Спустя два года после пребывания Марии и Михаила Шеиных в Суздале на Рождественке появилась гостья любезная, о которой у Шеиных не раз возникали беседы. Она пришла пасмурным июньским днём. А как вошла в покои, будто солнышко выглянуло. Боярыни Елизавета и Мария встретили её душевно.
— Наконец-то вспомнила о нас, голубушка, — завела речь Елизавета и показала на Марию, которая ждала дитя: до родов ей оставалось не больше двух месяцев.
Катерина подошла к Марии, обняла её, погладила живот.
— Доченьку тебе Бог пошлёт, ясочка. Такая сильная подрастать будет в утешение родителям...
Елизавета той порой захлопотала, чтобы стол накрыть, и послала слугу за Михаилом, который был на конюшне. Он прибежал довольно быстро, радостный, лицо сияет. Поклонился Катерине, обнял, к щеке прикоснулся, вместе с Марией привёл к лавке, обитой голубым бархатом, усадил, сам присел.
— Расскажи-ка, солнышко, как вы там с Сильвестром живёте-можете?
— Слава Богу, всё у нас ладком. Торговля идёт ноне хорошо, не бедствуем. Доченька растёт, ну вылитый батюшка. А к вам я приехала по неотложному делу. Послушайте меня со вниманием.
— К сказанному тобой мы всегда прислушиваемся, — ответил Михаил.
— Вот и спасибо. А скажу я о том, что в Вербное воскресенье посетил меня ангел Господень. Прилетел в полночь, и мы с ним побеседовали. И сказал он мне много чего такого, что от слов тех волосы на голове зашевелились. И вам это надо знать, чтобы укрепить дух, а не впасть в печаль глубокую. Помните, слушая меня, что у вас всё будет хорошо.
— Наберёмся мужества, солнышко, не бойся за нас, — молвил Шеин.
— Вот и славно. А сказал мне ангел Господень, что нынешним августом ждёт нас светопреставление. Грядёт кара Господня на русскую землю. В яркий августовский полдень наползут на град Москву и округу на сто вёрст тучи небывалые чёрные, закроют солнце, прихлынет холод и пойдёт снег до той поры, пока не укроет все поля и леса, сёла и деревни. Реки и озера закуёт льдом.
— И что же, всё погибнет? — зябко передёрнула плечами Мария. — Да за чьи же это прегрешения?
— Господь отметит грешников. Да пострадают тысячи невинных.
— Но что делать, Катерина? — спросил Михаил.
— Ты воин, и тебе одно остаётся: как в поле стоишь против врага, так и здесь встань, близких заслоняя грудью.
— Против врагов проще. Тут всё не так.
— Верно. Но у тебя в Суздале есть дом, вот и отвези не мешкая туда матушку и Машу. Ещё Измайловых возьми. А другого совета у меня нет. — Катерина помолчала, потом добавила: — Харчами запаситесь года на два. — И принялась оглаживать Марию. — У тебя всё будет славно...
Михаил и впрямь не стал медлить, поступил, как советовала Катерина. Отпросившись на службе, он увёз свою мать, Марию и мать Артемия Анну в Суздаль. Они поселились в новом доме и начали жизнь с того, что сделали хорошие запасы муки, круп и всего прочего из съестного, завели скотину. Проведя несколько дней в Суздале, Михаил с болью в сердце расстался с близкими, особенно с Марией. Два года жизни прошли у них в любви и радости, как один день, и вот, когда Маше осталось совсем немного до родов, он был вынужден покинуть Суздаль.
Ещё перед отъездом во Владимирскую землю думный дьяк Елизар Вылузгин, встретив Михаила в кремлёвском дворе, сказал ему:
— Слышал я, что ты в отъезд собрался, так долго не пропадай. Новая служба тебя ждёт.
— А где, батюшка Елизар?
— На порубежье. А большего пока и не знаю.
Вернувшись в Москву, Михаил Шеин был удостоен чести встретиться с царём. Борис Фёдорович ещё пребывал в эту пору в хорошем расположении духа. Миновали два года царствования, и он жил в умиротворённой державе. Благодушный царь разговаривал с Михаилом тепло, по-отечески.
