Ярослав Мудрый пробыл на великокняжеском престоле тридцать пять лет. Столько же властвовал его отец, Владимир Святой. Но никто до Ярослава не был богат так, как он. И тому причиной были не грабеж соседних народов в разбойничьих набегах, не непосильные поборы с подданных, не дань, получаемая с малых народов, а мудрое правление великой Русью. Это Ярослав написал Русскую Правду, кою народ назвал «законами Ярослава». Сказано в этих законах, что главная цель их — достичь личной безопасности россиян, защитить их неотъемлемое право на достояние. Законы Ярослава утверждали то и другое. Они же приносили ему богатство через судные дела. Местом суда служил княжеский двор. Суд над нарушителями законов вершили вирники с помощниками — писцами и воинами. Они же собирали пошлины и пени в казну князя. Всякое нарушение порядка считалось оскорблением государя, блюстителя общей безопасности, утверждали летописцы той поры.
Однако свои богатства Ярослав Мудрый не держал втуне под семью замками. Он не жалел ни золота, ни серебра для устроения земли Русской, для украшения стольного града новыми теремами, храмами, для укрепления от врагов. Десятую часть своего достояния Ярослав, как и его отец, отдавал церкви. Он закладывал новые города на просторах великой Руси. «Счастливое правление Ярослава оставило в России памятник, достойный великого монарха», — сказано в «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. Но все это всплывет позже. А пока Ярославу Мудрому предстояло проводить в далекую Францию свою любимую дочь Анну. Она уже подошла в своей жизни к той черте, за коей, как покажет время, лежал невозвратный путь.
Призвав Анну после возвращения из похода в свою опочивальню, Ярослав вместе с княгиней Ириной долго расспрашивали ее обо всем том, что пережила она за время пребывания в Корсуни и в пути.
— Мы уж с матушкой хотели было послать за тобой пять тысяч воинов, потому как на Крарийском перевозе печенеги грабеж и сечу учинили над переяславцами. Болели за тебя. Да и то сказать, ликом изменилась.
Анна была немногословна, поделилась только тем, что не могло добавить родителям горечи:
— В Корсуни у нас получилось все хорошо. Искали долго, но благодаря Настене нашли мощи. Проводили корсуняне нас с миром. В храме Святого Василия, где дедушка крестился, была, в купели умылась да помолилась. И Настена со мной молилась.
— Ох уж эта Настена! Вот уж спица в колесе, — по-отечески проворчал Ярослав. — Ты ее возьмешь с собой?
— Возьму, батюшка. Невозможно нам расстаться.
— Вровень она с тобою встала, — строго заметила княгиня Ирина.
— Да нет, матушка, она знает, на какой ступени стоит. А пора бы поднять ее и повыше. И Анастаса тоже. Они того заслуживают.
Ярослав и Ирина на этот намек дочери никак не отозвались. Но под конец беседы великий князь сказал Анне:
— Ты там, во Франции, не забудь возвеличить свою товарку, а с нею и супруга. Резону больше.
— Так и будет, батюшка, — ответила Анна.
Наступило время проводов невесты в далекую Францию.
И они вылились в большое торжество. Князь Ярослав был щедр как никогда раньше. В храмах прошли молебны, а потом вся киевская братия получила от великого князя обильное питие и сытное угощение. Бочки с брагой и медами выкатывали на княжий двор дюжинами. В палатах Ярослава пировали бояре, воеводы, тиуны, знатные торговые люди. Всё на удивление французам, потому как их Париж ничего подобного не знал и не видывал.
Согревшись вместе с графом Госселеном и бароном Карлом Норбертом, Пьер Бержерон весело говорил им:
— Как видите, есть чему поучиться у россов.
— Ты прав, сочинитель, в питии мы от них далеко отстаем.
Княжна Анна, как виновница торжества, сидела на пиру между отцом и матерью. В ее честь произносились здравицы. Она их не слышала. При одной мысли о скорой разлуке с Киевом, с Русью, со своим теремом сердце ее заходилось от боли, от тоски. Вещало оно, что, покинув родную землю, она больше никогда не увидит доброго материнского лица, мудрых глаз отца, любящих ее братьев, никогда не приласкается к родимым в минуты печали и горя. И с сестрой Анастасией она больше не по секретничает. И с братьями, кои впятером сидели справа от отца, ей тоже не доведется свидеться. Все они: Изяслав, Святослав, Всеволод, Вячеслав, Игорь, — такие разные, были любимы Анной. Но особую любовь она питала к старшему брату, Владимиру, коего не было за столом, а пребывал он в Новгороде, где княжил. Любила она и Всеволода, не как прочих, за его жажду познания чужой речи. И вот она уже на пороге расставания с ними.
