Император Константин Багрянородный не уставал удивляться тому, как всё складывалось в том, что задумал цесаревич Роман. И первый удачный шаг в пользу сына сделала его мать Елена. Императрица приехала в Святую Софию, где большую часть времени проводил патриарх Полиевкт. Встретились они на антресолях над одним из приделов храма и были рады этой встрече. У них была общность взглядов на жизнь, и они понимали друг друга с полуслова.

- Дорогой брат, мы с Божественным в полном согласии даём волю твоему племяннику Роману, - начала разговор Елена, осмотревшись в патриаршей «келье». - И потому я Христом Богом прошу тебя не чинить Роману препон и расторгнуть его брак с Бертой.

- Но, благородная сестра, я не решаю брачных разводов один. Нужно собрать клир. К тому же у Романа должны быть веские причины: неверность супруги, её слабоумие, бездетность.

- Вот последнее и возьмите за главную причину.

- Господи, да девочке и девятнадцати ещё нет! И в таком возрасте… Да ты себя возьми!

- И всё-таки у Романа остаётся право на развод. Два года и в её возрасте достаточный срок, чтобы родить.

- Нет, дорогая сестра, клир на это не пойдёт. Другое дело - супружеская неверность.

- Ну что ж, остановись на супружеской неверности, - с улыбкой произнесла Елена. - Я сама готова доказать клиру, что Роман полтора года изменяет жене.

- О-хо-хо, - тяжело вздохнул Полиевкт. - Церковь закрывает глаза на то, что мужья изменяют жёнам. Ладно, я постараюсь присовокупить последний повод. Я не раз видел Берту, и мне сдаётся, что она страдает слабоумием. При её прелестях она должна была удержать мужа от женолюбия.

- Когда ты, славный братец, совершишь обряд? - спросила Елена.

- Вечером в субботу, когда в храме не будет прихожан. И пусть раздельно придут к служебным вратам. Там их будут ждать служители.

- Мы всё исполним, как ты сказал, - согласилась Елена.

Покончив с одной обузой, Елена с той же твёрдостью взялась за другую. Надо было поговорить наедине с Василием Фокой. Представитель мощного аристократического рода был сейчас на вершине своей карьеры. Он был третьим лицом в империи вслед за императором и командующим вооружёнными силами Византии. Видный молодой мужчина, умён, деловит - всё при нём. Вот только среди светских дам не умел блистать. Ему казалось, что у него нет на это времени. И до сих пор он не встретил родственной души, к которой мог бы свободно подойти, повести непринуждённый разговор, заинтересовать собой. Елена, как ей представлялось, понимала его стеснительность. Он, по её мнению, был из разряда холостяков, которые каждое утро твердят себе, что сегодня обязательно познакомятся с кем-то, но к вечеру, за долгий деловой день, теряют свою самоуверенность и всё откладывают на завтра. Но в часы совместной трапезы она заметила, что Василий часто и «случайно» посматривает на Берту и, видимо, влюбился в неё. Теперь он страдал, не ведая, что ему делать дальше. Нет, он не был способен на то, чтобы ринуться сломя голову и отвоевать у цесаревича его супругу, ведь это удалось бы ему, потому что он знал о развале супружеских отношений Берты и Романа, как знали об этом во дворце Магнавр все.

Порассуждав сама с собой, Елена с отвагой взялась быть свахой: иного выхода она не видела. Елена и Василий встретились в деловой обстановке. Премьер-министр пришёл доложить императрице, что казначейство готово представить отчёт о расходовании денег за минувший год и об их поступлении в казну от налогов.

Елена выслушала Василия и проговорила:

- Мы займёмся этим в четверг, а сегодня вторник, и это очень благодатный день для откровенной беседы. Скажи мне, преславный Василий, какие чувства ты испытываешь к королевне Берте? Будь мужчиной, говори правду, как на духу.

Василий потупил голову, не знал куда деть руки. Он разволновался - хоть вставай и убегай. Но в нём была большая сила воли, иначе не быть бы ему премьер-министром. Он поднял обрамлённое красивой бородкой лицо, прищурил карие глаза и выдохнул:

- Я люблю королевну Берту. А больше мне сказать нечего.

