Орлы и звёзды

Антонов Александр

Всё началось с Ольги. Не приди ей в голову блажь фотографироваться на ночь глядя, глядишь, Провидение выбрало бы для своих целей кого другого. А так, невозможно яркая вспышка от китайской «мыльницы» вырвала из тьмы лица трёх друзей: подполковника милиции Михаила Жехорского (Шеф), сотрудника ФСБ Николая Ершова (Ёрш) и бывшего спецназовца Глеба Абрамова (Васич). Был ещё дальний звук колокола и Ольгино предчувствие. А своим предчувствиям боец отряда спецназа ВВ МВД с боевым псевдонимом Ведьма привыкла доверять. И не напрасно…

Через некоторое время, все четверо, но каждый своим путём, оказываются в Петербурге в канун Февральской революции 1917 года. Перед ними стоит нелёгкая задача: ни много, ни мало, изменить ход российской истории.

 

© ЭИ «@элита»

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

 

 

Часть первая

 

Глава первая

МИХАИЛ

Большим любителем попусту разбрасываться бранными словечками Васича не назовёшь. Но когда джип, пытаясь разминуться с очередной неудобиной, слегка приложился днищем о твердь земную, с его губ – к вящему восторгу нашему – сорвалось короткое определение, коими так богата ненормативная русская лексика.

– Нет, ну как они тут ездят? – понимая, отчего нам так весело, и как бы оправдываясь, произнёс Васич.

– Так они тут и не ездят, – педалируя на слове «тут» сказал Ёрш. – Они подобные места сбоку объезжают. Видишь, колея между сосен?

– Была охота борта царапать, – пробурчал Васич.

Я в этой шутливой перепалке участия не принимал. Будучи самым старшим в компании, а значит самым мудрым, резонно полагал, что так скорее сберегу язык от случайного прикуса.

Миновав последнюю колдобину, джип покатил по относительно ровной дороге и вскоре въехал через гостеприимно распахнутые ворота на территорию того самого, надо полагать, приготовленного Васичем для нас (меня и Ерша) сюрприза. Не обращая ровно никакого внимания на заливающуюся оповестительным лаем шавку – чай опытная, чай сама под колёса не полезет – Васич не спеша подрулил к деревянному двухэтажному странного вида строению. Дом не дом? Лабаз не лабаз? Наш «коняга» всхрапнул и затих, а мы дружно покинули салон, с удовольствием разминая слегка обленившиеся за поездку ноги на коротко стриженной зелёной травке. Окрест глазу приятно, свободно дыханию и душе радостно. Покинутый утром город последние дни был обласкан солнышком, решившим на исходе Бабьего лета порадовать новосибирцев крайним теплом. Здесь было иначе. Толи от того что солнышко пряталось за кронами ещё не до конца сбросивших листву деревьев, то ли, и даже, скорее всего, от стылого дыхания могучей сибирской реки, мы, не сговариваясь, подтянули молнии на куртках под подбородки. Взгляд направо, взгляд налево: ели, посаженные в два ряда, берёзы, растущие по своему усмотрению, промеж них одноэтажные щитовые домики – и у меня сложилось чёткое представление о свойстве заявленного Васичем сюрприза: сие есть база отдыха, каких немало понастроили в советские времена по берегам Оби крупные новосибирские заводы. Интересно, чьё это сейчас? Осталось за сумевшим выжить заводом, или прихватизировано ушлыми молодцами в лихие постперестроечные годы? Я стал искать глазами новорусские приметы, что-нибудь яркое, крикливое, лезущее в глаза. Ничего такого не обнаружил – вокруг одна гордая бедность: скромно, чисто, опрятно – и порадовался: есть, где ещё отдохнуть простым работягам. Но почему тогда база почти пуста? Мелькнувшие в отдалении мужики, оба два, волокли куда-то доски и на отдыхающих походили мало. До верного решения оставалось полшага, когда ход моих мыслей был прерван появлением рядом с джипом нового персонажа. Мужчина, несущий на лице лёгкую улыбку, одетый, как и мы, в камуфляж, обменялся с Васичем крепким рукопожатием, после чего переадресовал улыбку мне и Ершу.

– Знакомьтесь, – открыл церемонию представления Васич, – наш радушный хозяин, Павел Иванович… Михаил Макарович, – это, стало быть, я… – Николай Иванович, – это, стало быть, Ёрш.

Рукопожатие Павла Ивановича было крепким, но без зажима; так, на мой взгляд, должны здороваться все нормальные мужики.

– Пойдёмте, я покажу вам домик, – поманил нас за собой Павел Иванович. – Выбрал для вас самый лучший из незанятых.

– А что, есть занятые? – удивился я.

– А почему нет? – в свою очередь удивился Павел Иванович.

– Так ведь тихо… – Сказал и тут же смутился наивности сказанного. Друзья хихикнули, – будто сами думали иначе – а Павел Иванович – спасибо ему за это! – лишь улыбнулся слегка.

– В двух домиках живут любители рыбалки. Они сейчас на реке, потому и тихо. А шумно здесь бывает в сезон и по выходным. Если задержитесь – увидите. А вот и ваш домик!

Строение приютилось под боком у огромной ели. Крыльцо под навесом во всю ширину стены. Рядом с дверью мангал.

– Я его специально для вас принёс, – отпирая ключом дверь, пояснил Паша (буду звать его так, а то, пока дождусь брудершафта, о «Павла Ивановича» язык сотру).

Внутри домик был поделён на две половины, разделённые перегородкой с широким проёмом посередине. Слева от двери стоял небольшой холодильник, справа громоздился стол, украшенный двухкомфорочной газовой плитой, от которой тянулся шланг к стоящему на полу большому ярко-красному баллону. Полки в полстены с нехитрой кухонной утварью и ведро под воду на полу. Ещё были замечены два табурета, а третий виднелся за проёмом, сразу перед тумбочкой, за которой тускло отсвечивало стёклами окно, а по обе стороны располагались двухъярусные нары.

– Умывальник на улице, колонка там же, удобства за оградой. Располагайтесь, а я пока за постельным бельём схожу, – направился к двери Паша.

– А я машину переставлю, – устремился следом за ним Васич.

Ну а мы с Ершом, не сговариваясь, – дело привычное – принялись накрывать на стол. Вскоре с улицы послышался нарастающий шум мотора, который достиг максимального рыка где-то справа от домика. Джип Васича пару раз торжествующе взревел, потом обиженно тявкнул и умолк. Сам Васич появился через минуту и одобрительным кивком отметил наши приготовления. А вот и Паша с тремя комплектами постельного белья. Косит взглядом на стол, кладёт бельё на кровать и ничего не успевает сказать поперёд баска Васича:

– Как насчёт лёгкого фуршета «за встречу»?

Вопрос адресован одному Паше – мнение остальных и так понятно. Быстро поборов сомнение Паша кивает головой. Коньяк по рюмкам, бутерброды, кто с чем пожелает, по рукам. Выпили, и наш хозяин засобирался. Сослался на занятость и был таков, успев принять приглашение на вечерний шашлык. Этим он мне понравился ещё больше: и гостей уважил, и про дела не забыл.

Приговорив бутылку, мы покинули домик и побрели, по пожухлой и ещё только опавшей листве, прямо к видневшемуся за берёзами просвету. А дизайнер ветер всё добавлял и добавлял новые штрихи в нежно-печальную осеннюю композицию. Выйдя на просвет, мы оказались на высоком крутом берегу. Внизу желтела полоска песка, за которой разметалась вширь, аж на целый километр, красавица Обь. Неспешно и величаво несла она стылые воды свои в сторону студёных северных морей. По берегу, переходя от одной удочки к другой, бродил рыбак. Ёрш тут же не выдержал:

– Вы как хотите, а я порыбачу! – и умчался к домику за снастями.

Мы дождались, пока он вернётся со спиннингом наперевес, спустится по крутой, похожей на корабельный трап лестнице на берег и побредёт по песчаной полосе в поисках удобного местечка.

– Посидим? – предложил Васич, кивая на стоящую по-над берегом беседку. – Как поживает моя просьба? – спросил он, когда мы присели на лавочку под дощатым шатром.

Мой старинный, ещё с Афгана, друг, Глеб Васильевич Абрамов, для своих Васич, когда-то закончил Новосибирское военно-политическое училище по специальности «командир разведвзвода». С тех пор он успел отметиться во всех горячих точках Союза, России и большинства некогда дружественных, а теперь не всегда, государств. Дослужился до начальника штаба Бердской бригады ГРУ ГШ (Главного разведывательного управления Генерального штаба), когда перед ним зажёгся красный свет. Как это бывает на государевой службе, кого-то «наверху» посетила блажь расформировать одно из самых боевитых подразделений российского спецназа. Так, ещё не разменявший «полтинник» боевой подполковник враз остался не у дел со всеми своими орденами и шрамами. Существовать на нищенское пособие, почему-то именуемое у нас пенсией, для ещё крепкого мужика было стыдно, и предложение возглавить службу безопасности одной частной фирмы пришлось как нельзя кстати. Правда, и тут не обошлось без подвоха. Генеральный директор фирмы был слегка подвинут мозгами на охоте и имел привычку через это своё увлечение проверять всех своих замов, а уж начальника СБ – сам бог велел. А Васич, в смысле охоты, был, по его собственному выражению, «ни ухом, ни рылом». Сроки охоты уже объявлены, а у Васича ни оружия походящего, ни, что более существенно, лицензии на владение оным. И побёг он тогда к старому другу, начальнику режимно-секретного подразделения областного ГУВД подполковнику Жехорскому Михаилу Макаровичу, то есть ко мне. И вот теперь сидит и ждёт ответа на поставленный вопрос. Не стал я друга мытарить, а поспешил успокоить:

– Всё в порядке. Организуешь начальнику ОЛРР (Отдел лицензионно-разрешительной работы) откат в виде одной бутылки коньяка и считай, что нужные документы у тебя в кармане!

– Вот спасибо! – обрадовался Васич. – Теперь дело за оружием. Не подскажешь где можно карабин приобрести, скажем, такой, как твой «Тигр»?

Самозарядный охотничий карабин «Тигр» под патрон 7,62х54R я приобрёл, по случаю, в Ижевске, ещё в лихие 90-е, когда сопровождал туда продукцию завода «Химконцентратов».

– Зачем покупать? – произнёс я самым невинным тоном. – Проще взять из багажника собственной машины. Ты ведь видел, как я его туда положил? Дарю! Владей!

Васич аж подпрыгнул от радости. После слов благодарности тут же помчался за подарком. Вскоре карабин был доставлен, извлечён из чехла и собран. Несмотря на потёртое ложе, оружие было в отличном состоянии. Васич провёл пальцем по выполненной в старом стиле надписи «Тигръ», присмотрелся к дате выпуска.

– Что-то не разберу, похоже на 1894, – произнёс он.

– 1994, – подсказал я. – Просто цифры затёрлись. В 1894-ом его ещё не выпускали.

– Ну, да, конечно, – смутился Васич.

ГЛЕБ

– Привет, мальчики!

В пастельном свете уходящего на покой солнца, у картинно застывшей в дверном проёме фигуры лица было не разобрать. Но до боли знакомые формы, скрыть которые был бессилен любой камуфляж, и не менее знакомый голос не оставляли сомнения в том, что Ольга нас нашла. Спрашивать, как она это сделала, значило поставить под сомнение профессиональные навыки моей боевой подруги, бойца отряда спецназа ВВ МВД. Первым сориентировался Михаил, который вполне будничным тоном – молодец! – произнёс:

– Здравствуй, Оля, рады тебя видеть!

Конечно, она ожидала несколько иной реакции на своё неожиданное появление, поэтому в её: «Я тоже рада вас всех видеть!» – звучали нотки разочарования. Пока Ольга избавлялась от вещей и лишней одежды, куда-то исчез Ёрш. А когда вернулся, то незаметно для моей гражданской жены утвердительно кивнул Михаилу. Ребята тут же принялись упаковывать свои вещи.

– Вы это куда, мальчики? – удивилась Ольга.

– В соседнюю хату, – пояснил Михаил. – А вы слегка поворкуйте, и начинайте нанизывать мясо на шампуры.

Когда мы остались одни, я спросил, стараясь придать голосу как можно больше строгости:

– И что всё это значит?

– Только то, мой повелитель, – Ольга подошла ко мне вплотную и обвила шею руками, – что я по тебе очень соскучилась!

И что я мог на это ответить?

МИХАИЛ

– … Ты молодец, встретил её, как ни в чём не бывало. А я, прямо скажу, оторопел. Вроде, и знаю её не один год, а всё одно – она для меня загадка!

Я слушал Николины разглагольствования и думал о том, что и для меня Ольга – загадка, впрочем, как и любая другая женщина, ну, может, чуточку больше, чем другая. Было в ней что-то цыганское, а значит, по моему разумению, колдовское. И в первую очередь – глаза. Они были способны смутить любого, – окромя, быть может, Васича – кто пытался в них заглянуть. Беспросветно чёрные зрачки кружили голову и тянули на дно безмерно глубокого омута. Боевой псевдоним Ведьма был дан ей не только за профессиональные навыки, но и за эти самые глаза. Поговаривали, что она может предсказывать гибель. Я этому не сильно верил. Во-первых, тому не было никаких доказательств. Во-вторых, увидеть пресловутую «маску смерти» на лице человека, которому было суждено погибнуть в ближайшем бою, случалось многим, кто побывал на войне.

Война – штука кровавая и отвратительная. Но именно там, порой, между людьми возникают узы, связывающие их покрепче родственных. Я вспомнил Мишу Жехорского в полушаговом возрасте от мальчика до мужа, за плечами которого осталась недописанная «кандидатская». Но Родина посчитала, что лейтенанты ей нужны больше чем кандидаты наук, и повесила на эти плечи погоны. А поскольку «пиджаком» я служил в бригаде связи Среднеазиатского военного округа, то нет ничего удивительного в том, что однажды попал «за речку». И вот иду я, приданный офицер связи, промеж матёрых спецназовцев по высокогорному афганскому кишлаку. Крадёмся, значит, как и положено со всеми предосторожностями. А вокруг кипит будничная мирная жизнь. Местные жители занимаются повседневными делами, не обращая на нас ровно никакого внимания. И до того показалась мне ситуация нелепой, что я не выдержал и рассмеялся. Тут же идущий впереди спецназовец показал мне кулак. И не столько вид внушительного кулака, сколько серьёзное выражение лица этого побывавшего не в одной схватке воина, привело меня в чувство. Была в тот день и стрельба, а потом был долгий задушевный разговор с тем самым обладателем внушительного кулака. «Понимаешь, брат, – пояснил он странное для меня поведение местных жителей, – через Афган столетиями шли захватчики: персы, англичане, свои бандюганы, теперь вот мы. Они привыкли жить как бы во фронтовой полосе. У них свои дела – у воинов свои». Так я познакомился с лейтенантом Глебом Абрамовым.

Самый младший из нашей троицы Николай Иванович Ершов, после окончания НЭТИ распределился на службу в милицию, где и попал под моё начало. И хотя наши пути-дорожки, в плане службы, давно разошлись (Коля, закончив ещё и институт ФСБ по специальности «взрывотехника», перебрался к смежникам), осталась дружба и прозвище Шеф, коим наградил меня Николай. Спросите, причём тут война? Вроде бы и не причём. А вроде бы и причём. Мало что ли полегло нашего брата под бандитскими пулями? Впрочем, с Васичем Ёрш познакомился, как и я, на войне, во время второй чеченской компании. Сам я в Чечне не был. Конечно, пытались меня туда отправить, но я ответил категорическим отказом: «В Граждансокой войне участия принимать не буду!» От меня отстали.

НИКОЛАЙ

Пока я раздувал мангал, Шеф мешал своими «мудрыми» советами. Я лениво отбрёхивался. Пусть себе советует, лишь бы не вмешивался в процесс – шашлык вовсе не его конёк. Больше меня беспокоило отсутствие реакции на запах дыма – не могли они его там не почувствовать! – со стороны домика, где затаились Абрамовичи (Абрамовичи – от фамилии Абрамов). Теперь я сделал ударение на вторую букву «а», но иногда, для прикола, мог сделать и на «о». Правда, только в том случае, когда ни Васич, ни Ольга не могли сразу дотянуться до меня рукой. Иначе, подзатыльника было не избежать.

Я уже собирался идти стучаться в дверь, когда та отворилась, и на пороге возник Васич с восьмью снаряжёнными шампурами – по четыре в каждой руке…

Шашлык подоспел как раз к первой звезде. Ввиду располагающей погоды «поляну» было решено накрыть на улице. За вкопанным в землю дощатым столом собралось шесть человек: я, Васич, Ольга, Павел и двое рыбаков из соседнего домика, которые разнообразили стол свежекопчёной рыбой и выставили два пузыря «беленькой». Васич разлил водку в пластик и только тут заметил отсутствие Шефа. «А где Михаил? – недовольно спросил он. – Водка стынет!» Я открыл, было, рот, но тут из сгущающейся темноты к столу шагнула знакомая фигура. «И где мы были?» – поинтересовался Васич. – «Закатом любовался, – спокойно ответил Шеф. – Вы знаете, что перед тем, как погаснет последний солнечный луч, вода в реке становится малинового цвета?» – «Да хоть фиолетового! – пробурчал Васич и взял в руки пластиковый стаканчик. – Ну, что, со знакомством?»

Я колдовал над второй порцией шашлыка, когда раздался нетерпеливый голос Васича: «Скоро ты там?» Я ответил, что минут через пять будет готово, но Шеф неожиданно попросил меня не спешить. «Не торопи его, пусть потихоньку доходит, а я вас пока «чушью» угощу!» Сказал, и скрылся в домике. За столом его заявление вызвало всеобщий интерес. «О какой чуши он говорил?» – поинтересовалась Ольга. – «А он что не скажи, у него всё одно чушь получается!» – попытался сострить Васич, но под укоризненными взглядами сотрапезников смутился и умолк. Я, как рыбак опытный, хоть и не поймавший сегодня ни одной рыбки – зря я выпендрился со спиннингом – прекрасно знал, что означает на рыбацком сленге слово «чушь». Поэтому я перестал раздувать угли и переместился к столу. Шеф не заставил себя долго ждать. Появился вскоре и торжественно водрузил на стол большую тарелку с кусками сырой стерляди. «Откуда такое богатство?» – спросил кто-то из рыбаков. – «Да пока я закатом любовался, подвалил с реки какой-то местный браконьер и предложил купить свежачка». – «Так она что, совсем сырая?» – спросил Васич. – «Так настоящая «чушь» – это когда стерлядь разделываешь, а она ещё хвостом шевелит, – пояснил Шеф. – Потом солишь, можно слегка поперчить, и почти сразу на стол!» Мы дружно выпили и потянулись к кускам стерляди. Ольга присоединилась к пиршеству, стараясь всё делать, как остальные, а Васич застыл со стаканом в руке. Когда все расправились с первым куском и потянулись за вторым, Васич, глядя на наши заляпанные жиром и кровью лица и понимая, что так ему может ничего и не достаться, буркнул: «Прям, людоеды!» – выпил водку и потянулся за стерлядью. «Ну, как?» – спросил его Шеф, когда Васич расправился с закуской. Тот ничего не ответил и ухватил с тарелки последний оставшийся кусок.

МИХАИЛ

Это произошло, когда отзвучала последняя песня, и наши гости потянулись к своим домикам. «Давайте-ка, я вас сфотографирую!» – несколько неожиданно предложила Ольга. «Так ничего же не выйдет, при таком освещении», – попытался урезонить жену Васич (Место нашего веселья было освещено лишь слабым светом прикреплённого на стену домика фонаря). «Ёшкин каравай! Раз я говорю – выйдет», – заупрямилась Ольга и ушла за фотоаппаратом. «Товарищи офицеры, была команда фотографироваться. Па-а-прашу исполнять!» – шутливо скомандовал Васич. Мы дружно выстроились под прицелом направленной на нас китайской «мыльницы». «Вы бы хоть улыбнулись», – предложила Ольга. Мы дружно натянули на лица самые идиотские улыбки, какие только смоли придумать. Ольга возмущённо фыркнула и нажала на спуск. Вспышка получилась на удивление яркой, как будто пред глазами полыхнула молния. И мне даже показалось, что прозвучал гром. Нет, не гром, колокол. «Что это было?» – поинтересовался Ёрш, переглядываясь с Васичем. Я же в это время смотрел на Ольгу и заметил, как она изменилась в лице, но не придал тогда этому особого значения.

 

Глава вторая

МИХАИЛ

Отправился ещё один выходной прямиком котику под хвостик. И сам заступил старшим оперативного наряда, и ответственным по управлению сегодня Бурков. Мало, что полковник, так ещё и педант. Как говорится: «Хошь волком вой, хошь песни пой!» А поскольку воет уже весь наряд, – надавал с утра товарищ полковник заданий – то мне, похоже, выпадает петь. Это-то как раз не беда: моё пение от их воя на слух всё одно неотличимо. А вот то, что не ночевать мне, похоже, в родном кабинете, а значит и любимый диванчик без хозяина простынет, и куча бумажная, которую наметил в это дежурство разгрести, так кучей и останется – это беда!

Руководствуясь принципом «клин клином вышибают» я принялся изучать очередной тупорылый запрос из департамента, когда зазвонил телефон.

– Слушаю, Жехорский!

– Дежурный Абросимов, товарищ полковник!

По установившейся традиции дежурный проглотил приставку «под», а я, по той же традиции, сделал вид, что не заметил.

– Что у тебя?

– Тут такое дело… ЧП у нас. На Центральном рынке обнаружена бесхозная сумка, похоже, взрывное устройство.

– Основания?

– Так старший ГЗ (группа задержания наряда милиции вневедомственной охраны) говорит, что тикает там внутри.

Тикает обычно таймер. А будильник он, сиречь, таймер и есть. Забыл какой-нибудь командированный растяпа – а может, к тому же, и пьяный – сумку, вот тебе и такает. Логично? Логично! А действовать будем по инструкции.

– Ты, Саша, руководство поставил в известность?

– Вас первого, товарищ полковник!

– Значитца, так! Буркову я доложу сам. А ты начальника управления в известность ставь, распорядись, чтобы выставили оцепление, ответственного Центрального отдела напряги и с ЦОУ (Центр оперативного управления нарядами милиции района) пусть наряды стянут поближе. Машина где?

– Так стоит у «Стеллы» уже.

– Хорошо… я сейчас выеду на место. Да, по собачке озаботься, чтоб доставили. И желательно две штуки!

– А две-то зачем, тащь полковник?

– Ты рынок Центральный помнишь? Сколько там одна собака работать будет? До утра? Давай, выполняй!

Ну вот. Пришла пора набрать номер «обожаемого» начальства.

– Сергей Михайлович, это Жехорский, тут у нас на рынке сумку бесхозную нашли, что-то там тикает… Нет, не открывали, дурных нема! Вы как, поедете?

– Нет, Михаил, думаю, ты и сам справишься, тем более что начальство только следы затаптывать может.

Однако не сдержался Сергей Михайлович! Я тут недавно на совещании ляпнул, что, после «приехало начальство», на месте происшествия были затоптаны все следы. Как материалы собирать по делу – этого не дождёшься, а приехать и с важным видом побродить по месту происшествия – это, пожалуйста, особенно ежели пресса уже толчётся. Я за последние двадцать лет так и не смог привыкнуть к этому «методу» руководства личным составом. Однако надо собираться. Эх, бушлат забыл привезти из дома, а в куртке уже холодно совсем. Ну, на машине – не пешком чай! Дежурную папку под мышку и вперёд!

* * *

О! всё местное начальство уже тут. Так: место оцепили, ленту повесили, народ эвакуировали.

– Здравствуй, Николай Николаевич!

Жму руку начальнику городского управления Зыкову и иду вместе с ним смотреть что там и как.

Вызвавшая такой переполох сумка стоит себе у дальнего прилавка и отсвечивает ярко-синими боками. А баульчик-то внушительный. В такой, взрывчатки чёртова прорва войдёт.

– Кинологи отработали уже?

– Нет, вас ждём!

О, как! Я фигею, дорогая редакция! Идём к кинологам. Знакомые всё лица и морды тоже. При виде начальства пытаются принять строевую стойку.

– Вольно! Николай Николаевич, ФСБ вызвали?

– Так рано вроде бы… Дежурному их сообщили, как положено.

– Ладно. Юля, ты с Громом давай к сумке, а ты, Инна, со своей «дворняжкой» отработай территорию второго павильона.

– Ася не дворняжка, товарищ подполковник, – с обидой сообщила блондинка в папуаске с сержантскими погонами, – а бельгийская овчарка!

Угу, помню я, с каким изумлением посмотрела она на щенка, которого ей поручили вести, и спросила у начальника питомника: «А что я буду делать с этой дворняжкой?» С тех пор прошло пять лет, и на счету «дворняжки» не одно раскрытое преступление. Юля с Громом, восточно-европейской овчаркой, псом ныне уже редкой породы, пошли к сумке. Рядом они смотрелись довольно комично: маленькая брюнетка в милицейском бушлатике, серой уставной шапке, и трусящий с левой стороны здоровый, чуть не выше её талии, пёс чепрачного окраса с умной мордой, походивший бы на волка, если не огромные стоячие уши.

Остановившись метрах в двадцати, Юля по инструкции отправляет к сумке собаку. Гром осторожно подходит к прилавку, подле которого стоит сумка, и начинает работать. Через пару минут молча садится возле неё и, повернув голову к хозяйке, послушно ждёт команду. Едрит твой ангидрит! Точно, взрывчатка внутри! Гром ещё ни разу не ошибся за свою восьмилетнюю службу.

– Ну, что, Николай Николаевич, вызывай взрывотехников от смежников, наши, омоновские, в Дагестане нынче, сие тебе известно.

Седой коренастый полковник в форменной сшитой на заказ кожаной куртке с каракулевым воротником пожевал губами и спросил с сомнением:

– А может не точно ещё?

Я помотал головой.

– Точно! Ты знаешь не хуже меня, что Гром не ошибается.

Обречённо махнув рукой, Зыков начал по рации отдавать приказания.

Минут через семь, завывая сиреной, подъехала знакомая белая «Газель» с надписью «Взрыво-техническая лаборатория ФСБ России».

НИКОЛАЙ

Я что, схожу с ума? Как я могу на это ответить? Откуда мне знать это точно, если подобное происходит со мной впервые? Интересно, у психов есть чувство юмора? Если и дальше так пойдёт, то скоро узнаю про это из первых рук. Я имею в виду от психиатра. Улыбнётся он мне доброй такой улыбкой и скажет: «Не волнуйтесь, больной, ваше чувство юмора вполне совместимо с диагнозом вашей болезни». Когда это началось? Глупый вопрос! Это-то я как раз помню отчётливо. В тот вечер, на базе отдыха, что на берегу Оби. И не то важно: водку мы тогда заедали шашлыками, или шашлыки запивали водкой. Важно другое: Ольге пришла в голову блажь нас троих сфотографировать. Спорить было себе дороже, и мы дружно встали под прицел объектива, скорчив самые немыслимые рожи. Потом была вспышка, много ярче той, что бывает при фотографировании. И был колокол, звук колокола. Неясный, отдалённый. Мне, точно, не померещилось. Шеф тогда подтвердил, что тоже что-то там слышал. Васич, правда, кричал, что всё это фигня, и он-то никакого колокола в упор не слышал. Но по нему было видно, что врёт. И Ольга была какая-то странная. Как она на нас тогда смотрела. А через несколько дней началось ЭТО. Поднялся из метро на площадь Ленина и чуть за столб не ухватился. Прямо посреди площади самый настоящий базар. Не такой, как сейчас, а такой, каким он мог быть в начале прошлого века. Притом, то, что базар, – как есть цветное, а то, что вокруг, – чёрно-белое и в дымке. Сколько длилось наваждение – секунду, две? Не знаю, но пропало быстро. Через несколько дней произошла другая фигня. Вернее, та же, только вид сбоку. Шёл я по новенькому микрорайону и вдруг оказался в лесу дремучем. А с Ленкой как опарафинился? Уже обнял было, и тут от неё таким холодом обдало, что невольно отпрянул. Обиделась, понятно. Стала во мне измену искать. Баба она завсегда так: если мужик неласков, значит, завёл другую. Дела… А что самое главное: каждый раз когда такие чудеса со мной случаются, слышу я колокол и с каждым разом всё отчётливее. А вот и Центральный рынок. Толпа по одну сторону оцепления, милицейские – по другую. Всё путём. Вылажу из «Газели» и иду к смежникам. Крепко жму руку Шефу, – он нынче старший наряда – здороваюсь с остальными двуногими и четвероногими. Говорите, тикает? И Гром сел? Гром – это серьёзно. Обмениваюсь с псом уважительными взглядами. Говорю Михаилу: «Пойду, гляну, на что это там Гром среагировал». Уточняет: «Без костюма?» – «Ага, – говорю, – пока чисто посмотреть». Подхожу к сумке. На первый взгляд, ничего особенного. Начинаю присаживаться на корточки. Навстречу несётся ослепительная вспышка и разрывающий перепонки гул набата.

МИХАИЛ

Я услышал только «Ба!..» Видимо, на «…бах!» уже заложило уши. Взметнулось пламя. Джин вырвался на волю, разрывая и корёжа всё, что попадалось на пути. Оттолкнулся от дальней стены и устремился к нам. Но не дотянулся, выдохся и исчез, разбросав всё, что успел прихватить. Среди прочего – останки моего друга Коли Ершова.

ГЛЕБ

Когда на столик была выставлена четвёртая бутылка я быстро встал и без особых усилий перемахнул с нижней полки на верхнюю. Внизу сначала удивились, потом возмутились, потом пытались усовестить, потом стали браниться, потом про меня забыли. Вот и ладушки! Им-то чего не пить? Они как-никак на отдыхе. А я, всяко, на работе. Мне эту троицу, ладно бы охранять, как бы тащить на себе не пришлось. Ох уж мне эта охота! Господину Побегайле, – наградили предки фамилией! – работодателю моему и «благодетелю», этому точно охота. Двум ближним замам его, что шкворчат теперь на нижней полке, им, толи охота, толи неохота – поди, их хитрожопых, разбери. А мне неохота, ох, как мне неохота! Особенно сейчас, когда только-только схоронили Кольку. А был ли он там, в том закрытом гробу? Говорят, что сапёр ошибается один раз в жизни. А тут и ошибиться-то не успел – сразу в куски. Макарыч говорит, что он только наклоняться к грёбаной сумке начал. Макарыч переживает Колькину гибель шибче остальных. Хотя, если разобраться, чем он виноват? Тем, что вызвал Кольку к этой треклятой сумке? Так он конкретно Ерша не заказывал, кого прислали – того прислали. Ольга тоже ходит как в воду опущенная. Что-то с ней после гибели Кольки произошло, не пойму что. Ладно, вернусь с охоты – разберусь. И чего эти бриджи постоянно трусы промеж ягодиц заталкивают? В трико было бы куда как удобней. Так нет, мало ему охоты, подавай ещё и историческую реконструкцию: всё точь-в-точь как сто лет назад. Еле-еле тельняшку отстоял. Будто в те времена моряки на охоту не ходили? А «Тигра» и отстаивать не пришлось. Понравился мужикам карабин. В остальном пришлось уступить. Бриджи, сапоги на меху, бекеша, малахай, ну и прочая мелочь. Ладно, хоть за всё это из собственного кармана платить не пришлось. «Благодетель» в виде презента отвалил. У него для такого случая особое ателье имеется, там всё по меркам и пошили.

* * *

Проснулся я сразу, как только проводница коснулась моей ноги.

– Подъезжаем?

Она кивнула, горестно вздохнула и покинула купе, плотно притворив за собой дверь. Причину её печали я понял сразу, как спрыгнул с полки. Господин Побегайла похрапывал на своём месте, а оба зама приютились на полке напротив. Очевидно, одному из них не хватило сил взобраться наверх, из чего я сделал вывод, что выгрузка личного состава будет проходить в экстремальных условиях. И, к сожалению, не ошибся. Колёса состава, пересчитав положенное количество стыков, уже замерли подле перрона станции Барабинск, а я только-только привёл своих спутников в сидячее положение. Ладно, одевать особо не пришлось, поскольку они и не раздевались. Бекешу на плечи, малахай на голову, скарб «страдальца» на плечо, самого «страдальца» под руку, и, «давай, перебирай ногами!», на перрон. Оставляю подопечного на попечительство ночки метельной и за следующим. Пока тащил второго, думал, что увижу первого лежащим на снегу, но обошлось. Стоит, родимый, и даже чего-то там соображает. Бекешу застегнул и рукавицы надел. Третьего красавца выгрузил уже под зелёный сигнал светофора. Помчался в купе за своими вещами. На перрон ступил, когда за спиной лязгнули буфера. Успел! А где «страдальцы»? Вон они, опираясь друг на друга, волочатся в сторону вокзала. Шагнул следом. Вспомнил, что когда садились в поезд сунул билет вместе с паспортом в сидор. На ходу скинул вещмешок и только потянулся к кармашку, как правая нога, попав на лёд, пошла в сторону. Если уж падать, то только не на карабин! Извернулся в воздухе и приземлился как надо. Сидор, понятно, отпустил, и тот падал сам по себе в некотором от нас с «Тигром» отдалении. Чертыхаясь, принял вертикальное положение и тут же оказался внутри снежного вихря. Замер на месте, прикрыв от колючего снега лицо рукой. В уши ворвался близкий удар колокола. У них, что, церковь рядом с вокзалом?

МИХАИЛ

Когда эти су… Вот чёрт! Не могу цивильного продолжения придумать. Выходит, всё-таки суки. Так вот, когда они научатся входную дверь закрывать? Ладно бы лето. А так разморозим батареи, что подле двери, вот тогда и нахлебаемся по макушку всем подъездом. Какой-то я последнее время злой. А и будешь злым, когда беда за бедой. Сначала Ерша на моих глазах в клочья разорвало, теперь вот Васич пропал… И пропал ведь… чуть не сказал «средь бела дня». Да нет. Ночь была, притом с метелью. И всё равно, с его-то опытом… Ну, куда он мог подеваться? На перроне обнаружили только вещмешок, в кармане которого лежал бумажник с деньгами и документами. Коллеги из Барабинска на его подельников грешат. Логика в этом, определённо, есть. Только пустышка это. Ну и что, что в показаниях путаются? Столько выпей и ты жену с тёщей путать начнёшь. Проводница вагона факт пьянки подтвердила. И Васич, по её словам, когда поезд отходил от перрона, шёл за своими спутниками на некотором отдалении. Потом налетел снежный заряд, и она закрыла дверь. С этой минуты Васича никто больше не видел. Смерч его, что ли, унёс? Бред! Но Васича нет, и Ольга теперь страдает. А тут ещё «шептуны» всех полов и мастей перчику на раны подсыпают. Из чистого альтруизма, разумеется. Чем опять почтовый ящик набит? Реклама… опять реклама, … а это что? Письмо… И даже мне? Интересно, от кого? С-Петербург, нотариус палаты № 2 Розенфельд С.В. Что характерно: у нас, что ни нотариус, так Розенфельд. Ладно, конверт в папку, рекламу в мусоропровод. Оставлять в ящике нельзя, непременно какой мелкий подожжёт.

Вот дверь, вот ключ. Открываю первое вторым, и я в прихожей. Окромя кота с усердием дерущего свой коврик – никого. Это, как бы, меня не ждали?

– Солнышко, я дома!

Нет бы, помолчать – целее был бы. В прихожую выкатывается злобное «солнышко» и рядом с ней…

– Рая, ты как здесь?

Рая молчит, поскольку перешипеть «солнышко» задача трудновыполнимая.

– Ты чё разорался? У нас Лена с маленьким.

Час от часу… Спрашиваю на полтона ниже:

– По какому случаю парад але?

Моя половина смотрит на меня уничижительно и поворачивается к Рае:

– Объясни ему.

Рая, моя однокашница по школе милиции, мать Коли Ершова, берёт меня за руку и ведёт на кухню.

– Понимаешь, Лену из общежития ГУВД выселили…

Я хоть и не рыбак, но как выглядит вытащенная на берег рыба, представляю хорошо. Поэтому, для того чтобы представить, как я сам выглядел в этот момент, отражаться в зеркале нужды не было. Наконец, с шевелящихся под выпученными от удивления глазами губ слетели первые слова:

– Это как?

– Читай сам! – Рая протянула мне половинку листа бумаги, на котором добротным канцелярским стилем излагалось, что поскольку Ершова Е.А. не связана трудовыми отношениями с ГУВД, то, в соответствии с договором найма жилого помещения в общежитии, подлежит выселению в трёхдневный срок.

– Тут написано три дня, почему сразу не сказали? – спросил я Раю.

– Так они ещё и не прошли. Просто мы не стали дожидаться, когда придёт ОМОН, и освободили помещение досрочно.

– Гордые, значит? – я тяжело опустился на табурет. – И что вы теперь с вашей гордостью делать намерены?

– А ты чего раскипятился? – в свою очередь вспыхнула Рая. – Можно подумать, ты бы чем помог!

– По крайней мере, попытался, – всё ещё раздражённо парировал я. – В крайнем случае, до генерала бы дошёл.

– Ты посмотри-ка на этого ходока, – обратилась Рая к моей супруге. – Так бы он тебя и принял! Нынешний, он у нас не то, что давешний.

– Зря ты так, – сказал я уже примирительным тоном. – Генерал мужик правильный. Может и посодействовал бы. Да что теперь говорить. Обратно Ленку никой генерал не вселит. А что ФСБшники говорят?

– Сочувствуют. Обещают помочь при первой же возможности.

– Цену таким обещаниям ты знаешь не хуже меня, – горько усмехнулся я. – Скажи лучше, что делать собираетесь?

– Увезу их в Купино, там у меня большой дом, участок. А как Лена с декрета выйдет, я её к себе в отдел переведу. Так что ты за нас не переживай – перетопчемся! Ты лучше помоги с «Газелью», у вас в батальоне, я знаю, есть полугрузовая, вещи перевезти.

– И с «Газелью» помогу, и с погрузкой, только… – Закончить фразу у меня не получилось, лишь глубокий вздох невольно вырвался из груди.

Рая посмотрела на меня всё понимающим взглядом.

– Брось, Миша. В твои ли годы стены лбом таранить? Пусть подавятся!

На следующий день я смотрел на отъезжающую «Газель» и думал о том, что Ленке с малышом в деревне будет лучше, чем в городе. В оправдание, в успокоение ли пришла мне в голову эта мысль – не знаю, но полегчало.

* * *

Я перечитал письмо от нотариуса ещё раз, отложил бланк в сторону и откинулся на спинку кресла. Чудны дела твои, Господи! Я, конечно, помнил о том, что в Питере у меня был – я ведь даже не знал, жив он или нет – двоюродный дед Юзеф. О нём у меня остались самые смутные воспоминания. Я ведь был совсем мальцом, когда в первый и последний раз навещал деда Юзю в его коммунальной квартире в старом питерском доме где-то в районе Сенной площади. Когда же я получал о нём последнюю весточку? Лет тридцать назад? Как не все сорок! И вот теперь меня приглашают вступить в права наследования. Недвижимость почитай в центре Питера и счёт в банке. Интересно, какая на счету сумма? Хотя, если продать одну квартиру и то нехило выйдет. Надо ехать.

