Ранним утром августовской благодатной поры, когда земля отдавала людям свои плоды, королевский замок Ситэ огласился детским плачем. В своей опочивальне любимица королевы Анастасия родила сына. Это было крупное и сильное дитя, и плакало оно громко, торжествующе. Анна провела минувшую ночь возле товарки и, странно, мучилась при родах болями вместе с нею. И радовалась благополучному исходу, первая приняла дитя из рук повивальной мамки. Пожилая женщина, принявшая при родах сотни младенцев, с доброй завистью сказала:

— Таких богатырей только славянки и рожают.

Потом, когда Анастасия пришла в себя и Анна сидела близ нее, роженица тихо спросила:

— Моя королева, ты не будешь возражать, ежели мы с Анастасом назовем сына Янушкой?

Анна сама хотела попросить Настену об этом и теперь порадовалась:

— Я ждала этого. Спасибо, родимая. Янушка на французской земле — это хорошо. Только по-русски лопотать учи его.

А через несколько дней после родов Анастасии, сидя возле нее и любуясь ее спящим сыном, Анна призналась счастливой матери:

— Голубушка, я тоже понесла. Вот уже второй месяц… Чего же еще?..

— Я это знаю, — ответила Анастасия и, погладив Анну по плечу, добавила: — И радуюсь за тебя.

— Тогда скажи, кто будет? Нам нужен сын.

— Подожди, моя королева. Еще не настал тот день, когда без ущерба дитяти можно сказать то, чего ждешь.

Анна не настаивала. Доверилась Анастасии.

— Я ведь пока не говорила королю, что затяжелела.

— И не надо. Все пойдет своим чередом. Вот как вернетесь из похода, так и порадуешь.

— Из какого похода? — удивилась Анна.

— А ты сама скажешь из какого.

Анна поняла, что Анастасия права, надо будет рассказать ей о задуманном. Минувшей ночью у них с Генрихом была беседа о том, что им нужно обойти и объехать все герцогства и графства Франции. И эта мысль родилась у нее, королевы, когда она вспомнила напутствия батюшки. Но пока об этом никто не знал. Анна тогда попросила короля:

— Ты, мой государь, дай посмотреть своему народу на тебя и твою королеву. Знаю, он ждет того. Потому самое время пройти-проехать по державе.

— Но какая в том необходимость? — спросил он.

Генрих не понимал сути поездки, потому как раньше подобного не бывало. Да, он ходил по стране, но в военные походы. А чтобы ради парада? «Нет, такого не должно быть, — решил он.

— Не вижу я, будет ли от подобной поездки прок, — сомневался Генрих. — К тому же все накладно будет.

— Накладно не будет, а прок великий придет, мой государь. О том знаю по Руси. Батюшка и матушка мои дважды объехали державу. Их знали в лицо горожане и смерды.

И победили не расчет, а чувства. Генриху хотелось угодить супруге и показать ей Францию. Может быть, она права, что хочет предстать перед своими подданными. И пусть знают, какая у них королева.

— Что ж, я исполню твою просьбу, моя королева, — согласился Генрих. — Но когда мы с тобой отправимся в путь?

— Сейчас самое время, — ответила Анна. — К тому же погода благодатная, уже близок конец уборки урожая.

— Ну что ж, завтра и начнем собираться в дорогу. И поедем мы с тобой сначала на север, к Руану, потом на запад, а там по кругу. Буду надеяться, что тебе придется по душе эта поездка.

Он, как ему казалось, готов был сделать для нее все, о чем бы она ни попросила. А все потому, что день за днем открывал в ней новое и нечто притягательное. Но самое важное для него было то, что от общения с нею у него прирастали силы. Никогда ранее он не чувствовал себя так молодо. Он был стариком, особенно в ту пору, когда рядом с ним находилась чопорная и строгая немка Матильда. Она отдавалась ему редко, и никогда в ней не проявлялось даже малого всплеска страсти, словно в ее жилах текла рыбья кровь. Со временем Генрих сам не искал с нею близости и в те ночи, когда разум одолевала плоть, находил себе утешение в ласковой, хотя и бесплодной служанке-птичнице. В глубине хозяйственного двора у нее была камора. Туда и приходил Генрих за утешением. Матильда умерла при родах после семи лет бездетного супружества. Девочка пережила мать всего лишь на полтора месяца. Генрих отслужил Деве Марии благодарственную мессу, потому как Господь Бог избавил от страданий мать, отца и дитя: девочка родилась уродцем с заячьей губой. Генрих скоро сумел избавиться от воспоминаний о Матильде, ибо в том супружестве не было ничего радостного.

И теперь, когда Всевышний послал ему в супруги достойную и душевно щедрую женщину, он был счастлив. Именно это и заставляло его быть во всем согласным со своей молодой королевой.

Анна, однако, видя задумчивого короля, напомнила о себе:

— Ты все-таки посмотри, мой государь, ежели есть у тебя более важные заботы, мы отложим путешествие.

— Нет, нет, славная, у меня никаких важных и неотложных дел не предвидится, — заявил Генрих.

А утром, когда король распорядился готовиться в дальний путь, Анна попросила его:

— Мой государь, было бы хорошо отправить по державе гонцов, дабы уведомить мэров и других служилых, что ты навестишь их города и селения. — Анна посмотрела Генриху глаза и увидела, что он недоволен этой просьбой. Так и было. Горячий нравом Генрих почувствовал, что его покладистая, мягкая Анна пытается, однако, навязывать ему свою волю, дает советы, кои идут вразрез с его желаниями. Он ведь думал появляться в графствах неожиданно и видел в том для себя пользу. Если же помчат впереди него герольды, то одному Богу ведомо, как поведут себя сеньоры и вассалы. И Генрих уже хотел возразить. Но кроткий взгляд Анны, ее лицо, выражающее веру в него, остановили короля.

