О событиях на церковном соборе в Пьяченце скоро стало известно всей Германии. Рассказы о них разносили по городам и землям миряне-паломники и священнослужители. Многочисленные толпы горожан собрались у храмов, на рынках и требовали от очевидцев вновь и вновь открывать картины суда. Северные города, в которых всегда ненавидели Генриха, бушевали и выступали за немедленное проведение рейхстага и низложение императора. Для многих тысяч немцев, которые видели Евпраксию, она стала кумиром. Её боготворили, хвалили за мужество, за то, что та развенчала развратного мужа. Рассказанное на соборе Евпраксией с каждым днём обрастало новыми подробностями, порою вымышленными и обязательно героическими. Секта николаитов превратилась в сонмище злых духов. Благочестивые католики требовали от церкви предать всех членов жестокой смерти, кою исполнять публично на главных площадях городов. И никому не было ведомо, до какой степени накалилось бы возмущение католиков против императора и его сатанитов, если бы летом 1095 года по Германии не прокатился мощной волною призыв папы римского ко спасению гроба Господня в Иерусалиме.

Быть может, тот призыв не возымел бы большого влияния на простолюдинов, если бы не их бедственное положение из-за неурожайного года. На полях в то лето погорели на корню хлеба, иссушились на лугах травы, не налились соком виноградники, пожухли овощи, к осени мор поразил коров, коз, лошадей. Терпение простого люда лопнуло, и ему нужно было на кого-то излить гнев и ярость за все муки, какие приходилось претерпевать.

«В год воплощения Господня, тысяча девяносто пятый, в то время, когда в Германии царствовал император Генрих, а во Франции — король Филипп, когда во всех частях Европы произрастало зло и вера колебалась, в Риме был папа Урбан II, муж выдающегося жития и нравов, который обеспечивал святой церкви самое высокое положение и умел обо всём распорядиться быстро и обдуманно.

Видя, как вера христианская безгранично попирается всеми — и духовенством, и мирянами, как владетельные князья беспрестанно воюют меж собой, то одни, то другие — в раздорах друг с другом, миром повсюду пренебрегают, блага земли расхищаются, многие несправедливо содержатся в плену, их бросают в подземелья, вынуждая выкупать себя за непомерную плату, либо подвергая там тройным пыткам, то есть голоду, жажде, холоду, и они погибают там в безвестности, видя, как предаются поруганию святыни, повергаются в огонь монастыри и села, не щадя никого из смертных, насмехаются над всем божеским и человеческим, услыхав также, что малоазийские территории Византии захвачены турками и подвергаются опустошению, папа, побуждённый благочестием и любовью, действуя по мановению божьему, перевалил через горы и с помощью легатов распорядился созвать собор в Клермоне». Так писал в ту пору хронист графа Болдуина Бульонского.

Клермонский собор в области Оверни был подобен собору в Пьяченце. Со всех земель Франции, Германии, Италии туда потянулись рыцари, простые воины, миряне, дабы получить благословение папы римского на священный поход в Палестину для освобождения от нечестивых Иерусалима и гроба Господня.

Отправляясь в Клермон погожими днями ранней осени, папа Урбан подумал о том, что на соборе должно присутствовать не только королю Франции, но и кому-то, кто должен представлять Германию. Конечно же, папа не мог позвать с собой отреченного от церкви и преданного анафеме императора. И его выбор пал на императрицу и на принца Генриха. Они в эту пору пребывали ещё во Флоренции, и папа послал к ним гонца, дабы уведомить о своём желании.

Приглашение папы Урбана заставило Евпраксию поволноваться, и не только потому, что там, в Клермоне, она могла встретиться со своим братом королём Филиппом. Юному Генриху она сказала:

   — Славный принц, я еду в Клермон охотно, к тому и тебя призываю.

Красивое лицо принца озарилось улыбкой.

   — Да, государыня, я тоже поеду охотно.

