Это затишье не прошло для воеводы Михаила Шеина даром. Протекла не одна бессонная ночь, когда он, прервав всякое желание уснуть, думал о том, что происходило с ним, с державой за минувший год, когда он взял на себя долг возвратить Руси всё, что было потеряно в сражении за Смоленск в 1609—1611 годах. Он был уверен, что, будь все эти годы во главе державы Фёдор Никитич Романов, ничего бы не случилось позорного. Русь бы процветала. К горечи печальных размышлений о судьбе отечества первого октября 1633 года добавилось истинно великое горе. Правда, последствия утраты наступили раньше, в те дни, когда слёг в постель несгибаемый воитель Филарет.
Через несколько дней после первого октября гонцы донесли весть под Смоленск о том, что в Москве, в преклонном возрасте преставился святейший патриарх всея Руси, великий государь Филарет Никитич Романов. В острожек, где коротал ночи воевода Михаил Шеин, эту весть принесли Артемий Измайлов и сын Шеина, посланник Посольского приказа Иван. Они появились в землянке, когда наступил вечер. Оба вошли в землянку, низко склонив головы. Их лица были бледны и печальны.
— Батюшка родимый, велено мне передать тебе царём Михаилом Фёдоровичем, что первого октября сего года скончался его батюшка, патриарх всея Руси и великий государь Филарет Никитич Романов.
Михаил Шеин встал с ложа при первых же словах сына, и, пока подходил к нему, из глаз воеводы потекли слёзы. Он не чувствовал их, потому что грудь его разламывалась от сердечной боли. Шагнув к сыну, он обнял его, уронил голову на плечо и заплакал, содрогаясь всем телом от рыданий.
Артемий Измайлов тут же взял глиняную кружку, зачерпнул воды из липовой бадьи, подошёл к Шеину, погладил его по спине и вложил кружку в его руку.
— Выпей, брат мой, выпей. Никитич ушёл по воле Божьей.
Михаил поднял голову, выпил воду и виновато сказал:
— Простите за слабость. Я потерял больше, чем родного батюшку.
— Что делать! Все мы в руках Всевышнего.
Шеин прошёлся раз-другой по землянке, остановился против Ивана.
— Я давно предчувствовал, сынок, что тяжёлая потеря вот-вот случится. Я много думал о святейшем, о том, что он значил для Руси. И смириться с этой потерей трудно. О, если бы он был жив и здоров, мы бы не сидели в этих норах и Смоленск давно был бы наш!
Шеин опять начал ходить по землянке и говорить только о Филарете. И он провидчески сказал то, что позже записали хронисты, учёные, историки: «Политические успехи новой династии, её укрепление во главе национального государства в значительной мере связаны с личностью святейшего патриарха всея Руси, великого государя Филарета Никитича. Сама властная фигура патриарха и его сан содействовали поднятию авторитета власти. Умирая 1 октября 1633 года, Филарет покинул Московское государство окрепшим настолько, что ни внешние опасности, вызывавшие тяжёлую борьбу с соседями, ни внутренние язвы народного хозяйства и государственного быта, готовящие ряд грядущих потрясений, не могли уже расшатать воздвигнутого из развалин политического здания. Вернулись в Москву опальные члены придворной знати и приказной среды. Но, видимо, никто из них, ни из близких царю вообще не заменил Филарета в преобладающем государственном влиянии. Московское правительство плыло по сложившемуся течению, не проявляя сколько-нибудь крупного почина».
В возбуждённом и опечаленном мозгу Михаила Шеина рождались, наверное, иные мысли, но они были сходны с теми, что позже выразила общественная мысль. Исходив по землянке с версту, Шеин подошёл к Измайлову и попросил:
— Брат мой, помоги усмирить боль. Душа разрывается.
Артемий лишь кивнул головой и ушёл. А Михаил вновь обнял сына.
— Как там наши бедуют?
— Да всё, батюшка, путём. Вот только матушка прибаливает, тоскуя по тебе. Да бабушка совсем занемогла, но держится, ходит, правит нами. Сестрица моя, Катюша, сынка принесла. Мой Сеня подрастает, воеводой хочет быть, как дедушка.
