В пути из Троице-Сергиевой лавры в Москву Михаил Шеин был всё время задумчив и как-то весь ушёл в себя, не замечал окружающего мира. А было морозно, ветрено, январь показывал свой норов. Но ни мороз, ни ветер не донимали Михаила. Он думал о том, что происходило на Руси и о своём месте в событиях, которые накатывались с юга, как весеннее половодье. В Софрине в просторной трапезной постоялого двора было людно и шумно. Все о чем-то говорили, что-то обсуждали. Среди крестьян, приехавших на торг в Софрино, были и паломники. Они горячо рассказывали, что царевич Димитрий жив, что сами видели его в Путивле на Соборной площади и вот теперь идут в Троице-Сергиеву лавру молиться за здравие царевича Димитрия и его скорое пришествие в Москву. Эти слова паломников были встречены гулом одобрения, и Шеин понял, что простой народ жаждет видеть на русском троне царевича Димитрия. Шеин пытался осознать, почему многим россиянам желательно видеть государем сына Ивана Грозного, если он, конечно, живой. Может, россияне считали его добрым царём, особенно крестьяне, холопы.

Михаил помнил, когда год назад — слухи о царевиче Дмитрии уже гуляли по Руси — восстали холопы Московской и южных земель. Возглавил этот бунт холоп из государевой каширской вотчины Хлопко. Царь Борис Годунов был настолько перепуган, что в считаные дни собрал войско и поставил над ним главным воеводой Ивана Басманова, жёсткого нравом. И, когда восставшие уже подходили к Москве, Иван Басманов встретил их и разбил в жестокой сече. Помнил Михаил, что мятеж был подавлен, многих холопов, а вместе с ними и их атамана привезли в Москву и казнили на Болотной площади.

Ничто, однако, не отрезвило крестьян и холопов. Тысячи их примкнули к самозванцу, а он после поражения под Добрыничами и потери половины войска вновь собрал его и готов был двинуться на Москву. Чуть позже Михаил Шеин узнал, что к самозванцу присоединились не только крестьяне и холопы, но и сотни вельмож: бояр, дворян, князей.

С такими мыслями Михаил Шеин подъезжал к Москве, но наконец прервал их. Он вспомнил, что через несколько дней должен вернуться к войску и что это накладывало на него обязанность сделать всё, чтобы близкие не поминали его недобрым словом. Он опять оставлял жену, когда она ждала дитя. Что надо сделать, чтобы Мария приняла его отъезд мужественно? Опять же его долг помочь Анисиму и Глаше обрести семью. Вернувшись на Рождественку, Михаил с этого и начал. Помывшись в бане и приведя себя в порядок после поездки в лавру, он сказал за трапезным столом:

   — Случилось так, моя матушка и ты, моя супруга Маша, что наша челядинка ключница Глаша и мой стременной Анисим полюбили друг друга. Анисим просит нашего благословения. Что нам делать?

За столом воцарилось молчание. Ни у кого не было ответа на вопрос Михаила. После долгой паузы умудрённая жизнью боярыня Елизавета с грустью в голосе молвила:

   — При вашей с Анисимом походной жизни не останется ли Глаша соломенной вдовой? Как твоя Мария...

   — Но как же быть, матушка? Мы воины, и наша участь такая.

   — Матушка, а давайте спросим Глашу, — предложила Мария, — ведь ей коротать дни.

Михаил посмотрел на супругу с благодарностью. Она ещё ни разу не упрекнула его за то, что они всё время живут в разлуке. В утешение женщинам он сказал:

   — Вот скоро наступит мирная жизнь, и мы будем все вместе. Надо только ордынцев отучить ходить на Русь. И самозванца уничтожить, чтобы не сеял смуту.

   — Этого, мой сын, не скоро добьёшься. Твоему батюшке не хватило жизни побить ордынцев и поляков. И тебе уготована та же участь.

   — Так, может, с этим нужно смириться и жить так, как велит Бог?

   — Ну хорошо, позовите Глашу, — согласилась боярыня Елизавета.

