Вознесённый на престол императора Александр вскоре же стал забывать о том, в чём клялся, что можно было бы назвать человеческими добродетелями. И в те дни, когда болгарское войско стояло уже под стенами Константинополя, а византийское ещё не вернулось из-за Босфора, Александр решил разделаться с великим доместиком Анатоликом и отдать этот высокий пост угоднику Неофиту. А чтобы Александра не обвинили в столь очевидной несправедливости к Анатолику, он собрал совет сановников и поручил возглавить его бывшему доместику - министру школ - Константину Дуке. Знал Александр, что Константин Дука из кожи вылезет, лишь бы угодить Божественному. С Зоей-августой, которая знала Анатолика полтора десятка лет, считала его умным и порядочным стратигом и человеком, Александр не посоветовался и даже не счёл нужным пригласить её на совет.
Но до Зои-августы дошли слухи о неблаговидных действиях Александра, и она обо всём рассказала сыну. Багрянородный всё понял и проявил свою волю:
- Мама-августа, идём на совет. Мы с тобой должны запретить решать государственные дела без нас.
Зоя-августа выслушала сына и согласилась с ним. Она уже давно отметила способность Багрянородного рассуждать по-взрослому. Это было во благо державе. К сказанному сыном она добавила:
- Александр погубит империю, если мы в военную пору позволим ему убрать с поста великого доместика Анатолика. Хватит и того, что Александр позволил болгарам подойти к столице. Идём же, сын, и проявим свою волю.
И Зоя-августа повела Багрянородного в Золотую палату, где Александр собрал на совет сановников-министров.
В зале теперь стояли два трона. На одном из них сидел Александр, другой пустовал. Зоя-августа провела к нему сына и усадила его. Сделала замечание Александру:
- Зачем собрал совет без ведома Багрянородного? Ты вновь самовольничаешь.
- Тому причиной война, Зоя-августа, и решать военные задачи следует зрелым мужам, а не женщинам и детям.
Зоя-августа ничего не ответила Александру на явное уязвление достоинства её и сына. Встав рядом с ним, она обратилась к сановникам, которые уже почувствовали накал страстей:
- Я не вижу среди вас командующего армией Византии великого доместика Анатолика. Но нам известно, для чего вас собрал император Александр. От имени императора Константина Багрянородного говорю вам: не спешите отлучать великого доместика от войска. Оно уже переправляется через Босфор и завтра с утра, а может быть, в ночь прогонит болгар от столицы. Так ли мной сказано, Багрянородный?
- Так, матушка-августа. Я только хочу добавить, чтобы Анатолик не допустил кровопролития. Сильный может прогнать слабого, вразумив его словом.
Слушая Багрянородного, одни сановники улыбались его наивному суждению, другие же нашли в нём глубокий смысл: сильный всегда может вразумить слабого словом - это звучало мудро. А император Александр злился и теперь уже лишь из амбиции думал о том, как избавиться от Анатолика. Но пока в его легковесной голове не было никаких дельных мыслей. И странным казалось поведение Александра. Он вовсе не переживал, не испытывал волнений, что враг у стен столицы и готовится к приступу.
Болгары с трёх сторон обложили Константинополь и разоряли посады, пригороды, монастыри. Шёл уже третий день осады. А Византия находилась словно бы в летаргическом сне. В Константинополе заботились только о том, чтобы враг не проник в город, и на крепостных стенах было достаточно воинов и горожан для отражения готовящегося приступа с северной стороны. Болгарские воины подтянули на расстояние полёта стрелы свои стенобитные орудия, подтаскивали щиты, чтобы под их прикрытием разрушать крепостные стены и городские ворота. Уже были установлены катапульты для метания стрел с огненными факелами.
Гвардейцы Лакапина неустанно следили за действиями болгарского войска с крепостной стены. И сам Лакапин был среди гвардейцев. Он сосредоточенно думал о том, какие приняты меры, чтобы остановить болгар, протянуть время до подхода войска из-за Босфора. В бухте Золотой Рог и за её пределами наблюдали за проливом воины Лакапина на лёгких скидиях, чтобы немедленно донести до него весть о появлении флотилии с воинами из Анкиры. Роман Лакапин с нетерпением ждал эту весть. Она должна была послужить для него сигналом к действию.
Но время шло, а вестников всё не было. Лакапин досадовал и ругал в душе за нерасторопность командующего сухопутными войсками доместика Льва Фоку. Лакапин готов был обрушить своё негодование и на великого доместика, который вот уже двое суток не показывал и носа на крепостной стене. Где он был всё это время, может быть, отсиживался в своём особняке на проспекте Ниттакий? Но вот, наконец, после полудня на стене появился первый вестник. Он подошёл к Лакапину запыхавшись:
- Доместик гвардии, флотилия с войском прибила. Воины высаживаются справа и слева от бухты Золотой Рог. Что передать доместику армии Льву Фоке?
