Вернувшись с Пелопоннеса, Багрянородный взялся за приведение своего сочинения о Василии Македонянине в окончательный вид. Хронист Акрит нашёл ему двух лучших каллиграфистов. Каждый день после утренней трапезы Багрянородный приходил с ними в библиотеку и там читал им своё сочинение со скорописных листов. Они же, как близнецы-братья, лист за листом, чётко, красиво записывали на пергаментах «Жизнеописание Василия Македонянина».
Божественного никто не беспокоил. Лишь иногда приходил Лакапин, и тогда каллиграфы работали самостоятельно. А Багрянородный занимался государственными делами. Чаще других приходила в библиотеку Елена. Она то сидела где-либо и читала «Илиаду» и «Одиссею», то помогала супругу читать каллиграфам текст скорописцев. Но однажды литературная работа была на несколько дней прервана. За утренней трапезой Роман Лакапин сказал Багрянородному:
- Божественный, у меня семейные неурядицы. Мне надо с тобой посоветоваться, как моей семье жить дальше.
- Я готов тебя выслушать, преславный басилевс.
- Так сразу после трапезы и поговорим. Если не возражаешь, мы пройдём в Юстинианову храмину.
Этот большой круглый зал, с широкими окнами и двумя дверями, был составной частью Магнавра и предназначался для уединения императоров для интимных бесед с кем-либо. Был в зале и тайный выход. Его знали только императоры. Двери строго охранялись, и никто из посторонних не мог проникнуть в храмину, подслушать разговор. Багрянородный с первых дней стояния на троне любил бывать в храмине, посидеть в ней у аквариума, покормить рыбок, получить новости от служителя в секрете, не боясь, что их подслушают.
Два императора встретились у стола, на котором всегда лежали в вазах свежие фрукты и виноград, стояли золотые кубки и кувшин с вином. Они уселись в кресла, и Багрянородный сказал:
- Слушаю тебя, преславный Лакапин.
- Божественный, я пребываю в смятении от семейных неурядиц.
- Что случилось?
- Меня угнетают сыновья. Я не знаю от них покоя. Хочу избавиться от Стефана и Константина, послать их служить в войско или на море, но они не желают. Требуют того, чего недостойны.
Багрянородный чувствовал искреннее душевное беспокойство Лакапина, пытался понять, почему Романа беспокоят сыновья, но безуспешно. Тогда он спросил:
- Чего же они требуют?
Лакапин тяжело вздохнул, опустил голову и долго сидел молча, думая о том, что если он скажет о желании сыновей, то Багрянородный может пойти им навстречу. Сам Лакапин того не хотел. Однако его угнетала двойственность положения. Если он захочет исполнить желание сыновей, то они его возненавидят - такой уж у них нрав. Но ещё больше боялся он того, что, добившись желаемого, они будут биться за то, чтобы получить самый лакомый кусок в империи. И у его боязни было основание. Пауза затянулась, Лакапин отпил глоток вина и, тяжко вздохнув, сказал:
- Они требуют от нас с тобой царских титулов.
- И не больше? - без удивления спросил Багрянородный.
- Пока да, не больше, - ответил Лакапин. - Но говорят же, что аппетит приходит во время еды.
- Это верно. И что ты предлагаешь? Может, завоевать для них какие-нибудь царства в Африке? - улыбнулся Багрянородный.
- Я ничего не предлагаю, поверь мне, Божественный. Но не могу же я им сказать, что ты восстанешь против их желания. Да и зачем тебе надевать на шею хомут, изготовленный недругами!
- Так уж и недругами?
- Выродки они! - в сердцах выговорил Лакапин. - Вот им моё благословение. Повзрослели, а ума не прибавилось.
Багрянородный пока ещё был бездетным и не мог здраво судить о том, какие дети у Лакапина, а их было пятеро. Он имел право произнести весомое слово только о своей супруге Елене. Но здравый смысл подсказывал, что следует познать характеры Стефана и Константина, чтобы не загнать болезнь внутрь, потому как лечить её будет трудно. Надо думать, что старшие сыновья Лакапина Христофор и Павел довольны избранным жизненным путём: один уже командует императорской гвардией, другой посвятил себя служению Богу. Он священник и, даст Бог, до митрополита дорастёт. И Багрянородный пришёл к мысли, что пора выбираться из лабиринта, да и путь к тому увидел.
