Мартовской порой, когда природа уже справляла торжество пробуждения к новой жизни, вернулся из похода великий доместик Роман Лакапин. Он вошёл в Константинополь во главе императорской гвардии как победитель в борьбе с болгарами. Но это была бескровная победа. Не было потеряно в сечах ни одного воина, да и самих сражений не было. Всё решилось мирным путём. Второй раз за многие десятилетия Болгария оказалась сговорчивой. Что повлияло на миротворческое настроение царя Симеона, неизвестно, ибо к тому было несколько побудительных причин. Наверное, главной из них стала та, что царь Симеон уже потерял воинский дух, потому как в последнее время много болел от старых ран и уже не мог даже с помощью стременных подняться в седло. Весомым поводом к миру было и то, что по Дунаю к Болгарии приближался византийский флот в сотню судов, на которых плыли почти тридцать тысяч воинов доместика Иоанна Куркуя.
К тому же венгры предупредили царя Симеона: если он пойдёт войной на Византию, то они выступят с войском против него. Дошла до Софии весть и о том, что печенежская орда движется из Днестровья к Дунаю. Лакапину было отчего чувствовать себя бодрым и уверенным в победе над Болгарией. Он был благодарен логофету дрома Тавриону за то, что его послы и посланники поработали хорошо, дали понять Болгарии, что Византия достойна того, чтобы её уважать и не бросаться с мечом и опущенным забралом в драку.
Но, отдавая должное всем названным причинам, способствовавшим замирению с Болгарией, Роман Лакапин отдавал предпочтение последней причине, которую не назвал. Её последствия проявились пока в малой степени, но оказались важнее и сильнее других. Всё случилось ещё до того, как Болгарии погрозили венгры и печенеги, а флот Иоанна Куркуя был далеко от её рубежей. И происходило это на глазах у Лакапина. Великий доместик с двумя тагмами скорыми переходами вышел далеко за Филиппополь, приблизился к рубежу с Болгарией, поставил лагерь и занял позиции там, где болгары каждый раз врывались в Византию. Три дня его войско отдыхало, и болгары не давали о себе знать. Дозоры, которые наблюдали с больших деревьев и высот за болгарской землёй, всякий раз возвращались с дежурства с коротким докладом: «В Болгарии всё тихо».
На четвёртый день этот покой был нарушен. Дозорные принесли весть турмарху гвардии Стирикту о том, что к рубежам Византии приближается отряд воинов в сто человек, сопровождающие колесницу редкой красоты с упряжкой в три пары гнедых коней. Стирикт поспешил к шатру Лакапина, доложил ему обо всём и спросил:
- Что делать, великий доместик?
- Наблюдать и ни одной стрелой не нарушать покой болгар. Пусть считают, что нас нет на рубеже. Помни, что сто воинов - это не войско.
- Верно, - согласился Стирикт и снова спросил: - А если всё-таки пойдут на нашу землю?
- Пропустить.
- Но мы ничем не рискуем?
- Ничем. Мы выигрываем. Кто бы они ни были, возьмём в плен. Если это знатные воины, потребуем выкуп. Иди, действуй, Стирикт.
Но едва Стирикт вышел из шатра, как тут же вернулся с молодым воином.
- Великий доместик, прискакал Патрокл и докладывает, что отряд приблизился к нашим холмам и разбивает стан.
- Новое дело. Они что, на своей земле? Посмотрю-ка я сам на них. Как только Лакапин вышел из шатра, стременной Кастор подвёл ему коня, подставил стремя. Лакапин поднялся в седло. За ним взлетел на коня стременной, махнул рукой, и из-за шатра выехали десять гвардейцев. Группа поскакала к холмам. До лесистого холма, куда держал путь Лакапин, было не больше двух стадиев, доскакали в несколько мгновений. Это был предпорубежный холм, и болгар на нём не было. Спешившись у подножия холма, отряд поднялся на него. На северном склоне, на высоком грабе было устроено дозорное «гнездо». Подниматься к нему следовало по лестнице. Лакапин без раздумий полез вверх. Вот и «гнездо». С него открывался вид на торговый тракт. По нему в мирное время двигались десятки купцов в ту и другую страну. Сейчас оно было пустым, а на кромке византийской земли, на последнем холме был разбит стан и высился шатёр. Над ним развевалось царское знамя.
- С чего бы это? Неужели сам царь Симеон пожаловал в гости?! - воскликнул Лакапин. - Вот уж не спишь, да выспишь.
На лестнице, поднявшись по грудь над площадкой, появился Стирикт.
- Великий доместик, что ты увидел? - спросил он.