— Ну слава Богу. А что в Кремле? Волки из леса не сбегаются? Знать-то они давно о себе дают.
— Худо, батюшка. Вернулись, как ты говоришь, волки. Князья Борис и Михаил Салтыковы уже близ царя увиваются, и все мы живём во граде под страхом опальной поры.
— И что же, смещения в приказах пошли?
— Пока Бог миловал. Все, поставленные святителем, на местах.
— Пусть Господь хранит их.
— Ты-то как, батюшка, здесь?
— Тяжко, сынок, мне. Вериги Москва на ноги повесила, и тянут они меня в омут. Ведь ежели бы всё было путём, так мы Смоленск ещё в прошлом году освободили бы. Теперь и конца войне не видно. А ежели и прорезается что-то в видениях, то срам на нашу голову падёт, как сбудется.
— Я вижу тому причины, батюшка. Понаторели уже в Посольском приказе разгадывать происки. И я знаю, кто чинит их.
— Спасибо, сынок, что понимаешь меня. Только не ходи с открытой душой — зальют отравным зельем.
— И это знаю, батюшка. Земно кланяюсь я дьяку Елизару Вылузгину. Он хоть и стар, но всё питает меня умом-разумом.
— Поклон ему низкий от меня.
— Передам. Он часто вспоминает тебя и за сына чтит. Да, забыл передать тебе поклон от Анисима. Он днюет и ночует в Пушкарском приказе. Все артели, что пушки и ядра льют, под его рукой.
— Славный муж Анисим. Дай Бог ему здоровья, и от меня поклон.
Пришёл Артемий со стременным. Они принесли корзину с кувшином и съестным. Артемий всё выставил на стол из плах, разлил хмельное по кружкам. Как взяли кружки, Михаил тихо сказал:
— Вечная память отцу нашему Филарету. Пусть земля ему будет пухом.
И все выпили. Потом долго стояли молча. Прокатилась вечность. И Михаил произнёс то, что родилось в душе:
Удивились сын Михаила и Артемий песенному слову воеводы. И поспешил Артемий налить в кружки хмельного, и сказал:
— Вместе с патриархом тебе, воевода, честь и хвала за то, что твёрдо стоишь за Русь.
Помянув ещё дважды Филарета, Михаил и Артемий рассказали Ивану о том, как воевали лето. Но больше просвещал Ивана Артемий, а Михаил погрузился в грусть.
— Мы, Ваня, увязли в этой войне по грудь и теперь стараемся выбраться из трясины из последних сил. Всё лето до сентября мы бились с поляками не за Смоленск, а за то, чтобы уцелеть и удержаться под Смоленском. Есть тут на правой стороне Днепра гора, Покровской называется. Так вот за лето на этой горе случилось четырнадцать сражений. Да каких! Мы за минувший год под Смоленском потеряли меньше ратников, чем за Покровскую гору. А почему мы держимся за эту гору? Да потому, что, ежели поляки захватят её, то они над нами будут господствовать и всех из пушек побьют. Сейчас мы острог на горе поставили, и там целый полк иноземный полковника Маттисона обороняется.
— А Смоленск вы воевали за лето? — спросил Иван Шеин.
— Бились за него смертно, Ваня. В июне сделали мощный подкоп, взорвали сажен двадцать стены, но за ними поляки по примеру твоего батюшки клети из брёвен воздвигли, землёй заполнили. Мы двумя полками пошли на приступ, потеряв больше полка, пока преодолевали клети. Мы ворвались в город. Но воевода Соколинский в два раза больше нашего сил выставил. Да пушками с картечью нас встретили. Бились полный день. И ежели бы вовремя подошёл полк рейтаров Самуила Шарля Деберта, мы бы из города не ушли. Всему виной московская медлительность. К этому времени у нас не было к пушкам ни свинца, ни зелья, ни фитилей. И у стрельцов зарядов не было.
Михаил Шеин поднял отяжелевшую голову.