- Скажи ему, чтобы сосредотачивался на берегу и дал отдых воинам до утра. С рассветом ему идти на болгар. Да пусть ночью остережётся нападения печенегов.
Вестник поклонился и убежал. Лакапин смотрел ему вслед и улыбался. Теперь он выполнит задуманное и выпроводит болгар из Византии без пролития крови. Отваживаясь, казалось бы, на безнадёжный шаг, Лакапин надеялся выиграть давно ведущийся поединок с соперником Львом Фокой. И Роман приступил к действию отважно и решительно. Он подошёл к краю стены, встал между зубцами на виду у вражеских воинов и крикнул им:
- Братья болгары, я командующий войском, обороняющим город и крепость, Роман Лакапин! Позовите к стене царя Симеона. Буду говорить с ним о мире. Зовите и не желайте себе худа.
- Ишь чего захотел! Не будет тебе мира! - услышал Лакапин.
- Эй, рыжебородый, я тебя запомню! Зови сей же миг государя! - властно закричал Лакапин.
Среди воинов нашёлся командир, ответивший Лакапину:
- Сдавайтесь без боя, ромеи, вот и будет вам мир! Это говорит тысяцкий Иван Ботев.
- Зови, Ботев, Симеона. Царю лучше знать, что делать.
- Ишь какой упрямый! Ладно, жди, а я пошёл за царём!
Прошло немало времени. Солнце уже поднялось в зенит, вот-вот покатится к горизонту. Но царь не появлялся. Лакапин досадовал, что задуманное срывается, что придётся биться с болгарами. Однако царь, отдохнув в полуденном сне, приехал-таки к крепостной стене в окружении свиты. Лакапин увидел богатырски сложенного воина в блестящих латах, поверил, что это царь. Сидящий рядом на коне, тоже могучий воин крикнул:
- Кто вызывал царя Симеона? Вот он!
- Я, доместик Лакапин, вызывал болгарского царя, - отозвался Роман. - Я должен сообщить ему нечто очень важное.
Симеон что-то сказал громогласному воину, и тот снова крикнул:
- Ты не император, и речи с тобой не будет! Пусть выйдет к царю за ворота сам Константин Багрянородный!
- Тогда ему надо выходит вдвоём с Александром. А я их уполномоченный.
Возникла пауза, и после неё задорно прозвучало:
- Царь Симеон сейчас пришлёт своего гончего пса - с ним и поговорите Александр и ты.
- Государь, ты будешь жалеть, если не выслушаешь меня! - твёрдо стоял на своём Лакапин.
- Вот как достанет тебя государь да отхлещет плетью, тогда и узнаешь, как дерзить царю Симеону! - послышалось из стана врагов.
Симеон стал разворачивать коня, чтобы уехать, и Лакапин отважился крикнуть то, что остановило царя.
- Государь, не уезжай! Жди, и мы выедем вместе с императором Багрянородным.
Пауза не затянулась. На стену долетело:
- Пусть поспешит Багрянородный. Царь будет ждать его!
Симеон отъехал к видневшемуся неподалёку шатру и сошёл с коня. Лакапин понял, что царь сдержит слово, и поспешил со стены во дворец Магнавр. Он не питал особых надежд на то, что Зоя-августа отпустит сына за крепостные стены, но всё-таки рискнул на благо державы уговорить её дать Багрянородному возможность выйти за ворота крепости. Он не думал, что царь Симеон пойдёт на преступление, и если рисковал чьей-то жизнью, то в первую очередь своей. Только Богу ведомо, как поведут себя болгары, коли пришли с жаждой покорить Византию. Однако, несмотря на всё это, Роман Лакапин готов был испытать судьбу.
В Магнавре он нашёл Зою-августу и Багрянородного в Юстиниановой храмине. После совета в Золотом зале они, ещё взволнованные, пришли покормить золотых рыбок и успокоиться близ них. Роман поклонился Зое-августе и её сыну и без обиняков сказал:
- Матушка-императрица, отпусти своего сына на переговоры с царём Симеоном.
- На какие переговоры должен идти мой сын? Это долг мой или Александра. Симеон просто смеётся над нами. Переговоры с отроком - очень весёлая шутка.
- Матушка-императрица, с Симеоном буду говорить я, а Багрянородный своим императорским именем подтвердит сказанное.
Зоя-августа посмотрела на Лакапина большими завораживающими серыми глазами и тихо произнесла:
- Ты умён, Роман, я знаю, и найдёшь сказать болгарам то, что их образумит. Но я боюсь за жизнь сына. Рано отроку вставать лицом к лицу с врагом.
- Я заплачу своей жизнью, чтобы защитить его. Клянусь в том.
- Я тебе верю, Лакапин. Но пора спросить Багрянородного. Намерен ли он защищать мир с опасностью для своей жизни?
Константин стоял чуть поодаль у аквариума из венецианского стекла. Он отозвался, не дожидаясь, когда его спросят:
- Матушка-государыня, доместик Лакапин справедливо зовёт меня на переговоры с царём Симеоном. Царь беден, и ему приходится добывать хлеб войнами. Давно ли приходил под наши стены князь русов. Он тоже был беден. Мы помогли ему избавиться от нищеты, и он ушёл с миром.
