Воеводство в Пронске в минувшем голодном для Руси году оставило в жизни Михаила и Артемия яркий след. Оба они располагались на постое в большом доме городского дворянина Никиты Селезнёва. Когда-то он был воеводой в Пронске, но в сече с казанскими ордынцами потерял ногу и теперь коротал свой век в кругу семьи. Она у него была большая: четыре дочери, три сына. Четверо из них уже обзавелись семьями. Дочь и два сына-погодка ещё пребывали в родительском гнезде.

У Артемия хватило времени, чтобы заметить стройную, непоседливую, кареглазую, с длинной каштановой косой Настеньку. Ей было уже шестнадцать лет, когда Артемий и Настенька поняли, что только тем и озабочены, как бы глянуть друг на друга лишний раз. Заметили это и Никита с Аграфеной, матерью младшенькой, и тоже начали приглядываться к постояльцу. А вскоре всем в доме Селезнёвых стало ясно, что Артемий и Настенька во сне и наяву грезят друг о друге и не скроешь этого в городской тесноте. И пришёл час, когда Артемий призвал себе в сваты Михаила.

— Ты уж прости меня, побратим, невтерпёж мне без Настеньки. Иди к её родителям, проси руки их доченьки для меня.

   — Ишь ты какой шустрый! А мне с того что прибудет?

   — Так посажёным отцом позову, а в посажёные матери какую-нибудь молодуху. То-то тебе услада! — засмеялся в ответ Артемий.

С шутками и со смехом решили два побратима сердечное дело. Нашлась по соседству с Селезнёвыми и вдовица, которая не испугалась встать рядом с воеводою посажёной матерью. Она и свахой согласилась быть от имени Артемия. Звали её Палашей, была она бойкая и как-то в воскресный день после обедни позвала Михаила сватать Артемия.

   — Мы с тобой, сваток, убаюкаем Аграфену с Никитой, они в полудрёме-то и скажут свою волю, — шутила румянолицая вдовица.

Всё так и получилось, как задумала Палаша. Вошла она с Михаилом в трапезную Селезнёвых и с порога повела речь:

   — Хозяева знатные, люди богатые, товар у вас красный есть, мы люди хожалые, покажите нам товар ваш, купец наш раскошелится, серебра-злата не пожалеет, весь товар откупит.

   — Говорлива ты, сваха, да надо меру знать и купца своего показать, — развела руками Аграфена.

   — А вот сват, мой дружок, знает купца лучше меня, всё и выложит на стол поперёд вас, — мудрено частила вдовица Палаша.

Михаил смутился от приговоров, сказал просто:

   — Вы уж простите, батюшка Никита, матушка Аграфена. Не ходил со сватовством, речи красные не вёл. Скажу от души: отдайте в семеюшки побратиму моему и брату моей жены Артемию вашу доченьку Настеньку.

   — Да что уж там о красном красное говорить! Само себя оно покажет! А нам с матушкой Аграфеной милым зятем будет Артемий, — разошёлся Никита да повелел: — Эй, матушка Аграфена, неси первач на стол, разливай по чарам, сватов угощай, меня попотчуй, сама пригуби. Свадебный день приговорим!

— Он сам напрашивается. Покров Пресвятой Богородицы на дворы идёт, — заявила сваха, — Потому праздник Покрова и называется покровителем свадеб. Вам, хозяева, остаётся только браги да пива наварить. Куда моё не пропадало, — пообещала сваха.

Ближе к осени у прончан забот прибавилось. Все спешили заготовить побольше съестных припасов. Мужики в болота по реке Проне отправились — кабанов отлавливать, за лосями побегать. Женщины из леса не уходили, ягоду всякую собирали, грибы, сушили впрок. Ещё лесные орехи и жёлуди заготавливали кулями. Орех и хлебушек может заменить, а жёлуди — скотинке в благость.

