В палатах на Сивцевом Вражке всё затаилось. И то сказать, стояла полночь, и почему бы не торжествовать тишине. Однако покоя здесь не было. В доме никто не спал. Все разговаривали шёпотом, боялись чем-то стукнуть. А всё потому, что вот уже больше суток мучилась в родах супруга Даниила Глафира. Младенец был таким крупным, что она никак не могла разродиться. Арбатская повитуха, пытавшаяся принять ребёнка, призналась, что не в силах помочь роженице, и незаметно для всех покинула подворье Адашевых. Такого в доме никто не предполагал, и все растерялись, не зная, что делать. Лишь Иван Пономарь не растерялся. Он позвал в поварню Даниила и сказал ему:

   — Собирайся, брат. Возьмём возок да сей же миг помчим за лучшей повитухой Москвы.

   — Да где ты её возьмёшь?

   — Знаю где. Помнишь Саломею, свою сваху? Так вот у неё старшая сестра — повитуха. Ну, о чём задумался? Пошли, быстро.

Даниил опомнился, и они побежали запрягать лошадь.

К полуночи родовые боли немного унялись, и роженица уснула. А ближе к утру Даниил и Иван нашли-таки сестру Саломеи Пелагею и обеих привезли в Сивцев Вражек. И вот уже сёстры вымыли руки, вошли в опочивальню. Помолившись на образ Божьей Матери и напевая псалом Давида, принялись за дело. Они подошли к роженице и разбудили её.

   — Вот, милушка, ты и отдохнула, и пора тебе освободиться от сынка, дать ему волю, — проговорила Пелагея.

   — Не могу я никак, матушки, — простонала Глафира.

   — Как это не могу? Ты всё можешь. А уж ежели послушаешься нас, то всё пойдёт как по маслу. Как скажем, так и делай. Ну-ка, голубушка, покажи свой животик. — Пелагея откинула одеяло и принялась растирать живот, приговаривая: — Всё у тебя славно, всё хорошо, всё у тебя готово, чтобы родить дитя. Вот я молитву заведу, ты и родишь.

Пелагея с силой разминала живот. Саломея помогала ей, и они разбудили младенца, ему захотелось на волю. Роженица застонала. Пелагея велела ей встать на колени. Она и Саломея помогли Глафире.

Роженица закричала. Младенец уже появился наполовину, потянулась пуповина.

   — «Тайна Господня — боящиеся его и завет его...» — пела Саломея, поддерживая Глафиру. — «Очи мои навсегда к Господу, ибо он извлекает из сети ноги мои...»

Младенец уже лежал на чистой простыне на руках у Пелагеи. Саломея уложила роженицу на бок, прикрыла её наготу. И та заплакала. Это были слёзы боли и радости, они обильно текли по лицу. В опочивальню заглянули мать Даниила и мать Глафиры. За их спинами стояли Даниил и Фёдор. Саломея и Пелагея запеленали младенца, и Пелагея поднесла его к Ульяне и Марии.

   — Внука вам принесла голубушка ваша.

Женщины тоже прослезились от радости. Мужчины обнялись. Даниил подумал про себя: «Вот и появился Тарх, не зря носил имя...»

   — Пойте ему новую песню, пойте ему стройно и с восклицанием. И все дела его верны, — с распевом произнесла Пелагея и передала Ульяне и Марии внука.

В опочивальню вошёл Фёдор и тоже вознёс молитвы за внука. Он спел хвалебную песнь Давида «В день предсубботний, когда населена земля». Даниил помогал ему:

   — «Господь царствует. Он облечён величием; облечён Господь могуществом, потому Вселенная тверда и не подвигнется».

Но каким жестоким бывает рок! Ещё полчаса назад Даниил не ведал о своём будущем и о будущем сына ничего. Однако в этот час радости к нему пришло прозрение. Он увидел всё, что уготовано ему и сыну. Он не прозрел только тот день, когда десница судьбы оборвёт их бренную жизнь. Прозрение было страшным. Но Даниил не дрогнул сердцем. Он верил в то, что оставшиеся годы жизни — всего двенадцать лет — он проживёт так, как заповедал ему Господь Бог. Помня, что он обречён быть воином, он принял своё прозрение, как принимают предстоящую сечу с врагом, — мужественно и стойко.

В Москве Даниил появился всего три дня назад. Позади был долгий путь. Его небольшой отряд, он, Иван Пономарь и десять воинов во главе с Каюмом шли медленно, останавливаясь в больших селениях и городах, втроём ходили продавать товар на прокорм себе и воинам. Даниилу и Ивану вдвоём, может быть, и не удалось бы добраться до Москвы, потому как они трижды нарывались на разбойные ватажки в Черемисской земле, кои выходили на большую дорогу грабить торговых людей. И вот уже всё позади. Правда, за три минувших дня в Москве Даниилу и Ивану выспаться как следует не пришлось. Нынче наступил у них день отдыха. Глаша уже кормила грудью малыша, и он показал-таки характер трудолюбца. Завтра Даниилу предстояло идти на службу, появиться в Разрядном приказе и, может быть, отчитаться перед думным боярином Дмитрием Романовым-Юрьевым. Но прежде ему обо всём хотелось поговорить с братом Алексеем и с отцом. Они, надеялся он, подскажут, как вести себя, рассказывая о казанском хождении. Он был уверен, что они посоветуют ему умолчать о нём — ради личной безопасности. Что уж говорить, он много взял на себя лишнего. Ну хотя бы эти встречи с Шиг-Алеем. Ведь никто не давал ему на то воли. Однако брат сопровождал царя на моление в Троице-Сергиеву лавру, а отец целые дни пропадал на службе в Поместном приказе, домой приходил поздно. А тут тяжёлые роды Глафиры. Обо всём забыл Даниил и только теперь мог вздохнуть посвободнее.