   — Тогда будем собираться в путь, потому как через день-другой папа проедет через город и мы последуем за ним.

И, как всегда перед дальним путешествием, началась великая суета. Евпраксия, однако, отключилась от этой суеты, поручила сборы Родиону, погрузилась в себя. Она вспомнила всё, что рассказывал отец о своей любимой сестре Анне, которая стала королевой Франции. «Она была самая неугомонная и отчаянная среди нас. Даже батюшки не боялась. Но добра и милосердна ко всем. И от неё всегда лучилось тепло, обогревая всех, кто был рядом, — рассказывал Всеволод. — Да помни: от Германии до Франции рукой подать, так ты уж при случае навести братцев и сестру, кои от Анны остались. А ещё знай, что в те далёкие годы наш батюшка отправил с Анной двести воинов. Все они при ней оставались, все семьями обзавелись. Теперь, поди, их сыны поднялись, внуки... Может, кого и к себе на службу позовёшь».

Вспомнив наказ батюшки, Евпраксия хорошо помнила и другое его напутствие. «Ты там, в Германии, не чти себя чужеземкой, а слейся с народом. Будут тебя знать горожане и селяне — полюбят». Пока у Евпраксии не было возможности сойтись с народом, встать рядом с мастеровым, пройтись полем с пахарем. Она, как ей казалось, ни на шаг не приблизилась к горожанам и селянам. Теперь всё это ей доступно. Она — императрица, и при больном, преданном анафеме супруге у неё остаётся право быть истинной государыней и печься о своём народе, о его духовности, нравственности и достатке. И она сочла, что поездка в Клермон, а оттуда через Париж и север Франции в Германию и по всем землям от севера и до юга державы и будет тем сближением с подданными, к коему должны приобщаться вес истинные государи.

И всё получилось бы у Евпраксии, как было задумано. Она встретилась с графиней Матильдой и с королём Конрадом, рассказала им о своём желании объехать земли Германии и услышала одобрение.

   — Тебе должно показать себя, — сказала графиня Матильда. — Тем более что после Клермона будет что сказать христолюбивым немцам.

   — Я хочу, чтобы со мной поехал архиепископ Гартвиг, но он куда-то пропал, — посетовала Евпраксия.

   — Мы постараемся его найди, — отозвалась Матильда, — и, даже если ты уедешь, он нагонит тебя в пути.

Вскоре во Флоренции появился огромный папский кортеж. Папа Урбан остановился во дворце графини Матильды. А через сутки двинулся дальше. Императрица выехала следом за папой. Её путешествие началось удачно. Сопровождали Евпраксию восемь русичей и полсотни воинов, коих дала ей графиня Матильда. В свите были архиепископ Гартвиг, аббат Гиршау, трое придворных и несколько слуг. Родион теперь служил казначеем Евпраксии, ему присвоили титул барона. Родион был не очень доволен титулом.

   — Я, матушка императрица, есть боярин, им и останусь, — сказал он Евпраксии, когда она объявила его бароном.

   — Родиоша, не печалься. Это для германцев ты барон, а для меня по-прежнему ангел-хранитель.

Да, всё было по-прежнему — они любили друг друга. И лишь целомудрие и благородство сдерживали их от того, чтобы они не бросились друг другу в объятия. И оба они свято хранили тайну единственной любовной ночи, когда отчаяние толкнуло Евпраксию просить как милости телесной близости. Правда, и теперь, на долгом пути из Флоренции в Клермон, через горные перевалы Альп, через прибрежное долины Франции, они тянулись друг к другу. И случалось так, что Евпраксия просила седлать ей коня и скакала вперёд, оставляя кортеж далеко позади. И тогда её верный телохранитель Родион пускался вскачь. Догнав Евпраксию, он молча ехал рядом, любуясь её прекрасным лицом. Она ощущала его любящий взгляд. И часто, не выдержав тягостного молчания, с лаской в глазах, она просила Родиона спеть какую-нибудь древнюю былину. И он охотно отзывался на её просьбу, долго и с душою пел про Добрыню Никитича, про Святогора:

Душевная былина льётся с тихой печалью. Евпраксия подпевает Родиону. И счастливы они. Эти часы, проведённые в близком общении с любимым, наполняли Евпраксию надеждой на то, что к ним ещё придёт праздник их душ, сердец и любви.

