Никто и не знал на Руси малую речку Поляновку, втекающую в Дубну и несущую свои воды мимо таких же малых деревушек, как Деулино, Каменка, Марьино, разве что те, кто в них жил. И вдруг о Деулине и Поляновке заговорили по всей Москве и по многим другим городам державы. А всё случилось после того, как под этой деревенькой русская рать чуть ли не пленила всё войско королевича Владислава, помешала лишь доброта русская. И только чудом россияне заставили поляков пойти на перемирие, покинуть Русь и обменять пленных.

В начале мая по всей Москве уже знали, что пленных будут разменивать на речке Поляновке. Все близкие, чьи отцы, братья, мужья должны были вернуться из плена, сходились на торгах то в Китай-городе, то на Красной площади и судили-рядили, когда и как добраться до речки Поляновки, чтобы встретить там своих родных.

В палаты бояр Шеиных эту весть принёс внук боярыни Елизаветы, Иван. Служа в Посольском приказе, он лучше многих других знал все новости, которые до многих и не доходили. Поведав новость бабушке, Иван поспешил поделиться ею с Анисимом, который со дня побега из Польши служил в доме Шеиных за дворецкого:

   — Дядя Анисим, у нас в приказе говорят, что в конце мая начнётся размен пленными на речке Поляновке. Надо туда ехать.

   — Непременно, славный. И хорошо бы там загодя шалаши поставить. Давай-ка пошлём туда троих домашних, чтобы всё приготовили. А мы следом поедем.

Весть о том, что будут менять пленных, так обрадовала Анисима, что он места себе не находил от беспокойства.

   — И знаешь что: надо оповестить Измайловых. Артемий Васильевич должен знать о возвращении твоего батюшки.

Всё закружилось, завертелось в доме Шеиных. В Деулино были посланы три холопа на повозках — строить шалаши. Иван слетал на Арбат к Измайловым, там всех поднял на ноги. Вернулся оттуда с сыном Артемия Измайлова, Василием. Оставив его на Рождественке, Иван поспешил в Кремль к дьяку Зюзину, чтобы испросить у него позволения отлучиться от службы.

   — Как я могу удержать тебя по такому поводу! Езжай, Михалыч, встречай батюшку.

После разговора Ивана Шеина с королевичем Владиславом Зюзин очень зауважал отважного молодого Шеина. Думал он, глядя на Ивана: «В батюшку пойдёт».

И вот уже трое встречающих отправились на речку Поляновку за Троице-Сергиеву лавру к Деулино, и в последние дни мая появились близ речки. Шалаши уже были готовы. Иван радовался вольному простору и тому, что скоро увидит батюшку, с которым судьба свела его пять лет назад.

На речке Поляновке было уже людно. Не меньше ста человек встали за Деулином табором на берегу реки. В последний день мая из Москвы прикатил со свитой сам царь Михаил. Поднялись над рекой шатры. Всё было приготовлено к встрече страдальцев. В лавре уже топилась баня. Через речку Поляновку были перекинуты два мостика, такие узкие, что по ним можно пройти и разминуться только двоим.

К вечеру этого же дня Анисим вернулся из деревни Деулино, куда ходил за парным молоком, и принёс весть о том, что в деревню привели не меньше двух сотен польских пленных. Уже на закате солнца за рекой появился всадник. Сам он прошёл по мостику, а коня пустил вплавь. То был царский гонец, и он привёз весть о том, что к полудню первого июня польская сторона приведёт к реке русских пленников. Сказано им было, что пленных уже привели к селу Васильевскому, что в десяти вёрстах, там они и заночуют.

Как узнали в таборе, что пленники так близко, и загудел он, словно улей. Несколько отчаянных голов отправились на ночь глядя в Васильевское. Многие принялись таскать из леса сушняк, хворост, чтобы жечь костры, говорили при том: «Увидят наши, будут знать, что их ждут».

По всему было видно, что Русь приготовилась достойно встретить своих сыновей из плена. По этому поводу в Троице-Сергиевой лавре всю ночь благовестили колокола. И звоны годуновского «Лебедя» и других колоколов доносились до Деулина и до Васильевского с малыми перерывами всю ночь.