- Ты хочешь сказать, Багрянородный, что всё в жизни повторяется.
- Да, матушка. И мы пойдём на переговоры с царём Симеоном. Прости меня, матушка-августа.
- Но что скажет твой дядя Александр? Он ведь тоже в ответе за империю.
Карие глаза Багрянородного засверкали задором, жаждой борьбы.
- Дядя уже сказал своё слово, поссорив нас с Болгарией. - И он обратился к евнуху: - Гонгила, подними в седло сотню моих гвардейцев. И пусть к крыльцу подадут колесницу.
Вскоре сотня гвардейцев во главе с сотским русом Никанором сопровождала Багрянородного и Зою-августу, которые ехали в колеснице. Вот и северные ворота. Лакапин спешился и, подойдя к ним, выглянул в малое оконце. Болгары по-прежнему были в отдалении. У шатра виднелась свита царя. Лакапин велел открыть калитку и вышел за ворота.
- Болгары! - крикнул он воинам свиты. - Зовите царя Симеона. Император Багрянородный выедет сейчас из ворот.
Один из воинов скрылся в шатре. Вскоре из него вышел Симеон. Он поднялся в седло и в сопровождении всё тех же воинов направился к воротам крепости. Они в это время распахнулись. Стременной вывел коня, Лакапин вскочил на него и сделал знак рукой императору и всем, кто его сопровождал. Сотня гвардейцев выехала двумя колоннами, и между ними двигалась колесница Багрянородного. Он был в латах и шлеме. Зоя-августа осталась за воротами. А в колеснице рядом с императором стоял Гонгила и прикрывал его щитом. Император и царь съехались. Их разделяло расстояние в десять шагов. Константин увидел перед собой могучего воина. Его черные глаза были проницательны, лицо могло показаться суровым, но суровость скрадывала заметная улыбка. Похоже, Симеон думал, чем может удивить его отрок Багрянородный. А он сказал достойное великого государя:
- Благородный болгарский царь Симеон, ты легко вошёл в мои пределы, но выйти тебе из них будет трудно, если не примешь мой совет.
- Говори, Багрянородный. Я слушаю тебя, - ответил царь Симеон.
- Был под стенами Константинополя шесть лет назад князь русов Олег с немалой ратью и ушёл, не разорив город. Мой отец Лев Мудрый заплатил Олегу большую дань - тот и забыл о брани. Был заключён мир. Говори и ты, какую дань хочешь получить. Мы держава богатая и не оскудеем, ты же нуждаешься в серебре и злате.
- Доброта твоя мне по душе, Багрянородный. Но тебе не по силам утолить мою жажду. Я, государь великой Болгарии, хочу быть императором Византии.
- Верно, такой жажды мне не утолить, и пусть она будет пока в твоей душе. Однако выслушай то, что тебе скажет по секрету мой адмирал Роман Лакапин.
- Ну давай твоего адмирала, - проговорил Симеон и тронул коня.
И Лакапин дёрнул коня за поводья, подъехал к Симеону. А когда съехались, Роман почти на ухо сказал царю:
- Славный царь Симеон, мы щадим твою честь и не хотим, чтобы твоё имя было опорочено.
- И как это ты можешь уязвить моё имя и честь?
- Всё просто, государь. Из-за Босфора пришло наше войско. В нём сто тысяч свирепых воинов: арабов, русов, хазар. Они уже обложили твою рать, как дикие псы медведя, и стоит им дать световой сигнал, как они ринутся на твоих воинов. Но мы не хотим кровопролития. Путь тебе на север открыт до завтрашнего утра. В том воля Багрянородного.
- И это правда?
- Целую крест. Говори, государь, чем отблагодарить тебя за благородство. И очень прошу: не трать время.
Симеон задумчиво и внимательно смотрел на Лакапина. У него мелькнуло: «Не обманывает». И поняв, что ещё не настала пора добыть трон Византии, вздохнув, но с сожалением сказал:
- Я уйду сегодня в ночь, если до захода солнца пришлёте сюда две колесницы - одну с золотом, другую с серебром - и коней в придачу. - При этом он печально улыбнулся: - Помните, что это всего лишь ваши откупные и награда моим воинам. Вот слово чести. - И Симеон протянул Лакапину свою могучую руку.
Лакапин пожал её и произнёс:
- Жди меня, государь, с колесницами. Я приеду к закату солнца.
Поклонившись, он поспешил к императору.
- Я вижу твою улыбку, - заметил Багрянородный.
- Есть отчего. Вот только отступное царь Симеон просит немалое: две колесницы с золотом и серебром. Не обедняем ли?
- Я должен спросить об этом матушку-августу.
- Верно. Без её совета нам не обойтись. Но пора возвращаться в крепость. Там и попросишь, Божественный, чтобы матушка-августа дала повеление логофету казначейства Феагену отпустить золото и серебро. А к заходу солнца я должен быть здесь. Тогда в ночь Симеон уведёт своё войско.
