Никогда раньше в сражениях с врагами воевода Шеин не испытывал такой беспомощности, как в войне, которую начали по воле царя и Боярской думы россияне против Польши. Все наказы царя войску, все его повеления московским приказам и в первую голову Разрядному приказу были неисполняемы, и всё по одной причине: из-за неповоротливости чинов приказа. Казалось бы, чего проще завезти по благоприятной поре хлебные запасы в Вязьму, и минувший год-то был урожайным. Но это не было сделано. Михаил Шеин писал четвёртого и двадцать восьмого ноября в своих донесениях, «что государевых запасов нет, что купить не у кого, а из Вязьмы к войску запасов привозят понемногу, телег по 10 и 15. И того запасу на один день не становится, а пешие русские люди с голоду бегают, а немецкие люди от голода заболели и помирают».
И всё-таки, несмотря на невероятные трудности, войско Михаила Шеина и Артемия Измайлова продвигалось к Смоленску широким фронтом. Воевода князь Гагарин со своим полком взял двадцатого октября город Серпейск, лежащий в ста пятидесяти вёрстах левее Дорогобужа. В это же время по указанию Шеина полковник Лесли и воевода Сухотин начали переговоры с воеводой Дорогобужа маршал ком Ясеничем. Когда встретились с Ясеничем, прокричал ему на стену воевода Сухотин:
— Сдавайся, воевода, пока не поздно! Нас тут тридцать тысяч, мы тебя сомнём вместе с крепостными стенами, которые пальцем проткнёшь.
— Дайте слово, что выпустите нас с миром, и мы оставим город! — прокричал в ответ маршалок Ясенич.
Хороший ход переговоров испортил полковник Лесли. Он объявил, что город должны покинуть не только поляки, но и все коренные жители Дорогобужа.
Ясенич сказал, что должен узнать мнение горожан. Они же дружно заявили, что им нет нужды покидать город. И прошло восемь дней пустых переговоров. Лишь после возвращения воеводы Михаила Шеина из-под Рославля, который он освобождал вместе с князем Прозоровским, горожанам была обещана полная защита от всякого насилия и принуждения. Восемнадцатого октября город Дорогобуж сдался русской рати.
В октябре сдались без сражений многие прежние русские города, томившиеся под короной Польши. Воевода Измайлов, который принимал гонцов от воевод, докладывал Михаилу Шеину:
— Радуйся, воевода. Отныне под двуглавого орла Руси возвращены города Невель, Себеж, Белая, Почеп, Трубчевск и даже Новгород-Северский. Жду гонцов из-под Стародуба, Миргорода и Друя.
— Надо сделать отписку государю. Пусть радуется. У нас же причин для радости нет. Пора выступать под Смоленск, но как поведёшь голодную рать? Опять нужно слать гонцов, напоминать царю, что войско голодает. Будет ли тому конец?!
Двадцать второго ноября из Москвы в Дорогобуж прискакал гонец и, вместо того чтобы привезти весть о том, что хлеб в пути, «порадовал» Шеина тем, что в Москве для покупки продовольствия собираются деньги: с торговых людей — пятая деньга, а с духовенства, монастырей, бояр, князей и приказных людей — добровольные денежные пожертвования. Во главе де нежного сбора поставлены князь Димитрий Пожарский и чудовский архимандрит Левкой, а во главе сбора хлебных и прочих кормовых запасов — князья Иван Борятинский и Иван Огарёв. Собирают сухари, крупу, солод, толокно, масло коровье и ветчину.
— Как соберут, — докладывал гонец Шеину, — так проверят и немедленно отправят под Смоленск.
После того как проводили в Москву гонцов, Михаил Шеин с горечью сказал Артемию Измайлову:
— Что ж, брат мой, будем поднимать полуголодную рать и поведём её под Смоленск. Где наша не пропадала!
— Ты прав, Борисыч, надо идти, пока Владислав с войском не встал на нашем пути.