Всё по-иному происходило этой весной в Польше. Казалось, никто и не думал выполнять условия Деулинского перемирия. Даже канцлер Лев Сапега узнал о договоре, заключённом в Деулине, с большим опозданием от брата, гетмана Яна Сапеги, который в это время служил при королевиче Владиславе. Гетман появился в имении брата как раз в те дни, когда случилось несчастье: была похищена дочь Михаила Шеина, Катерина.

Произошло это в начале мая, средь бела дня. Михаил Шеин, вернувшийся из Смоленска в Слоним два года назад, работал в имении Льва Сапеги вместе с князем Игорем Горчаковым на возведении новых каменных палат канцлера. Михаил и его зять по своему желанию пошли на стройку и работали простыми каменщиками и плотниками. Им это нравилось. Стены уже были выложены, и теперь каменщики взялись за топоры и возводили крышу. Их было человек тридцать.

Время приближалось к полудню. Стояла жара. Обнажённые по пояс Михаил и Игорь тесали брёвна. Работали они умело. Брёвна под их топорами выглядели ровными, гладкими, на поверхности выделялась каждая смоляная жилка. В тот момент, когда Михаил и Игорь распрямили спины, чтобы передохнуть, от флигеля, в котором жили Шеины, с криком: «Ратуйте! Ратуйте!» — выбежала к стройке молодая девица.

Игорь Горчаков, забыв воткнуть в бревно топор, побежал ей навстречу, спросил:

   — Марыся, что случилось?

   — Воры, разбойники, пани Катерину украли! Ратуйте! Украли!

Князь Игорь вбежал во флигель, в свою спальню, и застыл на месте. Ложе, на котором отдыхала недомогающая Катя, всё взбугрилось от борьбы, которая на нём случилась. Катя была на седьмом месяце беременности, и вот — пустое ложе, во флигеле — тишина. Игорь выскочил из него, метнулся за флигель, увидел распахнутые ворота. На песчаной почве дорожки он увидел следы колёс, четырёх пар конских копыт. Он побежал на конюшню и в пути встретился с Шеиным.

   — Батюшка, Катю украли! Я за конём!

   — Возьми и для меня!

Вскоре Горчаков прискакал к флигелю, ведя на поводу второго коня, бросил повод Шеину и крикнул:

   — Там Лев Сапега спешит к флигелю, а с ним матушка Мария и княгиня!

   — Ладно. Скачи по следу. А я дождусь их и за тобой...

Горчаков умчался, держа вместе с поводьями и топор.

Шеин поднялся в седло. Подошли Лев и Ян Сапеги, Кристина, Мария, прибежали рабочие, воины, примчался псарь с двумя гончими собаками.

   — Что случилось, боярин Михаил? — спросил Лев Сапега.

   — Украли мою дочь! Я иду по следу! — И Шеин поскакал за ворота.

Между тем к Льву Сапеге подвели плачущую Марысю.

   — Перестань плакать, — сказал Лев Иванович, — и говори толком, что случилось?..

Марыся шмыгнула носом, протёрла кулаками глаза.

   — Я сидела возле пани и вязала чулки. Она дремала. Тут вбежали трое. Один, бородатый, страшный, подбежал ко мне, схватил под груди и попытался утащить. Я стала биться, увидела, как двое заворачивают пани в одеяло, я укусила за руку бородатого, чтобы вырваться. Он стукнул меня по голове. Больше я ничего не видела.

   — А те двое какие?

   — В драных кафтанах, один с чёрной бородой, другой — усатый.

Лев Сапега провёл по лбу рукой, словно смахивая паутину, сказал брату:

   — Ян, пошли своих воинов искать княгиню.

Вскоре отряд воинов Яна Сапеги ушёл на рысях по лесной дороге.

Михаил уже догнал Горчакова, и они скакали рядом по дороге, где явно был заметен след пароконной повозки. Они скакали молча, лишь зорко всматриваясь в дорожное полотно, и заметили, как след исчез с дороги и потянулся через луговину и кустарники к лесу. Перед ними лежали две заросшие мелким ельником просеки, убегавшие в разные стороны. И тут на корневищах просеки они потеряли след. Игорь спешился, принялся искать смятые ёлочки, отпечатки конских копыт, увидел, как колесо скользнуло по корневищу и содрало кору.

   — Нашёл! — крикнул он. — Нам на восток!