Возвращаясь в Магнавр, Роман Лакапин подумал, что надо немедленно найти великого доместика Анатолика и попросить его двинуть войско на сближение с болгарами. Он знал, что царь Симеон не очень-то поверил, что его рать могут окружить византийцы. Во дворце Роман разу же попросил Зою-августу послать кого-либо за Анатоликом.
- Хорошо, Лакапин, я сейчас же пошли к нему Гонгилу, - ответила она.
Пока Гонгила бегал за великим доместиком, Зоя-августа и Багрянородный сошлись во мнении, что болгарам следует выдать две колесницы с серебром и золотом.
- Не хочу резни и кровопролития, - сказала Зоя-августа, - и потому не пожалеем бренных серебра и злата.
Вскоре к заднему фасаду Магнавра подкатили две колесницы и логофет-казначей Феаген выдал воинам Лакапина тридцать пудов золотых монет в кожаных сумах, каждая весом в два пуда, и столько же серебряных. Феаген плакал: «Вы меня разорили». - «Успокойся, Феаген, мы сбережём больше, если не будем воевать», - утешал его Лакапин.
Всё уже было готово к вывозу колесниц из дворца. Но Лакапин хотел прежде дождаться Анатолика. Однако прошло немало времени, можно было дважды обернуться, а он всё не появлялся. Когда Лакапин уже перестал ждать Анатолика и был вынужден выехать из Магнавра, как обещал царю Симеону, прибежал испуганный Гонгила. Он был бледен, похоже, его бил озноб. Ломким голосом он сказал Лакапину:
- В доме великого доместика беда. Слуги, нашли его в саду, он убит дротиком в сердце.
- Как убит? Кто это сделал? - спросил храбрый Лакапин и вздрогнул. - Где были его телохранители?
- Мне это неведомо, почтенный Лакапин. Слуги только и сказали, что он был привязан к дереву и в его сердце торчал дротик.
На миг Лакапин растерялся, но взял себя в руки и вместе с Гонгилой поспешил в покои Багрянородного и Зои-августы. Они были во власти разговора о болгарах, и сообщение Лакапина прозвучало для них как гром среди ясного неба. Зоя-августа принялась креститься, а Константин, крепко сжав кулаки, тихо и твёрдо, уверенный в своей правоте, сказал:
- Это сделали люди дяди Александра.
Лакапина сейчас беспокоило другое. Он посмотрел в окно. Нужно было спешить на встречу с царём Симеоном, потому что солнце готово было опуститься за горизонт. Роману вновь понадобился Гонгила. Он позвал евнуха и сказал ему:
- Славный Гонгила, в твоих руках судьба Константинополя. Возьми двух-трёх воинов и поспеши в бухту Золотой Рог. Распорядись любой скидией и выплыви из бухты. Справа на побережье Босфора ты должен найти командующего армией Льва Фоку. Передашь ему, чтобы он двинулся всем своим войском на север и сблизился за городом правым и левым крылом с болгарами. Но в сечу чтобы до утра не вступал. Лишь утром, если болгары не уйдут от города, он должен поднять войско в сечу.
- Гонгила всё понял, - ответил евнух.
- Да храни тебя Бог, - и Роман похлопал Гонгилу по плечу. Тут же он обратился к Зое-августе и Багрянородному: - Божественные, мне пора на свидание к царю Симеону.
На коротком пути до крепостных ворот Роман Лакапин успел подумать о том, что сказал отрок Багрянородный. «Откуда у него такое убеждение в причастности к убийству Анатолика императора Александра? Уж не прочит ли тот на место Анатолика кого-то из своего окружения?» - предположил Лакапин. И первым, кто пришёл ему на ум, был вельможа из молодых да ранних Неофит. «Ой, не хотелось бы мне быть под его пятой», - завершил невесёлые размышления Лакапин, подъезжая к воротам.
Царь Симеон уже злился. Он находился в окружении свиты и смотрел на заходящее солнце: готовился взмахнуть рукой, как только солнце скроется за горизонтом, чтобы начать приступ. К нему уже всё было приготовлено. В душе Симеон ругал всякими непотребными словами византийцев, называл их обманщиками, лжецами, пронырами и грозился отомстить за обман в первую очередь Роману Лакапину. Царю были очень нужны две колесницы с золотом и серебром. Бедствовал он вместе со своим народом от нищеты. И то, что император решил откупиться от него, он счёл за благо. А теперь выходило, что золото и серебро не дойдёт до его рук и византийское войско вот-вот обложит болгарскую рать, как свора собак медведя. Его лазутчики не только выследили врага, но и привели «языка», который всё честно рассказал. И это было правдой. Симеон сам слушал грека, и всё сказанное сходилось с тем, что выложил ему при встрече Роман Лакапин. Попадись ему теперь этот проныра после захода солнца, он бы своей рукой казнил его за обман: золото, серебро - они уже в глазах Симеона сверкали, рябили, пересыпались.