Ускорил отъезд, как ни странно, мой непосредственный начальник. Пригласил в кабинет, вроде как по делу. Потом сказал, не глядя в глаза, что видел проект нового штатного расписания, того, что для полиции. Так в нём моей должности нет. Вывод предложил делать самому. Дело нехитрое: должность сокращают, возраст пенсионный – не служить мне в полиции. Кабы не наследство деда Юзи, так и загрустил бы, наверное. А так, вышло как в песне Галича, в исполнении Высоцкого на старой магнитофонной ленте: «Появляюсь на службу я в пятницу, посылаю начальство я в задницу…». И как стал я оформлять пенсию, так перестал засиживаться на службе дольше положенного, а потом и вовсе обнаглел: взял впервые в жизни кратковременный отпуск для решения неотложных дел по семейным, стало быть, обстоятельствам и отбыл в северную столицу России город Санкт-Петербург.

* * *

Ещё на трапе самолёта придавило меня к земле тяжёлое питерское небо, и хлестанул по лицу солёный балтийский ветер. И пусть про соль я приврал, но и без неё ветерок пробирал до костей.

В зоне прилёта меня ожидал господин Розенфельд. Он был примерно одних со мной лет и ничем не отличался от типичных представителей своей национальности: чёрные кучерявые слегка тронутые сединой волосы, умное лицо и глаза, вобравшие в себя печаль многих поколений.

Пока шло опознание, пока мы приветствовали друг друга, пока я сообщал нотариусу, что другого багажа кроме сумки, той, что в руках, у меня нет – всё это время он косил взглядом за моё плечо. Это слегка раздражало, но не заставило меня обернуться. Я ждал приглашения на выход, но Розенфельд спросил:

– Вы прилетели один?

Я, конечно, удивился, и, конечно, хотел ответить, что, да, я прилетел один, но нотариус так выразительно повёл глазами за моё плечо, что я закрыл рот и обернулся. Потом снова посмотрел на Розенфельда и произнёс совсем не то, что собирался:

– Похоже, что не один. Извините.

Я оставил сумку возле Розенфельда, сам подошёл к Ольге, приложился щекой к её холодной щеке, потом спросил:

– Ты как здесь?

– Прилетела с тобой одним рейсом. Миша, мне надо с тобой поговорить!

Я всегда знал Ольгу как абсолютно адекватного человека, неспособного совершать необдуманные поступки, потому просто одной рукой подхватил её сумку, другой взял под локоток и подвёл к нотариусу.

– Знакомьтесь, Ольга, моя родственница!

Если у Розенфельда и возникли на этот счёт какие-то сомнения, то он их никак не выказал, а лишь изобразил вежливую улыбку и пригласил нас пройти к выходу.

Иномарка, в которую мы погрузились, – сумки в багажник, мы с Ольгой на заднее сидение, Розенфельд за руль – была не только относительно новая, но ещё и забугорная, не наш российский девайс. Оно и понятно. Для нотариуса машина не столько средство передвижения, сколько вещь, непосредственно влияющая на степень доверия клиента.

По пути, в основном, молчали. Не доезжая до Сенной свернули в переулок, потом под арку, и встали внутри двора-колодца перед невыразительной дверью. Поднялись по обшарпанной лестнице на третий этаж. Нотариус открыл столь же невзрачную, как и лестница, дверь, и мы вошли на кухню той самой коммунальной квартиры, где я в своё время навещал деда Юзека.

– Это ж, вроде, кухня? – произнесла, оглядевшись, Ольга.

– Она самая, – весело подтвердил я.

– Фигня какая, – фыркнула Ольга.

– Так это мы зашли с чёрного хода, – невинным тоном пояснил я. – А с парадного и вход в прихожую, и лестница получше, и лифт есть.

Ольга в недоумении посмотрела на Розенфельда. Тот, не глядя на неё, скороговоркой выпалил:

– У парадной негде машину поставить. Вот ключи и визитка. Завтра жду вас, Михаил Макарович, у себя в конторе, или, может, за вами заехать?

– Не стоит утруждаться, – ответил я, читая визитку. – Если я правильно сориентировался, ваш офис минутах в пятнадцати отсюда? Пройдусь пешком!

– Как угодно, – кивнул нотариус. – Засим, позвольте откланяться!

Он исчез, притворив за собой дверь чёрного хода, а мы с Ольгой отправились осматривать квартиру. Ещё из письма Розенфельда, где была указана наследованная площадь, я извлёк информацию о том, что деду Юзеку каким-то образом удалось расселить коммуналку и стать единственным владельцем большой квартиры. То, что квартира, оказывается, располагалась в двух уровнях, стало для меня сюрпризом. Правда, этажом выше была только одна комната, зато какая! Если весь нижний этаж был обставлен в современном стиле, то эта комната была оборудована в стиле модерн, столь популярном в начале XX века.

– Прямо музей! – удивилась Ольга.

– Определённое сходство есть, – вынужден был согласиться я. – Однако пора и заселяться, как ты думаешь? Выбери комнату, и приводи себя в порядок. Ванную, думаю, отыщешь? Вот и ладно. Встречаемся через час на кухне.

Я первым успел принять душ, и пока Ольга смывала с себя пыль новосибирских улиц, смотался в ближайший магазинчик. Так что, когда она, раскрасневшаяся, в тюрбане из полотенца на мокрых волосах и халате появилась на кухне, стол был уже накрыт. Разлить янтарное вино по хрусталю было делом даже не минуты. Наши бокалы встретились над столом с благородным звоном. Живительная влага благотворным образом сказалась на пищеварении, и вскоре тарелки со всякой снедью заметно опустели. Не дождавшись этого от меня, Ольга сама разлила вино и приглашающе подняла бокал. Но я отрицательно помотал головой.

– Сначала расскажи, что заставило тебя идти по моему следу?

Ольга в одиночку выпила вино, отставила бокал и посмотрела мне прямо в глаза.

– Только обещай, что не будешь перебивать.

– Не буду, говори.

– Ты ведь слышал, что Ведьма это не просто мой боевой псевдоним.

Я, держа данное слово, лишь неопределённо пожал плечами, и она продолжила:

– Думай, что хочешь, но доля истины в этом есть!

«В чём в этом?» – хотел спросить я, но опять промолчал, поощрив её взглядом на продолжение монолога.

– Я действительно могу чувствовать беду, но в тот раз случилось нечто для меня непонятное.

Я свёл брови к переносице, пытаясь разобраться в сказанном. Ольга заметила это и тут же поспешила мне на помощь.

– Я имею в виду тот злополучный снимок, там, возле домика на берегу Оби. Когда я нажала на спуск, произошла вспышка слишком яркая для фотоаппарата. Так вот, чтоб ты знал, у моей «мыльницы» вообще нет вспышки! И колокол, ты ведь тоже его слышал, верно?

Я неохотно кивнул головой.

– Но даже не это главное. Понимаешь, я тогда вдруг ясно поняла, что вас троих ждёт что-то необычное, но вовсе не смерть! И когда погиб Коля я ужасно растерялась. Потом, глядя на запаянный гроб, я вдруг чётко осознала: Коли там нет!

Это было уже слишком. Я возмущённо открыл рот, но Ольга меня остановила.

– Ты обещал!

Верно. Я закрыл рот и кивнул головой – продолжай.

– Миша, можешь считать меня кем угодно, но Колю перед самым взрывом или даже во время его подменили! Не смотри на меня так. Мне и самой иногда кажется, что у меня крыша едет. Ведь Лена опознала его останки. Но ты же понимаешь: опознавать-то было нечего. Верно, о таких вещах думать надо молча. И поверь, я бы молчала, но после исчезновения Глеба у меня в голове прояснилось: они оба живы и находятся где-то рядом друг с другом. А тебе я говорю всё это лишь потому, что ты будешь следующим.

Припечатала, так припечатала! Она уже замолкла, а я всё ещё сидел, не зная, что и ответить. И чем дольше я сидел, тем яснее понимал: нет у меня на её слова управы! Больно ладно она всё склеила, ни одного зазора не оставила.

– Выходит, моё нечаянное наследство это дорога к ребятам? – спросил я, наконец.

– Думаю, что да! – Ольга облегчённо вздохнула, она ведь прекрасно понимала, как сейчас рисковала.

– Если это так, то счёт идёт на дни, если не на часы, – сказал я задумчиво.

– И я теперь от тебя никуда не отойду! – твёрдо заявила Ольга.

– Но зачем тебе это? – спросил я.

– Когда ЭТО случится, хочу попробовать уйти вместе с тобой!

Я посмотрел на её решительное лицо и понял: отговаривать бесполезно.

– Согласен, за одним исключением. В отдельные места я всё-таки буду ходить один. А так, будь рядом, не возражаю. А теперь – наливай!

* * *

Следующее утро основательно проветрило небо над городом, разметав по сторонам тучи; прояснилось и у меня в голове. После того, как я переспал с ним ночь, бред, которым накормила меня Ольга, уже не казался мне столь же убедительным, как вчера. Но, сомнения сомнениями, а уберечь от убытков близких мне людей я был обязан. Поэтому, прибыв по указанному в визитке адресу и вступив в права наследства, я с помощью того же Розенфельда тут же составил уже своё завещание. Теперь, если Ведьмины пророчества окажутся-таки правдой, моя родня не пострадает хотя бы материально. И, я бы сказал, весьма даже не пострадает. Из нотариальной конторы мы переместились в банк, где мне пришлось ставить много подписей. И с каждой подписью я становился только богаче. Несколько росчерков пера и я уже владелец рублёвого счёта с приятным количеством нулей. Ещё несколько движений кисти и в моём активе ещё один счёт, теперь валютный. Нулей в нём меньше ровно на один, но это, странным образом, не мешает удвоению моего капитала. Завершается экскурсия по банку посещением хранилища. Ключ от ячейки «где деньги лежат» мне загодя вручил господин Розенфельд, сам же остался наверху.

И что мы тут имеем? Две пачки денег: рубли и евро – эти сразу в карман. Несколько деревянных ящичков разного размера, тетрадь в кожаном переплёте и папка с бумагами. Начинаю с самого длинного ящичка. В нём разместилась коллекция монет. Каждая монета в прозрачном пакетике. После осмотра меняю первоначальный вывод. Это не коллекция. Скорее, заначка на чёрный день. В ящичке поменьше лежало несколько ювелирных украшений, явно старинных. Вещицы изящные, наверняка дорогие, и наверняка припасены на тот же чёрный день. А в этой коробке один лишь ключ. Старинный и, похоже, от сейфа. Забираю ключ и драгоценности, монеты возвращаю в сейф. Мельком заглядываю в тетрадь. Большая часть листов пригодна для заполнения. Остальные безнадёжно испорчены цифрами, записанными разновеликими группами через пробелы. С трудом сдерживаю стон: только не ЭТО! Но ЭТО, определённо, именно ТО, и с ЭТИМ я буду разбираться дома. Теперь бумаги. Молодец, деда Юзя! Опись монет и украшений с указанием рыночной стоимости в двух экземплярах. Один забираю – другой оставляю в папке. Некоторые бумаги вызывают лёгкое недоумение. Забираю их с собой, чтобы показать Розенфельду – пусть прояснит ситуацию. Остальные (важные, но сейчас не нужные) оставляю в папке, а ту кладу в ячейку рядом с коробками. Закрываю ячейку и наверх. Нотариус ожидает моего возвращения в холе за столиком. Подсаживаюсь к нему. Молча кладу перед ним бумаги. Смотрит, кивает головой.

– Доверенность на автомобиль, оформлена по всем правилам. Вот ключи. – Выкладывает на столик брелок с ключами. – Если есть права можете забирать и ездить. Гараж, правда, далековато, зато около метро. Впрочем, можете оставлять машину во дворе, ворота на ночь запираются.

– А если надо будет уехать или приехать ночью? – Какой я, однако, зануда.

Нотариус пожимает плечами.

– Вызовете дворника, дадите ему купюру, он всё сделает.

Переходит к следующей бумаге.

– Это Герцог, овчарка, собака вашего деда. Сейчас он в собачьей гостинице. Адрес тут указан. Это тоже часть вашего наследства. Пёс своенравный, признаёт только своих. Если вас не признает, не подскажу, как вам и быть.

Ладно, будем решать вопросы по мере их поступления. С Розенфельдом прощаюсь у метро. Еду в гараж. Действительно, далековато. Но и то, что рядом с метро, тоже, правда.

Осёдлываю серебристый седан с мерседесовской эмблемой на капоте и осторожно – город-то чужой! – еду за Герцогом.

Вместе со служащим гостиницы подходим к вольеру. Красив, чертяка! Но норов, правда, крутой. Рычит и скалится. Осторожно протягиваю к решётке руку. На морде недоумение, подходит к решётке, принюхивается. Ничего удивительного. Рука-то моя в перчатке. Пару старых перчаток я нашёл в бардачке. Запах хозяина сбивает пса с толку. Начинает поскуливать. Ну, что, рискнём? Киваю служке. Тот открывает дверь вольера. Осторожно вхожу. Смотрит настороженно, но не рычит. Подхожу вплотную, медленно протягиваю руку к голове, глажу.

– Ну что, злобная тварь из тёмного леса, поедем домой?

Посмотрел: не зло – тоскливо. Ну, всё, какой-никакой контакт установлен. Надеваю на пса намордник, беру на поводок и веду к машине. Узнал… узнал, клыкастый, хозяеву тачку! Ладно, прыгай на заднее сиденье, и поедем знакомиться с Ольгой…

И впрямь ведьма. Укротила пса в пять минут. Смотрит на неё с обожанием, а на меня всё ещё с подозрением. Ладно, милуйтесь, а я пока пойду, тетрадку почитаю.

* * *

Похоже, дед до самой смерти оставался романтиком. Иначе, зачем бы он для своих записей стал использовать шифр, который сам же давным-давно придумал для меня и моего двоюродного брата Марека, когда мы в детстве играли в шпионов? Занятие это, конечно, не сложное, но очень трудоёмкое, как для того, кто шифрует, так и для того, кто осуществляет обратный процесс. Шифр был прост и надёжен, как банковский сейф – то есть, не на сто процентов, но близко к этому. Ключом к шифру являлась книга определённого года издания. В огромной дедовой библиотеке нужный фолиант нашёлся не сразу. Но вот книга на столе. Вооружаюсь карандашом, чистыми листами бумаги, открываю тетрадь, принесённую из банковской ячейки, и приступаю к работе.

Закончил где-то под утро и сразу завалился спать, оставив чтение на потом.

Проснулся ближе к обеду, наскоро перекусил и сел за чтение. Ольга и Герцог отнеслись к моей занятости с пониманием, затерялись где-то в недрах квартиры, иногда были слышны, но не мешали. Вчера, расшифрованный текст – пусть тогда это было и поверхностное суждение – показался мне, как бы это помягче выразиться, странным. Сегодня, после внимательного прочтения, он уже казался более чем странным. Это был либо сюжет для фантастического рассказа, либо основание для заключения в психиатрическую лечебницу. Теперь я знал точно: дед Юзек не страдал романтизмом, когда шифровал свои записи. Он точно не был писателем, а, значит, вполне мог сойти за психа, прочти его записки кто посторонний. Я вновь склонился над тетрадкой и стал перечитывать теперь уже отдельные фрагменты текста, которые при первом прочтении подчеркнул красным карандашом. «…записи попали ко мне уже основательно подпорченными. Удалось восстановить не более половины первоначального текста. Остальное пришлось додумывать…» «…Выходит, что это зеркало такая же реликвия рода Жехорских, как и фамильный крестик…» Я догадывался о каком зеркале идёт речь. Огромное, выше человеческого роста, закреплённое на специальной подставке, оно стоит в комнате на втором этаже. С крестиком было ещё проще: он висел на моей груди. По семейной традиции он передавался старшему сыну главы рода. Не буду врать, что всегда носил крестик на шее. Когда он попал мне в руки, я, как и общество в целом, придерживался отрицания религии. Но как семейную святыню я хранил его с надлежащим усердием и почтением. Крестик серебряный, XVI века. Это я знал точно, поскольку не поленился провести соответствующую экспертизу, в наглую использовав для этого служебное оборудование. Перехожу к следующему подчёркнутому фрагменту: «…Мне и самому трудно в это поверить, но зеркало является дверью в прошлое, скорее всего, в начало XX века. К этому периоду относятся все вещи указанные в описи…» Господи, зачем он шифровал опись? Ведь она заняла большую часть текста. Тут дед явно перестраховался. Остались два последних фрагмента. «…Как только вся обстановка будет воссоздана, на зеркале откроется замочная скважина, вставив в которую родовой крестик можно будет открыть дверь…» «…Осталась последняя вещь. Потом вызываю Михаила».

Я закрыл тетрадь и прикрыл глаза, пытаясь унять обуревавшие меня чувства. Произошло невозможное! Домыслы Ольги и записи деда удивительным образом соединились, превратив два бреда в одну логику. Какого предмета не хватало в комнате наверху, я знал уже через час, сличив опись с наличностью.

Громко крикнул Ольгу. Явилась незамедлительно, в сопровождении Герцога. Я усадил её за стол, положил перед ней тетрадь и вышел из комнаты, а потом и из квартиры, и из дома, надеясь на воздухе унять внутреннюю дрожь. Перешёл дорогу и облокотился на парапет, за которым блестела тяжёлая, маслянистая, непроницаемая гладь канала. Вид этой неживой воды, мой силуэт, отражённый в ней на фоне старинного дома за моей спиной, странным образом уняли дрожь и переключили мысли на совершеннейшую бессмыслицу. Я вдруг подумал: и сто, и двести лет назад, кто-то стоял на этом же месте, и отражался в этой же воде на фоне этого же особняка. И вода, наверное, хранит это отражение. А может ли она отринуть его, хотя бы на миг, и поставить рядом со мной призрак из давно ушедшей эпохи? И ведь домечтался, ёлки точёные! Когда, рядом с моим, в холодной воде появилось отражение другого силуэта, меня чуть Кондратий не хватил. Ладно, Ольга не стала молчать и первой же фразой разрушила наваждение.

– Крестик, про который говорится в тексте, это тот самый?

– Определённо, он. – Я повернулся к ней. – Пойдём домой или погуляем?

– Лучше погуляем. За квартирой Герцог присмотрит, а мне надо изучить эту часть города в спокойной обстановке. Она ведь с начала прошлого века не сильно изменилась? Когда попадём туда, это может пригодиться.

Я согласно кивнул головой, и два, казалось бы, психически здоровых человека отправились изучать город, чтобы сто лет назад уже не тратить на это время.

* * *

Я сидел в кресле, облачённый в халат, найденный среди дедовых вещей, и тапочки из того же гардероба и крутил в руках массивный ключ, взятый мной из банковской ячейки. Ольга сидела рядом в таком же кресле и следила за моими манипуляциями.

– Кажется, это от сейфа, – произнесла она, – и притом старинного.

Я согласно кивнул головой и взглянул на неё. В этих мебелях смотрится шикарно!

– Пойдём искать сейф? – предложил я.

Она тут же встала и направилась к лестнице на второй этаж.

– Ты уверена, что начинать надо оттуда?

Ольга на ходу обернулась.

– А ты, разве нет?

И тут она была, конечно, права. Где ещё искать старинный сейф, как не в комнате-музее?

Минут через пятнадцать искомое было обнаружено. Одна из секций книжного шкафа отодвинулась и открыла вид на бронированную дверь замурованного в стену сейфа. Шифр скорее всего означал год. Начали с 1900, каждый следующий раз добавляя по одной цифре. Искомая комбинация была 1916. Я повернул ключ, открыл дверь, и мы уставились на содержимое сейфа. Пачка царских бон разного достоинства. Внушительная стопочка золотых десяток царской чеканки с благородным профилем последнего российского царя на аверсе и двуглавым орлом на реверсе. Тут же целый арсенал: револьвер, браунинг и маузер в деревянной кобуре. Плюс коробки с патронами. После того как мы вдоволь налюбовались раритетами, я сложил всё в сейф, добавил туда драгоценности из банковской ячейки и запер дверцу.

– Думаю, что в 1916 году сейф будет на месте со всем содержимым, – пояснил я Ольге. – Ведь и он сам, и его содержимое – всё оттуда.

– А нам, значит, туда… – задумчиво произнесла Ольга.

– У тебя есть сомнения?

Ольга отрицательно покачала головой.

– С ключом не расставайся, – посоветовала она.

Я кивнул.

– Ключ буду постоянно носить в кармане.

* * *

Мелодичный звонок известил о том, что к нам пожаловали гости. Ольга оказалась в прихожей раньше меня и спросила через дверь, кому мы так срочно понадобились. Выслушав ответ, повернула ко мне удивлённое лицо.

– Говорят, мебель привезли.

– Раз привезли – пусть заносят, – после непродолжительного раздумья решил я. – Откроешь, когда я Герцога запру.

Я закрыл пса на втором этаже, а когда спустился вниз, то увидел двух молодцов, которые под присмотром Ольги раскрывали какую-то упаковку. Вскоре на обозрение предстала совершенно очаровательная банкетка старинной работы. Не трудно было догадаться, что её заказал ещё дед Юзек.

– Что я вам должен? – поинтересовался я у молодцов.

Получив заверения, что кроме пары подписей – ничего, я попросил Ольгу уладить формальности, а сам подхватил банкетку и понёс её наверх. Ведь единственным местом, где она могла находиться, была комната-музей на втором этаже. Через дверь прошёл удачно: и Герцога не выпустил, и музейную вещицу не поцарапал. Когда ставил банкетку перед зеркалом, вдруг осознал, что это именно та самая вещь из описи, которой не доставало в наличии. Но было уже поздно. Сначала, жалобно скуля, забился под стол Герцог. Я с удивлением посмотрел на него, а он полными ужаса глазами смотрел на что-то за моей спиной. Я обернулся и увидел, что поверхность зеркала перестала отражать предметы, а вместо этого источает матовый белый свет. Слева на раме, на уровне моей груди, прямо на глазах образуется выемка, напоминающая по форме крестик. Я хотел попятиться от греха, но в этот миг крестик, что до этого мирно покоился на моей груди, вырвался через ворот наружу и приложился к выемке. Свет из матового стал ослепительным. Я невольно зажмурил глаза. В уши ударил близкий звук колокола.

 

Глава третья

НИКОЛАЙ

Сознание вернулось вместе с адской головной болью. Право, лучше бы я остался в беспамятстве. Боль невыносима. Она долбит изнутри по черепу, словно ищет дорогу наружу. Мало ей меня, боль жаждет заполнить собой весь мир. Пусть забирает всё, лишь бы меня оставила в покое! Я чувствую: ещё немного и череп взорвётся, разлетевшись на тысячи мелких осколков. Взорвётся… Взрыв… Был взрыв! И я был внутри этого взрыва. Или я и сейчас внутри него? А что было раньше? Какой всплеск боли! Я и не предполагал, что она может быть ещё сильнее. И чей-то крик. Рядом. Совсем близко. Кто это так отчаянно вскрикнул? Стоп! Лучше не думать. Боль наказывает за мысли. Надо успокоиться и просто полежать с закрытыми глазами… Стало чуть легче. Снаружи грохот и треск. Эти звуки мне знакомы. Я знаю что это. Так рвутся снаряды и работают пулемёты. Это бой. Я внутри боя? Надо попытаться открыть глаза. Не так резко! Новый всплеск боли и новый крик. Господи, да ведь это же мой крик! Значит и в первый раз кричал я? Осторожно, потихонечку разлепляю веки. Перед глазами пелена. За ней красновато-рыжие комья земли, потом небо, серое от дыма. Закрываю глаза. Надо передохнуть и подумать. Совсем чуть-чуть. Только о том, что увидел. Дым, взрывы, стрельба. Всё-таки бой. Комья земли. Окоп? Скорее воронка от снаряда. Я лежу на дне воронки. Был близкий разрыв снаряда, и меня отбросило на дно воронки. Головная боль – это контузия. Есть ли другие раны? Пока не знаю. Сначала надо убрать боль. Эк хватил! Ладно, не убрать, хотя бы притупить. Я ведь этому учился. Давай, боль, давай, стекай к плечам и по рукам в землю. Какая же она тягучая! Устал так, будто вагон угля разгрузил, а сцедил-то всего ничего. Но пока и этого хватит. Открываю глаза. Пелена стала более прозрачной, но пейзаж не изменился. Насчёт воронки это я правильно сообразил. А что за бой? С трудом сажусь, опираясь на руки. Пытаюсь осмотреть себя. Крови, вроде, не видно. Уже легче. А во что это я одет? Но ведь? Ору от боли и валюсь на спину, сжав голову ладонями.

Сколько я был в отключке? Судя по тому, что бой не сильно-то и удалился – недолго. Только не думать «что?» да «как?», дыбы не спровоцировать боль на новый удар. Буду исходить только из фактов. На мне форма солдата Русской императорской армии времён Первой мировой войны. Значит, я участник исторической реконструкции сражения между русской и германской армиями, произошедшего в августе 1916 года вблизи… Ой! Какая разница вблизи чего? Мы шли в атаку. Пиротехники чего-то перемудрили, и вместо имитации получился настоящий взрыв. Спасибо – не убили. Но спасибо я скажу после того, как набью кому-то из них морду! Хватаю лежащую рядом винтовку и выкарабкиваюсь из воронки. Встаю на ноги, опираясь на оружие, как на костыль. Невдалеке какие-то люди. Кричать нет сил, но они и так меня заметили и идут ко мне. Делаю шаг и вижу стремительно несущуюся навстречу взгляду землю…

* * *

За окном крупными хлопьями падает снег. Минуя голые ветви садовых деревьев, устилает землю, засыпает дорожки, превращает в сугробы скамейки, шуршит по стеклу и валиком скапливается на карнизе. Под снегопад хорошо думается, особенно если есть о чём…

Я уже знаю, что в момент взрыва на новосибирском рынке был чудесным образом оставлен в живых, изъят из 2010 года и вставлен в год 1916. Полагаю, что не просто так, а взамен того, чьи останки, видимо, давно похоронили мои безутешные друзья и родственники. Не знаю, что за могучая сила решила дать мне возможность прожить ещё одну жизнь, но она щедро отвалила мне время на адаптацию в этом новом для меня мире, снабдив тяжелейшей контузией. Неподъёмные головные боли, которые не прошли полностью и сейчас, позволили мне не сойти с ума, а для врачей стали убедительным подтверждением контузии. На неё списали всё: как мои невнятные ответы на конкретные вопросы, так и моё молчание, как следствие частичной потери памяти. В результате я благополучно прошёл все этапы эвакуации от полевого лазарета до тылового госпиталя. Самый тяжёлый период адаптации, когда я, наконец, ясно понял, где оказался, пришёлся на санитарный поезд. Я выл и бился головой о стенку, меня удерживали и кололи морфий. Я успокаивался, засыпал, когда просыпался, снова выл, и меня снова кололи. Потом пришло осознание того, что вой не вой, а через пропасть почти в столетие не перепрыгнешь. Да и куда там прыгать – в могилу? Там моя жизнь кончилась, а здесь я, видимо, зачем-то нужен. Я примерился с обстоятельствами и стал думать: зачем? Ответ я начал искать от своего нового имени: Ежов Николай Иванович. Личность установили ещё в лазарете по клейму на обмундировании и найденному при мне «личному знаку». Я услышал это имя сквозь головную боль. Сразу не понял, что оно имеет отношение ко мне, но запомнил. Не мог не запомнить, поскольку биографию видного партийного функционера, наиболее отметившегося на посту наркома внутренних дел, я – человек, специально изучавший историю Органов, знал хорошо. В царскую армию Ежова призвали в 1915 году. Участие в боевых действиях, ранение – теперь, получается, моё. В 1916 году Ежову исполнился 21 год. И то, что мне самому на момент взрыва на рынке было за сорок, говорило, как ни странно, в пользу моей версии. Дело в том, что после попадания в новый мир я стал выглядеть много моложе. Это я понял, первый раз взглянув в зеркало уже здесь, в госпитале. Таким я себя помню на старых студенческих фотографиях. Итак, я с великой долей вероятности мог считать, что я тот самый Ежов. Вот только зачем? Над этим вопросом я ломаю голову – исключая те периоды, когда её ломает боль, – уже не одну неделю. Видимо ту, неведомую мне могучую силу что-то не устроило в российской истории. И она решила внести коррективы на одном из самых мощных изломов, в канун Великой русской революции. Почему для своих целей она выбрала меня… А откуда я знаю, что это так? Может параллельно со мной из моего времени сюда перенесено ещё несколько попаданцев, из тех тысяч, а может и миллионов людей, кто всё ещё тяжело переживает провал эксперимента начатого в 1917 году большевиками. Чем плоха была идея дать всем людям равные возможности по реализации себя в приглянувшейся им области науки, техники, культуры? Почему партийная верхушка узурпировала это право исключительно для себя и своих приспешников, создав тем самым новую партийную буржуазию? Итог закономерен: развал и новая революция, названная Перестройкой. Может, перенос меня (или нас) в начало эпохи великих преобразований предполагает создание новой ветви истории, альтернативной той, где я погиб – новый параллельный мир? Думать о том, что мои будущие действия изменят историю в моём бывшем мире, мне почему-то не хотелось.

* * *

Четвёртый день брожу по Петрограду среди хмурых нахохлившихся домов стылых рабочих окраин. Здешнее небо подёрнуто серой дымной пеленой, и можно только догадываться, что там за ней: такие же серые тучи или лазурь бесконечная. В центре города всё по-другому. Чистые метёные тротуары, чистая ухоженная публика. Но там нет места для серых солдатских шинелей, если они пребывают сами по себе, а не внутри грозящего штыками небу строя. Под барабанный бой, с развёрнутым знаменем, – ать-два! – ать-два! – это, пожалуйста, это хоть по Невскому. Чудо-богатыри! Каждый на своём месте, как ровные буквы парадной реляции. А выпавшая из строя буква – это уже не буква, а клякса. Нет, напрямую тебе об этом никто не скажет. Но понять дадут. Взглядом. Неодобрительным, или холодным, мимо, как и нет тебя вовсе. Здесь же, среди высоченных труб и закопчённых корпусов питерских заводов – небо, его, сколько не копти, оно всё одно копоть на тебя же и отринет – моя серенькая шинель вполне даже комильфо. Хотя, взглядами и здесь не ласкают. Понятное дело – пришлый! А что делать, если не знаю я, где до фронта обитал и работал Николай Ежов? Мне простительно, у меня тяжёлая контузия. Даже отпуск для поправки здоровья выправили. А потом – в часть! А что мне там, на фронте, делать, когда через два месяца грянет в Петрограде революция? Я-то это точно знаю! И место моё здесь. Вот только за что зацепиться?

– Колька, Ежов!

Ух ты, как колотнулось сердце! Оборачиваюсь на голос. Рабочий парень моего возраста, улыбаясь, идёт ко мне. Осторожно улыбаюсь в ответ, жму протянутую руку. Смотрит недоумённо.

– Ты чего, Николай, это же я, Фрол!

– Извини, Фрол, – стараюсь придать голосу вины, – я после госпиталя, сильно контузило меня на фронте, всю память отшибло.

– Вот беда! – сочувствует Фрол. – И что, совсем ничего не помнишь?

Пожимаю плечами.

– Не то чтобы совсем, но вот людей почти не помню.

Смотрит как-то странно, будто решается на что-то. Потом подвигается ближе.

– Слушай, Николай, а пойдём-ка со мной? Тут у нас собрание намечается, расскажешь: как там на войне.

Вот так. Всё очень просто. И удивляться нечему. Главным было найти то место, где тебя знают. Чужака не примут. А своего, да ещё фронтовика, – как такого не привлечь к борьбе с самодержавием? Время теперь такое: предреволюционное. Но мне сразу соглашаться не след. Говорю, как бы в сомнении:

– Так я с фронта почитай три месяца…

– Ничего! – хлопает меня по плечу Фрол. – Что было, про то и расскажешь. Идём?

– Пошли… – не убирая из голоса сомнения, соглашаюсь я…

Дыра в заборе позволила нам проникнуть на территорию завода – я здесь работал? Дошли до котельной. Внутри гудело пламя. Кочегары то и дело подбрасывали в жадно разевающие пасти топки уголь. Один заступил нам дорогу. Поздоровался с Фролом, подозрительно покосился на меня.

– Ты что, не узнаёшь его? – спросил Фрол. – Это же Колька Ежов!

– Я и смотрю, он не он, – произнёс кочегар. В его голосе слышалось явное сомнение.

– Ты не смотри, что он такой, – поспешил успокоить кочегара Фрол. – Его на фронте контузило, напрочь парню память отшибло.

– А-а… – протянул кочегар. – То-то, я смотрю… Ты на собрание?

– А то куда же?

– И этого с собой?

– И что с того? Сам понимать должён: нам люди с боевым опытом во как нужны! А то, что без памяти… Может оно и лучше?

Я старательно изображал, что не слышу их разговора, а про себя радовался – всё шло как надо!

* * *

– …Вот и кончился мой отпуск, Фрол! В четверг на комиссию, а потом, наверняка, на фронт.

Фрол был явно обеспокоен моим сообщением. Переспросил:

– В четверг, говоришь? Это, стало быть, через три дня?

Киваю: – Стало быть, так.

Призадумался мой куратор. И я его хорошо понимаю. Окружил, понимаешь, фронтовика товарищеской заботой. Таскал по митингам да собраниям. Снабжал нужной литературой – благо тот хоть и мало, но грамотный. Присматривался. И только-только начал привлекать к революционной деятельности (помогал я один раз прокламации распространять), как того обратно на фронт отправляют. Дела… Это он так сказал: – Дела… – и заторопился вдруг, сказав напоследок: – Ты, вот что, сильно-то не кручинься. Давай я к тебе вечерком забегу, тогда всё и обсудим в подробностях. Лады?

Я пожал плечами.

– Ну, вот и договорились! – Фрол взметнулся и убежал, думаю, судьбу мою решать.

На исходе года темнеет быстро, а под метель так и ещё быстрее. Идём с Фролом по свежему снежку от одного тусклого фонаря до другого. Он как пришёл вечером, так сразу и велел собираться. На мой вопрос «куда?» со значением в голосе сообщил: «Тут с тобой один товарищ поговорить хочет». Слово «товарищ» он выделил особо.

Двое у стены. При нашем приближении один выходит под фонарь, обращается:

– Браточки, прикурить не дадите?

Фрол торопливо – видимо, чтобы я не опередил – тянет из кармана спички. Проситель, прикуривая, как бы невзначай, освещает лицо Фрола дополнительным светом. Вместо пароля фейсконтроль, понятно… Вскоре сворачиваем в подворотню. Тень, ещё одна, но к нам больше никто не подходит. Тёмный подъезд, шаткая деревянная лестница. В прихожей неожиданно светло. Нас окружают. Фрол молча поднимает руки. Следую его примеру. Это что – обыск? Фигня это, товарищи, а не обыск! Захотел бы – РПГ пронёс. Да, работы непочатый край! Фрол ведёт меня в небольшую комнату. Мебели, кроме стола и двух стульев, никакой. На столе керосиновая лампа с притушенным фитилём. Фрол подталкивает меня к свободному стулу, и произносит в направлении стула занятого:

– Привёл, товарищ Матвей!

В ответ молчание. Но Фрол, видимо, знает роль наизусть. Он ждёт, пока я не усядусь, потом добавляет в лампе свет, и, как бы невзначай, подвигает её ближе ко мне, поворачивается и покидает комнату. Грамотно: лампа и лицо моё освещает, и глаза мне слегка слепит. Но лишь слегка. Потому общее представление о сидящем напротив мужчине составить можно. Одет как мастеровой, средних лет, пышные усы – настоящие ли?

– Ну, здравствуй, товарищ Ежов! – произносит мой визави, но руки не протягивает.

Осторожно отвечаю:

– Здравствуйте…

– Товарищ Матвей, – подсказывает собеседник. – Зови меня: товарищ Матвей.

Киваю головой, изображая робость. А товарищ Матвей, тем временем, в форме дружеской беседы начинает допрос. И чем дольше длится беседа, тем становится ясней: никакой он не рабочий, по крайней мере, несколько последних лет. Профессиональный революционер? Несомненно! Из интеллигентов? Очень может быть! А потому, Ёрш (я ведь всё-таки ещё и Николай Ершов), следи за языком. Почует в тебе товарищ Матвей не паренька с рабочей окраины, пусть и нюхнувшего пороху, а человека по грамотности не уступающего себе и хлопнут тебя в этой же квартире как провокатора. Но обошлось. Беседа идёт к концу, и чувствую я, как подобрел ко мне товарищ Матвей. За своего может ещё и не держит, но в сочувствующие записал точно. Наконец добрались до главного.

– На фронт ты, товарищ Ежов, больше не пойдёшь! – тоном, с которым не поспоришь, заявляет товарищ Матвей. – На фронте у нас людей хватает. Нам тут надёжные товарищи с боевым опытом позарез нужны. Гнойник самодержавия вот-вот лопнет, рабочие возьмутся за оружие. И тогда такие как ты поведут их в бой!

Немного пафосно, но очень верно. Я-то знаю, что «вот-вот» наступит в конце февраля грядущего года.

Видимо решив, что я вполне проникся нужной идеей, товарищ Матвей подвёл итог беседе:

– Твой вопрос решим в ближайшие дни. Понадобится – перейдёшь на нелегальное положение. – Встал и протянул мне руку.

 

Глава четвёртая

ГЛЕБ

Ветер замотал меня в снежный кокон и попытался повалить с ног. Я покрепче упёрся ногами в землю, продолжая прикрывать лицо от колких снежинок. Ветер взвыл с досады и унёсся прочь, прихватив снежный заряд, в поисках кого похлипче. Я распрямился и убрал руку от лица. Вот те нате! А где «сидор»? Я, конечно, любитель и потравить, и послушать анекдоты, например, «про геолога и эхо». А вот оказаться в центре этого анекдота мне совсем не понравилось. Я волчком завертелся на месте пытаясь отыскать глазами чёртов вещмешок. Помню: падал он в паре шагов. И куда подевался? Ветер унёс? И куда у них освещение подевалось? Ведь только что было. Я посмотрел в сторону вокзала и замер, как волк, почуявший западню. Нет, вокзал был, но не тот, который я видел пару минут назад. В свете покачивающегося на ветру скупердяйского фонаря проступали контуры одноэтажного здания старой постройки. Таких вокзальчиков, построенных ещё при царе Горохе, и по сей день немало на Транссибирской магистрали. А что ещё не так? Я посмотрел в сторону путей. Куда подевалась станция? Вернее, куда подевался крупный железнодорожный узел станция Барабинск? Где мачты контактных проводов? Где составы, чёрт возьми! Мощные, длинные, внушающие уважение. А не этот огрызок в два десятка хилых вагончиков, похожих на теплушки. И что там пыхтит у него на конце? Паровоз?!