- Вот что, преславный. Не нужно маяться болью, которую можно вылечить. Если ты считаешь, что тебе будет легче жить, когда они получат царские титулы, то давай так и поступим. Нет, тогда…
- Лучше бы отказать. Об империи надо думать. Они не принесут ей никакой пользы, озабоченные скачками да увеселениями. А с другой стороны, они меня загрызут, и уж лучше отступиться от них.
Божественный видел, что страдания Лакапина стали глубже. Глаза у него были тусклые, и это явственнее, чем что-либо иное, выдавало его болезненное душевное состояние. Выходило, что ему, Багрянородному, необходимо было помочь соправителю обрести твёрдость духа. И он нашёл такую возможность.
Было ранее решено, что Роман Лакапин сам возглавит большой морской поход к берегам острова Крит. Пришло время наказать критского пирата Льва Трипольского, освободить остров от его тирании, а с Критом и другие острова Адриатического моря, и оградить побережья от вторжения этого пирата. Поход готовился основательно. На остров Родос уже были перевезены тридцать тысяч воинов из азиатской армии Иоанна Куркуя, и сам Куркуй должен командовать этими силами. Багрянородный надеялся на успех похода на Крит и, чтобы взбодрить Лакапина, внести в него душевное равновесие, сказал:
- Вот о чём я думаю, преславный. Империя не пошатнётся, если в Магнавре, кроме нас с тобой, появятся два царя. Такое уже было. Тебе же нужно твёрдое самообладание, чтобы вести флот к Криту. Сейчас для нас важнее всего уничтожить силы пирата Льва Трипольского. Или что не так мною сказано?
- Спасибо, Божественный, других слов я от тебя и не ожидал.
- А затем и в Софию тебе надо ехать. Тебя, князя Софийского, приглашают на свадьбу, а не Христофора и Павла.
- Я уже посетовал было на Петра, с чего бы это он меня зовёт, а потом подумал, что Пётр правильно поступил: ему не с Христофором жить в мире, а с тобой да со мной.
- Добавлю к нашей беседе одно; так и скажи своим сыновьям, что после похода на Крит и поездки в Софию будем решать их судьбу. Пусть набираются терпения.
В тот же день Роман Лакапин в своих покоях учинил разнос сыновьям Стефану и Константину. Жена его, Мария, хотела было заступиться за них, но и ей досталось:
- Не твоё это женское дело вмешиваться в государственные дела. Они с какой стати рвутся к царским коронам? Да для того, чтобы жить сладкой и вольной жизнью. Скачки, гулящие девицы, а там дойдёт и до заговора против отца родного. Вон Христофор и Павел служат усердно и благонравно, и никаких забот о них у нас с тобой нет. А эти?… Ну, погодите, заставлю вас в поте лица хлеб добывать. Вот епарху Константинополя помощник нужен, так мы тебя, Стефан, к нему и приставим. А ты, Константин, будешь логофетом царских конюшен. Прокопий сгонит с тебя жир.
- С чего бы это?! - возмутился могучий, раньше времени полнеющий Константин. - Я ведь буду со временем царём. Да ты не пугай нас, батюшка, службой. Мы не из пугливых.
- Испугаетесь, как не дам благословения венчать вас.
- Дашь, батюшка, дашь. Мы же знаем, что ты нас любишь, - заявил Стефан. Он умел быть льстивым. - Ты же у нас самый лучший.
Лакапин и впрямь любил своих сыновей - всех четверых. Но он хотел от последних двух большего, чтобы они в чём-то были похожи на него. Но ни Стефан, ни Константин не унаследовали черт его характера. Как тут прикипеть к ним всей душой?
Было Лакапину до боли обидно, что сыновья ни словом не поддержали его дух, когда узнали, что он поведет флот на пирата Льва Трипольского, не просились с ним в поход, как этого добивались Христофор и Павел. А в Болгарию будут рваться как оголтелые. Да и почему не стремиться, если там предстоит веселье, торжества, красивые девицы?