— Я уже говорил, что тебе, Михаил, пора в рост идти. Потому поедешь в Пронск и встанешь полковым воеводой.
— Справлюсь ли, царь-батюшка? Полк — это не сотня ратников...
— Верю, что справишься. Да будешь ты там под началом большого воеводы, князя Тимофея Романовича Трубецкого. Он в Рязани стоит.
— Сочту за честь служить под его крылом, — Михаил с облегчением вздохнул.
— Как за каменной стеной за ним будешь. — Помолчав, Годунов спросил: — Слышал ли ты что-нибудь о житье Катерины и Сильвестра?
Михаил не счёл нужным скрывать что-либо о своих друзьях.
— Лавку они держат на Пречистенке. Узорочьем торгуют. И Господа Бога молят о милости к россиянам.
— Ох уж эти ведуны, всегда что-то вещают, — рассердился царь Борис Годунов. — Да будем надеяться, что Господь защитит нас от напастей. Ты-то им поверил?
— Да, государь.
— Ну, вольному воля.
Провожая Михаила Шеина, Борис Фёдорович смотрел на него с чувством доброй зависти. Бог не дал государю ни силы, ни молодецкой стати, потому он всегда завидовал таким россиянам, каким был Михаил Шеин. Ещё при царе Фёдоре он вместе с ним старался принимать на службу таких приметных отроков, какими были Шеин, Скопин-Шуйский. И с царём Фёдором у Годунова не было расхождения в этом вопросе. Оба они любили видеть во дворце красивых и сильных служилых вельмож. Оттого и расставался царь Борис со своим служилым человеком с грустью: всё-таки благо Руси было для него превыше всего.
Из дворца Михаил отправился в Разрядный приказ. Там из рук Елизара Вылузгина он получил путевую грамоту.
— Не посрами чести отца, — сказал Михаилу в напутствие дьяк.
— Не будет сраму за мной, — ответил пожалованный в воеводы Шеин.
Из Кремля Михаил отправился на Ходынское поле, где ему должны были передать пополнение в Пронск — две сотни стрельцов со шведскими ружьями. Получив в своё распоряжение конных воинов, Михаил подумал, что ему нужно подобрать себе стременного. Нельзя воеводе быть без него, считал Шеин, но торопиться не стал. Стременной — это особый человек при воеводе, и важно, чтобы они душевно сошлись.
Москву Шеин покидал с грустью в душе. Его не пугало то, что ждёт впереди. Он грустил оттого, что расстался с Машей и не знал, когда теперь доведётся увидеть её. А ещё ему хотелось прижать к груди дитя-первенца. Кто это будет, дочь или сын, — неважно, его сердце готово принять и девочку и мальчика. Оставалась в груди и боль от разлуки с другом Артемием, который теперь был ещё и родственником. Когда Михаил вернулся из Суздаля, Артемия уже не было вблизи князя Фёдора Мстиславского, а куда его послали из Москвы, Шеин так и не узнал. Одно потешило его самолюбие: князь Димитрий Черкасский тоже был отправлен на береговую службу куда-то под Брянск.
Стояли погожие августовские дни с тёмными ночами, когда при ясном небе случаются звездопады. Отряд шёл всё время вдоль Москва-реки по наезженной дороге. Река катила свои воды к Коломне, чтобы там влиться в полноводную Оку. В округе было спокойно, на дороге нелюдно, и всё располагало Михаила к размышлениям. Он уже прилаживался к воеводским делам и заботам. Знал, что Пронск — порубежный с «диким полем» городок-крепость. За ним лежало пока беззаконное царство, где гуляла крымская орда. А ведь пора было возвращать к жизни исконные просторы русской земли между Волгой, Доном и Днепром. Волга-то была, почитай, в руках русской державы до самой Астрахани. Ан нет, и на берега Волги вторгалась крымская орда. Испытав два года назад позорное бегство от рати Бориса Годунова, крымская орда и её хан искали повод отомстить русскому царю за нанесённую обиду. Вот и приходилось Руси пока держать на обороне своих южных рубежей почти стотысячное войско.
