Прошло три недели, как Евпраксия переступила порог замка Штаден. Дней пять после отъезда императора жизнь в замке не могла войти в обычную колею. Вначале много хлопот доставила забота о верблюдах. Часть их решено было продать на ярмарке в Гамбурге. Потом Евпраксия, Ода и Гедвига разбирали тюки с приданым, а их насчитывалось ровно тридцать. Графиня дивилась щедрости родителей Евпраксии, наградивших дочь несметным богатством. Только одних драгоценных мехов и искусных изделий из них — шуб, кафтанов, накидок, головных уборов, пологов — было несколько тюков. Всему надо было найти место. А сколько золотых, серебряных, с отделкой каменьями блюд, ваз, кубков, братин, ковшей, прочей столовой утвари. Посади сто человек за стол — всем хватит из чего есть и пить. Драгоценные украшения привели Гедвигу в изумление, она ничего подобного не видела, не предполагала, что подобные великолепные ожерелья, подвески, коруны, перстни, кольца, пояса, обручи могут быть сделаны руками человека. Евпраксия же знала, откуда что пришло в великокняжеские сокровищницы. Тут было много драгоценных украшений из Царьграда и Антиохии, из Дамаска и Саркела, из Персидских и Касожских земель. Одни куплены у торговых людей, другие — добыты в сечах. Было Гедвиге чему полюбоваться, когда слуги разбирали тюки с платьями, шубами, сапожками и прочими нарядами самой Евпраксии. Гут проявилась и мудрость мастеров. Шили и строчили они не на сегодняшнюю княжну, а на вырост, дабы и в семнадцать, и в двадцать лет, а может, и до преклонного возраста всё нашлось ей впору. И возмутилась Гедвига: как это мог Рыжебородый говорить, что россы дикий народ. По всему выходило, что просвещённая Византия, её обычаи, её мода России ближе, чем Германии.

Однако во время забот о приданом Евпраксии Гедвигу часто посещала мысль о том, что император не зря преследовал княжну. Он охотился за её сокровищами. И попадись они ему в руки, никто бы не сумел их вернуть от алчного сатира. Увы, время покажет, что так всё и произойдёт: коварный государь достигнет своей цели, огромное состояние княжны Евпраксии окажется в руках Генриха. А пока странным показалось Гедвиге поведение самой Евпраксии. Она была совершенно безразлична к своему богатству и к тому, как с ним обходятся, куда его укрывают на хранение и не греют ли на нём руки. В ней не было и грана скаредности, скопидомства. Кажется, она была бы так же весела и беззаботна, если бы вдруг всё её приданое исчезло. Разве что погрустила бы при утрате своих нарядов и украшений. Правда, строгой Гедвиге доставляло удовольствие видеть, как непосредственно, с какой-то детской простотой и наивностью ведёт себя юная княжна. Она была ласкова и называла Гедвигу матушкой, а с её сыном обращалась не как с женихом, а просто, словно с другом детства. Она заставляла Генриха водить её по замку и обо всём рассказывать, пыталась выведать все тайны, кои накопились за два века существования Штадена. Он был построен при первом немецком короле Генрихе из Саксонского герцогского дома. Сын Гедвиги пытался рассказывать попроще, чтобы Евпраксия понимала его речь. Но, увы, это ему не удавалось, потому как Евпраксия понимала лишь самые обыденные фразы. Гедвига, замечая смущение княжны от незнания немецкой речи, утешала:

   — Ничего, славная фрейлейн, скоро ты будешь щебетать по-нашему, как по-своему.