- Царский стяг вижу над шатром, который стоит на нашей земле. Ещё крытую колесницу, вроде бы царскую.
- Так повели окружить их.
- Ну полно. Этот холм давно спорный. Болгары считают, что они на своей земле. А если нет, так выходит, что Симеон пришёл с миром. Давай-ка слезай, и я следом.
На земле Лакапин сказал Стирикту:
- Возьми десять воинов да стяг не забудь: едем к Симеону в гости.
Вскоре конный отряд в двенадцать человек подъехал к болгарскому стану, который всё-таки был разбит на византийском холме. Лакапин остановился возле шатра, и тут же перед ним возникли три воина с обнажёнными мечами.
- Уберите-ка оружие, болгары. Вы наши гости, а мы здесь хозяева. Кто у вас за господина?
Воины убрали мечи, но молчали и не двигались с места. В шатре услышали голоса приезжих, и из него вышел молодой царевич Пётр.
- Здравствуй, великий доместик Лакапин. Ты меня помнишь?
- Как не помнить, когда ты на мою внучку Марию весь вечер глаза пялил. - И Лакапин засмеялся.
- Так уж и пялил, - с лёгкой обидой произнёс Пётр. - Просто она мне понравилась. Как она там, невестится?
- Ой, рыцарь, «просто» не нравятся, с корыстью - да. Ты что, с отцом приехал? Где он?
- Здесь батюшка, в шатре, но ногами слаб, не может к тебе выйти. Заходи в шатёр.
- Ну, если желает видеть, зайду. За честь сочту. - Лакапин спешился, отдал повод подоспевшему Кастору. - Веди, - сказал он царевичу Петру.
Пётр первым пропустил Лакапина в шатёр. В нём царил сумеречный свет. Присмотревшись, Роман увидел ложе и на нём полулежащего и постаревшего царя Симеона.
- Э-э, государь, так не годится. Зачем рано сошёл с боевого коня? - пошутил Лакапин.
- Если бы не сошёл, так мы бы с тобой в Царьграде встретились: я - на стене, а ты - под стеной.
- Знаю твою удаль, чего говорить. С чем пришёл царь Симеон в Византию?
- Потому и пришёл, что обложили меня, как борзые медведя в берлоге: с одной стороны - хазары, с другой - печенеги. Да и твой Куркуй с грозной силой подходит. А главный-то в этой своре мой сынок.
Полюбуйся на него. Ни за что не пришёл бы сюда, если бы не он…
В голосе Симеона ещё звенела бравада, но сел могучий бас до тонкого младенческого голоска, как на исходе. Дышал он часто, но не хватало ему воздуха. Кашлем зашёлся. Наконец отдышался, кое-как сказал:
- Садись, Лакапин, в кресло. Ты здесь хозяин, а я - проситель.
- Что случилось, царь-батюшка? - с почтительностью к старости Симеона спросил Лакапин.
- А вот пусть царевич Пётр говорит. - Симеон обратился к сыну: - Ну так выполняй волю отца, наследник престола.
Тот недолго думая, шагнул к сидевшему в кресле Лакапину, бухнулся на колени и, перекрестившись, выпалил:
- Отдай, великий доместик, свою внучку Марию мне в жены. Свет она мне затмила!
- Вот те раз! Да ты и видел-то её единожды!
- Верно. Да с первого взгляда она вошла мне вглубь сердца. Сплю и вижу лишь её.
- Тут уж ничего не скажешь. Знаю, что такое сердечная заноза, - вздохнул Лакапин и вспомнил Зою-августу. - А твой батюшка как на это смотрит?
- Он здесь. Спроси его, великий доместик.
- Я и без спроса, отвечу. Видел твою Марию, славная девочка поднимается. - И царь откровенно, простодушно добавил: - Да ведь для меня главное не она, а ты. Сегодня стоишь позади императора, а завтра, глядишь, и рядом встанешь, в корону облачишься.
- Твоими устами да мёд бы пить, - усмехнулся Лакапин.
Но сказанное польстило ему. Выходило, что не только он видит в себе достойного соправителя, но и другие это заметили. «Спасибо, Симеон, тебе за откровенность», - подумал он, промолвил же другое:
- Хотел бы я отдать свою внучку за твоего сына, царь Симеон. Но у неё есть родитель - вот он уж решит, быть ли по-нашему.
- Да полно, великий доместик, - загорячился Симеон. - Грохнешь кулаком по столу, и не устоит твой Христофор. Он тебе не ровня.