К вечеру первого дня пути к Коломне на небольшом привале Шеину приглянулся молодой стрелец, но он пока не позвал его к себе. Теперь Михаил ехал и думал, что такое стременной. Это ведь не только воин, поддерживающий стремя, когда воевода садится на коня, совсем нет. Это человек, которого в сече ближе не бывает. Он всегда рядом с воеводой, всегда должен успеть протянуть руку помощи в трудную минуту. Лишь стременному можно доверить свои тайные воеводские замыслы, а иначе кто донесёт их до тысяцких, до сотских во время сечи. Кому, как не стременному, надо позаботиться о том, чтобы воевода не был голоден, чтобы в миг жажды мог утолить её. Улыбнулся Михаил своим «хотениям», подумал последнее перед тем, как позвать к себе приглянувшегося стрельца: «При хорошем стременном и воевода хорош», — и усмехнулся своей мысли. Однако в последний миг у него мелькнуло, что до ночлега не будет тревожить стрельца, и придержал коня, обернулся, надумав присмотреться к нему в строю. Каково же было удивление Михаила, когда он увидел, что этот стрелец ехал в двух саженях позади него! Улыбнувшись белозубо, тот громко сказал:
— Какая благодать-то кругом, батюшка-воевода!
— Эй, стрелец, ты встань рядом со мной, поговорить надо.
— Это я вмиг, — отозвался стрелец, послал лёгкую буланую кобылку вперёд, и вот он уже рядом. — Слушаю, батюшка-воевода.
— Давай-ка побеседуем с тобой по душам. Запомни: меня зовут Михайло Борисыч Шеин. А тебя как?
— Меня-то? Так я Аниска Иваныч Воробушкин. Такая знатная фамилия. Да у нас, у ярославских, всё знатное. Вот и Волга от нас течёт, — широко улыбаясь, говорил Анисим.
— Ты в деревне вырос?
— Ага. Только наша деревня Воробьёво под самым Ярославлем. Лапоть из неё можно забросить на торг.
— Я вижу, ты хороший балагур.
— Так у нас в роду все Воробушкины такие. Балагурить мы можем с утра до вечера и с вечера до утра. Байки мы горазды складывать.
— А работать когда же?
— Так тоже с утра до вечера. Батюшка у нас крутой: как начнёт гонять всех нас, семерых братьев да шесть сестёр, — дым коромыслом. Я-то средненький рос, весь почёт мне от братьев и сестёр.
— Ты что умеешь делать?
— А всё могу. Но перво-наперво драться. Любого с ног сшибу.
— И это правда?
— Так уметь надо. Ну хитрю немного. Да ведь дерёмся-то мы только зимой, на Святки. А так всё работа. Я-то с двенадцати лет служкой в Никольском монастыре был. Там всему научили, даже хвосты коровам крутить.
— А дельному научился чему-нибудь?
— И этому научили. Кафтан могу сшить, коня подковать, дом построить и даже домовину выстругаю, — весело рассказывал Анисим и всё улыбался. На румяных щеках ямочки выступали, серые глаза озорно стреляли. — За девками ухаживать умею. Правда, в монастыре этому не учили.
— Знатный ты парень, выходит, а вот саблю знаешь зачем тебе на пояс повесили?
Посерьёзнел Анисим, ну точно так же, как сам Михаил, суровостью наливался. И в этом он весь проявился.
— Не для параду, батюшка воевода.
В таком духе разговор между Шеиным и его будущим стременным длился не одну версту. Слушая Анисима, Михаил сам часто улыбался, но чувствовал, что ярославский парень играет под простачка. Рассердить бы его, да что-то мешало. Скорее всего, глаза. Он смотрел на Шеина с какой-то небывалой преданностью. «Так не может быть. Мы и встретились всего ныне утром. Чтобы преданным друг другу, надо не один пуд соли вместе съесть, — размышлял Михаил и тут же пытался разозлиться: — Ведь поди нарочно смотрит преданно, а в речах вздор. И ничему поверить нельзя. Зачем это учили его коровам хвосты крутить?» — вспомнил Шеин.