За ключницей послали слугу, и вскоре Глаша появилась. Она была смущена, побледнела от страха, но смотрела на боярыню чистыми, невинными большими серыми глазами. Поклонившись, произнесла:

   — Слушаю тебя, матушка-боярыня.

   — Ты, девица, скажи, что у вас со стременным Анисимом? Да правду открой, не желай себе худа, — говорила Елизавета строгим голосом.

Но Глаша одолела свой страх, голову в меру подняла, ответила тихо, но твёрдо:

   — Люб он мне, матушка-боярыня. А больше и сказать нечего.

   — Так-то уж нечего! Ну да ладно, мы с тобой ещё побеседуем. Меня-то ты не думаешь покинуть?

   — Нет, матушка-боярыня, я служила и служить буду верно.

   — Однако сватается за тебя Анисим... Что молчишь-то? Готова ли ты выйти за него замуж?

   — Воля твоя, матушка-боярыня. А ежели благословишь, век буду за тебя Бога молить. — И Глаша опустилась на колени.

   — Сынок, где твой стременной? — спросила Елизавета. — Зови его.

   — Сейчас прибежит, матушка.

Михаил послал за Анисимом слугу, который стоял у двери. Когда слуга ушёл, Михаил вспомнил, что случилось с ним в лавре.

   — Совсем забыл, какую милость проявил ко мне царь в лавре.

   — И что же, в святцы тебя вписали? — пошутила Елизавета, вернувшись к своему всегда доброжелательному обличью.

   — В указ государев я вписан. И вам, матушка и супружница, надо знать, что отныне мне чин окольничего пожалован царём. А всё за сражение при Добрыничах.

   — Ну, сынок, без медовухи тут не обойдёшься!

Той порой прилетел Анисим. Улыбчивый, весёлый, того и гляди пустит воробьиную трель. Он встал рядом с Глашей и, как только на него обратили внимание, затараторил:

   — Вот я, матушка-боярыня, явился пред твои очи. И прошу с низким поклоном руки вашей ключницы Глаши. А то ведь жалко мне будет себя, неженатого, как живота лишат.

И он, словно послушный домашний пёс, встал на колени рядом с Глашей. Все засмеялись его выходке. Маленькая Катя смеялась звонче всех:

   — Он на зайчика похож, — возвестила девочка.

Елизавета встала, подошла к Глаше и Анисиму, положила им руки на головы.

   — Бог с вами. Отведу вас завтра под венец в храм Николы, что в Звонарях.

   — Всякой благодати тебе, матушка-боярыня, — произнёс Анисим.

Она же сказала Михаилу и Марии:

   — А вам, любезная чета, быть у них посажёными отцом и матерью. Сами себе схлопотали мороки. — Тут Елизавета вовсе в доброту впала, велела Глаше и Анисиму подняться, указала им на стулья близ стола. — Идите за стол, обмоем по-божьему ваш сговор.

Медовый месяц получился у Глаши и Анисима коротким. Они провели его в отведённом им покое и показывались в людской лишь за полуденной трапезой. Здесь же, в людской, в просторном помещении для прислуги, было устроено свадебное застолье, в котором приняли участие вся дворня Шеиных и воины Михаила. Он и Мария были дружками Анисима. Он за минувшие с венчания дни изменился, стал сдержаннее, степеннее. Ему пришлось по душе слово «супруг». Глаша для него стала олицетворением покоя и хранительницей семейных устоев.

Через неделю наступил час расставания. Михаил и Анисим отправлялись под Рыльск, в Комарницкую волость, где царские войска под командованием князя Василия Шуйского отдыхали после изнурительной и неумелой осады Рыльска, в котором засел с войском Лжедимитрий.

Вернулся Михаил Шеин к войску в неудачное время. Чуть раньше его прибыл к Василию Шуйскому гонец. Он привёз грамоту от царя Бориса, в которой осуждались бездарные действия полков Василия Шуйского. Ему было велено объединиться с ратью князя Фёдора Шереметева, осаждавшей Кромы, и немедленно взять крепость.

