Весь конец сентября Даниил не покидал позиций Большого полка. Здесь день и ночь шла подготовка к штурму. В Аталыковы ворота должны были первыми ворваться воины князя Михаила Воротынского. Он распорядился придвинуть туры всего полка к самому рву, и теперь между крепостной стеной и русскими позициями был только ров в три сажени шириной и около семи сажен глубиной. Такой ров было нелегко одолеть, и по ночам его заваливали землёй, поднося её с поля в рогожных кулях. Туда же валили порубленный кустарник, деревья, брёвна — всё, что заполняло глубину. И на этих работах трудились пушкари Даниила. Каждую ночь половина наряда уходила ко рву, в поле, все таскали землю. Прохор каждый раз приносил по два куля и ещё смеялся: «Маловаты они».

Русским воинам доставалось в ночные часы от татар. Они были так близко к стене, что, заметив у рвов «тень», стреляли в неё из луков и поражали своих врагов. Татар приходилось пугать огнём из пищалей.

Если ночью Даниил был у рвов со своими воинами, то днём он поднимался на башню Ивана Выродкова и наблюдал оттуда за казанской стороной. Но город всё-таки просматривался с башни плохо, были видны лишь крыши домов. Зато на крепостных стенах Даниил видел всё, в том числе пушки. Но последнее время казанцы почти не стреляли: видимо, у них было неважно с пороховыми зарядами, с ядрами. Может, они берегли их на случай штурма, размышлял Даниил. «Да хорошо бы в башне положили свои пороховые запасы. То-то грохнет», — веселился он, когда осматривал крепостные стены.

В эти дни Даниил не забывал побывать на берегу Волги против Казани. С верховьев Волги, по Москве-реке, по Оке, из городов и из стольного града шли и шли к Казани суда со всем тем, в чём нуждались полки. Прибывали грузы и для Даниила: то новые пушки доставят, то ядра и пороховые заряды, фитили. Оказалось, с наступлением штурма у пушкарей Даниила не будет ни в чём недостатка. Всем были обеспечены пушкари, даже с прокормом у них было посытнее, чем у стрельцов и лучников. Так ведь с пустым животом пушки не потягаешь с места на место, и потому пушкарям подбрасывали лишний воз пищи, с тем, чтобы они лучше и веселее управлялись со своими делами.

Однако, готовясь к штурму, русские полки прозевали очередную вылазку татар, и по этой причине Большой полк понёс значительные потери. Эта вылазка была отчаянной и походила на действия обречённых. Они, пешие, ворвались на позиции Большого полка. Им всего-то надо было одолеть из крепости за линию туров не больше пятнадцати сажен. И завязалась упорная сеча. Сам воевода Михаил Воротынский бросился в гущу боя и был бы убит, если бы не крепкая кольчуга. И всё-таки он получил две раны на лице. Воеводу Петра Морозова вынес с поля сечи полуживым пушкарь Прохор. Даниил был в это время в башне и сам стрелял из пушки по выбегавшим из ворот татарским воинам. И весь его пушечный наряд палил по городу. Ядра уже разрушали стены, ворота. Ратники передового полка захватили Арскую башню. Всё походило на начало штурма. Татары сами подожгли подъёмные мосты и о вылазках уже не помышляли.

Близился решительный день приступа. Наступил всенародный праздник православных христиан — день Покрова Пресвятой Богородицы. В русском стане царило большое оживление. В полотняных храмах архистратига Михаила, Христовой мученицы Екатерины и чудотворца Сергия прошли молебны. И в этот же день было получено повеление государя приступить 2 октября к последнему штурму Казанской твердыни. Но, отдав такое повеление, царь Иван Васильевич в последний раз послал своих уполномоченных вести переговоры о мире. Он не хотел, чтобы завтрашний день унёс жизни десятков тысяч русичей и казанцев. Выборными от царя на переговоры шли татарские посланцы от горных людей правобережья. Шли они во главе с Камай-Мурзой. Подойдя к Аталыковым воротам, Камай-Мурза возвестил: «Слушайте, слушайте, казанцы! Русский государь гнев свой отдаёт и не сделает казанцам никакого лиха, если они согласятся бить ему челом и выдадут изменников!»

   — Не бьём челом! — кричали в ответ со стен казанцы и пускали в Камай-Мурзу стрелы. И были слышны новые голоса: — На стенах Русь, на башнях Русь! Так что ж? Мы все другую стену установим. И все помрём или отсидимся!

