У императоров Византии Багрянородного и Лакапина в начале 944 года не было никаких оснований сетовать на свои судьбы. На Балканском полуострове царил мир. Византию не беспокоили ни венгры, ни болгары, ни печенеги. В Малой Азии доместики Иоанн Куркуй и Варда Фока завершили год назад ряд удачных походов на арабский халифат и расширили владения на востоке по границам рек Тигра и Евфрата. Византия богатела благодаря удачной торговле со всеми окружающими её державами. Константин Багрянородный закончил работу над сочинением «О фемах». Он не присвоил авторство только себе. Это был большой коллективный труд учёных высшей Магнаврской школы и самого императора. Жажда творчества обуревала Багрянородного, и он взялся писать историю Руси с древнейших времён. Побудило Константина к этому труду то, что он увидел в молодой державе, обрётшей государственность всего каких-то сто лет назад, будущую великую державу. И он уверовал в то, что очень скоро Русь придёт в лоно христианства. Своё пророческое предвидение он тоже хотел отобразить в истории Руси.

В семье у Константина царили мир и покой. Они с Еленой по-прежнему несли в сердцах нежность супружеской любви. Молодой наследник престола радовал их. Он усердно занимался всем тем, что должно знать будущему императору. А то, что он будет императором, во дворце Магнавр для всех являлось бесспорным, и лишь двое думали по-иному. Это были Стефан и Константин Лакапины. Они считали, что трон цесаревичу не достанется и всё будет иначе. Как - этим они ни с кем не делились, но сами упорно шли к той цели, которую наметили. Пока эта подспудная цель тоже была никому неведома, и ничто не предвещало дворцовых потрясений.

И всё-таки эти потрясения пришли в Магнавр, и совсем не оттуда, откуда их можно было ожидать. Февральским холодным утром в Константинополь приехала келарша монастыря Святой Каллисты Мелентина. Она остановилась у сына Феоктиста, который жил в родовом особняке на одном из центральных проспектов города Меса, неподалёку от площади Августеон. На этом проспекте располагались мастерские и лавки, где изготавливались и продавались предметы роскоши из серебра, золота и драгоценных камней и вышитые золотом разноцветные ткани, изделия из слоновой кости, византийские эмали и иконы. Феоктист владел лавкой и одной из мастерских на Месе, доставшихся ему в наследство от деда. Его мастера десятилетиями выпускали ювелирные изделия и женские головные уборы с драгоценными камнями.

Сын Константина Дуки ещё с детских лет дружил с сыновьями Лакапина Стефаном и Константином, они были частыми гостями в его особняке. В тот день, когда келарша Мелентина приехала к сыну в гости, он вскоре же послал слугу во дворец Магнавр, с тем чтобы позвать царей Стефана или Константина на «важный разговор», - так сказала Феоктисту его мать Мелентина.

При этом она добавила: «Нам пора готовить почву под посев, и чем раньше это сделаем, тем лучше и сильнее будут всходы».

Царь Стефан появился в особняке Феоктиста только к вечеру. Он сильно изменился за последнее время. Лицо его пожелтело, и смотрел он на мир исподлобья, к тому же сутулился и выглядел значительно старше своих лет. Рядом с Феоктистом он казался щуплым. При виде Мелентины он нашёл в себе силы улыбнуться и осведомился:

- Почтенная матушка, что привело тебя к сыну?

- Мы любим друг друга, и - как же нам не тянуться сердцами? Но я приехала к сыну и попросила прийти тебя, чтобы ты услышал моё слово тоже о сыне, но уже не о моём. Вразуми ты во дворце всех достойных сановников в том, чтобы они напомнили Багрянородному о его матери. Она страдает и зовёт его, но он глух к её просьбам. Она больна, доживает, может быть, последние дни. Молит Бога, чтобы пробудил в сыне жалость. Но всё напрасно. И надо же кому-то устыдить неблагодарного сына мученицы Зои-августы.

- Мы пристыдим Багрянородного, - заверил Стефан Мелентину. - Я вознесу голос на весь Магнавр о его недостойном поведении. Стыдно нам поклоняться такому божеству. - Тут Стефан распалился ещё больше и обрушил гром и молнии на голову своего отца: - Теперь и наш батюшка Лакапин ни во что не ставит своих сыновей Стефана и Константина. Словно мы ему чужие. Спасибо, матушка Мелентина, что открыла нам глаза на наших владык. Я понимаю боль Зои-августы, потому как сам испытываю подобную.