Иной раз Анна поглядывала на французов, кои сидели в конце стола плотной стайкой. Они много ели и пили, как заметила Анна, вели оживленные разговоры, смеялись. Особенно Бержерон и граф Госселен. Им нравилось Ярославово пированье. Знала Анна по рассказам Бержерона, что у себя на родине ему никогда не доводилось видеть такого множества перемен пищи, такой богатой сервировки стола. Они ели из серебряных блюд, пили из золотых кубков, брали в руки тяжелые золотые ножи и вилки. Перед ними стояли ендовы и ковши из чистого золота, украшенные драгоценными камнями. А в них золотилось лучшее византийское вино.
— Увы, у нас такого вина нет, — признался граф Госселен.
Но французы удивлялись не только богатству накрытых для пира столов, но и убранству великокняжеских палат. Они увидели здесь сказочной красоты ковры и незнакомую во Франции мебель из Византии. Та великая держава питала молодую Русь законами моды, наполняла ее всем, чего такая юная Европа не знала. Граф Госселен, один из придворных вельмож королевского двора, с сожалением отметил, что женщины Парижа одеваются не так, как киевские модницы. Шелк и парча, дорогие меха, драгоценные украшения — все это носили боярыни и боярышни в теремах Ярослава Мудрого так же просто, как французские дамы носили платья из грубой шерсти, ожерелья из простых металлов и камней.
— А ведь у нас во Франции каких только нелепостей не говорят о «дикой Скифии», — заметил граф Госселен.
— И храмы у них богаче наших, — сожалея, признался епископ Готье. — Как не породниться с такой державой…
И сваты из Франции гадали меж собой, чем же наделит великий князь свою дочь, дабы удивить двор короля Франции Генриха, много ли драгоценностей, золота, серебра, мехов, персидских ковров получит Анна в приданое. Не забывали сваты подумать и о себе: будут ли им достойные подарки. И позже никто из них не остался в обиде на Ярослава Мудрого. Все они получили от него богатые дары.
Однако ни великий князь, ни невеста пока об этом не думали. В силу своего нрава Ярослав и его дочь считали это не столь серьезным, дабы забыть о более важных заботах, вызванных отъездом княжны. Оставшись наедине с дочерью, Ярослав постарался дать ей мудрые советы, кои, как он считал, помогут ей стать любезной королевой не только для супруга, но и французского народа.
— Ты не сиди сиднем в палатах и дворцах, любая дочь. Иди на улицы, скачи в селения, будь ближе к простым людям, прислушивайся к тому, что они говорят, чем живут. Ведомо и мне и тебе, что Франция очень бедная держава. Вот я беседовал с графом Госселеном, так он говорит, что народ Франции разорен войнами. И года не проходит, сказывал он, чтобы землепашца не оторвали от земли, ремесленника от его дела и не гнали на войну убивать друг друга. А поборы на нужды войска, говорит, вытянули у французов не только все добро, но и души.
— Батюшка родимый, я внимаю твоим советам и, ежели будет моя воля на то, дам тем советам жизнь.
— Слава Богу, что ты меня понимаешь. А коль так, то послушай самое важное. Ты уедешь во Францию не с пустыми руками. И дам я тебе такое приданое, какого Европа не видывала, и серебра, и злата, и денег византийских. А для чего? Слушай внимательно. Вот мы с тобою живем в единой великой державе. Милостью Божьей государь над всеми здесь властвует. Так должно быть и во Франции. И сие вам с королем посильно будет сделать, ежели будут у вас серебро и злато. Во Франции много баронов и графов, даже герцоги есть, кои бьются от бедности. Так вы их на королевскую службу берите, стол им дайте. А земли их выкупайте и к державе присоединяйте. Дружину королевскую сильную соберите, дабы везде поспевала бунты и смуты усмирять. За силу и мудрую власть король у народа в чести будет. Под его власть потянутся и крепкие владетели земель. Тебе это все понятно?
— Да, батюшка. Я не только понимаю, но и вижу, что ты так и властвуешь во благо державы.
— Вот и славно. И еще мой наказ прими к сердцу, а без того я тебя и не отпущу.
— Батюшка, ты так строг ко мне! — воскликнула Анна.