Двадцать четвёртого ноября рать Шеина выступила из Дорогобужа и двинулась к Смоленску. Весь путь Шеин и Измайлов не покидали седел, двигались по всей рати вперед-назад, подбадривали воевод, полковников, тысяцких, а чаще всего простых ратников. Но не только ратники, но и кони еле волочили ноги, потому что кроме соломы они не получали других кормов. Воинам приходилось вновь и вновь впрягаться в постромки и тянуть вместе с конями пушки, телеги с ядрами и зарядами. Измученная до предела рать подошла под Смоленск лишь в середине декабря. Уже стояли крепкие морозы, и голодным воинам не было от них спасения. Они обмораживали руки, ноги. Особенно страдали от морозов немцы.
Увидев маковки и кресты храмов, воины крестились, благодарили Бога, что дал им сил добраться до цели. «Теперь достать бы сей град, войти в его тёплые дома, избы», — переговаривались между собой ратники.
Но пока не было места досужим восклицаниям. Удастся ли россиянам на этот раз взойти на Соборную гору, никто не стал бы ручаться за это. Шеину и Измайлову предстояло распорядиться ратью, поставить её так, чтобы в стан не залетали вражеские ядра. Остановились на левом берегу Днепра и с ходу начали строить два моста через Днепр. Одновременно пешие полки принялись делать временную переправу по тонкому льду. В лесу рубились жерди, их подносили к реке и укладывали настилом жёрдочка к жёрдочке. Шли осторожно, цепочкой, с жердями в руках, чтобы не уйти под лёд, и одолели Днепр без потерь. Как встали близ города с юго-восточной стороны, принялись рыть траншеи, ставить туры для пушек. А потом и за землянки взялись: морозы донимали и от них надо было прятаться. Шеин и Измайлов сами следили за тем, как рать занимала позиции. Михаилу всё тут было знакомо. Траншеи, которые рыли поляки, заросли травами, их засыпало снегом, но они угадывались и через два десятка лет. Виднелись и котлованы от землянок.
— Воспользуемся польским наследством, — пошутил Шеин, обращаясь к ехавшему рядом Измайлову. — Однако нам с тобой не хватает четырёх полков, чтобы полностью осадить город. Тогда у поляков было больше тридцати тысяч, у нас сегодня пока лишь двенадцать.
Шеин и Измайлов часто советовались в пути. Так было и в те дни, когда осматривали крепость. Их сопровождали две конные сотни. И не напрасно: можно было ждать вылазки поляков в любую минуту. Поляки за ними наблюдали.
Осматривая стены и башни крепости, Шеин заметил, что они после минувшей войны были восстановлены.
— Не дремали поляки прошедшие годы. Видишь вон ту широкую башню? Помнится, Шиловой её называли. Так поляки узнали от предателя, что у неё самые тонкие стены, и ударили из всех пушек, проломили стены и сразу бы ворвались в город, да слава покойному Сильвестру, взорвал он эту башню, сам пал и сотни врагов похоронил. И теперь нам нужно прежде всего добыть «языка». Ты подбери сегодня толковых ратников, и пошлём их на поиск. Надо думать, что смоляне да и поляки, поди, выходят из города. Тут их и отловим.
— Думал я об этом тоже. Должно знать, чем живёт и дышит враг.
— И помни, собирай парней не на один день, сколоти артель человек из десяти отважных, и пусть послужат, сколько Бог даст. Эх, сейчас бы побратимов: Петра, Прохора, Нефёда Шило, Павла Можая! Помнишь?
— Как не помнить, славные были лазутчики.
Осмотрев стены и башни крепости, воеводы пришли к выводу, что до подхода полков от Стародуба, Почепа, Рославля и других городов, освобождённых за минувшую осень, идти на приступ нельзя. Смоленск настолько успел укрепиться, что сумеет выстоять против тех малых сил, которые выставили россияне. Пока приходилось лишь готовить силы для освобождения Смоленска. И время работало против россиян.