Глядя на горожан, и Михаил с Артемием отряжали в лес по полторы-две сотни ратников на сбор лесных орехов, которые попросту называли лещиной. И когда на Руси наступил второй голодный год, лесные орехи стали спасительными для воинов Пронской крепости.

Сам Михаил Шеин в дни благодатной осени был занят со своим стременным и несколькими пушкарями необычным делом. Шустрый Анисим как-то в свободный час после утренней трапезы сидел на огромной куче мелких, в кулак, камней, что лежали на луговине за храмом, и, перекидывая их с руки на руку, бросал в старый пень. Попадал, однако, редко. Сетовал на себя: «Вот недотёпа». А потом стал брать сразу по нескольку мелких камней, с силой бросать в пень и каждый раз одним-двумя камнями попадал в него. Это ему понравилось. Он задумался. Увидел в воображении пушку, наряд возле неё. Вот пушкари заряд в ствол отправляют, ядро следом вкатывают. Фитиль на порох — бабах! — и летит ядро во вражеский стан, но если на пути ядра только один враг попадётся, одного и убьёт. А может и не убить: промахнулись пушкари — и вся недолга. А когда много врагов бежит на приступ, ядер даже не хватит. Ой, лихое дело! Добегут до стены и полезут вверх. Тут уж чья возьмёт. Поди, и камешки для того приготовлены, чтобы, когда подбегает враг, в голову ему садануть. А от пушкарей помощи нет.

И подумал Анисим, что хорошо бы пушки заряжать камнями с куриное яйцо, сразу двумя-тремя десятками. И увидел Анисим, как пушкари положили в рядно три десятка таких ядер, завязали их и — в ствол пушки. Враги уже близко. Но бабахнула пушка в упор, и тридцать ядер прошлись как косой по вражескому стану. Господи, сколько же их враз поляжет!

Анисим вошёл в раж, бросал и бросал камни в пень горстями, приговаривал: «Вот вам, басурманы! Вот! Вот!»

За этим занятием и застал своего стременного воевода Шеин.

   — Анисим, ты никак рехнулся! — крикнул Михаил.

   — Да нет, батюшка-воевода. Спорю я сам с собой, спрашиваю: можно ли одним ядром поразить сразу десять-двадцать врагов, бегущих на приступ?

   — Вряд ли.

   — Вот и я так думаю. А ежели в пушку... — Анисим стянул с головы шапку, положил в неё десятка два камней, схватил и стал впихивать шапку с камнями в жерло воображаемой пушки. Ежели в пушку вместо одного ядра, вот такой куль засунуть и по бегущим, по бегущим!..

   — Подожди, Воробушкин, не чирикай так быстро. Вижу я, что ты не рехнулся и придумал нечто дельное. Да ведь мы с тобой не наряд у пушки. И её надо спросить, примет ли она такой заряд!

   — Но, батюшка-воевода, ведь пушкари-то под твоей рукой!

   — Верно.

   — И пушки?

   — Тоже.

   — Так идём же к ним, батюшка.

Анисим подхватил шапку и направился к западным воротам, где между туров стояли пушки. По пути он тараторил:

   — Видел я, что у нас ядер мало, а крымчаки обязательно весной прихлынут. Да что там говорить: голь на выдумку горазда. Вот и весь сказ.

Пушкари хотя и молодые, но все обстоятельные, важные. Они знают себе цену, потому как стоят нарядом при особом оружии. Ядро, оно стену пробивает, дома рушит! Кому такое дано? Потому всякую новинку пушкари встречают подозрительно, чаще всего отвергают. Так было и на этот раз. Однако Михаил уже знал эту породу воинов и кое-что предусмотрел. Когда воевода и стременной приблизились к пушке, к ним тотчас же подошли трое пушкарей.

   — Чем послужить? — спросил старший наряда.