Судьба Евпраксии на ближайшие два-три года была уже решена. И теперь в Штадене ждали лишь возвращения княгини Оды, которая взяла на себя все хлопоты по устройству племянницы в Кведлинбургский монастырь. Гедвига и Ода помнили, что император не дал обещания поговорить о Евпраксии со своей сестрой Адельгейдой, аббатисой монастыря. И княгиня Ода уехала из замка вскоре же после отбытия императора. Гедвига не сомневалась, что Ода всё уладит в Кведлинбурге. Так оно и было. Об одном предупредила аббатиса Адельгейда Оду:

   — Ты, дочь моя, постарайся вразумить православную княжну, чтобы с любовью приняла нашу веру, чтобы пришла в обитель готовая принять наши уставы.

   — Надеюсь на помощь Всевышнего, — отвечала Ода. — Как мне когда-то он помог принять без боли православие, так и Евпраксию наградит жаждой угодить ему.

Княгиня Ода вернулась в Штаден спустя две недели. По пути из Кведлинбурга она побывала у себя в Гамбурге, встретилась с ломбардийскими банкирами, которые вот уже сто лет держали в Гамбурге коммерческий банк «Братья Тоианелли». Княгиня договорилась с банкирами о помещении в их банк состояния княжны Евпраксии. Банкиры с готовностью согласились принять вклад, гарантировали всем своим состоянием его сохранность и прирост процентов. Потом княгиня Ода провела некоторое время дома, размышляя о судьбе Евпраксии, которая, как ей теперь показалось, сулила мало радости бытия. Знала она, что если Рыжебородый Сатир взялся преследовать юную княжну, то он добьётся того, что задумал. Ода была уверена, что Генриху в том поможет сам дьявол. Она знала кое-что о дьявольских проделках Генриха, но вынуждена была молчать, ибо когда-то дала слово великому князю Изяславу, испытавшему на себе злочинство Генриха.

Княжна Евпраксия встретила тётушку с радостью и печалью. Радовалась потому, что давно не видела, печалилась, зная, что близок день разлуки, может быть, на годы. Ода утешала её.

   — Я непременно приеду к тебе. А ты уж наберись терпения и будь во всём прилежна. Там и время полетит незаметно. И верь, что в Штадене тебя будут ждать с нетерпением.

Обо всём этом княгиня говорила в присутствии жениха и его матушки. Евпраксия печалилась от предстоящей разлуки, но её жизнерадостный нрав брал верх над печалью, и она торопилась наговориться с Одой на родном языке. Она хвалила Генриха за то, что он очень внимателен к ней и заботлив.

   — Он, как братец, печётся обо мне, — говорила Евпраксия Оде. Её тёмно-серые, большие глаза искрились, а на улыбчивом лице играли милые ямочки. — Мы с ним много вместе гуляли, он всё мне показывал.

Гедвига и Генрих догадывались, о ком и о чём вела речь Евпраксия, и были довольны ею. Графиня давно уже прониклась к будущей жене сына сдержанной любовью. Она надеялась, что под влиянием живой, горячей и милой Евпраксии её сын изменится и будет всё-таки настоящим мужчиной. Пока же он мало чем отличался от застенчивой девицы. И его ангельское лицо порою раздражало мать. «И что же ты ничего не взял от своего батюшки?» — сетовала Гедвига.

Но праздничное время обмена любезностями иссякло. И пора было спросить российскую княжну, готова ли она к подвигу во имя будущей жизни в новой семье, в новой стране, которая должна стать её второй родиной. И через день после приезда княгини Оды Евпраксию повели в замковую капеллу. В замок был приглашён патер из штаденского храма отец Шидгер. Евпраксию подвели к мраморному изваянию Пресвятой Девы Марии, и княгиня Ода повела речь:

   — Родимая, ты должна помнить о том, что ещё в Киеве был разговор о том, что тебе придётся принять новую веру. И тогда ты проявила мудрость, сказала, что Всевышний у нас един, и дала согласие. Не изменилось ли что-либо и, может быть, у тебя появилось новое желание? Говори как на духу, и мы поймём тебя.

   — Нет, тётушка, мне нечего сказать иного, я в прежнем согласии.