Только в январе к Шеину подошли со своими полками князья Семён Прозоровский и Василий Белосельский. Шеин поставил их на западе от Смоленска, велел укрепляться, копать траншеи, землянки. Следом подошёл от Рославля князь Богдан Нагово с полком. В конце января подошёл из Москвы иноземный полк во главе с полковником Маттисоном. Лишь десятого февраля 1633 года царь Михаил получил донесение воеводы Шеина о том, что крепость Смоленск находится в полной осаде: «Город Смоленск совсем осаждён, туры поставлены, да и острожки поставлены, из города выйти и в город пройти немочно».
Однако польские воины часто беспокоили русских ратников, которые вели осадные работы. Группами по тридцать-сорок воинов они выскакивали из ворот, подбегали к траншеям и обстреливали их из луков. Артемий Измайлов устроил у незасыпанных Малаховских ворот засаду. Старшему сотскому Матвею Гребневу он наказал:
— Сразу, как выйдут они из ворот, ты их не трогай. А как будут возвращаться, последних, сколько сможешь, и отсеки.
— Так и сделаю, как сказано, — пообещал Гребнев и не обманул.
В засаду ратники Гребнева ушли на рассвете. Пролежали в лозняке, затаившись, до полудня. В полдень, когда шёл густой снег, ворота распахнулись и из них выбежали почти тридцать гайдамаков. Когда они отстрелялись и бежали обратно, выскочили ратники Гребнева. Завязалась скоротечная схватка. Двоих гайдамаков сразу оттеснили от группы, на них навалились шестеро ратников, схватили и унесли. Поляки попытались освободить захваченных, но им это не удалось. Оставив троих убитых в схватке, они скрылись в воротах.
Измайлов и Гребнев повели взятых в плен в острожек, в котором находился Михаил Шеин. Воевода сидел в землянке с князем Прозоровским. Увидев введённых гайдамаков, Шеин сказал:
— Ну, сотский Гребнев, поздравляю тебя с уловом.
— Спасибо, воевода. Вот, допрашивай. Податливы. Говорят, что из Теребовля.
Шеин внимательно осмотрел их и обратился к Артемию:
— Однако ты уведи вот этого матерого хитрована. Он правды не скажет. Погляди в его глаза.
Когда «хитрована» увели из землянки, Шеин подошёл ко второму гайдамаку, вроде бы с простым, круглым лицом, но с умными глазами.
— Тебя как звать? — спросил Шеин.
— Остапом кличут, — ответил тот.
— Слушай, Остап, расскажи правду, как живут в Смоленске, сколько там войска стоит, и мы тебя отпустим. А ежели пожелаешь остаться у нас, Руси послужишь.
Остап слушал Шеина, смотря ему в глаза, и было видно, что он если будет говорить, то скажет правду. Он и не намерен был говорить неправду. Три дня назад семь гайдамаков попытались убежать из Смоленска. Их схватили, три дня пытали, добиваясь признания, кто ещё хочет убежать. Гайдамаки ни в чём не признались, потому как ничего не знали, и гетман Соколинский, который хранил у себя ключи от Малаховских и Днепровских ворот, приказал повесить беглецов на глазах у всех воинов. Остап не хотел умирать на виселице и прошептал:
— Пан воевода, спрашивайте. Всё, что я знаю, скажу.
— Ты правильно поступаешь, Остап. Ведь мы хотим отобрать у поляков свой город. Теперь скажи: ты знаешь, сколько в городе хлеба?
— Этого я не знаю, пан воевода, но похоже, что много. В городе было до двух тысяч лошадей. Теперь их осталось меньше половины. Нет ни сена, ни соломы. Про овёс давно забыли.
— И что из того?
— А то, что этих лошадей кормят печёным хлебом.
— Скажи, а откуда войско берёт воду?
— С водой, пан воевода, совсем плохо. Как перестал пан Соколинский выпускать горожан и воинов к реке, так начали пить воду из колодцев. Но в глубоких воды уже нет, а в мелких она болотная и гнилая.
— Что ещё плохо в городе?
— Дров нет. И горожане вместе с воинами мёрзнут. Потому разбирают и жгут крыши, лишние избы и клети.
— Ну а войска сколько?