Наутро, как и полагалось, чуть свет, Даниил с Иваном отправились в приказ. Погода была чудесная: тепло, тихо, солнечно. Москва уже почти поднялась из пепла, стала краше, чем прежде, выше ростом. Появилось много каменных хором. Башню в Китай-городе восстановили, стены вознесли. Иван шёл и мечтал:

— Вот как возьмут меня на службу, так я зашлю сватов к своей Дашутке. Саломея уговорит родительницу, она это умеет.

В Разрядном приказе Даниила встретили почтительно. Подьячие кланялись ему. Фадей открыл перед ним двери, когда он шёл к думному боярину. И сам боярин встал, когда Даниил вошёл в его покой, руку протянул.

   — Здоров будь, сын Фёдоров.

   — Тебе, батюшка-боярин, долгих лет жизни и здоровья, — ответил Даниил.

Он ломал голову, гадал, с чего это так почтительно его встречают. Позже он понял: это благодаря тому, что его отец и брат, при дворе служа, всё выше поднимались в гору.

   — Вот вернулись мы с Иваном Пономарём из Казанского царства, готовы во всём исповедаться.

   — Всё ли исполнили там?

   — Всяко можно сказать, батюшка-боярин. В одном преуспели больше, в другом — меньше. Не мне судить, но главное сделали. Ведомы нам теперь все сильные и слабые стороны Казанской крепости.

   — Чего и добивались, — заметил боярин.

   — Но есть, батюшка, дело, которое до царя надо бы довести.

   — А до меня ты его не доведёшь?

   — Тот человек, который поручение дал, велел только к царю идти. Я уж и сам пытался его убедить, а он говорит: «Нет. Иди к царю, Адашев, и баста».

   — Тогда иди. Лишь тебя там и не хватает, — как бы съязвил боярин. — Однако в Москве батюшки-царя нет — вот и весь сказ.

Даниил задумался. Нарушить слово, данное Шиг-Алею, он не мог. Да и чревато это было, потому как и в опалу можно угодить от царя, ибо Шиг-Алей не за горами. Скакать в Троице-Сергиеву лавру у Даниила не было воли. Да и о Иване Пономаре теперь было неудобно говорить. А надо: Иван ждёт и надеется, что судьба его определится. Зная думного боярина как честного и справедливого человека, Даниил отважился нарушить данное Шиг-Алею слово, при этом, как ему показалось, вовсе не в ущерб, а на пользу Шиг-Алею. Помнил Даниил, что Романов-Юрьев хорошо относился к царевичу. И сам он, Даниил, волей боярина был послан к Шиг-Алею. Поставил Даниил боярина на место своего брата, которому Шиг-Алей доверил бы свою тайну, и сказал:

   — Я, боярин-батюшка, пекусь не о своём личном благе, а о достоинстве русского человека. Да вижу, что оно будет сохранено. Потому передам тебе слово в слово то, о чём мы говорили с казанским царём с глазу на глаз в последний вечер перед моим столь ранним отъездом из Казанского царства.

   — Так уж с глазу на глаз?

   — Как перед Господом Богом говорю. — И Даниил перекрестился.

   — Не дрогни! — предупредил боярин.

   — Не дрогну, полагаясь на твою честь и достоинство, боярин-батюшка.

Память у Даниила была отменная, и он пересказал весь ход встречи с Шиг-Алеем, не убавив и не прибавив ни слова. А когда закончил, и боярин и Даниил долго молчали. Первым нарушил молчание боярин Дмитрий:

   — Спасибо тебе, сын Адашев, что доверился мне. Я ведь не меньше других пекусь о благе Руси и потому, отложив все дела, лечу в лавру. Ноне же должен знать царь всё, что намерен делать Шиг-Алей. Но ты сам видел те силы, кои мешают ему царствовать?

   — Видел, боярин-батюшка. Да вот и знаки остались. — Даниил встал, ловко сбросил полукафтан и задрал по шею рубаху, показал грудь и спину, исполосованные плетью. Спасибо Ване Пономарю: спас твоего служилого человека от погибели.

   — О Боже! — воскликнул боярин. — Кто же тебя так?

   — Это арский мурза Тюрбачи постарался, один из тех, кто жаждет порушить мир с Русью.

   — Повесить его мало!

   — Он получил своё от князя Шемордана больше, чем я.

   — Поведай, сынок, как всё случилось.

   — Долго рассказывать, да уж ладно.

И Даниил поведал свою печальную историю, как был схвачен в Арске и бит плетью и как провёл два дня и две ночи в яме смертника.

   — Я об этом просвещу царя-батюшку. А князю Шемордану и твоему Ване спасибо за спасение твоей души.

И настал миг, когда Даниил мог замолвить слово за Ивана Пономаря.