Путешествие папы Урбана и императрицы Евпраксии завершилось 24 ноября. Пополудни кортеж появился на улицах Клермона и под гомон тысячной толпы горожан проследовал к дворцу клермонского пэра. Императрица в эти часы ехала сразу же за каретой папы римского. Она сидела в открытой колеснице и приветливо махала рукой горожанам.

На площади близ дворца пэра кортеж встречали священнослужители Франции — примасы церквей, епископы. Отдельной группой стояли король Франции Филипп I с супругой, его приближённые, брат короля герцог Гуго, пэр Клермона граф Анжей Клермонай. Лишь только Евпраксия увидела Филиппа, как сердце подсказало ей, что это родной человек. Филипп был похож на её отца князя Всеволода, как тог, по его рассказам, был похож на сестру Анну. Евпраксия была готова бежать навстречу Филиппу. Когда же он подошёл к прекрасной императрице-незнакомке, дабы поцеловать ей руку, Евпраксия дерзнула поцеловать сто в губы и сказала по-русски:

   — Здравствуй, дорогой брат, нам с тобой должно облобызаться по-киевски.

Он был изумлён и смотрел на улыбающуюся Евпраксию тёмно-серыми глазами с детским удивлением.

   — Господи, что я слышу?! Наконец-то я поверил, что моя сестра императрица Германии.

Евпраксия и Филипп троекратно поцеловались, а потом она представила своего питомца:

   — Принц Саксонского герцогского дома Генрих, сын императора Генриха Четвёртого.

Филипп протянул принцу сильную руку Евпраксия любовалась им. Он был чуть выше среднего роста, широкоплечий, с мощной грудью. Евпраксия подумала, что матушка Анна много отдала ему славянской крови, наделила русским обличьем.

   — Славный принц, я рад познакомиться с тобой, — сказал Филипп по-немецки. — Приглашаю в Париж погостевать.

Генрих зарделся от смущения, но с ответом не замешкался.

   — Матушка Евпраксия много рассказывала о тебе, король Филипп. Я хотел бы стать твоим другом.

   — Так и будет, славный принц, — ответил Филипп.

Не успели Евпраксия и Генрих оглядеться, как к ним подошёл герцог Гуго. Он уже знал, что Евпраксия его сестра, и без церемоний обнял её и расцеловал.

   — Прости, россиянка Евпраксия, я про тебя знаю больше, чем брат Филипп. А зовут меня Гуго, и я был любимцем у матушки Анны.

   — Так и было на самом деле, — засмеялся Филипп и похлопал брата по спине. — Да помни, что мы тебя все любили!

Герцог и рыцарь Гуго, победитель многих рыцарских турниров, одним из первых отзовётся на призыв папы Урбана идти на защиту гроба Господня и поведёт крестоносцев Франции в далёкую Палестину. Он прославится многими подвигами и только через пять лет вернётся на родину залечивать многие раны, полученные в сечах.

А пока король Филипп представил ещё одного близкого Ярославичам человека, графа Яна Анастаса, сына несравненных Анастасии и Анастаса, верных к самых близких вельмож Анны, королевы Франции. Вот уже более тридцати лет Ян Анастас служил верой и правдой Франции и королю Филиппу и был маршалом королевского войска.

Душа Евпраксии ликовала. Ей было весело. Она ещё раз обняла Гуго, позвала Родиона и всем представила:

   — Вот вам ещё один русич, боярин Родион. Он со мной с того часу, как я покинула батюшкин дом. О, господи, я теперь словно на родной Руси! — И привлекла к себе Генриха, повела его по кругу. — Родимый, это все твои друзья! Уж поверь мне.

