что моя молитва дошла до Господа. Дошла! И вы не переживайте, что пока у вас всё плохо получается. Перемены наступят, они придут скоро, и Германия будет процветать. Так процветает Франция. Господи, да ведь ваша тётушка, королева Франции Анна, совершила столько чудес, встав рядом с королём Генрихом Первым. Вы с Липой от одного корня. И это знамение Божие! Знамение! Ноне Франция при сыне Анны, короле Филиппе, живёт в благоденствии. Это сильная и мирная держава, с которой считается вся Европа. Сегодня признаюсь вам, что надежда привела меня в ваш стан вскоре же, как узнал о вашем обручении. Надежда, и ничто больше. Я ваш покорный слуга и единомышленник, я готов вам служить не щадя живота, государыня! Целую на том крест! — И Гартвиг, больше отважный воин, чем священнослужитель, поцеловал свой нагрудный крест.
В покое воцарилась тишина. Яркий огонь камина озарял возбуждённые лица Гартвига и Евпраксии. Он продолжал ходить. Она сидела сосредоточенная. Ей было над чем подумать после этой чистосердечной исповеди. Человек набрался мужества раскрыть ей истинное лицо её супруга. И за это он заслуживал уважения. Ведь он подвергал себя смертельной опасности. И надо думать, знал о том, открывая императрице преступления Генриха Однако Евпраксия знала себя. Ни словом, ни намёком, ни при каких обстоятельствах она не выдаст доверившегося ей человека. Помнила она матушкины заповеди: человек, открывший тайны сердца и души, есть истинный и падежный твой друг. И она сказала:
— Спасибо, святой отец, что вы открыли мне глаза. Я ведь уже многое знаю о моём супруге. Теперь я вооружена. И потому мне очень важно узнать о моей тётушке, королеве Анне. Расскажите как-нибудь о ней.
— Я исполню вашу простату, дочь моя. А теперь разрешите откланяться.
Евпраксия встала. Она протянула руку к руке архиепископа и поцеловала её. Он же взаимно приложился к её руке.
Наступила зима. Монотонно проходили дни, потому как в замке Бамберг жили без страстей. Из внешнего мира сюда не долетали никакие новости. Гонец, которого послала Евпраксия на поиски супруга, канул словно в воду, а прошло уже более трёх недель. Не вернулся и Родион, уехавший на поиски Милицы. Потом он расскажет, что из Кёльна отправился в Кведлинбург. Ему показалось, что там, в своём домике, и скрывалась Милица от невзгод. Евпраксия этой зимой часто ходила в храм, молилась Богу. В храме она иной раз встречалась с Гартвигом, и он провожал её в замок, всякий раз в такие дни до позднего вечера не покидал его стен. Так он однажды исполнил просьбу Евпраксии и рассказал о её тётушке, королеве Франции Анне.
В январские и февральские вечера излюбленное место для беседы оставалось у камина. Рассказывая, Гартвиг любил пригубить вина, и в такие минуты Евпраксия отмечала, что он всё-таки больше рыцарь, нежели священнослужитель.
— Вот я говорю вам, что к концу столетия пашу империю ждут великие трясения, — заводил беседу Гартвиг. — И они уже начали проявляться. В Италии на королевский престол избран сын Генриха, Конрад. И это вопреки воле отца. Итальянцы боготворят этого достойного юношу — он ведь ваш ровесник — и будут защищать и трон, и обретённую свободу словно львы.
— Неужели отец пойдёт на сына войной? — спросила Евпраксия.
На этот вопрос Гартвиг ответил не сразу. У него была новость, которую в Бамберг принесли паломники из Мюнхена. Они рассказывали Гартвигу, что в этом испокон воинствующем епископстве собирается войско. И Гартвиг знал, что эта весть причинит императрице боль. В войско шли только наёмники. И нанимал их император за деньги Евпраксии. Гартвиг счёл, что об этом ей не следует говорить, ибо сказанное прозвучало бы ответом на её болезненный вопрос.
— Мы будем молить Бога, чтобы Он вразумил своего наместника не поднимать руку на сына. Пока такого у нас не случалось.
Евпраксия вспомнила родовое предание, когда Владимир Святой хотел было идти войной на своего сына Ярослава. Всевышний того не допустил. К тому же и кара была сверх меры.
— Нам должно просить Спасителя о том, — согласилась она с Гартвигом.
Однако божественные силы не могли пробиться в погрязшей в пороках душе императора. Он спешно, не жалея капитала супруги, готовил Германию к войне с Италией. В январе девяностого года он собрал рейхстаг и требовал лишить Конрада короны. Рейхстаг принял такое решение.