— Так я, пан воевода, счета не знаю.
— И пушек сколько не знаешь?
— Много их, а счётом — не знаю. Да вы, пан воевода, не горюйте. Охрим счёт знает, и он проныра хороший. Скажите, как мне, что вы его не повесите и не убьёте, а отпустите, так он и поведает.
— Вот ты ему и скажешь, — ответил Михаил.
Князь Семён Прозоровский посоветовал Шеину:
— Теперь ты их вместе сведи и спрашивай того Охрима о том же.
Как свели гайдамаков да сказали Охриму, что он доживёт до глубокой старости, так тот и выложил всё, что знал о польском войске, о том, как оно приготовилось к обороне. От Охрима Шеин узнал, что все ворота, кроме Малаховских и Днепровских, засыпаны валами.
— Никакой силы не найдётся, чтобы их одолеть. Теперь поляки и в башнях нижний ярус забрасывают землёй. Всех смолян на ту справу согнали. А пушки у них на стенах через пятьдесят шагов стоят.
Допросив «языков» и сделав вывод, что они не обманывают, Шеин решил отправить их в Москву, как и повелел о том царь Михаил в наказе.
А вскоре лазутчики Измайлова добыли ещё одного «языка». Это был литвин из Вильно, лет тридцати, упитанный, с холодным взглядом голубых глаз. Назвать себя он не захотел, держался чванливо и гордо, был дерзок. Он заявил Шеину:
— Я вам ничего не скажу, москали. Даже и пытать не думайте.
Матвей Гребнев сказал Шеину:
— Он, как бешеная крыса, кусался и плевался, когда мы его под Красным взяли.
Красное было большим селом в сорока вёрстах от Смоленска. Оно давно интересовало русских воевод. Литвин шёл вдвоём с польским воином из Красного, когда лазутчики Гребнева выскочили из засады. Стражи обнажили сабли и стали защищаться, не испугались шестерых русских ратников. Поляк отбивался отчаянно и сам напоролся на саблю Гребнева. А у литвина, который был неумелым бойцом, саблю вмиг выбили из рук, навалились на него. Тут он и начал кусаться, верещать и ещё вытворять невесть что.
Артемий посоветовал допросить литвина с «пристрастием».
— Сейчас вот уведём его в соседний острожек и будем у него на глазах готовить снасти для пыток. Посмотрим, как он вытерпит...
— Добро. Делай, как задумал, но добудь от него подноготную о селе Красном. — И Шеин вспомнил, как поляки вгоняли ему под ногти иголки, а потом срывали клещами.
Литвин оказался слабым и при виде снастей для пыток затрясся от страха и заговорил. Куда и спесь делась! Звали его Штокасом.
— Мы шли с Янеком в Смоленск с вестью от гетманов Гонсевского и Радзивилла. Они велели передать гетману Соколинскому, что у них в Красном шестнадцать тысяч войска, — ещё вздрагивая, сообщал Штокас Измайлову.
— Сколько же на самом деле? — спросил Артемий.
— Там не больше девяти тысяч. Но поляки говорят так, чтобы напугать русских воевод. Они их боятся. Сам король Владислав предупреждал Гонсевского не ходить в Смоленск на помощь Соколинскому, а сидеть в своём остроге. И слышал я, что в Красное из Вильно идёт ещё три тысячи воинов.
— Ты, литвин, обманываешь нас. Незачем идти литовскому войску в Красное. Говори правду, куда идут три тысячи? — И Артемий взялся за щипцы.
— Пан воевода, пан воевода, не пытайте. Я скажу правду. Они идут к Смоленску, чтобы вам в спину ударить.
Штокас сказал-таки правду. В конце февраля из Рудни прискакал в стан русских молодой лазутчик Измайлова Тихон и доложил:
— Батюшка-воевода, к Рудне подошли три тысячи литовского войска, но на постой не встали, а идут на нас.