   — Я верю, матушка, верю! — отозвался он. И не обманулся.

Генрих V простоял на троне Римско-Германской империи почти двадцать лет. И во время его царствования ни Франция, ни великая Русь его не огорчили. И он был с ними любезен.

Императрица Германии и король Франции провели в Клермоне три дня. Этого им и их приближённым хватило наговориться вдоволь, узнать друг друга поближе. Они побывали на церковном соборе, где кроме полутысячи церковных иереев собралось не меньше десяти тысяч паломников. Евпраксия уже видела подобный собор в Пьяченце. Папа Урбан, в той же тиаре и в белоснежном одеянии, выпив индюшачье яйцо, выступал с амвона храма и призывал католиков идти в Палестину, прогнать из неё неверных, взять под свою опеку Иерусалим и гроб Господень. Горячая речь папы проникла в души христиан, они воспылали жаждой и в тысячи голосов вознесли клич:

   — Смерть неверным! Освободим гроб Господень! Веди нас, святой отец!

В ответ на речь папы Урбана от имени Франции выступил герцог Гуго Анжуйский.

   — Франция поднимает знамя борьбы против неверных. Мы обнажаем мечи и идём на восток!

Хронисты той поры отмечали, что уже весной следующего года Францию, Германию и Италию покинули первые отряды крестоносцев. Их вели к далёкой Палестине отважные рыцари, и среди них были герцог Гуго Анжуйский, маркграф Людигер Удо и граф Паоло Кинелли.

А пока знатные сеньоры, окружённые слугами, бедные рыцари в железных панцирях, тысячи простолюдинов в холщовых рубахах и деревянных башмаках приняли призыв папы римского и разъехались, разошлись по своим землям, чтобы донести весть о крестовом походе всем жаждущим подвига во имя Господа Бога.

Король Филипп и императрица Евпраксия покинули Клермон на четвёртый день. Евпраксия охотно приняла приглашение Филиппа погостить в Париже. В пути Евпраксия и Филипп провели многие часы в одной карете. Их разговорам не было конца. Они сохранили родной язык и вспоминали всё, что было связано с родиной предков, с Русью. Звучали в их разговорах и печальные ноты. Король Филипп пожаловался:

   — Нынешним летом приходили к нам морем на ярмарку в Руан купцы новгородские. Сказывали, что Русь худо живёт, раздирают её свары междоусобные. Ещё сказывали, что Олег Черниговский-Окаянный не даёт покоя не великому князю Святополку, ни твоему брату Владимиру Мономаху. Словно поганый половец на них бросается.

   — А у тебя как в державе? — спросила Евпраксия.

   — Живём без брани. Даже воинственные Валуа не ярятся. Тебе же сочувствую, сестра, горестна твоя доля, да хорошо ты высеют Сатира на честном миру, — весело и с улыбкой на чистом славянском лице высказался Филипп. — А то, что ты решила проехать по моей и своей державе, — это хорошо. Наш дед Ярослав Мудрый делал это каждый год. Так рассказывала моя матушка.

   — Давно ли она скончалась? — спросила Евпраксия.

   — Десять лет миновало, как преставилась в Санлисе, под Парижем. И ведь в один день со своей незабвенной товаркой Анастасией, матушкой Яна Анастаса. Как я их любил!

   — Счастливый. А мне и голову не к кому преклонить. Была бы вольная, Родиону положила бы на грудь головушку. Да мужняя остаюсь, — попечаловалась Евпраксия.

Филипп показал сестре города Лион, Орлеан, Париж. Всюду французы строились. На реках ставили мельницы, мосты, в городах возводили храмы, жилища. Народ Франции многие годы только и знал, что трудился. Крепла держава и на многие годы после Филиппа останется такой.