   — Славно. В тебе крепок дух слова. Но вот патер Шидгер спрашивает, готова ли ты... не мешкая пойти в учение и постичь тайны священных символов католической веры, открыть свою душу для вхождения в неё молитв и псалмов?

Евпраксия замешкалась с ответом. Она считала, что вхождение в новую веру будет проще, что её приведут в храм, окропят святой водой, наденут на грудь новый крест, гам и делу конец. Ан нет, путь к новой вере шёл через тернии. Что ж, она знает, что такое терпение и упорство. Слава богу, матушка Анна достаточно о том позаботилась. Потому она готова к движению и познанию. Евпраксия улыбнулась Оде:

   — Я всё одолею, тётушка. Тебе не будет за меня стыдно.

   — Верю, достойная внучка Ярослава Мудрого, — ответила Ода и попросила пастора: — Святой отец, напомни символы веры, я же донесу их до княжны.

   — Я исполню твою волю, дочь моя. Но прежде дай знать будущей крещаемой о сути смертных грехов. И ежели есть в ней помыслы греховные, дабы избавилась от них. Упаси её Господь от корня всякого зла: гордыни и тщеславия, зависти и гнева, уныния и скупости, чревоугодия и расточительности, а с ними непослушания, чванства и ненависти.

Княгиня Ода слово в слово перевела всё сказанное пастором. И Евпраксия восприняла сие с неприсущим ей спокойствием и хладнокровием. Не было в ней ничего, о чём вещали уста старого и по всему доброго пастыря. Ответила она коротко:

   — Святой отец и вы, матушка Гедвига и тётушка Ода, дух мой не пришлёт зла.

После этих слов Евпраксии пастор и женщины о чём-то поговорили и сошлись в мнении на том, что пока нет нужды доносить до отроковицы символы католической веры.

   — Там, в Кведлинбурге, юная душа постигнет всё, что откроет ей путь в нашу веру, — закончил беседу патер Шидгер.

Через два дня солнечным сентябрьским полднем Евпраксия простилась с обитателями замка Штаден и в сопровождении неутомимой тётушки Оды, сенной девицы Милицы и верного Родиона покинула Штаден, рассталась с будущей свекровью и будущим мужем. Генрих был печален и ещё более сутул, Гедвига — бледнее, чем обычно. А сама Евпраксия хотя и улыбалась, но на глазах у неё росою выпали слёзы. Юная невеста и жених поцеловались, и Евпраксия торопливо скрылась в дормезе, дабы не затягивать грустного расставания. Уже в экипаже она вновь вспомнила, как недавно провожала в дальний путь сотского Тихона и его воинов. При них она не прослезилась, но расставание было тяжёлым. Отрывала она от всего сердца то, что связывало её с родиной. Тихону она сказала:

   — Братец, ты передай матушке и батюшке моим, что я страдаю без них, но покорна судьбе.

Путь в Кведлинбург пролегал берегом Эльбы, через Гамбург. Княгиня Ода не преминула заехать домой. И Евпраксии было приятно встретиться с Вартеславом. В замке она почувствовала себя как дома и не могла наговориться с братом. Оба они болели от потери своей родины, как болеют дети, потерявшие родителей. Спустя два дня Евпраксия и Ода отправились дальше. С ними покинул замок Вартеслав, который решил проводить сестру до обители и помочь Родиону устроиться близ монастыря. Вартеслав помог держаться княжне до последней минуты мужественно. И всё-таки страх перед будущим, перед тем, что таилось за высокими каменными стенами, за дубовыми воротами Кведлинбургского монастыря, проник в юную душу княжны. Сошла с лица улыбка, пропал жизнерадостный блеск в глазах, исчез румянец со щёк. Заметив, как в одночасье изменилась племянница, княгиня Ода прижала её к груди, тихо наговаривая:

   — Ты не кручинься, родимая. В обители ты будешь среди добрых друзей и наставников. Там есть знакомые мне девицы из хороших семей, и я сведу тебя с ними.