А солнце уже легло на горизонт и быстро-быстро, как показалось Лакапину, проваливалось в бездну. Стражи у ворот узнали доместика и распахнули ворота. Колесницы ещё далеко громыхали позади, а Роман Лакапин выскочил на открытое пространство и увидел, что царь Симеон взмахнул рукой и повёл своих воевод к войску. Роман ударил коня плетью, догнал царя и воевод а крикнул:
- Государь Симеон, остановись!
Царь развернул коня и, не видя за спиной Лакапина колесниц, схватился за меч и, обнажив его, ринулся на доместика.
- Вот я тебе покажу «остановись»!
- Но, государь, солнце ещё не скрылось. Видишь, ломтик на горизонте лежит? И ты можешь нарушить слово чести.
Царь смотрел не на солнце, а на две колесницы, которые выкатились из ворот крепости. Он убрал меч в ножны и с нотой вины произнёс:
- Старею, брат. Не поверил я тебе. - Симеон повернулся к воеводам: - Стогнев, иди, принимай золото и серебро. Фролов, приведи пленного воина-грека, отдай командиру.
Колесницы, влекомые каждая парой лошадей, остановились возле свиты. Царь подошёл к ним, заглянул в одну, в другую, попробовал на вес кожаные сумы и сказал:
- Стогнев, проверь каждую суму, не камни ли!
- Эк недоверчивый Фома, - усмехнулся Лакапин.
Он уже был уверен, что царь Симеон уведёт своё войско, получив от византийцев богатый откуп, и ему, Лакапину, в стане болгар уже нечего делать. Но привели воина из войска Льва Фоки. Лакапин спросил его:
- Как это тебя угораздило в плен попасть?
- Так я по нужде в кусты ушёл. Там и схватили.
- Ну, берись за стремя, идём в крепость.
Лакапин попрощался с Симеоном, позвал своих возниц, и все медленно направились к городским воротам.
Царь Симеон оказался верен чести. Близко к полуночи болгарское войско снялось со становища и ушло к пределам своей державы. О том уведомили Лакапина его дозорные. После ухода вражеского войска остались разорёнными пригороды, посады, селения на всём пути пришельцев. Таковы были законы войны: сильный отбирал у слабого все, что хотел.
Избавившись от войны, Византия оставалась в полосе внутренних потрясений, и Роман Лакапин, вместо того чтобы ехать во дворец, отправился в особняк Анатолика. Ему было необходимо знать во всех подробностях об убийстве великого доместика. Лакапин пытался восстановить картину преступления, приблизиться к истине.
Ставя на место неизвестных убийц тех или иных знакомых ему вельмож, способных совершить убийство, он пытался остановиться на ком-либо из них. С такими мыслями Лакапин появился на дворе особняка Анатолика и при свете факелов увидел в саду бывшего доместика школ, а теперь премьер-министра Константина Дуку. Он спросил Лакапина:
- И что же, помогло нам золото? Болгары ушли?
- Да, они покидают наши пределы, - ответил Лакапин и в свою очередь спросил: - А что здесь стало известно?
- Ничего нового и никаких следов тех, кто совершил убийство. Верёвка и дротик - вот и все, что они оставили. И проникли они в сад через восточную стену.
- А император Александр знает, что великий доместик погиб?
- Императора пока не нашли. Говорят, что он ещё в конце дня покинул Магнавр и уехал с воинами в бухту Золотой Рог.
Лакапин подумал, что находиться ему в саду Анатолика больше незачем, что его надежды найти преступников призрачны, и он покинул сад и подворье великого доместика. Роман счёл, что остаток ночи ему лучше провести среди воинов на крепостной стене. Это поможет ему через своих дозорных вернее знать, как ведут себя болгары, уходя в свои пределы. Он переживал, что они могут захватить пленных, с тем чтобы продать их в рабство. Этого он не хотел допустить.
На стене у Лакапина хранился тёплый плащ. Кто-то из воинов принёс старое кресло. Роман сел в него, закутался в плащ и попытался уснуть. Но сон не шёл. Мысль об убийстве Анатолика не покидала его. Он думал, кому было выгодно убрать Анатолика. То, что Александр не терпел его, Роману было известно, и он утвердился в мысли о том, что великого доместика убрали по воле Александра. Конечно же ему было доступно послать своих людей или наёмных арабских корсар, чтобы убрать Анатолика. А рядом с Александром возникал Неофит. Помнил Роман, что император однажды открыто пообещал Неофиту место великого доместика. И выходило, что роль Неофита в смерти Анатолика могла иметь место. Теперь оставалось только ждать, как поступит Александр, когда появится после своего загадочного исчезновения.