В Париже, в королевском дворце на острове Ситэ посреди Сены, Евпраксия провела неделю. Она отдыхала в спальне, в которой когда-то почивала её тётушка, королева Франции. От всего этого на душе у Евпраксии было светло, празднично. И всё-таки иногда от горьких дум о своей судьбе у неё на глаза наворачивались слёзы. Она давала им волю, и они смягчали душевную боль. Но однажды ночью, не вытерпев душевных мук, Евпраксия покинула своё ложе и вошла в тот покой, где в прежние годы жили Анастас и Анастасия, а теперь в нём отдыхал Родион. Она жаждала найти у него защиту от безысходности и нашла.

   — Ты меня прости, Родиоша, но если я не избавлюсь от печали и от мук, терзающих душу, то сойду с ума.

Нежный и ласковый Родион сумел утешить мятущуюся душу Евпраксии. Ликуя сам от близости любимой, он вернул и ей радость жизни. Три ночи они были неразлучны. И после этих ночей Евпраксия вновь преобразилась. Она была весела и деятельна, она смеялась, как в юные годы. Был счастлив и Родион. Он изливал свою любовь на Евпраксию, как благодатный дождь. Он познал с нею такую близость, какая до исхода дней не будет им забыта.

Накануне отъезда из Парижа король Филипп устроил в честь Евпраксии званый пир, собрались многие именитые вельможи с дамами. Всем было интересно увидеть сестру их короля, германскую императрицу. Евпраксия многих покорила на этом пиру, нашлись и те, кто помнил королеву Анну, и они признавались, что Евпраксия очень похожа на их любимицу. Евпраксия блистала рядом с Родионом, которого не смущали ни герцога, ни графы, окружающие короля. Ведь среди них были и русичи, родственные ему души. Ему и Евпраксии дышалось во Франции вольно, словно здесь был другой воздух, нежели в замках Германии.

Но праздничная неделя завершилась, и пора было возвращаться в державу, перед которой у императрицы имелись большие и малые обязанности. О том ей на седьмой день напомнил принц Генрих:

   — Матушка государыня, скоро наступит ненастье, а нам ведь ещё по всей Германии нужно проехать.

   — Да, славный Генрих. И завтра утром мы уезжаем.

Прощание Евпраксии с братьями было тёплым. Они сказали ей, что, ежели будет худо в Германии, чтобы приезжала к ним, в Париж.

   — Заживём здесь, как на Руси, общиной, — заверил весёлый Гуго. Из Парижа кортеж Евпраксии двинулся к рубежам Германии кратчайшим путём — на Люксембург, оттуда — на Майнц. Впереди мчались гарольды, оповещая народ о приближении императрицы и принца. И сотни, тысячи горожан выходили на улицы, на площади и приветствовали «свою государыню». При въезде в города кортеж встречали колокольным звоном, благовестили, в храмах служили торжественные мессы.

Однако один из Гарольдов сослужил Евпраксии плохую службу. Как миновали рубеж Франции, недоброжелатель вместо того, чтобы оповещать народ, помчался к императору. Швабу Курту Кнухену пришлось одолеть немалое пространство по непроезжим декабрьским дорогам, под дождём и снегом, пока он добрался до Кёльна, куда недавно перебрался двор императора. Встретил гонца маркграф Людигер Удо. Выслушав, поспешил к Генриху, который был болен и лежал в постели.

   — Ваше величество, из Франции возвращается императрица, — докладывал маркграф. — Следует по северным городам и всюду поднимает народ.

   — Чего она добивается? — спросил Генрих, приподнявшись на локоть. Его рыжие волосы покрылись пеплом, под глазами висели синие мешки. В свои сорок шесть лет он выглядел стариком.

   — Возмутить против вас подданных, — ответил Людигер.

   — А где нынче маркграф Деди и маршал Ульрих?

   — Они во дворце.

   — Позови их.

Людигер покинул спальню, а Генрих откинулся на подушку и задумался. Весть об Аделыейде зажгла в его груди потухший было огонь ненависти. Генрих счёл, что теперь может насытить свою жажду. Оставалось лишь придумать, как это лучше сделать. Потому Генриху и понадобились Деди и Ульрих. Они пришли втроём. Выслушав императора, лукавый Деди усмехнулся.