   — Ноя ведь ещё не всё рассказал про моего помощника. Он не просто меня спас, он ходил к царю Шиг-Алею и там сказал своё слово. И потому, батюшка-боярин, в твоей теперь власти наградить Пономаря. Жениться он задумал, так ему, сироте, чин стряпчего не помешал бы и жалованье тоже. Порадей, боярин-батюшка.

   — Ну Адаш! Вечно ты не в свою пользу гнёшь. О себе почему не радеешь?

   — Я доволен тем, что имею.

   — Ну коль так, будет твоему побратиму чин стряпчего. Он же и в грамоте силён.

   — Спасибо, боярин-батюшка. — Даниил встал и поклонился. — А службу мы готовы начать хоть завтра.

   — Не спеши. Отдохни, а как вернусь из лавры, так и будет тебе дело. По чести, сын Адашев. Ну иди. Вижу, невтерпёж к сыночку убежать. Слышал я, что ты отныне тоже для кого-то батюшка.

   — Господь наградил. — Даниил снова поклонился и вышел из Разрядного приказа.

Близ колокольни Иван Великий Даниила ждал Пономарь. Он догадался по походке, по лиду, что Адашев доволен встречей с думным боярином.

   — Ну что ж, Ивашка Пономарь, лети к свахе. Пока она засватает Дашуню, ты уже будешь стряпчим.

Иван подхватил Даниила за пояс и закружил его словно пушинку.

   — Да как же мне сваху не слать, благодетель ты мой!

   — Ладно, ладно, давай без лести! И пошли на Вражек, сына хочу видеть!

Глава Разрядного приказа съездил в Троице-Сергиеву лавру, пробыл там день и вернулся в Кремль. Даниил знал о его появлении в приказе, ждал вызова, но напрасно. Ещё через четыре дня царь Иван закончил поездку на богомолье по святым местам и тоже пожаловал в Кремль. Даниил и об этом узнал из первых рук — от брата Алексея. Едва поклонившись родным, обняв Анастасию, Алексей увлёк Даниила в светёлку и там, уединившись, поведал ему обо всём, что случилось в Троице-Сергиевой лавре по приезде туда думного боярина Дмитрия.

   — Не понимаю с чего, но царь вошёл в такой раж, когда ему всё изложил боярин Дмитрий, что мы с ним едва успокоили государя. Он кричал: «Пусть голову снимут этому упрямому ослу, что не внял моему слову! Я и пальцем не шевельну больше, дабы помочь ему! Как прогонят с трона, так и в Москву не пущу!»

   — Да в чём же виноват Шиг-Алей, Алёша?

   — А в том якобы, что милосерден был к врагам своим. «Я бы арских всех порубил! — кричал наш государь. — И на торге устроил бы побоище! Под носом бунтовщики, а он плёточками их пощекотал!»

   — Ты сам-то как думаешь, Алёша?

   — Я думал прежде всего о тебе, братец, как твои шаги оценит государь. Ведь ты через край своих полномочий переступил. Я-то тебя понял. По моему мнению, ты молодцом поступил. Однако же и с царём моё мнение не разошлось. Поостыв, он сказал главе Разрядного приказа: «Сей Адаш из молодых да ранний. Ты его к воеводству определяй. Тысяцким видеть его хочу».

   — Эко размахнулся от щедрости, — вздохнул Даниил, испугавшись такой чести. — Да мне и в стряпчих хорошо.

Алексей весело засмеялся, хлопнул брата по плечу.

   — А ты не пугайся этакой чести, Данилушка. Сия ноша тебе посильна. И помни: как Шиг-Алея выпроводят из Казани живым, так тебе будет дел по горло.

   — Спасибо, утешил, братец. А я в Москве хочу служить в стряпчих. С сынком мне трудно будет расстаться.

   — И я бы на твоём месте к тому стремился. Да планида твоя такова. Дух воеводский в тебе над всем властвует. Вот так-то. Да, чуть не забыл: боярин Дмитрий и о твоём побратиме замолвил слово. И царь милость проявил. Отныне он стряпчий и с жалованьем.

   — Вот славно! — обрадовался Даниил. — Разумный парень Ивашка. Ему волю дай, и он горы свернёт. Сегодня же порадую его. Теперь идём к трапезе. Поди, заждались нас... — И братья покинули светёлку.

Прошло чуть больше трёх месяцев, и пророчества Даниила сбылись. Царь Шиг-Алей вынужден был снова бежать из Казани от захмелевших от жажды разбоя казанских ордынцев. Но бежать Шиг-Алею было больше некуда, как только в Москву, и он вновь явился на поклон к царю Ивану Четвёртому. Государь, вразумлённый духовным отцом священником Сильвестром и словом воеводы и князя Михаила Воротынского, сменил гнев на милость и разрешил Шиг-Алею поселиться в новом Казанском подворье, выстроенном в Китай-городе.

   — Ты, государь-батюшка, правильно поступаешь, давая приют Шиг-Алею, — говорил Михаил Воротынский. — Сие действо нам руки развяжет, и мы теперь будем воевать не против дружественного нам царя, а против враждебной Руси Казанской орды.

   — Вот напросились сами, чтобы я развязал вам руки. Развязываю. Даю вам волю обложить орду. Потому начинайте. А спрос будет с вас велик и жесток, — закончил царь, сверкая молодым огненным взором.