- И не надо, преславный Василий. Ты сказал самое главное. Им сейчас живёшь. И спасибо за мужскую откровенность. А теперь послушай меня. Берта тоже, как мне кажется, тянется к тебе сердцем. Но ты знаешь, что происходит в их семье. Супруги уже полгода избегают друг друга, и Роман требует расторжения брака. И вот к тебе вопрос: когда Берта станет свободной, предложишь ли ты ей руку и сердце? Прости меня за деловитость беседы, но я знаю тебя: с тобой о душевном только так и можно разговаривать.

- Верно. По-моему, я никогда не напишу ни одной элегии о любви, - улыбнулся Василий и уже по-деловому добавил: - Клянусь вам, Божественная, памятью отца и матери, я готов предложить королевне Берте руку и сердце.

- Как же было приятно говорить с тобой! - с облегчением засмеялась Елена, - И помни: я буду у тебя посажёной матерью.

Теперь императрице оставалось подготовить к неизбежному Берту. Сказать, что она была в отчаянии, - нет, этого не замечалось. Да, её одолевала печаль, набегали разные мысли о годах жизни в Византии. Первый год супружества было чем вспомнить - весь радужный, счастливый, во взаимопонимании друг друга. А потом словно спуск с обрыва и падение в пропасть. Это был ужасный удар, когда она впервые увидела Романа исцелованным и искусанным. Она думала, что потеряет сознание. Но больше всего она испугалась стыда. Как она будет смотреть в глаза людям? Они же осудят не Романа, а её за то, что дала мужу повод уйти в разврат. Спасибо матери Романа. Выслушав её откровение, Елена не осудила невестку, а похвалила за стойкость.

И теперь, входя в покои Берты, Елена молила Бога о том, чтобы он дал невестке мужества перенести ещё один удар судьбы. Елена застала Берту застывшей у окна. Подойдя к ней со спины, Елена положила свои руки на её плечи.

- Доченька, я страдаю вместе с тобой, - начала трудный разговор Елена, - но давай воспрянем духом. Вместе с неизбежным я пришла сказать тебе и то, что вернёт нам радость жизни. Слушай же со вниманием. В субботу вечером тебя ждёт суровое испытание. - Плечи под руками Елены вздрогнули, Берта словно попыталась сжаться в комок. Елена продолжала: - Нам с тобой надо будет идти в собор Святой Софии, и церковь даст тебе и Роману свободу.

Берта закрыла лицо руками, плечи её задрожали от рыданий. Нет, она не была безразлична к разрыву с супругом, что-то ещё связывало её с ним. И в этот миг Елена подумала, что она совершит кощунство, если сейчас заговорит о новом супружестве Берты. Она лишь сказала:

- У тебя всё будет хорошо, и мы не оставим тебя в беде. - И Елена принялась поглаживать Берту по плечам, по спине.

Наконец наступила суббота. Роман ждал её с нетерпением. Берта ещё не пришла в себя и часто плакала. И когда пришло время идти в собор Святой Софии, Елена застала Берту в слезах.

- Успокойся, доченька. Как переступишь порог храма, все твои страдания останутся за ним. Я тебя заверяю в этом. Будь мужественна. - И Елена вытерла ей слезы платком.

Лицо у Берты прояснилось, она попыталась улыбнуться.

- У меня всё уже прошло, мама, вся боль позади. Я готова идти в храм.

Роман и Берта пришли в Святую Софию врозь, как было велено. Роман первым вошёл в пустынный храм, освещённый немногими лампадами. Близ амвона его встретил патриарх Полиевкт. Он смотрел на племянника осуждающе, но сказал мягко:

- Я жалею тебя, блудный сын. Ты выпускаешь из рук белую голубку и прижимаешь к груди чёрную змею.

- Полно, дядюшка. Мне Господь посылает ангела.

- Если жизнь убедит меня, что я ошибся, то сниму с себя святительские одежды и в схиме уйду в монастырь.

В это время в сопровождении священника появились Елена и Берта. Она была бледна, и черные волосы подчёркивали белизну лица. Увидев опечаленную Берту в чёрном далматике, Роман ощутил в душе холодок. Он подумал, что Господь шлёт ему некий суровый знак. Но оторопь прошла, когда он увидел епископов и митрополита - клир храма Святой Софии. Роман вскинул голову. Он счёл, что всё у него будет хорошо, если церковь за него.

Начался обряд расторжения супружеских уз. Он длился недолго, и всё было необременительно. Два священника сняли с рук Романа и Берты обручальные перстни, положили их на серебряный подносик и вышли. Вскоре же вернулись, неся перстни в золотой чаше, и преподнесли их Елене.