Однако Анисим и впрямь был балагуром только для видимости, лишь для тех, кто сам был легковесен и не мог уловить внутреннюю суть человека. Михаил же умел посмотреть на человека со всех сторон. Во время первого же ночного привала, когда Михаил уже определил Анисима себе в стременные, он заметил, с какой любовью тот ухаживал за конями. Казалось, он забыл о себе и пёкся только о них. Ведя на водопой, он снял с них седла, уздечки, оставив лишь недоуздки: надо же дать коням отдохнуть от железных удил. Напоив коней, он задал им овса — всё старательно. Справившись с конями, Анисим принялся выполнять свой долг перед воеводой. Всё делал серьёзно, забыв о своём балагурстве. В этот день узнавания своего стременного Михаил остался им доволен.
Но Шеин не мог предугадать, что судьбе будет угодно связать его и Анисима на долгие годы. И вовсе не мог Шеин знать то, чему он научится у Анисима, что явится даром Божиим, который, можно сказать, спасёт ему жизнь.
А пока отряд спешил к месту назначения и на третий день пути добрался до Рязани. Город был похож на боевой лагерь. Всюду только ратники, строевые кони, военные повозки, а горожан и вовсе не видно. Главный воевода, князь Тимофей Трубецкой, расположился в каменных палатах бывших рязанских удельных князей. Как только ему доложили о Шеине, он принял его. Уже преклонных лет, но бодрый, с твёрдым голосом, Трубецкой встретил Шеина лёгкой усмешкой.
— Ну вот ещё один «бывалый» воевода нашёлся. Едва поставил к делу одного, как другому надо искать место за печкой.
Сказанное князем задело Шеина, и он не сумел сдержаться, ответил так, чтобы защитить свою честь:
— Прости, князь Тимофей Романович, мне не надо ничего искать. Царь Борис Фёдорович послал меня стоять в Пронске, а что это за место, мне неведомо.
— Жаль мне вас, молодых, бросать в пекло. А Пронск ныне — ты это запомни, Шеин, — настоящим пеклом будет. Туда-то я и отправил вторым воеводой Артемия Измайлова на место убитого воеводы. А вот ты, из молодых да ранний, встанешь в Пронске первым воеводой.
У Михаила от волнения забилось сердце. «Что это, подарок судьбы — встретить близкого человека в самом пекле?» Но Михаил сдержал свои чувства, ответил спокойно:
— Постараюсь, батюшка-князь, притерпеться к пеклу. Лишь бы только ратники да справа военная были.
— Полк там стоит, да поредел. Сколько воинов привёл?
— Две сотни, батюшка-князь.
— Ой, мало! Просил же две тысячи. Но и Измайлов привёл всего сотню конных. Мало! — посетовал князь. — Хорошо, дам тебе вдобавок к твоим ещё четыре сотни пеших ратников. Но без ружей, с луками и стрелами. Уж не взыщи. И будет у тебя под рукой три тысячи четыреста ратников. — Князь вдохновился и сказал: — Это же почти полк! Да ты умом бери ордынца! — И Трубецкой, значительно подняв палец, добавил: — Помню, в молодости я близ Мценска был, когда его от ордынцев защитил с двумя тысячами Даниил Адашев.
Судьбе было угодно, чтобы Михаил Шеин через год встал воеводой Мценска.
За вечерней трапезой князь Трубецкой дал воеводе Шеину совет:
— Ты, боярин, завтра выйди сразу после утренней трапезы. Пеших воинов не покидай, иди вместе с ними. В полдень, как пройдёте половину пути, остановись в лесу на берегу речки Истья под деревней Тырново. А как смеркаться станет, так скорым шагом иди дальше. В пути дозоры выставь. И будешь под Пронском во второй половине ночи. Тогда не заметят тебя ордынские лазутчики. По ночам они не шастают, и вы на засаду не нарвётесь. И вот ещё что: дам я тебе десяток бывалых воинов. За десятского у них Касьян. Во всём доверяй ему.
— Спасибо, батюшка-князь, — поблагодарил воеводу Михаил.
— Чего там. А слухи-то бродят, будто уже передовые отряды ордынцев близко, и сам Казы-Гирей от Польши к нам идёт.