   — Ваше величество, позволь нам с Людигером поохотиться на эту лису.

   — И как вы мыслите охоту?

   — Мне известно, что из Италии во Францию она ушла с полусотней воинов Матильды и с восемью россами, — излагал свои мысли Деди. — Думаю, что войско её не приросло. И нам не составит большого труда загнать её в клетку. На этот раз той лисе не удастся вырваться из клетки.

   — Я одобряю твой план, Деди. Потому возьмите с маршалом Ульрихом две сотни воинов и гоните её с двух сторон, пока не захлопнете за нею ворота где-нибудь в Бамберге. Ты, любезный Людигер, остаёшься при мне.

Людигер смиренно поклонился, хотя и был недоволен, что «охота на лису» пройдёт без него.

Уже на другой день из Кёльна навстречу императрице выехали два отряда вооружённых воинов и двинулись на север. Шли быстро, и через три дня, лишь только путешественники выехали из Майнца, отряды сблизились с ними. Окружив в чистом поле кортеж и отряд воинов Евпраксии, маркграф Деди приблизился к экипажу императрицы и объявил:

   — Ваше величество, вы окружены и будете следовать зуда, куда вас поведут. И не вздумайте сопротивляться.

   — Маркграф Деди, это насилие, — ответила она, открыв дверцу.

   — Да, ваше величество, — согласился Деди.

   — Но чья это воля?

   — Вам известно.

Евпраксия подумала с горечью, что ей, видимо, суждено до конца дней своих бороться с Рыжебородым Сатиром. «Господи, и за какие грехи ты, милосердный, послал на мою голову этого злочинца», — воскликнула в душе Евпраксия. И сказала Деди, коего считала за тень Генриха:

   — Твой господин пожалеет о том, что затеял новую свару.

Она поняла, что сейчас ничем не может облегчить свою и близких ей людей участь. И пока ей дано одно: повиноваться слугам императора, потому как видела ту силу, коя окружила её малую свиту. Три дня и три ночи гнали воины Генриха отряд императрицы куда-то в Центральную Германию. Лишь на четвёртый день перед Евпраксией показалась знакомая крепость Бамберг, в которой несколько лет назад она уже побывала как бы в изгнании.

Вскоре Евпраксию и её людей загнали в замок, а перед тем, как закрыть ворота, маркграф Деди позвал архиепископа Гартвига и сказал ему:

   — Ты, святой отец, самый разумный здесь. Потому говорю тебе: сидите тихо. Носы за ворота замка не высовывайте. Мои воины будут стоять в осаде до той поры, пока не придёт повеление императора.

Некоторое время на пустынном дворе замка стояла тишина. Первым пришёл в себя принц Генрих.

   — Матушка государыня, почему так с нами поступили? — спросил он. — Мы же не враги императору.

   — Ты скоро всё поймёшь, славный, потому наберись терпения, — ответила принцу Евпраксия.

На дворе появился управляющий замком, слуги, вышли из экипажа и Евпраксия с Генрихом. Управляющий подошёл к императрице, поклонился и ждал, когда она спросит о чём либо или прикажет.

Было ветрено, холодно, под ногами лежала сплошная снежная каша. И состояние духа Евпраксии оставалось угнетённым. Никак не могла предполагать императрица, что её благое намерение обернётся новым мрачным заточением. Насилие взбунтовало её дух. Она сыпала на голову императора проклятия и призывала кару Божью.