— Нисколько. Прошу тебя еще об одном непременно. Королю будь верна и любезна с ним. Знаю, что он не люб тебе, потому как ты не забыла Яна. Да отрекись от дум о Вышате. Помни, что ты королева Франции и тебе Господом Богом велено служить королю, быть ему надежной опорой и ласковой семеюшкой. В пример тебе — матушка.
— Верно родимый, матушка нам всем в пример. И ты за меня об этом не переживай. Чести твоей и матушки я не уроню. Да и как можно на зыбком песке строить семейный дом!
— Ты у меня разумна. Хвала Богу за то. Да вот пора уж тебе и к отъезду готовиться.
Сборы и проводы Анны в дальний путь продолжались больше недели. Зима тому не была помехой, а оказалась доброй помощницей, потому как по санному пути изо всех ближних городов: из Любеча, Чернигова, Белгорода, Искоростени — спешили торговые люди, дабы от них были Анне подарки на память в далекой иноземной державе. Рассчитывали они побывать там с товарами, а коль королева своя, то и на пошлины слабина будет. Князь Новгородский Владимир сам примчал на проводы сестры и привел за собой купцов, кои отважились идти с княжной Анной в далекую Францию по торговым делам. Сами купцы приехали с товарами, но и Анне от великого града пять возов подарков спроворили. Новгородский тиун Ратша в пояс поклонился Анне:
— Тебе, Ярославна, наш поминок, потому как и иные купцы новгородские явятся в Галльскую землю торговать.
— Милости прошу, тиун Ратша, на ярмарки в славный Руан. Рада буду новгородцам, — ответила Анна и поблагодарила купцов за щедрые дары.
Вскоре княжеский двор заполонили сани и колесницы, запряженные крепкими и выносливыми степняками. И было в них уложено столько домашнего добра, шуб, парчи, шелка, сарафанов, далматиков, хитонов, накидок, отороченных мехами и шитых золотой нитью, головных уборов, сафьяновых сапожек, что всего этого достояния хватило бы, чтобы нарядить-одеть всех придворных дам короля Франции, ежели в бедном королевском дворце или замке эти дамы водились. Мехов соболя, горностая, бобра, белки и другой ценной рухляди уложили целый воз. Да воз заняло постельное белье из чистого льняного полотна. Драгоценные украшения, разные пояса, отделанные камнем и золотом, наручни, височные кольца, бусы, золотые цепи и цепочки, шумящие подвески, зеркальца — все это мамки-боярыни Степанида и Феофила уложили в кованый сундук. Туда же спрятали золотую подвеску с изображением сиринов — птиц-дев, которая надевалась на грудь поверх одежды и, по древнему поверью, приносила радость материнства и семейного счастья. Особое место в свадебном поезде занимали возы с золотыми и серебряными приборами и посудой на сто двадцать гостей. Щедрой рукой великий князь разделил свое трапезное достояние на три части, и одну из них Анна увозила в Париж.
Не забыли россияне снабдить Ярославну и всех ее спутников съестными припасами, кои тоже заполнили почти два десятка возов. Все, чем богата была щедрая земля Руси, брала с собой Анна в далекую Францию. А к нему и медовухи столько же. Еще копченья, варенья, соленья разные укладывались возами. И конечно же Ярослав проявил щедрость к послам короля. По ритуалу, он наградил их золотыми византийскими монетами. Все они получили кто шубу, кто парчовые кафтаны. А королю Генриху великий князь отсылал в подарок меч, добытый его дедом, великим князем Святославом, в битве против императора Византии Никифора Фоки. Бержерон получил в дар от Ярослава, кроме бобровой шубы, две редкие византийские книги. И одна из них, списанная с книги, созданной Константином Багрянородным, содержала историю славян и Руси с древнейших времен до княжения Владимира Святого.
Возбужденный Пьер Бержерон, принимая подарок от Ярослава Мудрого, воскликнул:
— Сии драгоценные дары — отныне лучшее мое достояние!
Наконец все приготовления к дальнему путешествию завершились. Довольный епископ Готье бережно упаковал мощи и крест святого Климента в холсты, уложил их в ларь и поставил его в своей колеснице. Он и каноник-канцлер Анри ни на минуту не оставляли без присмотра свой драгоценный клад. Княжна Анна милостиво отказалась от мощей в пользу французов и была довольна: Готье больше не пытался узнать, как россиянки нашли мощи.
— Нам с тобой, Настена, не будет досаждать этот въедливый пастор.
— Ты мудро поступила, княжна, сбросив заботу с плеч, — улыбаясь, сказала Анастасия.