Стоп, Абрамов! Теперь думать. Мистику и розыгрыш отбрасываю сразу. Мистика хороша в кино, а для розыгрыша слишком затратно. Тогда что? А то, товарищ подполковник, что, похоже, оторвали тебя от жирной сиськи, не дав и отхлебнуть-то как следует, и сунули в какую-то передрягу, пока непонятно какую. То, что без спросу, это как раз не удивительно. С НИХ станется! С кого «с них»? Это пока не столь важно. Главное – зачем? Ключевым моментом является вихрь и звук колокола. До них была пьяная троица и Барабинск, после – нет. Похоже, на мне испытали новое психотропное средство. Ввели, скорее всего, заранее, а во время вихря активировали. Интересно, как долго я был в отключке: несколько часов? – сутки? – больше? По крайней мере, времени хватило на то, чтобы переправить меня в другое место. И что теперь? ОНИ там у себя потирают, небось, потные – мне почему-то приятно думать, что они у них потные – ладошки и ждут, как поведёт себя подопытная мышка. А не сунуть ли мне нос в мышеловку, то бишь, не пойти ли прямиком на вокзал? Стоп! Без денег и документов, – они остались в пропавшем «сидоре» – с карабином за плечами, в странном прикиде и с карманами набитыми царскими деньгами?

С деньгами мне Макарыч подсуропил. У моих «охотничков» вошло за правило в период охоты играть в преферанс исключительно на царские деньги. Я, было, сунулся к коллекционерам, но там такие бабки запросили, что я, признаться, приуныл. А Макарыч, как прознал про мою беду – только хмыкнул. Поскрёб по своим милицейским сусекам и набрал мне пригоршню монет и несколько бумажек, или бон, как он их назвал. Наши современные деньги я хранил в бумажнике, который теперь тю-тю, а эти рассовал по карманам.

Идти со всем этим добром на вокзал – это идти до первого патруля. Дальше или «обезьянник», или психушка. Спрятать пока карабин и деньги? Ага, ещё и одежду и прийти на вокзал в трусах и тельнике. Дальше то же: патруль – «обезьянник» или психушка. И ОНИ всё это наверняка просчитали. Значитца так, уходим в сумрак, пока не прояснится, во чё мы тут играем.

Я повернулся спиной к путям и пошёл прямиком в темень. Уткнулся в ограду, перемахнул через неё и оказался на подсвеченной свежевыпавшим снегом улице. И куда теперь? Короткий вскрик разорвал морозный воздух. Похоже, женщина кричала. Прислушался. Тихо. Постоял. Ничего, кроме подвывания ветра. Может его шуточки? Нет, опять крикнула, только теперь как-то сдавлено. Не знаю, на что тут меня проверяют, только этого я терпеть не буду! Бегу на крик. За углом какая-то возня. Подбегаю ближе. Три амбала ломают какую-то девушку. Она, хоть и с зажатым ртом, но брыкается изо всех сил. Кричу:

– Вы что творите, гады?!

Один отделяется от кучи-малы и ко мне. И сразу тычет кулаком в лицо. Естественно не попадает, а я, естественно, попадаю, он падает. Этот пока не страшен. Бегу к остальным. Не больно-то ребята ловки. Против меня могли бы и покрепче бойцов выставить. А может специально так, чтобы я их не сильно покалечил? Короче, даже чехол с карабином сбрасывать не пришлось, всего-то по разу и приложился. Как поднялись, так в разбег. Мы на тренировках и то жёстче махались. Подхожу к девахе. Сидит в сугробе, таращится. Наклоняюсь, протягиваю руку. Суёт мне свою ладошку в варежке. А деваха-то, вроде, симпатичная!

Хлопает ресницами и произносит, как колокольчик прозвенел:

– Спасибо вам, дяденька!

Рассмешила она этим своим «дяденька». Отвечаю сквозь смех:

– На здоровье, тётенька!

Взмахнула от удивления ресницами и залилась звонким смехом. А я уже посуровел и строго так спрашиваю:

– И чего же ты удумала в такую темень одна гулять?

Но меня она, похоже, совсем не боится, отвечает так же весело:

– Так и не гуляю я вовсе. Я домой от подружки иду.

– Ну, ежели от подружки, тогда конечно, – соглашаюсь я с её непробиваемым по своей наивности аргументом. – Пойдём, провожу, что ли?

Помог ей отряхнуть полушубок, и она пошла впереди, а я, стало быть, сзади в боевом охранении. Недолго шли. Встали у низкого палисада, за которым тускло светиться одно из трёх выходящих на улицу окон деревянного дома.

– Вот я и пришла.

А мне что ответить?

– Прощай, – говорю, – тогда.

Замешкалась, может, что сказать хотела? Но, видно, передумала, или постеснялась, но махнула рукой и пошла к калитке. А я стою, дурак дураком, и сам себе думаю: «А ночевать-то ты на улице собираешься?»

– Постой, – кричу, – красавица!

– Остановилась, повернулась, смотрит вопросительно.

– Не подскажешь, – спрашиваю, – где человеку приезжему переночевать можно?

Задумалась. От напряжения мысли аж губку нижнюю прикусила. Сверяется со сценарием? Наконец нашло на неё просветление. Оставила губу в покое и ответила довольно решительно:

– А у нас и переночуете!

А мне ещё поиграть хочется. Спрашиваю, как бы в сомнении:

– А удобно, родители против не будут?

Изобразила и она сомнение, потом обнадёжила:

– Отец у меня, конечно, строгий, но как прознает, что вы для меня сделали, смилостивится.

Ну, смилостивится, так смилостивится. Топаю за ней в хату. Через сени входим в большую комнату и застываем у порога.

– Тятенька, я гостя привела!

Крикнула вроде и весело да как-то неуверенно. Какой у них мудрёный сценарий! В комнате полумрак. От керосиновой лампы много ли света? Из-за стоящего у дальней стены стола поднимается мужик и идёт к нам. А девчонка тараторит, что твой пулемёт, и про то, как напали на неё по дороге домой лихие люди, и про то, как я её спас. Закончила фразой:

– Спаситель мой – человек приезжий. Пусть он у нас переночует?

Мужик подошёл совсем близко, встал, глядит исподлобья. Однако в конце дочкиного рассказа лицом подобрел и руку протянул.

– Добро пожаловать! – говорит.

Девчонка явно обрадовалась такому исходу и стала раздеваться, ну и я следом за ней. Тапочек мне не предложили, да они тут и не нужны. Кругом чистота и порядок. На полу тонкие половики. Иду по ним к столу. По пути бросаю взгляд на стену. Чудно́, однако! ОНИ меня что, не только в пространстве, но и во времени «переместили»? Вся стена оклеена старинными картинками. Тут и корабли, и экипажи, и портреты разные. Ба, да это, кажись, Скобелев. А это никак Николай Александрович Романов собственной персоной? А вон новогодняя открытка. И надпись буквами дореволюционного алфавита: «С Новым, 1916 годом!» Спасибо, что подсказали. Буду теперь знать, в каком году предстоит мне действовать. В углу иконы, как я их сразу не заметил? Садимся за стол. Девушка, а она действительно красавица, хлопочет, накрывая на стол. Артист – непрофессионал так не сыграет – изображающий хозяина дома, одет, видимо, по моде тех времён. Стоп! Так и я ведь не хуже. Ну, Побегайла, ну сукин сын! Так это что, с самого начала была подстава? Работа, охота, прикид на старинный лад, преферанс на царские деньги? Чегошь такого-эдакого от меня хотят при такой-то подготовке?

Тем временем стол накрылся по всем правилам русского хлебосолья. Огурчики да помидорчики солёные, капустка квашеная да с клюковкой, брусничка мочёная, грибочки, сало копчёное да колбаска домашняя, ну и хлебушек душистый. И всё, заметте, своё, не магазинное! А вот и водочка по стопочкам! Не знаю, может какого продвинутого историка такая реконструкция и привела бы в уныние, а по мне так всё очень убедительно. Девушке водки не предложили. И правильно, детей тогда в строгости держали.

Выпили мы по одной, закусили, хозяин и говорит:

– Я так понимаю, на улице вам не до знакомства было, а теперь так в самый раз. Я машинист паровозный Василий Митрофанович Знаменский. Это дочь моя, Варвара. А вас как звать величать?

– Глеб Васильевич Абрамов. Род занятий, как бы это точнее выразиться… – путешественник я. Возвращаюсь теперь из дальних странствий. В ваших краях оказался случайно. Были у меня с собой вещи да ружьишко. Теперь осталось одно ружьишко. Вещи мои кто-то из напавших на вашу дочь умыкнул при бегстве. А там и документы были.

– Дела… – сочувственно покачал головой Василий Митрофанович. – Видишь, Варька, как человек от твого безрассудства пострадал? А ведь упреждал я тебя беспутную.

– Тятенька! – вскричала, вспыхнув, Варвара. – Зачем вы меня при постороннем-то человеке позорите?

Я наблюдал за разыгранной передо мной семейной сценой и радовался. Когда я последний раз на спектакле-то был? А тут оказался прямо на сцене да при таких актёрах. Как натурально играют! Кончилось тем, что Варвара убежала готовить для меня комнату, а Василий Митрофанович доверительно забасил:

– Ты, Глеб Васильевич, извини, что Варвару при тебе пожурил. Девка она хорошая, да и дочь послушная. Она ведь после того, как схоронили мы Марьюшку, жену мою и мамку её, за хозяйку в доме. Почитай уж два года.

Василий Митрофанович взгрустнул и вновь наполнил гранёные стопочки. Мы выпили и он продолжил:

– Я ведь при работе своей нечасто дома бываю. И за Варюху у меня душа болит. Прознаю, кто на неё напал, убью! А тебе ещё раз поклон низкий.

– Да, ладно, дело прошлое, – пробормотал я.

– Замуж её надо отдать, – пооткровенничал Василий Митрофанович. – Когда она при муже, мне покойнее будет.

– А что, есть жених на примете? – полюбопытствовал я.

– Да есть тут один, – неопределённо ответил Василий Митрофанович. – Мастеровой из железнодорожных мастерских. Вот ежели бронь не отымут да на фронт не пошлют, на следующий год свадьбу сыграем.

Какой фронт? Ах, да, у них же по сценарию Первая мировая война идёт.

Вернулась Варя и сказала, что комната для меня приготовлена. Я непроизвольно зевнул. Василий Митрофанович разом засуетился.

– И то верно. Спать пора. Я, Глеб Васильевич, с утра пораньше в поездку отбуду, так ты у нас ведь поживёшь денька три?

– Вполне возможно, – неопределённо ответил я. – Если не стесню.

– Да Бог с тобой, какое стеснение, живи, сколько надо, – замахал руками Василий Митрофанович. – Ну, стало быть, ещё увидимся.

Комнатка, куда меня проводила Варвара, была невелика. И почти половину её занимала кровать, на которой было навалено такое количество пуховиков и подушек, что я даже растерялся. Часть подушек я переместил на одинокий стул, а пуховики сбрасывать на пол не решился. Разделся, потушил лампу и одним прыжком вознёсся на пуховую гору. Вот это кайф! Куда там ортопедическим матрацам!

* * *

Давно я так отменно не высыпался! И понежился бы ещё в постели, кабы было с кем. А так встал, натянул штаны и прошёл в горницу. Варвара уже хлопотала подле стола. Поулыбались друг другу, поздоровались, и я пошёл умываться.

За завтраком говорили о пустяках, потом я спросил:

– А скажи мне, далеко ли отсюда до города Барабинска?

Мой вопрос явно озадачил девушку.

– Так нет здесь такого города, – немного растеряно ответила она. Весь наш край зовётся Бараба. А ближний город – Каинск. Верстах в десяти отсюда. А тут станция – Каинск-Томский.

Мною начало овладевать раздражение. Устами этой девчонки меня пытаются убедить, что никакого пространственного перемещения не было, а было лишь временное, но не мнимое, а взаправдашнее, и я теперь – подумать только! – в 1916 году. И Куйбышев не Куйбышев, а Каинск, и Барабинск не город, а посёлок при станции.

Видимо, мои мысли отразились на лице. Варвара забеспокоилась, – боится провалить задание? – робко предложила:

– Не желаете, Глеб Васильевич, по центру пройтись?

А что? Хороший способ распознать их «потёмкинскую деревню». Ладно ночь, на свету-то я ИХ маскировку враз разоблачу! Согласился и пошёл одеваться.

Сначала шли в тылу вокзала. Со станции доносились исключительно паровозные гудки. Меня начало разбирать веселье. Так бы и поверил во всё, но идём-то мы по тротуару! – пусть он и под снегом. А вот как ковырну сапогом и уткнусь носком в асфальт! И ковырнул, и уткнулся, но не в асфальт, а в дерево. Да-а… тут они меня умыли. Мог быть тогда здесь деревянный тротуар, как есть мог! А мы уже отвернули от вокзала и идём туда, где народу погуще. А как вышли на площадь, так я чуть в снег и не сел! Народ, дома, вывески – всё оттуда, из прошлого! Вот только не станет никто ради меня такой огород городить, ни при каком раскладе! А это значит…

Стою, как вкопанный, и, как через вату, слышу взволнованный Варин голос:

– Глеб Васильевич, что с вами?

Собираю остатки воли в кулак, трясу головой и отвечаю:

– Ничего страшного, сейчас пройдёт. Смотрю на взволнованное личико, через силу улыбаюсь:

– Бывает со мной такое. Уже почти прошло… Скажи-ка мне, где у вас можно газету купить?

– Так на почте. – Предлагает: – Хотите, я сбегаю?

Нащупываю в кармане монеты, протягиваю ей горсть.

– Сбегай, голубушка, не сочти за труд. – И откуда мне такие слова на язык идут?

Выбрала несколько монет, убежала. А я стою и от воздуха морозного постепенно прихожу в себя. Ну вот, вроде оклемался. Теперь все мысли прочь, кроме как о дне текущем. Ночью поразмышляю! Возвращается Варя, протягивает газету. Смотрю на дату. 5 ноября 1916 года. Вчера у нас было 17-ое… Куда подевались две недели? А какая, на хрен, разница? Главное – год 1916! Нет, это до вечера, иначе сорвусь прямо тут, на улице. Сворачиваю газету, сую в карман, поворачиваюсь к Варе.

– Ну, что, Варвара Васильевна, продолжим прогулку?

* * *

Так погуляли, что к вечеру мне стало стыдно. Лежу сейчас на мягких перинах и вспоминаю Варины глаза. Что же ты Глеб Васильевич наделал? Зачем влюбил в себя девчонку? Скажешь, ничего особенного? Ну, приударил слегка, чтобы заслониться от тоски великой. Ну, одарил сладостями да безделушками. Эка проблема! Для двадцать первого века, да, не проблема. Подарила бы тебе какая ветреница взамен ночь, а с утра упорхнула бы и имени не оставила. Разве что номер мобильника помадой на зеркале. Взял бы салфеточку и стёр бы и номер, и её из жизни – вся недолга! Но тут-то начало века двадцатого. Тут такие знаки внимания так просто не оказывают. И раз приняла их барышня, значит ясно дала понять: неравнодушна она к тебе. А тебе это надо? А почему нет? Варя девушка красивая и, что важно, чистая. И коли попал я в такой переплёт, мне что, оставшийся век одному куковать? А почему ты так уверен, что попал сюда один? Вспомни про вспышку, явно не от фотоаппарата, на берегу Оби, и колокол… А потом погиб Ёрш, и Ольга обмолвилась, что не верит, что это его тело лежит в гробу. Ольга… Ведьма моя ненаглядная. Где ты сейчас? Может в поисках муженька своего непутёвого пробираешься меж мирами? И ребята: Колька, Мишка – все, кто был тогда под прицелом объектива тоже здесь, или скоро здесь будут? Есть у тебя на этот вопрос однозначный ответ? То-то и оно… Так и маялся между Ольгой и Варей, между тем веком и этим всю ночь, забывшись тревожным сном лишь где-то под утро. А когда встал и подошёл к зеркалу, что висело на стене в бывшей Вариной светёлке, ставшей теперь моим пристанищем, то увидел то, чего раньше не заметил: Глеб Абрамов стал как будто значительно моложе. Нет, не может быть. Да, точно! Небольшой шрам на правой скуле, правда, и раньше был еле заметен, но теперь-то исчез вовсе! А ему вроде как лет пять? Долой тельник! Все свежие шрамы как корова языком слизнула! Погоди, а где тот, чуть левее и ниже левого соска. И его нет? А это, почитай, все двенадцать лет! Остальные на месте. Выходит ТЕ, кто со мной так пошутили, в качестве моральной компенсации, скинули с меня годков десять с гаком? Ну, хоть что-то.

 

Глава пятая

МИХАИЛ

Я ухватился за крестик, пытаясь выдернуть его из углубления, и он неожиданно легко прыгнул мне в руку. Засунул его обратно за пазуху и повернулся к принявшему обычный вид зеркалу спиной. Герцог в комнате не наблюдался. Видимо так перепугался, что убёг болезный к «мамочке». Пойду и я, порадую Ольгу открытием. Но лишь только я вышел за дверь комнаты и принялся спускаться по лестнице, ведущей на нижний этаж, как тут же тяжело опустился на ступеньку. Внизу всё было не так. Не так, как было в 2010 году, но, наверное, так, как было в 1916. Я окликнул Ольгу, так, на всякий случай, уже понимая, что ответа не будет. Герцога и звать не стал. И пёс, и Ольга были теперь от меня много лет вперёд по ту сторону зеркала. Ольга! Господи, что она сейчас обо мне думает? Вскочил и быстро вернулся к зеркалу. Оттуда на меня посмотрел заметно помолодевший я – лет десять скинул, не меньше! Мне бы этакому пердимоноклю радоваться, а я ужасно огорчился: выемка для крестика исчезла, как и не было её! Теперь между мной и Ольгой пропасть шириной без малого в столетие. Появится ли вновь мост, по которому я её перешёл? Почему-то верилось, что да. Сейчас же мне не оставалось ничего другого, как осваиваться в новом мире.

Я нащупал в кармане халата ключ, отодвинул книжную секцию и открыл сейф. Всё было на месте. В этом я, слава богу, не ошибся. Я взял с полки браунинг, зарядил и положил в карман халата. Подумал и взял из сейфа несколько бон, запер сейф, а ключ определил рядом с браунингом. Оказавшись при оружии и при деньгах, я стал чувствовать себя значительно увереннее и заметно успокоился. Спустился вниз, посмотрел в окно. Липкий декабрьский вечер, как губка, впитывал в себя сгущающуюся тьму. С неба, как всегда, моросил толи снег, толи дождь. Канал Грибоедова, видимо ставший теперь вновь Екатерининским, в блёклом урбанистическом обрамлении, на первый взгляд, ничем не отличался от того, в Зазеркалье. Я, было, впился глазами в одинокого прохожего, но размытый силуэт не позволил определить, в каком точно веке он спешил под моими окнами. Я оставил никчёмное занятие и пошёл осматривать квартиру. В отличие от изящно обставленной верхней комнаты, внизу всё было простенько. Осмотр немногочисленных шкафов не выявил наличия еды, зато нашлось некоторое количество одежды. Присутствие второго радовало больше чем отсутствие первого, ибо пришёл я в этот мир, как есть, в халате и тапочках. Теперь было в чём выйти на улицу, чтобы разжиться той же едой. Не сейчас, конечно, – утром. Идти ночью в незнакомый город – а он стал для меня именно таким – я счёл излишне рискованным. Одиночество натощак – вот что выбрал я для себя на этот вечер. В выборе и того и другого я сильно ошибся…

В этот вечер мне почему-то не хотелось включать свет. Но когда я стал впотьмах натыкаться на мебель и основательно зашиб ногу о стоящее в прихожей кресло-качалку, то понял, что должен сделать выбор: или срочно в койку, или придётся всё-таки зажечь свет. Спать не хотелось, и я начал просчитывать дорогу к выключателю, когда в замке входной двери лязгнул ключ. Времени на раздумье не было, и я просто опустился в кресло-качалку; рука в кармане халата, в руке браунинг. Щелчок взводимого курка совпал с шумом открывающейся двери. Неяркий свет, проникший в квартиру из коридора, высветил шагнувшую за порог фигуру, очевидно мужскую; в одной руке саквояж, в другой – трость. По тому, как долго мужчина, опустив на пол саквояж, нашаривал выключатель, становилось ясно, что он в этой квартире впервые. Наконец-то в прихожей зажёгся свет, и мужчина затворил входную дверь. Трость отправилась в угол на специальную подставку, «котелок» с головы и пальто перекочевали на вешалку, пришёл черёд снимать калоши. Я наблюдал за действиями незнакомца, слегка покачиваясь в кресле-качалке, в ожидании, когда же он, наконец, изволит меня заметить.

Это случилось сразу после того как он отставил в сторону калоши, выпрямился и повернулся ко мне лицом. Выдержки ему было не занимать. Ни испуга, ни особого удивления. Враз напрягшаяся фигура и колючий взгляд устремлённых на меня серых глаз. Я смотрел на него слегка иронично и покровительственно. Мол, сюрприз, а мы тебя тут ждали! Видимо мои актёрские способности оказались на высоте. Мужчина слегка расслабился и отвесил мне шутливый полупоклон.

Здравствуйте, Пётр Евгеньевич, или вам больше по душе обращение «господин полковник»? Признаться, не ожидал вас здесь теперь увидеть. Отчего такая честь?

Я продолжал сохранять прежнее выражение лица, а сам лихорадочно думал, что в такой ситуации следует ответить? Пауза явно затянулась и мой визави вновь напрягся. Он посуровел лицом, неожиданно быстро схватил двумя руками трость и каким-то зловещим тоном произнёс:

– Как здоровье тёти Нины?

Это явно был пароль, отзыв на который я не знал. Но и молчать дальше было невозможно, поэтому я, как можно более спокойно, ответил:

– Слава Богу, ей заметно лучше.

Удивительным было не то, что я не угадал ключевую фразу, а то, как быстро отреагировал на это незнакомец. Три действия в его исполнении слились в одно: движение двумя руками одновременно, обнажило спрятанный в трости стилет, широкий шаг в мою сторону и выпад рукой с клинком. Лезвие едва не коснулось моей груди. Сделай мужчина ещё один шаг, и мне бы пришёл конец, но поперёд этого карман моего халата разразился выстрелом. Выстрелил я наугад, но попал удачно. Мужчину качнуло назад, с левой стороны груди на его белоснежной рубашке проступило и стало быстро расплываться алое пятно. Серые глаза глянули в вечность и стали стекленеть, рука выпустила стилет, тело посыпалось на паркет. Я быстро встал, глянул на дырку в кармане, спасшую мне жизнь, но безнадёжно испортившую халат. Где-то я видел ещё один, такой же… Я наклонился над мужчиной, убедился, что в этом мире его больше нет, потом опустился обратно в кресло. Фактов уже набралось достаточно. Пора над ними поразмыслить. Что мы имеем? Странная квартира, попаданец из будущего и труп, в свою бытность живым, носящий в трости стилет и знающий о существовании некого полковника по имени Пётр Евгеньевич, но не знающий его в лицо. И хоть режьте меня, хоть на запчасти разбирайте, но это ж-ж-ж неспроста! И что мне подсказывает чутьё оперативника? Квартира, скорее всего, конспиративная. В ней некий полковник Пётр Евгеньевич, носящий, надо полагать, голубой мундир, встречается со своими агентами, некоторых в ней же на время и селит. То, что я и труп попали в неё в один и тот же день… Стоп! Что это я всё труп да труп? Были ведь у него и имя, и фамилия, и, не побоюсь этого слова, отчество. Обыскать труп для человека привычного дело нехитрое. Помимо обычной бытовой мелочи внимания заслуживали четыре предмета. Пистолет системы Браунинга, толстая тетрадь в кожаном переплёте и две книжки: паспортная и записная. Начал я, естественно, с изучения личности лежащего на полу человека. Аркадий Генрихович Войновский, мещанин, возраст 37 лет, православный, город Пенза, холост, от воинской повинности освобождён по состоянию здоровья. Ну, ну… Браунинг, калибр 7,65 мм. Излюбленное оружие российских террористов, родной брат того, что несколькими минутами ранее безнадёжно испортил мне халат, попутно отправив на тот свет господина Войновского. За что боролись… Толстая тетрадь больше чем наполовину исписана мелким витиеватым почерком, причём по-французски. Похоже на рукопись авантюрного романа. Так он ещё и литератор – был. Записную книжку сразу открываю на букве «П». П.Е. и напротив цифры. Листаю остальные страницы. Записи на них мне пока ни о чём не говорят. Впрочем, как и цифры напротив инициалов полковника. Их четыре. Номер служебного телефона?

В прихожей зазвонил телефон. Так, началось! Обхожу мещанина Войновского, подхожу к аппарату, снимаю трубку. Слышу уверенный мужской голос:

– С благополучным прибытием!

– Ни те здрасте. Невежливо как-то. Если только… Отвечаю:

– Спасибо.

Пауза. Потом тот же голос с некоторым намёком:

– Вы ничего не хотите добавить?

Так и есть! Похоже, насчёт конспиративной квартиры я не ошибся. И теперь от меня по всем правилам хотят услышать пароль. Какое счастье, что я не пристрелил Аркадия Генриховича до того, как он его назвал.

– Как здоровье тёти Нины?

– Увы, пока без изменения.

Не удивительно, что он бросился на меня с клинком. А голос продолжил:

– Здравствуйте, господин… Впрочем, как я буду вас именовать решим при личной встрече, не возражаете?

– Нисколько. Здравствуйте… Пётр Евгеньевич, если не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь. Как добрались?

И тут мне пришла в голову безмерно рискованная, до тошноты авантюрная, но, в случае успеха, решающая многие проблемы идея.

– Доехал хорошо. А вот приехал не очень.

Голос полковника сразу напрягся:

– Что произошло?

– Долго рассказывать, но сейчас вместе со мной в квартире труп и…

– Не продолжайте! – резко прервал меня полковник. – Я выезжаю.

Сколько у меня в запасе времени? Думаю – полчаса. Надо набросать версию для полковника. Скажем так: он пришёл, представился Петром Евгеньевичем, разделся, когда я спросил пароль – схватился за браунинг. Вроде всё логично. Браунингом я решил пожертвовать из соображения, что один у меня уже есть, а вот тросточка мне пригодится. Теперь одежда. То, что на нём, пусть остаётся, не по кайфу мне покойников раздевать. А вот пальто и «котелок» надо примерить. Ведь до дома его могли вести, а, значит, у полковника может быть описание того, как он был одет. Мы с ним примерно одного роста и комплекции. Не то чтобы совсем, но подходит. Эту одежду забираю, а вместо неё размещаю на вешалке то, что подобрал по шкафам для себя: полупальто военного покроя, клетчатое кепи и краги. Как-то так… Стоп! Если его вели, то могли запомнить лицо. Всматриваюсь в заострившиеся черты. Лицо как лицо. Гладкое, чисто выбритое. Совсем как у меня. Может, мы чем-то даже были похожи. Ладно, чего гадать, вряд ли они его хорошо разглядели впотьмах. А фотография? Если у полковника есть его фотография! Ну, не знаю, в таком случае буду действовать по обстановке. Теперь карманы. Не могли они у него быть совсем пустыми. Возвращаю в них кое-какую мелочь. Остальные вещи покойного отношу наверх и запираю в сейф.

Когда в дверь позвонили, я пошёл открывать, будучи готовым ко всему.

На пороге стоял высокий спортивного сложения красавец, типичный русак, со щёгольскими усиками над верхней губой. Одет он был, как мне подумалось, на английский манер: свободные, заправленные в высокие ботинки штаны, полупальто военного покроя, кепи на голове и кожаные краги на руках. Окатив меня светло-голубым взглядом, пришелец произнёс: «Здравствуйте, я полковник Львов» – заставил меня посторониться, прошёл в прихожую и склонился над телом. Я закрыл дверь и остался стоять подле неё, наблюдая за действиями полковника и размышляя о том, как я угадал с одеждой. Только кепи на голове полковника было не клетчатое, а однотонное. Он повернул ко мне голову, оглядел с ног до головы и недовольным тоном спросил:

– Почему вы так на меня смотрите?

Я молча кивнул в сторону вешалки. Полковник встал и подошёл к якобы одежде покойника. Осмотрел, проверил карманы, потом вновь повернулся ко мне.

– Говорите, он в этом пришёл?

Я кивнул.

– И представился моим именем?

Я кивнул ещё раз.

– Эти господа неплохо изучили мои привычки, – задумчиво произнёс Львов. – Я ведь так одеваюсь нечасто, только когда сам сажусь за руль автомобиля. На встречу с вами, ввиду её особой секретности, я прибыл бы именно в таком виде. Вы его обыскали?

Я попытался изобразить на лице брезгливость, и видимо это у меня получилось, поскольку полковник, не скрывая досады, сам принялся за выполнение этой процедуры и проделал это весьма профессионально. Не найдя в карманах убиенного мной Войновского, у которого я отнял не только жизнь, но теперь, похоже, и имя, ничего интересного полковник вновь обратился ко мне с вопросом:

– Из чего вы его?

Я достал из кармана халата браунинг и протянул полковнику. Тот осмотрел оружие и положил себе в карман, одновременно задав следующий вопрос:

– У вас есть мой номер телефона?

Я решил назвать те цифры, которые в записной книжке Войновского значились напротив инициалов П.Е., и видимо не ошибся, поскольку полковник воспринял их как должное.

– Почему тогда сразу не протелефонировали?

Я пожал плечами:

– Не успел.

Полковник что-то прикинул в уме и видимо счёл мой довод убедительным.

– Ладно, подымайтесь наверх и ждите меня там. Я решу вопрос с этим господином, – полковник кивнул на труп, – и присоединюсь к вам. Да, смените халат, – полковник кивнул на дырку в кармане, – в гардеробе должен быть ещё. А этот… в камине сожгите, что ли…

Я кивнул в знак согласия и направился к лестнице, ведущей на второй этаж. А полковник принялся крутить ручку телефонного аппарата.

Пока жандарм избавлялся внизу от трупа, – чем ещё он мог там заниматься? – я решил полистать тетрадку Войновского. Достал её из сейфа и стал читать, благо французским я владею в совершенстве, как и методом быстрого чтения через лист наискосок. С первых же страниц меня посетила смутная догадка: а не свои ли похождения описал господин Войновский в форме авантюрного романа? И чем дальше я читал, тем твёрже догадка перерастала в уверенность. Себя, себя изобразил голубчик под личиной некого авантюриста! Приврал, конечно, немало, не без этого, но так на то он и роман. А для меня так просто кладезь полезной информации. Во-первых, рукопись прямо указывала на то, что пензенский мещанин Аркадий Генрихович Войновский был тщеславным авантюристом. О тщеславии автора рукописи говорило само её наличие. Чем как не тщеславием можно объяснить причуду изобразить самого себя под именем Леонида Викентьева в качестве главного героя романа? А уж содержание романа говорило о его авантюрных наклонностях. А мог ведь стать учёным! Юноше из провинции гранитный камушек науки оказался вполне по зубам. Как следствие, первый в выпуске физико-математического факультета (естественный разряд) столичного университета. Но не Ломоносов, а граф Калиостро был его кумиром. Потому оставлена Родина и да здравствует заграница! Благо отцовское наследство – известный был в Пензе человек – это позволяло. Добрался аж до Америки, где какое-то время работал под руководством самого Николы Теслы. Потом их пути-дорожки разошлись. Войновский отошёл от науки и увлёкся идеей революционного преобразования мира. Восхищался Кропоткиным, но примкнул к эсерам, вступив в одну из боевых дружин. Отличился в нескольких акциях, и его собственные акции в революционной среде заметно поднялись в цене. Потом ему это наскучило, и Войновский, дабы взбодрить кровь, решился на предательство. Он сам предложил свои услуги охранке став одним из наиболее ценных и наиболее секретных её агентов. Числился Войновский за ростовским управлением. И хотя в рукописи Ростов именовался южным российским городом, не узнать его по описанию было невозможно.

Во-вторых, я теперь многое узнал о человеке, который сейчас внизу отдавал приказы относительно тела: дактилоскопия, система Бертильона и всё такое. И хотя это неминуемо приближало моё разоблачение, я не мог отказать полковнику в праве отдавать подобные распоряжения, ибо сам, будучи на его месте, поступил бы точно так же. Я ещё раз перечитал абзац, на котором обрывалась рукопись.

«… Приказ от полковника Разгуляева срочно явиться на встречу, Викентьева насторожил. Ведь только днями тот сам предложил ему поучаствовать в операции, проводимой контрразведкой. Тогда Викентьев сразу дал согласие. Роль провокатора стала ему докучать, и он был не прочь вовсе перебраться под новое начало. Разгуляев лично передал его с рук на руки полковнику Конни и предупредил, что с этой минуты и до окончания операции он переходит в его полное подчинение. Сегодня на пять часов пополудни Конни назначил ему встречу, а на два часа его затребовал Разгуляев. Согласитесь, более чем странно! Во время встречи, которая по обыкновению прошла на конспиративной квартире, Разгуляев был необычно сух, явно раздражён, а приказ, отданный им, был весьма лаконичен: оставить все дела и сегодня же отбыть в Петроград в распоряжение полковника Рачалова. Дополнением к приказу были лишь имя-отчество нового куратора, номер его служебного телефона, адрес квартиры, куда надлежало вселиться и место, где лежал ключ. На вопрос Викентьева, как быть с назначенной на вечер встречей с полковником Конни, Разгуляев потребовал назвать ему место встречи, после чего объявил, что разговор с контрразведчиком берёт на себя. Викентьев был человеком любопытным, а во всём, что касалось лично его – вдвойне. Потому он, ничтоже сумяшесь, решил разговор двух полковников подслушать. Благо, столичный экспресс отходил поздно вечером.

Место, где была назначена встреча, было укромным, все подходы к нему хорошо просматривались, и подойти незамеченным не представлялось никакой возможности, если не спрятаться загодя. Что Викентьев и сделал. По условиям маскировки, происходящего он видеть не мог, зато всё слышал. Даже то, как задёргалась нога Конни, когда послышались приближающиеся шаги.

– Как это прикажите понимать, господин полковник! – голос контрразведчика не был громок, но аж звенел от напряжения.

– Саша, бога ради, успокойся, – в голосе Разгуляева звучали просительные нотки.

«Саша… – так они ещё и друзья! – подумал Викентьев. – Впрочем, мог бы и догадаться. Стал бы он отдавать своего лучшего агента кому ни попадя». Меж тем разговор двух полковников уже перетёк в спокойное русло.

– …Приказ за подписью генерала Никольского я, сам понимаешь, не исполнить не мог.

– Значит, в распоряжение Рычалова… – задумчиво произнёс Конни.

– Да, в распоряжение главы недавно образованного секретного подразделения полковника Рычалова, – подтвердил Разгуляев. – Да ты его, верно, должен был знать ещё по Петербургу?

– Как же, – процедил сквозь зубы Конни, – знавал, конечно, хотя коротко знакомы мы не были.

– Так, верно, ты знаешь и благодаря какому случаю ему удалось столь высоко взлететь?

– Не точно, я ведь за его карьерой не следил, но догадываюсь…

– Не томи, Саша, – попросил Разгуляев.

– Ты и сам всё быстро поймёшь, если я скажу, что случилось Петруше Рычалову быть другом детства самого государя-императора.

– Вот как… – протянул Разгуляев. – Ну, тогда всё понятно.

– Странный он, однако, малый, – продолжил Конни. – В молодости был далеко не глуп. Поговаривают, даже окончил два курса Санкт-Петербургского университета. Но я его встречал уже в мундире лейб-гвардейца. Отличился во время компании против японцев. Сам, понимаешь ли, попросил направить его в действующую армию. За храбрость был отмечен Георгием. Вся армия в дерьме, а он с орденом! Был зачислен в Свиту, но неожиданно подался в жандармы. Извини, Коленька, не тебе в обиду сказано.

– Ладно, Саша, поступок и вправду странный. А уж с учётом того, чем он у нас в ОКЖ занимается… Ты в курсе?

– Признаться, нет.

– Так ведьмами, колдунами, случаями странными, бесовщиной, в общем, прости Господи!

– Даже так? А ты знаешь – я ничуть не удивлён! Но ведь тут и до святотатства недалеко.

– Вот и у нас кто-то так решил и донёс в Святейший Правительствующий Синод.

– И что?

– Обер-прокурор Синода Волжин обратился к царю и тот вроде как заколебался. Но за Рычалова заступился сам Распутин, и теперь у господина полковника все козыри на руках. В управлении его по-прежнему не жалуют, но только за глаза. При такой поддержке – сам понимаешь.

– Да, супротив Старца не попрёшь, – согласился Конни.

– Теперь видишь, мог ли я противиться? Но кое-чем я Рычалову всё-таки отплачу. Агента-то я отправил, это так, а вот сопроводительные бумаги полковник ещё не скоро увидит!

Собеседники поднялись и их шаги стали удаляться. Викентьев же возрадовался: заниматься чертовщиной было ему по душе…»

Хотя в рукописи фигурировал полковник Рычалов, я нисколько не сомневался, что под этой фамилией был укрыт тот, чьи шаги я слышал сейчас на лестнице – глава секретного подразделения главного жандармского управления Российской империи, полковник Пётр Евгеньевич Львов.

 

Глава шестая

ОЛЬГА

Я закрыла за доставившими банкетку грузчиками дверь, после чего направилась к лестнице, ведущей на второй этаж. Яркий неестественный свет, пробивавшийся из-под двери, заставил меня ускорить шаг, а удар колокола – перейти на бег. Но когда я ворвалась в комнату, свет исчез, как исчез и Мишка, лишь Герцог прыгал около зеркала и отчаянно скулил. Я плохо запомнила последующие несколько минут. Кажется, я выла, ругала Мишку самыми последними словами, стучала кулаками о стены. Пришла в себя сидя на полу, вся в слезах и соплях, одна рука машинально гладит загривок лижущего мне щёки Герцога. Встала, пошла в ванную. Пока умывалась и хоть как-то приводила себя в божеский вид, успела прийти к мысли, что Мишка по доброй воле не мог так со мной поступить. Произошло что-то ему не подвластное. Но и в этом случае – свинья он порядочная. Как ни странно последняя мысль заставила меня даже слегка улыбнуться. Все мужики сволочи – однозначно! И что теперь мне, слабой женщине, прикажете делать? А ничего! Ждать пока он за мной вернётся. А если нет, то пусть больше на глаза мне лучше не попадается! После того как виновник моих слёз – чтоб ему там икалось! – был предан суровому, но справедливому товарищескому суду, стало сразу как-то легче. Тут же захотелось это усилить и закрепить, и я, глядя в издевательски незамутнённую поверхность треклятого зеркала, подмигнула своему отражению и спросила: «Ёшкин каравай! А не сделать ли нам новую причёску?» На что тут же получила вполне доброжелательный и весьма утвердительный ответ: «Разумеется, мы это заслужили. Кстати, я тут неподалёку заприметила один салон…»

Домой я возвращалась с изрядно похудевшим кошельком и в добром расположении духа. Во-первых, деньги были не мои, а Мишкины – компенсация за моральный ущерб. С него, олигарха грёбаного, не убудет. Во-вторых, новая причёска мне очень шла. Так считала я сама и те самцы, которые голосовали за это своими шеями, поворачивая их мне вслед вместе с закреплёнными на их конце тупыми головами. А чё? Они у них и в самом деле такие. Сама читала выдержку из милицейского протокола: «… Удар был нанесён твёрдым тупым предметом, возможно, головой…» В-третьих, в руке у меня фирменный пакет из гастронома на углу. А в нём всё то, что так вредно для моей фигуры. Ничё, сегодня расслабляюсь, потом три дня гоняю фигуру до седьмого, нет, мало, до двенадцатого поту, она про эти лишние калории и не вспомнит.