Но в Италии оно не возымело силы и не произвело никакого впечатления. В эти же дни в Италии началось мощное народное движение против Генриха. Император был напуган тем, что против него поднялась самая могущественная графиня Италии Матильда Тосканская. По настоянию папы Урбана II она обвенчалась с сыном не менее могущественного герцога империи Вольфа Швабского. Их объединённые военные силы могли противостоять любому войску императора, какое он способен был собрать.
Графиня Матильда всегда относилась к Генриху враждебно и презирала его. Теперь она угрожала ему и требовала освободить герцогство Швабия от императорского войска. Действовал против императора и папа Урбан II. Через своих легатов ему удалось объединить враждебные императору силы в Северной Германии, где много было сторонников короля Конрада, который был родом из Саксонии.
Враждебные стороны наращивали силы до марта девяностого года. А в первых числах весеннего месяца по Южной Германии затрубили фанфары и Генрих IV со своим маршалом Ульрихом Эйхштейном повели войско в Италию. К апрелю остались позади горные перевалы Альп, пешие и конные колонны успешно продвигались к Вероне, потому как воинство папы Урбана II и рыцари Матильды Тосканской пока не оказывали серьёзного сопротивления. С противником справлялись арьергарды Генриха, и 10 апреля он вошёл в Верону, расположился в своём королевском замке и дал отдохнуть воинам. Генрих мог позволить себе не спешить с развитием военных действий. Деньги для содержания войска у него были. За спиной, в Германии пока царила мирная жизнь. Потому он решил дать волю рыцарям и меченосцам поохотиться за резвыми итальянскими девицами и сам с приближёнными развлекался так, как никто другой не умел делать. Начались сборища секты николаитов.
Здесь, в Вероне, под тёплым небом Италии, император впервые за семь месяцев со дня бегства из Бамберга, вспомнил о молодой супруге. И в Бамберг из Вероны эстафетой помчались гонцы.
За минувшее время жизнь в Бамберге протекала по-прежнему в дрёме. Ещё в феврале уехал по своим делам архиепископ Гартвиг и Евпраксия лишилась наставника и приятного собеседника. Он присутствовал на заседании рейхстага и, к удивлению фаворита императора маркграфа Деди Саксонского, голосовал против низложения короля Конрада.
Не было в Бамберге и Родиона. После поездки в Кведлинбург он отправился искать Милицу под Кёльном. Сказали ему, что она может быть в замке Фрицляр. Замок Родион нашёл, но Милицы там не оказалось. И всё же судьба Милицы вскоре стала известна. Поздней весной в Бамберге появились купцы, и они привезли слух о том, что в старице на Рейне, выше Кёльна, рыбаки нашли тело утопленницы. Опознать её было уже невозможно, но сказывали купцы, что с шеи у неё было снято ожерелье из мелких жемчужин и золотой крестик православной веры.
Родион в эти дни только что вернулся в Бамберг и ещё не пришёл в себя после долгих странствий. Но, прослышав о том, что рассказали купцы, в третий раз покинул Бамберг. Евпраксии он сказал:
— Её ожерельице-то, матушка, и крестик — тоже. Так ты уж меня прости, отправлюсь предать тело Милицы по нашему обиходу.
Евпраксия вместе с Родионом попечалилась, поплакала над горькой судьбой любимой Милицы, дала Родиону денег, коня и отпустила его.
— Поезжай с Богом, а как вернёшься, панихиду отслужим, — сказала она верному гридню.
А через несколько дней после отъезда Родиона в Бамберге появился гонец с повелением Евпраксии ехать в Верону. Она попыталась расспросить гонца, какая неволя заставила государя уехать в италийские земли, но гонец того не знал, потому как был в эстафете последним и Вероны в глаза не видывал. Одно он знал твёрдо: государыне велено покинуть Бамберг немедленно.
— Государь император ждёт вас с нетерпением, ваше величество, — доложил гонец.
Императрица не нашла нужным дать ответ посланцу. Ей было неведомо, когда она покинет Бамберг, потому как без Родиона она и шагу не сделает в сторону Вероны.
— Иди отдыхай, воин. Ты исполнил свой долг с честью, — сказала Евпраксия гонцу и велела слуге отвести его в караульное помещение.