Стефан и Мелентина ещё долго склоняли имена Багрянородного и Лакапина, вскрывая всё новые их «пороки». В экстазе Стефан воскликнул:

- Я клянусь на Евангелии, святая Мелентина, что мы с братом добьёмся людского суда над порочимыми Багрянородным и Лакапином, мы обрушим на их головы гнев народа! - И, потеряв сутулость, одухотворённый царь Стефан полетел в Магнавр взывать к «людскому суду».

Прошло совсем немого времени со дня появления в Константинополе Мелентины, как в городе поползли слухи о бесчеловечном отношении императора Багрянородного к своей матери Зое-августе и о том, что император Лакапин собирается лишить своих сыновей царских титулов.

Настал час, когда грязные слухи дошли до Багрянородного и Лакапина. Константину поведал всё бдительный Гонгила.

- Божественный, бесчестные люди всюду чернят твоё имя, - начал преданный евнух. - Будто ты забыл свою мать и не отзываешься на её просьбы, не ездишь в монастырь, чтобы поддержать дух и здоровье матушки Зои-августы.

- Славный Гонгила, может, люди в чём-то и правы. Я давно не был у матушки. Но я знаю, что она пребывает во здравии. Запомни, однако, через два дня мы едем в монастырь.

Роман Лакапин по-иному воспринял слухи, которые передала ему супруга Мария. Она ударила его очень больно своей прямотой.

- Сказали мне мои приближенные, что ты надумал изгнать с царского престола сыновей Стефана и Константина. В чём они провинились пред тобой?

- Опомнись, Мария! Как можешь ты после сорока лет супружеской жизни обвинять меня в подобной мерзости? - вспылил Лакапин. - Да, двадцать лет назад я был против их воцарения. Но они же царствуют, и я им не мешаю! Хотя их царствование - одни нарекания, если не больше. Скажи спасибо Божественному, что он спасает их от позора.

- Вот-вот! И выходит, по-твоему, что они недостойны корон!

- Успокойся. Я этого не говорил и не скажу, пока стою на троне. Но ты же видишь, как они ведут себя! Только разгулы, увеселения, скачки, женщины! И всё время вокруг них вьются люди, близкие когда-то Константину Дуке, и их сыновья. Вразуми Стефана и Константина по-матерински, ибо меня они и слушать не хотят!

- От твоих поучений и я бы сбежала, - возмутилась Мария. - Ты и меня-то не чтишь. Зоя-августа тебе свет затмила.

Лакапин не ответил на последнее обвинение Марии. Может быть, так всё и случилось бы, не уйди Зоя-августа в монастырь. Да, он любил и любит Зою-августу, и хотя Мария не испытала супружеской неверности, но и теплоты от него не знала. Устав от обоюдных упрёков, они разошлись по своим покоям.

Роман не знал, передала ли Мария сыновьям суть их перепалки, но догадывался, что всё-таки передала, так как вскоре же после этого наступило полное отчуждение Стефана и Константина от отца. Они перестали выходить на совместную трапезу, их не было видно в царских покоях. Когда Лакапин встречался со старшим сыном Христофором и спрашивал его, не видел ли он Стефана и Константина, тот неизменно отвечал:

- Батюшка, я и представить себе не могу, где они пропадают.

Лакапин как-то зашёл в библиотеку к Багрянородному и спросил:

- Божественный, ты никуда не отсылал Стефана и Константина?

- Нет, пресветлый, но я слышал от Гонгилы, что они уплыли на скедии куда-то на охоту. Сказал бы мне, что за раздор у тебя с сыновьями?

- Кто-то пустил слух, что я хочу лишить их корон, вот и невзлюбили они меня.

- Ума не приложу, кому это нужно. И по моему адресу нелепые слухи ходят. Будто я не внимаю гласу матушки, зовущей меня. Завтра поеду к ней.

- Передай от меня тёплые пожелания. - И Лакапин с грустью добавил: - Я ведь люблю её, да уж не говори ей о том.

- Она знает. Что поделаешь, судьбе не угодно было свести вас.

На другой день ранним утром Багрянородный с Гонгилой и сотней гвардейцев, которых вёл Никанор, покинули Константинополь и помчались к Силиврии, в монастырь святой Каллисты. На этот раз Багрянородный миновал город, ночь провёл в пути и через день был в обители Святой Каллисты. Мать Зою-августу он нашёл в её келье. Она сидела у небольшого стола, перед нею лежала рукописная книга, и Зоя-августа что-то выписывала из неё на чистый лист пергамента. Она встала навстречу сыну, уже усыхающая от преклонных лет, но с ясными и живыми глазами, и уткнулась ему в грудь, потом подняла счастливое лицо.