Утром Михаил принял четыре сотни ратников, собрал сотских — тех, что привёл из Москвы, и из пополнения, познакомился, узнал имена. Потом пояснил, как будет протекать их поход под Пронск, и предупредил:
— Помните сами и скажите ратникам, чтобы ночью шли как тени, без разговоров, без шуму.
Поговорив с сотскими, Михаил отправил в Пронск гонца из тех бывалых воинов, что особо дал князь Трубецкой.
От Рязани до Пронска шестьдесят вёрст почти безлесного пространства. Лишь вокруг деревни Тырново раскинулся могучий сосновый бор. Не доходя до деревни, Михаил повёл сотни в лес. Дал ратникам хороший отдых, сотским наказал:
— Выходим, как будет смеркаться.
Вот и миновал дневной отдых. Воины успели сварить кулеш, полежать на тёплой хвое под могучими соснами. Михаил позвал десятского Касьяна и велел ему со своими воинами выступить дозором, предупредив:
— Ты раздели своих на три группы. Пойдёте справа и слева от дороги и по самой...
— Так и сделаю, — согласился Касьян.
Предупреждение оказалось не напрасным. Едва дозоры Касьяна миновали Тырновский лес и поднялись на взгорье, а затем спустились с него за речкой Истья, правый дозор, который вёл Касьян, увидел всадника, заметного на фоне угасающей зари. Касьян сказал своим два слова: «Догоним, други!» — и пустил коня рысью.
Всадник, похоже, услышал конский топот по сухой земле, встрепенулся и ударил коня плетью. Но конь был слишком усталый и побежал медленно, хотя всадник всё время стегал его. Касьян пустил своего поджарого жеребца намётом и стал обходить вражеского лазутчика, чтобы отрезать ему путь на запад. Всадник снял лук, достал из колчана стрелу, но положить её на тетиву не успел: Касьян был рядом. Первым ударом меча он выбил лук из рук всадника, вторым — плашмя — оглушил его, и тот упал на шею коня. К Касьяну подскакали два его воина. Они умело связали пленника по рукам и ногам, уложили его на круп коня и отправились к дороге. Двух воинов Касьян оставил с пленником на дороге ждать сотни, сам с другими воинами ушёл дальше в дозор.
Вскоре пленника передали в руки воеводы Шеина, но, что с ним делать, Михаил не знал. К нему подъехал рязанский сотский Никанор, чернобородый, с острыми глазами.
— Ты, батюшка-воевода, не мешкай. Надо за язык потянуть ордынца — он и откроется.
Михаил честно признался:
— Я в этом деле ещё не сведущий. Найди того, кто знает татарский язык, спросите, как нужно.
— Так и сделаем, воевода, — ответил Никанор. Он был скор на дело, крикнул двоих из своей сотни: — Матвей, Захар, бегом ко мне!
Те вмиг оказались рядом.
— Вот мы, — ответили оба.
— Сделайте всё, как умеете. Вон связанный тать на коне. Подвесьте его за ноги к сёдлам, а я за язык потяну.
Шеин ехал рядом с Никанором и видел, как, не прерывая движения, всё умело было сделано Матвеем и Захаром. Они, не снимая пленника с коня, привязали к его ногам верёвки, закрепили их концы на своих сёдлах и растянули ордынца между конями. Он застонал от боли. Никанор подошёл к нему, взял за волосы, поднял голову и повёл речь по-татарски. Потом он всё пересказал Шеину. А спрашивал Никанор пленника о том, откуда он пришёл, где спряталась засада, сколько в ней воинов. Ордынец оказался слаб духом и всё поведал. Главное же было в том, что в роще, близ деревни Альютово русских воинов ждала засада. Там на дороге была глубокая впадина, и в ней со склонов, заросших деревьями, татары задумали расстрелять русских воинов стрелами в упор. Их появления ждали сегодня днём. Ещё пленный сказал, что во главе полутысячи воинов стоит яростный, сильный князёк Казы-Гирея Шалиман.
Шеин после рассказа Никанора поблагодарил судьбу за то, что она хранит его воинов, и спросил сотского:
— Никанор, ты бывалый воин, что бы ты сделал сейчас?