Родион вернулся лишь через полмесяца, почерневший от горя. В кожаной кишени на груди он привёз ожерелье и крестик, кои выкупил у рыбаков. По просьбе Евпраксии епископ Рупрехт отслужил в замковой капелле панихиду по убиенной рабе Божьей Милице двадцати трёх лет от роду. В час панихиды Евпраксия и Родион ещё больше ощутили сиротство на чужой земле. Вновь они рвались душой и телом на Русь и пока не знали, что в это время в Гамбурге, в замке княгини Оды, уже многие дни пребывали посланцы из Киева, которые привезли Евпраксии ценные свадебные дары, золота и серебра от батюшки с матушкой. Не ведая того, императрица вновь становилась богатой.
Однако пока что убожество её жизни было очевидным. Она покидала Бамберг так, как не выезжали в дальний путь даже бедные бароны. Её дормез, на облучке которого сидел Родион, сопровождали ещё два экипажа с придворными и три возка с прислугой и запасами пищи. Замыкала поезд седмица воинов. В храме по воле Рупрехта звонил проводной колокол. За крепостную стену, проводить отъезжающих вышли десятка два горожан. Лица их были печальны.
Дальнее путешествие оживило угнетённое состояние Евпраксии. В пути она не спешила, никого не погоняла, в каждом городке останавливалась на сутки или двое. Постепенно весть о том, что по германской земле едет императрица, опередила её, и ей устраивали многолюдные встречи. Евпраксия не чуждалась этих встреч. Более того, она пересела в открытый экипаж. И горожане, крестьяне, видя свою юную государыню, в восторге кричали ей здравицы. Она иной раз выходила из экипажа и шла по улицам в толпе горожан, останавливалась с ними на площадях, стояла на богослужениях в церквях. Так было до самых Альп, в которые Евпраксия въехала с восторгом и холодком страха в груди. Она иной раз кричала в испуге:
— Родиоша, не гони лошадок, под гору улетим!
Родион уже пришёл в себя от потери жены, отогрелся под южным солнцем. Ему было приятно видеть, как радуется окружающему миру его любезная госпожа. «Госпожа, что мне для тебя сделать, — восклицал он в душе, — чтобы ты не знала печали!» Чувство привязанности, которое он испытывал к Милице, стало уже рассасываться, и он не считал себя виновным в том, что её век оказался коротким и с горестным концом. Иногда ему хотелось разгадать, что же с нею произошло за те несколько месяцев, как она исчезла. Позже, однако, он узнает трагедию этой преданной ему россиянки. А пока он всё чаще поглядывал на свою госпожу и улыбался, когда она радовалась окружающим её горам, долинам, селениям горцев, когда любовалась вольными орлами, кои парили выше гор. И в нём вновь подспудно запылал тлеющий больше двух лет огонь любви к Евпраксии. Сильный духом Родион таил этот огонь умело, и ни одна искра его не обожгла Евпраксию. Он чтил её как императрицу, но не больше.
Окрепшие в дальнем путешествии и воспрянувшие духом летней порой Евпраксия и Родион приехали наконец в Верону. И тут бодрое настроение Евпраксии стало угасать. В груди появился холод страха. Да, она испугалась предстоящей встречи с супругом, потому как узнала о нём столько ужасного, грязного, что не смогла бы посмотреть открыто и спокойно в его наглые глаза. Она даже укорила Гартвига, который внёс в её душу смятение.
И надо же было проявиться милости судьбы, когда оказалось, что Генриха в Вероне нет. Он только что уехал в Падую на переговоры с властителями Венеции. Маршал Ульрих Эйхштейн, встретивший императрицу, сказал ей:
— Увы, не могу вас порадовать, ваше величество: император отсутствует и вернётся в Верону не раньше как через неделю.
Евпраксия благосклонно улыбнулась и ответила, что ей, конечно, досадно. Однако она порадовалась в душе, что встреча с Генрихом отодвинулась. Сказала маршалу:
— Это хорошо, что государя нет. Я приду в себя от дальней дороги.
В Вероне всё было великолепно. Императорский двор располагался в роскошном дворце, окружённом мощными крепостными стенами, возведёнными ещё во времена расцвета древней Римской империи. Евпраксия едва успела осмотреться в своих просторных и светлых покоях, обставленных богатой и искусно сделанной мебелью, со своей опочивальней, обитой парчовыми тканями, как ей пришлось порадоваться встрече с полюбившимся ей человеком. Камер-дама, приставленная к ней, доложила, что её хотел бы видеть архиепископ Гартвиг. Евпраксия тотчас покинула спальню и встретила пастыря в Розовой гостиной.
— Ваше величество, государыня, я радуюсь вашему приезду, — улыбаясь, произнёс Гартвиг и осенил её крестом. — Я вижу на вашем лице радость жизни. Слава богу!