Они поскакали дальше, встречая на пути сломанные и примятые ёлочки. Просеке, казалось, не будет конца. Но нет, после долгой скачки они выехали на лесную поляну и на молодой траве увидели чёткие следы колёс. Преодолев поляну, они не нашли продления просеки и поняли, что похитители поехали, петляя между деревьями, оставляя на мягкой хвое едва заметный след. Но вот лес неожиданно кончился. Шеин и Горчаков оказались на берегу реки. Снова различили чёткий след, он вёл их вниз по течению реки. Проскакав с версту, они увидели небольшой дом, сарай, на вес — всё обнесено изгородью. Близ изгороди стояла повозка, запряжённая парой коней. Подскакав ближе, Михаил и Игорь заметили средних лет поляка, сидящего на траве. Он был за руки привязан вожжами к изгороди. Игорь спрыгнул с коня, развязал поляку руки, спросил:

   — Ты кто?

   — Я рыбак, а то мой дом.

   — Кто тебя привязал?

   — Разбойники. Они увели мою Брылю, посадили в лодку и уплыли вниз по Исе.

   — Сколько их было?

   — Трое, а с ними — пани. Руки у неё связаны и во рту тряпка.

   — Давно это случилось? — спросил Михаил.

   — Солнце вот там светило. — И рыбак показал на небо.

Михаил понял, что за то время движения солнца похитители могли уплыть на лодке за десять-двенадцать вёрст. Он спросил рыбака:

   — Кто это были? Поляки? Говори только правду.

   — Я знаю русскую речь. Это московиты. Я их видел за Исой на торгу в Волчунах.

Михаил в отчаянии подумал, что это подлое похищение сделано по воле князя Димитрия Черкасского. «Чёрный рок, за что ты меня преследуешь?» — мелькнуло у него. Он вновь спросил поляка:

   — Ты поможешь нам догнать их?

   — Да-да, я помогу вам. Они же и мою Брылю украли! В Волчунах нам покажут, где они спрячутся до ночи.

   — Выходит, что в ночь они могут уйти дальше?

   — Так. Ежи Гонта знает.

   — Это ты Ежи Гонта?

   — Да. А теперь надо поспешить. — И Гонта принялся распрягать лошадей. — У меня нет коня, так я возьму их. Они же мою лодку угнали.

   — Ты вправе взять этих коней, — отозвался Михаил.

Ежи Гонта был деловит. Он распряг коней, одного отвёл за изгородь в сарай, вернувшись, легко поднялся на спину другого, ударил его пятками под бока и погнал вниз по течению реки. Шеин и Горчаков молча следовали за Гонтой.

Вскоре Шеина и его спутников догнали десять воинов Яна Сапеги. И вот уже отряд из тринадцати человек двинулся к селению Волчуны.

Дальше всё так и было, как предполагал Ежи Гонта. В Волчунах он куда-то сбегал и вернулся с молодым парнем. Тот и повёл отряд берегом реки, мимо села, всё вниз по течению. Отряд достиг старой водяной мельницы. Но Гонта, ехавший впереди вместе с парнем, не остановился, а поспешил за мельницу, продираясь сквозь заросли ивняка. Выехав за мельницу на высокий откос, все сразу увидели, как трое тянут к берегу плёса лодку, в которой лежали связанные Катерина и Брыля. Похитители увидели воинов и бросились бежать к реке. Воины пустились преследовать их, двоих догнали, ткнули саблями в спины, и они упали. А третий добежал до реки и бросился в воду. Быстрое течение подхватило его, и вскоре он скрылся в камышах противоположного берега.

Катерина и Брыля были освобождены от пут и оказались в объятиях своих супругов. Молодые женщины держались мужественно, лишь Катя была бледнее обычного.

А на другой день русским пленникам — Михаилу Шеину и Игорю Горчакову — было сказано, чтобы собирались всем семейством в путь.

   — Вы теперь вольные птицы. Наконец-то пойдёте в Московию, где вас обменяют на наших пленных, — сообщил Шеину Лев Сапега, получив от гонца грамоту из Кракова.

Вечером этого же дня Михаил Шеин с зятем отправились в Слоним в сапожную мастерскую старосты Кострича, где трудились Павел Можай и другие русские пленники. Михаил счёл, что должен убедить Павла и его сотоварищей вернуться на Русь. Встретившись, он так и сказал всем:

   — Вы, славные россияне, возвращайтесь вместе с нами домой. Русь не забыла нас. Что уж тут поминать лихое. Поднимемся из Смуты — заживём, и родная земля отзовётся нам добром.