— Ордынцы упорны и будут ждать нас ещё сутки-двое. Нам же повезло, мы знаем их замысел. Нужно до рассвета подобраться к роще от деревни Альютово и ударить им в спину, свалить в лог и там добить. Стрельцов поставь впереди. Конные сотни пусти по-обочь.
— Спасибо, Никанор. Я внял твоему совету. Будь рядом, мы идём к Альютову.
Потребовалось около двух часов, чтобы добраться до маленькой деревеньки Альютово. Она была пустынна. Похоже, жители её убежали в большой лес, который начинался вёрстах в трёх за деревней Болотово. Но вот и альютовская роща. Стрельцы зарядили ружья, строй развернулся. Справа и слева от них ехали две конные сотни. Прошли с версту — ни человека, ни зверя. Уже близился рассвет, тьма отступала в ельники, а перед цепью воинов — ни души. Начинался спуск к впадине. И тут стрельцы почувствовали запах дыма от костров. Их жгли днём, но лес впитал дым, и теперь лёгкий ветерок сдувал его с деревьев. Воины насторожились, взяли ружья на изготовку, движение замедлилось. Но вот и конный стан. Кони привязаны к деревьям. Их миновали благополучно. В ста шагах воины Шеина наткнулись на спящих на земле ордынцев. Но спали не все. Среди них нашлись и стерегущие сон воины. Раздались истошные крики. Сон улетел, ордынцы вскочили на ноги, схватились за сабли, за луки. Но прогремел первый ружейный залп, и десятки татарских воинов упали. В стане врага началась паника. А стрельба не утихала. Татары бросились к дороге, но конные сотни успели обойти их и перекрыли её. Началась резня. Спасения ордынцам не было. Без коней, в лесу они стали беспомощными. Лишь небольшая группа воинов, может быть, с полсотни, сумела оказать сопротивление. «Аллах с нами! Аллах с нами!» — громко донеслось из отряда. Но два залпа стрельцов заставили ордынцев прекратись сопротивление. Они сочли за лучшее сдаться в плен. Только кучка воинов, сбившаяся вокруг князька Шалимана, продолжала отчаянно сопротивляться. Ордынцы очутились на открытой полянке, они стреляли из луков, но залп стрельцов уложил почти всех. Лишь трое остались в живых.
Вскоре резня в лесу закончилась. Пленных согнали на дорогу. Их было больше ста. И никто из русских в пылу схватки не заметил, как один из молодых ордынцев спрятался в густой кроне клёна. По недосмотру русских воинов остался за их спиной и конь, привязанный в ельнике. Едва ратники Шеина ушли из леса и увели пленных, как ордынец спустился с дерева, нашёл коня, вскочил в седло, выехал из рощи на её западную часть и помчался в орду. Она в это время обходила Тулу и была вблизи Богородицка.
В ту пору переход из Рязани в Пронск для отряда Шеина завершился успешно. В лесу за Альютовом не было потеряно ни одного воина убитым, лишь семнадцать ратников получили ранения. Дозорные, что шли впереди, достигли Пронска в тот час, когда в крепости все были на ногах. К воинам Шеина вышел Артемий Измайлов. Услышав от гонцов весть о том, что к Пронску подходит отряд передового полка, Артемий обрадовался. Были распахнуты ворота крепости. На мосту через реку Проню воины опустили один из пролётов настила, который был поднят, — путь в крепость стал свободен.
— Славно. Теперь нам будет полегче, — сказал Артемий гонцу.
Каково же было удивление Измайлова, когда в полдень он увидел отряд ратников и едущего на коне Михаила Шеина впереди. Артемий подбежал к нему и, когда Михаил спешился, обнял его.
— Сон мне приснился вчера ночью. Видел я тебя, Михаиле. Сон-то в руку, — громко произнёс Артемий.
— А я думал о тебе, сват. Гадал, куда это тебя судьба забросила.
В этот миг к ним подошёл сотский Никанор. Он обратился к Шейну:
— Воевода, куда полон загонять?
— И много пленных? — спросил Артемий.
— Да сотни полторы, — ответил Никанор.
— Ой, мороки с ними добудем! — воскликнул Артемий.
— Ия так думаю. Ещё в пути счёл, что надо бы ордынцев в Рязань отправить, -признался Шеин. — Большой воевода знает, как с ними поступить.