- На этой неделе я трижды молила Господа Бога, чтобы прислал тебя. Слава Всевышнему, моя молитва дошла до него.

- Прости, что давно не был, матушка.

- Ничего, ничего. Я тут в молитвах пребываю, и ты всегда рядом со мной.

Константин хотел было спросить Зою-августу, не из монастыря ли прилетели в столицу черные слухи, но не стал нарушать общую радость.

- Теперь я буду чаще навещать тебя. Нынче год в империи будет спокойным, и почему бы мне не побыть возле тебя.

- Я буду только рада и покажу, сколько в нашей обители благих перемен. Кстати, Мелентина все свои грехи замолила, мы с ней дружим, как сестры. Как матушка Пелагия преставится, так мы Мелентину игуменьей поставим.

«Господи, матушка, ты святая, ты видишь в людях лишь добрые ростки», - подумал Багрянородный и всё-таки сказал:

- Недостойна Мелентина быть вашей настоятельницей.

Однако Зоя-августа осталась верна себе.

- Всякое зло добром очищается, сын мой. Сестры на неё не в обиде, если иной раз позволит себе лишнее.

- Ты, матушка, праведница и защитница всех сирых, даже если они недостойны. Живи по своим законам, родимая.

Багрянородный провёл в обители несколько дней. По утрам ходил вместе с монахинями и матерью молиться е новый храм. Осмотрел всё хозяйство монастыря. Стараниями Зои-августы и Мелентины в обители всё было приведено в образцовый порядок. Инокини не бедствовали. Константин помнил, что из государственной казны в обитель ежегодно делаются вклады. Он встретился с Мелентиной. Она была к нему почтительна, и в её глазах ни разу не сверкнул огонь неприязни, тем более вражды. Скрытности Мелентины мог бы позавидовать каждый хитрец и недоброжелатель. Повидал Константин и Пелагию. Он пришёл к ней в келью вместе с Зоей-августой. Пелагия представилась ему святой. Её глаза излучали некое тёплое свечение. Она умирала, но казалось, что только плоть её уходила от людей, душа же оставалась с ними. Голос у Пелагии уже угас, она лишь шевелила губами. Но все, что она пыталась донести до окружающих, ими было понято.

- Церковь тебя никогда не забудет, матушка Пелагия, - произнёс на прощание Багрянородный.

Константин уже свыкся с бытом обители, с чистотой её жизни. Пробыв среди монахинь неделю, он думал провести ещё несколько дней близ матери. Но в ночь со среды на чистый четверг пришёл к нему сон, который показался грозным и вещим. Будто бы в Магнавре началось некое столпотворение, все убегали из дворца, смешивались с толпой горожан и валом катились к бухте Золотой Рог. Там собравшаяся огромная толпа, и он среди неё увидели вдруг в бухте кипящую, как в котле, воду, вздыбившуюся холмом. На вершине того холма стоял Роман Лакапин. Он махал руками, что-то кричал, звал на помощь, и, обессиленный, стал медленно опускаться с холмом в пучину. А спустя мгновение вода в бухте засверкала гладью, и когда Багрянородный оглянулся, то вокруг не было ни души. Опустив голову, он побрёл в Магнавр, подошёл к закрытым воротам, начал стучать в них кулаками, кричать. С тем император и проснулся. Он провёл ладонью по лицу - оно всё было в липком поту.

Когда рассвело, Багрянородный оделся, пришёл к Зое-августе и рассказал ей о том, чему стал свидетелем во сне. Она погладила его по руке и сказала:

- Тебе пора уезжать, сынок. Там, в Магнавре, случилось несчастье.

- Но, матушка, это только сон! - воскликнул Багрянородный.

- Поезжай, родимый. Нынче и мне в ночь было то же видение: на моих глазах канул в морскую пучину Роман Лакапин.

- Вот как! Тогда я помчу в Магнавр, матушка! Когда двоим снится одно и то же, это уже не сон, а явь.

Спустя совсем немного времени, ещё и рассвет не наступил, Багрянородный покинул монастырь. В соседнем с монастырём селении к нему присоединился Никанор с гвардейцами, и колесница императора, сопровождаемая конной сотней, помчалась в Константинополь. На другой день, вновь проведя ночь в пути, также на рассвете император приехал в столицу. Утренний город жил обычной жизнью. Ничто не говорило о том, что в нём случились какие-либо потрясения. И в Магнавре было спокойно. Но эти тишина и благодать показались Константину обманчивыми. Он поднялся на второй этаж, но не пошёл на свою половину, а отправился в покои Лакапинов. Встретив в них слуг, спросил:

- Басилевс у себя?