Слух о предстоящем короновании Стефана и Константина титулами царей вскоре дошёл до патриарха Николая Мистика. Зная их праздный нрав, тягу к прелюбодеяниям, леность мысли, непочтение к церкви, патриарх восстал против них и сказал, что закроет все храмы, но не пустит их к алтарю, не вознесёт над ними царских корон. Николай Мистик уже достиг преклонного возраста и поэтому не боялся тех, кто держал власть. Ещё не ведая подоплёки событий, Николай Мистик обвинил Романа Лакапина в том, что он сам прорвался к трону и сыновей за собой тянет. «Анафему пошлю им!»- кричал Николай Мистик в душе и не преминул-таки встретиться с Константином Багрянородным и высказать все, что думал о младших сыновьях Лакапина.
Был день Святой Софии Премудрости, чтимый праздник константинопольских христиан. В этот день Багрянородный и Елена приехали в Святую Софию помолиться на торжественной литургии. Службу вёл сам патриарх Николай. Он ещё не знал, что это его последнее богослужение. Императора с супругой он встретил на паперти, благословил их и провёл к креслам близ амвона, где всегда сидели императорские особы во время долгого богослужения. Патриарх, как всегда, вёл службу усердно, но от длительного хождения почувствовал в ногах неодолимую тяжесть. С помощью служителя он ушёл в ризницу. Его усадили в кресло. Он ощущал, как слабеют его силы. Вот уже и руку не может поднять, чтобы перекреститься, и дышать уже нечем. Теряя голос, он попросил дьячка позвать в ризницу императора. Когда Константин пришёл, Николая напоили святой водой, и ему стало легче. Он мог ясно сказать то, что позже обрело пророческую силу. Константин сел рядом, взял его слабеющую руку.
- Святейший, ты звал меня, и я перед тобой.
- Слушай, что скажу, сын мой. Известно мне, что вы с Лакапином намерены венчать царскими титулам его сыновей, Стефана и Константина. Умоляю вас, не делайте этого. Они аспиды ядовитые, их укусы будут смертельны.
- Святейший, мы будем уповать на Бога и на то, что он изменит их нравы. Пойми нас: слово сказано, дело должно быть исполнено.
- Тебя не виню: ты делаешь это от доброты душевной. Романа тоже не вини: он желает детям блага. Но это не дети, а аспиды. Шлю им анафему!
Патриарх перекрестил перед собою пространство, произнёс «аминь», рука его упала, глаза закатились, и он впал в забвение. Жизнь ещё теплилась в нём, но её жар, словно уголёк под пеплом, угасал с каждым мигом.
Багрянородный присел с ним рядом и взял его руку, пытаясь согреть её. Пришла Елена и тоже села рядом, взяла другую руку. Так они и просидели до поздней поры, не заметив, что в ризнице собрались все священнослужители собора… Когда близко к полуночи жизнь в патриархе угасла, прозвучал сам по себе колокол - так говорили потом служители храма и многие горожане.
Константин и Елена в эту ночь осиротели, потеряв духовного отца. Возле него протекли все годы их жизни. Он крестил Константина, венчал его императорской короной, возносил над ним и Еленой супружеские венцы. Вспомнили Константин и Елена, что мать императора, Зоя-августа, - племянница патриарха, и послали в ночь за ней колесницу и воинов, чтобы привезти её в столицу к панихиде по усопшему. Всю эту ночь молодые супруги провели в храме Святой Софии. Они выплакали все слезы, и к утру их увели из храма беспомощными от горя и усталости.
Братья Стефан и Константин в дни после смерти Николая Мистика и до сороковин не досаждали отцу о короновании. Ждали, когда те, кто слышал, как патриарх послал им анафему, забудут об этом. Младший Константин утешал старшего:
- Ладно, брат, потерпим, не грешить же. А позже наверстаем потери.
Стефан был неукротимее.
- Да если бы не я, ты вовсе отказался бы от короны, - упрекнул он брата и в запальчивости бросил тень на отца: - Это наш батюшка ничем не стеснялся, шагая к трону. Какое мне дело до траурных дней! Дали согласие венчать, так пусть и вершат обряд во Влахернском храме. Павел и исполнит. Так завтра и скажу батюшке.