Павел Можай за пять минувших лет изменился в лучшую сторону. Тоска по родине съедала его душу. Потому он ответил Шеину просто, показав рукой на всех, кто работал в мастерской:

   — Хватит нам горбатиться на ляхов. Возвращаемся мы все домой, батюшка-воевода. Дождались-таки светлого дня. — И, улыбнувшись, добавил: — А кто старое вспомянет, тому икаться до конца дней будет.

В Польше пленные россияне были разбросаны по всей державе. Кто-то добывал руду в горах Силезии, кто-то копал торф в болотах Мазурского поозерья. Многие превратились в холопов зажиточных шляхтичей, пахали землю. Настало время собрать всех воедино и прогнать через пол-Европы до маленькой деревеньки Деулино, затерявшейся северо-восточнее Москвы под Троице-Сергиевой лаврой.

Но не всем пленным довелось испытать радость освобождения и встречи с родной землёй. Сотни русских пленников за минувшие восемь лет со времени Смоленского сражения умерли от истощения, изнурительного труда и болезней. Уже в дни, когда было объявлено по Польше об освобождении русских пленников, ушёл из жизни воевода-князь Василий Васильевич Голицын. Все долгие восемь лет он провёл бок о бок с митрополитом Филаретом. Они терпели духовные и телесные терзания в казематах Мариенбургского замка. Там их мучил иезуит и богослов Пётр Скарга, которого однажды в ярости чуть не прибил Филарет Романов. Кончина Василия Голицына потрясла Филарета. Князь, как никто другой, рвался на родину. Умирая, он попросил Филарета:

   — Друг мой любезный и единственный, прошу тебя, отвези мой прах на родную землю. Погреби где-нибудь на сельском кладбище близ деревни Петелино или Крекшино, на пути к Москве.

Митрополит Филарет исполнил волю князя Василия. Он поставил гроб с телом покойного на телегу, обложил его льдом, засыпал опилками. Так и вёз, бережно храня останки князя, до вотчинных земель, что лежали на западе от Москвы.

Встретились митрополит Филарет и воевода Шеин после многих лет разлуки майской порой на подходе к Могилёву, когда пленники с севера и с юга сходились в селении Лебедянке в одну колонну. Шеину было горько видеть, как митрополита и ещё около сотни россиян вели под охраной. «Неужели, — думал он, — мы куда-то удерём? И как это у короля Сигизмунда не встала кость в горле, когда он отдавал повеление гнать пленных под ружьём?» Правда, Льва Сапегу Михаил многажды поминал добрым словом. Мария и Катя ехали в возке, и Катя могла там полежать во время пути. Ей было тяжело. Испуг от похищения ещё мучил её. Близкие опасались, что у неё может быть выкидыш. Потом она рассказала, что страх у неё появился после освобождения. В те же часы, когда её похитили из флигеля, она была в полусознательном и отрешённом от мира состоянии.

Поляки провели русских пленных через Смоленск, чтобы прибавить им в сердца горечи. Город, похоже, возвращался к жизни медленно. Поляки не хотели селиться в нём, русские боялись. В городе было малолюдно, виднелось много разрушенных зданий. Мономахова храмина по-прежнему лежала холмом щебня на Соборной горе. Михаил вспомнил, как королевич Владислав пытался заставить его учить поляков, как защищать крепость. Ещё Михаил вспомнил павшего героем Сильвестра и подумал, что ясновидец прозревал тогда будущее Смоленска, иначе зачем бы ему было взрывать себя вместе с Шиловой башней.

Проходя Вязьму, Михаил Шеин убедился, что Русь укрепляла свои западные рубежи. Вяземскому воеводе князю Ивану Хованскому было дано повеление от царя Михаила: «В Вязьме город и острог доделать и укрепить совсем накрепко... Усидеть надёжно и бесстрашно... и по острогу поставить и устроить пушкарей к наряду».

Когда Михаил Шеин шагал рядом с Филаретом через Вязьму, митрополит в сердцах посетовал на князей Шуйских:

   — Вот ведь как хмельным упущением Митьки Шуйского Русь от Смоленска на сто сорок вёрст отпрянула. На дыбу Митьку следовало вздёрнуть, и того мало!