- Нет его, Божественный. Он вечером куда-то уехал, - был ответ.

- Позовите императрицу, - велел Багрянородный.

Марию лишь недавно одели, и она была сонная.

- Где Роман? - спросил Багрянородный.

- Вчера уехал в Никомидию.

- Зачем?

- Он этого не сказал. Оттуда приехал посланник, я его видела, молодой, благородный. Они о чем-то пошептались, и Роман, сообщив, что едет в Никомидию, оделся и ушёл.

- В какое время это было?

- Вечером. Мы только что закончили трапезу.

- И он уехал один?

- Нет, взял гвардейцев. Я видела, как от Магнавра отъехали четыре человека.

- А где цари Стефан и Константин?

- Ещё при тебе, Божественный, они уплыли на скедии за Босфор, куда-то на охоту. Сказали, там, за Босфором, в горах появился гепард.

- Где, наконец, Христофор? - потерял терпение Багрянородный.

- Как всегда, Божественный, он при войске во Фракии.

Придя в свои покои, Константин не знал, что предпринять. Пришла мысль о том, что надо кого-то послать в Никомидию. Он позвал Гонгилу. Тот дремал в кресле около опочивальни.

- Слушай, преславный, я знаю, что ты устал, но тебе нужно ехать в Никомидию. Ищи там в казармах или где угодно императора Лакапина. Найдёшь - скажи, что я прошу его вернуться в Магнавр.

- Исполню, Божественный, - ответил Гонгила и ушёл.

А Багрянородный отправился к Елене - поделиться с нею тем, что увидел в монастыре Святой Каллисты, и рассказать о кошмарном сне, который вогнал его в страх.

Елена выслушала супруга молча и, оставаясь, как все женщины, суеверной, помолилась про себя. Но сказала, чтобы утешить Багрянородного и укрепить его дух:

- Божественный, ты напрасно принял всё так близко к сердцу. Если Лакапин уехал в Никомидию, Гонгила и найдёт его там.

Елена смотрела на супруга пристально. Заметила синеву, залёгшую под глазами, серый цвет лица, поняла, что он сильно устал.

- Тебе надо уснуть, Божественный. Приляг здесь, а я посижу возле тебя.

- Я и правда устал. Всю ночь без сна…

Елена сняла с него сапоги, помогла раздеться, уложила в постель и присела рядом. Константин быстро уснул, а Елена углубилась в размышления. Ей было о чем подумать. Она знала братьев Стефана и Константина лучше, чем кто-либо другой. Елена с детства познала их коварные выходки и полное отсутствие какой-либо жалости к ближнему, даже к родителям. Им ничего не стоило обмануть, сказать ложь и даже присвоить чужое. Они были алчными. Золото мутило им разум. Елена знала, что они принимали участие в нападении на памфилу, на которой перевозили деньги для азиатской армии. Служители в секрете нашли беспалого корсара. Он был схвачен и признался, кто давал им напутствие ограбить памфилу. Тогда Елена впервые узнала, что братья дружат с сыном Константина Дуки, Феоктистом. Но самым большим пороком братьев Елена считала их чрезмерное честолюбие. И уже доподлинно знала она, что самая сокровенная их мечта - овладеть императорской короной. Ради достижения своей цели они готовы были пойти на преступление. И Елена оказалась перед порогом, за которым скрывалось нечто неизвестное.

Из рассказа Багрянородного она поняла, что вчера вечером кто-то позвал её отца в Никомидию. Но почему он сам помчался туда, а не послал кого-либо из своих приближенных? Есть же глава правительства - логофет дрома Василий Фока, есть великий доместик - её брат Христофор. Размышления завели Елену в тупик. Она не могла найти в действиях отца никакого разумного повода отправиться в Никомидию. Его побудило что-то, непреодолимое для других.

И в этом Елена была права. Именно обстоятельство, непреодолимое для других, и заставило Лакапина выехать в Никомидию.

Однако до Никомидии он не добрался. Минувшим вечером во дворце Магнавр появился в воинской одежде турмарха не кто иной, как сын посягателя на императорский трон Константина Дуки, когда-то убитого Лакапином. Феоктиста пропустили в Магнавр с «государевым словом». Лакапин не знал его, никогда не видел и принял. Феоктист поведал ему:

- Божественный император, у нас в казармах на военной базе в Никомидии пребывает сын шейха Харсианы, взятый в плен доместиком Иоанном Куркуем. На базу прорвались отважные воины-арабы и захватили казарму, где пребывают пленные, и лабораторию, где учёные добывают «греческий огонь». Казарма и лаборатория окружены моими воинами. Но мне было сказано, что если мои воины пойдут на приступ казармы, то лаборатория будет взорвана и тогда погибнут тысячи невинных. Я спросил арабов, что им нужно. Они ответили: «Пусть приедет император Лакапин, освободит сына шейха и с почестями проводит его до рубежей халифата». И жёстко добавили: «Даём на размышления Лакапину одну ночь, а потом Никомидия будет разрушена».