Лакапина забавляла отважная и прямодушная речь царя Симеона. «Придётся дать согласие. Чего уж тут душой кривить. А Христофор? Он понятливый, за мной пойдёт», - решил Лакапина и повернулся к Петру:
- Твой батюшка верно сказал: моя воля над внучкой Марией царствует. Потому, чтобы не томить тебя, славный царевич, моё благословение ты услышал. Быть моей внучке твоей супругой.
- Да хранит тебя Господь, великий доместик! - воскликнул Пётр.
- Встань, рыцарь, и собирайся в Константинополь. Должно тебе там с невестой встретиться да решить всё по-божески. Пётр встал, поспешил к отцу, возле ложа опустился на колени.
- Благослови, батюшка, и ты.
- Легко отделаться думаешь, сынок. Ты поклянись на кресте, что никогда не обнажишь меча против своего тестя и против Византии.
- Батюшка, я принял эту клятву в сердце своём давно, с той самой поры, как увидел и полюбил Марию. Клянусь теперь с чистой совестью не поднимать меч на великую Византию. Мы питаемся богатством и знаниями Византии. Как же нам воевать с нею?!
Лакапин понял, что всё главное уже сказано, и хотел было подняться, но славянское великодушие не знает пределов. Неведомо когда и как на низком походном столе появились вино, кубки, закуски. Царь Симеон пригласил Лакапина к столу.
- Я помню, как чествовали меня в Царьграде, когда корону императора воздевали. Хочу и я тебя почествовать, Лакапин. Садись к столу, наполним кубки, и будет тебе моё слово.
Лакапин встал, воин придвинул к столу его кресло, и он вновь сел. Три кубка были наполнены. Их подняли и выпили с пожеланием благ.
- Ты, великий доместик Роман Лакапин, отныне моим повелением почётный князь столицы Болгарии Софии и врата в неё для тебя будут всегда открыты.
- Это для меня великая честь. К внукам в гости обязательно наведаюсь, - ответил Лакапин.
- Вот и славно. А теперь мы выпьем за сговор. Тут я сына поздравлю. Дай Бог ему ладную семеюшку заполучить.
И засиделись в полевом застолье будущие сородичи. Сумерки уже к шатру подступили. На другое утро Лакапин проводил царя Симеона в Софию. Прощались тепло, по-родственному, лишь Симеон заметил, как всегда, откровенно и просто:
- Как будешь в Софии, заходи в мою усыпальницу. Там и застанешь. - И засмеялся своей шутке.
Так Лакапин, выиграв эту «войну» без потерь - всего-то внучку отдавал в жены будущему царю Болгарии, - возвращался в столицу. С ним ехал царевич Пётр с семью воинами. В пути он встретился со своим будущим тестем Христофором, который уводил с порубежья свою гвардейскую тагму. Христофор был общительный и приветливый человек, и разговор между ними протекал непринуждённо.
- С того дня, как ты был у нас в Магнавре, я хорошо запомнил тебя и подумал, что не каждому повезёт, кто встретится на поле сечи с тобой. Славный витязь.
- В батюшку Симеона пошёл, а он бычка годовалого на спине поднимал.
- Твой батюшка неугомонный. Много крови нам попортил.
- Ныне угомонился. Из Софии везли до вашего рубежа в колеснице, теперь домой повезли. Не задержаться бы мне в Царьграде.
- Сами с Марией всё и решите, - произнёс Христофор, словно был уже не волен в судьбе дочери.
Ехали царевич Пётр и доместик Христофор стремя в стремя, природой любовались, о конных скачках завели разговор. Оба оказались знатоками лошадей. Как раз к Адрианополю подъезжали, где ежегодно, начиная с августа и до глубокой осени, проводились скачки.
- Ты не бывал на адрианопольском гипподроме? - спросил Христофор.
- Так вы не пускали, - усмехнулся Пётр.
Лакапин ехал впереди, слышал разговор Петра и Христофора. При упоминании о гипподроме, он вспомнил, как император рвался в эти края добывать воспоминания о деде. И надумал Лакапин угодить зятю, привезти из Адрианополя двух-трёх старожилов, которые служили на гипподроме и знали Василия Македонянина. Лакапин так и поступил. Он велел Христофору, проведя войско через город, остановиться с ним в рощах за посадами, сам со Стириктом и стременными отправился к епарху Адрианополя. Город ещё был похож на военный лагерь. Всё было приготовлено для отражения вражеских приступов, и воины несли бдение на стенах. Но за день до приезда Лакапина в город примчали от него гонцы и доложили епарху, что угроза нашествия болгар миновала.