До дома оставалось пара шагов. Перейти улицу, а там рукой подать до знакомой арки. Красненькие цифры на информационном табло светофора худеют на глазах. Спрашивается, куда с такой скорость несётся тот симпатичный автомобильчик? Рассчитывает проскочить? Наивняк! Видимо, та же мысль приходит в голову и водителю злополучной машины. Начинает отчаянно тормозить. Делает это крайне неумело и, похоже, теряет управление. Машину несёт прямо на меня, скромно стоящую у края тротуара. Кто-то кричит, но не я. Я отскакиваю назад и оказываюсь за очень кстати на этом месте оказавшимся столбом. Ему-то отскакивать некуда и он принимает удар на себя. Хрясь! Не то чтобы очень сильно. Не вовсе всмятку. Но правую переднюю дверь, того же наименования крыло точно придётся менять. И много ещё чего другого. Вокруг уже собирается толпа. Мне сочувствуют, – лучше бы столбу посочувствовали – водителя ругают. Он, вернее она, слава богу, жив. За тонированными стёклами всего не разберёшь, но, похоже, выручила подушка безопасности.

– С вами всё в порядке?

Поворачиваюсь на голос. Мишкиного возраста, интеллигентен, очкаст, а спросил глупость. Видит же, что моя реакция и прочность столба оказались на высоте.

– Спасибо, – говорю, – всё хорошо.

Водитель, наконец-то, покинул салон. Глаза бессмысленные, локоны белокурые, похоже, натуральные. Классический расклад! Визгливый старушечий голос рядом:

– Товарищ милиционер, она чуть эту женщину не сбила!

Значит представители власти уже на месте. Оперативно! Но только мне все эти разборки ни к чему. Заявляю решительно:

– Никто на меня не наезжал и не пытался! Наехали на столб. Так что все вопросы по поводу претензий к водителю – к нему!

Решительно выбираюсь из толпы и направляюсь к арке. Сзади что-то кричат, но за руки не хватают. Но интересно не это, интересно другое. От самого перекрёстка за мной кто-то идёт. Поднимаюсь по лестнице со стороны чёрного хода и слышу, как хлопает входная дверь. Вот это уже наглость! На площадке второго этажа перегорела лампочка. Очень кстати! Маскируюсь в тени. Осторожные торопливые шаги. Очкарик, тот самый, с перекрёстка! Начинает подниматься на третий этаж, выглядывает, где там я? А я здесь!

– Вы не меня ищите?

Вздрагивает, – ещё бы! – поворачивается, делает шаг, всматриваясь в темноту. Выхожу из тени, руки – пакет давно стоит у стенки – свободны, но ненадолго. Теперь в них очкарик, в моих надёжных спецназовских ручках. Прижимаю интеллигента к стенке, слегка встряхиваю и нежно мурлыкаю:

– Котик, что тебе от меня надо? Зачем ты за мной следишь?

Ещё до того, как ответил, по его глазам, в которых что угодно, только не замешательство, понимаю, что прокололась и ослабляю хватку.

– Вообще-то, я тут живу, этажом выше вас.

То-то лицо мне показалось знакомым! Отпускаю, бормочу извинения, поправляю слегка потерявший форму ворот пальто.

– А вы не спешите извиняться, Ольга, – сразу напрягаюсь, но руки пока в ход не пускаю, пусть договорит, – в данном случае я действительно шёл за вами.

Видимо что-то прочёл на моём лице и поспешил добавить банальность:

– Это совсем не то, что вы подумали.

Я внутренне хмыкаю. Тоже мне, Вольф Мессинг нашёлся. Мысли он мои читает. Но молчу.

– Мне просто надо с вами поговорить.

Милый мой, это как раз то, о чём я и подумала. Не в ухажёры же ты мне набиваться хотел, глиста очкастая? Куда тебе супротив моего Васича. Усмехаюсь и многозначительно произношу:

– Ну, пошли.

Ещё возле вешалки мой странный гость стал косить глазом в направлении лестницы на второй этаж. Выходит, что-то знает? Будем колоть! Я провела хлюпика на кухню, предложила: ни чаю, ни кофе, а лишь присесть – села сама и произнесла сакраментальное:

– Ну?

И я ещё хотела его колоть! Через пять минут у меня уже голова пухла от потока информации, а он всё лил и лил воду на непрочную мельницу моего восприятия. Когда я поняла, что плотину вот-вот прорвёт, я крикнула:

– Стоп!

Очкарик замер с открытым ртом, в котором застряло последнее слово.

– Стоп, – уже более спокойно повторила я. – Давайте разложим по полочкам то, что вы успели сказать. Я буду говорить, а вы меня поправляйте, если что не так, лады?

Он уже успел закрыть рот, потому лишь утвердительно кивнул.

– Вас зовут Игнат Семёнович…

– Степанович, – поправил он меня. – Игнат Степанович.

– Вас зовут Игнат Степанович. Вы учёный, подвинутый на паранормальных явлениях. По этому поводу вы даже лежали в психушке.

Он хотел было возразить, но потом махнул рукой.

– Всё так.

– Вы являетесь членом подпольной организации…

Вот тут он возразил весьма решительно.

– Прошу прощения, но не подпольной, подполье где-то рядом с политикой, а неформальной, не афиширующей свою деятельность.

Я не заметила большой разницы, но и спорить не стала.

– Хорошо, пусть будет неформальной. Ваша организация, среди прочих объектов, следит и за квартирой, где мы сейчас находимся, потому что вам кажется, что здесь присутствует какая-то чертовщина.

Игнат Степанович страдальчески поморщился, но подтвердил:

– Ну, да, да, где-то так.

– Для удобства наблюдения вы даже сняли квартиру этажом выше и установили там круглосуточный пост.

– Именно так, – кивнул Игнат Степанович.

– Не далее как вчера ваши приборы – я правильно поняла: у вас там установлены какие-то приборы? – он кивнул, – зафиксировали сильный всплеск неизвестного науке вида энергии.

– Не совсем так, – попытался поправить меня Игнат Степанович. – Это не неизвестный, а один из непризнанных официальной наукой видов энергии, так называемая…

– Стоп! – опять крикнула я, и он опять замолк с открытым ртом, так и не произнеся ничего не говорившее мне слово. – Для чего мне вникать в ваши научные разборки? Неизвестным я называю тот вид энергии, про который лично я ничего не знаю.

Учёный прыщ посмотрел на меня как-то странно, мне показалось, что с уважением, и кивнул головой.

– Тогда, да.

– Вот и славно, вот и договорились, – мне сразу как-то полегчало. – Теперь вы хотите узнать, что же тут произошло, чтобы удовлетворить своё учёное любопытство?

– И, возможно, уберечь вас от большой опасности! – добавил он.

Я скептически осмотрела его щуплую фигуру. По-моему, уберечь – это не по его части. Однако совет мне таки нужен. И раз он всё одно уже слывёт сумасшедшим, почему бы мне ему всё не рассказать? Не вдаваясь в детали, конечно. И я поведала Игнату Степановичу и про ребят, и про колокол, и про зеркало. Он слушал с блеском в глазах и периодически бормотал плод нос: «Замечательно!» «Великолепно!» Когда я закончила говорить, то хмуро поинтересовалась, что в моём печальном рассказе так его восхитило?

– Конечно не ваше горе, голубушка Ольга Владимировна! – прижав руки к груди, заверил он меня. – Мои неуместные на ваш взгляд отклики на эту действительно печальную историю относятся к скрытой ещё пока от вас другой её ипостаси!

– И какой же? – глядя в его бесстыже блестящие глазки спросила я.

– С точки зрения исповедуемого нами воззрения – она замечательна! – И тут же поспешил добавить, видя, что моё лицо становится всё суровее: – Нет, право. Пусть для вас четверых – я подчёркиваю, не троих, а именно четверых! – это, конечно, драма. Драма, а вовсе не трагедия, как вам представляется. Ведь вы все живы. Да, да, живы все! И я это вам сейчас докажу! Вы позволите теперь изложить вашу историю в моём, так сказать, понимании?

– Валяйте, – всё ещё хмуро разрешила я.

Он ненадолго задумался, видимо делал перевод своей речи с учёного на человеческий язык, потом заговорил:

Все мы, живущие на Земле, находимся «под колпаком» у некого Могущества. Кто-то именует его Богом, а я, с вашего позволения, назову Мировым разумом. В начале XX века не без его согласия – а как иначе-то? – было запущено пресловутое Красное колесо, как поименовал его Александр Исаевич Солженицын. И начало оно свой бег по странам и континентам с того, что исполосовало своим раскалённым ободом вдоль и поперёк Российскую империю, а потом очертило вокруг её развалин границы нового мира. Спустя семьдесят лет колесо было остановлено, притом, там же, где и было запущено. Великий эксперимент закончился неудачей. – Заметив моё недовольство, червь учёный поспешил внести поправку. – Согласен, голубушка, что и грешно, и цинично так говорить, учитывая миллионы загубленных жизней, но для краткости позвольте мне помянуть беду лишь этим упоминанием. Не об том, извините, речь. А вот то, что Мировой разум вряд ли предполагал подобный исход, давая разрешение на начало эксперимента, мне кажется, мы вполне допустить можем. Как вы думаете?

Не знаю, что он хотел от меня услышать, но, судя по его вытянувшемуся лицу, вряд ли то, что произнесла я:

– Думать я пока ещё не начала. Начну с того момента, когда услышу, какое отношение вся эта лабуда имеет ко мне и ребятам. И имей в виду: моё терпение на исходе!

Печально вздохнув, мой учёный собеседник покорно кивнул.

– Хорошо. Перехожу сразу к сути. После 1917 года человечество пошло не по тому пути. Мировой разум решил создать параллельную ветвь истории, в которой Красное колесо будет катиться как-то иначе. Для придания нужного импульса из будущего изымается группа «попаданцев» – извините, термин не мной придуман – и переносится ближе к точке начала изменения. Не спрашивайте, почему выбрали именно вас и почему именно сейчас, а не годом или десятилетием раньше или позже.

– Не буду, – кивнула я, – но всё-таки – почему?

Вот что значит питерский интеллигент! Глеб на этом месте обязательно бы сорвался, а этот ничего, только погрустнел ещё больше.

– Точно я, конечно, не знаю. Предположим, что кто-то из вашей четвёрки внешне похож на реальную историческую личность. Их меняют местами, а остальных отправляют в прошлое как бы на подмогу.

– Ёрш! – воскликнула я.

– Вы имеете в виду Николая Ершова? – уточнил Игнат Степанович. – Это весьма вероятно. На месте его якобы гибели находят останки человека из прошлого, а он сам оказывается вместо него в будущем.

В моей голове стало проясняться. Ну, конечно, всё так и есть! Вот только…

– С ребятами всё ясно. Теперь я уверена, что они там, в прошлом. Но почему вы думаете, что и я должна присоединиться к ним?

– Во-первых, вы и сами так думаете, – ответил Игнат Степанович. – Во-вторых, я не утверждаю, что вы обязательно попадёте к ним. – Заметив мою реакцию, поспешил добавить: – Но это более чем вероятно! Ключевым моментом я считаю происшествие на берегу реки, вы ведь тогда впервые услышали колокол? – Я кивнула. – Звук колокола, скорее всего, является неким атрибутом перехода. Все, кто его слышал, будут втянуты во временную воронку.

Не могу сказать, что объяснение показалось мне убедительным, но очень хотелось, чтобы так оно и случилось, и я поверила. Но кое-что хотелось уточнить.

– Как вы думаете, после выполнения миссии мы вернёмся назад?

Учёный посмотрел на меня печальными глазами.

– Боюсь, что нет; не буду врать, я уверен, билеты вам выписаны в один конец.

– Но в кино… – растеряно произнесла я.

– Причём тут кино? – удивился мой собеседник. – Хотя… Видите ли, я допускаю, что «попаданцы» могут вернуться в свою эпоху, но при условии, что они никак не изменили прошлое. А это возможно лишь в том случае, если они попали туда случайно и на очень короткий промежуток времени. У вас же совсем иная миссия. Вам суждено стать частью нового мира, и старый мир вас обратно не примет. Зачем далеко ходить? Вы ещё здесь, но другой мир уже заявил на вас права, и этот мир вас отторгает.

– Вы имеете в виду случай на улице? – догадалась я.

– Именно! – воскликнул Игнат Степанович.

Я с сомнением покачала головой.

– Так или иначе, но вам больше не следует покидать квартиру, – убеждённо сказал учёный. – И в целях безопасности, и в виду того, что проход может открыться в любую минуту. Всё необходимое вам будут доставлять члены нашей организации.

– Ну, хорошо, – согласилась я. А как вы предполагаете объяснить наше исчезновение?

– Конечно, это будет несколько хлопотно, – ответил Игнат Степанович, но при наших возможностях мы что-нибудь придумаем. Я думаю, наследники Михаила Макаровича не сильно пострадают, если им не достанется автомобиль?

– Думаю, нет, – ответила я. – Понимаю. Вы выкупите из морга два бесхозных трупа и организуете для них автомобильную катастрофу.

– Ну, как-то так, – кивнул Игнат Степанович.

Я решительно достала остатки позаимствованных у Михаила денег и протянула учёному.

– Это на расходы!

– Но это много, – испытывая неловкость, ответил он.

– То, что останется, употребите на нужды вашей организации, – твёрдо сказала я. – И не беспокойтесь, на наследстве это отразится крайне мало.

Игнат Степанович принял деньги и посмотрел на меня.

– Вы что-то ещё хотите спросить?

– Да. Скажите…

 

Глава седьмая

ГЛЕБ

Тук-тук… тук-тук. Тук-тук… тук-тук. Нет, правильнее всё-таки, стык-стык, … стык-стык; стык-стык, … стык-стык. Брось, Глеб Васильевич, фигнёй маяться. Оставь колёса в покое. Пусть стучат, как хотят. Лишь бы катились, унося прокуренный вагон подальше от затерянной в Барабинской степи станции Каинск-Томский, где так неровно прожил ты несколько последних недель…

* * *

Если и оставались у меня какие сомнения, канули они в Зазеркалье, откуда смотрел на меня растерянным взглядом заметно помолодевший Глеб Абрамов. Пришла пора крепко подумать. Чем я и занялся сразу после завтрака, который прошёл в неловком молчании. Щёки Вари вспыхивали при каждом моём слове, взгляде, и я постарался ограничить и то, и другое. Наскоро поев, я сослался на недомогание и укрылся в комнате, где оседлал единственный стул и погрузился в размышления. Варя, видимо, боясь меня побеспокоить, где-то притаилась, и тишину нарушали только скрип снега под ногами редких прохожих за окном и мерный стук ходиков за стеной. В такое обстановке думалось вольготно, и уже к обеду распорядок жизни на ближайшее время был составлен. Цель номер один: к началу февраля 1917 года попасть в Петроград. И хорошо не одному, а с небольшим отрядом. Для этого мне нужно легализоваться, влиться в ряды местных большевиков, принять на себя обязанности по формированию Красной Гвардии, и уже внутри этого процесса сколотить группу преданных мне душой и телом бойцов. Варя в этот план никаким боком не вписывается. Поэтому в ближайшее время нужно сменить квартиру. При этом Варю не обижать – дистанцию устанавливать постепенно. К исполнению плана приступить незамедлительно.

За обеденный стол сели уже втроём: Василий Митрофанович вернулся из поездки. Кушали обстоятельно, обмениваясь лишь короткими фразами. Машинист то и дело кидал озабоченный взгляд на дочь – девушке плохо удавалось скрывать своё смятение. Когда хозяин насытился, я решил задать интересующий меня вопрос:

– Василий Митрофанович, я, как вы знаете, остался без документов. Не посоветуете, как мне паспорт выправить?

Машинист на какое-то время задумался, потом встал из-за стола.

– Вот что, Глеб Васильевич. Вопрос твой мне понятен, но ответ я смогу дать только после того, как посоветуюсь со знающими людьми. Придётся тебе чуток потерпеть.

Сказал, оделся и ушёл. Видимо, к нужным людям. А мы с Варварой остались вдвоём. Молчать под робкие взгляды и потаённые вздохи было неловко, и я спросил Варю, какие книжки она любит читать? Среди названых авторов знакомых было крайне мало. Но я выяснил, что с сочинениями господина Дюма-отца Варвара не знакома вовсе. Я тут же предложил ей послушать историю моряка из французского города Марселя Эдмона Дантеса. Никогда не считал себя хорошим рассказчиком, но Варя слушала затаив дыхание. Я ещё не успел пересказать содержание первого тома «Графа Монте-Кристо», когда вернулся Василий Митрофанович. Варя тут же занялась приготовлением ужина, а машинист сел напротив меня за стол и негромко сказал:

– Передал я твою просьбу нужным людям. Денька через два обещали дать ответ.

На следующее утро Василий Митрофанович отбыл в очередную поездку, а я продолжил нашпиговывать Варин мозг красивыми историями, надеясь таким образом отвлечь её мысли от моей персоны, и, боюсь, слабо в этом преуспел.

Машинист вернулся вечером следующего дня и не один. Следом в дом вошёл статный парень, кивнув в сторону которого Василий Митрофанович шутливым тоном произнёс:

– Знакомься, Глеб Васильевич, – это Тимоха, Варин, стало быть, жених!

Молодые люди разом смутились, а Варвара возмущённо укорила отца:

– И что вы такое, тятенька, говорите! – Но подошла к парню и они о чём-то зашептались.

Василий Митрофанович меж тем сказал:

– Собирайся, Глеб Васильевич, Тимоха тебя проводит. Хотят с тобой поговорить по нужному тебе делу.

Шедший впереди парень старался держаться непринуждённо. Но я-то видел, что спина его напряжена. Видимо, не простой разговор мне предстоял.

В доме, куда привёл меня Тимоха, за столом сидели два человека. Один из них встал, освобождая место. Когда я уселся, он остался стоять за спиной. Туда же переместился и Тимоха. Они так щекотали мне спину взглядами, что я невольно улыбнулся. Сидевший передо мной мужчина, лет около тридцати, удивлённо вскинул брови.

– Я смотрю вам весело, господин Абрамов, или как вас там?

Тут пришёл черёд изображать удивление мне.

– Но я действительно Абрамов. Правда, никаких документов, подтверждающих это, я предоставить не могу. У вас что, есть основания не доверять моим словам?

– Так ведь если человек солгал один раз, что ему мешает солгать ещё? – недобро усмехнувшись, спросил человек за столом.

Я, стараясь не обращать внимания на сопение за спиной, всё ещё спокойно поинтересовался:

– О какой лжи идёт речь?

Проигнорировав мой вопрос, мужчина продолжал сверлить меня насмешливым взглядом с намерено плохо скрытой в нём угрозой. Я ответил ему не менее насмешливым взглядом, но с лёгкой примесью скуки. Это, видимо, его задело, и взгляд его сразу стал жёстким.

– Тут ведь вот в чём дело, – произнёс он тоном следователя изобличающего преступника. – Нашли мы тех молодцов, что напали на Варвару Знаменскую.

– И что? – пожал я плечами, хотя уже хорошо понимал, куда он клонит.

– А то, что они божатся, что ничего у вас не похищали.

– Нашли, кому верить, – спокойно ответил я.

– Это верно, – кивнул «следователь», – народец они гнилой. Но в данном случае сказали правду. Поэтому отвечайте: кто вы такой?!

Мужчина угрожающе приподнялся, опершись обеими руками на стол. За спиной тоже произошло движение. Это была ошибка номер два. Номер один произошла много раньше, когда они не убрали с противоположной стены зеркало. Видно в нём было немного, но пространство сразу за моей спиной просматривалось отчётливо. Теперь в него разом вступили две фигуры с наганами в руках. Более благоприятного момента, чтобы изменить ситуацию в свою пользу, можно было и не дождаться. Я взметнулся с табурета, на котором сидел. Он с грохотом упал на пол. Вслед за этим последовал шум падения двух тел. Я оставался стоять на ногах, а мой визави, пребывая всё в той же позе, разглядывал дырочки в дулах двух наганов, смотрящих ему прямо в лицо. Красота! Которой я, впрочем, не смог насладиться в полной мере. Поверженные мной боевики уже подавали признаки жизни. Но их никто и не собирался вырубать всерьёз и надолго. Я отступил к стене продолжая держать наганы в боевом положении.

– Встаньте у него за спиной! – скомандовал я парням, которые не до конца ещё осознали, что с ними произошло, а потому безропотно выполнили указание. Их руководитель, не меняя позы, буравил меня злым взглядом. Когда все трое оказались по ту сторону стола я опустил руки и произнёс вполне миролюбиво, обращаясь к сердитому мужчине:

– Отпустите парней, пусть погуляют, пока мы с вами беседуем. Да вы садитесь, … товарищ.

Злость в глазах мужчины сменилась настороженным любопытством. Он кивком отпустил парней. Когда они покинули помещение, я поднял табурет, поставил на прежнее место, уселся и, положив наганы на стол, пододвинул их рукоятками к мужчине. Тот не спеша рассовал оружие по карманам, продолжая разглядывать меня совсем уже не враждебным взглядом.

– И всё-таки я повторяю вопрос: кто вы такой?

– Абрамов Глеб Васильевич, – раздельно произнёс я. – По крайней мере, в документах, в которых я нуждаюсь, должно быть указано именно это.

– И откуда же вы такой на нашу голову свалились? – насмешливо спросил мужчина.

– Прежде чем ответить на этот вопрос я хотел бы узнать, к кому я попал?

– А разве вы ещё не поняли? – удивился мужчина.

– Ну, не то чтобы совсем не понял, – ответил я. – То, что вы не охранка и не уголовники – это мне ясно. Но насчёт того: эсеры ли вы, эсдеки или анархисты – тут я теряюсь в догадках.

– То есть, кем я назовусь, тому вы и поверите? – уточнил мужчина.

– Поверю! – очень серьёзно ответил я.

Его лицо тоже стало серьёзным.

– Вас устроит, если я вам скажу, что я большевик?

По-моему, вздох облегчения мне вполне удался.

– Вы даже не представляете себе насколько! Нет, нет, – предупредил я уже готовый сорваться с его губ вопрос. – Сам, я не принадлежу ни к какой партии. Но именно с большевиками свела меня судьба, и именно их поручение я сейчас выполняю.

А товарищ у нас подпольщик со стажем. Весь напрягся, но вопросов не задаёт. Ждёт, пока сам скажу.

– Как вы понимаете, деталей в виде явок, имён, паролей вы от меня не услышите. Но в суть моего задания я вас посвящу, поскольку мне нужна ваша помощь. Однако прежде я хотел бы узнать ваше имя.

– Терентьев Илья Иванович, инженер железнодорожных мастерских.

– Рад знакомству. Так вот, Илья Иванович, мне поручено, до конца зимы, с боевой группой прибыть в Петроград. Вы ведь знаете, что там вот-вот может начаться революция?

Инженер кивнул. – Значит, вы здесь не один?

– В том-то и беда, что один. Группу я должен был сколотить в Иркутске. Но явка, на которую меня направили, оказалась провалена. Там меня и взяли. По дороге в жандармское управление чудом удалось бежать. И даже прихватить свои вещи, включая оружие и деньги. А вот документы пропали. Дальше добирался на перекладных. На вашей станции задерживаться не собирался, но вышло по-другому. Теперь подумал, почему бы не выправить документы здесь. Вы мне поможете?

Илья Иванович ответил не сразу. Он уже в конце моего рассказа о чём-то задумался.

– Документы? – переспросил он. – С документами, я думаю, всё будет в порядке. Но ответьте мне на один вопрос…

– Спрашивайте, – согласился я. – Если смогу – отвечу.

– Почему создать боевую группу поручили именно вам?

– Потому что у меня большой опыт диверсионной работы, – честно ответил я.

– Вот как? – удивился инженер. – Хотя то, что вы сегодня продемонстрировали, не позволяет ставить ваши слова под сомнение. Я не буду спрашивать, откуда такое умение. Всё равно ведь не ответите?

– По крайней мере, не сейчас, – подтвердил я.

Инженер понимающе кивнул.

– Я хочу спросить о другом. Как вы собираетесь создавать боевую группу в тех условиях, в которых теперь оказались?

– Пока не знаю, – признался я. – Выправлю с вашей помощью документы. Доберусь до Екатеринбурга. Там что-нибудь придумаю.

– Выходит, если я правильно понял, явок кроме как в Иркутске и Петрограде вам не дали?

Я красноречиво промолчал.

– В этом случае ваши планы относительно Екатеринбурга, да ещё при таком недостатке времени, представляются рискованной авантюрой! – воскликнул Илья Иванович.

– Называйте это, как вам будет угодно! – сухо ответил я. – Однако я привык выполнять поручения точно в срок, независимо от того, как это выглядит в чьих-то глазах.

– Не сердитесь, товарищ, – примирительно сказал инженер. – Я совсем не хотел вас обидеть. Наоборот. Я хочу предложить вам помощь не только в приобретении документов.

– Даже так?

– Именно так! Боевая группа ведь не должна быть многочисленной?

– Человек шесть, – подтвердил я.

– Вот видите! А у нас при депо и железнодорожных мастерских уже существует боевая дружина числом тридцать два человека.

– Тимоха с товарищем из их числа? – спросил я.

– Да. И я понимаю, что вы имеете в виду. Боевой настрой у товарищей высокий, а подготовка недостаточная. Вот я и предлагаю вам задержаться у нас на пару месяцев. За это время вы обучите дружинников военному делу, а, заодно, отберёте из их числа шестерых, которые поедут с вами в Петроград.

Я сделал вид, что размышляю над его предложением. На самом деле мне просто нужно было проанализировать ситуацию, которая складывалась для меня чересчур гладко. Пара тумаков и я нашёл постой. Принял решение податься в Петроград и не в одиночку, а с группой преданных мне боевиков, и на тебе блюдечко с голубой каёмочкой. С первого захода попадаю именно к большевикам, хотя, если мне не изменяет память, в те времена… Что значит «те»? Для меня-то они как раз эти. Неважно, «те» – «эти», но верховодили в конце 1916 года в будущем Барабинске меньшевики и эсеры, а мне подфартило попасть к большевикам. Мало того, мне сходу предлагают заняться обучением боевой дружины и потом отобрать бойцов в свой отряд. Подстава? Очень было бы похоже, кабы не одно «но». Кому я тут, нафиг, сдался? Что, в этой дыре кто-то ждал попаданца? Бред. Тогда что? А не думаешь, ты, Глеб Васильевич, что тебе просто везёт. Тупо, против всех правил, везёт – и ничего больше. И поскольку другого объяснения пока нет – воспользуемся этим.

– А что, Илья Иванович, пожалуй, я соглашусь!

Лицо инженера, который следил за моими раздумьями с некоторой тревогой, просветлело.

– Вот и отлично! Что касается паспорта… Как у вас с наличностью? «Катенькой» располагаете?

Я припомнил, что как минимум одна сторублёвая купюра среди собранных для меня Макарычем денег имелась. Поэтому утвердительно кивнул.

– Прекрасно! – видимо обрадованный тем, что не придётся потрошить партийную кассу, воскликнул Илья Иванович. – Тогда поступим следующим образом. Вы, вместе с машинистом Знаменским и его дочерью, наведаетесь в местный полицейский участок и запротоколируете там утерю документа. Затем с этой бумагой едите в Каинск. Там в управе спросите господина Выручайло, – говорящая, согласитесь, фамилия! – и он за сто рублей выправит вам временный паспорт.

– Так просто? – удивился я.

– Не просто, а за сто рублей, – напомнил инженер. – А потом это будет далеко не первая услуга, которую нам окажет господин Выручайло.

– Сочувствует нашему делу? – поинтересовался я.

– Просто любит деньги, – пожал плечами Илья Иванович. – С жильём у вас, как я понимаю, всё в порядке. Вы ведь у Знаменских остановились?

– Да, но я бы хотел оттуда съехать.

– Что так? – удивился инженер. – Хозяева не глянулись?

– Скорее наоборот, – буркнул я, чувствуя, что краснею.

Это не осталось незамеченным, и Илья Иванович понимающе покачал головой:

– Оно так. Варя девушка видная. А при вашем образе жизни такая привязанность ни к чему. Я верно истолковываю?

– Верно, – вздохнул я.

– Да и Тимоха это не одобрит… – как бы продолжил мысль Илья Иванович, но тут же спохватился: – Ладно, есть у меня для вас жильё! Я снимаю небольшую квартиру, так одну комнату готов уступить вам – устроит?

– Вполне!

* * *

По дороге в полицейский участок Варя взяла меня под руку, при этом лицо её было преисполнено решимости. Василий Митрофанович чуть приотстал, и хотя я постоянно чувствовал на себе его взгляд, было неясно, толи он одобряет поступок дочери, толи не одобряет меня. В участке всё сошло вполне гладко. Полицейский чин составил бумагу для управы, протянул её мне и задал завершающий вопрос.

– Вы где остановились?

– Глеб Васильевич остановились у нас, – отчётливо произнесла Варя.

Полицейский хитровато посмотрел на меня, а я поспешил сказать:

– Василий Митрофанович и Варвара Васильевна оказали мне любезность, предоставив приют на несколько дней. Но сегодня я съезжаю на квартиру инженера Терентьева.

После моих слов в помещении повисла тишина. Потом я услышал, как кто-то выбежал, – это точно была Варя – как крякнул с досады Василий Митрофанович, а полицейский наградил меня напоследок укоризненным взглядом. Мы вышли на улицу. Вари не было видно. Всю дорогу до дома прошли молча. Я сразу ушёл собирать вещи – оставаться в этом доме после того, что натворил, я более не мог. Вернувшись в горницу, крикнул в сторону комнаты Вари.

– До свидания, Варя!

Она не вышла и не ответила. Протянул руку насупившемуся Василию Митрофановичу.

– Спасибо за приют!

Тот руки не подал, сказал укоризненно:

– Неладно поступаешь, Глеб Васильевич. Взбаламутил девку и айда? Ты хоть и безбожник, – лба на иконы ни разу не перекрестил – а всё же совесть должон иметь. Может, не пара она тебе?

– Причём тут это? – в сердцах воскликнул я. От Терентьева я знал, что хотя Знаменский в партии и не состоит, но собрания, когда не в поездке, посещает регулярно. Выходит, мог я пред ним слегка приоткрыться. – Дочь у вас замечательная, и любой почтёт за счастье иметь такую жену. Но я солдат и впереди у меня сотни боёв, такого ли мужа хотите вы для Вари?

Машинист вздохнул и пожал-таки мне руку.

– Ладно, Глеб Васильевич, ступай с Богом!

* * *

Паспорт, как и предсказывал Терентьев, я выправил без особого труда. Проживая на одной жилплощади, мы скоро коротко сошлись и стали друг для друга просто Ильёй и Глебом. Разговора, который затеял Илья в один из долгих зимних вечеров, я ждал и потому был к нему готов. А интересовало моего нового друга, понятное дело, житие моё до того момента, как попал я на затерянную средь сибирских снегов станцию Каинск-Томский. Поскольку сказать правду я не мог, пришлось сочинить сказку…

– … служил я тогда в офицерском чине в гвардейском Семёновском полку. 14 декабря 1905 года подняли нас по тревоге, погрузили в эшелоны, и в ночь на 15 выгрузились мы уже в Москве. К этому времени большая часть Первопрестольной была в руках восставших. Основные силы полка начали наступление на баррикады внутри города, а несколько рот, включая мою, под началом полковника Римана были отправлены для усмирения рабочих посёлков за пределами Москвы. Мне, как и многим офицерам, работа карателя была не по нутру, но отказ от исполнения приказа в условиях военного положения грозил немалыми неприятностями. Меня же угораздило из всех возможных выбрать для себя самую крупную – расстрел. Поручили мне командовать расстрельной командой, а я вместо этого организовал для приговорённых побег. И политика здесь была совсем ни при чём. Или, почти ни при чём. Просто среди группы рабочих затесалась совсем молоденькая девчонка. Романтичная дура, совершенно случайно попавшая в эту катавасию. Звали её Ольгой. И ради её прекрасных глаз я забыл и про присягу, и про честь мундира. Хотя уйти вместе со всеми в бега у меня ума всё-таки хватило. И пошли явки-пароли. Бежали мы с Олей, как зайцы, путая следы, и добежали аж до Харбина. Выбор этот был не случаен. В Харбине обосновался Олин дядюшка, весьма состоятельный человек, в прежние времена души не чаявший в племяннице. На этот раз принял он нас весьма холодно, что, впрочем, и не удивительно. Однако помог изрядно. Выправил нам документы на имена супругов Абрамовых. С тех пор я ношу эту фамилию, а свою прежнюю давно забыл. Дал достаточно денег, но категорически потребовал, чтобы мы незамедлительно покинули Харбин. Мы были молоды, влюблены друг в друга. У нас были деньги. Стоит ли удивляться, что мы отправились путешествовать? За пять лет объездили Индию и Китай, побывали в Тибете. Изучали восточную мудрость, но пуще – тамошние виды борьбы. Как знали, что пригодится. Ольга не уступала мне ни в чём. Скакала, стреляла, фехтовала, метала нож, овладела рукопашным боем. Редкий мужчина смог бы ей противостоять. Когда до нас дошли слухи о революции в Мексике, мы тут же приняли решение отправиться туда. Жаждали защищать добро и справедливость, а нашли кровь и предательство. Впрочем, хороших, честных людей, искренне желающих счастья для своего народа тоже повидали немало. Но сила оказалась не на их стороне, и мы, после четырёх лет почти непрерывных боёв, были вынуждены покинуть Мексику. Причём, как и десять лет назад, пришлось спасаться бегством. Наши друзья тайно переправили нас в Соединённые Штаты Америки. Добрались до Нью-Йорка. Купили билеты на пароход до Лондона. И тут, совершенно случайно, узнали, что этот путь для меня заказан. Меня, как активного противника интервенции, предпринятой в Мексике США, обязательно опознали бы при посадке на пароход, а дальше – суд и американская тюрьма. Тогда я настоял на том, чтобы нам с Ольгой на время расстаться. Она благополучно отплыла в Европу, а я после нескольких месяцев мытарств добрался до Аляски, и уже оттуда, на браконьерской шхуне попал в Россию. На Камчатке встретил своего старого знакомого, рабочего-большевика, которого в числе прочих спас в 1905 году от расстрела. Он, узнав о приобретённом мной боевом опыте, настоятельно порекомендовал мне пробираться в Петроград, сколотив по пути боевой отряд. Снабдил документам и дал явку в Иркутске. Остальное ты знаешь.

Илья слушал мою байку, затаив дыхание. Мне же вралось легко, поскольку не было стыдно. Главное – мой боевой опыт был при мне, а уж как я его приобрёл, так ли это важно? Когда я закончил, Илья некоторое время переваривал услышанное, потом задумчиво произнёс:

– Теперь я понимаю, отчего ты оттолкнул от себя Варю. Надеешься в Петрограде отыскать Ольгу? Только зачем было давать надежду?

– Да какая там надежда, – отмахнулся я. – Слегка проявил галантность, а она, по простоте душевной, вообразила, чего не было.

– Да, – согласился Илья, – провинциальные барышни они куда наивнее столичных.

* * *

Этого я и опасался. Боевая дружина, обучать которую я подписался, и близко не напоминала воинское подразделение. Её активная часть – десяток крепких парней во главе с Тимохой, вооружённых револьверами, – была чем-то вроде личной гвардии товарища Терентьева. Остальные двадцать два человека в возрасте от восемнадцати до сорока лет находились как бы в запасе. Их единственная задача состояла в том, чтобы, прихватив охотничье ружьё, явиться к месту сбора, когда наступит время «Ч».

Знакомство с личным составом я решил начать с боевого десятка. Но прежде мне надо было наладить отношения с Тимохой. Я не сомневался, что он уже в курсе Вариных переживаний, а значит, представляет для меня потенциальную угрозу. Держать его постоянно в поле зрения – лишний напряг, подставлять дурню с револьвером спину – непозволительная глупость. Поэтому я вызвал парня на рандеву в специально подобранное для этого случая место. Уютный тупичок был хорошо укрыт от посторонних глаз и в то же время не располагал к обустройству засады непосредственно на месте встречи. Я загодя занял скрытую позицию в начале единственной тропинки ведущей в тупик. После того, как мимо меня прошагал Тимоха, я подождал ещё некоторое время. Убедившись, что парень пришёл один, я покинул схрон и не спеша направился к месту встречи. Тимоха следил за моим приближением, нервно смоля цигарку. Когда между нами остались не более пяти шагов, Тимоха швырнул окурок в снег, демонстративно сплюнул и засунул руки глубоко в карманы. «Шпана местечковая», – беззлобно подумал я. Вызывающая поза, наглая усмешка, дерзкий взгляд. Полное пренебрежение к сопернику. Видимо ревность начисто стёрла из его памяти итоги нашей первой встречи. Ну, так-то были лишь цветочки. Теперь пришло время ягодок. Добро пожаловать на КМБ, товарищ Тимоха! Сейчас я покажу тебе кто здесь командир и заодно постараюсь излечить от ревности. Последние разделяющие нас шаги делаю с добродушной улыбкой и имитирую попытку заключить Тимоху в дружеские объятия. Парень дёргается, пытаясь отстраниться, вскрикивает и замирает. В глазах недоумение. Он ещё не понимает, что полностью находится в моей власти, и любая попытка вырваться из захвата не принесёт ничего кроме боли. Улыбка приклеилась к моим губам, но глаза следят за действиями подопечного с холодным любопытством. Парень дёргается ещё раз с тем же результатом. Тогда он начинает бороться, пытаясь разжать захват за счёт силы. Кусает от боли губы, но не прекращает борьбы. Наконец, устав терпеть боль замирает и цедит сквозь зубы:

– Пусти!

С удовлетворением осматриваю результаты трудов своих. Наглость по нулям, упрямство в пределах нормы, сейчас уберём злость – и хоть под седло! Смотрю участливо, говорю миролюбиво, но захват не ослабляю.

– Конечно пущу, но не раньше того как скажу тебе несколько слов. Я хочу перед тобой извиниться. – От растерянности он, похоже, забывает про злость. Отлично! – С Варей действительно нехорошо получилось. – Отводит взгляд в сторону, но слушает внимательно. – Я просто отвык общаться с молодыми девушками и упустил из виду, что моё чисто дружеское отношение может быть истолковано как-то иначе. – Всё, можно снимать захват. Стоит спокойно, ждёт продолжения. Изображаю лёгкое смущение. – Так что, теперь вся надежда на тебя. Ты уж постарайся, утешь девушку. – После таких слов я бы на его месте тоже не удержался от самодовольной улыбки.