Князь Василий Шуйский был недоволен волей царя. Выходило, что он должен вести свои сорок тысяч воинов под Кромы и там вместе с такой же ратью идти на приступ крепости, которую защищали всего лишь около тысячи казаков атамана Андрея Корелы. Но, главное, не это вызвало недовольство Шуйского, а то, что он мог оказаться в подчинении у строптивого князя Шереметева. Это унижало родовое княжеское достоинство Василия Шуйского, и князь отказался идти под Кромы. Он позвал на совет князя Ивана Мстиславского, и тот, будучи тайно связан узами дружбы с Фёдором Шереметевым, попросил Шуйского всё-таки выполнить волю царя.

   — Наше дело, князь Василий, только помочь в трудный час сотоварищу. Ведь одно дело исполняем. Так ты уж подумай до утра. Говорят же, что утро вечера мудренее.

Раздосадованный Шуйский не смирился и обидел князя Мстиславского.

   — Тебе, княже Иван, всё равно, у кого быть под рукой. А мне это — нож в сердце.

   — Не время сейчас, князь Василий, родовые счёты сводить. Прости меня, грешного. — И князь Мстиславский ушёл из шатра Шуйского.

Спустя какие-то полчаса после этого острого разговора и появился в Комарницком лагере Михаил Шеин со своими десятью воинами и стременным. Хмурый Шуйский, ещё не остывший от досады и гнева, ополчился на Шеина. Осмотрев его злыми глазами, он спросил:

   — Зачем тебя посылали в Москву? Чтобы гонца впереди себя гнал? Оттого и задержался на неделю!

   — Помилуй, князь-батюшка, чем я провинился?

   — А тем, что вместо благодарности за победу под Добрыничами на меня царская опала легла.

   — Того не может быть. Государь несказанно обрадовался нашей победе и даже меня чином окольничего наградил.

   — Как смел ты принять этот чин? Недостоин ты его! — закричал, багровея, Шуйский. — Да время придёт, и лишу! Знай же, что меня по твоей воле под руку князю Фёдору Шереметеву ставят. Вот грамота царя, читай! — Шуйский сунул в руки Михаилу лист.

Тот прочитал повеление царя, и у него не нашлось, что сказать. Выходило, что подозрения князя Шуйского имели почву. Однако Михаил нашёл всё-таки, что сказать в свою защиту:

   — Князь-батюшка, я под Рыльском не был и ни сном ни духом не знаю о твоих неудачах. О том государю донесли без меня.

   — Не нужны мне твои утешения. Огорчил ты меня, боярин. Отправляйся в свой полк и сиди под рукой у моего племянника. Это тебе полезно. — И Шуйский отвернулся от Михаила.

Шеин медленно вышел из шатра. Досада и обида мутили его разум. Он долго стоял близ шатра, пытаясь обрести равновесие, а обретя, подумал, что пришёл конец его службе под началом Шуйского. Однако он не смел позволить себе сделать опрометчивый шаг. Он позвал Анисима и сказал:

   — Иди узнай у кого-нибудь, где стоит полк Скопина-Шуйского.

Цепкий взгляд стременного сразу определил, что с воеводой случилось что-то неприятное. Он ответил:

   — Я мигом. — И побежал к стоявшему неподалёку шатру.

Михаил осмотрелся. Он увидел стан головного пехотного полка и предположил, что его конный полк должен быть где-то рядом. Шеин подошёл к своим воинам, которые спешились, стояли кучкой и вели разговор. Пётр спросил у него:

   — Скажи, воевода, где теперь вражье войско?

   — Сказывают, в Кромах.

   — Выходит, туда пойдём. А где это?

   — Под Орлом. Слышал же, поди, про этот город.

В это время прибежал Анисим.

   — Батюшка-воевода, под Густомоем стоит князь Скопин-Шуйский. Это в двух вёрстах на восход.

   — А ну по сёдлам, браты! — дал команду Шеин.