— Ты скажи посланнику о главном — о том, как в бега уходят, — сказал он гневно.
— Это верно. Слушай же, посольский служилый, и передай Разбойному приказу, что летом накануне приступа из войска сбежало до тысячи ратных людей. И всё это дети боярские, дворяне, служилые люди.
— Но ведь причина должна быть. Есть ли она? — спросил Иван Шеин.
— Есть. Дошли до нас слухи, что на южные окраинные земли Руси напал с ордой крымский царевич Мумарак-Гирей. Имения свои и добро побежали спасать.
— А имена беглецов у вас записаны? — спросил Иван.
— Имён мы не помним, — ответил Шеин-старший.
И Иван понял ответ отца и согласился с ним. Сказал своё:
— Я слышал, что король Владислав и королевич Казимир сейчас под Смоленском. Это правда?
— К нашему несчастью, правда. Совсем недавно они подошли к Смоленску с большим войском, — повёл рассказ Михаил Шеин, — и с ходу попытались захватить Покровскую гору. Артемий тогда с большим конным отрядом прискакал на помощь полковнику Маттисону, и стали отбиваться вместе. Королю помогли поляки, что в городе: они сделали отчаянную вылазку и соединились с войском короля. На Покровской горе всё было на грани её захвата. Пришлось драться в окружении. Сражение продолжалось с утра до позднего вечера. Наши уже в темноте вышли из острога и ударили по полякам. Они бежали. Но мы сумели захватить семьдесят двух пленных...
Воевода Шеин замолчал. Он восстанавливал события тех дней. Две недели после августовского сражения поляки не давали о себе знать, но одиннадцатого сентября вновь навязали россиянам сражение. Оказалось, что Владислав получил два конных полка подкрепления. Воевода Шеин был вынужден вновь помочь полку Маттисона. Он снял с осадной позиции больше двух тысяч воинов и сам повёл их на Покровскую гору. Сражение продолжалось два дня. Полк Маттисона за эти дни был почти полностью уничтожен. В ночь на третий день сражения Михаил Шеин посоветовался с Артемием и князем Василием Прозоровским и в ночную пору повёл своих воинов на прорыв окружения полка Маттисона. Остатки полка были выведены из острожка на позиции под Смоленск. Покровская гора оказалась в руках поляков.
На донесение Шеина о сражении за Покровскую гору было получено послание от царя Михаила: «Мы всё это дело полагаем на судьбы Божии и на Его праведные щедроты. Много того в ратном деле бывает. И вы сделали хорошо, что теперь со всеми нашими людьми встали вместе. И вы бы всем ратным людям сказали, — заканчивалась грамота, — чтобы они были надёжны, ожидали себе помощи вскоре, против врагов стояли крепко и мужественно». Помощи, однако, ни вскоре, ни в последующие месяцы Шеин не получил.
Проводив сына и наказав ему, чтобы передал всем близким не поминать его лихом, воевода опять с головой ушёл в военные заботы, забыв об отдыхе, о сне. Его сильно беспокоило поведение короля Владислава: оно было непредсказуемым. Лазутчики донесли Артемию, что король Владислав тайно в ночное время покинул с войском Покровскую гору. Встретившись с Шеиным, Измайлов сказал:
— Король Владислав задумал некую мерзость. Матвей Гребнев доложил, что поляки спрятались за Покровской горой в лесу и стоят недвижно.
— Пусть твои парни следят за поляками. Надо разгадать замысел Владислава.
Но разгадывать не хватило времени. К вечеру другого дня, когда лазутчики Измайлова ещё сидели в норах за горой, поляки снялись из стана и в ночь на седьмое октября «оседлали» Московскую дорогу, перекрыв проезд в стольный град и из него. Теперь Владислав встал позади острога Шеина, в котором было сосредоточено всё русское войско. К тому же король захватил Жаворонкову гору, что стояла в версте от русского стана, и ядра из тяжёлых пушек могли достать до самого центра стана.
Михаил Шеин немедленно собрал всех своих воевод, позвал на совет иноземных полковников и, рассказав о том, какой коварный ход сделали поляки, спросил:
— Что будем делать, воеводы и полковники?