Наконец-то россияне добрались до вотчины князя Василия Голицына, и в сельце Петелино, близ деревянного храма Николы Зимнего, его прах был предан земле. Все сделали, как было завещано. После панихиды пленники продолжили свой нелепый, как всем казалось, поход к речке Поляновке и деревне Деулино. Для этого им надо было преодолеть лишних сто или более вёрст.

   — И кто придумал такой обмен пленных? — возмущался Филарет. — Я от Старых Вязём за полдня бы пешком до Москвы прошагал. А мне теперь, выходит, за Москву ещё два дня шагать надо.

Выходило, однако, что условия договоров надо было выполнять, какими бы нелепыми они ни были. Но в глубине души у Филарета жила обида на сына: мог бы своим державным словом избавить пленных россиян от позора идти по родной земле под охраной польских воинов. В одном был соблюдён договор обмена — в сроке.

Переночевав в селе Васильевское, россияне с рассветом покинули его и близко к полудню были на речке Поляновке у Деулина. Стояла благодатная погода. На небе ни облачка, синь беспредельная, вокруг до самого берега реки раскинулась луговина, поросшая белыми ромашками. В Деулине на храме звонили вперепляс колокола. За речкой пленники увидели огромный табор и в центре его — царский шатёр. Там, за рекой, началось движение. Сотни людей придвинулись к берегу. Из деревни вывели польских пленников. Русская сторона готова была начать обмен пленных. Но поляки не торопились. Они раскинули холсты на траве, сели за трапезу, пили хмельное, пока не пришли в веселье.

Россияне роптали: поняли, что поляки умышленно отравляли им радость встречи с близкими.

Но вот наконец-то наступило время обмена. Первым к мосткам с польской сторона привели митрополита Филарета. С русской стороны повели полковника и трёх шляхтичей: такова была цена русскому митрополиту. Пришла пора обмена воеводы Шеина и его семьи. Меняли по правилу один к двум. За четверых россиян отдали восемь поляков. Так и пошло: за одного — двух. Но это уже мало кого интересовало. Главным стала встреча россиян с родными и близкими.

Однако всем, кто приехал на Поляновку из Москвы, было интересно посмотреть, как встретятся отец и сын Романовы. Они не виделись почти девять лет. Оба шли в объятиях друг друга, со слезами на глазах. Филарет не замечал на сыне царского облачения, он глядел только ему в лицо, и сердце умудрённого жизнью воителя сжималось от жалости. Филарет понял с первого мгновения, что в сыне нет ничего державного: ни в безвольном подбородке, скрытом редкой бородкой, ни в грустных глазах. Может быть, ожесточившись за многие годы суровой жизни, Филарет подумал, что было бы лучше, если бы сын был священнослужителем. Но, положив на себя крест за мрачные мысли о сыне, он всё-таки с улыбкой вновь обнимал и многажды целовал его, гладил и хлопал по спине. Всё-таки в объятиях Филарета был царь Руси. «Да будет держава при тебе великой, в том я даю обет перед Всевышним», — мысленно произнёс Филарет.

Той порой обнимали сына, Ивана Шеина, отец Михаил и мать Мария. Тут всё было радостнее, всё было проще. Перед Михаилом стоял рослый, с открытым лицом и смелым взглядом молодой витязь. И Михаил, обхватывая его крепкие плечи, подумал: «Какой же ты славный, сынок!» Слёз ни у сына, ни у отца не было. Они радовались. Лишь боярыня Мария да Катя обнимали сына и брата со слезами радости.

— Милый Ванюшка, сердечко моё истосковалась по тебе, — причитала Мария, гладя лицо сына, который был на голову выше её.

А к Шеиным уже подходили Артемий и Анастасия с сыном Василием. И снова радостные объятия, снова вздохи и восклицания. За восемь лет можно было измениться до неузнаваемости, счёл Михаил и сказал своему побратиму и шурину два слова: «Ты возмужал».

Потом, когда завершился обмен пленными, россияне совершили в речке Поляновке, тёплой по июньской поре, общее купание. Заботами Разрядного приказа всех, кто пришёл из Польши, переодели в чистое бельё и одежду и дали волю поступить с лохмотьями, как заблагорассудится. И был устроен костёр, на котором сожгли всё, в чём пришли из плена. И было малое пированье. Всех накормили, поднесли хмельного, а затем усадили на подводы и повезли в Троице-Сергиеву лавру на торжественный молебен. И трезвонили колокола, раскаты которых достигали Первопрестольной. Москва начала готовиться к встрече своих сыновей.