Измайлов отправился на поиски Шеина, чтобы известить его. Нашёл он главного воеводу в Московском полку, который вёл осаду с южной стороны. Встретившись за турами у пушек, сказал:
— Борисыч, опасность со спины нам угрожает. Уже от Рудни идут к Смоленску три тысячи войска из Вильно. Что будем делать?
— Встретить их надо. Да с «хлебом-солью», — улыбнулся Шеин. В руках у него появился зуд, ему хотелось взять в руки меч или саблю и идти встречать врагов. Но пока он мог только распорядиться. — Вот что, дорогой. Быстро подними моим именем полк пехоты князя Василия Белосельского, и я поведу его в засаду навстречу литвинам. Мы встанем слева и справа в лесу за Архиповкой и дадим бой. Дорога там лощиной проходит, удобно...
Был уже вечер, когда Михаил Шеин повёл вместе с князем Василием Белосельским полк навстречу литовцам. Дойдя до Архиповки, миновав её, они разделили полк на две части и затаились в лесу вдоль дороги. Февраль в эту пору ещё не бушевал метелями. Было тихо, и морозец стоял терпимый. Шеин велел выслать дозор. Перед рассветом три конных воина вернулись в стан и доложили:
— Идут литвины. Видимо, в Архиповке дневать намерены.
Шеин подумал, что дозорные правы. Проведя день в деревне, литовцы могли выйти из неё вечером и к полуночи достигли бы Смоленска, навалившись со спины на русских ратников. «Ничего, вам эта уловка не удастся», — заключил свои размышления воевода.
Наступил рассвет, и показались литовцы. Впереди скакал конный дозор. В двухстах саженях за ними ехали ещё несколько конных воинов. А дальше шла колонна пехоты. И было условлено так, что, когда колонна дойдёт до стрельцов и они ударят ей в грудь, засада навалится на литовцев сзади и пойдёт молотьба с двух сторон и спереди. Всё шло по-задуманному. Впереди колонны прогремели залпы. Эхо прозвучало над лесом, и он ожил. Из ельника на дорогу лавиной выкатились четыре тысячи ратников. Литовцы не успели приготовиться к защите, как началось побоище. Кто-то попытался прорваться в лес, но никому это не удалось. Дорога покрывалась телами убитых, над нею разносились стоны раненых. Многие литовцы бросали оружие, поднимали руки. Но были среди них и отважные головы, они сплотились и отбивались мужественно, не без потерь для русских.
Но литовцы сопротивлялись недолго. Шеин сам повёл своих храбрых воинов на горстку литовцев. И вот уже схватка завершилась, лишь кое-где ещё звенело оружие. Сотни литовцев стояли на дороге, подняв вверх руки.
К полудню убитых стащили с дороги, засыпали тела снегом. Делали это пленные литовцы. Их насчитали триста двадцать семь человек вместе с сотней раненых. Были собраны ружья, сабли, их погрузили на сани. На двадцати возах оказалось продовольствие: хлеб, крупы, сало — всё, чего так не хватало русским. Полк возвращался к Смоленску на старые позиции.
В тот же день Михаил Шеин отправил в Москву сына Артемия Измайлова, Василия, с донесением царю Михаилу и с запросом, отправлять ли литовских пленных в Москву. Самому Шеину они были в обузу. Перед отъездом он наказал Василию:
— Наберись смелости и скажи всем властным людям, даже самому царю, помимо моей отписки, что под Смоленском у нашего войска немалые трудности, что большой наряд пушек, кои нам обещали, так и не получен, что денег на жалованье иноземцам нет вот уже два месяца. И они грозятся покинуть войско.
Сын Артемия Василий был отважным молодым воеводой. Его тысяча воинов, во главе которой он стоял, показала себя у деревни Архиповка с лучшей стороны. Шеин сам был тому свидетелем.
— Я всё скажу московским властителям и даже царю, как мы тут маемся.