Алексей Адашев потом поделился впечатлениями об «огненных взорах» Ивана Грозного, кои довелось ему созерцать в благодатные годы жизни Русского государства и самого его деспота.

После этой беседы царя с приближёнными в жизни Даниила Адашева наступила череда перемен. Он ещё полюбовался некоторое время на сына Тарха. Тот в заботливых руках бабушек и матушки Глафиры подрастал быстро. Имя своё оправдывал, был беспокойный, взволнованный. Покой приходил к нему только во время сна, а так не было с ним сладу. Подай ему пламенеющий уголь на глиняной плошке, он и им играть будет. Во всём бесстрашный и непоседливый, с улыбкой на лице, с большими карими глазами, Тарх задавал хлопот всем. Даниил, поди, и любил сына за то, что у него такая кипучая натура. Думал с умилением Даниил, что Тарх и повзрослев останется таким же кипучим. Супруге он говорил:

   — Сынок у нас, Глаша, загляденье. Не иначе как воеводой будет.

   — Мне и одного воеводы вдосталь. Вот приснился мне сон, будто ты опять в поход собрался.

Даниил видел, что Глафира любит его всем сердцем. И её чувства передавались ему, хотя и малыми дозами. После рождения Тарха Даниил обрёл чувство благодарности к Глаше за то, что принесла сына. Когда она нянчила Тарха, он проникался к ней нежностью за то, что она души не чаяла в сыне. Потом Даниил увидел, что Глаша красива, к тому же после родов её красота расцвела, набрала силу. И однажды, когда они лежали в постели, он сказал ей первые слова, в которых обозначились его чувства:

   — Ты мне люба, Глаша. Я даже не заметил, как ты вошла в моё сердце...

Глафира, однако, пошутила:

   — Как матушка говорила мне: стерпится — слюбится. — И добавила: — И ты мне люб, батюшка Тарха.

Даниил в эти минуты подумал о Катюше, но как-то отрешённо и смиренно: «Так Богу было угодно, чтобы мы потеряли друг друга». И удивился, вспомнив, как Катя, хотя и любила его, но всё время жила с мыслью о том, что им не быть семеюшками. «Экие странности в жизни случаются», — решил он и потянулся к Глаше, которая была рядом и имя которой было «Богом данная жена». Молодое человеческое естество давало себя знать, и им обоим, кроме ласковых слов, нужна была ещё и телесная близость, в которой Даниил и Глаша умели сгорать, забывая обо всём на свете.

Мир и тишина в доме Адашевых царили в эту зиму до самого Рождества Христова. Трое мужей Адашевых исправно ходили на службу в Кремль. Женщины хозяйство вели, Тарха растили, Анну, дочь Алексея и Анастасии, грамоте учили, рукоделием занимались. После Рождества Христова Даниил и Глаша вдруг оказались посаженными отцом и матерью на свадьбе Ивана Пономаря и Дарьи Головлевой. Она жила неподалёку, на Никитской улице, с матерью-вдовой Серафимой. Отец у Даши был приставом и погиб во время пожара сорок седьмого года, пытаясь потушить огонь близ пороховой башни в Китай-городе. Царь не забыл подвига пристава и назначил семье денежную дачу на прокорм. Дом у Головлевых был небольшой, но Ивану там нашлось место ещё до свадьбы. Он поселился примаком у будущей тёщи и был тем доволен, бывший монастырский послушник, теперь же стряпчий Разрядного приказа. Когда Даниил впервые появился в доме Головлевых, Иван обнял Серафиму за плечи, подвёл к Даниилу.

   — Матушка, посмотри, как я земно поклонюсь своему благодетелю и побратиму. — И он впрямь низко поклонился Даниилу.

   — Ты у меня поклоном не отделаешься. Вот как явится на свет у нас доченька, будешь её крестным отцом.

   — Славно, брат, славно. Спасибо за такую честь. — Иван был весел, улыбался во весь рот, а выпрямившись, подпирал матицу на потолке.

Вышла из боковушки Даша. Она была по плечо Ивану, тоненькая, белокурая, голубоглазая, вся светлая, словно праздничная свеча.

   — Даша, вот наши посажённые отец и мать, поклонись им.

Даша с улыбкой поклонилась. Глаза её стрельнули в Ивана.

   — Он у нас всем велит кланяться.

   — Этому его в монастыре научили, — заметила Глафира.

Иван ещё ходил в женихах, но вёл себя в доме Головлевых по-хозяйски. А мать и дочь были во всём покорны ему. Даниил и Глаша пришли с тем, чтобы ускорить вхождение Ивана в новую семью.

   — Як тебе по делу, матушка Серафима, — сказал Даниил.

   — Слушаю, сынок, — ответила она.

   — Поторопись с венчанием этих голубков. Ежели можете, то в Святочную неделю их и обвенчаем.

   — Хотели они на Красную горку, — отозвалась Серафима.

   — Боюсь я, дела уведут нас с Ваней из Москвы к тем дням.

   — Как уж они решат, а я их благословлю.

   — А мы согласны хоть завтра, — ответили дружно Иван и Даша.

Иван подошёл к Даниилу поближе, спросил тихо:

   — Ив какие края нам идти?

   — Того не ведаю, Ванюша. В день отъезда и скажут.