   — Надо выкатить пушку за крепостную стену в овраг и там выстрелить три раза в склон. Вот и всё. Вместо ядра зарядите вот такие камни. Говорят мудрые люди, что после них ядра из пушек дальше летят. Но ты, Варлам, знаешь, как далеко летят твои ядра.

   — Дальше, чем на четыреста сажен, их не уносит.

   — Это хорошо. Ну посмотри, как прочистим. Так что велю вам выкатить пушку в овраг близ речки Кердь. Возьмите три заряда пороху. Сходите за храм, наберите там камней ещё на два заряда. Ты, Анисим, веди счёт камням. — Михаил задумался. — И вот ещё что. На склоне оврага выложите холстины сажен на десять в длину и на две в высоту.

Анисим слушал Михаила, кивал головой, во всём соглашаясь, но у самого горели глаза, он хотел что-то сказать. И вымолвил:

   — Чтобы тесно нам в овраге не было, сажен сто простора надо.

   — Думайте, Анисим и Варлам, о заряде, а не о просторе.

Постепенно волнение у Анисима улеглось. Он вместе с пушкарями выкатил из крепости пушку, сбегал с молодым пушкарём и набрал камней в корзину. Ещё куда-то слетал и принёс куски старых холстин. Вскоре Анисим прибежал к Михаилу и сказал:

   — Батюшка-воевода, у нас всё готово.

Михаил согласно кивнул головой: дескать, всё понял — и тронул за плечо сотского Никанора, с которым вёл разговор.

   — Идём, Никанор, может, диво увидим.

   — Анисим, что ли, придумал?

   — Он, сын Воробушкин, — улыбнулся Шеин.

Сам в этот миг подумал: «Ой, как опростоволосимся, сраму не оберём!»

Пушка была поставлена в тридцати саженях от склона оврага, на котором закрепили колышками холсты. Анисим сбегал от пушки до холстов и обратно, сказал старшему пушкарю Варламу:

   — Батька, давай откатим пушку ещё сажен на десять.

   — Нужды в том не вижу, — ответил как отрубил Варлам.

«Ладно, тридцать сажен тоже хорошо, лишь бы долетели ядрышки», — подумал Анисим и принялся укладывать круглые камни на холстину. Считал до двадцати пяти. Потом увязал в холстину, шар получился как ядро, только с гребнем. «Так гребень-то впереди будет, он не помеха», — отметил Анисим и примерил «ядро» в ствол пушки. Туговато входило, но Анисим поворошил камни и «ядро» шло плотно. Он обрадовался, вытащил «ядро» и крикнул:

   — Варлам, давай заряд на место! — Анисим был возбуждён и знал отчего. Коль не выйдет из его затеи ничего, то позора не оберётся да и в опалу от воеводы попадёт. Ой как боялся он опалы и пострига монашеского! Да ведь не жил без риска. Голова у него будоражная была.

И вот уже всё сделано. Пушкари нацелили пушку на холстину. Анисим чуть ли не перед стволом суетится, готов был бежать следом за «ядром». А куда оно полетит, одному Богу ведомо. Сам-то Анисим лишь в голове воображал, что «ядро» полетит в цель.

   — Давай, Варлам, пали! — крикнул Анисим.

Твёрдая рука Варлама поднесла фитиль к лунке, где чернели крупинки пороха. Раздался выстрел, и дым клубом взметнулся вверх. Все замерли, словно остолбенели, смотрели с напряжением туда, где на склоне холма висели закреплённые холсты. Их не было, они лежали у подножия склона. Анисим первым бросился к ним, хватал их, разворачивал, рассматривал. И вдруг начал прыгать от радости, принялся считать дыры на холстах. Когда подошли Михаил, Варлам и Никанор, Анисим закричал:

   — Семнадцать! Семнадцать дыр!

Михаил не поверил, пересчитал.

   — Да, семнадцать, — подтвердил он, едва сдерживаясь, чтобы не закричать, как Анисим.