Однако венчание братьев царскими коронами волей обстоятельств было отложено на неопределённое время. Ранним августовским утром в Магнавре появились служащие в секрете купцы Диодор и Сфенкел. Они ходили на своей скедии в Критское море, там на острове Карпакос перекупали сушёные финики. Они предстали перед Лакапином.
- Только мы вышли в море из бухты, как нас окружили с десяток фелюг. У нас и оружия-то два меча да весла, - рассказывал Диодор Лакапину. - Они же, критские пираты, вскочили на судно и весь наш товар в свои корыта покидали. И парусину забрали - дороже фиников.
- И что же дальше? - спросил Лакапин разгорячённого купца.
- Дальше самое главное. Кричат они между собой: «Давай, давай, грузи скорее. На Лемнос спешить надо, раньше Льва Трипольского там быть! Разгрузиться да умотать, не то он на свои кумбарии посадит и воевать заставит! А воевать с византийцами я не хочу, голову жалко».
- Выходит, что и на Крит нам не надо идти, если Трипольский собирается к Лемносу. Но это же у самого пролива в Мраморное море, это путь к столице? - обеспокоенно произнёс Лакапин.
- Похоже, что так и прицеливается, - отозвался Диодор.
- Скажите, купцы, успеем ли мы подойти к Лемносу раньше корсар?
- Вряд ли. Но будет лучше, басилевс, нагрянуть на них, как встанут на якоря у Лемноса. В любом случае нужно спешить.
- По-иному и быть не может, - поддержал Диодора Сфенкел.
Роман Лакапин, забыв о всех прочих делах, начал вплотную готовиться к походу против Льва Трипольского. Он распоряжался уверенно, давал ясные и разумные указания, и по его воле заработала без сбоя подготовка к безотлагательному походу. В крепости Абидос и Сеет, расположенные на западной оконечности пролива Дарданеллы, были посланы восемь тысяч воинов, чтобы защитить вход в пролив.
Снаряжение почти ста дромонов и полсотни памфил закончили за три дня. Почти двадцать пять тысяч гребцов сели за весла. На судах расположились без малого пятьдесят тысяч воинов. И флот, которым командовал сам император Роман Лакапин, двинулся в Эгейское море, к острову Лемнос.
А за два дня до отплытия вечерней порой в покоях Лакапина произошло жестокое сражение между отцом и сыновьями Стефаном и Константином. Вернувшись из бухты Золотой Рог, усталый и раздражённый досадными мелочами сбора в поход, Лакапин сказал сыновьям:
- Смотрю на вас, и мне кажется, что вы спите на ходу. Неужели вы не видите, что империя готовится к войне, что войска и флот через день-другой выйдут в море? Почему бы вам не возглавить хотя бы один дромон вдвоём или по памфиле?
- Как их возглавить, мы не знаем, - ответил Стефан.
- Откуда вам знать?! Вас никто и ничему не учил, выходит! А почему? - распалял себя Лакапин. - Да потому, что вы с малых лет отлынивали от всякого учения!
- Но, батюшка, достаточно того, что ты во всём преуспел. А нам-то, твоим детям, зачем, - ухмыляясь ответил Стефан, зная, что таким ответом приведёт отца в ещё большее раздражение.
Так оно и было. Лакапин, всегда сдержанный, спокойный, взорвался окончательно:
- И что же, выходит, вы на моей шее всю жизнь будете сидеть?! И короны для того требуете, чтобы властвовать над отцом!
- Ты нас обижаешь, отец, мы тебя чтим и любим, - ответил флегматичный Константин.
- Ну так вот вам моё последнее слово: быть вам при коронах, если пойдёте в морской поход простыми воинами. Знаю, что драться вы умеете. Не пойдёте, не видать вам корон.
Братья не произнесли в ответ ни звука. Молча закончили трапезу и, поклонившись отцу и матери, ушли из-за стола. Лакапин знал эту манеру сыновой: не проявлять до конца протест, но поступать по-своему.