   — Спасибо, тётушка, я не потеряю себя.

— Я верю. Но помни: мы с Вартеславом рядом и придём на помощь, лишь только позовёшь. Я сведу Родиона с верным человеком, и они всегда донесут весть о тебе.

   — Нет нужды волноваться, тётушка. Вот только домик нужно бы купить Родиону, а там я за ним как за каменной стеной. Вернее души не сыщешь.

У ворот монастыря Ода и Евпраксия покинули дормез. К ним вышел пожилой привратник и, спросив княгиню, с чем приехали, повёл их в обитель. Погожий осенний день был ещё в разгаре, и во дворе обители княжна увидала большое оживление. Монашки в чёрных мантиях и белых накидках, словно бы и не замечая посторонних, занимались своим делом. Многие из них возвращались из сада, несли в корзинах яблоки, овощи. Евпраксия окинула взором обитель, двор: всё здесь подкупало чистотой, опрятностью, словно накануне Рождества Христова в домах россиянок. Все постройки были рубленные из толстых брёвен, двери и окна украшены резьбой. Каменная церковь выделялась на фоне множества деревьев белым полотном с кружевами. Мощные вязы и липы накрывали двор густой кроной, образовывали своды над переходными дорожками. Двор монастыря напомнил Евпраксии сельскую площадь Берестова, и у неё совсем некстати мелькнуло: «Тут есть где порезвиться».

В сей миг трижды прозвонил колокол. И монахини, как по команде, поставили корзины, где их застал звук колокола, и поспешили в церковь: наступило время полуденной мессы. Ода и Евпраксия вынуждены были ждать её окончания. Ничто не могло бы заставить аббатису Адельгейду нарушить монастырский устав. После мессы аббатиса приняла только княгиню Оду. Княжна прождала приёма на дворе до позднего вечера. Евпраксия несколько раз порывалась пойти на поиски тётушки, но какая-то сила удерживала её, и она терпеливо вынесла это первое испытание. Позже она узнает, что так было задумано аббатисой и за Евпраксией все эти часы велось наблюдение. Над монастырём поднялась полная луна, и за княжной пришли две послушницы, привели её в просторную келью аббатисы. Увидев в келье тётушку Оду, княжна хотела спросить причину того, за что подвергли её долготерпению. Но Ода приложила палец к губам и дала понять, что лучше сейчас помолчать. К Евпраксии подошла аббатиса и сухо сказала:

   — Ты достойна воспитываться в Кведлинбурге. — Проговорив это, Адельгейда поручила послушницам отвести княжну в её покой, не позволив даже проститься с тётушкой.

Лишь только за Евпраксией закрылась дверь, Адельгейда нашла нужным прояснить холодность приёма русской княжны.

   — Две недели назад Кведлинбург посетил император, и он строго наказал мне принять княжну на воспитание. Хотя он и знает, что я уже несколько лет никого не принимаю по его рекомендациям. Причину я не буду открывать, но она оправдывает меня. И княжну я бы не приняла, если бы не ты, сестра, и если бы эта девочка не была столь мужественной и богобоязненной.

   — Спасибо тебе, сестра. Я всё поняла и прошу об одном: убереги эту девочку от влияния государя, — с болью в голосе произнесла Ода.

   — Будем уповать на Господа Бога. Аминь.

Княгиня простилась с аббатисой и покинула Кведлинбург с тяжёлым сердцем. Но и у Адельгейды на душе было не легче. Ещё в тот день, когда брат приехал в монастырь и попросил взять на воспитание княжну россов, Адельгейда почувствовала, что за этим кроется некое коварство Генриха, потому как бескорыстно он никогда и ничего не делал, и всё в её груди взбунтовалось против брата. И она дала себе слово не выполнять его просьбу. Княгиня Ода заставила изменить решение. Но теперь Адельгейда на исповеди не могла бы сказать, что ожидает княжну россов в будущем, и пока не находила зашиты от неизбежных посягательств брата, может быте, на саму честь этой девочки. Чистая девочка. Она с первого взгляда пришлась строгой, почти суровой Адельгейде но душе. Когда она смотрела на Евпраксию, в груди у неё разлилось тепло материнской нежности. Но в этот миг расслабленности и тихой радости пред глазами аббатисы сверкнула адская молния, отбросила её на десять лет в прошлое и окунула в бездну.