Лакапин дорожил «греческим огнём» больше, чем своей жизнью, и поверил Феоктисту во всём. Он взял двух телохранителей, и они на конях поспешили следом за Феоктистом в гавань Суд, где стояли императорские корабли. Но в спешке и в волнения Лакапин угодил не на свою памфилу, а на судно, приготовленное Феоктистом. Лакапина провели в чистую каюту, где стены украшали персидские ковры и на столе было вино, угощения. Лакапин ничего этого не замечал. Что-то подтолкнуло его присмотреться к Феоктисту. Показалось императору в чертах лица Феоктиста нечто до боли знакомое, и он вспомнил Константина Дуку, с которым бился рядом с опочивальней Зои-августы. Спросил Феоктиста:

- А ты не сын Константина Дуки?

- Кто это такой? - задал вопрос Феоктист.

- Да был у меня знакомый, - ответил Лакапин. - А кони на берегу нас ждут?

- Конечно, Божественный. Там ждёт тебя колесница.

Но спокойное плавание оборвалось для Лакапина, как только судно вышло из пролива в Мраморное море. Сперва он услышал возню и шум за дверью, где стояли его телохранители. Тотчас же в каюте появились три пирата. Один из них, огромный, здоровый, как бык, с большой чёрной бородой, молча подошёл к Лакапину и ударил его кулаком по голове. Император лишь ойкнул и упал бы на пол, но пират подхватил его и, словно куль с зерном, отнёс на ложе и уложил там. Памфила той порой вышла в открытое море и взяла курс к проливу Дарданеллы. За её борт были выброшены два трупа с камнями на шеях. Возле Лакапина присел Феоктист. В руках он держал кубок с вином, другой, наполненный до краёв, стоял рядом на стуле. Феоктист терпеливо ждал, когда Лакапин придёт в себя, но время шло, а он оставался без чувств. Феоктист допил из кубка вино и приказал богатырского вида пирату:

- Фармурий, стащи с него сапоги и одежду, переобуй и переодень в старье. Сними перстни и крест - всё это ваше. Вон на столе хна. Разведите её и вымойте ему голову, лицо.

Пираты взялись за дело. Они стащили с Лакапина все. Драная одежда была приготовлена, сандалии - тоже. Один из пиратов развёл в тазу хну, и Лакапина принялись поливать крепким раствором хны, растирать тряпкой. Ему растрепали волосы на голове и бороде, кое-как подрезали. На Лакапина надели нищенскую одежду, привязали сандалии, и он стал неузнаваем. Едва закончилось переодевание, как его посадили на ложе, он открыл глаза и спросил Феоктиста:

- Что со мной было?

Феоктист, глядя на Лакапина и показывая на него пальцем, ответил:

- Смотрите-ка, наконец-то Селвек пришёл в себя! Дрыхнул сутки! Да было отчего. Он в Никомидии выдул ведро вина, когда продал украденную у господина овцу! Ну-ка дайте ему похмелиться!

Фармурий взял кубок с вином, схватил Лакапина за подбородок, разжал с силой челюсти и вылил вино в открытый рот. Лакапин почувствовал, как у него закружилась голова, перед глазами поплыли оранжевые круги, белые птицы полетели в разные стороны. Но слуха он ещё не потерял и услышал, как кто-то громовым голосом крикнул:

- Помнишь ли ты Константина Дуку, которого жестоко отправил на тот свет?

Лакапин хотел ответить, что помнит, как наказал изменника и посягателя на императорский трон, но голос не повиновался ему, а рот, как ему показалось, был набит скрипучим речным песком.

- Вижу, что помнишь! - гремел голос. - Так знай, что тебя ждёт более жестокая судьба, и благодари за то своих сыновей и сына Константина Дуки! Отныне ты стратиот Селвек, укравший у своего господина овцу, за что и наказан. Ты Селвек, Селвек! Повторяй за мной!

И Лакапин, неспособный произнести ни слова, повторял про себя: «Селвек! Селвек!» Длилось это бесконечно долго, и он поверил, что его имя Селвек, что он украл у своего дината овцу и за то наказан постригом в монахи.