- Божественная, ты вправе распорядиться ими по своей воле.

Елена достала перстни из чаши, посмотрела на них и положила обратно.

- Пусть это будет мой вклад в храм Божий, - сказала она. В глубине амвона трое певчих запели печальную молитву и под пение священники развели Романа и Берту в разные концы амвона.

Патриарх провозгласил:

- Церковь милует вас за грехопадение и, вняв мольбе одной из сторон, расторгает ваши супружеские узы. Отныне вы вольны. Да хранит вас Господь Бог. Аминь.

Едва прозвучало последнее слово патриарха, Роман поклонился ему и клиру и покинул Святую Софию. А Елена подошла к брату и попросила его:

- Святейший, исповедуй дочь мою, пожелай ей благополучия.

Берта ещё стояла на краю амвона, когда к ней подошли Полиевкт и Елена. Патриарх взял Берту за подбородок, поднял её лицо и, пристально всматриваясь в её глаза, сказал:

- Ты будешь счастлива, дочь моя. Таких как ты, Господь не оставляет в беде. Аминь.

- Спасибо, святейший. Обретя счастье, постараюсь не потерять его, - ответила Берта и поцеловала патриарху руку.

Выйдя из храма, Елена и Берта сели в колесницу, в которой приехали, и Елена прижала Берту к себе.

- Позволю себе повторить то, что сказал святейший. Ты будешь счастлива, славная. Как минует девять дней после расторжения брака, я приду в твой покой с человеком, который любит тебя. Елена добавила: - Не расспрашивай меня о нём.

Время катилось неумолимо. Прошёл ещё год, до предела насыщенный событиями в Магнавре. Он завершился благополучно для многих обитателей города и дворца. Было чему радоваться императору Багрянородному. «Преобразованная и улучшенная Константином Порфирородным Магнаврская высшая школа доставляла государству большое количество образованных чиновников, сенаторов, стратигов», - сказано в хрониках о Византии.

Минувший год прошёл без военных сражений и столкновений на рубежах державы, и все, что происходило в Магнавре в этот год, давало повод Багрянородному быть довольным жизнью. Прежде всего случилось то, чего добивался цесаревич Роман. Он женился на дочери торговца Анастасии и привёл её во дворец. Сам Багрянородный не был на венчании сына и Анастасии, но по рассказу Елены, которая всё-таки сочла нужным быть на нём, это событие превзошло всякие ожидания. Слух о том, что в храме Святой Софии предстоит венчание - в кои-то веки - дочери торговца и цесаревича, ещё задолго до этого события облетел весь Константинополь. Торговцы, ростовщики, владельцы крупных ремесленных мастерских от радости пришли в такой раж, что был взбудоражен весь город. А в мартовский погожий день вся торговая и ремесленная знать валом повалила в храм Святой Софии и заполонили его. Этот день служителям храма запомнится тем, что здесь никогда ранее не знали таких богатых приношений. В храм несли воск, свечи, лампадное масло, шёлковые ткани, благовония, иконы. Торговые аристократы с проспекта Меса сделали большие денежные вклады, подарили золотые чаши, лампады, подсвечники. Они были горды тем, что их дочери открывался путь к императорскому трону.

Возлагал на новобрачных венцы сам патриарх Полиевкт. Всё-таки Роман был ему племянником. Но в душе Полиевкта при исполнении обряда не было умиротворения. Он вёл службу через силу. Исчезла из его голоса теплота, когда, вознося венец, он сказал невесте:

- Отныне ты, дочь моя, забудь имя Анастасия и прими от Всевышнего новое. Быть тебе Феофано-богоявление. Неси его с честью. - И Полиевкт провозгласил это имя громко, на весь храм: - Явилась миру Феофано-богоявление!

Прихожане подхватили это имя, и долго под сводами собора гудело, словно колокол: «Фе-о-фа-но! Фе-о-фа-но!

И свадебного пира подобного размаха Магнавр не знал. Его устроили опять-таки торговые аристократы, не взяв из императорских подвалов ни бочки вина, из кладовых - ни одной туши мяса. Казалось, пировал весь Константинополь. Так чествовали свою будущую императрицу торговые аристократы города.