* * *

– Пришли! – говорит Тимоха.

Осматриваюсь. Что-то вроде заброшенного карьера. Невдалеке чернеют корпуса железнодорожных мастерских. Ещё ближе паровозное депо. Всё остальное – ровная степь.

– Ну, что, подойдёт?

Голос парня звучит задорно. После нашего вчерашнего разговора Тимоха резко изменил отношение к жизни в целом и к моей персоне в частности. Даст бог, Варя парню кайф не обломает.

А место для проведения занятий с боевыми группами действительно подходящее. Я посчитал более правильным назвать тактическую единицу боевой дружины «группой» а не пресловутой «пятёркой», чтобы свободно варьировать её состав в зависимости от поставленной задачи. Ведь для снайперской группы вполне достаточно двух-трёх человек: снайпер и один-два помощника – а штурмовую группу целесообразно увеличить до шести-семи, а то и десяти человек.

– Потянет, – ответил я на вопрос Тимохи и не удержался от смеха, глядя на его недоумённое лицо. – Не обращай внимания. Я за время странствий понахватал много странных словечек. Потянет – значит подойдёт. Лучшего места для скрытных учений нам вряд ли найти. Депо и мастерские рядом. Тайно провести сюда несколько человек труда не составит. Опять же, жандармы с той стороны незаметно не подберутся. А со стороны степи поставим наблюдателя, он в случае чего оповестит загодя, и мы успеем укрыться в тех же мастерских.

– А ежели верхами нагрянут? – спросил Тимоха.

– Молодец! – похвалили я его. – Правильный вопрос. Чтобы вовремя заметить верховых надо увеличить для наблюдателя радиус обзора. Посадим его… да хоть на водонапорную башню! Дадим бинокль. Ты, кстати, не знаешь, где можно разжиться полевым, а лучше морским биноклем? – Тимоха неопределённо пожал плечами. – Ладно, с этим я сам разберусь. Так вот, дадим ему бинокль, он верховых издали заприметит. Вы тут стрелять пробовали?

Тимоха кивнул. – Из револьверов.

– И как? Никто вас не услышал?

– Так кому слушать-то? В мастерских всегда шумно, там и пушку не услышат, а в депо посторонних не бывает. К тому же мы охранялись. Просили паровозников в это время чаще гудки давать. По гудку и стреляли.

– Молодцы! – моя похвала была вполне искренней. – Обязательно это используем. А ещё соорудим над тем местом, где будут располагаться стрелки, навес. Он тоже приглушит выстрелы.

* * *

– …Я наблюдал сегодня за вашими тренировками.

Мне не понравился тон, которым Илья произнёс эту фразу, потому ответ мой был лаконичен и сух:

– Я заметил.

– Ответь, Глеб, только ответь честно: весь этот бег по брёвнам, прыжки через ямы, лазанье по заборам – это так необходимо для подготовки дружинника?

– Это называется полоса препятствий, – сказал я.

– Что? – переспросил Терентьев.

– Брёвна, заборы, ямы – это называется полоса препятствий.

– Хорошо, – кивнул Илья. – Полоса препятствий – это обязательно?

– Для того чтобы подобрать из грязи власть, которую вот-вот уронит Николашка, – не обязательно, а для того, чтобы удержать власть в руках, – просто необходимо.

– Вот сразу видно, что ты не большевик, а всего лишь сочувствующий, – рассердился Илья. – Если народ возьмёт власть в свои руки, то уже никакая сила её из них не вырвет.

– Так я с этим и не спорю. Просто прольётся гораздо меньше пролетарской крови, если руки, о которых мы с тобой говорим, будут тренированными для боя.

– А мы, большевики, крови не боимся. За свободу – и чужой не пожалеем, и свою до капли отдадим!

– Тогда давай вообще прекратим обучение дружинников раз, по-твоему, это настолько вторично! – вскипел я.

– А я разве что-то подобное сказал? – удивился Илья. – Тренировки для молодых парней дело полезное. Чем глупостями заниматься пусть лучше по твоей полосе бегают. Ты, главное, не загоняй их до смерти.

«О чём вы, товарищ Терентьев? Какая смерть, если почти все бойцы до общевойскового норматива не дотягивают, я уже не говорю о спецназовском», – это я так подумал, а вслух сказал другое:

– Не волнуйся, Илья, кроме синяков да шишек ничего хлопцам не грозит. Ты же заметил, на полосе одна молодёжь.

– Ага, – усмехнулся Илья, – почтенных отцов семейства даже тебе не под силу туда загнать.

– Было бы надо – загнал бы, будь покоен, – уверил я Илью. – Только ни к чему это. С них занятий по тактике да рукопашному бою с лихвой будет.

– А со стрельбой как обстоят дела? – поинтересовался Терентьев.

– А что стрельба? – удивился я. – Они почти все охотники, из своих ружей стрелять умеют. Тех, у кого со стрелковой подготовкой хуже всех, я на охоту отправил, пусть там поупражняются. Так что в карьере стреляют только те, кому по штату револьверы да винтовки положены.

– Жаль, что винтовок у нас всего четыре, – вздохнул Илья.

– Конечно, жаль, – согласился я. – Я их за лучшими стрелками закрепил, и создал из них две снайперские группы.

– А как обстоят дела с формированием твоей группы? – спросил Илья.

Я лишь неопределённо пожал плечами, ибо говорить о чём-либо конкретном было пока ещё рано.

* * *

Непростая задача отобрать из не нюхавших пороха парней тех, кто не только надёжно прикроет спину в бою, но и по первому твоему приказу примет смерть. А уж обучить их хотя бы азам спецназовской науки за столь короткий срок почти нереально. Тем не менее, с отбором в свою личную гвардию я не спешил. Следил за работой парней на полосе препятствий, отмечал количество подтягиваний на турнике, учил рукопашному бою и говорил, говорил, говорил – с каждым из претендентов по нескольку раз.

Наконец настал день, когда перед неровным строем я задал вопрос: кто хочет стать бойцом отряда особого назначения? Вызвалось семнадцать человек. И уже в этот день я провёл первый тест. Выстроил болезных на дальней границе карьера, засёк по карманным часам время, скомандовал: – За мной, бегом! – и, не оглядываясь, побежал в степь. Остановился через двенадцать минут. Повернулся. Рядом никого не было. Вздохнул и пошёл собирать отряд. Первая дюжина попавшихся на пути стала слушателями вечерних курсов «Краповый берет». С учётом того, что все парни работали, ни о какой полноценной подготовке не могло идти и речи. Так – азы. Но меня волновал не столько уровень подготовки бойцов, сколько уровень их вооружения. Если для Красной гвардии маленькой железнодорожной станции хватало охотничьих ружей, четырёх винтовок да дюжины наганов, то моим бойцам требовалось что-то иное. Нечто, похожее на мой «Тигр».

А что, это была неплохая идея! Вечером я показал «Тигр» Илье. Тот не скрывал восторга.

– Какое отличное оружие! Вроде бы и охотничье, но и для уличного боя подойдёт как нельзя лучше. Ты его из Америки привёз?

– Да нет, с Камчатки. Там мне его подарил один ссыльный. Утверждал, что первоначальные чертежи этого ружья нарисованы были рукой, чуть ли не самого Мосина! Тот так и не довёл дело до конца. Что-то ему помешало. Уже на Ижевском заводе один из его учеников доработал-таки чертежи. Но в массовое производство ружьё так запущено и не было. Было изготовлено всего лишь несколько карабинов, один из которых ты сейчас держишь в руках.

Илья внимательно посмотрел мне в глаза.

– Понимаю, понимаю. Хочешь предложить наладить производство «Тигра» у нас в мастерских?

– А что, это невозможно?

– Так сразу и не отвечу. Если доверишь, покажу завтра одному мастеру. Послушаю, что он скажет.

– Бери!

На следующий вечер Илья вернул мне карабин. При этом был хмур и причину выдал сразу.

– Ничего не выйдет. Мастер говорит, что тут какие-то особые заготовки нужны, каких у нас в мастерских нет. На стороне достать можно, но выйдет накладно. Короче, карабин он изготовить берётся, но выйдет это не меньше двух сотен за ружьё. Сам понимаешь, для нас это дорого.

– А если я добуду деньги – оружие изготовите?

Илья внимательно посмотрел на меня.

– Будут деньги – будет разговор!

* * *

Я закончил подсчёты и задумчиво уставился на бумагу. Оружие, экипировка (ребят-то надо будет приодеть), билеты до Петрограда, прочие расходы. Как ни крути, а тысячи две надо иметь. Если оставить деньги только на прокорм, то сотни три у меня есть. Ладно, пару сотен вытрясем из партийной кассы. Остальные полторы тысячи надо где-то брать. И где, как не у каинских купчиков? Осталось придумать, как заставить кого-то из них сделать добровольное пожертвование. «Гоп-стоп» или, по-революционному, «экс» я отверг категорически. Для маленького Каинска слишком много шума. И тогда я решил использовать технологию, хорошо зарекомендовавшую себя в том времени, откуда я прибыл. Оставалось найти подходящую кандидатуру. И такая нашлась. Клеймёнов Пётр Фомич. Достаточно богат. Достаточно умён. Достаточно образован. Все эти три достоинства позволяли надеться на то, что господин Клеймёнов согласится добровольно расстаться с нужной для меня суммой. В Каинск я прибыл хорошо загримированным и подобающе одетым для представителя англо-российской компании, коим я и представился. Клеймёнов принял меня в кабинете. Вышел из-за стола, протянул руку.

– Чем обязан, господин… – он ждал, что я представлюсь, но услышал нечто иное.

– Моё имя, учитывая цель моего визита, не имеет ровным счётом никакого значения.

– Что вы хотите этим сказать? – выгнул бровь Клеймёнов.

– Я хочу сказать, что намерен предложить вам обменять полторы тысячи рублей ассигнациями на несколько дельных советов.

Надо сказать, что держался он молодцом. Лишь слегка побледнел и стал осторожно пятиться к столу.

– Вы сумасшедший? – спросил он слегка растеряно.

Я отрицательно покачал головой и достал из кармана наган.

– Никоим образом. Я вполне нормален. Настолько, что без раздумья нажму на курок, если вы немедля не прекратите пятиться к столу, – у вас там кнопка? – или предпримете другие необдуманные действия.

Надо думать, что господин Клеймёнов всерьёз опасался лишь сумасшедших. После моих слов он, хотя и замер на месте, но лицо его приобрело нормальный оттенок, а в голосе прозвучало скорее любопытство, чем испуг.

– Так вы грабитель?

– К чему такая прямолинейность? – укорил его я. – Я действительно хочу обменять информацию на деньги, а это, – я качнул наганом, – всего лишь сигнал для вас вести себя разумно.

Клеймёнов пожал плечами.

– Хорошо. Я вас слушаю.

– Начну с предсказаний. В дальнейшем, после того как исполнится первое, вы более серьёзно станете относиться к последующим. Очень скоро, в самом конце декабря будет убит Распутин. – Клеймёнов слегка побледнел. – К весне следующего года в России произойдёт революция, которая положит конец правлению Романовых. Власть перейдёт к представителями либерально настроенной буржуазии. Но удержать её им не удастся. Уже к концу года власть перейдёт к народу. При этом неизбежно прольётся кровь. Будут ли это ручейки или кровавые реки потекут по русской земле – я не знаю, но для вас это в любом случае будет означать полный крах. В вязи с этим несколько советов. В начале следующего года в Петрограде будет ощущаться серьёзная нехватка продовольствия. Если вы подсуетитесь, то революцию, конечно, не предотвратите, но лично для себя заработаете гораздо больше денег, чем отдадите мне сейчас. И второй совет. Не позднее середины будущего года бегите из России куда подальше.

Клеймёнов не сводил с меня внимательного взгляда.

– Вы закончили? – спросил он.

– Да.

– Допустим, что я поверю во всё то, о чём вы сейчас говорили, – произнёс он. – Но если я откажусь платить, вы меня убьёте?

– Зачем? – рассмеялся я. – Не заплатив, вы всё равно не сможете в полной мере воспользоваться полученными сведениями.

– Это ещё почему? – удивился Клеймёнов.

– Да потому, что в этом случае на ваши предприятия обрушатся многочисленные беды. Может случиться пожар, или вас обворуют приказчики, или что ещё. Я пока не придумал, но придумаю, можете мне поверить. Я вас разорю.

– Легко ли это будет сделать из тюрьмы, – заметил Клеймёнов.

– Какой тюрьмы? – удивился я. – Даже если вы вызовите полицию, что вы мне предъявите? Перескажите им наш разговор. Так я от всего откажусь, а свидетелей нашей беседе нет. А вот сами вы, чего доброго, можете сойти за сумасшедшего. Револьвер? Так у меня есть право на ношение оружия.

Я очень надеялся, что этот блеф у меня прокатит. Для пущей убедительности я убрал наган. Клеймёнов, не спуская с меня глаз, спятился к столу и засунул руку под столешницу. Послышались шаги. Я страдальчески поморщился и укоризненно покачал головой. А про себя подумал: «Неужели я ошибся?» Вошёл служащий и застыл в почтительной позе.

– Влас Егорович, голубчик, выдайте этому господину полторы тысячи рублей, – распорядился Клеймёнов. – Расписку я уже получил.

* * *

Как только был изготовлен последний шестой «Тигр», я устроил своему войску крайнюю проверку. Увёл ребят подальше в степь, где, в стороне от чужих глаз, пять дней гонял их по полной программе. Там я окончательно определился с шестёркой, а по возвращении на станцию объявил дату отъезда. Моё решение многими было встречено с явным облегчением. В первую очередь – Тимохой, который всё ещё ревновал меня к Варе. Илья Терентьев тоже, я думаю, вздохнул с облегчением. Пока я командовал боевой дружиной, мой авторитет вырос многократно, и он всерьёз опасался конкуренции.

Теперь, подпирая спиной перегородку, разделяющую на секции вагон третьего класса, я всё реже вспоминал Каинск-Томский и всё чаще задумывался о том, что ждёт меня в Петрограде. Я не боялся идти навстречу любым опасностям, ибо тыл мой надёжно прикрывала шестёрка преданных бойцов, готовых идти за мной до конца.

 

Глава восьмая

МИХАИЛ

Господина полковника я встретил стоя, засунув руки в карманы халата. Уже не того, в котором был внизу – другого, с карманом без дырки, но и без пистолета. Оба браунинга (мой и Войновского) были теперь у Львова, а револьвер, не говоря уже о маузере, был для кармана великоват. Впрочем, без оружия я оставался недолго. Полковник, как вошёл, так сразу вернул мне пистолет. Я небрежно опустил браунинг в карман, абсолютно не сомневаясь в том, что он разряжен. Я и сам на месте полковника не стал бы рисковать. Львов сел в кресло подле журнального столика и жестом предложил мне занять другое. Губы полковника тронула лёгкая улыбка.

– О трупе можете забыть, он вас больше не побеспокоит.

Я тоже слегка растянул уголки губ, давая понять, что шутка до меня дошла. Полковник же, напротив, перестал улыбаться и смотрел на меня изучающе, этаким взглядом-рентгеном. Я, чтобы угодить полковнику, сделал вид, что немного этим смущён, чем вызвал на его холёном лице самодовольную улыбку.

– Ну-с, милостивый государь, – бархатным голосом произнёс Львов, – вы уже выбрали себе кодовое имя?

– Да, господин полковник. С вашего позволения, пусть это будет Странник.

Этот псевдоним я выбрал в память о прошлой жизни. Странник – таков был мой сетевой ник. Разумеется, полковнику я об этом не сказал. Мой выбор не встретил с его стороны никаких возражений.

– Странник так Странник, как вам будет угодно. Итак, милейший Странник, я добился вашего перевода в своё подразделение с целью поручить весьма необычную миссию. В основу этого решения легли три факта вашей биографии: ваш высокий профессионализм, ваша склонность к авантюрам, ваш университетский диплом. Кстати, не поможете мне решить одну задачу? Полковник что-то быстро написал в блокноте, вырвал лист и протянул мне вместе с карандашом. Посмотрев на бумажку, я внутренне усмехнулся: мне предлагалось взять производную от функции. Забавно. Недоучка – полковник ведь покинул университет после второго курса – экзаменует недокандидата. Я быстро написал ответ, и протянул листок полковнику, будучи уверен, что этим проверка и кончится. Но не тут-то было. Мне пришлось решать задачи из области матанализа и высшей алгебры, а потом мы прошлись по курсу элементарной физики. Наконец Львову это надоело, – мне самому это надоело ещё в самом начале – и он принял экзамен.

– Оставим это, – сказал он, сминая исписанные бумажки. – Теперь, Странник, я коротко изложу вам, чем занимается вверенное мне подразделение…

И какой же фигнёй с точки зрения любого нормального полицейского занималось ведомство, возглавляемое «его высокоблагородием». От чистой мистики до вполне реальных масонов, идолопоклонников и сектантов всех мастей. Поначалу я, честно говоря, слушал вполуха. Просто прикрылся маской заинтересованности и параллельно думал о том, как мне повезло. Теперь я был практически уверен в том, что Войновский относился к той редкой категории агентов-инициативников, работающих, как правило, не за деньги, а за какой-то иной интерес. Работая в режиме краткого оперативного контакта, они редко попадали в обычную картотеку. А уж с учётом саботажа, который организовали Львову его коллеги, вряд ли он имел на Войновского что-то, кроме справки-объктивки с кратким изложением анкетных данных агента и описанием его деяний. Так что до того момента, когда полковник узнает, что «я» это не «он», пройдёт достаточно времени. Меж тем в речи полковника проскользнуло упоминание реки Тунгуски. С этого момента я стал слушать со всем вниманием. Ведь это я в студенческие годы с усердием опровергал известную кометную теорию тунгусского феномена И. С. Астаповича. Тогда мне не хватило аргументов. А у полковника, они, возможно, были. Он несколько раз упомянул о некой папке, хранящей уникальные материалы, те, которые науке, коею я имел честь когда-то представлять, известны не были. Что и не удивительно, если учесть, что папка хранилась в жандармском управлении, и наверняка погибла в пламени пожара в 1917 году. Стоп! Но теперь-то год 1916. И тут есть над чем поразмышлять…

Тем временем полковник закончил вводную часть и перешёл к части технической. Со словами: – Ну-с, а теперь сделаем-ка мы вам новые документы, – полковник стал доставать из портфеля бланки и коробочки с печатями и штемпельными подушками. Меня, как опера, пусть и из другого времени, такое развитие событий ничуть не смутило. Изготовление временных документов прикрытия для агента руками его куратора – дело вполне обычное даже для 2010 года, а уж для 1916, надо полагать, тем более.

– И что же мы для вас придумаем… – протянул Львов, готовясь заполнять бланк.

Тут меня охватило непреодолимое желание использовать своё собственное имя. Я набрался наглости и произнёс:

– Господин полковник, если позволите, я хотел бы использовать собственную заготовку.

Львов с интересом на меня взглянул.

– Давайте послушаем, что вы там напридумывали.

– Пусть будет: Жехорский Михаил Макарович, уроженец Выборгской губернии Великого княжества Финляндского, дворянин.

– На дворянство потянуло? – съязвил полковник. – А, впрочем, для нашего дела это даже лучше. Вот только род вы выбрали старинный, хоть и обедневший, по плечу кольчужка-то?

Глядя на моё обиженное лицо, полковник поспешил добавить:

– Ладно, ладно, Жехорский так Жехорский. Где вы его откопали-то, никак «Бархатную книгу» читывали?

Я утвердительно кивнул головой.

– А герб сможете описать?

Я счёл за благо изобразить растерянность. Нечего блистать большим умом перед начальством.

– Ну, как же, – пожурил меня полковник. – Свой герб дворянин должен помнить. Ладно. Слушайте и запоминайте: на червлёном щите золотая змея, кусающая свой хвост.

Когда документы были готовы, полковник сложил принадлежности обратно в портфель и сказал:

– А теперь перейдём непосредственно к вашему заданию. Сначала небольшая преамбула. Я, знаете ли, в чертовщину не очень-то верю. Думаю, что всякая чертовщина это или просто обман, или непознанный наукой феномен. Так вот. Не так давно попал к нам в подразделение один артефакт. Как попал, откуда, про то вам знать не обязательно. Только это зеркало, да то самое, огромное на подставке, в которое вы сейчас смотритесь. По слухам, принадлежало оно самому графу Калиостро, и было оставлено им в России во время поспешного бегства. И приписывают этому зеркалу способность переносить человека из одного времени в другое. Вот только как это работает, никаких сведений нет. Скажите ерунда? Я и сам так думал. Но только как-то обедал я с Распутиным и обмолвился об этом зеркале. Старец пожелал самолично взглянуть на него, а когда взглянул, то страшно побледнел, зашатался и второпях покинул комнату. Мне потом сказал, что видит в этом зеркале силу огромную, а государю, сказывают, именно после этого посещения выдал пророчество: «Не будет меня – не станет и Вас». Так-то! Вам, Странник, вменяется в обязанность быть при этом зеркале хранителем и, одновременно, разобраться в принципе его действия, если таковое, конечно, имеет место быть. Из дома прошу надолго не отлучаться. Питаться советую в ресторане. Есть тут неподалёку весьма даже приличный. А сегодня ужин от меня в подарок. И как раз из того самого ресторана. Я распорядился доставить. Ждёт вас внизу.

Полковник направился к двери. Я на правах хозяина отправился его провожать. Проходя мимо накрытого стола, из чистого озорства предложил:

– Не отужинаете со мной?

Полковник наглость стерпел, лишь окатил меня холодным взглядом.

– Благодарю, но я, сегодня, уже отужинал. Честь имею! Да, чуть не забыл. – Полковник извлёк из кармана и высыпал на столик горсть патронов от браунинга.

ОЛЬГА

Вот уж не думала, что когда-нибудь превращусь в затворницу. А так хотелось побродить по Питеру. Я ведь здесь впервые. Хотя, так даже лучше. То, что рядом с домом, я изучить успела – остальное остаётся на потом. Вот окажусь в своём 1916 году, тогда и поброжу. В том, что я там окажусь и притом в самом ближайшем будущем, после той психологической обработки, которой подверг меня «преподобный» Игнат, более сомнений у меня нет. Следуя его же совету, я избавилась от всего, что может хоть как-то изобличить меня как попаданку (Ну и словечко, Господи прости!). Сняла с себя всё, включая нижнее бельё, и отдала Игнату Степановичу. После моего перехода это наденут на безымянный труп, который вместо меня сгорит в «Мерседесе» рядом с таким же ряженым под Михаила. Как подумаю, что мои любимые трусики наденут чёрт знает на чью попу… Брр! Даже представлять не хочется. Теперь я ношу то, что носили женщины в начале прошлого века. Всё это принёс Игнат Степанович. Говорит, что сейчас это вновь входит в моду. Ну, не знаю. Одно радует – сплошной шёлк. А поверх длинное серого цвета платье с глухим воротом. Я теперь даже от макияжа отказалась. Так, на всякий случай. Здесь мне красоваться не перед кем, а ТАМ что-нибудь придумаем. На улицу я теперь выхожу редко. Исключительно ради выгулять Герцога. Братьев-сектантов, которые таскают мне еду, псина переносит с трудом, а о том, чтобы даться им руки и речи не идёт. Телевизор почти не смотрю. Как-то стало неинтересно. Зато много читаю, в комнате, где зеркало. Я теперь и живу в этой комнате, чтобы не пропустить момента, когда Мишка, наконец, соизволит за мной явиться. В те минуты, когда меня здесь нет, в комнате дежурит один из людей Игната Степановича. Они теперь установили надо мной круглосуточную опеку.

Календарь худеет на глазах, год на исходе, да и Мишкин отпуск давно истёк. Телеграмма, которую я дала от его имени на службу с просьбой о продлении отпуска по семейным обстоятельствам, большого выигрыша во времени не даст. Его скоро станут искать всерьёз. Вчера уже кто-то звонил в дверь – я не подошла. Телефоны, наверное, уже давно оборвали наши родственники. Думаю, что так, хотя проверить не могу: городской я отключила, а сотовый выкинула. Мне нечего ответить. Представляю, что о нас все подумают, когда мы «погибнем» в автокатастрофе. Впрочем, тут я уже ничего исправить не могу. Думаю только об одном: лишь бы Мишка пришёл раньше, чем спецназ начнёт штурм квартиры.

МИХАИЛ

Как это треклятое зеркало работает, я знаю. Скажу больше, испытал это на себе и даже с успехом. А вот как оно выбирает момент, когда включиться, вот этого я никак понять не могу, хотя прыгаю вокруг подкидыша Калиострова уже который день. И с чего Львов решил, что физику с этим разобраться будет легче чем, скажем, чукотскому шаману? Нет, безусловно, определённая закономерность в работе этого магического устройства – а что, по-моему, очень точное определение? – присутствовать должна. Вот только в магии я ни ухом, ни рылом, а элементарная физика тут пасует. Был бы рядом знакомец Войновского Никола Тесла, он может чего и накопал. Помнится, великий был затейник. Ну вот, опять был! Никак не могу привыкнуть, что это я буду, а те, кто был, включая Теслу и Распутина, они есть, живут и здравствуют. Хотя, Распутину уже недолго осталось. Скорее бы перетащить сюда Ольгу, а то сижу возле зеркала, как на привязи, а часики-то тикают. И каждая минутка приближает меня к тому моменту, когда ворвётся в эту комнату полковник Львов с пистолетом наперевес и скомандует: «Руки вверх, самозванец!» Ну, это будет чуть позже, а сейчас пойду, заварю чайку.

Я сидел на кухне, пил чай с баранками, – знатные тут, я вам скажу, баранки! – когда по полу прошла какая-то вибрация, я её реально ощутил через ноги. Началось? Выскочил из-за стола и побежал к лестнице. Так и есть! Сверху из-под двери пробивается белый свет. Перепрыгивая через ступеньку, мчусь наверх. Зеркало в комнате источает яркий белый свет. Но, главное, на раме появилось углубление для ключа. Вытаскиваю на ходу ключ из ворота и тычу им в углубление. Не попадаю, но ключ сам встаёт на место. Тут же в зеркале появляется комната, но не отображённая, а, как бы, я смотрю на неё с той стороны. Ольга спит на диване, укрывшись пледом, Герцог лежит у её ног. Устремляюсь к ним – не тут-то было! Не пускает меня зеркало дальше рамы. Тогда кричу: «Оля, проснись!», – но звук моего голоса тоже, кажется, не проникает в тот мир. Засада! Сколько будет открыта дверь, я не знаю, и как пробудить Ольгу не ведаю. Выручил Герцог. Проснулся, вскочил и начал беззвучно лаять. Это для меня беззвучно, а Ольга, та сразу проснулась, села на диване и таращится на меня. Отчаянно машу ей рукой, давай, мол, сюда. Поняла, вскочила, ухватила Герцога за ошейник и ко мне…

ОЛЬГА

Разбудил меня собачий лай. Открываю глаза – Ёшкин каравай! Зеркало светится, в раме стоит Михаил, открывает по-рыбьи рот и машет руками. И, главное, смотрит на меня, как на дуру непонятливую. А я понятливая, только спросонья. Наконец, до меня всё дошло. Вскакиваю с дивана, хватаю Герцога за ошейник и к зеркалу. Ошейник-то на Герцоге тоже старинный, Игнат Степанович постарался. За шаг до рамы псина упёрлась всеми лапами. Слава богу, пол паркетный, дотащила я Герцога до зеркала. Михаил посторонился, и я ввалилась в раму, а со мной и Герцог. По инерции пролетели мы ещё несколько шагов, и чувствую я спиной, что сзади происходит что-то неладное…

МИХАИЛ

Когда Ольга и Герцог проскочили мимо, послышался звук колокола, только какой-то дребезжащий, как будь-то колокол треснутый. Я на всякий случай отпрянул от зеркала. Вижу, оно вбирает в себя источаемый доселе белый свет. Потом свет исчез, а зеркало всё пошло трещинами. Бог с ним, потом разберёмся! Поворачиваюсь к Ольге, а та тут же виснет у меня на шее и начинает осыпать лицо поцелуями. Честно говоря, никак не ожидал такого от Ведьмы.

НИКОЛАЙ

Не знаю, кто мне ворожит, но, видимо, на нелегальном положении побыть не придётся. А ведь настроился уже. Как вернулся с военно-врачебной комиссии, так и начал Фролу глазки строить, мол, пора, а то на фронт загребут. А он про предписание давай спрашивать. Вот, думаю, дурья башка, какое тебе предписание, когда я за ним ещё не ходил? Ну, и вслух примерно то же самое сказал. А он смотрит укоризненно, зачем про фронт говоришь, если в предписание не заглядывал? А чё в него смотреть, когда и ежу понятно, что годен я безо всяких ограничений? Ежову, говорит, может и понятно, а мне, товарищ, сначала бы на бумажку глянуть. Тут меня тоска взяла. Если он теперь такой бюрократ, то, что с ним будет, когда до власти дорвётся? Однако делать нечего. Встал сегодня утром, собрался и потопал за предписанием. Вот тут-то чудеса и начались. Сам начальник госпиталя, ещё третьего дня с радостным видом пророчивший мне окопы, сегодня с недовольной миной сообщил, что Окружная военно-врачебная комиссия не утвердила решения госпитального начальства и признала меня ограниченно годным к воинской службе. Вследствие чего, я направляюсь для продолжения службы в мастерские Запасного автомобильного бронедивизиона в качестве младшего мастера-механика. Ну и за каким лядом мне при таком раскладе переходить на нелегальное положение? Бегом в канцелярию за документами, пока не передумали. Гляжу в проходное свидетельство и глазам не верю. Оказывается, я полностью удовлетворён в вещевом имуществе. Поскольку х/б третьего срока носки, раздолбанные сапоги да порыжевшие от времени шинель с папахой никакого удовлетворения у меня не вызывали, помчался я к каптенармусу. И кто бы сомневался! В ведомости напротив моей фамилии, какая-то сволочь – и я даже знаю, какая, – успела проставить крестики. А ведь там мне, как лицу связанному с ремонтом техники, полагалась и кожаная куртка, и брюки… Короче взял я эту тыловую крысу – и хрен с ним, что унтер! – за грудки и страшным голосом – откуда он у меня только взялся? – объяснил, что если он немедля не выдаст мне всё, что положено, то вытрясу я из него его поганую душу и ничего мне за то не будет, поскольку после фронта я весь из себя заслужено-контуженый и на то у меня справка имеется. Душу не душу, а положенное мне казённое имущество я из него вытряс. Переоделся во всё новое, что не вошло, запихал в сидор и отправился по новому месту службы.

Если честно, то насчёт того, что я не догадывался, кто приложил руку ко всем этим чудесам, – я имею в виду мою ограниченную годность – так это больше для красного словца. Без товарища Матвея со товарищи тут точно не обошлось.

Мастерские, по сути, представляли собой один из цехов Путиловского завода и располагались вблизи рабочих казарм. Войдя в открытые высокие ворота, я увидел два бронеавтомобиля разной степени разобранности, возле которых копошились рабочие, а стоявший поодаль военный что-то рассматривал на большом листе то ли ватмана, то ли синьки, водя по нему пальцем. Подойдя поближе, я обнаружил, что пребывает военный в чине фельдфебеля, потому радостно гаркнул:

– Господин фельдфебель, дозвольте обратиться!

Подняв голову, фельдфебель не сразу сфокусировал на мне взгляд из-под маленьких очёчков на толстом мясистом носу. Наконец рассмотрев, кто орёт ему под ухо, совсем не по уставу спросил:

– Тебе чего, хлопец?

– Господин фельдфебель, рядовой Ежов прибыл из госпиталя для дальнейшего прохождения службы после ранения!

– Ну, чего ты орёшь, – поморщился фельдфебель, – здесь тебе не плац. А доложиться должно начальнику мастерских, его благородию инженеру Полосухину. Ступай в конец цеха, там контора за перегородкой, не заблудишься, – и, покачав головой, добавил: – Экий горластый, ещё б работал так, как горло дерёт.

Постучав в фанерную филёнку двери, табличка на которой гласила, что за ней находится сменный инженер, я тут же получил разрешение войти. В небольшом кабинетике за столом, заваленном бумагами, рулонами чертежей и разными железками, сидел немолодой мужчина с чеховской бородкой и в таком же пенсне, в зелёном мундире военного чиновника с серебряными узкими погонами, на которых виднелся один просвет без звёздочек, что свидетельствовало о чине титулярного советника и соответствовало армейскому капитану.

– Чем обязан, молодой человек? – тихим голосом спросил чиновник, не выпуская из пальцев карандаш, которым он до того, видимо, делал какие-то пометки.

– Ваше благородие, дозвольте доложить! Рядовой Ежов прибыл для дальнейшего прохождения службы после ранения!

– А… да-да! Мне телефонировали о вас. Вы один? Мне обещали в штабе округа, что пришлют ещё специалистов. Совершенно некому стало работать, всех квалифицированных рабочих мобилизовали по прошлому году…

Фрол, когда я, испросив краткосрочную увольнительную, забежал за вещами, посмотрел на меня с усмешкой.

– А ты, я вижу, передумал переходить на нелегальное положение?

Я досадливо подёрнул щекой.

– Ты, чем зубы скалить, лучше скажи, через кого мне связь держать?

– Не боись, без связи не останешься, – снова усмехнулся Фрол. – А пока служи – не напрягайся. Кто надо – о тебе знает. Когда будет надо – подойдёт и передаст привет от товарища Матвея. Ну, бывай, что ли? – И крепко пожал мне руку.

 

Глава девятая

ОЛЬГА

Ёшкин каравай! До сих пор не могу прийти в себя. С теми же мозгами и на десять лет моложе – шикарный бонус! Только я об этом не сразу узнала. Зеркало, через которое я прошла, всё пошло трещинами, и, вообще, как сказал Мишка, из волшебного артефакта превратилось в бесполезный хлам. Выполнило, значит, задачу – и кранты! Да и фиг с ним, я на обратную дорогу особо-то и не рассчитывала. Мишке очень понравился мой прикид. Спросил, как я до этого додумалась. Я честно всё выложила: про Игната Степановича, про его секту и про то, что они думают про нашу четвёрку. Мишку мой рассказ заинтересовал чрезвычайно. Час я соловьём заливалась, а он слушал, не перебивая, только глазёнками поблёскивал. Когда я выдохлась – начал задавать вопросы.

– Говоришь, нас во временну́ю воронку не случайно затянуло?

– Это не я говорю, это они так говорят. Выходит – не случайно.

– Интересно. Я ведь и сам так же подумал. Говоришь, мы тут все четверо?

– Да я-то тут причём? Они считают, что все четверо.

– Да-да, очень может быть… Говоришь, нет нам обратного пути?

Я устала объяснять непонятливому Мишке, что я при этой теме наподобие попугая, потому ответила – как спросил: – Нет. Останемся тут до конца жизни.

– Всё правильно, – кивнул головой Мишка и отчего-то погрустнел.

Вот тут-то и заметила я перемены в его внешности.

– Слушай, мне это кажется? Ты, вроде как помолодел…

– Да, думаю лет на десять, – самодовольно заявил Мишка. Потом посмотрел на меня лукаво: – Побочный эффект перехода, знаешь ли.

Минуты две он на меня так таращился, пока до меня дошло. Я вскочила и кинулась в ванную комнату. Ведь в той квартире, откуда и пришла, второе зеркало было именно там. В этой квартире всё, за исключением верхней комнаты, выглядело иначе. И зеркало в ванной было другим, но, главное, – было! Полчаса я любовалась своим обновлённым отражением. Мишка подходил пару раз. Что-то там гундел, я не слушала. Потом я нашла его наверху на диване с книгой в руках.

– Налюбовалась? – ехидно осведомился Мишка, глядя на меня снизу вверх.

Обычно я в таких случаях сержусь, но на этот раз даже бровей не свела.

Потом мы пили чай. Потом я слушала Мишкин рассказ. Потом попала под репрессии.

– Значитца так! – заявил новоявленный узурпатор. – На улицу ни ногой. Да и к окнам тоже подходить не надо.

– А чё так строго-то? – вежливо осведомилась я. – Может, сделаете бедной девушке какое послабление?

Мишка знал меня достаточно хорошо, чтобы уловить в моём тоне предвестие крупных для себя неприятностей, потому поспешил пояснить:

– Львов мог установить за квартирой наблюдение. Хотя, навряд ли, – тут же опроверг он только что сказанные слова. Немного помолчал и добавил: – Но нам лучше всё-таки перестраховаться.

Вы думаете, я что-то поняла? Вот и я так думаю. Но со скандалом решила повременить и лишь спросила тоном примерной школьницы:

– А какой прок в том, чтобы Львов ничего не знал о моём появлении?

– Понимаешь, предвижу я от этого сукиного сына пользу великую для дела нашего, – Мишка, когда его несёт, начинает изъясняться весьма витиевато, – и потому хочу его завербовать. А ты в этом деле вроде как моё секретное оружие.

Насчёт оружия спорить не буду – что есть, то есть. А вот насчёт вербовки спешу уточнить:

– У тебя уже разработан план?

– В общих чертах. Осталось продумать некоторые детали. Ты не волнуйся, как только всё будет готово, я тебя посвящу.

– Так начинай посвящать сейчас. Вместе и додумаем. Как говориться: одна голова хорошо, а две… – тут я осеклась под его насмешливым взглядом.

– Не обольщайся. Стать первым думающим оружием тебе не суждено, – скороговоркой выпалил Михаил и тут же устремился к двери. Если бы взгляд мог прожигать, то дыра в спине ему была обеспечена.

МИХАИЛ

Дулась на меня Ольга не долго. Скоро ей стало скучно, и она первой пошла на примирение. Со своим вынужденным заточением она смирилась довольно легко. Будучи человеком военным, она просто прировняла мою просьбу к приказу, а приказ, как известно, пояснений не требует. Из квартиры она не рвалась, к окнам, кроме как в темноте, не подходила, на тему вербовки Львова разговоров не заводила. Зато на другие темы мы говорили подолгу. В основном о Глебе и Николае и о нашей общей роли в грядущих событиях. О местонахождении ребят наши мнения разнились, но в одном мы сошлись: где бы они ни были, путь их лежит в Петроград, где мы вскоре с ними и встретимся. Что касается нашего предназначения, то тут версий было много – и все мои. Ольга сразу заявила, что её роль вспомогательная. Будет дело – будет думать. Тут она показала мне язык. А вот ломать столь чудесным образом помолодевшую головку над столь чудовищными проблемами она категорически отказывается. Меня же она слушала с видимым удовольствием, не отвергая ни одну из предложенных версий. У меня даже закралось подозрение, что я заменю ей телевизор. Чтобы усилить эффект я даже притащил из чулана пустую раму, видимо от картины, и попробовал вещать через неё, но рейтинга мне это не прибавило и рама отправилась пылиться дальше.

* * *

Шло время. Львов несколько раз звонил, интересовался моими успехами в разгадке тайны зеркала, но делал это как-то вяло, видимо, его волновали другие проблемы.