— Думайте, воеводы. А я пока их в коровий загон помещу, — сказал сотский. — И стражу из стрельцов поставлю.
— Верно поступишь, Никанор, — согласился Шеин. — А как осмотрюсь, так и решу, что с ними делать.
— И ещё: ордынский лазутчик просит защиты. Говорит: «Если отдадите меня своим — убьют», — пояснил Никанор.
— Это верно, враз порешат, — подтвердил Артемий.
— Оставь его, Никанор, пока возле себя.
— Исполню, — ответил сотский и ушёл.
— Ну, сват, показывай хозяйство, — произнёс Шеин. — Нам с тобой тут до упора стоять.
— Разруха тут полная, а не хозяйство, — отозвался Артемий. — Сколько раз эта крепость в руках ордынцев побывала! Не знаю, с чего начать укреплять её. Вот уже неделя, как я здесь, а ничего не сделал. Разве что дыры залатал в стенах!
Артемий повёл Михаила осматривать крепость.
Увидев в прежние поездки по державе крепости Серпухова, Коломны, Рязани, Михаил помрачнел. Он понял, что такая крепость не в состоянии выдержать никакой приступ. Тараны, которыми пользуются ордынцы, изрешетят стены из тонкого леса, разметают ворота в щепы. Он спросил Артемия:
— Как же здесь обороняться от ордынцев? Это всё равно что сидеть в курятнике.
— Слышал я, что старее крепкие стены крымчаки сожгли ещё при Иване Грозном, а новые поставили лишь на всякий случай. Дескать, казанские татары теперь на Руси не ходят с разбоем, а крымские не любят в эти края захаживать.
— Но ведь пришли. И к чему-то примеряются. Где пять сотен, там и десять тысяч прихлынут, — заметил Михаил.
Шеин и Измайлов поднялись на стены. Настил был плохой, ходил под ногами ходуном. Но воеводы не обратили на него внимания, принялись рассматривать округу. С южной и западной сторон за крепостью поднимались избы, вырастал посад. Рва вокруг крепости не было, и Михаил сказал:
— Надо ров копать.
— Я тоже о том думал. Если навалиться всем полком, ещё и ордынцев вывести, за два дня осилим.
— Завтра и начнём.
Когда они пришли на северную и восточную стороны крепости, то порадовались её естественной защите. Крепость почти вплотную к стенам огибала река Проня, и где-то на оконечности восточной стороны она поворачивала строго на восток, бежала к сельцу Княжая. Михаил и Артемий долго стояли молча, заворожённые красотой протекающей мимо реки. В сельце Княжая они увидели, как мастеровые ставили купол небольшого деревянного храма.
— Красиво и всё умиротворённо.
И тут Михаил вспомнил о встрече с Катериной. Приближался тот день, на который приходилось нашествие кары Божьей. Он рассказал об этом Артемию.
— Своих и твою матушку я увёз в Суздаль.
— Удивился я, вернувшись из Александровой слободы, что матушки нет дома. Потом соседи сообщили, что с тобой уехала... Дай Бог, чтобы вещание Катерины не сбылось, — заметил Артемий.
Но предсказание блаженной Катерины осуществилось. На четвёртый день пребывания Шеина в крепости с севера на Пронск с утра начали надвигаться чёрные тучи. К полудню они накрыли крепость и пошёл проливной дождь. Потом повалил град, крупные кристаллы льда, и всё это сменилось густым снегом, за которым в десяти шагах всё закрывалось белой стеной. В Пронске никто не прятался в дома, все вышли во дворы, укрывались под навесами, кто где мог, и с душевным трепетом смотрели на небо, моля Бога, чтобы прекратил снегопад.
И Господь смилостивился над жителями Пронска и округи, окрестных сел и деревень. К вечеру какие-то могучие силы природы повернули снеговые тучи на север, ветры погнали их на Рязань, на Тулу, на Серпухов и Москву. Позже Михаил Шеин узнал, что снегопад в Москве длился сутки, после чего надвинулся мороз, сковав реки и озера. Пронск миновала эта беда. Уже на другой день светило горячее августовской поры солнце. Снег растаял, как будто его и не было. А ещё через день в округе началась уборка хлебов. Подгоняли слухи о приближении крымской орды.