В первую свадебную ночь, когда молодожёнов проводили в опочивальню, возле неё собрались самые высокие тузы с Месы. Все они были уверены, что их царица красоты - девственница, и теперь требовали доказательства. Нашлись такие, которые готовы были заключать пари, делать ставки, как на скачках. В полночь мамки - блюстительницы нравственности - вынесли из опочивальни в покой, где сошлась чуть ли не сотня аристократов с Месы, белую льняную простыне с алыми «маками» посередине. Поднялся восторженный гвалт. Приёмный отец Феофано, торговец драгоценностями Киндей, громко призвал к полотну:

- Все неверующие в девственность моей Феофано поклонитесь этим алым «макам». Да не забудет вашего поклона божественная Феофано!

И вовсе незаметно для горожан прошли венчание и свадебные дни Василия Фоки и Берты. Сразу же после помолвки они уехали в Никомидию, где у Василия жили родители в своём имении. Там они венчались и провели медовый месяц. Их жизнь начиналась благопристойно, и они были счастливы обретением друг друга. Но всё-эти события были уже позади. Василий и Берта вернулись в Константинополь. Василий каждый день являлся на службу в Магнавр, а Берта хозяйничала в богатом особняке на проспекте Ниттакий и готовилась стать матерью.

К тому же готовилась и Феофано. Она была уже при титуле царицы, потому как Роман вскоре после свадьбы волей императора получил титул царя. Когда царские короны были вознесены на головы молодых супругов, Феофано внешне оставалась спокойной, но в душе её бушевали страсти. Она уже серьёзно думала о том, чтобы скорее стать императрицей Византии, и начала отсчитывать дни на пути к императорскому трону, но пока не для себя, а для Романа. Феофано уже готовилась принести наследника трона. В том, что она родит сына, у неё не было никаких сомнений. На Евангелии её заверила в этом великая пророчица Константинополя, о которой она впервые услышала от Багрянородного.

Трудно поверить в то, что вскоре произошло в семье императора. После сына он стал второй жертвой обворожительной Феофано. Как она нашла ключи к его сердцу, к душе, к разуму, он не знал, но увидел то, что его покорило. Она обладала простой, бесхитростной лаской. Как-то она тихо и с мягкой улыбкой на прекрасном лице сказала: «Ты очень славный человек», - и император принял эту похвалу с открытым сердцем. После не проходило дня, чтобы она не проявила своё нежное расположение к Багрянородному каким-нибудь поступком или словом. И всё у неё получалось естественно, как льётся из родника кристальная вода. Когда она приходила к нему в библиотеку, то угадывала его любое желание: то приносила любимого гранатового сока, чтобы он утолил жажду, то доставала с полки нужную книгу. Она говорила немного, но всегда такое, что вызывало в душе Багрянородного не только благодарность, но и понимание её как умной и рассудительной женщины. Так уж случилось, что когда она забеременела, то прежде всего поделилась тайной с Багрянородным. Он-то и посоветовал ей побывать у таинственной пророчицы.

Пребывая в беременности, Феофано никому не досаждала своей немощью, была всегда жизнерадостна, деятельна. И роды у неё с помощью дворцовой повитухи Калисы прошли легко и незаметно. Феофано, как и было ей предсказано, родила сына, и по просьбе Багрянородного его назвали Василием. Роман не возражал. Он стал степеннее и молчаливее. Было похоже, что в груди он несёт некую чашу, наполненную любовью к Феофано, и боится расплескать её содержимое. И это тоже радовало Багрянородного.

Лишь императрица Елена весь минувший год вела себя во всём сдержанно, особенно в присутствии Феофано. Елену постоянно что-то заставляло присматриваться к новой невестке. Её поведение Елене казалось ложным. Почему-то она часто вспоминала отца Феофано, Феоктиста. Случалось, что она чувствовала, будто он присутствует во дворце. Может быть, по этим причинам Елена никак не могла сблизиться с Феофано, была с ней предельно вежлива, но держала её на расстоянии. Даже рождение внука не принесло теплоты в их отношения. Сама Феофано старалась не замечать холодность свекрови и, случалось, с детской непосредственностью говорила:

- Матушка, я уже совсем хорошая, полюби меня.

- Не досаждай, Феофано. Мне нездоровится, - неизменно отвечала Елена.