Цепкий ум Лакапина приближался к истине. Император Александр уехал из дворца Магнавр в критический момент не случайно. Накануне приступа, к которому болгары уже были готовы, Александра одолел страх. Он бежал из дворца. Добравшись до бухты Золотой Рог, он на лёгкой скедии доплыл до своего дромона, на котором совершал плавания ещё Лев Мудрый, и решил провести там несколько дней, пока не улягутся страсти. Он знал, что Неофит, получивший от него лишь намёк на то, что требуется совершить и тысячу золотых милиаризиев, равных двумстам пятидесяти золотым червонцам, сделает все, чтобы убрать Анатолика и замести следы убийства. Воля императора была исполнена. Теперь Неофиту оставалось ждать, когда Александр сдержит слово чести и одарит его титулом великого доместика. В тридцать пять лет получить такой чин неродовитому вельможе - это ли не счастье!
Александр вернулся в Константинополь в тот день, когда во Влахернском храме шла панихида по убиенному. Он прошёл к гробу и встал в изголовье. Сбоку от него оказалась Зоя-августа, держащая сына за руку. Императрица не сразу посмотрела на Александра. А когда подняла голову, то увидела, что он утирает слезы. Чуть раньше Зоя-августа заметила, как текли слезы по лицу Неофита. Она сочла, что тот и другой проявляют притворство. Её неприязнь к Александру вспыхнула с новой силой. Боясь, что она может выплеснуться, Зоя-августа отошла от гроба и увела Багрянородного Сын понял порыв матери и крепче сжал рукой её ладонь. Они покинули Влахернский храм, и, пока шли до Магнавра, Багрянородный сумел задать матери несколько вопросов, и на некоторые из них у Зои-августы не нашлось ответа.
- Я не знаю, сынок, в чём я виновата перед императором. Разве только в том, что была супругой твоего батюшки.
- А почему дядя не найдёт себе супругу?
- Когда-нибудь ты узнаешь и эту причину.
Багрянородный посмотрел на мать с удивлением и больше ничего не спрашивал.
После того как ушли из Византии болгары, как схлынули волнения, внесённые в жизнь Магнавра убийством Анатолика, во дворце наступило время умиротворённой печальной тишины. Но это не была грусть о покойном великом доместике. Придворные не проявляли радости жизни потому, что в залы и покои дворца вселилось злое поветрие, исходящее от премьер-министра Константина Дуки, занявшего место жизнерадостного Астерия.
Мрачный, как осенняя ночь, получивший звание военного доместика ещё во время службы в византийской армии, Константин Дука вызывал даже не у робких придворных озноб. Взгляд его черных, сверкающих из-под нависших бровей глаз излучал холод. Тонкие губы были всегда презрительно сомкнуты, нос с горбинкой был свернут влево, видимо, от сильного удара, и потому казалось, что Дука всё время что-то ищет. Но Константин Дука был умён, деловит и властен. И теперь император Александр, не спросив согласия Зои-августы, регентши Багрянородного, отдал в руки Константина Дуки все государственные дела. Порой Дука подписывал императорские указы.
Зоя-августа не могла с этим смириться. Она считала, что полноправным государем империи должен быть только её сын. И она попыталась очертить Дуке круг его государственных дел. Однако Константин Дука сказал Зое-августе такое, что поставило её в тупик и ей показалось, что он рассуждает правильно.
- Августейшая императрица, я исполняю свой долг во благо империи и обязан вмешиваться во все, вплоть до торговли и добычи золота. Ни императору Александру, ни тебе, августейшая, многие дела непосильны. Приведу лишь один пример. Не вмешайся я в эти дни в торговлю, Константинополь остался бы без хлеба, ибо Египет не поставляет пшеницу. После отставки Астерия никто не занимался закупкой зерна, и, если бы болгары продержали столицу в осаде хотя бы два месяца, в городе наступил бы голодный мор.
- Знает ли о том Александр?
- Да, Божественный во всё посвящён.
- Ну а послов на Русь по чьей воле отправили?
- По моей. Я помню дословно договор, и по нему Русь обязана оказать нам помощь в случае военной угрозы. Она была налицо.
- Вижу, преславный Константин, что ты служишь империи с честью. Но помни о том, что, кроме императора-соправителя, есть ещё император Константин Багрянородный и я, его регентша.
- Да, августейшая, я об этом буду всегда помнить, - ответил Дука и с поклоном покинул Голубой зал, где принимала его Зоя-августа.
Мать и сын, оставшись одни, долго сидели молча. Странным было это молчание. Зоя-августа думала о сыне, о том, что на его плечи с каждым днём взросления будет ложиться всё большая ответственность за судьбы империи. И ей хотелось заглянуть в завтрашний день. Каким станет подниматься сын на императорский трон, когда придёт время его зрелости? Она пыталась разгадать будущего Багрянородного. Она мечтала видеть его мужественным и благородным монархом, властно держащим бразды правления огромной империи. Она молила Бога, чтобы он избавил державу от разорительных войн, от внутренних потрясений, чтобы Господь послал ему умную и добрую спутницу жизни, чтобы у них были здоровые дети и среди них рос наследник трона. Что ещё могла пожелать сыну любящая мать?