Настало 16 декабря и пришло время посвятить Ольгу в мой план. По моему значительному виду она догадалась, что я намерен говорить с ней о важном, и, сделав серьёзное лицо, приготовилась слушать.

– Значитца так, Львова надо ломать сегодня… – я сделал паузу и посмотрел на Ольгу, но она только кивнула головой.

– Ты даже не спрашиваешь почему? – удивился я.

– Сам скажешь, – лаконично пояснила Ольга.

В этом она была абсолютно права. Мне оставалось только утереться и продолжать:

– Дело в том, что сегодня во дворце Юсупова будет убит Распутин!

Ольга вновь лишь кивнула головой. Это стало меня слегка раздражать. Однако сам виноват, надо было в прошлый раз удержаться от прикола насчёт думающего оружия.

– Если нам удастся заманить полковника сюда, – а нам это удастся! – то ты возьмёшь его под контроль, а я расскажу ему о том, что мы попаданцы. В качестве доказательства предъявлю тебя – Ольга не смогла удержаться от самодовольной улыбки – и расскажу об убийстве Распутина… Да не молчи ты, хватит уже!

– А если он кинется спасать Старца? – тут же спросила Ольга.

– Да как же он кинется, если ты ему этого не позволишь? – с улыбкой поинтересовался я.

– Да? Тогда, точно, не кинется. И ты думаешь, этих доказательств ему окажется достаточно?

Я пожал плечами.

– Может – да, может – нет, да это, по сути, и не так важно. Главное, чтобы он засомневался и не принялся тут же нас арестовывать.

– Интересно, как это он примется нас арестовывать, если я ему этого не позволю? – спросила на голубом глазу Ольга.

Я с подозрением посмотрел на неё.

– Ну, не вечно же ты его будешь контролировать…

– Так ведь это как вы тащь подполковник решите…

Вот язва!

– Я говорю: не вечно!

– Всё, поняла, значит, будет сомневаться!

Ольга посмотрела на меня, поняла, что переборщила и примеряющим тоном спросила:

– А как ты его сюда заманить собираешься?

– Не фокус как. Позвоню, скажу, что есть срочная информация по зеркалу, примчится, как миленький. Но лучше бы он приехал сам, без вызова.

– Оно, конечно. Сам – оно завсегда лучше! – кивнула головой Ольга.

– Ну, хватит уже?!

– Хватит, так хватит, – согласилась Ольга. – Пойдём обедать?

* * *

Когда часы в прихожей пробили семь раз, я решительно поднялся с кресла.

– Всё! Иду звонить.

Ещё не дойдя до аппарата, я услышал, как с той стороны двери вставляют в замочную скважину ключ. В три прыжка взлетев по лестнице, я ворвался в комнату.

– У нас гости! – шепнул я встрепенувшейся Ольге.

Она молча кивнула головой и приняла расслабленную позу, где до этого и сидела: на боковом диванчике. Я опустился в кресло лицом к двери. Судя по шуму, вошедший был один. Он сразу же направился к лестнице, лихо пересчитал каблуками ступени, и вот он уже в комнате, полковник Львов собственной персоной с решительным выражением на лице и пистолетом в руке. Не надо быть большого ума, чтобы сообразить: господин полковник наконец-то узнал, что я не тот, за кого себя выдаю. Ну, что ж, так даже лучше! Вот только пришёл ли он один, не стоят ли за входной дверью ребята в голубых мундирах? Ну, если даже и стоят, то один-два, не больше. А это значит, что если мой план даст осечку, то мы уйдём, оставив после себя два-три трупа, только и всего! Эта мысль заставила меня улыбнуться, что не осталось незамеченным со стороны полковника.

– Да я смотрю, вам весело, господин, не знаю, как вас там по-настоящему величать! – сверкнул глазами Львов. Тут он заметил скромно сидящую на диване Ольгу.

– Вы ещё и не один? Сударыня, кем бы вы ни были, но я попрошу вас спуститься вниз и подождать меня там, пока я побеседую с этим господином. Из квартиры выходить не советую, за дверью мои люди!

Значит, всё-таки не один. Дежурный офицер и шофёр? Полковник сегодня не в крагах, думаю, что моя догадка верна.

Ольга поднялась и скромно пошла к двери. Вот она зашла за спину полковника, вот подхватывает обмякшее тело – нам лишний шум ни к чему – и бережно опускает его на ковёр. Верно мыслит – вдруг напарниками будут?

– Быстро вниз! – тихо командую я, и Ольга бесшумно исчезает за дверью. Вскоре возвращается, в руках верёвка и полотенце.

– Дверь не заперта, но закрыта. Я растяжку поставила, попробуют войти – услышим.

Растяжку Ольга заготовила заранее, привязав конец бечёвки к язычку колокольчика. Мы выдвинули на середину комнаты второе кресло, усадили в него полковника, зафиксировали верёвкой руки на подлокотниках и завязали рот полотенцем. А что делать, скотч-то ещё не изобрели? Ольга вернулась на диван. Я уселся в кресло напротив полковника, и мы принялись ждать. Вскоре наш пленник стал приходить в себя. Открыл глаза, дёрнулся, что-то промычал сквозь полотенце и принялся буравить меня глазами. Я же заговорил по-дружески:

– Пётр Евгеньевич, право, не стоило так сюда врываться: с пистолетом в руке. Вы просто не оставили нам выбора. Пришли бы как обычно, мы бы побеседовали, и я рассказал бы вам всё, что вас интересует. Напрасно вы смотрите на меня с таким недоверием. Я уже и сам, вот Ольга не даст соврать, собирался вам звонить и именно с целью пригласить вас на серьёзный разговор. Ах, пардон, вы же не представлены друг другу. Господин полковник! Это моя напарница, Ольга. Вы же для неё в представлении не нуждаетесь, она о вас наслышана достаточно. И вот что я вам предлагаю. Вы пообещаете не кричать и не создавать другого шума, а мы уберём это дурацкое полотенце. Ваше решение?

Ох, как не хотелось полковнику давать это обещание. Но сидеть в таком виде ему хотелось ещё меньше, и он, наконец, утвердительно кивнул. Ольга тут же подошла к нему и сняла полотенце. Полковник шумно вздохнул и принялся ругаться, без крепких, правда, – всё-таки в комнате дама – выражений. Ругался он скучно, без выдумки, аристократ, одним словом. Я терпеливо ждал, пусть выговорится. Вскоре полковник замолчал, и я вежливо поинтересовался:

– Полегчало? Вот и славно! Теперь послушайте, что скажу я. Я действительно Жехорский Михаил Макарович. Документ вы выправили на моё настоящее имя. Вот только Войновским я никогда не был. Впрочем, его вы тоже видели, и даже хлопотали о его похоронах. Вот только не надо скрипеть зубами, я, право, не собирался никого убивать. Однако судите сами, что остаётся делать, когда на тебя прут с обнажённым стилетом? Ну а вам представился чужим именем по причине полной безысходности. Я ведь в квартиру эту попал чуть раньше Войновского…

– Вот тут вы врёте! – перебил меня Львов. – За квартирой начали следить незадолго до прихода Войновского и уже по приходу сняли наблюдение.

– И как же я тут оказался? – сладким голосом поинтересовался я.

– Теперь и не знаю, – честно признался полковник.

– Понимаю, – кивнул я, – вы не успели ещё об этом подумать после того как узнали что я это не он. Кстати, как вы про это узнали? Молчите? Дайте, я сам догадаюсь. Что, из Ростова прислали-таки агентурное дело Войновского с отпечатками пальцев, а то и фотографией, угадал? Ну, молчите, молчите, сам вижу, что угадал! Так вот, насчёт моего прихода. А пришёл я в квартиру через зеркало, то самое с коим поручили вы мне разобраться и которое стоит сейчас за моей спиной закрытое покрывалом. Что вы смотрите на меня, как на сумасшедшего? Вам ведь радоваться надо. Зеркало-то ваше настоящим чудом оказалось, с его помощью действительно можно перемещаться во времени! Правда, вынужден тут же оговориться: можно было перемещаться во времени. Ибо теперь оно ни на что уже не годно. Смотрите сами. – Я подошёл к зеркалу и сдёрнул покрывало. Полковник не удержался от восклицания. – И случилось это после того, как через зеркало прошла Ольга. Поэтому-то вам и не доложили об её появлении в квартире.

– Не доложили потому, что и не могли доложить, – буркнул полковник. – За квартирой никто не следил.

Я старался не смотреть на Ольгу, но её уничижительный взгляд жёг мою левую щёку.

– Хотел я установить за вами наблюдение, хотел, – стал для чего-то оправдываться полковник, – да людей мне на это выделить отказались.

Щёку тут же перестало жечь.

– То-то вы как-то вяло отреагировали на её присутствие, за что, впрочем, и поплатились.

– Чем это она меня? – спросил, кивая в сторону Ольги, полковник.

– Так вы считаете, что Ольга ударила вас по голове? – сообразил я. – Так ощупайте голову и убедитесь, что с ней всё в порядке! Освободи ему правую руку, – обратился я к Ольге.

Ольга развязала одну из верёвок, и полковник тут же принялся ощупывать голову. Вот теперь выражение его лица стало мне нравиться: на нём появилось сомнение. Но и из голоса оно пока тоже не исчезло.

– Так откуда вы к нам изволили прибыть? – спросил Львов. – Полагаю, из будущего?

– Правильно полагаете, – согласился я. – И заметьте, из довольно далёкого будущего, из 2010 года!

После этих слов полковник стал сомневаться уже во всём. Он критически осмотрел меня, потом перевёл взгляд на Ольгу, которая вновь закрепила его руку на подлокотнике и теперь скромно стояла в сторонке.

– Вы намекаете на одежду? – спросил я. – Так должен вас огорчить. Из будущего в прошлое нельзя пронести ничего, что могло бы выдать… – Тут я замялся. Чуть ведь не сказал «проходимца» пытаясь найти синоним слову «попаданец». – … Того, кто пришёл, – совершенно коряво закончил я фразу, за что был удостоен от Ольги неодобрительного взгляда. Но полковник, казалось, не обратил на это внимания.

– Чем же вы тогда докажете, что прибыли из будущего? – почти весело спросил он.

– А Ольга вам что, не доказательство? – нахмурился я. – Где вы видели женщин с такими бойцовскими навыками? Или хотите, чтобы она продемонстрировала на вас что-нибудь ещё?

– Нет, нет, увольте, – поспешил отказаться полковник. Тут его лицо озарилось догадкой. – Если вы те, за кого себя выдаёте, то, верно, вы можете предсказать будущее?

Это была уже почти победа! Мне пришлось очень постараться, чтобы мой голос звучал ровно.

– Только ближайшее. Нас ведь сюда за тем и вызвали, чтобы мы будущее изменили.

Я всерьёз опасался, что полковник полезет в дебри, но тот, видимо, был далёк от праздного любопытства.

– Ближайшее – даже лучше, – заявил Львов. – Легче проверить. Что, например, произойдёт завтра?

– Завтра возле Петровского моста будет поднят из полыньи завёрнутый в холстину труп Распутина!

Полковник так дёрнулся, что только реакция Ольги не позволила ему наделать много шума. Пришлось вновь надеть на него намордник из полотенца. Но и после этого он пытался дёргаться, выкрикивал приглушённые угрозы и бешено вращал глазами. И откуда у него такая любовь к Старцу? Или всё гораздо проще: Львов и Распутин оба близки к царю, к тому же Распутин покровительствует Львову. Так или иначе, но пришлось мне полковника вразумлять:

– И чего вы, Пётр Евгеньевич, так всполошились? Дайте угадаю! Вы, верно, думаете, что Григория Ефимовича собираются порешить революционеры, и я из их числа, а вам тут просто зубы заговариваю?

По глазам полковника было видно, что я угадал.

– Так нет же. Революционеры тут не причём. Распутина убьют самые преданные царю люди. Произойдёт это во дворце князя Юсупова. Помимо хозяина в злодействе примут участие Пуришкевич и … великий князь Дмитрий Павлович. Ну, что, может, вновь вернёмся к данному вами слову?

Полковник угрюмо кивнул. Я подал знак, и Ольга сняла полотенце.

– Когда это должно произойти? – хриплым голосом спросил полковник. – Может можно всё ещё предотвратить?

– Бросьте, полковник! Вы же умный человек и должны понимать, что останавливать колесо истории – себе дороже. Ну, спасёте вы Старца сегодня, так его порешат завтра, а вам сие благодеяние боком выйдет!

– А вы-то сами здесь зачем? – зло спросил полковник.

Хороший вопросик! И не хотел бы я на него сейчас отвечать, но деваться некуда.

– Мы – другое дело! – со значением ответил я. – Да и кто вам сказал, что мы собираемся лезть под колесо. Так подтолкнём чуток, оно, глядишь, и покатится по другой колее.

– А до вашего времени оно, значит, не ту колею проложило? – уже сдаваясь, проворчал полковник.

– А вот об этом я с вами говорить, не намерен! – твёрдо заявил я. – По крайней мере, сейчас. Давайте я вам лучше расскажу, как будут убивать Распутина. – Заметив, что Львов страдальчески поморщился, я поспешил добавить: – Уверяю вас, мне самому это претит, но должны же вы потом убедиться, что всё так и было. Сначала его отравят. Когда яд не подействует, начнут стрелять. Всадят в него с десяток пуль. Потом тело завернут в холстину и сбросят в прорубь. А теперь вот что. Мы вас тут всё равно до утра продержим, для вашего же, поверьте, блага. Поэтому, если вы дадите слово, то мы вас развяжем, потом спустимся вниз, позовём ваше сопровождение, и вы отпустите их домой, приказав заехать за вами утром. Договорились?

Полковник крепко задумался, потом сказал:

– Даю слово!

В прихожей мы образовали живописную группу: Ольга встала у дверей, полковник расположился чуть подальше, я встал у него за спиной, уткнув ему в спину дуло браунинга.

– Запомните, полковник, – предупредил я. – Начнёте шутить – станете трупом, как и ваши люди, а мы всё равно уйдём.

Львов только кивнул.

– Оля, давай, – сказал я негромко.

Ольга распахнула дверь и обратилась к стоящим за ней жандармам:

– Господин полковник просят вас зайти!

* * *

Когда жандармы удалились, мы вновь вернулись наверх, заняли те же места, только связывать полковника больше не стали. Разговор не клеился, больше молчали. В начале двенадцатого я произнёс:

– Началось!

Львов вздрогнул и побледнел. Потом закрыл глаза и сделал вид, что собирается уснуть. Не знаю, как он, а мы с Ольгой в эту ночь практически не спали. Утром за полковником приехала машина, и мы его отпустили. В тот день арестовывать нас так никто и не приехал. Вечером мы с Ольгой отправились гулять. Город гудел. Об убийстве Распутина шептались, говорили и даже кричали, казалось, на каждом углу.

ОЛЬГА

– Миш, а ты не помнишь, кто и когда изобрёл джинсы?

Мишка посмотрел на меня с видимым интересом.

– Если не ошибаюсь, то Леви Страусс в 185… не припомню, каком году. А что?

– А то, что достали меня уже эти сиротские тряпки!

И это была чистая правда. Постоянно носить одно и то же серое до полу платье, для улицы надевать поношенное, с чужого плеча, пальто, мне, такой красивой, а теперь ещё и такой молодой? И так мне тут стало обидно, что я поспешно отвернула лицо, чтобы Мишка не увидел моих набухших слезами глаз. Но он таки допёр, даром что мужик, и я услышала за спиной его сочувственное сопение.

– Ну, джинсы, по правде говоря, тебе бы мало помогли, – произнёс он, стараясь быть участливым. – В моду они войдут лет этак через сорок, а в их теперешнем виде ты бы их не надела.

Спасибо – утешил!

– Но у меня есть для тебя другое предложение! – Что-то в его голосе заставило меня повернуться к нему лицом. – А не совершить ли нам набег на магазин модной женской одежды? Нет, право, деньги у нас есть – дед Юзек побеспокоился, прошвырнёмся вдоль канала до Невского. Собирайся!

Глаза мгновенно высохли, но некоторые сомнения ещё остались.

– А как же Львов?

– А что Львов?

– Ты же сам сказал, что на улицу мы будем выходить только вечером, а днём будем ждать сообщений от Львова.

– Да пошёл он в задницу, чистоплюй хренов! Сколько он там ещё будет созревать? К тому же, знаешь что? Если он заглотит наживку, то за пару-тройку часов не сорвётся, я тебе гарантирую. Так что – собирайся!

В пару-тройку часов мы, конечно, не уложились, но через пять были уже возле дома. Подкатили на извозчике – столько свёртков и коробок мы бы вдвоём не унесли. Мишка подрядил дворника и тот перетаскал поклажу в дом.

* * *

– Ну, как я тебе?

В новом платье да с новой причёской – а вы думаете, что мы пять часов только по магазинам ходили? – я была неотразима. И Мишка не устоял. Крякнул и заявил, что этим вечером мы ужинаем в ресторане. Вот как? А я думала, что мошну деда Юзи я вытрясла основательно. Да, Ведьма, недоработочка вышла…

Вернулись заполночь, навеселе, а под утро нас пришли грабить. Дворник, сволочь, навёл, а может извозчик? Сколько было «гостей», про то мне неведомо, поскольку прошли они чёрным ходом, на кухню и попали прямёхонько на Герцога. Тот с ним разобрался по-свойски и очень быстро. Так что когда я влетела на кухню, наш пёсик уже гнал кого-то по лестнице. Первым делом я отозвала пса и лишь потом осмотрелась. Ничего страшного. Небольшой раскардаш, пятна крови, да ещё кто-то ножичек обронил.

– Не повезло ребятам, – раздался за спиной Мишкин голос. – Хорошо, что ушли, – добавил он, – нам разборки с полицией ни к чему. – И пошёл спать.

А я занялась уборкой. Терпеть не могу беспорядок.

* * *

Шёл третий день после убийства Распутина. Я сидела на диване в верхней комнате и занималась рукоделием – купила ради забавы. Вошёл Мишка и торжественным тоном сообщил, что только что звонил Львов и сказал, что сейчас приедет. И ещё добавил, чтобы я прекратила заниматься глупостями и приготовилась. Чтоб он понимал! Куда ж ещё готовиться, когда спицы в руках? Так что ничего я менять не стала, так и встретила Львова за рукоделием. Полковник был при параде, очень сосредоточен и слегка бледен. Поздоровался коротко, но вежливо. А потом Мишка попросил меня удалиться: ему, мол, надо поговорить с полковником с глазу на глаз. Было бы сказано. Я ушла, Герцог вошёл – всё по-честному, вряд ли у полковника могли возникнуть на этот счёт какие-либо претензии. Разговор у них получился долгим, без малого три часа. Потом спустились. Полковник был уже не столь деловит, да и лицо слегка порозовело – похоже ребята мадеру употребили, а Мишка так просто был весел. Потом полковник откланялся и ушёл, а Мишка уставился на меня хитрым глазом в ожидании, когда я начну проявлять женское любопытство. Не дождётесь! Я ведь вижу, как его распирает от желания с кем-нибудь поделиться и долго он не продержится. Так оно и вышло.

– А ведь вербанул я таки полковника!

Я оторвалась от рукоделия и подняла глаза.

– Он поначалу жалится начал, что тучки над ним сгущаются, – продолжил ободрённый вниманием Мишка, – а потом попросил рассказать, что будет дальше.

– И ты рассказал?

– Всё как есть! И про революцию, и про Гражданскую войну, и про убийство царской семьи, и про Советскую власть, и про наше время.

– Вот так всё-всё и рассказал?

– Не всё-всё, а только в общих чертах без подробностей и фамилий.

– И правильно, а то кинется большевиков мочить, до кого дотянется.

– Вот и я так подумал.

– А про то, что ты вроде как его коллега тоже рассказал?

– Обижаешь, – Мишкино лицо расплылось в самодовольной улыбке, – и о том, что мы с ним почти в одних чинах, и о милиции в целом. А как же, просветил коллегу!

Бедный, бедный Львов, три часа тет-а-тет с Мишкиным занудством – от такого и помереть не долго.

– И как он твой рассказ воспринял?

– Чуть не сомлел, пришлось его мадерой отпаивать.

Кто бы сомневался. Но вслух я это не скажу, вслух я ограничусь короткой репликой:

– Я заметила.

– Да ладно тебе, тем более что я почти не пил, больше ему подливал. Пойдём, пропустим за успешное начало? Там ещё немного осталось.

 

Глава десятая

НИКОЛАЙ

Я много читал о том, как в канун нового 1917 года хмурилось над Петроградом небо, как швырял мокрый снег в лицо и за воротник солёный балтийский ветер, как сжимались в нехорошем предчувствии сердца людей. И сейчас, когда я сам нахожусь в том месте и в то время, могу сказать со всей определённостью: и небо хмурое, и ветер солёный, и предчувствие есть – а вот сердца, как мне кажется, не сжимаются. Скоро праздник, лица у людей весёлые, и думают они не о грядущих боях, а том, как прибалдеть на Рождество да Новый год по полной программе.

На связь со мной так пока никто и не вышел. Чует моё сердце, что здесь он, «товарищ», рядом. А не подходит – видно присмотреться решил. Ну и ладно! Пока он присматривается, я осматриваюсь. В работу я уже втянулся, и, кажется, всё у меня неплохо получается. Начальство довольно, того и гляди на повышение пойду. Шучу, конечно, зачем мне это, когда начальство скоро по мордáм бить начнут? Да и чином не вышел. Тут интересно другое: оборудование в мастерских вполне даже приличное. Станочный парк хоть и не с ЧПУ, но очень даже ничего. По моим прикидкам всё это вполне применимо для изготовления оружия ближнего боя типа ПП-2000 или чеченских «Борз». Тем более что стволов трёхлинеечных на Путиловском как грязи, успевай нарезать. Как только свяжусь с товарищами, так сразу эту идею им и подкину.

– Привет тебе, парень, от товарища Матвея.

Вот зараза! Со спины подкрался. Не спеша поворачиваюсь. Вот на кого бы ни подумал. Этот вертлявый тип, постоянно трущийся возле начальства, ничего кроме антипатии во мне не вызывал. Хорошо замаскировался «товарищ». Он мне и сейчас неприятен: рот слюнявый, глазки бегают.

– Сегодня после смены приходи… – Назвал адрес, пароль и смылся, так и не подав руки. Оно и к лучшему.

ОЛЬГА

Я уютно устроилась на диванчике, поджав ноги и укрывшись пледом. Мишка мотался по комнате наподобие броуновской частицы – он сам, за каким-то хреном, мне про них однажды рассказывал – держа в правой руке подстаканник. Чай из стакана давно был выпит, и тот позвякивал каждый раз, когда Мишка излишне резко жестикулировал.

– По логике вещей, Львов обязательно начнёт контригру, – развивал Мишка недавно начатую тему. – А и пусть себе, мы ему мешать не будем.

Оратор на секунду прервал речь и покосился на меня, желая проверить, не хочу ли я задать какой-нибудь глупый вопрос, на который он тут же даст очень умный ответ. Нет, не хочу. И он, звякнув с досады стаканом, вынужден был продолжить сам:

– В конце концов, в феврале всё станет на свои места. А пока Львов обеспечит нам «крышу», что замечательно само по себе. Я так же надеюсь с его помощью внедриться к эсерам.

Мишка вновь покосился на меня. Какой, право, глупый! Есть ли мне разница, куда он собрался внедряться: к большевикам или к эсерам? Да хоть к кадетам! – был бы толк.

– И, наконец, с его помощью я хочу попытаться отыскать следы наших друзей!

Душа моя встрепенулась, жадно впитывая последнюю сказанную Мишкой фразу. А этот зараза, уж точно нарочно, спросил меня приторно-сладким голоском:

– Ты и теперь ни о чём не хочешь спросить?

– Мишенька, солнышко, какого умного вопроса ждёшь ты от боевого робота, волею судьбы втиснутого в женское обличие? Ты продолжай, не останавливайся, а я, если подберу подходящие слова, найду место, куда их вставить.

– Кто б сомневался, – буркнуло «солнышко» и продолжило дозволенные речи, позвякивая в такт словам стаканом.

– Если я верно запомнил, твой Игнат Степанович предположил, что после взрыва на Центральном рынке вместо останков Николая нам подсунули разорванное тело из прошлого – оно же наше настоящее. Сейчас идёт война и проще всего взять такое тело с поля боя. По логике вещей, Николая вряд ли стали сильно калечить, скорее всего, ему организовали тяжёлую контузию. Тут тебе и головные боли и частичная потеря памяти – короче, полный «букет» для попаданца: будет болтать что лишнее – спишут на контузию. С этим ясно. Теперь с именем. Было ведь у того, чьи останки мы похоронили на Заельцовском кладбище, имя? И что-то мне подсказывает, что имя это должно быть схоже с именем, то бишь фамилией Николая. Ершов, Ершов… Ежов! Николай Ежов! Будущий нарком внутренних дел. А что, очень может быть. По крайней мере, это стоит проверить. Теперь Глеб. Здесь твой Игнат…

– Оставь его себе, – буркнула я.

– … Что? … Игнат Степанович предположил, что Глеб перенёсся во времени, но не в пространстве, то есть остался на станции Барабинск, или как её в то время называли. Сориентирую Львова и на это.

– Ты думаешь, будет результат? – спросила я с надеждой.

– В наше время был бы точно, – пожал плечами Михаил. – А так… Но шанс есть!

МИХАИЛ

Львов был деловит и сосредоточен. Держался независимо, но и покровительственные тона в речь тоже не допускал. Играем в равноправных партнёров. Ну, что ж – принято. Мои просьбы выслушал внимательно, равно как и «пророчества» на ближайшее будущее. На этот раз я «предсказал» отставку Трепова и назначение председателем совета министров Голицына. Думал, что Львов сначала дождётся исполнения предсказанного, а уж потом доложит о результатах. Но нет. Трепов ещё не покинул кресло, а полковник уже тут как тут.

– По поводу Ежова и в Каинск (как я и предполагал, никакого Барабинска, а уж тем более Куйбышева, тогда ещё не было) я запросы сделал, ответа пока нет. Что касается эсеров. Прошлым летом Ростовским жандармским управлением была ликвидирована боевая эсеровская группа. Группа была малочисленна (четыре человека) и строго законспирирована. Когда их брали – отстреливались отчаянно, потому все были убиты, кроме одного, нашего агента, который их и выдал. Догадались, о ком идёт речь?

– О Войновском?

– Верно, о нём. Так вот. Возглавлял группу некто Седой, весьма известный террорист. Доподлинно установлено, что кроме него и Войновского остальные члены группы не были известны эсеровскому руководству. Даже нам так и не удалось индефицировать их личности. Скажу одно: среди них была женщина. Дело этой группы прислали из Ростова вместе с документами Войновского для передачи в центральный архив, но я сумел задержать его у себя. Если вы не ошиблись насчёт революции, то до этого времени его не хватятся. Значит, мы вполне можем употребить дело ликвидированной группы для своей пользы. Будем считать, что помимо Седого и Войновского в группу входили так же Странник и… – тут Львов вопросительно посмотрел на меня.

– Ведьма, подсказал я.

Полковник улыбнулся, но от комментариев воздержался.

– Значит, Странник и Ведьма. Они уцелели в перестрелке, в которой погиб Седой. Они знали, кто их предал, выследили Войновского и ликвидировали его. По нашим сведениям, Войновский давно уже на подозрении у руководства эсеров, и с этой стороны накладок быть не должно. Теперь о вашем внедрении. Через несколько дней в Александринском театре дают пьесу Зинаиды Гиппиус «Зелёное кольцо» в постановке Мейерхольда. На спектакле ожидается муж Гиппиус Мережковский, Керенский, ну, и, думаю, кто-то из господ эсеров тоже пожалует. Вы пойдёте на спектакль, прихватив с собой трость Войновского. Дело в том, что в его агентурном деле прописано, что эта трость является неким отличительным знаком этого господина. Заметили, у неё ручка необычной формы? Ваше появление в театре с тростью Войновского вызовет к вам интерес со стороны тех, кто вам нужен…

– … А дальше по обстановке, – закончил за него я. Прекрасно! Отличная работа, Пётр Евгеньевич.

– Был рад оказаться полезным, – произнёс Львов, отвернувшись в сторону, чтобы я не мог видеть выражения его лица.

– Мне бы ещё описание личности этого Седого, – произнёс я, сделав вид, что не заметил демарша полковника. – Как-то не хочется засыпаться на мелочи.

Львов достал из кармана фотокарточку и молча протянул мне. Группа мужчин позировала стоя на фоне незнакомого мне пейзажа. Присмотревшись, я обнаружил на снимке знакомые лица.

– В центре Азеф, а рядом Савинков, – произнёс я, как бы рассуждая вслух.

Полковник тут же насторожился.

– Откуда вам это известно?

– Пётр Евгеньевич, у НАС эти лица присутствуют в каждой приличной энциклопедии, – снисходительным тоном пояснил я.

– Ну, конечно! – язвительно произнёс полковник. – Я мог бы и догадаться. Эти господа, верно, стали, то есть, я хотел сказать, станут значимыми людьми?

– В какой-то мере, – кивнул я. – Имя Азеф стало синонимом предательства, а Савинков погиб в статусе врага народа.

– Даже так? – изумился Львов. – Что же там у вас такое творилось…

– Скоро узнаете, – усмехнулся я. – Впрочем, с вашей помощью, я надеюсь, нам удастся кое-что исправить. Так кто здесь Седой?

– Слева от Азефа.

ОЛЬГА

Нормальная женщина не станет долго существовать без зеркала, в котором она может увидеть себя в полный рост. Пришлось немного поработать «пилой», зато результат на всю фигуру. Треснувшее зеркало перекочевало в чулан, а его место заняло очень похожее, правда, не волшебное, зато целое. И вот теперь в нём отражается очень даже симпатичная дама в вечернем платье, срочно сшитом на заказ модным дамским портным, в меру приправленная украшениями (спасибо дедушке Юзеку) и с новой причёской. Мишка положенную долю комплементов уже отпустил и теперь сидит на диване и ноет, что нам пора выходить. А ведь этот тип во фраке и с «бабочкой» – никогда его прежде таким не видела – прав. Надо подъехать к театру – разумеется, мы возьмём извозчика – минимум за полчаса до начала спектакля, чтобы освоится, на других посмотреть и себя, красивую, показать. Потому не без сожаления отворачиваюсь от зеркала и коротко произношу:

– Я готова!

* * *

Возле театра я уже бывала. Не так давно, когда сто лет спустя мы гуляли с Мишкой по Невскому проспекту. Мы тогда свернули к памятнику Екатерине II, а потом дошли до театра. Мишка мне тогда все уши прожужжал и про Росси, и про то, что, хотя официальное название театра «Российский государственный театр драмы имени Пушкина» – о, боже, я это запомнила! – название «Александринка» приклеилось к нему ещё с тех незапамятных времён, в которых мы теперь и пребываем. А вот внутри здания я оказалась впервые. Это что-то! Наш Новосибирский театр оперы и балета выглядит на фоне этого великолепия бедным родственником. А на меня обращают внимание и это приятно. Билеты Мишка купил в ложу второго яруса. По его словам, отсюда и видно хорошо и к себе особого внимания мы привлекать не будем. Корзину с цветами, которую Мишка приволок с собой, он сдал в гардероб вместе с верхней одеждой и там же разжился театральным биноклем. Теперь высматривает кого-то в зале. Видимо, нашёл, тянет мне бинокль и тихонько говорит, сопровождая слова стрельбой глазами:

– Посмотри, в директорской ложе Гиппиус, Мережковский, Керенский, остальных я не знаю.

Про Керенского я помню только то, что он убегал от большевиков в женской одежде. Фамилия Мережковский тоже о чём-то говорит, а вот про Гиппиус я узнала недавно от Мишки. Дни перед спектаклем были перенасыщены новой информацией. Мало того, что мы напару изучали светский этикет, так Мишка ещё раздобыл книжки Мережковского и Гиппиус и заставил меня, их прочитать. Теперь я понимаю, почему мы их не проходили в школе – такого издевательства над детьми даже наша педагогическая наука допустить не могла. Хотя тут я немножко кривлю душой. Кое-что вполне даже читаемо. Рассматриваю директорскую ложу в бинокль. Керенский мужчинка вполне даже себе ничего, как и бородач Мережковский. А эта худосочная блондинка, значит, и есть Гиппиус? Мишка говорит, что она тут слывёт за красавицу. Ну, не знаю, к тому же она, кажется, больна. Опускаю бинокль и слушаю бормотание Мишки, который изучает программку: «И почему я был так уверен, что в этой пьесе играет Савина?».

Начался спектакль. И чем дольше я смотрю на сцену, тем больше начинают одолевать меня смутные сомнения: чей-то развратом попахивает! Выходит, мы там ничего нового не придумали?

В антракте Мишка помчался вручать цветы. Поскольку мороженного у него нет, как и детей в директорской ложе, можно смело ему довериться и понаблюдать в бинокль, как он там управится.

МИХАИЛ

Вблизи от входа в директорскую ложу ошиваются два каких-то бугаеподобных типа: толи шпики, толи боевики – по рожам, скорее, последнее. Косятся, но не препятствуют. Оставляю корзину возле двери, заговорщески подмигиваю ближнему бугаю и вваливаюсь в ложу. Начинаю молотить языком прямо с порога, пока недоумение присутствующих не переросло в неприятие.

– Господа, прошу прощения за то, что пришёл, не зван, но не смог отказать себе в удовольствии выразить почтение столь приятному обществу. Позвольте представиться: Жехорский Михаил Макарович!

Быстро окидываю взглядом ложу. Две женщины. Вторая, видимо, жена Керенского. Трое мужчин. Керенский и Мережковский на виду, а третий в тени, лица не разглядеть. Если те двое за дверью кого и охраняют, то только его. Похоже, я удачно зашёл. Трость в моих руках он разглядел отлично!

Мережковский, подождав, не добавлю ли я ещё чего, вежливо произносит:

– Сударь, от имени присутствующих я благодарю вас за визит и если у вас всё…

– Ещё одну минуточку, уважаемый Дмитрий Сергеевич, – припускаю в голос просительные нотки. – Позвольте обратиться к вашей очаровательной супруге?

Недоумевает, сомневается, но – вот что значит истинный интеллигент! – соглашается.

– От чего ж? Извольте!

Быстро выволакиваю из-за двери корзину с цветами и преподношу Гиппиус со словами:

– Позвольте, несравненная Зинаида Николаевна, преподнести сей скромный дар в знак глубочайшего восхищения вашим литературным талантом!

Будь ты хоть декаденткой, хоть символисткой, а против лести-то как устоять? Вот и «белая дьяволица» слегка порозовела щеками, принимая корзину, и хорошо поставленным голосом произнесла:

– Благодарю вас сударь, вы очень любезны!

Произношу с пылом:

– Ну что вы, Зинаида Николаевна, это все мы должны благодарить Отца, что живёте вы среди нас и озаряете нам путь вашим богоподобным талантом!

Совсем растрогалась «девушка» и в забытьи произнесла фразу, о которой, верно, тут же и пожалела:

– Сударь, нынче вечером мы будем отмечать премьеру в «Привале комедиантов», что на Марсовом поле, приходите и вы.

О таком я не мог и мечтать! Ай, да Жехорский! Чтобы не дать успеть Гиппиус отреагировать на уже потянувшиеся к ней недоумённые взгляды, я скороговоркой выпалил:

– Почту за честь! – и выкатился вон.

* * *

– В ресторан…

– Арт-кафе, – поправил я Ольгу.

– … Та же хрень, только в полосочку, – ты пойдёшь один. Я там, конечно, тоже буду, но пойду одна и раньше.

Когда Ведьма выходит на тропу войны, спорить с ней нечего: небезопасно, да и виднее ей.

Так что в «Привал комедиантов» я спустился, будучи полностью уверен в своей безопасности. Пустить меня пустили, но встретили не очень дружелюбно. Несколько вынужденных рукопожатий, столько же натянутых улыбок, мол, мог бы догадаться и не прийти. Я сделал вид, что ничего этого не замечаю, и мне всё нравится. Тогда на меня просто перестали обращать внимание. Это было мне на руку. Теперь тот, кто захочет ко мне подойти, сможет это сделать безо всяких помех. Ждать пришлось недолго. Когда мне на плечо легла чья-то ладонь, я повернулся нарочито неспешно. Передо мной стоял один из тех бугаёв, что пасли ложу в театре.

– С вами хотят поговорить, – произнёс он тоном, дающим собеседнику понять, что это не просьба, а приказ.

Я проследовал за провожатым в служебные помещения, где возле одной из дверей уже тёрся второй бугай. Впрочем, в комнату я вошёл один. За столом сидел господин, которого я, определённо, видел в первый раз, но который мне кого-то напоминал. Пока я напрягал память, господин указал мне на стул:

– Присаживайтесь.

Я уселся, положил ногу на ногу и принялся демонстративно поигрывать тростью. Незнакомец свёл тонкие бледные губы в насмешливой улыбке, столь же демонстративно выложил на стол извлечённый из кармана браунинг и произнёс:

– Как сложится наш разговор, зависит от вашего ответа на мой первый вопрос: откуда у вас эта трость?

Вот так я тебе сразу и ответил!

– С кем имею честь? – холодно осведомился я.

В глазах моего визави заиграли злые огоньки, но он сдержался и так же холодно ответил:

– Константин Чернецкий. А теперь, отвечайте!

– А вы, разве, не хотите узнать моё имя? – удивился я, полностью проигнорировав его последние слова. – Ах, да, ведь оно вам известно. Вы же были в ложе Мережковских, когда я туда заходил с цветами?

Незнакомец дёрнул щекой и потянулся к пистолету. Я тут же обхватил ладонью рукоять трости. Несколько секунд мы буравили друг друга глазами, после чего я сделал вид, что уступаю.

Ну, хорошо, извольте. Эта трость досталась мне в память о неком господине Войновском.

– Это всё? – спросил мужчина, не дождавшись продолжения.

– Разумеется нет, – заверил я его, – но продолжение вы услышите только после того как скажете, кто вы есть на самом деле, вашей вымышленной фамилии мне уже недостаточно.

Мой собеседник задумался, потом, видимо приняв решение, откинулся на стуле.

– Своё настоящее имя я называть не стану, скажу одно: я член ЦК партии эсеров. Теперь ваш черёд.

– А вы знаете, я, пожалуй, поверю вам на слово, – сказал я. – Я, как и Войновский, входил в состав боевой группы Седого.

Лицо моего собеседника стало задумчивым.

– Но ведь группа была полностью ликвидирована жандармами, – произнёс он, не спуская с меня глаз.

– Руки у жандармов коротки! – усмехнулся я и тут же моё лицо посуровело. – Седой действительно погиб в перестрелке, двум другим, включая меня, удалось вырваться из кольца живыми, правда, не скажу, что невредимыми.

– Вы сказали «двум», но ведь группа состояла из четырёх человек?

– Четвёртый был провокатором.

Лицо мужчины сделалось жёстким.

– Назовите имя! – потребовал он.

– Войновский, – ответил я.