Серафима и Даша принялись накрывать на стол, гостей попотчевать. А Иван повёл их осматривать «хоромы».

В доме Головлевых понимали, что такое государева служба, и за неделю до Богоявления Иван и Дарья венчались в храме Иоанна Предтечи, что у Никитских ворот. Во время венчания в церкви было много прихожан, и все дивились на славную пару молодожёнов, на их посаженных отца и мать. Потом было небогатое и малолюдное застолье. Ни у Ивана, ни у Даши не было в Москве ни родственников, ни близких, потому собрались лишь Дашины товарки да Даниил с Глашей.

А как только оттрезвонили в Москве колокола по случаю Крещения Господня, Ивана и Даниила вызвали в Разрядный приказ. Вскоре же к ним присоединился отец Даниила, Фёдор Адашев. Повелением царя ему должно было идти в Ярославскую землю, в город Углич, и там собирать по государеву уезду ратников, множество работных людей с топорами и пилами, ставить над ними десятников из старост и тиунов, валить хвойный лес, рубить из него крепость с башнями и воротами. Были определены размеры крепости. Окольничему Фёдору Адашеву поручалось руководить всеми работами и, когда будет срублена крепость, переправить её плотами по Волге под Казань. На ведение работ ему выделили казну, дали воинов в помощь местным работным людям. Ему велено было покинуть Москву в первые же дни после Богоявления, и вскоре большой обоз с топорами, с пилами, с кормом двинулся в путь на Углич.

У Даниила с Иваном было вновь особое поручение. Опять у них был в распоряжении возок с товарами, и они уходили «купцами» под Казань, но на этот раз им надо было идти санным путём и по Волге добраться до реки Свияги, что в двадцати вёрстах от Казани впадает в Волгу; там, продавая свой товар, пройти по селениям, по холмам и возвышенностям и выбрать место для крепости. В распоряжении «купцов» было чуть больше трёх месяцев.

Провожая Даниила и Ивана с колымажного двора, Фёдор Адашев наказал им, однако, исполнить одно важное поручение в костромской вотчине.

   — Ты, сынок, держи путь на Борисоглебское. Обещал я царю срубить там четыре боевых башни. Запомни и размеры: три на три сажени по низу и высота четыре сажени. Настилы перевязать со стенами, бойниц — восемь. К сплаву чтобы плоты на Волге стояли. Не забудь.

   — Не забуду, батюшка. Да вот и у Вани память отменная.

   — И помни: передняя стена у башен до первого поверха в два ряда брёвен. Уразумели?

   — Уразумели, батюшка.

   — С сынком-то простился?

   — Как не проститься! Да ведь не отпускал, за бороду держался.

   — Это хорошо. Ну, с Богом. Авдею поклон от нас. Что он скажет, так ты внимай.

— Так и будет, батюшка.

Иван уже сидел на облучке, сдерживая нетерпеливых лошадей. Даниил вспрыгнул к нему, уселся, и лошади с места пошли рысью. Ехали знакомой дорогой, приметными местами, потому путь не доставлял им хлопот. А чтобы не было скучно, Иван затеял вспоминать то, как ему служилось в монастыре. И столько у него было каверзных случаев, что Даниил вволю посмеялся. Даниил и Иван поговорили и о тех боевых башнях, которые велено им построить в Борисоглебском. Даниил уже поразмышлял над наказом батюшки и не согласился с ним. Сказал Ивану:

   — Вот дал нам батюшка урок, а я поперечить ему хочу. Такие башни, какие задумал он, нам в Казанской земле не понадобятся. Надо их сделать такими, чтобы каждая сама по себе была крепостью.

   — Ты уж скажешь: крепостью. Как это так?

   — А вот слушай. Стоит она в поле, на неё идут ордынцы. А у нас по лицу три пушки стоят, пищали на трёх ярусах из бойниц смотрят. Как прихлынут ордынцы, ударят по ним из всех стволов да со всех четырёх сторон, ежели в хомут попытаются взять. И на верхнем ярусе чтобы заплот был с бойницами. Оттуда камни бросать можно будет, смолу лить...

   — Разумно сие. Да ведь воля батюшки...

   — Простит, коль разумно сделаем. Ещё думаю, что переднюю стену на всю высоту надо сделать двойной. Ведь у ордынцев пушки есть. Зачем же подставлять под ядра слабую грудь? И промеры нужны другие: по лицу четыре, а не три сажени.

   — Тут я с тобой согласен.

   — А почему?

   — Лишние воины в башне не помешают.

   — Верно говоришь.

Не раз Даниил и Иван возвращались к разговору о башнях, но в конце концов сошлись во мнении: волю Фёдора Григорьевича придётся нарушить и сделать башни боевитее.

До Борисоглебского путники добрались значительно раньше, чем в летнее время сорок седьмого года. Дорога была накатанная. Как перекатились через Волгу — вот и село с чистыми улицами, с домами в весёлых ставнях и наличниках. Дом старосты неподалёку от центра села и от господского дома. Но к усадьбе не было пути, снегом занесло, и Даниил с Иваном не стали его торить, остановились близ дома Авдея. Староста появился тотчас. Он был без шапки, в овчинной душегрее, бегом поспешил к саням, кивая головой.