Конечно же, здоровья, державного ума и чтобы подданные любили его за справедливость и заботу об их благе. Но её пугало то, что до того времени, когда наступит пора зрелости, пройдёт ещё больше десяти лет. Она переживала, что отношения между дядей и племянником становятся всё более отчуждёнными.
Александр преднамеренно не замечал Константина, не проявлял к нему никаких добрых чувств. Даже тогда, когда они сидели на тронах, Александр ничем не давал знать о том, что рядом с ним сидит равный ему божественный властитель империи. В сердце Зои-августы всё это отзывалось болью, и особенно острой стала эта боль после убийства Анатолика. Он был предан Льву Мудрому, по-отцовски относился к осиротевшему Багрянородному, чтил её, вдовствующую императрицу. И если его убрали по воле Александра, значит, тому это было нужно. Выходило, что Анатолик мешал Александру в каких-то замыслах. В каких? И касались ли они её сына? На это надо было искать ответы. По силам ли ей это? «Да», - отвечала себе Зоя-августа.
Думы юного императора Багрянородного мало чем отличались от размышлений его матери. Несмотря на свой отроческий возраст, он мыслил здраво, по-взрослому и пытался разгадать, что представляет собой бывший доместик школ Дука. Нет, он не казался ему пугающим чудовищем. Он будто пришёл из древних греческих мифов, был загадочным и никого не впускал в свой внутренний мир. Багрянородный не мог даже предположить, какими деяниями он удивит императорский двор завтра. К изучению Дуки Багрянородного побуждала природная любознательность. Подспудно и неосознанно в нём пробуждалась страсть к познанию не только своего сановника, но и окружающего мира. И впервые в Багрянородном появилось желание описать Дуку, хотя бы запечатлеть его внешний образ на пергаменте. И тому, кто заглянул бы в будущее Багрянородного, было бы ведомо, что его желанию суждено быть исполненным. Он прикоснётся пером к пергаменту и напишет многие сочинения. Пока же Константин Багрянородный лишь наблюдал жизнь, осмысливая её в меру своего дарования и возраста. Жизнь подбрасывала ему всё новые загадки.
Как-то уже глубокой осенью 912 года в Золотой палате по воле Александра собрались на совет сановники. Были приглашены и Багрянородный с Зоей-августой. Александру пришла мысль, что пора утвердить Неофита в титуле великого доместика, сделать его главнокомандующим византийской армией. Александр описал все достоинства Неофита и его заслуги перед империей и предложил совету:
- Надеюсь, преславные чиновники, вы поддержите моё выдвижение логофета дворца Неофита на пост великого доместика.
Однако этот призыв Александра никого не побудил из сановников выразить своё согласие. Молчание, которое озадачило императора, было полным. Лишь после долгой паузы Багрянородный спросил дядю:
- Ты прочишь Неофита в командующие армией Византии, а умеет ли он держать в руках меч? На плацу я видел многих сановников, кто упражнялся, а Неофита не встречал.
Багрянородного поддержал Константин Дука:
- Рано Неофиту стоять во главе войска. Думаю, что этого места более достоин командующий сухопутной армией Лев Фока.
Не удержалась от желания высказать своё мнение и Зоя-августа:
- Багрянородный и я считаем, что великим доместиком способен встать бывший адмирал флота, а ныне доместик гвардии Лакапин.
- У меня нет возражений против сказанного августейшей императрицей. А Неофит пусть наберётся военного опыта, будучи заместителем Льва Фоки, - согласился Константин Дука.
Сановники дружно поддержали Зою-августу и Константина Дуку. И надо было видеть лицо Александра: глаза сверкали гневом, рот исказила гримаса. Он ополчился на Константина Дуку и Зою-августу. Тыкая в них пальцем, он чуть ли не с криком произнёс:
- Вы заседаете на совете в последний раз! Только с Константином Багрянородным я буду решать государственные дела!
Решение совета Александр не осмелился отменить. А встретившись с Неофитом, сказал ему:
- Меня одолели недруги: твои и мои. Но ты уезжаешь заместителем к Льву Фоке и с очень важным моим заданием. Подготовь всех турмархов к тому, чтобы они в нужный день дружно защитили наши с тобой интересы во благо империи.
- Я постараюсь, Божественный. К тому же знаю, кто наш враг.
- Вот и славно. Да собирайся не мешкая. Чем раньше встанешь рядом с Львом Фокой, тем лучше для нас с тобой.
Неофит, однако, не смог поспешить с отбытием в Никею. По воле Константина Дуки его задержали. Дука готовил Льву Фоке некую грамоту. Он вручил её Неофиту, когда вечерело. Он словно предугадывал, что может произойти в проливе Босфор в эту позднюю осеннюю пору.
- Передашь лично командующему армией, - наказал Дука.
Неофит пришёл в бухту Золотой Рог уже вечером. Капитан небольшой памфилы предупредил его:
- Нам бы лучше с утра выйти в пролив. Шторм может быть…
Неофит был взвинчен и резко остановил капитана судна:
- Отправляемся немедленно. И никаких разговоров.