— Хорошо, моя королева, сегодня же гонцы умчат во все земли державы.

— Ты не сомневайся, государь, нам это только на пользу, — заверила его Анна.

Что-то побуждало королеву пояснить королю роль гонцов, но она не сделала этого и, понимая состояние Генриха, была с ним согласна: да, ее просьбы похожи на навязывание государю чужой воли. Она была благодарна Генриху за то, что он не упрекнул ее в этом. Себе же сказала, что будет впредь полагаться на его здравый смысл. Свой обет Анна выполняла свято и не давала повода королю обвинять ее в том, что она заставляет его делать все по ее прихоти.

Седьмого августа ранним утром королевский кортеж, сопровождаемый сотней славянских воинов, коих вел Анастас, и сотней французских рыцарей и лучников, возглавляемых самим королевским маршалом Убальдом, покинул Ситэ и Париж. Провожающих было немного. Да и они остались в пределах замка. Королева Анна отправилась в путешествие в открытой карете. Ей не хватало Анастасии, но с этим она смирилась как с чем-то неизбежным. Король ехал верхом в окружении графа Госселена, коннетабля Гоше де Шатийона, графа Толомена Ферезского и барона Карла Норберта. Каноник-канцлер Анри д’Итсон катил в возке, потому как сан и возраст не давали ему возможности путешествовать верхом. Путь держали в Нормандию. Дорога пролегала левым берегом Сены. Вскоре королевский домен остался позади, и кортеж ступил на земли одного из самых больших графств королевства. На дороге стало оживленнее. В главный город графства Руан, где в августе ежегодно проводились торговые ярмарки, шли обозы из разных земель Франции. По Сене плыли караваны судов. Анна смотрела вокруг с неослабевающим интересом. Она видела много странников и паломников, отважных искателей приключений. Все это было знакомо Анне по летним дорогам Руси. И она умела читать «письмена» дорог, кои открывали ей многое из жизни Франции. Проделав путь от Парижа до Руана, Анна во второй раз поняла главное: народ Франции жил бедно. На ярмарку крестьяне везли последнее, дабы купить на вырученные деньги самое необходимое для хозяйства, оружие для будущего воина, который подрастал в семье. Анна делилась увиденным с королем, когда он подсаживался к ней в карету. И Генрих соглашался с нею.

— Да, это сама правда шагает по дорогам Франции. Наш народ беден, потому что мы отбираем у него последнее на войну.

Во всех малых городах и селениях, кои попадались на пути, король и королева останавливались. Там их встречали сотни горожан или крестьян. Генрих сходил с коня, Анна покидала карету, и они шли по площади или улице, взявшись за руки, и приветствовали свой народ. За королем и королевой следовали слуги и раздавали бедным горожанам деньги. По обоюдному согласию Генрих и Анна делились с бедняками тем, что она привезла с Руси. Анна могла себе позволить быть милосердной, потому как великий князь Ярослав Мудрый знал, что розданные бедным деньги вернутся сторицей, и приложил к приданому дочери немало золота и серебра для благих дел.

Но чаще всего еще на подступах к городам и селениям подданные сами встречали короля и королеву подарками. Несли к карете вязаное рукоделие крестьянки, какие-нибудь хитрые вещи ремесленники или мечи оружейники. На торгах купцы дарили королеве заморские шелка. Богатые бароны приводили коней-однолеток или охотничьих собак. Многие горожане приносили цветы, чтобы порадовать королеву. Всем хотелось поближе увидеть загадочную россиянку, воочию убедиться, насколько она красива. А молва о красоте Анны давно уже шагала на сотни лье впереди нее. Какой-то пылкий молодой француз, утверждавший, что ему знакома истинная женская красота, ликуя, кричал: «Она богиня! Она настоящая богиня!» Он гарцевал на резвом коне и, перехватывая у нерасторопных букеты цветов, летел к карете, бросал в нее цветы и кричал: «Виват королева!» И старый каменотес, вырубавший из мрамора фигуры святых мадонн для украшения Руанского собора, согласился с пылким юношей. «Она богиня красоты!» — кричал он близ городских ворот города Эвре, в который король и королева приехали перед тем, как достичь Руана.

В конце пути к Руану Анна поняла еще одну черту нрава французов. Несмотря на скудость жизни, это был веселый, жизнерадостный и влюбчивый народ, способный, как говорятся, плясать и на пепелище.

Налюбовавшись ярким зрелищем на площади Эвре, королева сказала Генриху, который сидел с нею рядом в карете:

— Мой государь, во Франции, кажется, никогда не бывает ненастья. Твой народ разгонит своим весельем любые тучи.

— Ты права, моя королева. А ведь это северяне. То ли будет в южных землях, где-нибудь в Марселе, в Лионе.

В Руане короля и королеву уже ждали, и встреча была более бурной, чем в Эвре. К тому же их приезд совпал с открытием торговой ярмарки, на которую съехались тысячи французов со всех земель, из западных и южных графств. Многие сеньоры, оповещенные гонцами, прибыли только для того, чтобы увидеть королеву и показать себя. Во главе встречающих был герцог Вильгельм Завоеватель. В его свите было не меньше полусотни вассалов. С большой свитой прискакал в Руан из графства Артуа молодой граф Робер де Морне. Пожаловали граф Филипп Валуа из Вермандуа. Графы Аласонские, Пикардийские и другие все ехали и ехали, словно на званый пир. И для всех у Генриха и Анны находилось время поговорить, обменяться приветствиями. Анне целовали руку, рыцари становились на колено, прижимая правую руку к сердцу, и клялись ей в «вечной преданности».

Мэр Руана граф Луи Клермон распахнул ворота своего замка, чтобы принять короля й королеву. Но прежде была встреча с горожанами на площади близ возводимого Руанского кафедрального собора.