Ехали шагом. Михаилу никуда не хотелось спешить. Он понял, что попал между молотом и наковальней. Годунов и Шуйский начали между собой вражду, и, на чью бы сторону он, Шеин, ни встал, ему может достаться в первую очередь. Михаил знал, что Шуйский злопамятен и высоко ценит свою особу: не зря же добивался царской короны после смерти царя Фёдора. А что будет дальше? Что-то подсказало Шеину о непременном исполнении ведовства Катерины и Сильвестра. Да, Годунов царствует сверх семи лет уже больше месяца. А сколько ещё осталось? Может быть, Всевышний испытывает его, ведёт к покаянию за содеянное в Угличе, и не только за смерть царевича Димитрия, но и за невинные жертвы угличан, за разорение города, наконец, за опалу на невинный род Романовых? Теперь уже прямо можно сказать, что Борис Годунов повинен в смерти двух братьев Романовых. Надо думать, что, если Борис Годунов преставится, князь Василий Шуйский непременно ринется добывать корону. И Лжедимитрий не будет ему помехой. Да, может быть, ему не удастся сразу, на волне народного стремления, возвести себя на престол, добыть корону. Но знал Шеин и другое: Лжедимитрий шёл к русскому трону по воле поляков и управлять Русью он станет по указке поляков, чего русский народ не потерпит. Тут-то и выступит всей своей изощрённой мощью ума Василий Шуйский и добьётся своего. Время работает на Шуйского — так завершил свои размышления Михаил, когда приехал в стан конного полка, во главе которого он стоял.

Полк располагался на опушке леса. Всюду горели костры, в их отблесках виднелись шалаши. У одного из костров Михаил нашёл молодого князя Скопина-Шуйского. Близ него сидели на стволах поваленных деревьев тысяцкие и сотские, и у них о чём-то шла беседа. Появление Шеина было неожиданным и кого-то смутило, кого-то обрадовало. Тысяцкий Игнат Морозов выразил общее мнение:

   — А мы уж заждались, думали, что вовсе не вернёшься.

Скопин-Шуйский встал, протянул руку.

   — Здравствуй, воевода Михайло Борисыч.

   — Всем говорю: будьте здоровы, сотоварищи, — ответил Шеин.

Он чувствовал себя скованно. Сказать всем, что он уже не воевода над полком, Михаил не мог, потеснить Скопина-Шуйского своей властью тоже не посмел. Спросил, однако, всех:

   — Как тут воюется?

   — Штаны прожигаем на кострах — вот как воюем, — за всех ответил Игнат Морозов, высокий, сухощавый воин.

   — Считайте, что это лучше, чем на приступы ходить, — засмеялся Шеин и тем разрядил обстановку.

   — Мы этот Рыльск надолго запомним, — подал голос тысяцкий Серафим Котов.

   — Ничего, он от нас не уйдёт, — заметил Скопин-Шуйский.

И тут Шеин взял его за локоть:

   — Идём, тёзка, поговорим. Есть о чём.

Он повёл молодого князя на край опушки леса. Когда отошли от костров, сказал:

   — Похоже, я и впрямь напрасно задержался в Москве. Да кто знал, что всё так плохо получится.

И Шеин поведал, что князя Василия Шуйского посетил гонец государя и привёз гневную грамоту.

   — Он в пух и прах разнёс нас за то, что не взяли Рыльск. Ну а князь-батюшка сгоряча вознёс всю вину на меня. Так что тебе стоять над полком, а я в стременных у тебя похожу, — засмеялся Шеин.

   — Так не должно быть! Я сей же час еду к дядюшке и всё поставлю на свои места, — горячо заявил Скопин-Шуйский.

   — А вот этого не надо делать. Завтра рать выступит под Кромы. Пока доберёмся туда, много воды утечёт и всё прояснится. Поверь мне.

   — Ты, Михайло Борисыч, не знаешь моего дядюшку. Он теперь тебя в святцы запишет, чтобы запомнить твою мнимую вину.

   — Право же, мой приезд в Москву и рассказ государю о битве при Добрыничах вызвал и у него только радость. На том мы и расстались.