Наступила последняя ночь. В главный подкоп вкатили сорок восемь бочек пороха. Поставили фитили. Даниил и Эразм были вместе с минёрами: ведь им отвечать, ежели взрыв не произойдёт. И вот прорезался рассвет. Даниил и Иван Пономарь сели на коней и помчались ко второму подкопу, подведённому к угловой башне, стоявшей на стыке южной и восточной стен. Там, в пролом после взрыва, пойдёт отряд царевича Шиг-Алея. Проверив закладку заряда, фитили, Даниил и минёры покинули подкоп. Воевода поехал к шатру Шиг-Алея. Тот стоял рядом с шатром и смотрел на восход солнца. И в это время у Аталыковых ворот раздался мощный взрыв, в воздух взлетели брёвна, люди, земля. Ещё не осели тучи гари и пыли, как прогремел взрыв неподалёку от шатра Шиг-Алея. Взрывная волна сорвала шатёр, в воздух, как и у Аталыковых ворот, взметнулись брёвна, орудия и всё, что было на стенах и в башне.

   — Путь в Казань тебе, царевич Шиг-Алей, открыт, — сказал Даниил.

Следом за взрывами ударили по городу все сто пятьдесят пушек. Даниил с Иваном скакали от одного орудия к другому и подбадривали пушкарей:

   — Поддайте! Поддайте! Не жалейте ядер и зарядов!

Огонь вылетал из восьми бойниц башни Ивана Выродкова.

Оттуда же били по городу из пищалей стрельцы. И двинулась на штурм пешая рать. Большой полк Михаила Воротынского первым ворвался в город и на стены крепости. Ратники заполонили улицы. Казанцы стреляли по ним уже из окон домов. Вслед за воинами Большого полка в город вломились воины Шиг-Алея. А их подпирал царский полк. Государь послал своих удальцов не только для того, чтобы бились с казанцами, но и для того, чтобы не допустили грабежа горожан. Но им всё-таки пришлось вступить в сечу, потому как татары не отдавали без боя ни одного дома, ни одной улицы, ни одного переулка.

Даниилу важно было знать, как идут дела у его пушкарей на других участках наступления, и он поскакал с Иваном Пономарём по кругу от орудия к орудию. Они побывали на позициях передового полка, ертаула и сторожевого полка, которые тоже пошли на штурм. Пушкари всюду сумели разбить ворота, сделать проёмы в стенах. Но, когда к ним приблизились русские воины, стрелять из пушек стало опасно. Иван подсказал Даниилу заманчивую идею:

   — Может, нам идти вместе с ратниками в город?

   — Да я бы с радостью послал туда пушки, но сам знаешь, там для них нет простора. Давай посмотрим, как идёт дело на позициях левого полка. Там что-то тихо.

Они прискакали на позиции этого полка и были удивлены, что он ещё даже не пытался идти на штурм.

   — В чём дело? — спросил Даниил своих пушкарей.

   — Дак речка Булак препона: топь, гниль, хуже болота. Потому мосты наводят, — ответил борисоглебский Касьян.

   — Продолжайте бить по стенам, делайте проломы, — велел Даниил своим пушкарям.

Обскакав по кругу всех пушкарей и подумав, что они в день штурма выполнили свою задачу, Даниил решил, что ему надо побывать в городе. Сбив небольшой отряд из пушкарей, большей частью из борисоглебских, Даниил вместе с Иваном повёл их в Казань. Вначале Даниил думал посмотреть, понадобятся ли в городе пушки, но на поверку вышло, что там им нет дыхания и простора. Улицы были забиты воинами, которые теперь штурмовали дома. Многие воины шли за своими тысяцкими и воеводами, пробиваясь к центру города — к царскому дворцу. Близ главной мечети, где вёл службу сам верховный муфтий Куль-Шерифмолны, Даниил услышал удары таранов и повёл своих воинов к мечети. Возле неё шло настоящее сражение. Мусульмане защищали свою святыню и дрались с отчаянием обречённых. Но слишком много было наступающих, и защитники мечети вынуждены были отступить в неё и закрыли врата. Русские воины уже пробивали их таранами. Муфтий ещё призывал мусульман биться с неверными, но они, охваченные паникой, искали спасения. И, пока воины протаранивали ворота, казанцы подземным переходом покинули мечеть и оказались в конюшнях на царском дворе.

Близ хана Едигера, укрывшегося на царском дворе, собралось более двух тысяч воинов. Среди них был храбрый князь Харыбай. Он подошёл к хану Едигеру и произнёс:

   — Царь и повелитель, у нас есть лишь одно спасение: лес. Я поведу тебя и воинов к нему. — Он приказал своим воинам открыть ворота на хозяйственный двор и позвал за собой Едигера: — Идём, мой царь, там наше спасение.