Епарх Иринарх был давний знакомый Лакапина, ещё со времён императора Льва Мудрого. Он встретил Лакапина почтительно: всё-таки второе лицо в империи - и первым поздравил его с удачным разрешением военного противостояния. Он посоветовал:
- Что Филиппополь, что наш Адрианополь - страдальцы от Болгарии. Дай-то Бог, чтобы все напасти прекратились.
- Так и будет, почтенный Иринарх. Как женим царевича Петра на византийской августе, мир до конца века наступит, - весело заверил епарха Лакапин и попросил его: - Сделай приятное императору, найди двух-трёх старожилов, кто служил на гипподроме и знал Василия Македонянина.
- Найду. И что с ними делать?
- Отправь с почётом в колесницах в Константинополь. А там уж император окажет им честь.
- Великий доместик, давай поступим так. Ты сегодня мой гость. Много дней провёл в пути, потому помоешься в бане, отдохнёшь. А мы той порой найдём старожилов, снарядим им колесницу и отправим подарок с тобой. Ну как?
- Не возражаю, почтенный Иринарх. Только я ведь не один, а с царевичем Петром. Примешь ли?
- С великим почтением. Места всем хватит. А осенью не забудь приехать на скачки. Пятую годовщину без войны будем праздновать, - избавлялся от наболевших дум епарх, простоявший во главе города больше двадцати лет.
Роман Лакапин и царевич Пётр провели в Адрианополе два дня. Они и впрямь отдохнули за это время. Вечером было застолье. Иринарх пригласил знатных вельмож города на встречу с великим доместиком, и все его благодарили за предотвращение нового нашествия болгар. Лакапин сказал, что надо отметить в этом заслугу царевича Петра, который пошёл поперёк батюшки, царя Симеона. Вельможи поклонились царевичу Петру. Лакапину эта встреча с вельможами была важна, потому как ему хотелось завоевать расположение городской знати: Адрианополь был одним из трёх после Константинополя и Фессалоники крупным городом Византии.
В этот же вечер Иринарх разыскал двух восьмидесятилетних старцев, которые находились в светлой памяти и хорошо помнили Василия Македонянина, ибо вместе с ним долго служили на гипподроме. Лакапин не стал их расспрашивать о прошлом, лишь сказал:
- Почтенные Дорофей и Афиноген, вы поедете с нами в гости к внуку Василия Македонянина, Константину Багрянородному.
Старцы долго переговаривались между собой, теребили коротко остриженные бороды. Потом Дорофей с улыбкой произнёс:
- А что, внучонок нашего Василия заслуживает того, чтобы мы с тобой, Афиноген, посетили его.
- Браво, браво! Хорошо сказано! - воскликнул Лакапин.
Через день великий доместик со старцами и царевичем Петром покинули Адрианополь. Пётр всей душой рвался поскорее добраться до Константинополя. Наступил благодатный апрель. Была Лазарева суббота. Горожан с утра оповестили о том, что с бескровной «войны» возвращается с войском великий доместик Лакапин. Для горожан возвращение войска всегда было событием, но чаще таким, которое приносило печаль, страдания: войн без жертв не бывает. Тысячи горожанок выходили навстречу войску с болью в груди и с надеждой на то, что с их супругами, братьями, отцами, сыновьями ничего не случилось, что возвращаются они живыми и здоровыми. Как в старом добром мифе: улетели тридцать два сокола, столько же и вернулись. То ли не радость! То ли не повод для торжества!» И, когда войско вступило на мостовые Константинополя, его встретили бурей ликования, в котором прорывались два слова: «Слава Лакапину! Слава Лакапину!» И вдруг, как всем показалось, у самых стен Магнавра явственно прозвучало ошеломляющее: «Даёшь императора Лакапина!»
Многие сановники, близкие к Константину Багрянородному, стояли у распахнутых окон дворца и слушали ликование горожан. Был услышан и чей-то мощный призыв: «Даёшь императора Лакапина!» Он долетел и до ушей императора Константина. Некоторые вельможи поспешили закрывать окна, но Багрянородный заметил:
- Не надо закрывать окна. Мы должны знать, чем дышит народ. Этот вздох говорит о многом.
- Божественный, это просто кто-то дурачится! - воскликнул Таврион. - И ничего в этом страшного нет.
- Ты прав, пресветлый Таврион: ничего страшного, - согласился Багрянородный.
Он уже знал от гонцов, что случилось несколько дней назад на рубеже Болгарии и Византии, и посчитал, что произошло знаменательное событие. Знал он и другое: событие было вызвано стечением многих обстоятельств, потому не должно быть и героя, которого следует возносить. На месте Лакапина мог оказаться Таврион, Христофор или кто-то вовсе из малоизвестных военачальников. Случилось бы всё так же. И внучки Лакапина могло не быть, пришёл к выводу Багрянородный, на её месте была бы другая девочка, которая понравилась бы царевичу Петру.