И всё-таки она приходила в детскую опочивальню, брала на руки внука Василия, нежно прижимала его к груди и радовалась тому, что он растёт богатырём, подвижным и здоровым, что в нём есть многое от прадеда Василия Македонянина. Внук Багрянородного и Елены окажется достойным императором Византии. Он будет известен многими делами, которые принесут ему славу. Он выиграет сражение с русским князем Святославом. Его станут величать Василием Болгаробойцем. Случится это по той причине, что Болгария навяжет Византии новую губительную войну. Но Василий Второй разобьёт её войско и покорит всю страну. Всё это бабушке Елене не суждено было знать, но дитя согревало её сердце, и она была благодарна Феофано за это.

И всё-таки в умудрённой жизнью императрице Елене подспудно назревало чувство беспокойства. Появился страх за непрочность благополучия в императорской семье. Елена стала меньше заниматься государственными делами. С ними в эту пору усилиями премьер-министра Василия Фоки всё было благополучно. У Елены появились навязчивые мысли о Феоктисте Дуке и его матери Мелентине. Елена считала, что в Феофано всё-таки заложено, может быть, и в малой толике то, что испытывали к императорскому дому и Константин Дука, и Мелентина, и Феоктист. В Феофано текла их кровь, она внесла частицы их жизни, их характеров. Иногда у Елены возникало желание взбудоражить эти частицы в Феофано, и тогда удалось бы разгадать её, узнать, чем живёт эта ласковая, нежная, но, по мнению Елены, глубоко скрытная натура.

Елена не напрасно предполагала, что Феофано скрытный человек. Она была таковой на самом деле, но ловко умела прятать это за своим необычайно мягким поведением в семье. А пряча свои низменные чувства, Феофано оставалась очень наблюдательной, и она поняла, что императрица пытается разгадать её. Незаметно друг для друга они начали скрытную войну. Развязка этой войны тоже покрыта тайной.

В стремлении угодить Багрянородному и Елене Феофано сочла нужным отметить великим торжеством сорокалетие их супружеской жизни. Конечно же в семье императора не нашлось человека, который возразил бы против подобного торжества: всё-таки дата была знаменательной. Получив согласие Багрянородного и Елены, Феофано вместе с мужем Романом отправилась в царской колеснице на проспект Меса, в особняк приёмного отца Киндея. Он встретил их по-царски. Были приглашены друзья и близкие Киндея и Феофано, и за столом царило веселье. А потом Феофано попросила приёмного отца почествовать сорокалетие императорской четы таким же торжеством, какое было устроено в Магнавре в дни её свадьбы.

- Славный батюшка Киндей, у родителей моего будущего басилевса в декабре исполняется сорокалетие супружеской жизни. Помоги им справить праздник, который они не забыли бы многие годы. Пригласи всю Месу и Ниттакий.

- Анастасия, доченька, для тебя я готов на все. Назови день, и вся Меса и Ниттакий придут во дворец, принесут небывалые подарки и устроят пиршество на весь мир. От тебя же ждём только благодарности.

- Батюшка, я всю жизнь буду благодарна тебе и твоим сотоварищам. Но я хочу попросить тебя ещё вот о чём: подари Багрянородному статую, которую ты купил в Микенах.

- О Господи, это слишком дорогой подарок даже для императора, - вздохнул Киндей.

- Батюшка, а ну-ка, пойдём, посмотрим на богиню Фортуну. - И Феофано увела Киндея из-за стола.

Роман пил вино, нежился за столом и даже захмелел немного и задремал. Но дремота прошла, а Феофано и Киндея всё не было. Роман встал и пошёл на их поиски. А вскоре они вернулись втроём, и лица их были серьёзны, сосредоточены. Но Роман никогда не узнал, насколько важным и таинственным был разговор Феофано и Киндея, пока они рассматривали статую из Микен. Он никогда не узнал, что Киндей был внучатым племянников Константина Дуки и приходился троюродным братом Феоктисту, что все они питали к императорскому дому ненависть и чувство мести за свои поражения. Зерна этой ненависти когда-то были посеяны и в душе Феофано и теперь постепенно давали всходы.

Она это знала про себя, потому бережно лелеяла эти всходы и была готова к жатве, которая приближалась.

Первый сноп этой жатвы был скошен жнецами 9 ноября 959 года.