Но едва татары покинули царский двор и через хозяйственный двор вышли в узкую улочку, как впереди у них очутился заслон. По улочке воины сторожевого полка, которых вёл князь Андрей Курбский, гнали защитников крепостной стены северной стороны. Князь Харыбай врезался в гущу отступающих воинов и вместе со своими нукерами попытался пробиться через ряды ратников Курбского. Но Харыбаю не удалось прорваться к лесу. В это время в спину казанцам ударили ратники царского полка, и хан Едигер со своими воинами оказался зажатым с двух сторон.

Вскоре плотная толпа татар стала на глазах таять. Казанцы просачивались во дворы, в дома и оттуда бежали, мчались к проломам крепостной стены, чтобы добраться до леса и скрыться там. Когда же близ хана Едигера не стало храброго Харыбая, кто-то из вельмож побежал навстречу русским и закричал:

   — С нами царь Едигер, и мы сдаёмся на вашу милость!

   — Давай сюда хана Едигера! — ответил воевода боярин Пётр Морозов.

   — Возьмите его сами, вот он! — И вельможа показал на Едигера.

Однако окружавшие хана нукеры не были намерены сдаваться в плен, они вскинули сабли, готовые к сече. Воины царского полка и отряда Андрея Курбского двинулись навстречу друг другу, и ряды нукеров таяли и таяли вокруг Едигера. А он уже смирился со своей участью и ждал пленения как избавления от всего того, что выпало на его долю в Казани.

Покинув хана Едигера, тысячная толпа казанских воинов добралась-таки до городских ворот, до проломов в крепостных стенах и вышла на позиции полка правой руки, который уже дрался в городе. Однако пушкари Даниила Адашева оставались на месте. Пятнадцать пушек стояли почти рядом, нацеленные на ворота крепости и заряженные, лишь фитили поднеси. Пушкарь Кирьян, богатырь под стать Прохору, увидев бегущих татар, крикнул:

   — Бейте их! Бейте!

И полетели в набегающих ядра. Одни метнулись к реке Казанке, другие бежали вдоль крепостных стен. А из ворот выкатывались новые волны, и пушкари едва успевали заряжать пушки, сделать выстрелы, чтобы не подпустить татар близко. И всё-таки татарские воины пошли напролом. Они добрались до пушкарей, и завязалась схватка. Кирьян бился мечом, и к нему никто не мог подступиться: он рубил направо и налево. На помощь пушкарям подоспели воины разведывательного полка Семёна Микулинского. Это был резерв князя, и он выполнил свою роль. Татары уже не думали о сече, только о спасении бегством. И сотни три татарских воинов успели-таки скрыться в зарослях кустарников, в лесу. Их никто не преследовал.

А бой по городу продолжал кипеть. Полк левой руки ещё не захватил крепостную стену на своём участке. Тому мешали топкие берега речки Булак. Её пришлось чуть ли не всю замостить, и вели ратники работы под обстрелом со стен. Стрельцы сбивали татарских лучников с них, но на место убитых появлялись живые, и бой не утихал ни на минуту. Наконец часть полка левой руки ворвалась в угловой пролом, где была взорвана башня, и воины поднялись на стены, навязали врагу бой и вскоре очистили их. Полк левой руки вошёл в город, и князь Михаил Глинский повёл его на штурм улиц.

В центре города бои шли за каждый дом. Даниил Адашев со своими пушкарями добрался наконец до подворья князя Епанчи из Засеки. Видел он это подворье с башни князя Шемордана, и оно было похоже на малую крепость с заплотом из брёвен, с помостом вдоль стен. Конечно, Даниилу с его полусотней воинов ничего бы не удалось сделать, если бы не подоспела тысяча воинов ертаулов Семёна Микулинского. Разведчики нашли брёвна и, протаранив ими ворота, вломились во двор. Отряд Адашева вошёл следом, и Даниил повёл его к чёрному входу палат Епанчи. Там он увидел огромное скопление женщин, у многих на руках были дети. В дверях женщины давили друг друга, стремясь прорваться в дом. Даниил был озадачен. Он никогда не думал воевать против женщин. А они, увидев русских, заголосили, закричали, замахали руками, словно прогоняли докучливых посетителей со двора. Даниил спросил Ивана:

   — Ну что будем делать?

   — Да не надо их трогать, пусть себе стоят.

   — Но ведь нужно проникнуть в дом! Там могут быть татарские воины!