Михаил понял, что значит такая стрельба при обороне крепости. Каждый выстрел пушки найдёт себе десятки целей в рядах врага. Теперь оставалось узнать убойную силу выстрела, на какую глубину в склон оврага ушли камни. Михаил сломал ивовую ветку, подошёл к склону и стал искать пробоины. Он вскоре обнаружил пробоину, и прут ушёл в неё чуть ли не на аршин. Рядом с Шеиным принялись искать пробоины Анисим и Варлам. Стременной каждый раз кричал благим голосом: «Нашёл! Нашёл!»

   — Велика сила у этих ядрышек! — важно сказал Варлам. — Теперь можно и пушку подальше отставить.

Он уже догадался, что ему морочили голову, когда говорили, как чистить ствол пушки. Старый пушкарь подумал, что отныне ближний ордынец ему не страшен: как косой косить будет. И велел Варлам пушкарям откатить орудие от склона оврага ещё на пятнадцать сажен.

Той порой Анисим уложил в холстину уже тридцать камней, но меньшего размера. Выстрелили. На этот раз оказалось девятнадцать попаданий, а «ядрышки» ушли в землю почти так же.

   — Ну, батюшка-воевода, хвала тебе и твоему Анисиму. Да мы теперь... — важно оглаживая бороду, продолжал восхищаться Варлам.

Был выстрел и в третий раз — для укрепления веры в новинку. На холстах и живого места не осталось. Уходя от пушкарей, Михаил сказал Варламу и Анисиму воеводским тоном:

   — Волю вам даю донести новинку до всех пушкарей, показать им, какие камни собирать, как заряжать пушки. — Дал Шеин задание и сотскому: — А ты, Никанор, пошли своих ратников камни искать и тоже покажи им, какие. И кучу за храмом переберите.

Незаметно приблизился Покров Пресвятой Богородицы, праздник, на который было назначено венчание Артемия и Анастасии. Горожане знали об этом событии в семье Селезнёвых, и с утра сотни их собрались на площади близ храма Николая Чудотворца. Кто-то догадался принести соломы и устлать путь до паперти храма. Два старших брата Селезнёвы несли свою сестрицу к храму высоко на руках. Пожилые горожане осуждали молодёжь: эк невидаль выдумали. А молодым потеха: красавицу невесту всем видно.

Жених шёл в окружении воинов, рядом с ним выступали «бояре» жениха Михаил и Никанор. А перед ними кружились, пели «боярки» — девицы-подружки невесты. Вот и врата храма, братья поставили невесту на паперть, жених поднялся к ней и, взяв за руку, повёл в храм к венцу.

В этот час прискакал из Рязани гонец. Открыли ему ворота, он спросил, где найти воеводу Шеина, как узнал, помчал к храму. Гонца россияне всегда угадывали и даже могли сказать по виду, с какими вестями он примчал. Как глянули пронские жёны на гонца, так и поняли, что привёз он недобрые вести. Он же кричал:

   — Дорогу, дорогу! Где воевода Шеин?

Крик гонца достиг ушей Михаила. Он понял, что гонец неспроста к нему рвётся: важные вести привёз. И Михаил сказал Артемию:

   — Иди, брат, в храм. Пусть ваш обряд идёт своим чередом. Я же скоро приду.

   — Понял тебя, побратим. Всё так и будет, как присудили.

Артемий скрылся с Анастасией за вратами храма. А Михаил подошёл к гонцу.

   — Что случилось, служилый? — спросил он.

   — Грамота тебе, воевода, срочная.

Гонец достал с груди из-под кафтана свиток. Михаил взял его, проверил печать, сорвал её и развернул грамоту. Прочитал и стиснул зубы, потому как захотелось ему выругаться с досады. Грамота была краткой и жёсткой. В ней говорилось, чтобы он, воевода сторожевого полка Михаил Шеин, по воле царя Бориса Годунова взял в Пронске две сотни конных, с которыми пришёл из Москвы, и следовал в день получения грамоты в Мценск воеводой передового полка, не добиваясь опалы. Указывалось в грамоте, что вторым воеводой идёт стольник и воевода Борис Михайлович Вельяминов. Находился Вельяминов в эту пору в городке Михайлове.