Этот день в Магнавре по воле Багрянородного и Елены был объявлен праздничным. Чествование сорокалетней супружеской жизни они собрались отметить широко и торжественно. Все хлопоты по устройству праздника взяла на себя Феофано. Близко к полудню в Магнавр потянулись гости. Ворота для них были распахнуты. С каждым часом гостей всё прибывало. Как и в день свадьбы Романа и Феофано, собралась вся торговая знать, но были приглашены многие вельможи, скульпторы, литераторы, художники. Все гости со стороны Киндея несли Багрянородному и Елене дорогие подарки. Все знали, что Багрянородный любит камеи на мраморе из слоновой кости, и их подарили множество. На стол перед императором легла камея «Жертва Сатурну, богу земледелия» в золотой оправе. А рядом положили камею «Юпитер поражает стрелами гигантов». Тут же легла на стол камея «Похищение Европы» на золотой пластине. Пожилой купец поставил на стол малахитовую вазу с резьбой «Никейские игры». В вазе стояли два кубка, наполненные вином. Купец подал один кубок Багрянородному, другой взял сам и попросил императора выпить с ним. Багрянородный не смог отказать: пригубил вино.

К столу подошёл приёмный отец Феофано, Киндей. За его спиной стояли трое дюжих слуг, которые принесли античную скульптуру богини Фортуны, выполненную в рост человека. Сам Киндей держал в руках два кубка, украшенных изумрудами, и они тоже были наполнены вином.

- Божественный, сам Господь велит нам выпить. Мы оба с тобой отцы Феофано.

- Спасибо тебе, Киндей, за Феофано. Я выпью с тобой от души. - И Константин действительно выпил от души, потому как вино было прекрасным, с неким волшебным привкусом.

Подарки всё несли. Вот купец развернул шёлковое полотно, на котором был изображён наездник Василий Македонянин, на Адрианопольском гипподроме. Ставились на стол золотые кубки и вазы, в которых лежали драгоценные украшения. Купцы, побывавшие в далёких заморских странах, подносили Багрянородному амфоры с волшебными напитками и бальзамами. Один купец открыл амфору из золота и, налив бальзам в маленькие кубки, поднёс императору:

- Будь славен, Божественный! Здравствовать тебе до ста лет! - И купец одним духом выпил бальзам.

Был вынужден, уже в какой раз, пригубить волшебный напиток и император. Гости были по-купечески настырны. Они несли свои вина и кубки к столу Багрянородного, наполняли их и просили выпить с ними за здравие. И он из каждого кубка делал по глотку, провожая купца добрым словом:

- Будь славен, торговый человек.

Сколько раз Багрянородный сказал эту фразу, не помнил, ибо захмелел, и, когда к нему подходили вельможи и стратиги, он просил их не потчевать его больше вином. Подошли к нему и Василий Фока с Бертой. Она поцеловала Елене и Багрянородному руки и сказала:

- Я счастлива, и у нас растёт сын.

Багрянородный сам предложил Василию и Берте выпить с ними вина, и они сделали это вчетвером. К ним подошла Феофано, на руках она держала сына.

- Батюшка, позови внука на руки. Пусть все гости увидят наследника Македонской династии.

И Багрянородный взял на руки внука Василия, и вместе с Еленой они ласкали малыша до той поры, пока Багрянородный не почувствовал, что его неодолимо клонит в сон. Он и раньше замечал, что после полудня его тянет спать. Иногда в библиотеке он отодвигал рукопись и дремал за столом. Но здесь гости несли подарки и невозможно было окунуться в сон. Багрянородный поднял кубок и сказал:

- Дорогие гости, пейте, гуляйте, а мы с матушкой побудем с внуком.

- Слава императору Багрянородному! Слава внуку! - крикнул кто-то.

И уже никому не было дела до императора и его супруги. Торговая знать, пособники купца Киндея и будущей императрицы Феофано продолжали пир. Но невестка подошла к Багрянородному и взяла у него сына.

- Родненький батюшка, ты уморился, тебе надо отдохнуть. Матушка, отведём его в опочиваленку. - И Феофано вместе с Еленой повели Багрянородного из зала.

В спальне постельничий и слуга раздели императора и уложили в постель. За окнами было уже темно. Елена подумала, что супругу пришло самое время поспать. И Багрянородный, прошептав два слова: «Берегитесь Феофано», - уснул, как только голова его коснулась подушки. Елена не расслышала, что прошептал Божественный. Она посидела некоторое время у постели и сочла нужным вернуться к гостям. Они уже начали расходиться. Елена подошла к Василию Фоке и Берте, которые стояли у стола с подарками и рассматривали их, взяла бронзовую статуэтку Меркурия и не успела ею полюбоваться, как в сердце ударила боль. Она ойкнула, схватилась за сердце и чуть было не упала, но Василий Фока успел удержать её.