Но произошло именно так, а не по-другому, и Лакапин оказался той звездой, которая осветила будни Константинополя. И Багрянородный счёл нужным встретить героя хотя бы на крыльце Магнавра. Он позвал Елену:
- Идём, моя государыня, встречать твоего батюшку. Он возвращается с беспримерной победой.
- Это во благо державы, Божественный, потому отдадим ему должное. Я догадываюсь о причине, остановившей болгар, - заметила Елена. - Вот только лишнее чей-то голос вознёс…
- Не переживай, голубушка. Это тоже во благо державы.
Багрянородный и Елена, а с ними десятка два вельмож вышли из народа на парадное крыльцо. В это время распахнулись крепостные ворота Магнавра и во двор въехал и небольшой отряд воинов, и дорожная колесница. Неподалёку от крыльца отряд и колесница остановились. Все спешились. Два старца выбрались из колесницы, и к крыльцу направились Лакапин, царевич Пётр, Христофор и Афиноген с Дорофеем. Стирикт и Кастор поддерживали старцев под руки.
Роман был хмур. Ему не понравился выкрик какого-то ретивого горожанина: «Даёшь императора Лакапина!» Великий доместик знал, что императору этот провокационный крик уже известен, но как он отзовётся на нём, Лакапине, можно было только гадать. Однако ничего хорошего ждать не приходилось. И всё-таки Лакапин сбросил с лица хмурость, подошёл к императору с улыбкой и поклонился.
- Рад видеть тебя, Божественный, в добром здравии. Мы вернулись с бескровной победой.
- Город возвестил нам об этом. Ты заслуживаешь всяческой похвалы, великий доместик.
- Со мной гость, царевич Пётр. Он победил батюшку и заслужил лавровый венок победителя.
- Вот как! Ну расскажешь. А это что за старцы? - И Багрянородный показал на Афиногена и Дорофея.
- Прислал тебе подарок Иринарх адрианопольский. Дорофей и Афиноген помнят твоего деда. Они вместе с ним служили на гипподроме.
- Благодарю Иринарха за такой подарок.
Константин спустился с крыльца к старцам, взял их под руки и повёл во дворец. За ними шли Елена, Лакапин и Пётр. Следом потянулись все сановники. В вестибюле появился уже выздоровевший Гонгила. Багрянородный позвал его:
- Ты, Гонгила, позаботься о славных Дорофее и Афиногене. Пусть помоются в бане с дороги, а к трапезе чтобы были возле меня.
Когда старцы с Гонгилой отошли, Константин обратил внимание на царевича Петра.
- Как здоровье твоего батюшки, царевич?
- Он уже устал от жизни, Багрянородный.
- Это верно. Сколько боевых походов перенёс, сколько сражений прошёл, ран, поди, на теле не счесть… Рыцарь он у тебя. А ты с чем приехал, царевич?
- С поклонами, с просьбой. Невесту хочу от вас получить и в Софию увезти. А на меньшее не согласен, - улыбнулся Пётр.
- Хороший повод для доброй беседы, - заметил Константин и обратился к Лакапину: - Великий доместик, выходит, царевич за твоей внучкой приехал?
- Так, Божественный. Да расставаться с Марией не хочу.
- В гости наведываться будешь. Ты на всякий случай спроси у царевича Петра, будет ли он приглашать в Софию.
Багрянородный позвал логофета дворца Прокопия. Он вмиг оказался рядом.
- Слушаю, Божественный.
- Отведи царевича в его покои. Мы с ним встретимся за трапезой.
Багрянородный, Елена и Лакапин молча направились к лестнице на второй этаж. Но, прежде чем разойтись по покоям, император сказал Лакапину:
- Нам с тобой есть о чём поговорить, великий доместик. И мы это сделаем завтра.
- Я готов к этому, Божественный. А сегодня у нас пойдёт разговор с царевичем Петром.
Так оно и было. За полуденной трапезой всё свелось к разговору семьи Лакапина и царевича Петра о его сватовстве. Будущей невесты за столом не было, и царевич хмурился. Ему так хотелось увидеть невесту! Ведь прошло почти четыре года с той первой встречи за этим же трапезным столом, а Пётр её не видит. Это ли не досада?
Между тем за столом только Лакапин диктовал свои условия, Христофор и Пётр молча соглашались с ним.