Главный иноземный полковник Александр Лесли посоветовал:
— Надо ударить немедленно, сбить с дороги и с горы.
Его поддержали полковники Шарль Деберт и Маттисон. Русские воеводы тоже были за то, чтобы сбить поляков с Московской дороги и с Жаворонковой горы. Князь Василий Прозоровский так и сказал:
— Ежели не собьём, то ляхи нам жилы перережут. В Дорогобуже корм, порох, свинец. Как всё это подвозить оттуда?
Михаил Шеин был согласен с мнением воевод и полковников. Он сам понимал, может быть, острее других, что захват поляками дороги на Дорогобуж — это всё равно, что схватить клещами за горло.
В ту же ночь Шеин повёл три полка на переправу через Днепр. К утру ратники были на правом берегу Днепра и с ходу пошли в наступление на Жаворонкову гору, где были главные силы поляков. К врагу не сразу удалось подойти вплотную. Поляки открыли огонь из пушек картечью. И ратникам пришлось залечь под огнём врага. Но у поляков было туго с пороховыми зарядами, с картечью, они вскоре прекратили обстрел, и Шеин поднял ратников на штурм горы.
Сражение продолжалось с переменным успехом полный день. И всё-таки русская рать вынуждена была отступить. Поляки имели значительное превосходство в силах. Их конные отряды маневрировали и нападали на русских воинов то со спины, то с боков. Уже смеркалось, когда русская рать отошла к реке. Подсчитали потери и к вечеру воевода Шеин знал, что лишился больше двух тысяч человек. Таких потерь не было в течение года.
Угнетало Шеина то, что сражение проиграно и он не может вновь повести воинов в наступление. У стрельцов не было зарядов, а иноземные солдаты не хотели драться врукопашную. И это значило, что если он возобновит штурм горы, то потеряет всё войско. Как жаждал Михаил в эту ночь, чтобы из Москвы наконец-то подошли свежие полки! А ведь о них шёл разговор всё лето! И Шеин понимал, что у Владислава появилась свобода действий. Он мог двинуть силы к Дорогобужу. А там... Михаил Шеин представил себе всё, что будет дальше, настолько ясно, что у него пошёл мороз по коже. Дальше будет так: поляки захватят Дорогобуж и в их руках окажутся все припасы, заготовленные для войска в течение лета. А это значило, что в русском стане наступит голод, который уже сейчас давал о себе знать. Воины уже не брезгуют варить конину, когда в боях убивают их коней.
Вскоре, как и предполагал Шеин, король Владислав отправил под Дорогобуж большие отряды конных запорожских казаков и полк польских уланов. Дорогобуж был занят без какого-либо сопротивления. И захватчики не задержались в нём. Они сожгли его, все запасы продовольствия, какие не могли забрать, вывезли боеприпасы и покинули город, предав его огню.
Весть о взятии и сожжении Дорогобужа острой болью отозвалась в груди воеводы Шеина. Ещё в сентябре он получил весть о том, что к Дорогобужу идут большие силы русской рати. Почему же она шла до города более месяца? Потом было написано: царь Михаил Фёдорович «назначил на выручку Шеина из-под Смоленска следующих лиц: бояр и воевод князя Черкасского с дьяками Шипулиным и Волковым, стольников и воевод князей Одоевского и Шаховского, Куракина и Волконского с дьяками Леонтьевым и Дехтуровым». Все эти воеводы стояли во главе полков и должны были идти под Смоленск, но, к своему позору, за минувшее время не дошли даже до Дорогобужа, позволив полякам и казакам разграбить и сжечь город.