Осмотревшись, Михаил увидел неподалёку Анисима, кликнул его.

   — Сбегай в полк, позови сотских Никанора и Глеба к дому воеводы Селезнёва. Да не мешкай и им не давай.

   — Исполню мигом, воевода, — ответил Анисим и убежал.

А Михаил Шеин задумался: что могло случиться под Мценском, если его так спешно перебрасывают? Но гонец ещё был рядом, и он, похоже, выложил не всё. Михаил спросил его:

   — Что ещё у тебя, служилый?

   — Фролом меня зовут. А сказать я тебе, батюшка-воевода должен вот что. Как провожал меня дьяк Вылузгин, велел передать тебе добрые вести. Твои в Суздале здравствуют. Голод их не поразил. И семеюшка твоя разрешилась, принесла дочь.

   — Что ж ты, Фрол, до сих пор молчал! — воскликнул Михаил. — Доченьку-то как назвали? Крестили?

   — Всё путём, воевода. А назвали её Катей — так твоя жена захотела. У Измайловых тоже всё по-божески. А большего я не знаю.

   — Ну спасибо тебе, славный Фрол. То-то радость принёс! Елизару поклон от меня. А пока ты отдохни у нас, сейчас трапеза великая свадебная будет. Мне же в путь пора собираться. По какой причине, не ведаешь?

   — Не ведаю, воевода. Да дьяку Вылузгину ты любезен.

   — Выходит, и впрямь по царской воле меня отсылают с насиженного места.

Первое, что пришло Михаилу в голову, была мысль о чьих-то происках. Едва он приготовил крепость к обороне, как его гонят неведомо куда. Но появилось и другое. Михаил знал, что Мценск совсем близко от Польши. «Вот и разгадка: поди, поляки с разбоем лезут. Им и мир не помеха, лишь бы разорить соседа», — решил он.

Шеин и до дома Селезнёвых не успел дойти, как его догнали сотские Никанор и Глеб. Когда сошлись они, Шеин сказал:

   — Идём в поход, други. Вам до полудня завершить сборы, накормить людей и в путь. Да не забудьте харчи взять. Идти нам не меньше семи дней.

Увидев Анисима, Михаил велел ему:

   — И ты собирай всё в путь. А я до храма схожу.

Но, когда Шеин подходил к храму, венчанные Артемий и Анастасия выходили из него. Михаил подошёл к ним.

   — Поздравляю вас, мои славные. — И добавил: — А мне и погулять некогда на вашей свадьбе. Артемий, принимай от меня полк, а я во Мценск ухожу.

Так всё и было. К полудню мимо дома Селезнёвых прошли две сотни ратников. Возле крыльца стояли две бочки браги, и дворянин Селезнёв со своими сыновьями угощали воинов хмельным, желая им удачи. Когда все воины прошли, из дома вынесли поднос с кубками и поднесли сотским Никанору, Глебу и самому воеводе Михаилу. Он взял кубок, поднял его и сказал Артемию и Анастасии:

   — Пью за ваше здравие. Дай Бог вам счастья.

Михаил выпил медовуху, обнял Артемия, прикоснулся губами к щеке Анастасии, поклонился всем Селезнёвым. И вот уже он взметнулся в седло. С Артемием и Анастасией ему довелось увидеться только через несколько лет.

Поспешный отъезд из Пронска воеводы Шеина не остался незамеченным для всех ратников полка, с которым он простоял на рубеже «дикого поля» больше года. Воины полка пришли проводить Шеина и тех, кто уходил с ним. И две конные сотни прощались более чем с тремя тысячами воинов, которые выстроились вдоль обочины дороги до самого моста через речку Кердь.