Мужчина на секунду прикрыл глаза, потом посмотрел на меня всё тем же пронзительным взглядом.

– А знаете, я почему-то склонен вам верить! Тем более что Войновский был у нас на подозрении. Но он пропал одновременно с известием о ликвидации группы. Видимо, вы знаете, что с ним стало?

– Знаю. Я его выследил и ликвидировал.

– Ну, хорошо, – сказал после некоторого раздумья мужчина, – будем считать, что на первый вопрос вы ответили. Теперь я хотел бы знать…

– А с чего вы решили, что я буду отвечать на остальные ваши вопросы? – перебил я его. – Я не успел оформить членство в партии, формально как бы в ней не состою и потому не подотчётен её ЦК. Считайте мой ответ на ваш предыдущий вопрос обычной любезностью.

– Благодарю, – насмешливо поклонился мужчина. – Однако если всё сказанное вами найдёт себе подтверждение, то упомянутая вами формальность будет легко преодолена.

– И как только это случится, я охотно отвечу на все ваши вопросы.

– Боюсь, вы не в том положении, чтобы диктовать условия. Стилет внутри трости, возможно, и уравнивает шансы между нами, но за дверью мои люди, а это, согласитесь, даёт мне ощутимый перевес.

– Действительно? – переспросил я его. – Давайте проверим. Дорогая! – крикнул я в сторону двери.

Дверь тут же открылась, и в образовавшуюся щель просунулось улыбающееся лицо Ольги.

– Мальчики, у вас всё в порядке? – сладким голосом поинтересовалась она.

Эффект был ещё тот. Мой собеседник впал на несколько секунд в ступор, потом вскочил и, схватив пистолет, правда, держал он его при этом в опущенной руке, устремился к двери. Ольга любезно посторонилась, давая возможность оценить нанесённый ею ущерб. Пока мужчина, застыв, разглядывал что-то за дверью, – я примерно представлял, что он там видит – Ольга ловко его обезоружила и перекинула браунинг мне. Однако выдержки ему было не занимать. Мужчина быстро пришёл в себя, твёрдой походкой вернулся к столу, сел и спокойно посмотрел мне в глаза.

– А вот теперь, – дружески улыбнулся я, – когда на меня никто не давит, я, так и быть, раскрою перед вами некоторые карты. Довольно давно я, поляк по происхождению, волею судьбы оказался вдали от моей горячо любимой Родины. И с тех пор постоянно воюю, в надежде на то, что мой боевой опыт когда-нибудь пригодится и моей многострадальной Польше. Несколько лет я провёл в составе французского Иностранного легиона. Потом мне это наскучило, и когда срок очередного контракта истёк, я покинул Легион, Францию и старушку Европу, отправившись путешествовать по Америке. Однако наслаждаться прелестями мирной жизни мне довелось недолго. В Мексике произошла революция, и я опять ввязался в драку, на стороне, как мне тогда казалось, правого дела. Хотя, по крайней мере, с моей стороны, оно таковым и было. На той войне мне повстречалось немало русских добровольцев. Среди них была одна супружеская пара, покинувшая Россию после событий 1905 года. Они оба были великолепными бойцами, особенно женщина, недаром её прозвали Ведьма.

– А как прозвали вас? – неожиданно спросил внимательно слушающий меня мужчина.

– Более скромно, – ответил я. – Всего лишь Странник. Мы были рядом чуть больше года, а потом наши военные дороги разошлись. В следующий раз я встретил Ведьму на пароходе, который вёз нас из Северной Америки в Европу. Встретил одну, поскольку её муж, преследуемый агентами БР, был вынужден пробираться в Россию более длинным путём. От него и по сей день нет никаких известий. Мы же с Ведьмой благополучно прибыли в Европу. И уже через несколько дней, в одном из лондонских пабов, уберегли от удара ножом невоздержанного на слова мужчину, который оказался нашим соотечественником. Так мы познакомились с Седым. Почему мы оказались в его боевой группе рассказывать надо?

– Не утруждайтесь, – покачал головой мужчина, – Седой был отличным организатором.

В комнату вошла Ольга.

– Прошу прощения, – спокойным голосом сказала она, – но дело в том, что в эту минуту здание окружают жандармы.

Мы с мужчиной переглянулись.

– Придётся нам прервать разговор, Борис Викторович, – сказал я, подвигая в его сторону браунинг, – и как можно быстрее покинуть это заведение.

– Как, вы меня узнали? – изумился мой собеседник.

– И, кажется, не один я, – ответил я Савинкову. – Что там парни? – этот вопрос я адресовал уже Ольге.

– Оклемались и готовы к действию.

– Отлично, тогда вперёд!

ОЛЬГА

Лишний раз убеждаюсь: мужик – большой ребёнок. Вот и этот, носится по комнате, разве что не подпрыгивает, ручками машет и меня нахваливает – если не это, убила бы!

– Ну, ты показала мастер-класс. Савинков от тебя остался в полном восторге. Он так и сказал при прощании: «Только после того, как увидел Ведьму в деле, окончательно поверил, в то, что вы смогли выжить в той перестрелке».

Ёшкин каравай! Какой к свиньям мастер-класс? Обычная рутинная работа. Пришла загодя, осмотрела подвал, где расположена кафешка, наметила пути отхода. Их, кстати, оказалось целых два, правда, один пришлось немного расчистить. Во время отхода аккуратненько, без смертоубийства, отключила двух жандармов и одного настырного дворника – вот, собственно, и всё! А то, что Савинков пришёл в восторг, говорит только о том… Стоп! Как Савинков?

– Погоди, – прервала я Мишку, – ты сказал Савинков?

– Ага! Это имя тебе, похоже, знакомо? Да, это был тот самый легендарный боевик Савинков. Хотя, если верить историческим документам, его здесь быть не могло. Он должен вернуться в Россию несколько позднее. Значит, он сумел оставить этот визит в тайне. Вот ведь авантюрист! Ради того, чтобы побывать на премьере пьесы, с автором которой дружен, подставил голову. Ушёл, правда, по-английски, но, думаю, Зинаида Николаевна ему простит. Он ведь даже усами пожертвовал ради этого приезда! Ну а ты, так просто молодец, – вновь перешёл он на прежнюю мелодию. – Действовала исключительно высокопрофессионально, – ввернул-таки штабное словечко! – Хочешь, я тебе весь наш разговор перескажу?

– Давай, – без особого энтузиазма – всё равно ведь не отстанет – согласилась я.

 

Глава одиннадцатая

ОЛЬГА

За Савинкова я теперь была спокойна. В обозримом будущем голодная смерть ему никак не грозила. Той лапши, что Мишка навесил ему на уши в «Привале комедиантов», хватит надолго. Смущало иное: половина этой лапши приходилась на мой счёт.

– Ты зачем ему про Мексику наплёл? – спросила я у Мишки, развалившегося теперь в кресле с самым благодушным видом. – Ничего проще придумать не мог?

– Мог, конечно, – пожал плечами Мишка. – Вот только не я про Мексику придумал.

– А кто? – удивилась я. – Львов?

– И не Львов…

В глазах Мишки появился азартный блеск, видимо в предвкушении продолжительной игры в загадки. Да вот только я была не в том настроении, чтобы потакать его извращённому вкусу. Видимо мне удалось это выразить во взгляде, потому что Мишка сразу пошёл на попятную.

– Я всё расскажу, – заявил мой друг, – только не смотри на меня с таким укором.

Он набрал в грудь воздуха, потом выдохнул и сказал:

– Постарайся не воспринимать эту информацию как абсолютную истину. Всё ещё может оказаться не так.

Предчувствие того, что он что-то разузнал о Глебе, накатило на меня с такой силой, что я только процедила сквозь зубы:

– Да начинай уже!

Мишка сразу посерьёзнел и заговорил своим обычным голосом:

– Вчера, приходил Львов и принёс любопытную информацию.

– Минуточку! – прервала я его. – После спектакля мы, не заходя домой, отправились в кафе. Я – на час раньше. Он к тебе в это время подходил?

Мишка отвёл глаза в сторону.

– Нет. Он приходил домой, до театра, когда ты в уборы наряжалась.

Ну, всё понятно. Мишка просто утаил от меня приход Львова. И, как это не горько признавать, поступил правильно. Времени на обстоятельную беседу у нас тогда не было. Поэтому я просто вздохнула и разрешила:

– Продолжай.

МИХАИЛ

Разговор со Львовым я лучше перескажу от первого лица. Уже по внешнему виду полковника можно было догадаться, что есть важная информация. Когда время, отпущенное на светскую беседу, или, проще говоря, разговор ни о чём, прошло, я обратился к полковнику:

– Теперь выкладывайте, Пётр Евгеньевич, с чем пожаловали?

– Буквально два часа назад, начал Львов, – зашёл ко мне в кабинет знакомый ротмистр из другого подразделения. Поскольку мы с ним старые приятели, то разговор проходил в свойской манере. «Увидел твой запрос по Каинску и сразу поспешил зайти», – заявил после обмена приветствиями мой приятель. «Есть что-то интересное?» – сразу встрепенулся я. «Да как сказать, – замялся ротмистр. – Ты Кольцова помнишь?» – «Это, которого? Того, из вашего подразделения? Ну, как же, помню. Тоже, кажется, в ротмистрах ходил?» – «Ротмистром его сделали в последний момент, чтобы с повышением отправить, куда подальше от столицы», – несколько раздражённо пояснил мой приятель. А был тот Кольцов, признаюсь вам дорожайший Михаил Макарович, личностью весьма примечательной. Такого лентяя и выдумщика было ещё поискать. До работы вовсе не охочь, зато реляции писал отменные. Начальство его поначалу хвалило, а потом, когда поняло, что реляции те из одной только фантазии и состоят, приложило максимум усилий, чтобы от нас его спровадить. Были у того Кольцова какие-то связи в министерстве, потому и услать его удалось только с чином и званием. Однако вернёмся к моему приятелю. «И что тот Кольцов?» – спрашиваю. «А то, – говорит, – что отправили его как раз в Каинск. Теперь вот он оттуда очередную реляцию прислал. Мой полковник, как прочёл, так сразу весь побагровел, и хотел эту бумагу, было, скомкать, насилу адъютант отстоял. В общем, я её тебе оставлю, поскольку она как раз по твоему запросу, а потом заберу».

Покажите бумагу, – попросил я полковника.

– У меня её нет, – холодно ответил Львов. – Она уже давно в другом управлении. Вам же придётся довольствоваться моим пересказом.

– Тоже вариант, – кивнул я. – Так я вас слушаю, Пётр Евгеньевич.

– В бумаге говорится, что на ближней к Каинску железнодорожной станции Каинск-Томский не так давно объявился один человек. Пришёл, поговаривают, чуть ли не с Камчатки, а туда попал из самой Америки. А до того, вроде бы воевал на стороне инсургентов в Мексике, да не один, а с женой. Но та, стало быть, по дороге в Россию пропала. И вот этот приезжий наладил в железнодорожных мастерских производство каких-то невиданных карабинов, под названием «Тигръ». Помимо этого он занялся обучением местных рабочих военному искусству. А для того, чтобы всё это оплатить, он отобрал деньги у одного местного купца. И сделал это без единого выстрела. Купец, мол, после беседы с ним, сам деньги и выложил. А в настоящее время отправился этот человек прямиком в Петроград, а с ним ещё шестеро боевиков. И вот что примечательно, написана эта бумага таким языком, что сам Крестовский бы позавидовал. Не мудрено, что полковника чуть удар не хватил. Короче, зная Кольцова, ходу этой бумаге не дали. А вы, я вижу, ею заинтересовались?

Я посмотрел на Львова.

– И даже весьма. А скажите, Пётр Евгеньевич, не упоминает ли сей ротмистр имени этой странной личности?

– Ах, простите! – хлопнул себя по лбу полковник. – Упоминает: Абрамов Глеб Васильевич.

ОЛЬГА

Как хорошо, что я не умею читать по губам, зануда Мишка всё ещё ими шевелит в надежде закачать мне в мозг ещё несколько мегабайт совершенно не нужной мне информации. Он не понимает, что я уже отключила звук и, глядя на его смешно шлёпающие губы, думаю о том, кто является для меня самым главным в жизни. Васич, ты нашёлся! Всё то время, что тебя не было, я почти не сомневалась, что ты ко мне вернёшься. В Мишкиных словах растворилось, наконец, это проклятое «почти», которое, ещё немножко, свело бы меня с ума. Ну чего ты, Мишенька, так пыжишься? Хоть я тебя и не слышу, но догадываюсь, в чём ты пытаешься меня сейчас убедить. Мол, всё это ещё не точно. А вдруг это досадное совпадение? Чудак ты, Мишка! Какое совпадение, если самая незримая и самая прочная на свете нить вновь связывает наши души. Я не знаю, где он сейчас и что делает, но я знаю, что он с каждой секундочкой, с каждым вдохом приближается ко мне. А до Мишки, похоже, дошло. Он уже не шевелит губами, и лишь смотрит на меня и печально и нежно. Встаю, подхожу к нему, целую в тёплую щёку и скольжу в свою комнату. Нам надо побыть вдвоём.

НИКОЛАЙ

Жадно глотаю морозный воздух, чтобы хоть как-то остудить клокочущее внутри меня возбуждение. Я возвращаюсь в казарму после только что завершившегося собрания партийной ячейки, на котором мне вручили членскую карточку РСДРП. Там всё было по-взрослому. Сначала за меня замолвили слово порученцы: Фрол и товарищ Матвей. Потом было бурное обсуждение. Каверзные вопросы сыпались со всех сторон. Меня, вернее Ежова, тут знали многие, и, в отличие от того же Фрола, совсем не считали подходящей кандидатурой в члены партии. Как я и предполагал, Ежов до возвращения с фронта в революционной борьбе замечен не был. Выручил товарищ Матвей. Он вновь попросил слова, и объяснил присутствующим, что война резко изменила мировоззрение товарища Ежова, и его военный опыт для партии исключительно важен. За короткий срок товарищ Ежов успел высказать несколько ценных мыслей, а по его эскизам сочувствующие нашему делу инженеры с Путиловского уже заканчивают делать чертежи нового пролетарского оружия – услышали бы эти слова чеченские боевики. Его выступление решило исход обсуждения в мою пользу, и меня, пусть и не единогласно, в партию приняли. А уже после собрания, товарищ Матвей отвёл меня в сторону и предупредил, что в первых числах января мне надлежит присутствовать в качестве «приглашённого товарища» на заседании Петроградского комитета РСДРП(б). Он де так меня расхвалил перед комитетчиками, что они сами решили меня послушать. А что, мне есть что сказать. В виду казармы настроение моё заметно упало. Этот Новый год обещал стать самым унылым праздником в моей жизни. Фрол, правда, приглашал в компанию, да и увольнительную дали бы без хлопот, но уходить в загул мне хотелось ещё меньше, чем проводить праздник в казарме.

– А ты в этом прикиде отлично смотришься! – прозвучал над ухом знакомый голос.

Я стремительно повернулся. Прямо передо мной, упакованный барином, стоял и лыбился Мишка – Михаил Макарович Жехорский – Шеф.

МИХАИЛ

Адрес «общаги», – а чем казарма не общага? Кто не согласен, пишите, поспорим – в которой обитался Николай Ежов, Львов мне выдал как раз в канун Нового года. Я решил сделать Ольге сюрприз, потому ничего говорить не стал. Тому была и другая причина. Ольга, на мой взгляд, излишне эмоционально восприняла известие о Глебе, твёрдо уверовав в его скорое пришествие. А вот я, грешным делом, сомневался. И теперь, идя в сторону Путиловского завода, решил загадать: окажется Ёж Ершом, значит и Глеб подлинный, а, коли, нет, то не знаю, что я буду делать с Ольгой. До казарм добрался ближе к вечеру, как раз к концу смены. Я знал, что Ежов служит механиком в Запасном автомобильном бронедивизионе и днём работает в мастерских. Однако когда солдаты возвратились в казарму, Ерша я среди них не заметил. Расстроился, конечно, однако решил проверить. И не зря. Оказалось, что Ежов сразу после работы ушёл в увольнительную. Когда стрелки моего «Паши Буре» оказались в опасной близости от конца срока увольнительной вижу, идёт, родимый! И так мне вдруг стало хорошо, я разве что не прослезился. Ёрш меня, конечно, не узнал, да и не смотрел он по сторонам, торопился. И как только он со мной поравнялся, я и выдал: «А ты в этом прикиде отлично смотришься!» – ничего, значит, умнее придумать не смог. Ёрш аж крутанулся на месте. Смотрит на меня, а глаза у него, на глазах, – забавно: «глаза на глазах» – увеличиваются в размере и нижняя челюсть постепенно отвисает. Он тоже не умнее меня оказался, спрашивает: «Ты как здесь?» – умора! Отвечаю в тон: «Так же, как и ты». Испугался: «Что, тоже грохнули?» Тут я не выдержал и говорю: «Ёрш, тебе не кажется, что мы разговариваем как два идиота?» Он кивает: «Кажется, Шеф, ох, как кажется!» И полез, наконец, обниматься. Потом мы зашли на КПП, Ёрш отметил увольнительную, и мы ещё час просидели в комнатёнке для посетителей. О многом поговорить не успели, зато договорились Новый год отмечать у меня на квартире. Я ему про Ольгу не рассказал, очень захотелось посмотреть на их рожи во время встречи. Записал ему адрес, спросил: «Найдёшь?» Ухмыляется: «А то!» Спрашиваю: «С увольнительной помочь?» Оглядел меня критически: «Ты и здесь уже в начальники выбился?» Ответил его же словами: «А то!» Рассмеялся, но помощь отверг: «Сам, – говорит, – с усам!» На том и расстались.

ОЛЬГА

Стала я какая-то рассеянная. Пока ёлку украшала, две игрушки разбила. Мишка молчит. Моё состояние ему понятно. Он молодец. Взвалил все заботы по встрече Нового года на себя. И ёлку приволок, и игрушки раздобыл. Они у них тут такие чудны́е, никогда таких не видела. Теперь вот на кухне копошится. Я помогаю, как могу, но, честно говоря, всё время ощущаю себя где-то за бортом. Вчера ездила на Николаевский вокзал, смотрела расписание поездов. Мишка спросил: «Ты, надеюсь, не собираешься ежедневно встречать все поезда?» Я даже немножко обиделась: «Ты меня совсем за дуру-то не держи. Буду встречать один». – «А как определишь, какой?» – «А закрою глаза и ткну в расписание пальцем. Сердце, оно подскажет» Мишка только головой покачал. «Делай, – говорит, – как знаешь. Деньги на извозчика брать не забудь». Он всё-таки замечательный.

МИХАИЛ

Николай пришёл, когда Ольга на вокзале встречала «свой» поезд. Я, грешным делом, всерьёз обеспокоился, что она умом тронулась, но, кажется, всё обошлось блажью. Ёрш облазил квартиру, потом демонстративно пошмыгал носом и заявил: «Чую, женщиной пахнет». После этого заявления он уставился на меня, и мне пришлось сознаться: «Да, помимо меня живёт в этой квартире ещё и женщина». Ёрш потребовал было подробностей, но тут я был непреклонен: «Скоро придёт, и ты сам всё увидишь». Глеб, тот бы так просто не отстал. Однако Ёрш по привычке держал меня за старшего и эту тему до поры отставил.

Коротая время, мы продолжили беседу, начатую при нашей прошлой встрече. Ерша тогда в основном волновали события, последовавшие сразу за взрывом, и как они отразились на семье. Тут мне порадовать было нечем. И хотя я ему ничего не сказал про подлость с выселением Лены с ребёнком из общежития, рассказ всё одно получился грустный. Мы потом даже немного помолчали, чтобы хоть как-то отойти. «А ты знаешь, чьи останки вы похоронили вместо меня?» – спросил после паузы Николай. Хотел сделать мне сюрприз, а вышло наоборот. «Разумеется, – ответил я, – Николая Ежова, чьё имя ты теперь и носишь, – посмотрел на его вытянувшееся лицо и добавил: – А как бы ещё, чудак-человек, я тебя разыскал?» – «Ну, не знаю, – пожал плечами Ёрш, – может как-то случайно вышло…» – «Могло и случайно выйти, – согласился я. – Но не вышло, ибо я тебя вычислил», – и рассказал как. «Подумать только, насколько всё просто», – вздохнул Ёрш.

Теперь мы устроились на кухне, – я уже начал отвыкать от этой советской привычки – где Николай со всем вниманием выслушал рассказ о пропаже Глеба и моих приключениях. Об участии во всём этом Ольги я, по понятным причинам, умолчал. Ёрш сам про неё вспомнил, когда я довёл рассказ до дней сегодняшних. «Представляю, как там Ольга переживает», – сочувственно вздохнув, произнёс он. На что я тут же выдал фразу, повергшую Ерша в лёгкое недоумение: «Уверяю тебя, что ТАМ она точно не переживает». Ёрш свёл брови к переносице, пытаясь переварить фразу. Видимо не сумел и произнёс: «Загадками говорите, товарищ полковник». В это время над дверью зазвенел колокольчик. «А вот и разгадка пришла!» – воскликнул я, спеша в прихожую.

НИКОЛАЙ

– А вот и разгадка пришла!

Шеф исчезает в прихожей. Интересно, говорить непонятками вошло у него за правило, или это он для меня так старается? Слышится характерный звук открываемой двери, чуть позже голоса Шефа:

– Ну, как?

Ответа я не расслышал. Вошедшая – я полагаю, что вернулась хозяйка дома – говорит очень тихо. А вот голос Шефа слышен отлично. Догадываюсь, что это он для меня слегка прибавил звук.

– Ну, ничего. А у нас гость!

И почти сразу же:

– Нет, нет, успокойся… Пройди на кухню, сама увидишь.

Я с интересом смотрю в сторону коридора, но вижу исключительно фигуру Шефа, которая загораживает ту, что идёт следом. Войдя на кухню, Шеф быстро отходит в сторону, в дверях я вижу Ольгу и моментально обалдеваю. Она застывает на пороге, всматривается, охает и прислоняется к косяку. Шеф смотрит на нас и радуется, как режиссёр, которому только что удалась сцена в спектакле. Вот и склонности к театральным эффектам я тоже за ним раньше не замечал. Видимо, мы тут все изменились.

Чем дольше смотрю на Ольгу, тем сильнее охватывает меня раздражение. Ведь она по всем понятиям должна выглядеть измождённой, а она смотрится просто шикарно. С моих губ непроизвольно срываются слова:

– А ты, я вижу, похорошела!

Вроде бы и комплемент отпустил, а только сказал я это с таким неодобрением, что Ольга вздрогнула, как от удара, и растеряно посмотрела на Михаила. Тот успокоил её улыбкой и обратился ко мне:

– Ёрш, ты в зеркало давно смотрелся?

Какое зеркало, причём тут зеркало? Если он имеет ввиду то, через которое сюда пришёл и которое стоит у него в кладовке, то на него и смотреть нечего: всё в трещинах. Видел я его давеча.

– А смотрелся бы почаще, – продолжил Шеф, – то и не говорил бы глупости. Или ты думаешь, один здесь помолодел?

Ну, конечно. Какой же я дурак!

– Оля, прости!

Говорю – чуть не плачу, встаю и делаю шаг к Ольге. Она грустно улыбается, – Ах, Ёрш, Ёрш… – и принимает меня в объятия.

ОЛЬГА

Появление Николая вывело меня из прострации. Я снова почувствовала вкус к жизни. И то верно. Мы ведь и прежде не все праздники вместе встречали. Во время долгих «командировок» – и кому пришло в голову назвать опасную работу этим обиходным словом? – вдали от любимого главное не думать о том, что с ним или с тобой может что-то случится, недолго и беду накликать. Особенно тяжело переносить разлуку в праздники, и тогда лучше быть среди друзей. Скоро полночь и я спешу накрыть на стол. Ребята помогают, выполняя все мои ценные указания, и одновременно оживлённо беседуют. Я не сильно прислушиваюсь. Рассказав давеча Кольке всё, что я знаю о нашем деле, я посчитала свою норму на болтологию на сегодня выполненной и перестала вникать в суть мужского разговора. Но вот парни чего-то раздухарились. Интересно, что там у них?

Николай: – Ты что, всерьёз решил примкнуть к эсерам?

Михаил: – А ты считаешь, что нас сюда забросили, чтобы мы опять оставили власть в одних руках?

Николай: – Я думал что мы, вернее, я сначала так думал только о себе, будучи большевиками, сумеем каждый на своём месте…

Михаил: – Ты что, правда, такой наивный? Пойми, дурья башка, если не изменим систему – не изменим ничего, только головы зря сложим.

Николай: – Я так не считаю!

Михаил: – А я считаю!

– И я считаю! – пришлось решительно вмешаться в разговор. – Считаю, что пора садиться за стол, если мы хотим успеть проводить Старый год.

Умная женщина всегда сумеет вставить нужное слово. Ребята враз остыли.

– И верно, – сказал Мишка, – ещё наспоримся. Пойдём, Ёрш, накатим за уходящий!

– Так я разве ж против? Было бы предложено!

 

Глава двенадцатая

МИХАИЛ

Наступивший год начался с событий приятных. Во-первых, я стал полноправным членом партии эсеров, или ПСР, если уж быть абсолютно точным. Случилось этот вскоре после того, как третьего дня января совершая обычный моцион от Сенной площади до Невского проспекта, возле входа в Зеркальную линию Гостиного двора, я нос к носу столкнулся с Зинаидой Гиппиус. Та была не одна. Сопровождавшая её молодая женщина увиделась мне алой розой на сером Петроградском снегу. Такой красотой обычно одаривает своих дочерей Восток. Чуть вытянутое смуглое лицо, которое не портил даже слегка укрупнённый нос. Алые чуть припухлые губы. Миндалевидные глаза под густыми чёрными бровями. И восхитительные цвета воронова крыла волосы, на которых странным образом удерживалась отороченная каракулем шапка-таблетка.

Я вежливо поздоровался и хотел продолжить путь, но Гиппиус меня удержала.

– Михаил Макарович, вы не знакомы? Нина Беринг, моя приятельница и очень неплохая поэтесса.

– Не слушайте её, – приятным грудным голосом, в котором не слышалось и тени жеманства, произнесла Нина, пока я пожимал обтянутые перчаткой пальчики. – На фоне её стихов я никакая не поэтесса.

Гиппиус же, пропустив её слова мимо ушей, принялась мне выговаривать:

– Куда вы прошлый раз исчезли? Я вас искала, хотела поговорить, но не нашла. А потом – знаете? – в «Привал комедиантов» нагрянули жандармы. Перевернули всё верх дном, кого-то искали. Испортили нам остаток вечера.

Я делал вид, что слушаю со всем вниманием, хотя, на самом деле, мне было смешно. Ведь в тот вечер она едва ответила на моё приветствие и поспешила удалиться, а теперь… Впрочем, я догадывался из каких краёв ветер дует, и терпеливо ждал, когда она перейдёт наконец к делу, ради которого она меня и придержала. К тому же это было не обременительно под изучающим взглядом красавицы Нины. А вот и ключевая фраза:

– Почему вы не бываете у нас на Сергиевской? Заходите непременно. У нас бывает интересно!

Гиппиус выполнила задание и поспешила откланяться, а я продолжил путь, думая не столько о том, кто меня «заказал», а о том, что, верно, встречу у Мережковских Нину.

* * *

На этот раз у Мережковских меня приняли более чем радушно. А я, напротив, был несколько разочарован. Почему-то мне казалось, что увижусь здесь с некоторыми известными личностями, хотя бы с тем же Мейерхольдом или Андреем Белым. Но, увы, помимо хозяев в квартире я застал ещё четверых мужчин, фамилии которых – меня, разумеется, всем представили – ни о чём не говорили. Разговоры велись исключительно о политике. Я, для первого раза, предпочёл больше слушать, чем говорить. Да и что я мог им сказать? Что те перемены, на которые они возлагают теперь такие надежды, окажутся для них пагубными: разочарование, эмиграция, а то и гибель – вот их удел? Подобных пророков испокон веков принято побивать камнями. Так что молчи Миша, молчи. Да и другое дело: не для того ли ты здесь, чтобы подобные пророчества по большей части не сбылись?

Пришли ещё гости. Мне послышалось, что их было как минимум двое, но в зал вошла только одна Нина. Поздоровалась со всеми, со мной в последнюю очередь. Потом неожиданно заявила: – Господа, я украду у вас Михаила Макаровича! – взяла меня под руку и под шуточки гостей вывела из зала. Прошли в кабинет, где я увидел – значит, слух меня таки не подвёл – мужчину лет тридцати. Его костюм был совсем как мой, но было видно, что он привык носить одежду попроще. Мужчина шагнул навстречу.

– Александрович!

Пожимая протянутую руку, я назвал своё имя, а сам с интересом рассматривал будущего вожака левых эсеров.

– Прежде чем исполнить возложенное на меня поручение позвольте узнать: действительно ли вы и некий Странник одно и то же лицо?

Вопрос Александровича не поставил меня в тупик, ответ последовал незамедлительно:

– Да, это так.

– В таком случае, я от имени ЦК Партии социалистов-революционеров уполномочен подтвердить ваше членство в её рядах, если таково ваше желание.

Даже так? Интересно, как подобное согласуется с уставом партии? Вот только стоит ли мне вникать в такие тонкости, когда от меня ждут простого и короткого ответа?

– Да, таково моё желание.

– В таком случае, – Александрович поднялся со стула, – я поздравлю вас со вступлением в ряды партии!

Я пожал протянутую руку. Нина, которая весь наш разговор стояла сзади, подошла ближе и тоже протянула руку.

– Поздравляю, товарищ!

Рукопожатие хрупкой на вид женщины оказалось на удивление крепким, что наводило на некоторые мысли.

– А теперь, – голос Александровича звучал весьма дружелюбно, – согласен ли Странник ответить на некоторые вопросы представителя ЦК его партии?

Ах, вот где собака порылась. Теперь у меня нет никаких оснований отказаться от участия в викторине.

– Согласен.

– Тогда присядем? Нина, оставьте нас на несколько минут.

После того как Нина закрыла за собой дверь кабинета, Александрович заговорил, не отказываясь от дружеской интонации.

– По поручению ЦК была проведена проверка всего того, что вы успели сказать в беседе с товарищем Чернецким. И почти сразу же выявилась одна любопытная деталь. Оказывается, Войновский жив и числится за жандармским полковником Львовым, который поселил его на конспиративной квартире. И знаете, что самое интересное? Этот Войновский удивительно похож на небезызвестного вам Михаила Жехорского.

– И что с того? – пожал я плечами. – Если бы господа жандармы самым возмутительным образом не прервали нашу беседу, то я поведал бы товарищу Чернецокому, что после ликвидации Войновского воспользовался его документами и представился полковнику Львову как его новый сотрудник.

– Зачем вам это понадобилось? – спросил Александрович.

Пока все вопросы, которые он задавал, были просчитаны мною заранее, и ответы на них давались легко.

– После того, как мы с Ведьмой вырвались из жандармской ловушки, мы сначала залечили полученные в бою раны, которые, на наше счастье, оказались несерьёзными. Потом стали искать Войновского. Застали его в тот самый момент, когда он появился на конспиративной квартире Львова. Зашли в неё буквально за ним. Он тянул время, говорил, что выдал нас случайно, что готов искупить вину. Для пущей убедительности даже рассказал нам о своей новой мисси всё, что знал сам. Потом, видимо посчитав, что достаточно усыпил нашу бдительность, попытался нас убить, но сам получил пулю. Судите сами, как мне было не воспользоваться такой возможностью? Ведь, со слов Войновского, Львов его в лицо не знал, а из Ростова бумаги могут идти очень долго, поскольку полковник не любим среди коллег. Нам с Ведьмой требовался отдых, а тут и квартира, и покровительство жандармского полковника, и паспорт, в конце концов!

Я взглянул на Александровича. Тот кивнул головой.

– Хорошо. Эти ваши объяснения совпадают с теми выводами, к каким мы и сами пришли после того как заглянули в дело ликвидированной в Ростове группы Седого. Кстати, оно оказалось у Львова.

А вот этого я не предусмотрел. Неужели провал? Но почему тогда так спокоен Александрович?

– Из него мы узнали, что во время завязавшейся перестрелки был убит только Седой. Двум другим участникам группы удалось уйти. О них в деле информации оказалось очень немного. Упомянуты только клички: Странник и Ведьма, да дано описание внешности, очень похоже на ваше и Ольги – извините, но мы выяснили её имя.

Я с трудом подавил вздох облегчения. А Александрович на меня и не глядел, он продолжал говорить.

– Кстати, Ведьма, тоже может вступить в партию, лишь подтвердив своё желание в ней состоять.

– Боюсь, что это невозможно, – покачал головой я.

– Почему? – удивился Александрович.

– Дело в том, что Ольга замужняя женщина и мужа своего боготворит. А он, насколько я понял из личных с ним бесед, ближе к эсдеками, чем к нам.

– Жаль, – искренне огорчился Александрович, – но, вольному воля! Что касается вас, Странник, то мне предложено использовать боевой опыт, ведь он у вас имеется? – Я кивнул головой. – Использовать при формировании боевых дружин. Вы согласны?

– Согласен!

– Тогда на сегодня всё. О месте и времени нашей следующей встречи вам сообщит Нина. Вся связь будет идти через неё.

* * *

Знакомство с Ниной стало ещё одним приятным событием, которое произошло со мной в начале 1917 года.

После того, как Александрович покинул квартиру Мережковских, мы вернулись к обществу. Спорили долго, расходились затемно. И нет ничего необычного в том, что я вызвался проводить Нину. Зимний вечер был на удивление тих. Редкие снежинки почти вертикально опускались с тёмного неба, чуть кружились в жёлтом свете фонарей, стелились под ноги прохожим. Не разрываемый злым балтийским ветром сумрак сглаживал острые углы квадратов и треугольников, из которых состоял город, отчего тот казался округлённым и каким-то очень домашним. Мы вышли на угол Литейного, и я изготовился ловить извозчика, но Нина меня придержала.

– Вы разве спешите?

– Собственно, нет, – я был слегка растерян этим вопросом.

– Тогда пойдём пешком? Грешно манкировать такой погодой.

Мы свернули налево, дошли до Невы и по Французской набережной пошли в сторону Зимнего дворца. Прачечный мост перевёл нас через Фонтанку и вывел к ажурной решётке Летнего сада. Мы не спеша прошли вдоль сотен металлических копий, за которыми, едва прикрывшись голыми ветвями, коротали зиму липы, дубы и вязы. За Лебяжьей канавкой мы свернули к Троицкому мосту. Дальше наш путь лежал на Петроградскую сторону. Там между Каменноостровским проспектом и Большой Пушкарской улицей затерялся во дворах обычный Петроградский дом, где в небольшой квартире проживала Нина. На мосту мы оказались совсем одни. Внизу спала под ледяным одеялом Нева, впереди и слева чёрной меткой на белом снегу темнели бастионы Петропавловской крепости.

К Нининому дому мы подошли уже в начале следующих суток. И стоит ли винить меня за то, что я принял приглашение подняться в квартиру? Был чай на кухне и белая простынь на диване в гостиной. Я уже почти уснул, когда дверь отворилась и на пороге в чём-то немыслимо воздушном возникла Нина. Слабый свет, проникающий в гостиную из коридора, не позволял разглядеть детали, но основной замысел делал вполне очевидным. И с этим я был совершенно согласен: любовью надо заниматься в полумраке. Что и случилось в следующие полчаса.

Проснулся я уже в спальне. Любить друг друга на диване вполне приемлемо, а вот спать вдвоём крайне неудобно. Мы же категорически не хотели расставаться. Должен ли я был этим утром испытывать неловкость? Чёрт его знает! Нина сняла это вопрос с повестки дня самым кардинальным способом. Так что из постели мы выбрались где-то часам к десяти. Вот тут-то я и вспомнил об Ольге. Эта мысль вызвала во мне такое смятение, что его сразу же заметила Нина. Она лёгким движением наложила сведённые воедино пальцы мне на губы не дав сорваться с них путаным словам.

– Молчи! Ничего объяснять не надо. У нас ещё будет время подробно обо всём поговорить. А сейчас пей чай и беги по своим делам.

Извозчика я поймал сразу, как вышел на Каменноостровский.

ОЛЬГА

Я немного нервничала. И вовсе не Мишкиным отсутствием – должен же мужик когда-нибудь загулять? Просто мне уже скоро ехать на вокзал, и я прежде хотела убедиться, что с ним всё в порядке. Убедилась! Ввалился в квартиру весь запыхавшийся. На лице раскаяние, как у кота Васьки только что оприходовавшего крынку со сметаной. Всё как я и думала.

– Наш Дантон пошёл по бабам? – это я уже вслух сказала, предвосхищая Мишкины объяснения.

На его лице отразилось «Как ты узнала?», но сказал он нечто иное:

– А почему, собственно, Дантон, а не Робеспьер или кто другой? Вождей у Великой французской революции было как грязи.

– А потому, что на Робеспьера ты, извини, не тянешь, а кроме него я помню только Дантона.

Пока Мишка думал, что на это сказать, я оставила слово за собой.

– То, что ты провёл ночь с бабой – мало того, что это у тебя на морде написано, так, тому есть ещё с десяток верных признаков. Но это уже наши маленькие женские секреты, посвящать в которые я тебя не намерена. Если коротко, никакой беды я в этом не вижу. В конце концов, ты всегда был кобелём, и вряд ли, сбросив десяток лет, стал кем-то иным. Другое дело, что твоя связь может иметь дурные последствия. И ладно, если только для твоего организма, а не для всего нашего дела.

– Нина не такая, – возразил Мишка.

– Спасибо, что познакомил, – усмехнулась я. – Ладно, потом расскажешь со всеми подробностями. И спрячь, пожалуйста, эту идиотскую ухмылку. Подобные пошлости только вам, мужикам, на ум идут. Я на вокзал, обед на кухне, пока.

Быстро чмокаю Мишку в щёку – а духи у неё ничего – и порхаю за дверь.

НИКОЛАЙ

В комнате, где проходило заседание Петроградского комитета РСДРП(б) было сильно накурено. Я тут ещё и минуты не пробыл, – до этого момента меня держали в соседней комнате – а мне уже хочется на свежий воздух. Если окажусь среди власть имущих – обязательно пролоббирую закон о запрете курения в присутственных местах. Вглядываюсь в лица членов комитета. Лично, мне знаком только товарищ Матвей, но кое-кого я узнаю по фотографиям из различного рода литературы. Справа от председательствующего сидит Калинин в очках и с традиционной бородкой клинышком. Рядом с ним Молотов. А председательствует член Русского бюро ЦК РСДРП(б) Шляпников. Он-то и обращается ко мне:

– Мы тут с товарищами обсуждаем вопросы организации рабочих дружин. Вот хотим послушать вас, фронтовика.

Теперь главное не выглядеть чересчур умным.

– С кем воевать собираемся? – спрашиваю.

Переглядываются, улыбаются, весело им.

– А что, есть разница? – спрашивает Молотов.

– А как же, – стараюсь говорить авторитетно. – Ежели с армией – это одно, ежели с полицией да жандармами, опять – другое.