Как потом стало известно Шеину, в московском Разрядном приказе знали о положении войска под Смоленском не хуже самого главного воеводы. В Разрядном приказе получали и донесения не только от воеводы Шеина, но и от тех дворян, которых посылали под Смоленск с отписками. К несчастью для войска, эти служилые люди делали всё возможное, чтобы исказить правду. Они докладывали, что войско под Смоленском ни в чём не нуждается. Ложь эта была губительна для войска. Может быть, в Разрядном приказе и старались обеспечить все нужды ратников, однако в пути от Москвы до Смоленска всё менялось в худшую сторону. Наряды пушек тащились к Смоленску с черепашьей скоростью. Деньги на жалованье иноземцам где-то оседали, и их не могли найти. На переправах через реки мосты постоянно или сносило, или они разрушались. Воеводы, которых отправляли к Смоленску с войском, не спешили туда и месяцами отсиживались то в Можайске, то в Вязьме.
Только пятого марта под Смоленск был доставлен большой наряд пушек — почти сто орудий, но зарядов, ядер и картечи к ним не поступило, и пушки, поставленные на позициях, никого не могли поразить. Лишь к пятнадцатому марта был доставлен к пушкам боевой припас, и в этот же день воевода Шеин отдал приказ о бомбардировке крепости.
— Да поможет нам Илья-громовержец! — сказал Шеин, и по взмаху его руки раздался первый залп.
И все сто пятьдесят орудий, нацеленных на крепость, открыли огонь. От дыма, от пыли разрушаемых стен и башен в небо поднялось чёрное облако. Но Шеин не питал особых надежд на скорое разрушение стен и башен. Для этого у него было очень мало ядер и пороховых зарядов. Он сосредоточивал огонь пушек на отдельных участках стен и башнях, чтобы можно было в проломы вести на приступ пехоту. Помнил Шеин, как пытались поляки разрушить стены и башни двадцать лет назад. Им удалось разнести за девять месяцев лишь одну башню. На этот раз русским пушкарям была уготована такая же печальная доля. Стены, построенные волей Бориса Годунова, выдержали двенадцатидневную бомбардировку. И стреляли пушкари до тех пор, пока не были сожжены последние заряды и пущены в крепость последние ядра. Каждый вечер Шеин получал от воеводы пушечного наряда Ивана Арбузова донесения, что было разрушено за день. Радости от докладов Ивана Арбузова Михаил Шеин не испытывал. Когда стрелять из пушек стало нечем, подсчитали.
— Мы, Борисыч, за минувшее время сумели сбить только три башни и полностью уничтожили сажен пятнадцать стены. Но за башнями и за разрушенной стеной поляки уже возвели мощные валы, — с горечью завершил свои подсчёты воевода Иван Арбузов.
— Надо испытать иной путь. Постараемся сделать три-четыре подкопа на одном участке стены. Сделаем большой пролом в стене и тогда пойдём на приступ.
Шеин сам отбирал людей делать подкопы. Были заготовлены сотни плах на крепления стен и верха. Работы велись день и ночь. И теперь лишь одно беспокоило Шеина. Пока не было пороховых зарядов, их ждали со дня на день. Но наступила весенняя распутица. Дороги были разбиты и непреодолимы. И только двадцать третьего апреля на позиции войска под Смоленском были доставлены пороховые заряды. Можно было закладывать их под стену.
Между тем к этому времени осложнилась обстановка с внешней стороны русской рати. С наступлением весны всё чаще стали беспокоить польско-литовские войска. В конце марта они дважды появлялись близ Смоленска. На правом берегу Днепра за позициями русской рати возвышалась над окрестностью большая Покровская гора. Враг решил её захватить. Шеин не мог держать на ней достаточное количество воинов для обороны, и, пользуясь этим, поляки и литовцы подошли к горе с запада и вступили в бой с московскими ратниками. Однако две тысячи воинов московского полка отбили попытку поляков и литовцев овладеть Покровской горой. Отступая, поляки и литовцы не ушли от Смоленска, а прорвали осаду близ Днепровских ворот и после жестокой схватки сумели войти в город. Сказывали потом ратники, что в Смоленск ушла почти тысяча поляков и литовцев.
А в апрельские дни паводковые воды затопили подкопы под стены и попытка взорвать стену не удалась. Наступило затишье.