   — Поклон тебе, боярин Данилушка, поклон, добрый гость Иван. Да вы во двор заезжайте. Али в господский дом поедете?

   — Только у тебя, дядя Авдей, постоим, только у тебя, — проговорил Даниил и, соскочив с козел, обнял старосту. — Эко ты заматерел, Авдеюшка!

   — Да и ты, Данилушка, покряжистей стал. А Иван-то, Иван-то, кряж дубовый, и всё тут!

Иван ввёл лошадей под уздцы во двор, к навесу, где стояли сани и телеги. Староста тут же взялся распрягать коней. Иван достал из саней две сумы с товарами, оружие. Как Авдей освободился, так повёл гостей в дом. В нём было тепло, чисто. Семья прибавилась: жена Елизавета девочку двух годков на руках держала. Когда все поздоровались и гости осмотрелись, Авдей спросил:

   — Уж не беда ли какая в стольном граде?

   — Нет, Авдей, там пока благодатно. А тебе мы урок привезли. Да послезавтра и уедем.

   — Вон как! Ну да про урок потом, а пока мы баньку спроворим. Там всё готово, только дров подбросить. Ты скажи, Данилушка, Фёдор Григорьевич как?

   — При деле, Авдей. Весной тебя проведает как пить дать.

   — Ну и слава Богу.

Хозяйка со старшей дочерью той порой накрыли в горнице стол. Сыновья побежали дотапливать баню. Всё закружилось, завертелось в доме Авдея. И вот уже гостей позвали к столу червячка заморить. Авдей баклагу хлебного первача поставил, «для сугреву по махотке». За встречу предстояло выпить. Даниил и Иван уважили хозяина. Он спросил:

   — Как там хоромы поживают?

   — Слава Богу, отменно. Батюшка с матушкой всё тебя добрым словом поминают, мастеров хвалят.

   — Спасибо, душу согрели. А ты, Данила, ненароком не женился?

   — Оженил меня батюшка, сынок растёт.

   — Видел я тогда, вы хорошая пара с Катериной.

Даниил потупил голову, сказал с трудом:

   — Не дал мне Господь Катю. В полон её увели тем летом, как Москву сгоревшую покинули.

   — А я по осени-то в тот год сего и не слышал. Прости меня, Данилушка, что рану разбередил.

   — Да что там, дядя Авдей. Зарубцевалась уже она. Батюшка с матушкой мне угодили. Добрая у меня Глафирушка.

   — Ну и слава Богу. — Авдей вздохнул. — Жизнь, как река: то омуты, то мели, то перекаты.

Пришёл самый младший сын Авдея Федот, крепкий отрок лет пятнадцати.

   — Батюшка, баня поспела.

   — Ну давайте, браты, сходите в баньку. Бельё позже вам принесут. Оно с той летней поры, привезённое вами, так и хранится.

Даниил и Иван знали прелесть Авдеевой бани и пошли с удовольствием. Иван всё пытался со спины Даниила рубцы от плети смыть. Не удалось.

   — Вот ведь как зверь бил, словно клыками драл.

   — Я уже к ним привык.

Парились и мылись москвитяне долго. И квасного духу с раскалённых речных голышей наглотались, и холодной сытой потешились.

   — Пора и честь знать, — сказал наконец Даниил.

Потом было застолье: обильное, сытное, хмельное. Стерлядь волжскую ели во всех видах. Но вот вспомнили о том, что собирались говорить о деле. Даниил сходил к печи, набрал в загнетке сухих лучинок. Когда Елизавета убрала посуду со стола, он поведал о сути своего приезда в Борисоглебское.

   — Тебе, батюшка Авдей, от Фёдора Григорьевича такой урок. В лес надо поднять мужиков и срубить четыре боевых башни для крепости. А где та крепость будет стоять, пока не знаю. Но башни должны быть в плотах уже к лесосплаву. Понял, батюшка Авдей? И воля на то не только моего батюшки, но и самого царя Ивана Васильевича.

   — Воля государя нам превыше всего. И башни мы спроворим. Ты мне лишь мощь их покажи и промеры. Вижу, лучинки для того взял.

   — Угадал. — Даниил стал раскладывать лучинки. — Все башни на четыре яруса. По низу они четыре на четыре сажени и высота четыре сажени. Это я так считаю, скажешь, когда отвечать будешь. А батюшка делать велел по низу три на три сажени. Так то не годится. Перечу батюшке — мне и ответ держать.

   — Ну смотри, голубчик Даниил, как бы нам шею не намылили.

   — Разве что мне, а ты тут ни при чём. Слушай дальше. Передняя стена у всех башен двойная: для крепости от ядер. А по лицу и по бокам много бойниц для пушек и пищалей.

   — Вот что, батюшка Даниил. Есть у меня бумага для отписок и чернила ярославские орешковые, перо гусиное. Так вы всё на бумаге и изобразите. Вы же оба письменны.

   — Лучше и не придумаешь, батька Авдей. Давай бумагу, давай приклад — изображать будем.

Старались долго. Два листа бумаги перевели напрасно, и только на третьем родилось что-то похожее на боевые башни, какие видел Даниил в Казани и в Арске. Но это творцов не смутило. Передав урок в надёжные руки Авдея, Даниил и Иван отправились спать. И другой день они отдыхали, пока Елизавета собирала им съестные припасы в дорогу, пекла в русской печи лепёшки, колобашки сдобные на мёду. Авдей бычка зарезал, говядины натушил, в глиняные горшки уложил. По зиме-то на прокорм до Казани хватит и останется.