Тогда ей минуло лишь девятнадцать лет и она купалась в счастии, потому как была любима и любила сама. И уже близился день свадьбы с прекрасным Гольдастом, герцогом Швабским. Однако ровно за неделю до венчания якобы во время рыцарского турнира в замке под Кёльном герцог Гольдаст был убит. Так сказал ей брат Генрих. Однако всё произошло по-иному. И Адельгейда догадалась, что виновником гибели её жениха был сам Генрих. Это ему, императору, герцог Гольдаст оказался неугоден, потому как давно отошёл от него и порвал с сектой николаитов, которую Генрих лелеял, как своё дитя. Как раз незадолго до намеченного дня свадьбы Гольдаст встречался с маркграфом Оттоном Нордгеймским, который уже давно вёл непримиримую борьбу с императором. Гольдаста заманили в старый королевский замок Генриха Птицелова. Там четверо рыцарей навязали ему бой, и он был убит.

Молодая принцесса не перенесла потери любимого и ушла в монастырь. Позже «верный» фаворит императора маркграф Деди Саксонский по случаю оказался в Кведлинбурге, встретился с Адельгейдой и рассказал о том, как расправились с её женихом. Оставаясь покорной судьбе, Адельгейда возненавидела брата. Шли годы, строгий бенедектинский устав монастырской жизни очистил Адельгейду от ненависти, но выветрил из неё и жажду земных радостей, каждый раз на сон грядущий затворница повторяла одну и ту же молитву: «Хвала Всевышнему. В чертог Господен войдёт тот, кто не запятнан пороком, кто твори т справедливое, храни т истину в сердце своём и не несёт коварства на языке своём, кто не делает зла ближнему своему и, отвергнув дьявола, припадает ко Христу». Адельгейда познала двенадцать степеней смирения и теперь жила ими. «Я приняла исполнить не мою волю, а волю Пославшего меня», — говорила она своей пастве.

Лет через пять после пострижения Адельгейду выбрали аббатисой. И она достойно несла свой крест, ни в чём не отступая от устава, строго соблюдаемого в прежние годы аббатисой Стефанией. Десять минувших лет, проведённых в монастыре, изменили духовный мир Адельгейды, наложили на её некогда прекрасное лицо штрихи подвижницы и страдалицы. Но её строгая, печальная зрелость осталась завораживающей, словно лик Пресвятой Девы Марии.

Чем же согрела остывшую душу Адельгейды возникшая так неожиданно перед нею Евпраксия? В этой юной княжне из далёкой России Адельгейда увидела себя, такой же юной, непорочной и не перестающей удивляться и радоваться окружающему её миру. Ещё аббатиса увидела пред собой первозданный алмаз, который нуждался в искусной огранке. «Что ж, я постараюсь сделать из этой девочки достойную супругу маркграфа Штаденского. Я уберегу её от растления. Пусть она проживёт более радостную жизнь, чем выпала на мою долю», — подумала Адельгейда и помолилась, прося у Господа Бога прощения за греховные мысли.