- Ты, царевич Пётр, не сердись, что невесту не показываем. Чего волноваться? Ты её видел. Сейчас она ещё краше стала. А наше условие таково: увидишь ты её завтра и мы поведём вас в храм. Там обручим вас, и вы расстанетесь, пока невеста возрастать будет: отроковица же. А как придёт время, так и обвенчаем. Теперь мы слушаем. Говори своё слово.
Пётр для бодрости выпил вина. В шестнадцать лет можно всё выложить одним духом.
- К обручению готов. Ждать венчания - тоже. Да наберусь терпения. Но вот моя, а прежде всего батюшкина просьба, и вы, родители невесты, моего батюшку должны понять. Он стар и болен и просит привезти невесту в Болгарию. Отпустите Марию со мной, милосердные родители. Будет она там подрастать на правах сестры, речь нашу познает, обычаи, нравы. И чтобы обрела она за эти годы новую родину, а не тянулась по весне к отчему гнезду. Прошу вас!
- Разумно всё это, батюшка? - спросил Христофор отца.
- Истинно разумно. Так давно поступают в некоторых европейских странах. Нам с этим тоже надо смириться. Спросите, однако, мою внучку. Сама-то она как?
- Так завтра и спросим, - ответил Христофор.
Багрянородный тоже думал о текущем сватовстве.
Он уже присмотрелся к характеру царевича Петра. Умён и мягкосердечен. Амбиций нет, не в батюшку, а, поди, в матушку. Но твёрдость уже просматривается. На своём постоять умеет. Убедил же отца, предостерёг от ссоры с соседом. Ну, как не пойти навстречу столь обстоятельному будущему царю? И Багрянородный сказал своё слово:
- Я присоединяюсь к просьбе царевича Петра. Отпустите и благословите Марию на подрастание в царской семье. И хотелось бы нам с супругой побывать на вашей свадьбе. А если понадобится, считай так, царевич Пётр, что мы с Еленой будем заглазными посажёными отцом и матерью. А теперь чарой с вином закрепим этот сговор.
И зазвенели золотые кубки. Судьба Марии Лакапин была решена.
Время показало, что её супружество было счастливым. Когда кубки отзвенели, Багрянородный встал из-за стола, велел всем продолжать трапезу, сам с Еленой позвал с собой старцев Афиногена и Дорофея и увёл их в свои покои. Он волновался. Ему предстояла беседа с теми, кто видел его деда, жил с ним рядом, разговаривал, работал, может быть, соперничал на скачках, знал до той поры, пока тот по воле случая не оказался во дворце Магнавр. Чтобы из беседы ничего не утерялось, Константин велел прислать двух скорописцев, которые служили в посольском комитете у Тавриона.
Сидели два старца за столом вместе с Багрянородным и Еленой. Стол был накрыт празднично: в вазах фрукты, виноград, на блюдах дичь, рыба, в кубках вино, чтобы беседа текла оживлённее. Багрянородный не понукал старцев к разговору. А они как выпили по кубку крепкого виноградного вина, так и повели речь между собой, забыв о слушателях:
- Ты, Афиноген, должен помнить, как мы с тобой впервые встретились с Василием-наездником, этаким божественно красивым. Он тогда со своим скакуном пришёл. А тот скакун на одра был похож!
- Горбоносый да пегий! Как не помнить, - зачастил Афиноген. - Ко мне же он к первому подошёл. На Николая Чудотворца ликом похожий. А краше-то его я отродясь никого не видел. Плечи в жердь распахнулись. «Ты, - говорит, - меня сегодня к скачкам допусти». И жеребца по горбатому носу гладит.
- С огненными глазами, - вмешался Дорофей.
- Вот-вот. «Я, - говорит, - всех обгоню. Моему жеребцу нет равных».
Не рассмотрел я как следует жеребца-то, съязвил Василию: «Разве что к хвосту последней кобылы привязать».
- Напрасно ты его, Афиноген, поджёг. Как он взъярился! Вскочил на коня без седла и по конному двору помчался. Кричит: «Я самому епарху покажусь!» А я глянул на коня-то и удивился. Видом-то неказистый, горбоносый, шея длинная, тонкая. Да поджарый, как гончий пёс. И норов, словно пар из ноздрей вырывается.
- Так ведь велел епарх Амвросий взять Василия в наездники: дескать, пусть перед кобылицами красуется. А он им всем потом свой зад показывал, как на скачки пустили…
Слушая Афиногена и Дорофея, Елена и Константин то улыбались, то смеялись. И было отчего: высвечивался перед ними лихой крестьянский парень. Умён, красив, отчаянно смел. Сказать нельзя, что нет у него силы покорить окружающих. И по рассказу дедов выходило, что через полгода службы на гипподроме, наблюдая за господами, сам все повадки перенял, в городское платье оделся, неузнаваем стал увалень деревенский.