— Вы должны увидеть создаваемое чудо, государь и государыня, — приглашая их на осмотр храма, сказал граф Луи Клермон.

Генрих и Анна въехали в городи на площадь, стоя в карете. По случаю теплой погоды Анна была в византийском платье-далматике, подпоясанном золотым поясом. Голову ее украшала корона. Государь тоже был с короной на голове, в алом парчовом полукафтане. Их встретили бурей восторга. Над площадью стоял рев голосов, и тишина наступила лишь тогда, когда толпа выдохнула единой грудью: «Виват королева!», «Виват королева!».

Генрих был удивлен и обескуражен таким приемом. Ему и во сне не могли присниться те почести, какие оказали руанцы королеве. Да и как могло пригрезиться, ежели всего год назад отношения с руанцами были натянутые, а сегодня они встречали короля и королеву словно самые верные подданные. Из каких глубин души поднимались горячие чувства руанцев, король понять не мог. В эти минуты его хватало лишь на то, чтобы отвечать на приветствия. Он очень громко говорил, поднимал руки, торжественно смотрел на горожан, на герцога Вильгельма, который вместе с мэром Луи Клермоном был во главе руанской знати. А горожане были довольны, потому что никогда раньше не видели своих королей и уж тем более королев, словно сюзерены боялись показывать их простым людям. Какой-то красивый молодой руанец подбежал к карете и крикнул:

— Королева, мы тебя любим!

Карета продвигалась медленно. Со всех сторон в нее падали цветы. Их было так много, что вскоре король и королева утопали в них по колени. Анна улыбалась. Глаза ее сверкали изумлением и радостью.

— Спасибо! Спасибо! — повторяла Анна и пожимала протянутые руки. — Я вас тоже люблю, руанцы! — Она вспомнила, что даже батюшку Ярослава россияне не встречали так бурно.

Женщины протягивали к карете детей, и Анна гладила их по головкам, благословляла, говорила матерям:

— Да будут счастливы ваши дети!

Молодые горожане слали Анне поцелуи. Рыцари вскидывали мечи и мощно кричали: «Виват королева Франции!» Лишь только карета остановилась близ храма, на площади расчистился круг и множество, молодых людей и девушек устроили пляску. Звучали барабаны, дудки.

Но не только доброжелательность царствовала на площади. Вместе с цветами влетел в карету камень и ударил Анну в ногу. Она стиснула от боли зубы, дабы не закричать: не хотела, чтобы на площади начался переполох. Однако он возник. Зоркие воины-телохранители увидели руку злодея, бросившего камень, и трое из них бросились в толпу. Руанцы расступились перед всадниками, они подскакали к тому месту и увидели человека, кинувшего камень. Два мастеровых держали его за руки, третий обыскивал и нашел в кармане еще один камень. Воины Анны не вмешивались. Подоспевший Анастас сказал им:

— Пусть горожане сами разберутся.

Они и разобрались. Сдернув со злочинца капюшон и плащ, повели его к королевской карете. Близ нее поставили на колени.

— Мой король, вот тот разбойник, который бросил камень, — сказал невысокий, но широкоплечий руанец с руками каменотеса. — Позволь нам посчитать ему ребра!

Худой, бледнолицый и жалкий человек, лет сорока, смотрел только на Анну. В его карих глазах не было ни страха, ни мольбы о пощаде, светилось лишь изумление.

— Спроси его, зачем он бросил камень, — сказал Генрих руанцу. — Может, он бросал не в нас.

— В вас. У него в кармане нашли еще один камень, — ответил руанец.

Королю не хотелось омрачать радостный день расправой над преступником. Но руанец желал торжества справедливости. Он схватил злодея за волосы, повернул к себе и спросил:

— Говори, чью волю исполнял? Не скажешь, повесим на первом суку!

— Я отвечу. Только отпусти. — Руанец выпустил волосы. — Мне было сказано, что наша королева — ведьма из скифских лесов. И ежели ее ударить освященным в храме камнем, то она обернется злобной собакой, которую горожане убьют. Я исполнил волю господ и бросил камень, ударил в ногу, но Божья воля не проявилась. И я узрел в королеве не ведьму, а ангела.

— Откуда ты сам и какие господа послали тебя творить зло? Говори! — сурово потребовал руанец.

Из толпы пробивался торговый человек, его не пускали, но он твердил: «Несу государево слово! Несу государево слово!»

— Пропустите его! — крикнул король Генрих.

Купец лет пятидесяти, с открытым и честным лицом, подошел к карете и сказал королю:

— Сей злодей служит у королевы Констанции. Был я в замке Моневилль с товарами и видел его там. Он исполняет чужую волю, мой государь. Но в Моневилле праведников нет.

Король понял, чего добивалась Констанция: она хотела породить против Анны людской гнев — ведь в народе не любят всякую нечистую силу. И он молчал, думая, как поступить с подручным Констанции.

Анна, слышавшая сказанное купцом, попросила Генриха:

— Мой государь, отпусти его с Богом. Он меня ударил, но я не обернулась никем, видят Дева Мария и руанцы.

— Спасибо, моя королева. — Генрих благодарно склонил голову. — Ты сняла с моей души тяжкий крест. — И повелел своим воинам: — Уведите его с площади и отпустите. Да чтобы волос с головы не упал.

Жалкого наемника подхватили под руки и потащили сквозь толпу, наделяя все-таки под бока тумаками. Площадь вновь всколыхнулась, и еще сильнее зазвучали здравицы королю и королеве. А на паперти старого собора появился епископ Готье, другие священнослужители. Короля и королеву позвали на торжественную мессу.