К тому же Авдей не отпустил Даниила и Ивана в дальний путь одних.

   — Ты уж прости меня, сын Фёдоров, но я тебе десять попутчиков отряжаю. Они люди бывалые, в Казань не раз ходили с товарами, знают, что к чему.

   — Докуки мы тебе привезли, — заметил Даниил.

   — Мы все люди служилые у твоего батюшки, потому о докуке и речи быть не может. Помни: казанцы народ дотошный, хитрый, враз вас отметят. А в куче-то и затеряетесь.

   — Ладно, не буду тебе перечить, коль нам во благо.

   — Во благо. Они и товар свой помогут продать. У них и черепок от корчаги в цене, — усмехнулся Авдей.

Крещенские морозы ещё не сошли, деревья по ночам стреляли. Но нашим путникам мороз был не Страшен: овчинные полушубки, тулупы до пят. Шапки у кого бобровые, у кого лисьи — ночевать на снегу можно. Кони — шесть пар и один запасной — попонами укрыты. Можно и в путь. Авдей проводил Даниила до Волги, сказал на прощание:

   — Ты не беспокойся, сын Фёдоров. Урок твоего батюшки выполним. Лес у меня в бунтах есть. Завтра же, помолясь, и ударим в полсотни топоров.

   — Спасибо, дядя Авдей, надеемся на тебя.

Они похлопали друг друга по спине и расстались. Сани Даниила шли четвёртыми. За ними — ещё две упряжки. Все десять «купцов» вооружены. Под руками топоры, сабельки в сено спрятаны; три лука с колчанами стрел, тоже под боком... Вот уже Борисоглебское скрылось в синей дымке, а впереди неоглядный санный путь по Волге. Путникам предстояло одолеть шестьсот вёрст с гаком. До Нижнего Новгорода прошли версты с двумя ночёвками. В Нижнем Новгороде остановились на постоялом дворе. Мужик Касьян, матёрый крепыш, за вечерней трапезой сказал Даниилу:

   — Вот и кончается наше мирное житье. Ещё в Макарьеве завтра спокойно поспим. А там держи ухо востро.

   — Что так, Касьян? — спросил Даниил.

   — А то, что тамотко дальше черемисы вольничают. Ватажками ходят в разбой. Но, когда мы скопом идём, они побаиваются.

   — А ежели вдвоём?

   — Не, батюшка Адаш, не миновать разбоя. Нападут.

   — Выходит, Авдей далеко смотрел?

   — Знамо. Он всегда далеко смотрит. Светлая голова.

В Макарьеве, вёрст за шестьдесят от Нижнего Новгорода, Даниила предупредил сам хозяин постоялого двора:

   — Скажи своим мужикам, барин, чтобы за деревней Разнежье топоры и стрелы приготовили. Там черемисы вовсю вольничают. Ихняя земля рядом, вот и разбойничают.

   — А миновать их можно?

   — Не знаю как, разве что дождаться дозора из Васильсурска. С ним и поедете спокойно куда вам нужно.

   — А когда он придёт к вам?

   — По-всякому бывает: может, через неделю, а может, и через две.

   — Мы столько ждать не станем. Придётся уповать на Бога.

   — Одно на это скажу: на Бога надейся, а сам не плошай.

Слушая хозяина постоялого двора, Касьян молчал. Он-то знал повадки луговых черемисов. Они открыто на разбой не выходили, ежели путников более десяти, боялись. Но без добычи они никогда не уходили. А как они брали свою добычу, и Касьян и его спутники умалчивали. Суеверны были, страшились накликать беду и потому, переночевав в Макарьеве, помолясь, двинулись в путь, к порубежью русской земли, коя вскоре же за Макарьевым и кончалась. Так уж повелось в Борисоглебском: всегда ему доверяли быть ведущим. На этот раз он сел в сани с непривычным для себя волнением. Первые вёрст двадцать причин для волнения не было. Справа и слева тянулись пустынные, засыпанные снегом берега. Изредка, далеко на взгорье виднелась деревенька. Касьян знал названия этих деревенек чуть ли не до самой Казани. Вот на взгорье прокатилась мимо деревня Бор, потом потянулось село Великовское. Под Бармином волнение Касьяна возросло, может, потому, что за этим селом на левом берегу Волги была раскидана деревня Разнежье и за ней что-то должно было случиться. Так показалось суеверному Касьяну. В паре с ним ехал его сын Кирьян, и отец сказал ему:

   — Киря, достань-ка лук и стрелы. Как сосна одинокая появится, так стреляй в неё.