   — Тут много случилось того, что могло вызвать гнев государя. Твой полк и я вместе с ним не были под Рыльском. Но я-то понял, что там собралась куча олухов небесных. Неумело они приступы вели и потому дырявую крепость не могли одолеть.

   — Ладно, княже Михаиле. Царь уже осудил тех олухов, а нам не дано это. И давай так: мы с тобой вкупе пойдём в полку. Думаю, не будем ссориться.

   — С чего бы, Михайло Борисыч? Я согласен с тобой.

Поход под Кромы рати Шуйского и её слияние с ратью Фёдора Шереметева закончились полным провалом и позором для восьмидесятитысячного войска. О том в хрониках записали историки: «Около 80 тысяч ратников, имея множество стенобитных орудий, не могли овладеть деревянным городком, в котором, кроме жителей, засело лишь 600 храбрых воинов во главе с атаманом Корелой».

Войско Шуйского и Шереметева ещё стояло под Кромами, когда пришла весть о кончине Бориса Годунова. Она была принята ратниками равнодушно, а многие, особенно воеводы, поминали его недобрыми словами. Незадолго до того, как преставиться, Борис Годунов назначил воеводу Петра Басманова главным воеводой над всеми войсками, которые действовали против Лжедимитрия в районе Путивля. Не ведал Борис Годунов, что под личиной преданности Басманов прятал нелюбовь к нему, граничащую с ненавистью.

Вокруг Басманова давно уже сбилась группа вельмож, которые только и ждали повода, чтобы переметнуться в стан Лжедимитрия. Среди них были большие рязанские дворяне братья Захарий и Прокопий Ляпуновы. Михаил Шеин знал Ляпуновых как ярых противников Бориса Годунова: он наказал их за продажу оружия мятежным запорожским казакам.

В тот день, когда Ляпуновы появились в лагере под Кромами, полк Михаила Шеина стоял в двух вёрстах от крепости. Но, когда братья со своими сторонниками подняли мятеж против Шуйского и Шереметева и к этому мятежу примкнули казаки, сделавшие вылазку из крепости, к Шеину и Скопину-Шуйскому прискакал из лагеря гонец с наказом: князь Шуйский просил их помощи, чтобы разогнать бунтовщиков. Двое воевод повели полк в лагерь. Но мятеж к этому времени уже угас. Нет, мятежники не сдались. Всех, кто примкнул к Ляпуновым, Пётр Басманов увёл в Путивль вместе со своими полками и многими сторонниками из рати Шуйского и Шереметева. А сторонников в ратях Шуйского и Шереметева оказалось почти три четверти. Два дня князья Шуйский и Шереметев простояли под Кромами в надежде, что полки вернутся, но надежда их оказалась тщетной.

Однако князь Василий Шуйский не потерял присутствия духа. Он собрал оставшихся при нём воевод — были позваны Шеин и Скопин-Шуйский — и сказал им значительно и весомо:

   — Мы с князем Шереметевым чтим вас всех, кто остался с нами как верные соратники. Помните одно: борьба за державу не решается ни под Кромами, ни под Путивлем. Её решение в стольном граде, и потому мы выступаем в Москву.

Воеводы одобрительно зашумели. Фёдор Шереметев сказал им:

   — Не тратьте время попусту и поднимайте полки в поход.

А князь Василий Шуйский подошёл к Шеину и Скопину-Шуйскому. Тронув племянника за рукав, он произнёс:

   — Ты, Миша, останься при мне. А ты, боярин Шеин, вставай над полкам и, ежели нет у тебя побуждений идти в стан самозванца, веди полк в Москву.

   — Так и поступлю, князь-батюшка.

— И забудь мою вспышку гнева. Я был неправ, — признался Василий Шуйский.

Они посмотрели друг другу в глаза, но то, что каждый из них думал в эти мгновения, не отразилось в глазах, осталось в глубинах их сердец.

На третий день военный лагерь под Кромами перестал существовать. Шереметев, Шуйский, а с ними и Шеин во главе полка спешно возвращались в Москву. Они не собирались признавать Лжедимитрия законным престолонаследником. Грядущие события внесут в их души много разочарований.