На званой трапезе в замке мэра Руана графа Луи Клермона собрались, как показалось Генриху, сеньоры со всей Франции. Конечно же тому причиной была ярмарка, но король остался доволен встречей со своими вельможами. Ему было приятно видеть за столом не только герцога Вильгельма и графов Нормандии, но и графов Анжу, Вермандуа, Пуату, Шампани. Тут были сеньоры из Альби, Тулузы, Бордо. Герцоги, графы, бароны, виконты — все хотели быть представленными королеве. И Генрих понял, что только благодаря Анне гости спешили в замок графа Клермона, добивались того, чтобы преклонить колени перед королевой Франции.

— Ты нас прости, король, что мы чествуем только твою супругу, — выразил общее настроение герцог Нормандии Вильгельм.

Король Генрих редко смеялся, но на этот раз не удержался:

— Я завидую моей королеве, у нее появились сотни поклонников.

— Завидуй, но не ревнуй, — прикоснувшись к руке Генриха, сказал Вильгельм. — Ведь это наша королева! — И он обвел зал, полный гостей, широким жестом руки.

В этот августовский вечер в замке Клермона в Руане родилась молва о чарующей силе королевы Анны, о том, что своим взглядом и теплом, исходящим от нее, она лишала недругов ненависти и злобы и подвигала всех, с кем общалась, к добродетели и милосердию. И об этом под конец званой трапезы громогласно сказал мэр Руана граф Луи Клермон, произнося здравицу:

— Ваше величество, королева Франции Анна, вы совершили чудо, сблизив нас и породнив в едином дыхании с вами.

— Спасибо, граф Луи, за лестные слова, спасибо всем, кто признается мне в своих чувствах. Я хочу быть всегда рядом с вами, — сказала в своем ответном слове королева Анна, и это слово тоже всем пришлось по душе.

Тем часом молодые и пылкие сеньоры, рыцари, коим не довелось быть приглашенными в замок, толпою собрались на дворе замка и слагали гимны, восхваляя красоту королевы. Они же готовились идти следом за ней по землям Франции и защищать ее от невзгод и от тех, кто вздумает напасть на нее. «Рыцари есть рыцари», — скажет потом король Генрих. Он знал своих молодых вельмож. Страсть поволочиться за красивой дамой или девушкой была у них в крови. И король не считал это пороком, а видел в том благо. Он хорошо знал, что вельможи графства Анжу и графства Вермандуа, соседствуя, испокон веку враждовали между собой. Теперь же они вместе чествовали королеву, были любезны друг к другу и как истинные кавалеры вели себя так, будто никогда не враждовали. Уж на что огневые южане из герцогства Гасконь и графства Тулуза на своих границах годами не прекращали стычек и сражений, а тут в обнимку подходили к королеве и представляли один другого: «барон Жан де Фурье», «виконт Анри де Кольон».

Королю Генриху было любо смотреть на мирных и добродушных французов, на веселье, царящее в замке Клермона. Даже рыцарское ристалище обошлось без крови. Перед началом поединков Анна подошла к рыцарям и попросила:

— Милые сеньоры, все мы мужественны и смелы, и я готова смотреть на вашу борьбу. Покажите удаль, ловкость, силу, но не проливайте кровь.

— Ее не будет, наша королева, — дружно ответили рыцари.

Они разделились на два отряда, и на просторном внутреннем дворе замка началось ристалище. Анна знала толк в боевых играх, многажды любовалась единоборством на Руси. Но французские рыцари показались ей искуснее русских витязей. Они были быстры в движениях, мечи их сверкали чаще. Правда, они были легче, чем у ее воинов. Но ведь и легкий меч искусного воина может поразить сильного врага. Здесь врагов не было, считала Анна, и потому зрелище только радовало ее. Анна, прижимаясь к плечу Генриха, сказала:

— Подобного я не видывала. Спасибо твоим подданным, мой государь.

Один из дней пребывания в Руане король и королева провели на ярмарке. Впечатлительная Анна ранее не видела такого обилия и многоцветья товаров. Здесь можно было купить, что пожелает душа и позволит кошелек. Анне рассказывали о торжищах Царьграда, и руанская ярмарка была похожа на них. Изумила она Анну и многоязычием, словно на нее съехались народы со всего мира. Так почти и было. Не в состоянии рассмотреть все, что продавали на ярмарке, Анна повела Генриха в те ряды, где красовались товары Средиземноморья. Рябило в глазах от шелков, парчи, ковров, от блеска оружия, дорогих доспехов. Голова кружилась от запаха благовоний из Египта, Византии, Дамаска. Анна не устояла от соблазна и накупила всякой всячины. Там же в рядах у восточных купцов граф Руанский купил вороного арабского скакуна и подарил его Анне. Он подвел этого красавца к ней и под восторженные крики толпы сказал:

— Моя королева, я знаю от путешественника Пьера Бержерона, — граф поклонился в его сторону, — что ты искусная наездница. Прими мой подарок, пусть этот красавец принесет тебе радость.

— Благодарю тебя, славный граф, за столь щедрый дар, — ответила Анна и посмотрела на короля. — Не правда ли, мой государь, конь прекрасен?

В этот миг у Генриха кольнуло от ревности сердце: «Господи, она же и правда для них богиня!» Но ничем не выдал своего низменного чувства и вместе с Анной поблагодарил графа Руанского за подарок.

В последний час пребывания на ярмарке Анна словно бы окунулась в целительный источник, оказавшись в рядах, где торговали купцы-русичи. Она сразу узнала их, новгородских и псковских торговых людей, пришедших сюда морем на своих кочах. Они торговали льняным полотном, воском, речным жемчугом, рыбьим зубом и ценными мехами. Но Анна любовалась не товарами, а купцами из родной земли. Едва она сказала: «Русичи, здравствуйте!» — как многие сошлись к ней, и между ними завязался оживленный разговор.

— Как там на Руси? Здоров ли мой батюшка, князь Ярослав, здорова ли матушка? Нет ли раздоров?

— Русь здравствует, — первым отозвался маститый новгородец. — Тебе же поклон от посадника Ратши. Он и призвал нас сюда. А батюшка с матушкой здоровы, и великий князь правит державой разумно и крепко.