Прошло четыре дня плавания. Лакапин эти дни много спал. А когда просыпался, то ему подносили кубок вина с зельем, давали большой кусок хлеба. Он пил вино, ел хлеб, и у него не было никаких других желаний. Раз в день его выводили из каюты и возвращали. Он вновь засыпал.

Так за четыре дня плавания исчез из мирской жизни император Роман Лакапин, соправитель императора Константина Багрянородного, и появился на свет стратиот Селвек, укравший у своего господина овцу. Пиратская памфила за это время приплыла к небольшому островку Протэ в Мраморное море, там в глубокой бухте пристала к берегу. Был уже поздний вечер, стояла непроглядная тьма. Лакапина, который находился всё в том же невменяемом состоянии, свели на берег. Руки его были связаны верёвкой, и вёл его за верёвку пират Фармурий. Они долго шли по лесу, петляли вокруг поросших лесом холмов, наконец пришли к монастырю, который стоял за высокой каменной стеной.

В монастыре пиратов ждали. При первом же стуке в ворота их открыли. Феоктиста среди пиратов уже не было, и вёл разговор о монахами Фармурий. От ворот Лакапина повели к храму, белеющему на небольшой площади. Храм был освещён, в нём шла вечерняя служба. Десятка три монахов молились. Пришедших встретил игумен.

- С чем явился, Фармурий? - спросил игумен, подойдя к пирату.

- Вот бедняка привёл. Он украл у господина овцу, и тот наказал его постригом. Исполни обряд, святой отец, и получишь вклад.

- Я вижу, что он болен. Чем страдает? - спросил игумен.

- Страдает величием. Говорит, что он римский император. Его господин долго дивился этому и решил: пусть он будет у вас императором. За то и шлёт богатый вклад. А зовут его Селвеком. Сам господин приехать к тебе не может, но велел привезти пук волос Селвека. Так ты уж исполни, что прошу. - И Фармурий подал кошель с деньгами.

Игумен взял кошель, пощупал его, взвесил и тяжело вздохнул.

- Милосердный, прости меня, грешного! Чего не сделаешь ради ближнего. - Сказал Фармурию: - Служба минует, и свершим постриг.

Феоктист возвратился в Константинополь после того, как на одном из больших Принцевых островов, в торговом городке, где у него был свой дом, он рассчитался с Фармурием. Отдохнув три дня, Феоктист сел на свою скедию и благополучно доплыл до бухты Золотой Рог. К этому времени вернулись с охоты Стефан и Константин. Феоктист попытался встретиться с ними, но ему это не удалось.

В тот день, когда братья вернулись в Магнавр, их пригласил к себе император Багрянородный. Он был не один. Рядом с ним сидел логофет дрома Василий Фока, молодой, но умный и деловитый премьер-министр, сын потомственных сановников. Братья вошли, слегка поклонившись, осмотрелись по сторонам, ища, на что бы сесть. Но два свободных кресла были лишь за спиной Багрянородного, и возле них стоял Гонгила.

- Слушаем тебя, Божественный, - сказал Стефан.

- Это я вас должен слушать. Где вы были две недели?

- Мы охотились в горах за Никеей на гепарда. Но нас обманули, никакого гепарда ни в горах, ни в лесах за Никеей мы не нашли.

- А вы знаете, что пропал ваш отец?

- Матушка только что рассказала. Мы спрашиваем тебя, Божественный, куда он мог пропасть? Она поведала, что он поехал в Никомидию, а большего мы не знаем.

- Ваш отец не был в Никомидии. Там побывал логофет дрома Василий, и он может это подтвердить. К тому же ваш отец не брал императорского судна. Его посадили на чужую памфилу. Чьё это судно?

- Мы этого не знаем, - пожимая плечами, ответил Стефан.

- Но кто же приходил за отцом во дворец? Это должен быть знакомый вам человек.

- Мы не знаем, что это был за человек, и ты, Божественный, напрасно подозреваешь нас в чём-то, - с неким вызовом ответил Стефан.

- Я буду рад, если вы невиновны в исчезновении отца. Но следствие мною назначено… Идите, вы свободны, - сухо произнёс Багрянородный.

Расспрашивая братьев, как они провели две недели, сообщив об исчезновении отца, Багрянородный заметил, что судьба отца их вовсе не волнует. И всё-таки их безразличие к судьбе Лакапина не только поразило Багрянородного, но и побудило его сделать выводы, какие ему не хотелось делать. Он был убеждён, что братья причастны к исчезновению отца, и оставалось лишь доказать их виновность.