На другой день братья не пришли во Влахернский храм, где вершился молебен в знак благополучного похода на корсар. Лакапин досадовал на сыновей до такой степени, что забыл, какую молитву надо читать. И в течение всего дня он не видел сыновей, да и некогда было искать их. Лакапин думал вечером встретить и в последний раз предупредить Стефана и Константина, что, если они не пойдут в поход, он отвергнет их как сыновей.
Наступил день отплытия в поход. Чуть свет в покое Багрянородного встретились два императора, чтобы пожелать друг другу успехов - одному в походе, другому благополучия в управлении державой.
- Не знаю, когда свидимся, Божественный. Об одном прошу: не давай воли моим сыновьям Стефану и Константину. Звал их в поход, а они скрылись, даже проститься с отцом не явились.
- Могу тебе только посочувствовать, преславный. В море береги себя. Знаю твою отвагу; сам на абордаж пойдёшь.
- Где уж там? Старею. Вон с сыновьями не справляюсь.
Так и расстались два императора: один, уходя в поход на отчаянного критского корсара Льва Трипольского, другой - с желанием достойно постоять на высоком посту басилевса.
Роман Лакапин покинул Магнавр с тяжёлым чувством обиды на младших сыновей. Но старшие, Христофор и Павел, почтили отца своим вниманием. Они проводили его до бухты Золотой Рог и пожелали благополучного возвращения. Ко всему прочему Христофор добавил:
- Ты, батюшка, не беспокойся за Стефана и Константина. Мы их тут поучим уму-разуму.
С тем и отплыл Лакапин не лёгкой скедии к дромону «Никея», головному кораблю флота. Он поднялся на корабль, и гребцы вывели его в Мраморное море. За ним потянулись десятки дромонов и памфил, которые стояли на рейде близ бухты Золотой Рог. На корабле Лакапин почувствовал себя как в родном доме: вся его молодость прошла в море, он дослужился до адмирала флота, провёл ряд удачных сражений с теми же корсарами.
Вскоре Константинополь скрылся в туманной дымке. Лакапин прошёл на нос корабля. Ему надо было успокоиться, привести свои чувства в порядок. В последнее время он не ведал покоя и только благодаря своей большой физической силе и выносливости в минувшие дни не чувствовал усталости. Теперь она явилась, но постепенно сходила под влиянием убаюкивающего плеска волн о борт корабля. Лакапин отрешился от всего мира, видел перед собой лишь морскую гладь и даже не думал а том, что впереди, может быть, его ждёт жестокое сражение с грозным корсаром Средиземного моря Львом Трипольским.
Сколько времени так простоял Роман Лакапин, неведомо. Ни кто не посмел помешать его уединению. И вдруг он услышал за спиной лёгкий кашель - так поступают, если хотят дать о себе знать. Лакапин повернулся, и каково же было его удивление, когда он увидел перед собой своих сыновей Стефана и Константина. Они улыбались. А у него не нашлось слов, чтобы спросить их, как и зачем они оказались на корабле. Было всё понятно без слов. Сыновья стояли перед ним в морском одеянии и при оружии. Лакапину сжало горло от подступившего комка нежности, он шагнул вперёд и обнял сыновей.
- Вы меня утешили, - только и сумел произнести Лакапин.
- Так ведь мы тоже хотим защищать от врагов нашу державу, - ответил Стефан.
- Спасибо. Теперь идёте в мою каюту, я голоден. И мы выпьем по кубку вина за ваше благоразумие.
Миновало более суток, как корабли покинули бухту Золотой Рог и прошли Мраморное море без остановок и при попутном ветре. Они одолевали уже последние сотни стадиев пролива Дарданеллы. Приближалась крепость Абидос, сооружённая на высоком левом берегу пролива, позади осталась правобережная крепость Сеет. До Лемноса оставалось чуть больше трёхсот стадиев. Отдохнувший Роман Лакапин, взбодрённый тем, что рядом с ним два сына, перед подходом к Лемносу думал лишь о том, как одолеть Льва Трипольского.