— Спасибо, торговые люди, за вести с родимой земли. А как будут ваши сотоварищи в Киеве, пусть не обойдут княжеские палаты и скажут обо мне слово.

— Так и получится, королева, — пообещал крепкий чернобородый псковитянин. — По весне и будем в Киеве стольном.

Анна провела среди купцов больше часа. Наказала им чаще приезжать во Францию. Рассталась с ними, унося подарки. Но и сама в долгу не осталась: попросила мэра Руана и короля не взимать с русичей пошлин.

Лишь на четвертый день Генрих и Анна покинули Руан. Их кортеж вырос вдвое. Десятки молодых руанцев, а с ними влиятельные сеньоры из других городов Северной Франции сочли за честь сопровождать короля и королеву в путешествии по державе. Из Руана кортеж выехал в город Кан, тоже один из крупных городов Нормандии, чтобы оттуда кратким путем достичь герцогства Бретань, а потом двинуться к югу, в графство Пуату и герцогство Аквитания.

Размышляя по дороге в Кан о днях, проведенных в Руане, Генрих пришел к выводу, что путешествие по Франции с королевой Анной обернется для него большим благом. Он заметил, что, где бы ни появлялась Анна, она согревала сердца вассалов и сеньоров и они забывали о том, что когда-то питали вражду к королевскому дому и воинственно поднимали мечи. Помнил Генрих, как в прежние годы сеньоры искали повод, чтобы поссориться со своим королем. Графы, утверждая незыблемость своей независимости, не считались со средствами, какими достигали ее. Их «евангелие» держалось на полдюжине принципов, кои они защищали с пеной у рта. Они считали, что владетельные сеньоры имеют право вести между собой войны, обладают правом ленных властителей чеканить во владениях свою монету и почитать короля за символ, но не более. Так оно и было. Но вот появилась рядом с ним, королем, женщина, и она оказалась для тех же воинственных сеньоров святыней, на которую они готовы молиться, чье желание для них — закон. Вон они за спиной, над кем властвует королева. Генрих повернул голову и увидел длиннющий хвост благородных рыцарей, сопровождающих королеву.

Чем же покорила их Анна? Только ли красотой? Или еще чем-то иным, что имеет над людскими сердцами большую власть? Теперь уже Генрих не сомневался, что сила ее влияния на людей не только в красоте, но и в том тепле, какое она излучала. Он ведь и сам испытывал силу этого тепла, лишь только приближался к Анне. И всегда оно влияло на него благотворно. Однако, осмыслив все это, король почувствовал сомнение: уж не превозносит ли он чрезмерно ее благие силы и влияние на людей? Не попал ли он под ее обаяние из-за того, что по-юношески оказался в нее влюблен? Не должен ли государь быть более хладнокровен и трезв? Все это смутило его. И чтобы хоть как-то привести в равновесие свое душевное состояние и избавиться от смятения, Генрих сказал Анне, что ненадолго отлучится, пересел в экипаж к канонику-канцлеру Анри д’Итсону и исповедался в своих чувствах и досадных сомнениях.

— А теперь скажи, святой отец, в чем я заблуждаюсь, а в чем прав?

Каноник-канцлер и сам ощущал тепло Анны, ее влияние на свою душу, сам преклонялся перед россиянкой с первых дней путешествия в Корсунь. Времени познать человека у него оказалось предостаточно. И, оценив с разных сторон откровение короля, он наконец сказал:

— Не сомневайся, сын мой, в деяниях королевы Анны, в ее силе влиять на людей. Все это в ней от Господа Бога и Пресвятой Девы Марии.

— Я тебе верю, святой отец. Ты снял с моей души камень тревоги, — ответил король и вернулся в карету Анны.

Шли дни. Благодатная осень, казалось, только ради королевы не бушевала ветрами, не докучала дождями. Рдели багрянцем лиственные леса, сады, виноградники. Крестьяне еще трудились на полях. Одни отвоевывали у мусорных зарослей кусочки земли под пашню, корчевали пни, вырубали кустарники, вывозили камни, кои засоряли почву. Другие пахали землю, поднимали зябь. Анна видела, что земля Франции на севере и в центральной части значительно беднее, чем киевские черноземы. Но не только природа привлекала внимание Анны. Она проявляла интерес и к быту крестьян, к их достатку. Увы, того достатка, в каком жили русичи, она не видела в селениях, которые проезжала. Генрих догадывался, как близко к сердцу принимала Анна убогость жизни простого народа, говорил ей:

— Нам бы всего десять лет мира и тишины. И жизнь крестьян будет другой. Нужно добиться, чтобы королю были послушны сеньоры и вассалы, чтобы деньги чеканились только государством. Не будет усобиц, и мы сможем защитить себя на рубежах державы, построить там крепости. И тогда народ Франции станет пахать землю, выращивать хлеб и виноград, а не воевать. Тогда можно будет снизить налоги, избавить от поборов. Нам нужен мир. Без него мы превратимся в гуннов.

Анна понимала чаяния короля и рассказывала ему о том, что после смерти великого князя Владимира Святого ее держава тоже пребывала в раздорах.

— В ту пору Русь развалилась на уделы и брат пошел войной на брата. Горели города и селения, войны разоряли россиян. Когда мой батюшка взял бразды правления в свои руки, то ему понадобилось более десяти лет, чтобы остановить разгул междоусобиц, добиться мирной жизни. Теперь все позади, и россияне благодарят великого князя за то, что вновь сшил Русь в единую державу. Еще батюшка написал законы, кои служат во благо государству и народу.

— Я завидую твоему отцу. Мне говорили много доброго преподобный Анри и дотошный Бержерон. Он и впрямь мудрый, как величает его народ. Поди, и сыновья у него сильны править державой.

— О, мои братья славные. Они радеют за Русь вместе с батюшкой.