Душевное состояние Анны как-то незаметно для нее самой изменилось, и она с нетерпением ждала день отъезда из Киева. Ей надоели суета и толчея, кои лишали ее покоя и будоражили дух. Оказалось, что сотням горожан — вельможам и простым людям — нужно было попрощаться с княжной. К ней приходили те, с кем она училась в школе при Десятинном храме, и родители тех детей, кого она учила при храме Святой Софии. С Анной жаждали проститься многие священнослужители, кои считали ее самой благочестивой верующей. А однажды к ней пришли отец и мать Яна Вышаты и поклонились ей в пояс. Анна увела их от глаз придворных в свой покой, там и поговорила с ними.
— Мы приехали из Любеча, чтобы молвить слово любви за нашего Янушку, — сказал отец Яна, богатырскую стать коего унаследовал сын. — Ведомо нам, что вы были любы друг другу. Да хранит тебя Всемогущий Бог многие лета, доченька.
— Я не забыла Янушку. Нас свела с ним судьба, и мы были счастливы. Спасибо, что вы приехали и милостивы ко мне.
Родители Яна прослезились. И Анна вместе с ними уронила горькую слезу.
Встречи-расставания навевали на Анну многие грустные воспоминания, и она наконец пришла к Ярославу и сказала:
— Родимый батюшка, все уже готово к отъезду и завтра проводи меня в дальний путь.
— Да уж пора, — согласился Ярослав. — Вот только думаю: великую ли дружину тебе дать?
Анна и сама о том думала, да сочла, что ей не нужна большая ратная сила, а отважилась попросить две сотни воинов, кои были бы при ней во Франции.
— Ты, батюшка мой, дай под мое начало двести ратников. Да поставь над ними Анастаса. Они же останутся и во Франции со мной. Ежели ты проявишь такую милость, то я и на чужой земле буду как дома.
— Так и сделаю, любая. Дам тебе надежную опору. И подберу я тебе витязей один к одному. А пойдете вы через дружественные земли, и большая военная сила там ни к чему.
И великий князь сдержал свое слово, подобрал лучших, рослых воинов, коим во Франции будут дивиться.
В тот же день Анна во второй раз в жизни «споткнулась» о свою любимую Анастасию. Та была грустна и молчалива.
— Что с тобой? — спросила Анна уже перед самым сном.
— Не ведаю. Мне бы радоваться, а я печалуюсь.
— Вот уж право. Говори же, поделим твою печаль.
— Ты забыла, Ярославна, что я мужняя семеюшка. Вот и понесла… Да не ко времени. Думала очиститься, да ведь Анастас то поймет за урон семье.
— И верно сделает, что не поймет. И что же не ко времени? Останешься здесь, родишь, а там, глядишь, через год прикатишь ко мне с сынком или доченькой. — Сказав так, Анна все-таки почувствовала боль в груди.
Анастасия посмотрела в глаза Анне и увидела ее смятение. Голову нагнула, подумала, что больно ранила княжну, сказала:
— Ты не печалься. Я, однако, соберусь с силами и поеду с тобой. Возьмешь ли ты Анастаса — вот о чем горюю.
— А об этом не следует горевать, — отозвалась повеселевшая Анна. — Без Анастаса нам с тобой и ехать нельзя. Ему над воинами стоять. И поведет твой Анастас две сотни воинов во Францию. Тому воля великого князя.
— Слава Богу, что все так хорошо получается, — улыбнулась Анастасия. — А то я уж думала…
— И не думай. Все у тебя будет лепо, товарка. Я повезу тебя в мягкой колымаге, и ты со своим чадом не колыхнешься в ней.
И наконец морозным февральским днем, уже в преддверии марта, весь Киев и сотни русичей из других городов вышли провожать в путь свою любимую княжну, ее спутников и две сотни воинов. Благовестили колокола, священники вынесли чудотворную икону Киевской Божьей Матери и благословили Анну. Ярослав и Ирина расстались с дочерью далеко за Киевом, в степи. Братья умчали домой лишь к ночи. На пустынном пространстве остались те, кому следовало достичь Франции. Последние дни февраля выдались благодатными, и через просторы Руси обоз Ярославны, купцы и ее воины проехали без ветров и снежных заносов. На отдых останавливались в селениях, а иной раз в рощах и даже в лесах, когда они потянулись вдоль пути. За проводника был Пьер Бержерон. Он прошел этим путем трижды и даже шутил: «Я как по парижским улицам хожу — все здесь знакомо». Пользуясь тихой погодой, Анна часто садилась на коня, как говорила, чтобы размять косточки. К тому времени верховая езда приносила ей наслаждение и она была умелой наездницей. Одевалась она тогда в ратную одежду. Кафтан, подбитый мехом, меховая шапка, теплые штаны и сапожки на меху выдры преображали княжну, она становилась воином и с удовольствием проводила в седле полные дни. Правда, иной раз сожалела, что нет рядом с нею Настены. Да тут уж ничего не поделаешь, той надо было беречься.