Багрянородный помнил день исчезновения Лакапина. Это случилось 16 декабря. Сама по себе эта дата ничего не говорила. Но незадолго до этого дня служители в секрете Диодор и Сфенкел поделились с ним своими наблюдениями. Они выследили то, что давало повод для размышлений. Стефан и Константин в последнее время были частыми гостями торговца Феоктиста. После одного из посещений братьями особняка на проспекте Меса Диодор видел Феоктиста в гавани Суд. Там Феоктист пробыл достаточно долго на одной из памфил. Когда он уходил, то до берега по сходням его провожал могучий чернобородый египтянин. Диодор подумал, что это хозяин памфилы. Оказалось, что нет. После наблюдений Диодор зашёл к знакомым портовым чиновникам и спросил одного из них, чья памфила стоит сразу за причалом и кто её хозяин. Чиновник сходил к причалу, осмотрел памфилу, вернулся и сказал:

- Это купеческая из Солуни.

- А могучий египтянин служит на ней или он хозяин памфилы?

- Хозяин с двумя работниками уехал во Фракию покупать шерсть.

Попросил бы Диодор в тот раз береговых приставов последить за этой памфилой, может быть, не случилось бы несчастья с императором. Наутро 17 декабря, когда Диодор пришёл в гавань, памфилы уже не было. А вскоре он узнал об исчезновении Лакапина, и что-то побудило его побывать в особняке Феоктиста на Месе. Диодор взял торговый лоток, получил у казначея драгоценные украшения и отправился к особняку Феоктиста. Вот и большой мраморный дом за каменной оградой. Диодор постучал подвешенным молотком в ворота, появился привратник.

- Твой господин просил меня показать его супруге украшения из Микен, - сказал с поклоном Диодор.

- Но ни господина, ни его супруги нет дома. Госпожа Раиса уже много дней пребывает у родителей.

- Но я вчера встречался с господином Феоктистом, и он просил…

- Вчера он был, да в ночь уехал по торговым делам.

- Ах, какая досада, - посетовал Диодор и ушёл.

Встретившись с Сфенкелом, Диодор сказал ему:

- Нам, дружище, придётся присмотреть за домом купца Феоктиста.

- Будем смотреть. Он дома?

- Уехал по торговым делам.

Диодор и Сфенкел, сменяя друг друга, следили за особняком Феоктиста пять дней. За это время ловкий Сфенкел сумел побывать в доме, на чердаке и в подвале. Днём, когда Диодор пришёл на смену Сфенкелу, тот предупредил его:

- Сегодня в ночь я вернусь к Феоктисту в дом и буду сидеть на чердаке до той поры, пока он не вернётся.

- Ты считаешь, так нужно?

- Да. Я нашёл отдушину, через которую слышен весь разговор в доме.

- Это хорошо. Ты уйдёшь в дом, а я буду в гавани. Дичь где-то близко. Мы вышли на её след.

Началась охота. На шестой день Диодор стал свидетелем того, как вернулся из плавания Феоктист, но на скедии. Памфила так и осталась для Диодора загадкой. Он проводил Феоктиста от скедии до особняка, сам поспешил во дворец. Ещё в гавани Суд он увидел, как вернулись с охоты братья Стефан и Константин, счёл нужным последить за их поведением. Через Гонгилу Диодор узнал, что Багрянородный приглашал братьев на беседу, но ничего интересного об этой беседе он от Гонгилы не услышал. Да так и должно было быть. А в ранних сумерках декабрьского дня Стефан покинул дворец Магнавр, и Диодор начал охотиться за ними. Из дворца Стефан направился не к главным воротам, а в парк, прошёл по аллее и скрылся на хозяйственном дворе. По нему он проследовал до ворот, ведущих в восточную часть города, скрылся за ними. И Диодор чуть не упустил его: страж не хотел выпускать Диодора за ворота, говоря ему: «Иди через главные». Диодору пришлось выложить стражу то, чему все они подчинялись беспрекословно:

- Я служитель в секрете. Иду с государевым делом.

Калитка перед Диодором распахнулась. Он поспешил к дороге, ведущей ближайшим путём на проспект Меси. Диодор догнал-таки Стефана, когда тот подходил к особняку Феоктиста. Затаившись неподалёку, Диодор принялся ждать возвращения Стефана. Его ожидание затянулось надолго и без результата. Наступил поздний вечер, когда Стефан покинул особняк, и Диодор вынужден был последовать за ним. В Магнавр он прошёл через главные ворота и поспешил к покоям Багрянородного. Гонгила отвёл его в опочивальню, ни о чём не спросив. Багрянородный ещё не спал. Он сидел за столом и писал «Историю Руси».

- Что случилось, славный Диодор? - вставая навстречу, спросил император.

- Я от особняка Феоктиста Дуки. Стефан провёл у него весь вечер и только что вернулся в Магнавр.