Такие беседы короля и королевы чаще всего протекали во время переезда из города в город. Если в первые дни путешествия Генрих большую часть пути проводил в седле, то после Руана он с желанием ехал в карете близ Анны. Много пищи для бесед дал королю и королеве гостеприимный Кан, где они провели два дня и побывали, как в Руане, на возведении собора. Мастера уже заканчивали перекрытие сводов над ним. Горожане с гордостью говорили Генриху:

— Наш государь, мы возводим самый большой собор во Франции. Уж поверьте нам. И когда будем освящать его, то дадим вам знать и позовем вместе с королевой на торжественную мессу.

— Ну уж нет, самый высокий собор мы построим в Париже, — с немалой долей честолюбия заявил Генрих. — А на праздник освящения мы приедем обязательно, — ответил горожанам король.

Канский епископ Симеон Франсуа не согласился с Генрихом:

— Парижский собор будет величественнее и выше только тогда, когда вы, сир, позовете наших или лионских каменотесов. Иные не осилят.

— Вот ты, святой отец, и отберешь мастеров для нас, — завершил спор Генрих.

Все больше за спинами королевской четы оставалось земель, по коим они совершили удачное путешествие. Вскоре Генрих и Анна расстались с гостеприимными бретонцами, посетив города Нант и Сомюр. И наконец королевский кортеж въехал на земли графства Пуату. В пути по ним король и королева заметили странное поведение жителей. Крестьяне были угрюмы, горожане чрезмерно раздражены и крикливы.

— Что-то здесь не так, моя королева, — заметил Генрих. — Не иначе как графы Пуатье вновь учинили драку с Аквитанией. Господи, и когда этому придет конец, — тяжело вздохнул король.

Так и было. В городе Пуатье королевской чете наконец доложили, что графство Пуату ввязалось в войну с герцогством Аквитания. В городе не видно было мужчин. Выяснилось, что всех их графы Пуатье угнали драться с аквитанцами. Чтобы узнать суть распри, Генрих посетил знакомого прелата Поля Меня. Он принял короля и королеву в храме. Лет сорока пяти, подвижный, с высоким лбом, живыми умными глазами, он походил скорее на ученого-исследователя, нежели на священнослужителя.

— Святой отец, что заставило твою паству взяться за оружие и пойти войной на Аквитанию? — спросил Генрих.

Прежде чем ответить, прелат Поль Мень дважды тяжело вздохнул.

— Нет ничего Божьего в той затее кровавой. Великий грех взяли на душу братья Пуатье. Не проходит и года, чтобы они не обнажали мечи на аквитанцев. Креста на них нет. — И прелат поведал печальную историю враждующих соседей. — Это случилось четверть века назад. Тогда один из сыновей герцога Аквитании намеревался жениться на дочери графа Пуатье, но, обесчестив ее до свадьбы, отказался от супружества. Она не вынесла позора и, бросившись с крепостной стены замка Ворде, погибла во рву с водой. С той поры в начале сентября графы Пуатье собирают армию и уходят разорять земли аквитанцев. Господи, сколько невинной крови пролито за четверть века! Я много раз пытался помирить недругов. Увы, напрасно.

— Ты слышала, моя королева? — спросил Генрих Анну. — Это для тебя я попросил рассказать сию жестокую историю. Сам я тоже не знаю, как избавить аквитанцев от кровной мести графов.

Анна восприняла печальную историю болезненно и все-таки нашла в себе силы сказать должное:

— Мой государь, надо попытаться остановить жестокую и напрасную бойню. Кровная месть — это зло язычества. Мы же христиане.

— Я согласен с тобой. И святой отец тоже. Но как это сделать?

— Не знаю, мой государь, — ответила Анна, хотя знала, что только перед лицом двух армий можно добиться их примирения. И она поведала о том: — Одно мне кажется разумным: надо ехать на поле брани, там и решить спор.

— И я готов отправиться с вами, государь и государыня, — не промедлив и минуты, отозвался Поль Мень.

— Но, мои дорогие, тут поспешность может только навредить, — возразил король.

— Однако подумай, государь, другого выхода у нас нет, — заявила Анна и спросила прелата: — Далеко ли ехать к войску?

— Часов пять-шесть хорошей езды. Как раз к ночи…

Король между тем задумался. Не втянется ли он в драку двух непримиримых соседей? Ведь стоит ему принять чью-либо сторону, как и на него поднимут оружие. Настораживало Генриха и то, что в графстве Пуату никак не отозвались на появление королевских гонцов, хотя они и уведомили графов Пуатье о том, что прибудут король с королевой. И выходило, что противникам важнее удовлетворить жажду застарелой мести, нежели в согласии с королем поискать пути к миру. Генрих настолько углубился в свои невеселые размышления, что даже забыл о ждущих от него ответа или решения. Но в присутствии Поля Меня он счел нескромным поделиться с Анной своими грустными мыслями и сказал:

— Скоро уже вечер. И если мы поедем к войскам, то только завтра.

— Спасибо, мой государь. Думаю, что ночной драки у противников не случится.

— Не беспокойтесь, — отозвался Поль Мень. — Конечно, ехать лучше завтра с рассветом. И, пожалуйста, возьмите меня с собой.

— Без тебя, святой отец, мы и войско не найдем, — согласился Генрих.

А вечером, когда расположились на отдых в замке графов Пуатье, король поделился своими невеселыми раздумьями с Анной и заключил:

— Даже Господь Бог не знает, чем закончится мое вмешательство.

— Ты прав, мой государь. Но тебе не нужно вставать ни на чью сторону, и тогда откроется путь к примирению.

— И ты в это веришь?

— Да. А теперь будем спать. Утро вечера мудренее, как говорят у нас на Руси. — И Анна повела Генриха в спальню.