И вот уже мартовским днем Русь подступила к чужому рубежу. Вошли в Ужгород, еще Ярославов город. А за рекой Тиссой лежала Богемия, дружественная русичам держава, но все-таки не своя. Остановились путники в городе. И в первую ночь Анне не спалось. Как ни пыталась она отвлечься от грустных размышлений, они неотвязно одолевали ее. Она прощалась с тем, что ей было дорого, — с родимой землей, и страдала о том. Ведь она уезжала в чужую, неведомую державу. Только честолюбие отца заставило ее дать согласие на супружество с французским королем. Господи, а ведь на русской земле было столько достойных ее внимания князей, бояр, воевод, с кем она связала бы судьбу без сожаления и сумела бы прожить многие годы без душевной маеты о родине! Правда, за полгода, что прошли со дня сватовства, и сама Анна ощутила в себе некое новое движение. Ей было лестно стать королевой: не быть же ей ниже сестер! Потом, узнав, что собой представляет Франция, и крепко запомнив наставления отца, Анна почувствовала желание что-то сделать для этой бедной страны, для ее народа, дабы облегчить его тяжелую долю. Постепенно это желание высветилось, стало не расплывчатым, а очерченным, как месяц в полнолуние. А после похода в Корсунь и всего там пережитого Анна уже знала, какое место она займет рядом с королем Франции. Она поверила в свои силы и в то, что в состоянии быть равной среди государственных мужей державы, а может быть, оказаться и впереди них.
Но, примеряя одно и отвергая другое, Анна все-таки сдерживала свое честолюбие. Оно могло завести ее далеко и породить вокруг не друзей, а недругов. Того она не хотела. Из рассказов Бержерона она помнила, что представляло собой окружение короля. Да, ни у коннетабля графа Гоше де Шатайона, ни у других военачальников не отнимешь военного дара. И канцлер Жан де Кошон был умен и хорошо помогал Генриху в управлении государством. Как встанешь над ними? Может быть, она найдет, в чем придворные вельможи слабы, и дополнит их. Может, они не хотят знать, чего жаждут их подданные, какой жизни ищут.
Постоянно находясь вблизи отца и ведая о всех государственных делах и заботах великого князя, Анна хорошо знала, почему россияне любили своего государя. Причина была одна: интересы русского народа всегда ставились великим князем выше личных интересов. Исподволь Ярослав и ее учил тому же. Но, соглашаясь с отцом во всем, что касалось государственного устройства, Анна не могла принять его совет по поводу веры. Он сказал ей накануне отъезда:
— Ты, дочь моя, обретаешь новую землю. Не ведаю, вернешься ли когда в родимые края. Но память о них береги. Без того не прожить. И вере отцов не изменяй. Ты — православная христианка. Твой будущий супруг — католик и в вере, надо думать, тверд. Так сказал мне епископ Готье. Но и тебя прошу сохранить верность православию. Ничто не заменит тебе нашей молитвы, наших канонов, нашей прелести церковных служб, а паче всего христианского милосердия. Оно превыше, чем в любых других верах.
Анна слушала отца внимательно, не перебивала, не пыталась возражать. Однако согласия с ним в душе не ощущала. Понимала она твердо одно: Бог един у французов и русичей, у германцев и греков. Он, Всемогущий, владычествует над душами всех, кто исповедует христианство, и различие у католиков и православных лишь в обрядах. Да, их нужно соблюдать как французам, так и россиянам, но только в своих храмах. А ежели православный пришел в католический храм, тем более с близким человеком, что же, быть истуканом? Не осквернение ли это чужого храма? Да и возможно ли сие, не кощунство ли это над иной верой? Не на все эти вопросы у Анны были ответы. Она могла их получить только там, во Франции, ежели ей будет суждено стать супругой короля. Ведь если она станет упорствовать в своей вере, родится ли между нею и Генрихом то, что называют доверительностью душ? И Анна настраивала себя на то, чтобы, переступив порог королевского покоя, обрести твердую почву под ногами, потому как только это даст ей уверенность в ее деяниях. Нет, она не хотела притворяться, надевать ложную личину, скрывающую истинное состояние душевного мира. Она должна предстать перед супругом в чистоте помыслов, и прежде всего в отношении к вере, к Богу, к католичеству.