Той порой король Владислав, получив вести о сделанном в Дорогобуже, приказал своим гетманам «оседлать» все пути, ведущие из Смоленска в Москву, в том числе любые кружные. Михаил Шеин понимал, какую цель преследовали поляки. Всё было просто: если до этого он, Шеин, держал в осаде Смоленск и был момент, когда ему совсем немного не хватило сил овладеть крепостью, то теперь всё изменилось и польское войско приступило к осаде русской рати. И эта осада с каждым днём принимала более явственные и зловещие очертания. Встретившись с Измайловым поздним вечером в землянке большого острога, Шеин без каких-либо преувеличений обрисовал Артемию положение русской рати:
— Мы, брат мой, приближаемся к пропасти. В то время как в Вязьме и Можайске до сорока двух тысяч ратников ждут почти всё лето, когда их поведут под Смоленск, мы здесь в хомуте оказались. Осталось только супонь затянуть.
— И затянут, Борисыч, — с горечью отозвался Артемий. — А не затянут, так голодом уморят. Сухарей у нас сохранилось на неделю. А пшено за два дня разойдётся. Других же харчей нет. И соли в обрез.
— У меня никак в голове не укладывается то умышленное зло, какое чинят воеводы, не выполняя повелений царя.
— Давно я считаю, Борисыч, что наши бояре и воеводы не с поляками воюют, а против нас. Все эти Салтыковы, Репнины, Челяднины и Черкасские лишь жаждут, чтобы мы поскорее здесь погибли.
— Это верно, брат.
— И ещё скажу важное. Иноземцы волками на нас смотрят, воевать они вовсе не хотят: мы, дескать, голодными биться не желаем. И при первом удобном случае они нас предадут.
Вскоре же Михаил Шеин стал свидетелем ссоры между двумя иноземцами. Когда поляки стали обстреливать из пушек лагерь русских и особенно донимали англичан и немцев, полковник Сандерсон потребовал от Шеина дать ему другое место расположения, где можно было бы укрыться от вражеских ядер. Шеин собрал на совет всех воевод и полковников, спросил их:
— Как вы считаете, можем ли мы сбить поляков с горы Жаворонковой, чтобы лишить их обстрела нашего стана?
Полковник Лесли заявил без сомнений:
— Если мы собьём с горы противника, это будет нашей победой.
Англичанин сказал противное:
— Нам незачем вести солдат на убой. Надо их всего лишь увести из зоны обстрела.
Полковник Лесли разгорячился и крикнул:
— Ты изменник! Ты держишь сторону поляков.
Сандерсон схватился за оружие. Но Шеин успел встать между ними:
— Это не делает вам чести, воеводы. Помиритесь.
Но Лесли и Сандерсон отказались мириться. Дальше всё случилось неожиданно и трагично. Шеин послал пятьсот воинов заготавливать в лесу дрова, потому как наступили суровые морозы. В разгар рубки леса из засады хлынули на русских воинов не меньше тысячи поляков и казаков. И началось побоище. Длилось оно недолго. Ещё и вечер не наступил, как полегли все пятьсот русских ратников. Первым к Шеину с этой вестью пришёл полковник Лесли. Он заявил:
— Твои воины погибли потому, что их предали.
— Этого не может быть, — ответил Шеин.
— А ты позови полковника Сандерсона в лес, и я покажу, как всё произошло и кто это сделал.
Странным показалось это Шеину. Однако он послал за Сандерсоном Артемия:
— Выезжай вместе с ним к месту побоища.
Когда все собрались в лесу и обозрели место кровавой резни, полковник Лесли, указывая рукой на трупы ратников, обратился к Сандерсону:
— Это твоя работа, это ты дал знать королю Владиславу, что русские пойдут рубить лес.
— Лжёшь! — закричал Сандерсон. — Это ниже моей чести!
— И ты ещё говоришь о чести!
Лесли выхватил пистолет и в упор выстрелил в Сандерсона.
Смерть наступила мгновенно. И воевода Шеин не скоро пришёл в себя, поражённый жестокостью полковника Лесли. Он приказал воинам взять полковника под стражу.
В лагере, однако, посоветовавшись с Измайловым и услышав от него, что русскому воеводе не дано брать под стражу иноземного полковника, что это только во власти царя, Шеин освободил Лесли. Тот поблагодарил Шеина.
— Ты, воевода, мудрый военачальник.
Шеину от этого было не легче. Душу его терзало предчувствие новых испытаний.