На рассвете, когда с лугов еще не сошел ночной туман, король, королева и прелат Поль Мень, а также вся свита и две сотни воинов покинули замок и город Пуатье и отправились на юг, к границам герцогства Аквитания. Поль Мень ошибся, сказав накануне, что до войска можно доехать за пять-шесть часов. Ехали весь день и только к вечеру достигли границы. Станы враждующих сторон находились примерно в одном лье от места, где остановились Генрих и Анна. Лазутчики короля еще в сумерках ушли на разведку и определили, что враждующие стороны еще не сходились на сечу. Войско аквитанцев занимало одну гряду холмов, пуатуанцев — другую. А между ними лежала лощина в четверть лье. Как поняла Анна, это было около версты по русской мере. Лишь только лазутчики вернулись и доложили королю о том, что увидели и узнали, он взял с собою сотню воинов во главе с Анастасом и вместе с Анной и Полем Менем отправился на нейтральную землю, там разбил лагерь. Королю и королеве был поставлен шатер. Над ним подняли королевское знамя. Темная осенняя ночь не выдала присутствие короля и его воинов между двумя армиями. Воины вели себя осторожно, даже коней оставили в лагере.

— Теперь нам остается ждать и уповать на Бога, чтобы наша затея завершилась мирно, — поделился с Анной своими опасениями Генрих.

— Будем надеяться, дорогой, что все завершится благополучно. Ты только позови своих герольдов, чтобы с наступлением зари были здесь.

— Они с нами, — ответил Генрих.

Утром, лишь только заалел восток, два королевских герольда затрубили в рога, направив их в сторону графов Пуатье и в сторону герцога Аквитанского. В их лагерях вскоре же возник переполох. Как могло случиться, что между двумя армиями оказался отряд никому не ведомых воинов? Но скоро все стало ясно. Королевское знамя, которое развевалось под дуновением хорошего ветра, было видно и тем и другим противникам.

Выйдя из шатра и присмотревшись, увидев знакомое знамя, граф Пуатье-старший сказал брату:

— Король таки явился. А ведь мы его не ждали и не звали. Старший Пуатье был широкоплечий и сильный воин с суровым лицом. На его правой щеке синел шрам. Граф прихрамывал.

Младший брат, граф Филипп Пуатье, ни в чем не походил на старшего. Он был статен, худощав, с женственным лицом. Он отозвался примирительно:

— Однако короля надо бы встретить. Он для нас безобиден.

— Вечно ты веришь сказкам про доброго короля. Слышишь, трубит рог и нас вызывают на бой. Иди и поднимай воинов. Пусть готовятся к сече. Пора наконец…

— Нет, брат, это зовут на переговоры. Сигнал и тебе знакомый.

— Догадался-таки. Ладно, пойдем послушаем байки короля. Неспроста, знать, явился между двумя станами.

Герцог Аквитанский тоже показался близ шатра и смотрел из-под руки в долину. Это был пожилой, убеленный сединами, но еще крепкий рыцарь. Ему не хотелось воевать, он думал о покое, о мире, потому как устал за двадцать пять лет ежегодных схваток. А его сын, причинивший столько горя, давно погиб в одной из осенних сеч. Однако на этот раз, думал герцог, ежели Пуатье полезут, он их крепко побьет и вразумит. Минувший год был для Аквитании благодатным, и герцог сумел нанять пятьсот бывалых воинов. Знал он, что силы его превосходят в полтора раза силы противника, и был спокоен. Но вот вмешалась какая-то третья сила, и герцог смутился. «Ишь, как близко встали, всего на два полета стрелы. И кто бы это мог быть?» — гадал герцог.

Рядом с герцогом стоял его зоркий коннетабль барон Сюр де Кошон.

— Ваше высочество, перед нами шатер с королевским знаменем над ним, — подсказал де Кошон. — И нас вызывают на переговоры.

— Почему в наш спор вмешался король? — спросил герцог сердито. — Нет, никуда я не пойду! Зреть не хочу Пуатье-разбойников. Да и зачем, коль я их побью сегодня!

В это время от лагеря короля отделились два воина и побежали в разные стороны. Один из них поднялся на холм к герцогу.

— Сир, герцог Аквитанский, король и королева Франции хотят тебя видеть, — сказал воин.

— С какой это стати здесь появилась королева? — спросил он. — Почему она не пригласила меня в Париж?

— Того я не знаю, сир, — ответил воин.

Герцог редко чему в жизни удивлялся, но тут был изумлен. Подумал, что сам Генрих не отважился бы встать между двумя армиями. «Уж не королева ли его надоумила?» — мелькнуло у герцога.

— Что видишь? — спросил он барона.

— Прибежал воин и в стан Пуатье. Вот братья о чем-то спорят. Но, кажется, младший убедил старшего спуститься к королю. Да, они идут вниз.

— И нам должно идти. Нельзя, чтобы Пуатье-разбойники пришли первыми.

Герцог разгадал замысел короля: он никому не благоволил в большей мере. И остался этим доволен. «Ишь ты, хитер наш Капетинг», — с благосклонностью к королю подумал герцог.

Графы Пуатье и герцог Аквитанский приблизились к шатру короля одновременно. В нескольких шагах от шатра их остановили воины Анастаса, и он попросил оружие сначала у графов, потом у герцога. Показал ему на вход в шатер. И первым вошел в шатер герцог, за ним — графы, за графами — коннетабль. Перед вошедшими стояли король и королева.

— Вижу, что вы изумлены и не ожидали увидеть нас на поле будущей сечи, — сказал Генрих и продолжал миролюбиво: — Хочу надеяться, что вы больше не обнажите мечи друг против друга. Вот и королева о том же просит.