Бывший адмирал знал истину: морские сражения как выигрывают, так и проигрывают флотоводцы. И никак нельзя винить воинов в случае неудач. И приближался час, когда истина проявится. Едва корабли вышли из пролива, как пришло время приводить в движение задуманный ход сражения. Лакапин собрал всех командиров кораблей и воинских частей и изложил им свой план. Он был прост, в чём-то рискован, но благодаря своеобразию внезапного нападения сулил успех.
- Главное для нас - узнать, когда корсары подойдут к острову Лемнос, а затем внезапным ночным наступлением ошеломить их и, не дав прийти в чувство, уничтожить. Их можно будет загнать на остров и там добить. Ни одно судно не должно уйти в открытое море. Пусть Лемнос будет памятником над могилой корсар.
Всё изложив, Лакапин велел послать в разведку несколько лёгких судов. Когда в эту разведку вызвались идти его сыновья, Лакапин не стал возражать. Ему даже было приятно знать, что Стефан и Константин, не прячась за спину отца, рискуя своей жизнью, идут на самое важное дело. Лакапин лишь предупредил их:
- Будьте внимательны. Не рискуйте жизнью напрасно. Я благословляю вас на ратный подвиг.
Отправив лёгкие суда на разведку, флот византийцев подошёл к малому гористому острову Имброс и, встав за ним, затаился. Ждали разведывательные суда больше суток. Наконец первыми появились на своей скедии бывалые спафарии Диодор и Сфенкел. Они поднялись на «Никею», и Диодор доложил императору;
- Басилевс, мы видели, как корабль Льва Трипольского пришёл в юго-западную бухту Лемноса, а в ней уже собралось больше ста кумбарий, галер и фелюг.
- Сколько времени провели в пути от острова? - спросил Лакапин.
- Четверть дня. Большие суда пройдут быстрее, - ответил Диодор.
- Что ж, с наступлением сумерек мы выходим, - решил Лакапин и осведомился: - Не видели скедии с моими сыновьями?
- Нет, басилевс. Они ушли от нас к югу, - ответил Сфенкел.
Лакапин молча покачал головой и подумал о том, чтобы сыновья не наделали каких-либо глупостей.
Ждать их он не мог: надо было вести флот, чтобы к полночи подойти к Лемносу. Трудное дело предстояло морякам. Плавание ночью при такой скученности судов грозило непредсказуемыми последствиями. Но ради успеха в сражении приходилось чем-то рисковать.
Как только солнце скрылось за мелким горизонтом, Лакапин отдал команду двигаться к цели. Вскоре армада покинула временное пристанище за островом Имброс и двинулась к Лемносу. Паруса были опущены, двигались на вёслах. В пути к армаде присоединились все скедии, уходившие на разведку. Была среди них и скедия, на которой плыли Стефан и Константин. Правда, отец до конца сражения так и не узнал, что его сыновья вместе с другими воинами приняли участие в сече против корсар.
Армада приближалась к острову Лемнос словно великий чёрный призрак. Вскоре возник и остров, как морское чудовище, спящее на гладкой поверхности вод. Корабли шли тихо, даже не было слышно падения капель с весел. Никто в эти часы из воинов и гребцов не разговаривал. Каждый понимал, что любой звук мог долететь до острова, до бухты, в которой стояли суда корсар, и тогда не произойдёт никакого неожиданного нападения на врага, предстоит жестокая и упорная схватка. Корсары умели сражаться даже с сильным противником.
И всё же суда шли не вслепую, между ними была связь. С кормы каждого судна мгновенно посылались идущему за ними световые сигналы. Их улавливали, и команды, заключённые в них, передавались дальше. Так вскоре последовала команда идти на корсар развёрнутым строем, и она была принята на всех дромонах и памфил ах. Они стали медленно разворачиваться веером, охватывая бухту по всему выходу в море. Памфилы пошли от дромонов влево и вправо к берегу. С них уже на мелководье спускались воины, которые шли в воде к чернеющему береговому склону. Воинам на суше вменялось в задачу не дать пиратам уйти вглубь острова. Всё было задумано так, чтобы взять корсар Льва Трипольского в хомут и заарканить их.
Наступал рассвет. Уже можно было различить, где свои, где чужие. И в это время прозвучало три удара в медный гонг. Его звуки достигли всех кораблей, и воины, стоящие у бортов с луками, вознесли в небо боевой клич. Корсары в панике просыпались, бежали к бортам судов. Тут их встречали тысячи стрел. Стрельба из луков становилась всё более меткой и продолжалась несколько минут.