И теперь, лежа в постели на рубеже родимой земли, Анна просила у Господа Бога милости и прощения за то, что скрыла от отца свой взгляд на веру, свое отношение к ней. Помолившись, очистив душу молитвами покаяния, Анна почувствовала облегчение и уверенность, нисколько не сомневаясь в том, что Генриху нужна именно такая спутница жизни. Правда, в своих размышлениях Анна чувствовала некую незавершенность. Что-то она не домысливала, с кем-то не посоветовалась. И вспомнила: «Господи, конечно же я должна знать, что об этом подумает Настена, моя судьбоносица». И, не откладывая на долгое время разговор, она решила утром же, как только двинутся в путь, посидеть с нею в колымаге и поговорить по душам. С тем и уснула.
Правда, утром, пока не покинули Ужгород, не перебрались через Тиссу, у Анны не оказалось свободной минуты. На богемской заставе надо было представить великокняжескую печать и уведомление, куда и с какой целью вступает на Богемскую землю почти трехсотенный отряд россиян, среди которых две сотни воинов. Но вот стражи-богемцы разрешили переправу и проезд по Богемской земле. Анна еще версты три проехала в седле, потом нырнула в просторную колымагу, кою тянула четверка лошадей, и оказалась рядом со своей товаркой.
— Ну как ты тут, Настенушка, не растрясло тебя?
— Скучно одной-то. А ты все как соколица летаешь.
— Прости, товарка, со вчерашнего вечера совсем о тебе забыла, да причины тому были: то заботы, то думы одолевали.
— Поделись, голубушка. Может, и подскажу что-либо.
— Все не так просто, сердешная. Как провожал меня батюшка, так наказал не предавать веру отцов, оставаться там, во Франции, в православии. А я с батюшкой не согласна. Тебе-то проще, а мне…
— Твой батюшка мудр, и он прав по-своему. Верой отцов легко не бросаются. Но я понимаю и тебя. Ты во Франции не хочешь считать себя пришедшей на побывку. У тебя будут дети, и тебе должно обрести чувство отчей земли. А то ведь и дети тебе станут чужими, как супруг.
Анну такой поворот разговора задел за живое.
— Ишь ты как все повернула! — вспыхнула княжна. — А почему это супруг останется для меня чужим? Может, я его полюблю и буду ему доброй семеюшкой?
— Конечно, полюбишь. Я же знаю тебя. Но ведь вам вместе не ходить в храм. И народ державы тебе не поклонится, потому как ты иной веры.
— А ты на моем месте что бы сделала?
— Да ведь я не буду государыней. Тяжело, голубушка, на твою маету найти нужный ответ. Да уж возьму и эту ношу. В одной упряжке должно быть тебе с супругом. А по-другому ты останешься чужой в той державе. Все у вас должно быть вкупе: и сердечные привязанности, и верование.
Анна радостно улыбнулась, обняла Анастасию, поцеловала в щеку:
— А ты умница, моя судьбоносица. Я все боялась, что ты занозу мне приготовишь, кою ввек не вырвешь. Ан нет, я ведь так и думала, как ты рассудила. А батюшка… Что ж, он простит своенравную дочь.
— Он у тебя добрый. И не такое прощал, — засмеялась Анастасия.
— Ну, ну, не надо ворошить сено, которое пересохло. — Анна тронула Анастасию за живот: — Как он там?
— Топчется, похоже. Словно в пути ножонками топочет, — мягко ответила Настена.
— Ну, топчитесь вдвоем. А я пойду на коня, душа ветра жаждет, — сказала Анна и покинула колымагу.
Двигались россияне медленно. Случалось, останавливались в понравившихся городах на день, на два. Иногда Анна и французы посещали правителей городов и земель. Всюду дочь Ярослава Мудрого принимали с великим почтением. Может быть, по этой причине или велением, благорасположением судьбы путешествие Анны и ее спутников через Богемию, Венгрию и Австрию протекало благополучно. Правда, чем дальше уходили русичи на запад, тем слякотнее и теплее становилась погода. И пришлось менять сани, коих в поезде было много, на колесные повозки. Не враз, но вскоре с санями, столь привычными и удобными на Руси, расстались.
Анна все чаще стала вызывать из колымаги Анастасию. Твердила ей:
— Тебе надо больше ходить. Когда матушка бывала на сносях, она и часу не оставалась без ходьбы. Сновала туда-сюда. Так и родов, похоже, не замечала.