Даниил и Иван вернулись к главному крыльцу и увидели, что русские воины ломают двери. Им это вскоре удалось, и они проникли в дом. Даниил поспешил за ними и каково же было его удивление от того, что он увидел. В большом зале сидело на полу с грудными младенцами на руках не менее двухсот женщин. Они со страхом глядели на русских воинов и, как заметил Даниил, посматривали на лестницу, ведущую на второй ярус. Он тихо сказал Ивану:

   — Здесь что-то не так. Женщины уверены, что мы их не тронем, но сами что-то скрывают.

И вдруг в середине зала поднялась женщина с ребёнком на руках. Лицо её было скрыто чадрой. Шагая через ноги и плечи сидящих женщин, она двинулась к Даниилу и Ивану. Её пытались остановить, хватали за подол, она отбивалась одной рукой, но шла и шла. И Даниил шагнул ей навстречу, протянул руку и вывел из толпы сидящих женщин; она неслышно сказала ему:

   — Я русская полонянка, а за моей спиной все татарские женщины. Нас пригнали сюда утром, и мы сидим здесь под страхом смерти. Там, наверху, сотни две нукеров, и они ждут ночи, чтобы уйти отсюда.

Даниил видел дом Епанчи и понял, что наверху могут спрятаться и три сотни воинов, если это нукеры, если идти на них с боем, то они будут драться до последнего. Они ринутся вниз, пытаясь уйти из дома, и устроят сечу среди женщин. У нукеров нет жалости к этим женщинам, даже если среди них есть сёстры, матери, жёны этих воинов. Времени долго думать не было, решение должно родиться сразу, и Даниил отважился идти к нукерам на переговоры один. Он потянул женщину за руку, приблизил её к Ивану и сказал:

   — Береги её. — Обратился к воинам, стоявшим в сенях: — Я иду на мирные переговоры.

Но едва Даниил сделал несколько шагов через ноги сидящих женщин, как с лестницы прилетела стрела и в ладони от сердца впилась ему в кольчугу под левой рукой. Это было жестокое предупреждение. Даниил понял, что мирным переговорам не быть. Всё-таки он крикнул по-татарски:

   — Я русский воевода и иду к вам с миром! Не стреляйте!

   — Мы тебе не верим! Пусть придёт сам русский царь!

   — Его нет в Казани. Но есть царь Шиг-Алей.

   — Он нам не нужен.

   — Чего же вы хотите?

   — Чтобы вы покинули наш юрт!

   — Того не будет, пока ваш юрт не присягнёт на верность России.

   — Присягнём или нет, ты этого не узнаешь.

Мгновение — и Даниил присел. Стрела пролетела над ним.

Даниил выпрямился.

   — Так нельзя. Я же беззащитный пред вами.

   — Гяур, ты должен умереть!

Но в сей миг прогремел выстрел из пищали, и с лестницы упал человек. За спиной Даниила раздался голос князя Семёна Микулинского:

   — Адашев, не играй с огнём! Иди сюда!

Даниил вернулся в сени, которые с лестницы на второй ярус не просматривались.

   — Но что же делать? — спросил он князя.

Семён Микулинский только что подошёл к дому князя Епанчи, но сразу разобрался в том, что здесь происходит.

   — С ними надо поступить так, как они поступили со своими женщинами. Жестоко, но с нашей стороны это будет справедливо. Иди за пушками, кати пяток. Поставим и расстреляем их!

   — А женщины?

   — Иди-иди, а с ними я разберусь...

Даниил послал Ивана Пономаря за пушками к ближним воротам.

   — Давай, Ваня, быстро к Аталыковым воротам и пять пушек на двор...

   — Исполню, воевода, — ответил Пономарь, сел на коня и поскакал.

Даниил в это время осматривал палаты князя Шемордана. Жалел, что не суждено с ним встретиться. Его казнили ещё при малолетнем хане и ханше Сююн-бике. Теперь вот и палаты его, самые красивые в Казани, могут разрушиться, потому как там тоже засели казанцы.

Той порой князь Микулинский распорядился пушками быстро и просто. Он взял лестницу на второй ярус под прицел пищалей, запустил двести своих воинов в зал, кои часть женщин вынесли на руках, часть вывели, и уже через десять минут зал был пуст. Прогнали женщин из поварни, из камор — весь низ был очищен от них. Велели им сидеть в углу двора. И вот появились конные упряжки с пушками. Их поставили в ряд по заплоту у ворот так, чтобы те, кто засел в доме, не могли достать их стрелами, но видели, как пушкари заряжают пушки, подносят к ним фитили. Когда всё было готово, князь Микулинский сказал Даниилу:

   — Теперь за тобой слово, Адашев. Пушки-то ведь твои.

   — Спасибо за доверие, князь-батюшка.

Даниил подошёл к пушкарям.

   — Касьян, — сказал он наводчику первой пушки, — посмотри на светёлку. Красивая она?