Касьяну чудилось, что там живёт злой дух. Сосна стояла очень близко от берега, от неё к самому льду подступал густой кустарник с тропами к реке. Когда Касьян увидел сосну, то погнал лошадей во весь опор. Мужики знали причину этой гонки и тоже погнали лошадей рысью. Они положили стрелы на тетивы луков и приготовились стрелять. Вот сосна рядом и в её крону полетели стрелы. А оттуда вылетела только одна стрела, и она попала в шею коня второй санной упряжки. Конь сделал ещё несколько шагов и рухнул. Странным Даниилу показалось то, что среди костромичей не возникло никакой паники. Обоз остановился, кто-то деловито освободил убитого коня от сбруи, кто-то подвёл запасного коня, его поставили к саням, надели сбрую, и не прошло нескольких минут, как обоз на рысях ушёл от того места, где «духи» черемисов получили с русских купцов дань за то, что въехали на их землю. Когда уже близко был Васильсурск, к Даниилу в возок сел Касьян и сказал как-то обыденно:

   — Вот так всякий раз, как подъезжаем к этой колдовской сосне. Прилетит одна стрела — и нет коня.

   — А почему так, Касьян? — поинтересовался Иван.

   — Дух питается кониной и берёт с путников дань. Тут уж ничего не поделаешь, как ни берегись.

   — И слава Богу, что только коня берёт, значит, милосердный дух, — заметил Даниил с улыбкой. — А дальше как, Касьян? Будут у нас ещё потери?

   — То одному Богу ведомо. Надеяться надо, что обойдётся.

Вскоре земля черемисов осталась позади. Въехали в пределы Чувашии. В Чебоксарах остановились. Продавали свои товары. Борисоглебские мужики вынесли на продажу деревянные, искусно вырезанные, красивые ложки, половники. Даниил пошёл по торгу праздно. А Иван с Касьяном унесли на продажу нитки и иголки. Торг был многоязычным, как в Казани. Тут было сборище купцов со всей Волги. В ранних сумерках борисоглебцы вернулись на постой. Делились своими успехами на торге. Самыми удачливыми оказались Иван и Касьян. Даниилу повезло больше других. Он узнал, что Казанская орда ушла в Ногайские степи, не поделив что-то с ногаями. И надо думать, размышлял Даниил, сейчас самое время появиться в Казанской земле русским купцам и не ходить в Казань, а лишь побродить по берегам Свияги, в ближних к Волге селениях.

Прошло ещё три дня пути. На ночлег останавливались только для того, чтобы дать отдых коням. И вот наконец в последний январский день обоз Даниила въехал в село Нижние Вязовые. А от него уже пешком можно было пройти на Свияжский мыс, что возвышался над рекой Свиягой, впадающей в Волгу. Да и над Волгой этот мыс господствовал. До Казани от него двадцать или чуть больше вёрст. Сразу за мысом в излучине находилась Введенская слобода. Даниил понял так, что если пойдёт на торг в Введенскую слободу пешком, то как раз из Нижних Вязовых попадёт на Свияжский мыс, пройдёт его поперёк и попадёт в слободу. И всё увидит, ощутит ногами то, что нужно.

Ночь в Нижних Вязовых Даниил провёл беспокойно. Волновался и опасался, как бы что-либо не помешало выполнить задание Разрядного приказа. Утром Даниил и Иван собрались чуть свет и хотели уйти одни. Но Касьян остановил их:

   — Так нельзя, сын Адашев. Идёмте кучно. Нас тут знают многие, и мы никому в диво не будем.

И восемь русичей, нагрузившись товарами, отправились в Введенскую слободу. Вот наконец позади река Свияга. За нею сразу крутой подъём на плоскую возвышенность. К Введейской слободе ведёт наезженная дорога. Шли по ней с версту, и, как показалось Даниилу, половина пути по мысу была пройдена. Даниил всех остановил, сам отправился тропой к Волге. Но Касьян увязался за ним.

   — Ты уж прости, сын Адашев, без меня тебе несподручно будет. Мы идём смотреть, как на Волге в устье Свияги стерлядь ловится в зиму. Там, под мысом, рыбаки должны сидеть. Видишь, сколько троп туда ведёт?

   — Выходит, знатное там место, — заметил Даниил.

   — Первостатейное, — ответил Касьян.

Прошли ещё с версту, и стал открываться вид на Волгу. В ясной зимней синеве они увидели мечети Казани, стоявшие близ царского двора на холмах.

   — Эко, право, простор-то какой. А ведь двадцать вёрст.

   — То-то и оно.

Они вышли к обрыву. Там, на льду Волги, было много рыболовов. Но что это? Двое из них поднялись. В руках у них луки, они торопливо кладут стрелы на тетивы.

   — Ложись, боярин! — крикнул Касьян и повалился на Даниила, прижав его к заснеженной земле.

Стрелы пролетели над ними и упали в снег.

   — Уходить надо. Чужаков в этом месте не жалуют.

Касьян прополз сажен пять и встал. Даниилу тоже пришлось преодолеть этот путь ползком. Вскоре они вернулись к своим и, не проронив ни слова о том, что в них стреляли, отбыли в Введенскую слободу. Вернулись они в Нижние Вязовые к вечеру, продав половину товара. За вечерней трапезой Даниил сказал:

   — Завтра в полдень мы уедем. А с утра по речке Свияге пройдёмся до устья.

Все приняли это с удовольствием. Сам Даниил считал, что лучшего места для крепости не сыщешь в округе. Оно было ключом к правобережью Казанского царства.

Утром, купив запасного коня и прокатившись на нём по Свияге, костромичи и москвитяне отправились в обратный путь. Даниил был доволен поездкой и теперь на досуге вспоминал родной дом на Сивцевом Вражке, сына Тарха и уже овладевшею его сердцем Глашу.