— Ты права, моя королева, — соглашалась Анастасия.
Она раз за разом, настойчиво называла Анну королевой.
Та на нее сердилась, но наконец смирилась. Анастасия же охотно выполняла совет Анны и покидала колымагу. При этом виновато говорила:
— Мне ведь не у кого было перенимать, как себя вести, когда затяжелеешь.
Они шли обочиной дороги и жадно смотрели на новую природу, на непривычные для них селения, хутора. Постепенно западный мир все больше привлекал внимание Анны и Анастасии. Они увидели города, которые были непохожи на города Руси. В Западной Богемии и Австрии они располагались за мощными каменными стенами. Их площади и улочки были стиснуты каменными домами, кои, за редким исключением, походили на маленькие крепости с окнами-бойницами. Храмы, кои довелось увидеть Анне и Анастасии, имели строгий и даже мрачный облик. А в самих храмах и следа не было того величия, той радующей глаз красоты, какие царили в церквах и соборах Руси. Во время посещения храмов россиянок всегда сопровождали каноник-канцлер Анри и епископ Готье. И Анна спрашивала их о том, что было непонятно ей в обрядах богослужения и почему храмы не несут в себе притягательной силы. У каноника и епископа мнения на сей счет были различными.
— Западные страны не так богаты, как Россия, и уж тем паче Византия, и потому не могут позволить себе возводить храмы из мрамора и блистающей серебром и золотом отделки, — говорил Анри.
Епископ Готье утверждал иное по поводу бедного убранства храмов и их сурового внешнего облика. И был ближе к истине.
Нам не нужны храмы, несущие блеск и позолоту. Они искушают верующих, отвлекают их от прилежания в молитвах, от раскаяния и скорби, толкают на грешные мысли и еретичество.
Анна слушала каноника и епископа, не подвергая их слова сомнению, хотя с Готье могла бы в чем-то и поспорить. Может быть, лишь по той причине, что он не нравился Анне. И все-таки, по ее мнению, у священнослужителя Готье не было понятия о милосердии. Он не был склонен к прощению грехов ближнего, ежели тот покаялся. Похоже, Готье не помнил слов Спасителя: «Если брат покаялся в грехах семь раз, прости его и за седьмой грех».
Первое осложнение на пути русичей во Францию случилось на рубеже Германской империи. Едва французские послы пересекли границу державы, как их остановили конные солдаты. Они были в рыцарских доспехах, в шлемах и с поднятыми забралами, вооруженные копьями и мечами, все с мрачными лицами. На переговоры с германцами поспешили каноник-канцлер Анри д’Итсон и граф Госселен. Они знали немецкую речь и надеялись, что получат разрешение двигаться дальше.
— Мы едем из России во Францию, — начал свою речь граф Госселен. — Мы приветствуем рыцарей Германской империи и просим пропустить нас через ваши земли.
Высокий, крепкий рыцарь-барон, возглавляющий заставу, сказал кратко и жестко:
— Пропустить не можем. Воля императора Генриха Третьего для нас превыше всего: не нарушим!
— Но мы же сегодня с великой Германской империей в добрых отношениях. Мы добрые соседи! — пытался умаслить барона граф.
— Не ведаю того. Франция от меня далеко. Добрые и мирные соседи — так не бывает. И здесь мне никого не велено пропускать, тем более воинов, — стоял на своем барон.
Анри д’Итсон помнил, как обговаривали с королем возможность проезда через земли Германской империи. И выходило, что настал час назвать имя графа Бруно Эгисхейма Дагсбурга.
Однако за время отсутствия каноника Анри в католическом мире много изменилось. Граф Бруно уже сидел на престоле вселенской церкви, был избран папой римским и наречен Львом Девятым. И когда Анри д’Итсон попросил рыцаря-барона пропустить послов и их спутников именем графа Бруно Эгисхейма, тот сухо ответил:
— Ищи своего графа в иной земле. Он теперь наместник Иисуса Христа в Риме.
К большому удивлению рыцаря, каноник Анри возрадовался.
— Всемогущий Господь! — воскликнул он. — Ты внял молитвам верующих в тебя и вознес своего сына на престол вселенской церкви!
И, произнеся хвалу Всевышнему, каноник подумал, что теперь может возвестить католическому миру о том, что он, каноник-канцлер Анри д’Итсон, и все, кто следует с ним в Париж, сопровождают мощи святого Климента из далекой Таврии и путь им всюду должен быть открыт. И он сказал о том рыцарю-барону:
— Мы везем святыню, с нами мощи папы римского Климента, погибшего за веру десять веков назад! Святого Климента!