Позже аббатиса не разочаровалась в полюбившейся ей россиянке, Евпраксия оказалась прилежной и одарённой воспитанницей. Особенно она была довольна тем, как княжна постигала немецкую речь. Немало похвалы вознёс Евпраксии и старый приор Энегель, который учил её латыни и открывал перед нею тайны истории. Но не всё давалось Евпраксии легко — она с трудом воспринимала знания, которые касались католической церкви и символов веры. И это угнетало аббатису, порождало в её душе тревогу. Адельгейда считала, что без знания символов веры можно было крестить лишь простую смертную, но не чу, кому уготовано быть дамой императорского двора. Аббатиса день за днём вразумляла Евпраксию:

   — Ты, дочь моя, избавь себя от страха, уходя за грань православной веры, и к тебе придёт озарение. Запомни всего лишь три вселенских символа нашей веры, и к тебе придёт озарение. Помни, Всевышний хочет, чтобы в нас было Его подобие, чтобы мы были святы, как свят Он Сам.

Евпраксии не хотелось огорчать добрую аббатису и она старалась постичь мудрость католических уставов, многажды повторяла услышанное от проповедников. «Цель исповедания — Царство Божие, назначение же наше — чистота сердца, без которой никто не может достигнуть этой цели».

Княжне стало легче постигать тайны и символы католической веры, когда она одолела латинскую грамоту и прикоснулась к «Божественному писанию». Аббатиса читала в свободное время это писание вместе с княжной и поверила, что её усилия не пропали даром.

Незаметно пролетел год жизни Евпраксии в Кведлинбурге. И однажды аббатиса сказала ей:

   — Дочь моя, вижу, что ты готова принять католическую веру. Потому близок день твоего крещения. Но спрашиваю тебя: не осталось ли в тебе сомнений?

   — Матушка, я чиста в помыслах пред Всевышним и готова принять веру моего будущего супруга.

Такое признание Евпраксии несколько озадачило Адельгейду. Ей хотелось, чтобы она принимала новую веру не только ради замужества, но и осознав высоту её по сравнению с другими верами. Но аббатиса не прочитала ей нравоучения, сочтя слова Евпраксии рождением жажды покинуть стены обители. И Адельгейда не ошибалась. Евпраксии и впрямь жизнь в монастыре становилась в тягость. Ведь она общалась не только с добрыми воспитателями и наставниками, но ещё и с дюжиной воспитанниц монастыря. Они и огорчали её. Но пока княжна скрывала свои огорчения и даже не делилась ими с духовником приором Энгелем.

Крещение княжны Евпраксии приурочили к кануну Рождества Христова. Оно состоялось за два дня до праздника — 23 декабря. Евпраксии во второй раз предстояло искупить первородный грех. Она не знала, как искупляла сей грех при первом крещении, — ей тогда и годика не было, как купали её в святой купели Софийского собора. На этот раз обряд, исполняемый в монастырском храме, показался ей обыденным и ничем не смутил её. Ей не пришлось снимать одежду и входить в купель. Пастор окропил ей голову святой водой и вознёс слова о возвращении крещаемой с помощью воды в слове. Евпраксия уже постигла некоторые тайны Священных писаний православия и католичества и удивилась тому малому расхождению в обрядах православных и католиков. Говорилось в православии крещаемому о рождении верующего от воды и Духа. А ведь эта разность слов явилась одной из причин вражды священнослужителей восточной и западной церквей. Однако не тому Евпраксия удивилась больше всего. Она даже огорчилась. У неё отняли родное имя и нарекли новым. Правда, было тут и утешение. Аббатиса Адельгейда пожелала, чтобы крещаемую нарекли её именем — Адельгейдой. Что ж, это было по вере неизбежно. Ведь и раньше в крещении её назвали Евдокией.

После свершения обряда Адельгейде-Евпраксии разрешили встретиться с близкими, с женихом и за четыре дня до Нового года отпустили в Гамбург и Штаден.

— Ты заслужила сие своим примерным поведением и прилежанием, — сказала ей аббатиса, провожая в путь.

Евпраксия благодарно улыбнулась. Да, ей хотелось увидеть нареченного «ангелочка», ещё тётушку Оду и Вартеслава. В тот же час она послала Милицу к Родиону, дабы всё приготовил к утру в дорогу.