   — Красивая, воевода.

   — А есть в ней кто?

   — Чую, как в улье пчёл. И жалами целятся.

   — Снеси эту светёлку!

   — Так это мы за милую душу. — Он крикнул брату: — Эй, Киря, давай в две пушки по окнам светёлки!

Касьян склонился к пушке, поправил её, чтобы выстрелить вверх, и поднёс фитиль. Раздался выстрел.

Ядро пробило светлицу. Тут же прозвучал второй выстрел, и в светлице стало что-то рушиться, заваливаться.

   — Пушкари, навести по окнам второго яруса! — распорядился Даниил.

   — Так держать, — подсказал Даниилу князь Микулинский.

   — А по-иному и не быть, — отозвался Даниил и добавил: — Молвил ты, князь-батюшка, что последнее слово за мною. Вот и пойду, донесу его до обречённых.

В Казани уже наступила тишина. На царском дворце взметнулся стяг Русского государства. В городе не было слышно выстрелов пищалей, пушек, лишь кое-где раздавались крики, звон сабель: русские штурмовали последние дома, занятые казанцами. Даниил шёл в этой тишине по двору, вымощенному камнем, и его шаги гулко звенели. Он подошёл к окнам, одно из которых было полуоткрыто.

   — Воины славной Казани, нукеры, последний раз призываю вас сдаться на милость царя-батюшки всея Руси. Пушки заряжены, смотрят на вас. Вы слышали предупредительные выстрелы. На размышления вам счету до ста. Или сдаётесь, или мы стреляем. Раз, два, три, четыре, пять...

В это мгновение окно распахнулось, и в Даниила выпустили стрелу из лука. Но стрелка, очевидно, подтолкнули, и она улетела в сторону.

   — Даниил, остерегись! — крикнул князь Микулинский.

К Адашеву бежал Пономарь, чтобы защитить его своей грудью. А Даниил продолжал считать:

   — Восемьдесят один, восемьдесят два, восемьдесят три...

Вновь распахнулось окно, и показался человек с белым платком в руке.

   — Выходите по одному! — крикнул Даниил.

   — Но мы хотим знать, будут ли нам сохранены жизнь и свобода?

   — Царь вас помилует, как миловал Тюбяк-Чекурчу и Шиг-Алея. Счёт окончен, выходите!

   — Мы выходим, — последовал ответ.

   — Ертаульцы, к крыльцу! Встать по обе стороны! Да заднее крыльцо перекройте! — крикнул своим воинам Микулинский.

И тотчас человек тридцать побежали исполнять волю князя. Все во дворе замерли. Минуты тянулись, как вечность. Но вот показался первый нукер — высокий, сильный воин — с платком в руке. В другой руке он держал саблю, которую бережно положил на землю. Появился второй, третий, четвёртый воин. И пошли, пошли... Многие бросали сабли со злостью, и не было в глазах смирения. Они ещё надеялись отомстить гяурам. Вышли из палат князя Епанчи из Засеки триста сорок три воина отборной гвардии хана Едигера. Они сдались потому, что знали: хан Едигер пленён. В разбитой светёлке воины Микулинского нашли семь трупов.

   — Вот и всё, князь-батюшка. Моё слово прозвучало, — сказал князю Микулинскому Даниил.

   — Ты настоящий воевода, — только и ответил князь. — Веди же их к царю. Это твоя добыча.

   — Уволь, князь-батюшка. Мне надо к пушкам мчать, — проговорил Даниил, а сам, пройдя вглубь двора, где тесной толпой стояли женщины, сказал им:

   — Идите по домам. Ничьей власти над вами нет.

Казань погружалась в сумерки. Где-то в стороне Аталыковых ворот что-то горело, оттуда несло смрадом. Всюду на улицах были русские воины, и они не знали, что делать: всё так неожиданно завершилось. Даниил с Иваном ехали по городу и оба молчали. Лишь когда услышали, как один воин сказал другому: «Щей бы сейчас с белыми грибками похлебать да к бабе под бок — вот сладость!» — Даниил нервно засмеялся и воскликнул:

   — Ванюша, а ведь мы одолели сильного ворога!

   — Одолели, побратим. Теперь бы и правда к щам поближе, — отозвался Пономарь.

Позже русские историки писали: «Итак Казань взята, взят этот беспокойный татарский юрт, положен конец этой страшной соседке! Дорого поплатилась она за всё зло, которое в продолжение целого века наносила нашему отечеству... Велика была радость войска и, особенно, молодого царя, когда они увидели, что страшные шестинедельные усилия их увенчались наконец таким блестящим успехом».