Однако железный рыцарь не понял восторга француза и не придал значения его словам о мощах какого-то святого, о котором не знал и не слыхивал. Он твердил свое:
— Волю императора мы не нарушим!
Вскоре каноник и граф вернулись ни с чем. Узнав, что переговоры шли впустую, Анастас подъехал к колымаге Анны, в коей она сидела с Анастасией, и сказал:
— Княжна Ярославна, германцы не хотят пропускать нас на заставе. Дай моим воинам взять рыцарей в хомут. Тогда и двинемся вперед.
— Господи, Анастас, как мог ты удумать подобное. Нет, дерзостью мы не пройдем по этой земле.
Анна вышла из колымаги, попросила подать ей коня и велела Анри д’Итсону идти следом за нею. Подвели коня, Анна поднялась в седло и медленно поехала к заставе. Съехавшись с отрядом немецких воинов, спросила Анри д’Итсона:
— Святой отец, что вы с графом сказали рыцарю?
— Чтобы открыли нам путь, дочь моя. Мы сказали о мире и дружбе Франции и Германии. Однако рыцарь и слушать нас не пожелал.
— Не забыл ли ты поведать, что мы исполняем волю папы римского?
— И о том сказал, славная княжна. Ведь на престоле теперь любезный мне бывший граф Бруно. Я ведь о нем говорил.
— И что же? Не поворачивать же нам вспять!
Немецкий рыцарь не знал, что перед ним княжна россов, но красота ее поразила молодого барона настолько, что он почувствовал, как застучало его сердце. В это время каноник-канцлер Анри сказал ему:
— Славный рыцарь, вот княжна Ярославна из России. Это она сопровождает мощи святого Климента по воле папы римского. Надеюсь, теперь ты откроешь нам путь. Господь вознаградит тебя.
Рыцарь не обратил внимания на каноника и поклонился Анне:
— Я барон фон Штубе, готов служить тебе, прекрасная принцесса. Повелевайте, и ради вас я открою границу!
— Спасибо, барон фон Штубе. Я рада, что у меня будет такой верный рыцарь. — И Анна улыбнулась ему.
Когда каноник Анри перевел слова Анны, Штубе воскликнул:
— Я готов сопровождать тебя вечно!
— Он говорит, что мы можем ехать, — перевел по-своему каноник слова барона.
Анна еще раз улыбнулась ему и поскакала вперед по дороге. Барон фон Штубе помчал следом, солдаты за ним, а далее потянулась длинная вереница колымаг, карет, повозок. Так в сопровождении фон Штубе и Анастаса Анна повела за собой отряд немцев, французов, дюжину русичей и весь обоз через земли Германской империи, держа путь на Страсбург. Путешествие по Германии длилось больше недели. Фон Штубе отослал свой отряд с младшим рыцарем на восточный рубеж, а сам сопровождал Анну. Он оказался ненавязчивым. Ему, двадцатитрехлетнему барону, влюбленному в женскую красоту, достаточно было только смотреть на Анну своими выразительными голубыми глазами и вздыхать.
Княжну Анну подобное ухаживание не смущало, и она иной раз даже улыбалась барону. А воспользовавшись великодушием очарованного рыцаря, она попросила графа Госселена послать в Париж гонца:
— Прошу тебя, славный граф, уведомить короля, что мы приближаемся и скоро будем на его земле.
— Я сам отправлюсь за гонца, а уведомив, вернусь к тебе, государыня, — ответил граф.
— Спасибо, благородный Госселен, ответила княжна.
В тот же день парижанин и два воина в сопровождении барона ускакали к рубежу Германии и Франции. Там слово барона фон Штубе помогло Госселену и его воинам перейти рубеж без каких-либо помех. И когда на границе Франции настал час расставания с влюбленным рыцарем, Анна подарила ему золотой перстень и позволила поцеловать руку. Он был наверху блаженства, готовый следовать за Анной до Парижа или на край света.
Однако на рубеже Франции влюбленному фон Штубе уже не было места в свите княжны. Анну встречали около десяти графов и баронов — придворных короля Генриха и вассалов их земель восточнее Парижа. Привел их граф Госселен. Он представил всех вельмож Анне. В эти часы княжна Анна осознала окончательно, что ее путешествие подошло к концу, что Русь уже далеко, а она вступила на землю, которая до конца дней станет ее второй родиной. Здесь у нее появятся дети, внуки — будущие короли и герцоги Франции.