- Щёголем заделался, - засмеялся Афиноген. - С той поры горожане и горожанки толпами стекались на гипподром: одни на его скачки полюбоваться, другие - наездником Василием… Тут-то по осени и приехал в Адрианополь на скачки сам божественный император Михаил.
- Ох, и любитель был до скачек гулёна Михаил, - снова вмешался Дорофей. - Ему столы с яствами и вином на гипподроме накрывали. Любил повеселиться. Он шёл вначале на конный двор и лошадей, приготовленных к скачкам, осматривал. Там, как я помню, и заметил Василия-наездника.
- Ты того не видел, Дорофей, как император повёл Василия к себе за стол, не слышал, как сказал ему: «Победишь сегодня в скачках, быть тебе наездником в императорских конюшнях». - «Рад такой чести, постараюсь, Божественный», - ответил Василий. «Так выпей за удачу», - велел император. «Ан нет, перед скачками даже лошадям пить вредно», - ответил Василий.
- И победил. Да как! - перебил Дорофей. - На три корпуса обошёл лучшего арабского скакуна македонский жеребец Василия. Вот чудеса-то когда наступили!
- Выходит, что увёз император моего деда в Константинополь? - спросил Багрянородный.
Посерьёзнели деды, и Афиноген весомо сказал:
- На роду у него было написано так. Знамение видели над его домом сельчане: сидел Василий Македонянин на царском троне и корона сверкала на его голове. А увезти-то увёз Василия император Михаил - так ведь себе на поруху. Василий-то в Константинополе небо всем затмил своими подвигами.
Как понял Константин, старцы поведали ему все, что знали о его деде, что накопилось в воображении. Но Багрянородному показалось, что жизнь Василия превращена ими в миф, притом в героический. Они обоготворили своего героя и придумали многое из того, чего не было на самом деле. Но Багрянородный всё простил им, всё принял к сердцу. Лишь значительно позже он узнал, что тот период жизни Василия Македонянина был совсем иным - суровым и подчас жестоким. Тем не менее в своём сердце Багрянородный сохранил рассказ старцев Афиногена и Дорофея таким, каким его записали скорописцы. Но Багрянородный ещё раз понял, что ему необходимо увидеть самому, в какой обстановке жил его дед. Он должен побывать в селении, где вырос дед, в конюшнях, где тот работал, на гипподроме, где участвовал в скачках. Он должен уловить запахи всего того, что окружало деда Василия.
Проводив старцев на отдых, Багрянородный и Елена ещё долго сидели за столом, пересказывая всё услышанное, и картины прошлого деда Василия становились сочнее.
Но минувший день остался в памяти Елены и Константина не только приятной беседой со старцами Афиногеном и Дорофеем. Как ни хотели они не вспоминать неприятное, но громовый крик какого-то недруга Багрянородного: «Даёшь императора Лакапина!» - напоминал им о себе. Супруги вспомнили об этом крике в одно мгновение, независимо друг от друга. Эти три слова высветились перед ними в первые же минуты молчания, и возникла необходимость поговорить об этом, сделать какие-то выводы. Почему это вдруг кому-то захотелось увидеть на троне Лакапина? И чем византийцам неугоден он, Багрянородный?
В шестнадцать лет пылкое воображение видит в пламени свечи вселенский пожар. Но блистающий умом Багрянородный сумел отмести в сторону всякую горячность и подумать здраво о том, как совместить крик одинокого глашатая с реальной жизнью империи. Багрянородный и Лакапин - кто они для державы? Первый - Богом данный император. Он получил от отца трон в наследство. Это высшее законное право быть главой империи. «Ты вознесён на трон Богом. Подданные принимают тебя по Божьему велению». А второй - Лакапин?
Отец сидящей с ним рядом супруги Елены. Ещё хороший человек, умелый полководец, честный, не алчный. Но всего этого мало, чтобы быть императором. Человеку, стремящемуся захватить трон силой, таких положительных сторон характера даже не нужно. Зачем добродетели деспоту или диктатору? Но Лакапин под это мерку не подходил. Константин вспоминал о Лакапине другое. Он вознесён на пьедестал великого доместика не случайно. Он был блестящим адмиралом флота. Он командовал армиями и всюду показывал себя с лучшей стороны. Он любим воинами, может быть, народом. А почему бы не любить человека, который принёс мир в державу, предотвратив войну с Болгарией? А какие они разные люди. Багрянородный и Лакапин! Первый рвался в Адрианополь, чтобы удовлетворить честолюбие, написать миф о деде Василии. Второй же помчался туда, чтобы предотвратить пожар войны и сделать это даже, может быть, ценой своей жизни. И получалось, что законный наследник трона во всём проигрывал Лакапину, подспудно вынашивающему мечту о троне, претенденту на него.