- Государыня, что с тобой? - воскликнул он.

- Отведи меня в опочивальню к Божественному, - попросила она. Василий и Берта повели Елену в императорские покои. Она шла, постанывая от боли. А в голове высветились два слова, которые она не разобрала, когда их прошептал Багрянородный: «Берегитесь Феофано». Теперь они загорелись в чёрном цвете, и Елена уже не шла, а плыла и твердила: «Он ушёл. Он ушёл».

В опочивальне Елена попросила Берту поднести светильник к постели. Берта сделала это и первой увидела лицо Багрянородного.

- Он скорбен. С ним что-то случилось!

Елена взяла его руку. Она была холодная, коченеющая. У Елены не нашлось сил, чтобы крикнуть. Она упала на ложе, и плечи её затряслись в рыданиях.

Руку Багрянородного взял Василий.

- Божественный мёртв, - тихо сказал он и выбежал из опочивальни.

Василий бежал по коридору и увидел, как с лестницы поднялись и идут к своим покоям Роман и Феофано с сыном на руках.

- Роман, поднимай гвардию! - крикнул Василий. - Надо немедленно задержать всех, кто был на торжестве?

- Но что случилось?

- Император мёртв?

Василий заметил, как из рук Феофано падает дитя, и успел подхватить его. Роман же удержал от падения Феофано. Он ответил Василию:

- Не выдумывай. Он спит.

- Говорю, мёртв! Да дьявол с тобой! - И Василий, опустил на пол ребёнка, побежал поднимать гвардию.

Но, пока он бежал коридорами, пустынным вестибюлем, двором, где не было ни души, он одумался. «Кого хватать?» Гости уже разошлись, разъехались по домам. Господи, я ведь никого из этих купцов не знаю в лицо!» - пронеслось у него в голове. Василий вернулся в трапезную, где слуги убирали со стола, подошёл к столу, на котором лежали подарки, взял мраморную статуэтку Венеры, положил её на стол, тронул рукой богиню Фортуну, и перед ним возникло лицо купца Киндея. Василий знал, что Феофано его приёмная дочь, и подумал, что Киндея сегодня же в ночь надо арестовать и с него начать расследование.

Василий вернулся в покои Багрянородного. Там уже были Роман и престарелый медик Багрянородного, Протоген. Он при свете двух светильников осматривал тело покойного, смотрел под лупой зрачки, доставал язык, пустил кровь на руку и собрал её на серебряную пластинку. Закончив осмотр, он долго молчал, потом сказал Роману:

- Твоего отца злодейски отравили.

- Ты, Протоген, стар и из ума выжил, - грубо произнёс Роман. - Никого не будем искать. Всех горожан невозможно арестовать. У отца был сердечный приступ, и это моё твёрдое мнение.

- Ты можешь что угодно говорить, государь, - сказал Василий Фока. - Но есть ещё Сенат, есть императрица, которые потребуют найти злодея. И я советую тебе в ночь взять под стражу купца Киндея. А ты, Протоген, утром собери лучших медиков и сделайте заключение.

Но никакого расследования по поводу гибели императора Константина Багрянородного не проводилось. Роман Багрянородный объявил себя императором и взял всю ответственность за смерть отца на свою совесть. К тому же медики не нашли в крови покойного следов отравления. Они сошлись на мнении о том, что Константин Багрянородный в возрасте пятидесяти четырёх лет умер от сердечного приступа. Лишь в столице «высказывались подозрения, что он был отравлен своей невесткой Феофано» - так было записано в хрониках.

Причастна или нет супруга Романа к смерти Константина Багрянородного, оставалось только гадать. К этому можно добавить, что в Византии наступила короткая, но яркая «эпоха» императрицы Феофано. Она утолила жажду императора Романа, своего супруга, и у них было два сына и две дочери. Младшая из дочерей, Анна Романовна, стала женой великого князя Руси Владимира Святого. Тем самым исполнилась мечта Константина Багрянородного породниться с Русью.

Императора Константина Багрянородного провожали в последний путь не только весь Константинополь, но и тысячи византийцев, приехавших с разных концов империи. Он простоял на троне сорок семь лет, отличался добротой, справедливостью, милосердием. В его долгое царствование продолжался расцвет Византии, который достиг вершины при внуке Константина Багрянородного, Василии Болгаробойце.

Москва - Финеево,

2004-2005