— Да меня оживило путешествие. А вы давно в Вероне?
— С того дня, как в Бамберг ушла эстафета. Мы ждали вас раньше, но сомневались из-за дороги.
— У судьбы свои капризы... — Евпраксия попросила сесть Гартвига к столику с вазой цветов и сама села. — Нy, расскажите, как тут дела, воюет ли государь?
— Пока в замирении. Да вот что скажет совет в Падуе. Пойдут венецианцы за императором — быть замирению порушенным.
— И тогда война?
— Да, к великому сожалению. Вновь тысячи убитых, искалеченных, разорённые города, селения. А ради чего?
— Но вы-то знаете, ради чего?
— Знаю, но в том утешения не нахожу. Всё лишь ради удовлетворения своих амбиций, властолюбия и других низменных побуждений.
Императрица задумалась: как можно только ради этого убивать неповинных людей, рушить мирный уклад жизни, сиротить детей, оставлять вдовами тысячи женщин? Мысли накатывались волнами, и все были тяжёлые, мрачные, сдавливали грудь, затрудняли дыхание. И Евпраксия скорее крикнула, чем спросила:
— Но что же делать? Что? Вы, святой отец, должны знать, как остановить безумца!
— Эх, матушка императрица, я-то знаю, но силы мои ничтожны, и голос мой слаб, и чужак я среди придворных. Потому мне не дано просветлить разум падшего в грехах. К тебе я взываю. Тебе, истинной государыне, дано Господом Богом повлиять на супруга.
— Но как?
— Прежде всего его надо лишить средств для ведения войны. И ты должна потребовать, чтобы он вернул тебе твоё состояние. Нет у него права тратить деньги на разбойные дела.
— Не знаю, не знаю. Моё состояние теперь и ему принадлежит. Он более четырёх лет охотился за моим приданым и так просто от него не откажется. И в Бамберге он держал меня не случайно.
— Если не вернёт мирно, обратись к князьям рейхстага. Они тебя поддержат, в этом я уверен.
Евпраксия не хотела публичной тяжбы с императором.
— Ох, святой отец, не решусь я на открытый суд с государем.
— Сознаю, государыня, сие трудно. Но за тебя встанут сыновья Генриха. Вместе с его сыновьями поднимутся города и многие земли Германии и не дадут развязать войну Восстания городов уже не раз останавливали императора от роковых шагов.
— Дайте поду мать, святой отец. Вы вовлекаете меня в открытую борьбу, а я к ней не готова. Я слабая женщина.
— Нет, дочь моя, ты не слабая, а сильная. И стоит тебе ощутить поддержку единомышленников, как силы твои прирастут и ты победишь. Потому хочу сказать последнее: те, кого я назову из придворных, - это люди преданные нам с вами. Да, да, мне удалось собрать в Вероне многих из тех, кто служил императрице Берте.
— И что же, даже мой камергер барон Шульц из тех. кто служил Берте?
— Это славный человек. Доверяйтесь ему во всём. Он любил матушку Берту.
Постепенно Гартвигу удалось убедить императрицу в необходимости сохранить в державе мир. Он вновь напомнил ей о том, в какой сложной обстановке боролась за прекращение междоусобных войн её тётушка королева Франции. Однако то, что сделала королева во Франции, императрице Евпраксии не удалось повторить в Германии. Здесь всё шло иным путём, более сложным и трагическим.
Император вернулся из Падуи через неделю. За минувшие дни Евпраксия осмотрелась во дворе, вошла в свою роль, узнала своих приближённых, которых представлял ей архиепископ Гартвиг. Ещё она познакомилась с Вероной, которая покорила её красотой и величием древних памятников. Не приходилось ей ранее видеть подобных городов, где каждый камень дышал тысячелетнем. В поездке по городу Евпраксию сопровождал ставший её «рыцарем» Гартвиг. Он знал историю Вероны и с удовольствием рассказывал о её прошлом.
— Никому не известно, когда здесь возник юрод. Но вот эта величественная триумфальная арка воздвигнута девять, веков назад во времена императора Гаменомы. Тогда Верона процветала, торговала со всем Средиземноморьем. А спустя три века её опустошили гунны, которых привёл из Каспийских степей Аттила. Он ведь и по вашей земле прошёл с разбоем.
Гартвиг показал Евпраксии церковь Санта-Мария, возведённую в VI веке, а рядом с нею полвека назад построенный пышный мраморный мавзолей.
— Это творение графов делла Скала Сан-Зено, — пояснил Гартвиг.