«И как же теперь быть? - зашёл в тупик Багрянородный. - Кого спросить, с кем посоветоваться?» И Константин посмотрел на Елену молящим взглядом.
- Как ты на всё это смотришь, пресветлая? Кому из нас двоих - мне или Лакапину - быть императором? Может быть, и впрямь уступить место твоему отцу, ибо он достойнее меня?
- Не гневи Бога, Багрянородный. Не думаю, чтобы великий доместик счёл себя выше, чем он есть. Конечно, быть кесарем из ста вельмож разве что один откажется, убогий умом и честолюбием. Ты спроси великого доместика сам, погляди в глаза. Ты проницателен и увидишь в них всю правду.
- Утром мы так и поступим. Мы поговорим с глазу на глаз. Знай, моя пресветлая, что я о себе думаю. Мне никогда не быть государственным мужем. Меня влечёт история, сочинительство. И я молю Бога об одном - о том, чтобы твой батюшка был честным и добросовестным соправителем. Я готов поделить с ним трон. И ты меня не суди за подобную уступчивость. Вот проживём с тобой жизнь, и ты узнаешь, какой я на самом деле.
- Божественный, ты меня пугаешь. Ты говоришь, как незрелый отрок. Встань над собой выше. Ты император от Бога, и я знаю, что ты сильный и мужественный.
- Спасибо, преславная. Дай я тебя обниму, и нам пора на супружеское ложе.
Елена прижалась к Багрянородному и замерла. В ней пробуждалась любящая женщина. И где-то в глубине души она призналась себе и согласилась с тем, что сказал о своей личности Багрянородный. Да, он может уступить полтрона её отцу, если тот не потребует большего. «А ведь так и будет. Они на всю жизнь останутся друзьями», - мелькнуло у Елены нечто провидческое. Но завершила она свои умные размышления весьма просто: «Поживём - увидим».
У Романа Лакапина в этот вечер и ночь тоже немало времени ушло на размышления. Он был очень недоволен тем, что какой-то негодяй громовым голосом воскликнул: «Даёшь императора Лакапина!» Это полоснуло его словно ножом по сердцу. Он обозвал того негодяя провокатором и теперь думал о том, как бы не дать какими-то неосторожными словами и действиями повода Багрянородному судить его за посягательство на трон. Он хотел оставаться предельно честным служителем императора. Вместе с тем он сознавал свою силу и способность привести Византию к процветанию, совершить благополучные войны, расширить пределы державы. И он был уверен, что с такими блестящими полководцами, как Иоанн Куркуй и молодой Варда Фока, ему по силам расширить империю до рек Тигра и Евфрата, чтобы там не было непрерывных кровопролитных стычек, не разорялись города и селения южных провинций. Он хотел, чтобы Багрянородный отдал себя без помех нужному сочинительству, писанию истории Византии и других стран. А по-иному, если он будет править империей и урывками прикасаться к любимому делу, у него ничего не получится: останется он посредственным правителем и ещё более посредственным сочинителем. Всё это понимая, Лакапин решил не предпринимать каких-либо действий, чтобы подменить императора.
И получалось так, что к утреннему разговору с императором Лакапин вовсе не был готов. Он не находил слов, чтобы отмести от себя злостный выкрик, не знал, как выразить своё стремление служить империи бескорыстно. И выходило так, что у него не было желания встречаться с императором и затевать с ним разговор, чреватый непредсказуемыми последствиями. В конце концов Лакапин решил ни в чём не оправдываться, во всём согласиться с юным императором, полагаясь на его лесть.
И произошло так, что встреча, состоявшаяся перед утренней трапезой, была самой короткой, какие у них раньше случались. Сказали они друг другу всего по несколько малозначащих слов и сошлись на предложении Лакапина привлечь «третейского судью».
- Божественный, послушай меня. Как обручим Марию и Петра да проводим их, так поедем к твоей матушке. Пусть она и решит за нас, как нам стоять в этом мире: бок о бок или по-иному.
Константин благодарно улыбнулся, тронул Лакапина за руку и сказал:
- Ты хорошо придумал. - И тихо добавил: - Мы оба соскучились по Зое-августе.