Из бухты памфила вышла при слабом ветре, но по мере удаления он усиливался. Пришлось убрать парус. Памфила пошла на вёслах. Ветер превратился в ураганный, вздыбились волны. Они били в правый борт, и гребцы, хотя и не жалели сил, не могли удержать судно по курсу. Когда же вышли на середину Босфора, памфилу, словно щепку, понесло на восток. Волны накатывались выше бортов, заливали судно. Сломалась мачта. С каждым мгновением памфила оседала всё ниже. Шквалы западного ветра и волны несли её в самую горловину пролива, к Чёрному морю. И там, в узком месте, памфила налетела на купеческую кумбарию арабов. Раздался оглушительный треск. Борта не выдержали, суда развалились, их захлестнул могучий вал и поглотил. Стихия продолжала неистовствовать.
Спустя неделю после шторма с южного побережья Босфора пришла в бухту Золотой Рог лёгкая скидия. Лев Фока прислал в Магнавр казначея Харимона. Он всегда приплывал в конце года за денежным довольствием для армии. И когда логофет Феаген, управляющий императорским казначейством вместо отстранённого Василия, спросил Харимона, прибыл ли к Льву Фоке сановник Неофит, тот ответил:
- Я в этом месяце никого из высоких чинов на довольствие не ставил и даже новых лиц в штабе не видел.
- Странно. Семь дней назад отбыл в Никею на памфиле Неофит. Может, его захватил шторм?
- Я слышал, что в проливе погибло много судов. Но больше купеческих кумбарий.
Поговорив с Харимоном, Феаген отправился к логофету Ромилу, занявшему место Неофита, и рассказал ему то, что услышал от казначея из Никеи. Ромил прошёл на доклад к императору Александру. Выслушав Ромила, Александр ничего не сказал. Он задумался, и было над чем. Кто-то сильный и отважный бросил императору вызов, и гибель фаворита в морской пучине - это предупреждение ему, Божественному. Выходило, что его противник обладал демоническим даром. Предполагал Александр давно, что разгул стихии в Босфоре не во власти природы, а в руках демонов, и теперь надо было ждать возмездия ему, Божественному. Не владеющий твёрдым духом Александр принялся искать врагов близ себя. Его поиски увенчались успехом. Он узнал, что великий доместик Анатолик и Константин Дука были в родстве по материнской линии. Но не только это вызвало подозрение императора во враждебности Дуки к нему. Он заметил, что глаза Дуки излучали демоническую силу. Александру оставалось только следить за ним, ждать проявления демонизма и тогда судить его церковным судом, а это значило предать смерти на костре.
Не умеющий быть скрытным, Александр вскоре выказал свой страх перед Дукой, и умный бывший доместик школ понял, что в лице императора Александра он приобрёл лютого врага, который ищет малейшего повода посчитаться с ним. Особенно это стало ясно Константину Дуке, когда во время застолья по случаю Рождества Христова захмелевший император, грозя ему пальцем, сказал:
- Гибель моего славного дворецкого Неофита на твоей совести, доместик школ. Запомни это.
Константин Дука счёл незаслуженным это подозрение и оттого вдвойне болезненным. И в нём, гордом и обидчивом до озлобления, проснулась ненависть. Чтобы не выплеснуть её, не выдать себя, Дука ушёл с праздничного торжества. Уходил он с супругой Мелентиной и малолетним сыном Феоктистом. Провожал их логофет дворца Ромил. Он успокаивал Дуку:
- Ваша светлость, не надо обращать внимания на Божественного. Он всегда груб и резок, когда выпьет хмельного.
Ромил проводил семью Дуки до палат бывшего Логофета дворца Тавриона, которые Александр отобрал, когда «расчищал авгиевы конюшни» во дворце Магнавр. Прощаясь с Дукой, Ромил пожелал ему:
- Да не снизойдёт гнев Божественного на вашу голову, достойный Константин. Спокойной ночи. - И они расстались.
А наутро в день собора Пресвятой Богородицы императора Александра нашли в постели мёртвым. На полу валялся золотой кубок и стояла лужица недопитого вина. Вскоре слух о смерти императора облетел весь дворец Магнавр, и он загудел, словно растревоженный улей. В спальню императора сбежались сановники, пришли Зоя-августа и Багрянородный. Неожиданная смерть сильного, здорового человека потрясла всех своей загадочностью. Зоя-августа спросила сановников и смотрела при этом на логофета дворца Ромила.
- Кто уводил императора из трапезной в опочивальню?
- Я в это время провожал Константина Дуку, - ответил Ромила.
Все остальные промолчали. И эта загадка так и не будет распознана. И ни у кого не будет оснований осудить Константина Дуку. Все вельможи видели, как уходил он с семьёй из трапезной и провожал их Ромил.
Лишь мудрые старцы скажут, что таких таинственных смертей случалось в византийских дворцах немало и с ними всегда мирились.