Ратники Пронска тоже занялись уборкой урожая. Вот уже многие годы, почти со времён взятия Казани, чему минуло полвека, на благодатной степной ниве за Пронском сеяли зерновые: рожь, овёс, ячмень и даже особый вид пшеницы — полбу. А в самый разгар уборочной в двух вёрстах от Пронска, на западном берегу речки Кердь, впадающей в Проню, появился небольшой отряд ордынских воинов. Один из них держал на древке белое полотно: шли с миром.
Дозор из крепости остановил ордынцев за речкой Кердь. Кое-как им дали понять, что нужно дождаться воеводы из Пронска. Вскоре к берегу Керди прискакали Артемий и Никанор. Сотский сразу повёл переговоры с ордынцами.
— Что вам нужно? Зачем приехали в наши пределы? — кричал Никанор через речку.
— Отдайте нам воинов, взятых в плен, — отвечал старший из ордынцев, — и мы уйдём в степи.
Шеин и Измайлов так и предполагали, когда гонец сообщил им, что прибыли ордынцы. Посылая Артемия на переговоры, Михаил сказал ему:
— Передашь им, что без воли большого воеводы мы не можем отдать пленных. Скажи, чтобы ждали нашего решения. Ещё скажи, чтобы привели на обмен двести русских пленных.
И потому Артемий, посылая Никанора к берегу речки, наказал ему:
— Ты, Никанор, молви ордынцам, что отдадим пленных при условии передачи нам за каждого двух русичей. Малых, старых — не имеет значения.
Никанор прокричал слово в слово. А в ответ ему крикнули:
— Никаких русских! Если отдадите наших, уйдём в Крым и не будем зорить вашу землю. Ваших пленных у нас нет. Не отдадите, сровняем крепость с землёй!
— А чем поручитесь, что уйдёте в Крым?
— Словом. Оно у нашего хана крепче стали.
— Хорошо. Если уйдёте домой, может, и отдадим пленных. Но ждите три дня воли большого воеводы. Тут, на берегу Керди, и сидите!
Никанор вернулся к Артемию.
— Всё ли сказано мною, воевода?
— Всё как следует сказано. Леший прислал их на нашу голову, — в сердцах произнёс Артемий.
Чуть позже Михаил и Артемий вели по поводу татарских пленных трудный разговор. Оба они считали, что пленники им в тягость, что от них надо избавиться и чем раньше, тем лучше. Но и гнать их, не зная воли князя Трубецкого, они опасались и решили послать в Рязань гонца. Так и сделали. Теперь ждали его возвращения. Он появился только на исходе четвёртого дня и привёз много неутешительных вестей. Небывалое бедствие и впрямь навалилось на все земли севернее Москвы и на сам стольный град. До Вологды и дальше выпал немалый снег, ударили морозы и сковали реки и озера. От мороза и снега погибли все овощи, хлеба, случился большой падеж молодняка животных. Руси угрожал голод.
И было велено воеводой князем Трубецким разобраться с пленными по своему разумению. Гонец передал Шеину так:
— Ежели они тебе не нужны и хан не будет зорить наш край, верни их Казы-Гирею. Да поступай не опрометчиво. Князька Шалимана не отдавай, оставь в залог. А как уйдёт орда из наших пределов, тогда и отпустишь.
Позже всё так и было исполнено, как повелел князь Тимофей Трубецкой. Пленным дали несколько лошадей с повозками для раненых, съестных припасов из того, что ордынцы оставили в перемётных сумах на месте схватки, и в сопровождении полусотни воинов повели в степные просторы за село Скопин. Там и отпустили на свободу.
Князя Шалимана со слугой освободили спустя десять дней. Им дали коней, снабдили съестным.
Казы-Гирей держал своё слово лишь один год. Через год отряды крымчаков вновь начали рыскать по южным землям Руси. А следом катилась орда.
В Пронске полку Шеина этот минувший год дался нелегко. Весь год воины сторожевого полка укрепляли крепостные стены и копали с двух сторон ров, чтобы наполнить его водой из рек Проня и Кердь.