Прошло два месяца бамбергского заточения. Маркграф Деди сдержал своё слово. И четыре сотни воинов посменно охраняли пять ворот замка. Но метельной февральской ночью троим узникам удалось вырваться за крепостную стену через подкоп. Ушли из Бамберга Гартвиг. Родион и Тихон. Они надеялись добраться до Гамбурга и оттуда с помощью княгини Оды призвать северных князей на защиту императрицы. Достигнув первого селения, они купили пару лошадей и крытую повозку. Им стало легче передвигаться, и через полторы недели они достигли Гамбурга и явились в замок княгини Оды. Она в это время была уже замужем за князем Бурхардом и воспитывала трёхлетнего сына Эмиля. Она приняла беглецов как родных: истопила баню, накормила, напоила. Потом была долгая беседа. Рассказывал Гартвиг.

   — В замке мы голодаем. Раз в неделю нам привозили повозку хлеба, иногда приводили бычка или баранов. И не было с нами никаких переговоров. Да прознали мы от воинов, что Генрих вот уже третий месяц лежит больной в постели. Мы сидим в Бамберге, как узники, без прав и надежд. Потому просим тебя, княгиня, именем императрицы и Господа Бога позвать князей и вызволить нас из заточения.

Князь Бурхард был сдержан. Слушая, он только вздыхал. Но княгиня Ода вся кипела от возмущения и гнева.

   — Завтра же я пошлю гонцов с грамотой ко всем ближним князьям и соберём войско. Мы поднимем горожан на восстание, но не дадим погибнуть императрице.

В этот же вечер Гартвиг и Ода написали несколько грамот с призывом о спасении императрицы, а утром гонцы умчали — кто в Ганновер, кто в Мейсен и другие города Северо-Восточной Германии. Не сидели без дела Гартвиг, Родион и Тихон. В Гамбурге они входили в храмы и призывали верующих постоять за свою императрицу. Их примеру последовали многие священнослужители за пределами Гамбурга. И вскоре многие города Германии знали о новом злодеянии императора.

С наступлением весны противники Генриха IV привели многие отряды воинов в Гамбург, и вскоре более чем двухтысячное войско двинулось на юг в сторону Бамберга. В пути к нему присоединялись всё новые силы, новые сторонники императрицы. И маркграф Деди, если бы не был хитёр и прозорлив, сложил бы под Бамбергом голову. Он и его воины бежали из-под Бамберга за сутки до появления в городе восставших северян. Деди давно следил за нарастающим движением горожан, за сборами князей. Там, в северных землях, у него были свои люди, которые вовремя принесли вести о приближении восставших горожан и княжеских воинов. Северяне подходили к Бамбергу с надеждой сразиться с врагами, наказать их. Но каково же было их разочарование, когда они не нашли императорских воинов. Не удалось северянам выплеснуть ярость на головы «жалких трусов». И, приближаясь к замку, они кричали:

   — Позор воинам Рыжебородого! Позор трусам!

Ворота в замок были распахнуты, и северяне вскоре заполонили двор. Они звали императрицу. И Евпраксия вышла на крыльцо, многажды произнося «спасибо» и кланяясь.

   — Славные северяне, низкий поклон вам и моя сердечная признательность за спасение! — сказала императрица.

Потом был совет друзей и близких. Евпраксия находилась в затруднении, не зная, куда ей идти: на юг, во владения графини Матильды, или на север в Гамбург, где был принадлежащий ей замок. И мудрый Гартвиг сказал:

   — Нам, государыня, путь на юг пока закрыт. Войско Генриха нам не одолеть. Потому» сочти за благо уйти под защитой северян в Гамбург.

Императрица прислушалась к мудрому совету архиепископа и вскоре покинула Бамберг. Правда, возникли трудности с воинами графини Матильды. Они рвались на юг, в родные места, и никак не хотели идти на север и побыть при Евпраксии до лучших времён. Гартвигу с трудом удалось их уговорить.

   — Вам не миновать встречи с воинами императора и вас возьмут в плен, или, хуже тот, вы сложите головы. Да и графиня вас не похвалит, если бросите императрицу в беде.

И полусотня воинов осталась при Евпраксии. В первые мартовские погожие дни императрица благополучно добралась до Гамбурга и поселилась в Королевском замке, который стоял на крутом берегу Эльбы.