А потом не меньше полусотни мощных дромонов с дубовыми носами, окованными железом, двинулись таранить пиратские суда. И десятки их были раздавлены в тесноте бухты и тонули вместе с корсарами. В их стане поднялась паника. Только на мощном корабле Льва Трипольского корсары готовились к защите. К «Горгоне» Трипольского приближалась «Никея». Роман Лакапин жаждал захватить в плен грозу Средиземноморья живым. «Никея» подошла к «Горгоне» вплотную, и две сотни русов императорской гвардии ворвались на палубу пиратского корабля. Завязалась упорная сеча. На помощь воинам «Никеи» подоспели воины с «Ахиллеса», приставшего к «Горгоне» с другого борта. Отважных корсар охватила паника, они прыгали за борт, ища спасения в море. Лишь сам Трипольский сражался истинно как лев о небольшой группой преданных ему пиратов. Но все они были обречены на гибель, потому как сдаваться не думали.
Мардарий и Прохор дрались плечо к плечу. Прохор первым увидел главу пиратов. Он тут же крикнул:
- Мардарий, вон наша с тобой добыча. Там Лев Трипольский!
- Ох, достать бы зверюгу! - воскликнул Мардарий.
- Да наш же он! - успокоил друга Прохор. Вооружённые каждый двумя мечами, они прорубали себе коридор, не спуская глаз с корсара Льва, и добрались до него, окружённого десятком пиратов. К Прохору и Мардарию придвинулись ещё несколько гвардейцев. И вот уже Лев Трипольский перед Прохором и Мардарием. Размахивая мечами, Прохор крикнул:
- Мы тебя запомнили на всю жизнь! Получи же от нас за то, что продал пелопонесскому сатрапу!
И Прохор с Мардарием обрушили град ударов на Льва Трипольского. Он сопротивлялся недолго. Мардарий отрубил ему руку с мечом, и в тот же миг два друга вонзили в него свои четыре меча, подняли на них тело и перебросили его за борт.
Той порой тысячи пиратов сумели-таки выбраться на берег и ринулись вглубь острова. Но и там их поджидала смерть. Вначале они были встречены выстрелами из луков. В них стреляли почти в упор, и промахнуться было невозможно. Потом противники сошлись с обнажёнными мечами. Силы, однако, были неравными, византийских воинов было больше, к тому же среди них оказалось около восьми тысяч воинов Иоанна Куркуя, которые отличались отвагой, силой и искусством рукопашного боя. Вскоре пиратов стали теснить к воде, и, спасая свою жизнь, они бросали оружие и поднимали руки. Когда солнце поднялось в зенит, битва в бухте и на берегу завершилась полной победой войска Романа Лакапина. Позже хронисты записали: «Критский пират Лев Трипольский был уничтожен в морском сражении при Лемносе».
В этот же полуденный час к «Никее» подошла рыболовецкая фелюга, воины подняли с неё на борт «Никеи» тяжело раненных Стефана и Константина. Первому проткнули мечом правое плечо, второму рассекли бедро. Они истекали кровью, стонали от боли. К ним привели двух лекарей. А потом весть о раненых сыновьях дошла до Лакапина, и тот прибежал к ним. Лекари уже хлопотали над ранеными. Они остановили кровь, наложили на раны льняную ткань с бальзамом, забинтовали. Пожилой лекарь с седой бородой сказал:
- Твои сыновья, басилевс, будут жить.
- Спасибо, - скрывая подступившую к горлу жалость к сыновьям, сказал Лакапин и подумал: «Что ж, они теперь достойны корон, добытых пролитой кровью».
Корабли Лакапина долго не покидали бухту острова Лемнос. Воинам было позволено взять себе все, что осталось после разгрома корсар, и они собирали оружие, щиты. Купцы Диодор и Сфенкел нашли свои финики. То-то посмеялись!
А через день, предав павших земле, армада Лакапина, не потеряв ни одного судна и завладев многими судами пиратов, возвращалась в Константинополь.