Графы и герцог и впрямь стояли в изумлении, но не оттого, что услышали от короля. Их смутила королева. Она улыбалась, смотрела на них ласково, открыто, и от нее исходила некая теплая сила, которая гасила в них черные побуждения. «Колдовство, — подумал Пуатье-старший и отметил: — она добра ко мне». А герцог Аквитанский стоял и улыбался, чувствуя юношеский пыл в груди. Филипп же Пуатье готов был встать пред королевой на колено и поцеловать подол ее платья. «Наваждение, — вновь мелькнуло у Пуатье-старшего. — А, да будь что будет!» — заключил он отважно.

И оказалось, что этим «противникам» не нужны никакие увещевания, слова о долге перед подданными и королем, о милости к сопернику, к недругу. Нет, им достаточно было согреться в лучах, исходящих от королевы, и они были готовы протянуть друг другу руку. Анна угадала их желание и подошла к ним. Все с той же ласковой улыбкой подала руку герцогу, а другую Пуатье-старшему и сказала:

— Живите в мире, славные воины. Вы устали от сеч. Вам нужно забыть обиды, отдохнуть и вкусить радость жизни. И Всевышний воздаст вам по делам вашим.

Когда герцог и граф поцеловали руки прекрасной королевы-дамы, она без усилий, плавно и медленно стала сводить их руки. И ни горячий граф Пуатье-старший, ни упорный герцог Аквитанский не нашли в себе силы воспротивиться этой мягкой, но неодолимой власти, увлекающей их к рукопожатию. Анна по-прежнему не спускала глаз с лица графа и герцога и улыбалась им, а глаза ее светились неопалимым светом. В голове графа, как и у герцога, утвердилась одна мысль: «Нет нам никакой нужды воевать, прошлое давно оплачено кровью. Мир и тишина нам желанны». И вот уже руки их сошлись в крепком рукопожатии. И никто из них не слукавил. Это рукопожатие было мерилом их чести. Анна почувствовала это и сказала:

— Спасибо, славные рыцари. Вижу, что вы все поняли. Я рада за вас.

И настал тот миг, когда Анна отвела свои руки от рук враждующих соседей, но положила ладонь сверху и посмотрела на короля. И он понял, чего хотела от него Анна, шагнул к ней:

— Да, да, я закрепляю их дружеское рукопожатие честью короля и верю, что ваши воины вкупе с вами вкусят радости мира. — И он положил свои руки на руки графа и герцога, скрепив зародившийся мир державной рукой.

И не было никаких обещаний и клятв. Женская рука так крепко соединила две сильные мужские руки, что впредь на многие годы бывшие противники не знали ничего другого, кроме дружеского рукопожатия. Граф Пуатье найдет свое счастье с племянницей герцога. Но это будет потом.

А пока по призывному зову боевых рогов, по воле графов и герцога ранее враждующие соседи-воины сошлись в долине и побратались. Но братание завершилось не враз. Анна шепнула королю:

— Мой государь, надо закрепить победу маленьким пиром. Пусть привезут вина за наш счет.

И Генрих выразил эту мысль графам и герцогу:

— Добрые соседи, везите угощение вашим воинам за наш счет.

— О король, о наша королева! — воскликнул Пуатье-старший. — Мы будем бесчестны, если позволим пировать за ваш счет! Не правда ли, друг мой герцог?

— Правда, мой друг! Мы ныне угощаем! И это будет пир в честь королевы и короля.

И все закружилось на мирном поле. Пока воины собирали хворост для костров, по воле графов и герцога помчались конные воины к служилым людям, чтобы те немедленно доставили в долину вина и хлеба, колбас и сыра, баранов и птицы. И к полудню все это было привезено. И был пир весь день до глубокой ночи. И старые аквитанские воины звали молодых парней из Пуату выбирать невест в соседних селениях.

А на другое утро две мирные армии с песнями провожали в путь по державе короля и королеву и дошли с ними до герцогства Гасконь. Здесь жизнь протекала спокойно, потому как горячие гасконцы были заняты уборкой винограда. А он в этом 1050 году уродился отменный. И крестьяне, зная, что к ним едет королева, несли к дороге корзины с гроздьями сочного и сладкого винограда, угощали им свою государыню и всех, кто был при ней.

Весть о том, что королева «одним словом и одним взглядом» пресекла двадцатипятилетнюю вражду графов Пуатье и герцога Аквитанского вольно перелетала в другие графства и герцогства, была ведома и гасконцам. И люди, особенно женщины, видя ее кортеж, говорили:

— Такой государыни ни у кого в мире нет. Хвала нашей королеве.

Анна и Генрих ехали по краю медленно, всюду, где их встречали виноградари, останавливались и не отказывались от угощения. Во время некой короткой остановки одна пожилая женщина, чистая, опрятная, приметила что-то особенное в Анне и, подойдя к ней совсем близко, сказала в самое ухо:

— А ведь ты, наша королева, дитя несешь. Ведомо ли тебе сие? Я повитуха, оттого и говорю.

— Спасибо, славная, спасибо. Я о том ведаю, да никому не говорю. И ты о том помолчи.

— А как же. Так и должно, пока само себя не покажет. Анна сняла с руки золотое кольцо и подарила его женщине, сказав:

— Приезжай в Париж на крестины. Как колечко покажешь, так и пропустят тебя всюду.

— Меня Кристиной зовут. Запомни, матушка-королева. Спасибо тебе.

— Запомню. И тебе спасибо.

После этой встречи с Кристиной Анна долго пребывала в дреме и то ли наяву, то ли за явью видела веселые и даже жизнерадостные лица крестьянок, собирающих виноград. Да и было понятно, почему они такие: отныне избавились от страха вечной войны. Они поверили ей, своей загадочной королеве-россиянке, что на земли Франции пришел мир. Однако и сама Анна осознала, что ей не меньше, чем француженкам, нужен мир и покой в державе, потому как ей предстояло стать матерью. Пока эту благую весть знали только она, Анастасия и неведомая ей Кристина. Даже король о том не ведал: не пришло тому время, считала Анна.