Он отвёз императрицу к древнему римскому амфитеатру времён великого императора Антония.
— Здесь, в этой мраморной чаше, смотрели бои гладиаторов и представления лицедеев двадцать две тысячи зрителей. Поистине Верона была великим городом,- восторгался Гартвиг. И тут же с грустью заметил: — Но скоро она может превратиться в руины, как при гуннах.
Дни, проведённые в прогулках по Вероне, останутся в памяти Евпраксии самыми светлыми за более чем двухлетнее пребывание в древнем городе.
Длинная череда бедствий уже приближалась к россиянке. И ей потребуются всё её мужество и стойкость, дабы выстоять в невзгодах, — всё, что было заложено в ней матушкой княгиней Анной.
Появление императора в Вероне осталось не замеченным горожанами. Он въехал в город глубокой ночью. Лишь на дворе перед дворцом всё пришло в движение, когда появились двести рыцарей, меченосцев и лучников. Император ещё дремал в карете, а маркграф Деди уже влетел во дворец, поднял всех на ноги и распорядился, чтобы в трапезной накрыли столы, подали вина, закусок.
— Император голоден, — заявил Деди камергеру. Евпраксия проснулась от шума, подошла к распахнутому окну, посмотрела на двор и поняла, что приехал Генрих. Она надела мантию, но спальни не покинула. У неё не было желания встречать супруга, а на сердце было тревожно от томившего её предчувствия.
Когда двор опустел, она вернулась в постель и пошаталась уснуть. Сон не шёл. Она думала о Генрихе и боялась встречи с ним. Он был ей чужой, как никогда ранее. И, как понимала Евпраксия, она ему — тоже. Никакие государственные дела не заставили бы порядочного человека бросить свою супругу более чем на полгода сразу же после свадьбы. Да и нужна ли она ему теперь? Мог же он, появившись во дворце, подняться к ней, повиниться, что заставил так долго ждать, спросить, наконец, что заставило задержаться в Бамберге. Ничего этого не случилось.
Однако Генрих всё-таки пришёл в спальню Евпраксии, когда ночь была на исходе и наступало утро. Его шатало, но Евпраксия поняла, что не от усталости, а оттого, что был пьян. Генрих склонился над нею и потянулся рукою к лицу. Она отшатнулась.
— Не трогай меня, государь, — сказала она.
— Полно, государыня! Я же твой супруг!
— Нет, мы чужие. Ты уже отдалился от меня.
— Ты жена перед Богом, — сказал твёрдо Генрих и стал раздеваться. — И тебе должно принять меня.
— Тому не быть, государь. Ты пьян и мне неприятен.
— Пресвятая Дева Мария, с каких это пор я стал пугалом? — воскликнул Генрих и жёстко добавил: — И если ты не примешь меня по доброй воле, возьму тебя силой.
— Ты этого не сделаешь!
— Сделаю. Мне так угодно. — Сбросив с себя верхнюю одежду, он повалился на ложе и достал Евпраксию рукой, притянул к себе.
Она попыталась вырваться, но рука у Генриха оказалась железной, и он привлёк Евпраксию к груди.
— Моя королева, разве ты забыла, что я тебя люблю? — Он дышал ей в лицо винным перегаром, а его губы тянулись к её губам.
Евпраксия упёрлась руками в грудь Генриха и пыталась оттолкнуть его от себя. Но и это ей не удалось. Он подавлял её своей силой. И вот уже его губы приникли к её губам, он целовал неистово, жадно, ей было больно. Удерживая Евпраксию одной рукой, другой он срывал с неё ночную сорочку. Евпраксия билась в руках Генриха, кричала, умоляла. Он остался неумолим. Подмяв её под себя, он встал над нею на колени, сорвал свою рубашку и прочее, готов был овладеть ею как насильник. Но россиянка не дала ему над собой надругаться. Она крикнула: «Прости меня, Господи!» И мелькнула белая молния, ударила Генриха слева в шею, и он, словно подрубленное дерево, упал на ложе, придавив её ногами. Евпраксия выбралась из-под него, накинула на обнажённое тело мантию, побежала к двери. Но в последнее мгновение остановилась, подумала, что не должна давать придворным повода для пересудов, прошла к креслу, стоящему у камина, и спряталась в него, словно дитя, сжавшись комочком. Она и уснула в кресле. А проснувшись, увидела, что Генрих спит, оделась и покинула спальню. Она миновала залы дворца, вышла из него и направилась в капеллу. Все, кто её видел, подумали, что императрица намерена помолиться. Да так оно и было.