- И что дальше?

- А дальше вот что: Сфенкел в палатах Феоктиста. Надо дождаться его, и мы многое узнаем.

- Господи, помоги нам вывести злодеев на чистую воду! - воскликнул Багрянородный.

- Скоро всё прояснится, Божественный. - И, тяжко вздохнув, Диодор добавил: - Голоден я. Попросить бы Гонгилу…

- Да мы тебя сейчас напоим и накормим. - И Багрянородный, позвав Гонгилу, велел ему принести ужин.

Гонгила вернулся скоро. Он поставил поднос рядом с рукописью Багрянородного. Император не заметил этого.

- Садись, славный Диодор. Ешь и рассказывай, как выследили Феоктиста и Стефана.

- Да всё было просто, Божественный. Мы поставили силки на пути дичи, и она попалась.

- Вот ты всегда такой, у тебя всё просто. А речь-то идёт о заговоре, - посетовал Багрянородный.

- Верно, Божественный, о заговоре. И, надо думать, что теперь заговорщики, если им будет позволено, попытаются добраться до тебя.

Багрянородному и Диодору было о чём поразмышлять. Они принялись вспоминать все, что вот уже многие годы тайно вершили Стефан и Константин.

- Нам бы надо было сурово наказать их тогда, когда они совершили нападение на государственную казну, - вспомнил Багрянородный время накануне своего путешествия к «дару Божьему». - Тогда Стефан и Константин чуть было не захватили больше ста тысяч золотых милиаризиев.

- Но в ту пору против них мало было улик, Божественный, - заметил Диодор. - Теперь всё по-иному.

В полночь Гонгила привёл в опочивальню императора Сфенкела. От сажи и пыли он был похож на негра и белозубо улыбался.

- Ну что, славный Сфенкел, ты улыбаешься, значит, добыл истину?

- Добыл, Божественный, и всё расскажу по порядку. Но прежде пошли гвардейцев Никанора арестовать Феоктиста, Стефана и Константина, пока они в своих норах.

- Ты убеждён, что пришло время арестовать их?

- Да, Божественный. Феоктист поведал Стефану о том, как он захватил Романа Лакапина, что сотворил с ним на памфиле и куда отвёз. - Сфенкел помрачнел, взял кубок Диодора, выпил вина и продолжал: - По словам Феоктиста, пираты, которые увозили императора на своей памфиле, зельем превратили его в бессловесное животное по имени Селвек. Под видом стратиота его отвезли на остров Протэ и сдали в монастырь, как якобы повелел его господин за то, что Селвек украл у него овцу. Господи, это было страшно слушать! Игумену Лакапина представили как бесноватого, мнящего себя императором. А он, в рубище, выкрашенный хной, лишённый памяти, всё твердил: «Я - Селвек, я - Селвек!»

- Боже мой! Это страшно, что ты рассказываешь. Всех их сжечь на Амастрийской площади за подобные зверства над императором! - И Божественный повелел: - Гонгила, отправляйся с Никанором и гвардейцами и арестуй всех злодеев.

В эту же ночь цари Стефан и Константин, а также купец Феоктист были схвачены. Их посадили в каземат под дворцом Магнавр. Вскоре же начались допросы. По ходу следствия всё говорило о том, что они достойны казни. Но их спасло от казни чистосердечное признание в преступлении против отца. Кто их побудил, к исповеди, было неведомо, но поговаривали, что к этому причастна их сестра императрица Елена. Когда это признание было оглашено и братья поклялись на Евангелии и кресте, что никогда больше не посягнут ни на кого, Багрянородный объявил им свою милость. Им отменили казнь. Но Багрянородный не оставил их без наказания. Он повелел постричь братьев в монахи и отправить на остров Протэ.

- Исцелите там отца и тогда будете прощены, - сказал Стефану и Константину в назидание Багрянородный.

Хронисты отмечали: «Вскоре (27 января 945 года) оба заговорщика были свергнуты и отправлены в монастырь к отцу, принявшему их, по рассказу Лиутпранда, с горькими насмешками».

Константин Багрянородный пытался привезти Лакапина в Магнавр, но после поездки Христофора и Павла-Полиевкта на остров Протэ они отговорили Багрянородного возвращать отца.

- Божественный, наш отец неизлечимо болен разумом. Его не вернёшь к прежней жизни. Там, в святой обители, ему будет почёт и его согреют теплом.

- Аминь, - только и ответил Багрянородный.

Роман Лакапин, простоявший двадцать четыре года императором рядом с Багрянородным, преставился спустя четыре года после насилия над ним.