– А давайте представим, что с армией!

Это опять Шляпников сказал. Чувствую по настроению, что комитетчики меня всерьёз не принимают, отдохнуть на мне решили. Ладно…

– Так этого я и представлять не хочу – побьют нас! – ешьте, не обляпайтесь.

– Вы что не верите в силу рабочего класса? – хмурится Калинин.

– Да тут не столько в вере дело, а в выучке и в вооружении. Против армии другая армия нужна, тут дружинами не обойтись. Но армию быстро не подготовишь. Проще тех, кто сейчас серые шинели носит, разагитировать.

Умыл я их. Улыбки с лиц посходили, начинают думать.

– Так, может, дружины совсем не нужны? – почти зло спрашивает Шляпников.

– Зачем? Против полиции и жандармов они в самый раз будут. Здание, какое, занять и под охрану взять, или митинг постеречь. Тут и тактика попроще, и вооружение полегче.

– Кстати, о вооружении, – голос Шляпникова подобрел. – На Путиловском вот-вот наладят выпуск ваших ружей, опытный образец уже готов. – И выкладывает на стол пистолет-пулемёт.

Подхожу, беру в руки. Типичный «Борз». Это я уже потом, когда разобрал, понял, что есть отличия, а на вид один в один чеченская самоделка.

– Так не поймёшь, – говорю, – пострелять надо.

– Вот вы этим и займитесь, – смеётся, – не здесь, конечно. Ваша придумка – вам и пристреливать!

– А как вы до такого додумались?

С Калининым ухо надо держать востро. Губы улыбаются, а глаза под очками нет. Потому, говорить стараюсь непринуждённо:

– Так я с детства железки люблю, – и улыбаюсь немного застенчиво.

– Вот вооружим вашими ружьями дружинников и царю крышка! – восклицает Молотов. – Как вы думаете, товарищ Николай?

– Так не успеют их на всех-то наготовить, – отвечаю. – Народ так долго терпеть не станет. Да и не к чему это.

Комитетчики в недоумении.

– Что-то я не пойму тебя, Николай, – не выдерживает товарищ Матвей. – Сам ведь предложил, а теперь говоришь, не надо?

– Я говорю, всем это ни к чему. Оружие это новое, такого ни у кого нет. А новое лучше до поры держать в секрете. Потому, то, сколько успеют сделать, надо раздать проверенным товарищам и сформировать из них особые отряды для самых важных дел.

За столом переглядываются. Теперь на меня смотрят с уважением. Шляпников говорит уже не совсем уверенно:

– Мы тут распределили заводы и мастерские где много наших сторонников между товарищами. Тебе хотели выделить «Путиловский», «Лесснер», «Эрикссон» и кое-что по мелочи. Да теперь вот усомнились: может ты, что другое предложишь?

– Я готов выполнить любой приказ комитета, – это я прямо-таки отчеканил. – Но если хотите знать моё мнение, то это не совсем верно. Где «Путиловский» и где «Лесснер? Мотаться между Нарвской заставой и Выборгской стороной – ноги сотрёшь, да и уйма времени уйдёт. Лучше формировать дружины по районам.

– Ишь, какой умный, – фыркнул Молотов. – Думаешь, мы до этого не додумались? Вот только не на всех заводах мы верх имеем. На многих верховодят эсеры да меньшевики.

– И что с того? Я лично многих парней знаю, кто за ними числится – хорошие ребята. Я так понимаю, что пока у нас цель одна: дать Николашке по шапке. А там, если пути наши разойдутся, только от нас будет зависеть под чьей рукой дружины останутся.

Зашептались комитетчики. Потом Шляпников сказал:

– Ты вот что, Николай, – посиди пока за дверью, нам с товарищами обсудить кое-что надо.

Вышел я за дверь и вижу: моего полку прибыло. В комнате, соседней с той, где заседает комитет, собралось уже несколько человек. Думаю, это всё будущие командиры районов. Подошли недавно, но накурить уже успели, а я-то надеялся отдышаться. И ведь на улицу не выйдешь – могут не так понять. Сел на свободный стул. Ждать пришлось около часа. Потом позвали. И опять только меня одного.

– Вот что, товарищ Николай, – начал Шляпников, – мы тут посовещались и решили, что твои предложения нам частично подходят. Дружины будем готовить свои, по районам, а штаб попробуем создать совместно с другими партиями. И поручаем это дело тебе. Помимо штаба будешь формировать особые отряды. Постараемся их вооружить твоим оружием. Справишься?

– Справлюсь!

– Значит, договорились! От комитета с тобой будет работать товарищ Коряков. – Из-за стола мне, улыбаясь, кивнул молодой парень. – После познакомитесь, а сейчас садись за стол, пригласим из другой комнаты товарищей и начнём распределять их по районам.

Из дома, где проходило заседание комитета, я вышел вместе с Петром Коряковым. Мы уже успели познакомиться и почти подружиться. Понравился мне этот рослый крепыш. Люблю людей с открытыми лицами.

– Тебе куда? – спросил Пётр не переставая улыбаться. – В путиловские казармы? А то, может, ко мне, на Лиговку? Я в комнате один живу.

– Ты не забывай, что я пока что ещё в армии.

– А, ну да, – смутился Пётр. – Тогда, до встречи?

МИХАИЛ

И ещё одно, уж точно самое радостное событие произошло в первых числах наступившего года. Но об этом пусть лучше расскажет Ольга.

ОЛЬГА

Моя голова была настолько занята Мишкиными похождениями, что я ЕГО чуть было не пропустила. Он прошёл мимо меня по перрону Николаевского вокзала в окружении группы молодых людей. Он не глядел по сторонам, никого не искал в толпе встречающих московский поезд. А моё сердце ёкнуло с запозданием. Я резко повернулась и увидела среди других спин столь мне знакомую. Сколько раз я видела эту спину, которая удалялась от меня во время очередной разлуки. И всегда я молча смотрела на неё, пока она не исчезала с глаз. Но сейчас я этого допустить не могла. Я закричала: «Глеб!» И с ужасом поняла, что голос меня покинул, имя осталось внутри. Хотела броситься следом, но ноги приросли к перрону. Я в отчаянии воззвала к Богу, и он меня услышал, первый раз за всю жизнь. Но может так и надо, чтобы Бог приходил к нам на помощь всего лишь раз, в самый нужный момент? Спина, которая неумолимо удалялась от меня, вздрогнула, будто в неё вонзился мой отчаянный взгляд. Он остановился и обернулся. Этот взгляд останется в памяти до конца моих дней, как самое лучшее, что я видела в своей жизни.

ГЛЕБ

Я не мастак говорить о чувствах. Если коротко, в эту минуту я был счастлив. Взгляд любимых глаз, колдовской взгляд, который заставил меня замереть посреди перрона Николаевского вокзала и повернуть голову, теперь спрашивал: можно? Даже сейчас Ведьма не позволила себе нарушить правила. Но у меня не было причин отказать себе в удовольствие заключить Ольгу в объятия, – встреча на вокзале вряд ли может привлечь внимание – потому мои глаза ответили: можно!

Жена встречает мужа, одетого в форму инженера-путейца, после непродолжительной разлуки. Надеюсь, что со стороны всё именно так и выглядело. Объятия, короткий поцелуй, Ольга берёт меня под руку, в другой руке у меня саквояж, и мы не спеша идём в толпе пассажиров к входу в вокзал.

– Деликатные у тебя ребята, – негромко говорит Ольга.

Ничего не понимаю.

– Ты о чём?

– Правильнее, о ком. О тех парнях, что шли около тебя по перрону. Оставили нас вдвоём. Что-то я не вижу их поблизости. Они не заблудятся?

Очень интересно! Выходит, встреча на вокзале вовсе не случайна и нас ждали? Но с этим разберёмся опосля, а пока я равнодушно пожимаю плечами.

– Заблудятся, не заблудятся – мне-то какая разница?

Ольга настолько очаровательна в своей растерянности, что я не выдержал и рассмеялся.

– Ты что, решила, раз люди около меня, то значит со мной и прибыли?

– А разве нет? – видимо от совершеннейшей растерянности тупит Ольга.

– Разумеется – нет!

– А кто они?

– Да понятия не имею. Какие-то мастеровые. Видимо прибыли бригадой на заработки. Рядом мы оказались совершенно случайно. Просто они поравнялись со мной, видимо, в тот момент, когда ты меня заметила.

– А где же тогда твои ребята?

– Стоп, родная! Я не буду спрашивать – пока не буду – почему ты меня встречаешь. Честно говоря, я и сам надеялся тебя здесь увидеть. Но про парней-то ты откуда знаешь?

– Мишка через Львова узнал.

– Значит Жехорский с тобой?

– Скорее, наоборот.

– Да какая разница! А Ёрш?

– И он с нами.

– Здорово! – О таком я мог только мечтать. – А Львов – это кто?

– Жандармский полковник.

Я аж присвистнул от удивления.

– Лихо, я смотрю, Макарыч развернулся! Жильё, я так понимаю, у вас в Питере есть?

– Огромная квартира на Екатерининском канале в районе Сенной площади.

– Не слабо. Так мы, получается, там все поместимся?

– Кто это все? – хитро прищурилась Ольга.

– Я и мои парни числом шесть. Они все тут поблизости. Сможешь их определить?

– Попробую…

Ольга внимательно осмотрела заполненный народом зал ожидания.

– Солдаты – вряд ли, – комментировала она свой сыск. – Офицеры – тем более. Юнкера – нет. Да и студенты – сомнительно. Мастеровые – банально…

Потом повернула ко мне просветлевшее догадкой лицо.

– В зале, как мне кажется, многовато железнодорожников. Они среди них?

– Чёрт! – забеспокоился я. – А как среди соглядатаев окажутся такие же умные?

– Не окажутся! – уверенно произнесла Ольга.

– Хотелось бы. Но от греха… пора отсюда выбираться! Подожди меня здесь.

Я отошёл от Ольги, подал условный знак, и тут же рядом пристроился Иван, мой заместитель по отряду. Я говорил негромко, сканируя взглядом ближайшее окружение. Иван стоял ко мне вполоборота, но слушал, надеюсь, внимательно. Закончив инструктаж, я вернулся к Ольге.

– Пошли!

* * *

Пока мы добирались до Мишкиной берлоги, я только раз потерял ребят из виду – в переполненном трамвае – и слегка забеспокоился, всё-таки парни непривычны к большому городу, но Ольга меня успокоила:

– Не ёрзай, тут они, тут.

Макарыч, увидев нас в прихожей, только покачал головой. – Встретила-таки, – сказал он Ольге и лишь потом полез обниматься.

Пару минут мы тискали друг друга в объятиях, потом Макарыч поинтересовался:

– Парней-то, где бросил?

В этот момент в дверь позвонили.

– Считай, что за дверью, – улыбнулся я.

Когда Иван и ещё двое бойцов оказались в прихожей, Макарыч удивлённо спросил:

– Это все? А зачем ты свою «армию» в железнодорожников обрядил?

– Это не все. На второй вопрос отвечу чуть позже. – Потом я обратился к Ивану: – Давай за остальными!

Тот кивнул и исчез за дверью.

Макарыч подождал, пока Ольга уведёт оставшихся парней наверх, потом с ехидцей в голосе спросил:

– В шпиёнов играешь?

– Бойцов обучаю, – серьёзно ответил я. – Каждый день обучаю, то одному, то другому.

– Да ладно, я ведь пошутил, – слегка смутился Макарыч.

– А с чего ты взял, что я обиделся? – удивился я. – Я ж тебя больше ста лет знаю. А на старых друзей не обижаются.

Макарыч улыбнулся, потом замер с улыбкой на лице. Затем улыбнулся ещё шире.

– А ведь действительно. Мы теперь друг друга, кроме всяких шуток, больше ста лет знаем!

Потом мы втроём сидели на кухне. Ольга сказала, что парни пока от еды отказались, решили дождаться остальных. Я к ихнему мораторию не присоединился и уплетал Ольгину стряпню за обе щёки под рассказы о том, что случилось в моё отсутствие. Потом мы все пили чай, и говорил уже больше я. Когда моя повесть дошла до изготовления «Тигров» Макарыч спросил:

– Вы что, так со всем арсеналом и приехали?

– Нет, покачал я головой. Из оружия у нас только мой «Тигр». Лежит разобранный на дне саквояжа, без патронов. Но на него у меня бумага есть.

– И как ты её получил? – поинтересовался Макарыч.

– Так же, как и в наше время, – усмехнулся я. – Организовал местному начальнику ОЛРР откат в виде полусотенной купюры – и бумага в кармане!

– В нашем времени это обошлось тебе гораздо дешевле, – заметил Макарыч.

– Так тут у меня и не было друга, полицейского начальника, – парировал я. – Да и зовётся местный чиновник иначе.

– Ну, понятно, – кивнул Макарыч. – А остальные карабины везти не рискнул? Ну и правильно!

– Не в риске дело. – Я очень старался, чтобы мой голос не казался слишком огорчённым. – Было бы что везти – провёз бы! А так…

– Не понял?

– Понимаешь, мастер, который взялся делать «Тигры» очень постарался. Но изготовить все детали у него не получилось, и он придумал, как упростить механизм, заменив сложные детали более простыми. Я когда его самоделки пристреливал – радовался, не оригинал, конечно, но с пивом потянет. А вот когда я устроил своему войску жёсткую проверку в полевых условиях, то ребята выдержали, а самоделки – нет. Пошли отказы. Вот я и решил оставить карабины барабинским дружинникам.

Мы немного помолчали. Потом я вспомнил.

– Ты давеча спрашивал, зачем я хлопцев в железнодорожную форму обрядил? Не скрою, были у меня и другие мысли, а потом подумал: они ведь и так железнодорожники, и ехать нам по железной дороге, так чего огород городить? Какая одежда привлечёт меньше всего внимания на железной дороге? То-то… Вот и разбил я свой отряд на две паровозные бригады во главе, кстати, с настоящими машинистами. И сам в инженера-путейца вырядился, но только не сразу. От Каинска-Томского до Омска ехал по-простому, третьим классом, и только в Омске преобразился. Ты знаешь, как мы уезжали? Вот ты сказал про шпиёнов. То, как мы развлекаемся сегодня, это так, семечки. Ты послушай, как всё начиналось. Перво-наперво выправили все бумаги. Паспорта, правда, у всех и так были настоящие. А что? Мой, хоть и купленный, но ведь настоящий! Остальные бумаги, конечно, липа. Но добротная. Так просто не распознаешь. Мало того. Железнодорожники, они на революционную волну хорошо настроены. И связь у них налажена о-го-го! Ушёл соответствующий сигнал и за нашей группой товарищи всю дорогу присматривали. Передавали, можно сказать, с рук на руки. Случись чего – помогли бы! Так что можно было без особого риска ехать всем вместе. Но я решил иначе. Одна группа уехала за двое суток до моего отъезда в сторону Новониколаевска, другая, тоже экипированная как поездная бригада, за сутки – в сторону Омска. Я сел в поезд ночью один, как уже говорил, в третий класс. В Омске меня местные товарищи приютили. У них я отсиделся, переоделся и, опять-таки ночью, сел уже в другой поезд. Но ехал теперь «барином» в вагоне другого цвета. В этот же поезд, но в разное время, в разные вагоны и на разных станциях сели остальные бойцы.

В это время в дверь позвонили. Иван привёл остальных хлопцев.

 

Часть вторая

 

Глава первая

МИХАИЛ

Гудит Петроград – гудит, как басовая струна. Удивительно время – февраль 1917 года! Много про это читал. Но то, что вижу сейчас на покрытых пепельно-грязным снегом Петроградских улицах, в цехах его нахохлившихся заводов, в пропахших потом и табаком казармах лучших императорских полков, в чистенькой гостиной на Сергиевской улице, а главное, то, что я там слышу, не идёт ни в какое сравнение с прочитанным. И мне становится, по-человечески, жаль низкорослого бородатого полковника, который смотрит на происходящее из окон Зимнего дворца непонимающими глазами, в которых уже отразилось начало его личной трагедии: стать последним звеном в династической цепочке Романовых. Все последующие примеряльщики Большой императорской короны Российской империи будут уже от оперетты, а не от Истории.

Бедный, бедный, Ники – никому ты не нужен. Ни просирающему войну генералитету, ни алчущей свободного рынка буржуазии, ни новоявленным Робеспьерам всех мастей и оттенков. А ведь не под тобой теперь – под ними, богобоязненный народ российский. Генералы властны (пока властны) над жизнями восьми миллионов твоих подданных. Над желудками всех без исключения властны проклюнувшиеся в твоей державе капиталисты. А в умах народишка твоего насильничают революционеры. И вот теперь их интересы роковым для тебя образом совпали. Понимаешь, что это для тебя значит? Ничегошеньки ты, Николай Александрович, не понимаешь! Лупаешь попусту глазами на Дворцовую площадь. А если бы понял? Смог бы изменить историю страны и свою судьбу? Кто знает… Гудит Петроград…

Примерно так же гудела наша далеко не маленькая квартира когда Ольга привела Глеба со товарищи. Я, признаться, нисколько не удивился тому, что Ольга всё-таки встретила «свой» поезд. Любящее женское сердце способно сотворить и не такое. А вот появлению Глеба обрадовался без меры. Кстати, очень кстати влился Васич в наши боевые ряды! Тем же вечером состоялось заседание «большой тройки». Ольга, которая, усадив подле себя Васича, не покидала кухни, – шутка ли, накормить такую ораву! – по моей просьбе выкроила кусочек времени и смоталась за Ершом. Васич хотел поехать с ней, но я убедил его пока не светиться. После ужина, отправив хлопцев в верхнюю комнату, где мы их и разместили, я, Васич и Ёрш уединились в кабинете. Ольга присоединиться к нам отказалась наотрез.

– Я боец, а не штабная крыса! – заявила она. – Заседайте без меня. А с мужем, – она ласково положила ладонь на грудь Васича, – я ещё нашепчусь, у нас вся ночь впереди! – И отправилась на кухню делать заготовки к завтраку.

«Крысы» же её действия комментировать поостереглись и стали устраиваться кому как удобно – разговор предстоял долгий. Чего мы в этот вечер добились, так это составили целостную картину нашего появления в этом мире. Дальнейшие действия обозначили лишь пунктиром, поскольку возникло слишком много «если» и «но».

* * *

Львов появился на следующий день и охренел от увиденного. Конспиративная квартира секретного подразделения главного жандармского управления Российской империи превратилась в бивак инсургентов. На кухне что-то постоянно шкворчало и булькало, оттуда истекал устойчивый запах готовящейся пищи. По лестнице, ведущей в верхнюю комнату, то и дело сновали крепкие молодые парни. Они, правда, старались не привлекать к себе внимания, дефилируя исключительно между верхней комнатой и туалетом, зато делали это с подозрительным постоянством. И мне кажется, я разгадал причину этого хождения. Хлопцы впервые в жизни увидели тёплый клозет. Я вспомнил, как сам впервые опробовав эскалатор катался по нему до посинения.

Полковник смотрел на меня круглыми от изумления глазами, и я поспешил провести его в кабинет, где уже находился Глеб.

– Познакомьтесь, Пётр Евгеньевич, – голосом телевизионного шоумена воскликнул я. – Это тот самый Глеб Васильевич Абрамов о котором писал в своей реляции несправедливо опороченный ротмистр Кольцов, а столь поразившие вас личности из верхней комнаты – бойцы его отряда.

Полковник обменялся с Глебом рукопожатием, потом неожиданно попросил:

– Покажите карабин!

Глеб удивлённо посмотрел на меня – я лишь пожал плечами – и покинул кабинет. Вернулся, держа в руках карабин. Львов осмотрел оружие, прочитал название «Тигръ», покачал головой, потом неожиданно спросил:

– У вас лупа есть?

Я достал из ящика стола лупу. Львов долго изучал с её помощью год выпуска карабина. Потом отложил лупу, вернул оружие Глебу и как-то потеряно произнёс:

– И всё-таки 1994…

– Вы до сих пор сомневаетесь? – спросил я.

Львов не ответил, только как-то неопределённо подёрнул плечами. Чтобы вывести его из прострации я решил сменить тему.

– Пётр Евгеньевич, почему вы ничего не сообщили мне о том, что внесли поправки в дело группы Седого?

– Просто не успел. Впрочем, и вы не успели сообщить мне о встрече с Савинковым.

– Но вы, тем не менее, об этом узнали?

– Как и вы о том, что в дело террористической группы внесены изменения. – Такой диалог вёл в никуда и полковник, видимо, понял это. – Впрочем, я готов объясниться. О вашей встрече с Савинковым я узнал из рапорта офицера, руководившего облавой на «Привал комедиантов». Там указано, что караулившие один из выходов жандармы были необъяснимым образом приведены в беспамятство, как и крутившийся подле дворник. Я тут же догадался, чьих это рук дело. Никто кроме Ведьмы не проделал бы этого столь изящно. – Полковник не обратил внимания на самодовольную улыбку Глеба. – Догадаться об остальном, согласитесь, было нетрудно. Я понял, что вы вышли на руководство эсеров. И ещё я понял, что они будут проверять подлинность вашей легенды. Я решил вам подыграть. Внёс нужные изменения в дело и позволил ознакомиться с ним информатору эсеров.

– Так вы знали, что в дело заглядывал посторонний?

– Разумеется, – пожал плечами Львов. – Иначе, он никогда бы туда не заглянул. Помимо этого я допустил утечку ещё кое-какой информации касающейся пребывания Войновского в Петрограде.

Мне стало стыдно. Я ведь подумал о полковнике плохое. Львов усмехнулся, видимо всё прочитав с моего лица. Мы немного помолчали, каждый о своём, потом полковник сказал:

– Вы не спросите, почему мы, – я имею в виду жандармов – зная имя предателя, терпим его в своих рядах?

Был ли этот вопрос ещё одной проверкой или Львов давал мне шанс реабилитироваться – не знаю, но ответил я довольно уверено:

– Тут как раз всё ясно. Зная предателя можно держать его под контролем, сливая через него строго дозируемую информацию или дезинформацию.

– Если бы все в жандармском управлении рассуждали как вы, – вздохнул Львов. – А то, чтобы получить санкцию на работу с этим выродком, моему коллеге пришлось обратиться к самому Джунковскому.

– Вы сказали «выродок», – вмешался в разговор Глеб. – Я так понимаю, что «крот» работает не за идею?

– Вы сказали «крот»? – перепросил полковник.

– Так в нашем времени называют сотрудника спецслужб, сотрудничающего с противником, – пояснил я.

– Очень интересно, – пробормотал полковник, потом повернулся к Глебу. – Какие там идеи. Мерзавец работает исключительно за деньги!

– Пётр Евгеньевич, – обратил я внимание полковника на себя, – у нас к вам будет несколько… просьб.

Львов обратил внимание на то, что я промешкал с формулировкой и беззлобно заметил:

– Да будет вам, «просьб», говорите прямо: поручений!

– В следующий раз непременно так и поступлю, – заверил его я. – А теперь к делу. Глеб приехал в Петроград с легендой, что у него тут есть явка. Вы не могли бы подсказать имя недавно умершего эсдека, не обязательно большевика, к которому такая явка могла быть?

– Постараюсь помочь, – заверил полковник. – Что-нибудь ещё?

– Да. Не могли бы вы посоветовать, где нам разместить бойцов Глеба? Долго держать их в этой квартире, сами понимаете, неразумно.

– Подумаю и над этим, – сказал полковник.

– Тогда, это пока всё.

Попрощавшись с Глебом, полковник направился в прихожую, я пошёл за ним. Уже надев пальто Львов вдруг на секунду замер, потом решительно полез в карман и извлёк оттуда ключ.

– Вот, – сказал он, – протягивая ключ мне. – Это ключ от квартиры моего молочного брата. Когда он умер, квартира досталась мне, поскольку других наследников у брата не оказалось. Там всё очень скромно, брат не был богатым человеком, но для размещения ваших людей вполне подойдёт. Это недалеко, на Крюковом канале. Дайте на чём записать адрес.

– Вы, верно, придерживали эту квартиру для себя, – спросил я, глядя, как он водит карандашом по бумаге.

Львов протянул мне листок и карандаш.

– Чего уж теперь… – ответил он с чуть грустной улыбкой и исчез за дверью.

ГЛЕБ

А полковник молодец, сработал оперативно. Мы с Макарычем на следующий день после разговора со Львовым определили ребят по новому месту расположения. Вернулись где-то после обеда. Ольга – не могу на неё налюбоваться – сразу сообщила, что звонил Львов, нами интересовался, вечером обещал приехать. Меня кто за язык дёрнул сказать: «Что-то часто полковник сюда захаживает. Интересно, кто ему тут так приглянулся?» Шутка получилась довольно тупой. Ольга сразу надулась и ушла на кухню, а Макарыч неодобрительно покачал головой: «Зря ты так. Львов никогда не приезжает без дела. А чтобы два дня подряд, так вообще впервые. Так что если кто ему здесь и приглянулся, так это ты. В смысле, что узнал он, о чём мы просили». И как в воду глядел. Полковник действительно нашёл для меня квартиру, куда мне могли дать явку. Хозяин её был из породы тихих революционеров. На митинги не ходил, в споры не встревал. Зато охотно предоставлял свою жилплощадь под эсдековские нужды. Кому что передать или слово верное сказать, а то и приютить на день-другой. Такой вот значит борец с самодержавием. Был. Умер не так давно, так же тихо, как и жил. А ведь, глядишь, и назовут потом улицу его именем. А может так и надо? Ещё Львов сказал, что засветил явку перед жандармами тайный агент, который и сейчас орудует в среде большевиков, и даже, вроде как, входит в состав их Петроградского комитета. Мы с Макарычем тем же вечером смотались с этой новостью до Ерша. У того аж челюсти свело. «Прав полковник. Я ведь и сам помню, что был такой провокатор, но фамилию его, убей, забыл! Эх, мой бы архив сюда». Макарыч его успокоил: «Ничего, – говорит, – скоро в твоё распоряжение поступит архив всего Охранного отделения». Ёрш удивился: «Так ведь он сгорел?» Макарыч смеётся: «Когда, дурья башка?» Ёрш смутился. «Ну, да, ещё не сгорел. Всё никак не могу привыкнуть» – «И теперь уже не сгорит, – авторитетно заявил Макарыч. – Уж мы об этом позаботимся!» – «А фамилию его или кличку полковник не называл?» – Ёрш прямо-таки зациклился на этом отморозке. «Нет, не называл, это же не его агент, – ответил Макарыч. – Да и плюнь ты на этого гада. Что он теперь успеет?» – «Янковский», – сказал Ёрш. «Что, Янковский?» – удивился Макарыч. «Вспомнил я кличку агента: Янковский, как фамилия артиста». – «И что это тебе даёт?» – спросил Макарыч. «Да, собственно, ничего», – пожал плечами Ёрш. «Ну и забей!» – подытожил я.

* * *

Иду по 11-ой линии Васильевского острова, смотрю номера домов. Тот, что мне нужен, уже совсем близко. Параллельно мне, но по 10-ой линии идёт Иван, один из бойцов моего отряда. Где-то сзади Ольга. Львов предупредил, что по неподтверждённым данным в квартире, которая после смерти хозяина осталась пустой, – без родни жил горемыка – может оказаться кто-то из большевиков. Вот мы и приняли все меры предосторожности. В подъезд вхожу один, стучу в дверь. Открывает молодой парень. Осторожно интересуюсь:

– Мне бы Митрофана Игнатьевича Смолянинова увидеть.

– Так умер он, – отвечает парень.

– Вон оно как, – тяну я, изображая полную растерянность.

– У вас к нему дело было? – спрашивает.

Сразу настораживаюсь, отвечаю резко:

– К нему, может, и было, а к тебе точно нет, извиняй за беспокойство! – резко поворачиваюсь и ухожу.

На улице становлюсь спиной к дому, жду, пока подойдёт Иван. Говорю негромко:

– Окно на втором этаже слева от входной двери, только осторожно.

Глянул украдкой мне через плечо, говорит:

– Смотрит за нами кто-то.

– Порядок, – говорю, – пошли.

Вечером вернулся домой, Ольга доложила:

– Как только вы отошли, из подъезда вышел парень. Вёл вас до адреса.

Переглянулись мы с Макарычем.

– Похоже, клюнули? – спрашиваю.

– Никаких сомнений, – кивнул он. – Адрес они ваш теперь знают. Остаётся ждать.

НИКОЛАЙ

Я и Пётр прогуливались по дорожке Александровского сада. Справа, сквозь голые ветви деревьев желтело Адмиралтейство. Вечно улыбающийся Коряков был сегодня излишне деловит.

– Вечером идём вот по этому адресу. – Пётр показал бумажку, на которой был записан адрес, потом спалил её на папироске. – Встречаемся с Александровичем. Будем договариваться о создании совместного с эсерами штаба народных дружин. А до того будет тебе ещё одно задание. Была у нас на Ваське явка. Недавно хозяин квартиры умер, и мы явку сняли, но оставили там нашего человечка, на случай, если кто придёт. Вчера один заявился. Спросил хозяина, пароль правда не назвал, да туда и без пароля приходили, если хозяин знал того, от кого пришли. Так вот, этот пришлый выглядел как приезжий и сильно нервничал. На улице его ждал ещё один человек. Наш парень проследил за ними и узнал, где они живут. Кой-кого там расспросил и вот что выяснил. Несколько дней назад в одну из пустующих квартир вселились какие-то приезжие, толи четверо, толи даже больше. Ты бы разузнал о них подробнее.

– Сделаю, – коротко ответил я, – давай адрес.

* * *

Как и подобает шибко занятому партийному функционеру, на работу я забил окончательно. Утром приходил в мастерские, брал увольнительную и отправлялся по своим революционным делам. Начальство мастерских смотрело на мои отлучки сквозь пальцы. Нашлись крутые ребята, которые объяснили, что совать нос в мои дела небезопасно. Так что после беседы с Коряковым я отправился прямиков на Крюков канал. Помаячил под нужными окнами и через некоторое время из подъезда вышел Васич. Он сделал вид, что не видит меня в упор и пошёл по направлению квартиры Шефа. Я, естественно, потопал за ним. Если была за мной какая слежка, то смогла насладиться этим спектаклем, если нет, то вся Шефова режиссура шла псу под хвост. Но Михаил Макарович оказался закоренелым перестраховщиком – вот ведь, столько лет провёл рядом, а об этой черте его характера ничего не знал! – и переспорить его не было никакой возможности. Потому и в квартиру я зашёл украдкой, и всего на несколько минут. Впрочем, этого времени вполне хватило на то, чтобы согласовать наши действия и съесть приготовленный Ольгой обед.

Вечером, по пути на встречу с эсерами, я успел удивить Корякова свежей информацией по последнему поручению.

– Всего приезжих семеро. Откуда прибыли пока неизвестно но, думаю, что издалека. Один, по описанию тот, что приходил на явку, посетил сегодня одну квартиру на Екатерининском канале. Вот адрес.

Коряков под фонарём прочитал бумажку, там же её и сжёг. При тусклом свете фонаря я успел разглядеть его лицо. Оно было задумчивым. Это дало мне повод спросить у своего спутника, когда мы продолжили путь:

– Тебя что-то беспокоит?

– Нет… просто… ладно! Я думаю, ты можешь про это знать. Не так давно к нам пришло сообщение из города Ка… – чёрт! – никак не вспомню названия. Короче, из Сибири. В нём сообщалось, что к нам на подмогу выехала боевая группа в составе семи человек. Командир этой группы, Абрамов Глеб Васильевич, якобы имеет явку в Петрограде. Вот я и подумал, не те ли это ребята?

– А что, – подхватил я, – очень похоже. – Может мне поговорить с их командиром?

– Нет, – охладил мой пыл Коряков. – Я сначала доложу комитету. Как он решит, так мы и поступим.

– Оно, конечно, верно, – согласился я.

МИХАИЛ

На переговоры с большевиками Александрович взял с собой меня. Логика в этом была, поскольку именно я теперь отвечал за подготовку эсеровских боевых групп. Саммит в формате 2×2 проходил в обстановке строгой секретности, в маленькой комнатке с плотно зашторенными окнами, в свете керосиновой лампы. После церемонии представления мои отношения с Ершом приобрели статус официальных. Никаких конкретных вопросов в повестке этой встречи не значилось. По сути, и решался-то только один, общий: быть или не быть объединённому штабу? В нашей прошлой жизни такого штаба не существовало. Теперь он, не без трений, но возник. Это было уже довольно значимое событие. Нам, походу, удалось-таки перевести стрелку и пустить 1917 год по параллельной ветви Истории. Наши партийные босы того что натворили так и не поняли. Вдоволь налаявшись, они постановили: штабу быть! Быть с двумя начальниками – экая глупость! Хорошо хоть этими начальниками стали мы с Ершом. Нам сразу нашлось что обсудить, потому после саммита я пошёл провожать Ерша до казармы.

– Как будем делить власть, товарищ полковник? – спросил полушутливым тоном Ёрш, когда мы утвердились в том, что нас никто не слушает. Впрочем, технических средств, необходимых для прослушки в те времена быть не могло, а людей вокруг себя мы всегда могли контролировать. Может, ребята правы, и я становлюсь параноиком?

– Никак не будем делить, товарищ майор, – в тон Николаю ответил я.

– Почему? – удивился он. – Никогда не поверю в то, что ты решил выступить против единоначалия.

– Правильно делаешь, что не веришь. Просто штабом будет руководить Васич, а мы с тобой займёмся каждый своим направлением.

– Преклоняюсь перед вашей мудростью, Шеф! – восхитился Николай. – Вот только как к такому решению отнесутся наши партийные боссы?

– А мы их и не будем посвящать в такие тонкости. Им достаточно знать о Глебе, что он просто существует. Кстати, Александровичу я уже доложил, что объявился муж Ольги.

– Как вы во время подсуетились, товарищ эсер, – съёрничал Николай.

Я промолчал, и моё молчание Ёрш расценил верно: мне не понравилась его последняя фраза. Некоторое время Ёрш размышлял: не начать ли ему извиняться? Но потом, видимо, решил, что дело того не стоит и продолжил как ни в чём не бывало:

– То, что, по сути, Васич станет во главе объединённого штаба это понятно, а кому он будет подчиняться формально?

– Не тупи, – поморщился я, – тебе, конечно.

– Ах, да, он же почти большевик… Но ведь Ольга почти эсерка?

– Боюсь, что уже нет, – со вздохом произнёс я.

ОЛЬГА

Пребывая в счастливом полусне, я на какое-то время забыла о проблеме, которая образовалась по вине Мишки. Имя этой проблемы мне было известно, теперь пришла пора с ней познакомиться. Я категорически потребовала от Мишки организовать мне встречу с его пассией. «Ради бога!» – пожал плечами сексуальный символ грядущей революции и уже на следующий день свёл нас в маленькой кафешке. Этого я и боялась. Любовью, по крайней мере, с её стороны, здесь и не пахло. Такая без расчёта ничего делать не станет, а уж тем более не запрыгнет в чью-нибудь постель. Не знаю, что думала Нина про меня, но кофе мы «кушали» с чувством взаимной антипатии. Мишка всё это видел. Но, кажется, его это совсем не тревожило. Когда мы вышли из кафешки Мишка поймал мне извозчика, а сам остался с Ниной. В уносящих меня санках я затылком чувствовала её победный взгляд. Этот взгляд не давал мне покоя весь день, вызвав, в конце концов, сильнейшую мигрень. Заявившемуся под вечер Мишке я закатила скандал. Глеб смотрел на эту сцену выпученными глазами, Мишка, напротив, смотрел с иронией, и от этого меня ещё больше «несло». Когда я устала орать, Мишка попросил слова.

– Всё что ты тут наговорила, если отбросить эмоции, верно, – сказал он. – И я сам не строю насчёт Нининых чувств никаких иллюзий. Но я должен оставаться с ней как минимум по трём причинам: через неё я поддерживаю связь с Александровичем, мне приятно её общество, связь с ней пользительна моему здоровью.

– То есть, ты её не любишь? – начала успокаиваться я.

– Почему? – пожал плечами Мишка. – Когда люблю – люблю. Шепчу всякую дребедень на ушко. По мере остывания начинаю фильтровать базар. Так что вам, друзья мои, волноваться нечего. Находкой для шпиона подполковник Жехорский не станет.

Поверила я Мишке и сбросила эту заботу с плеч. Тем более что и других забот хватает. Мало того что у самой в доме два с половиной мужика, – половинка, это Коля и лишь потому, что бывает не часто – так я ещё каждый день на Крюков канал бегаю: за той шестёркой тоже пригляд нужен.

 

Глава вторая

НИКОЛАЙ

«Дорогие товарищи! Среди нас есть такие «товарищи», которые нам, товарищи, совсем не товарищи!» Этот анекдот из прежней жизни я вспоминал всякий раз глядя на приторно-слащавую улыбку Саввы Никольского. Вроде бы и свой, большевик, – это он передал мне тогда привет от товарища Матвея – а душа не лежит. И, думаю, не ошибусь: нелюбовь у нас взаимная. Теперь Никольский выслужился в батальонные писаря, и именно из его рук получаю я ежедневные увольнительные. Однако сегодня что-то пошло не так. Вместо причитающейся индульгенции я получил отповедь от даже не соизволившего поднять глаза Саввы:

– Тебе, Ежов, велено зайти к начальнику мастерских.

От растерянности я задал вопрос для военного человека несвойственный:

– Зачем?

Вот тут он блеснул на меня ехидными глазёнками.

– Не могу знать, он мне не доложился!

Пребывая в полном недоумении: чего из-под меня начальству треба? – я постучал в дверь отгороженного от цеха фанерной перегородкой кабинетика. Получив дозволение вошёл, и не могу сказать, что был сильно обрадован увиденным. Его благородия инженера Полосухина в кабинете не наблюдалось, зато я попал под перекрестие взглядов сразу двух «товарищей». Один, товарищ Матвей, смотрел на меня сурово, а другой – скорее заинтересованно. Я сразу вспомнил, где я этого другого видел. На том памятном для меня заседании Петроградского комитета он вёл себя очень тихо и в моём присутствии рта не раскрыл.

– Ну, чего ты застыл на пороге? – поторопил меня товарищ Матвей. – Закрывай дверь и проходи… Здравствуй, Николай, – протянул он мне руку, когда я подошёл к столу, – знакомься – это Максим Иванович. – Я пожал ещё одну руку. – У него к тебе будет несколько вопросов. Ответь на них подробно и без утайки. – После этих слов товарищ Матвей поспешил покинуть кабинет.

– Вы уж извините, что мы, воспользовавшись отсутствием хозяина, пригласили вас сюда, – довольно приятным голосом произнёс Максим Иванович. – Просто нам показалось, что здесь никто не помешает беседе. Да вы присаживайтесь! – спохватился он. – В ногах, как говорится, правды нет.

– Что верно, то верно, – согласился я, опускаясь на свободный стул. – Вот только в том месте, которым сидят, её, вряд ли больше.

– Что? – удивился Максим Иванович. А потом расхохотался. – Как это вы сказали? – сквозь смех переспросил он. – В том месте, которым сидят, правды ещё меньше? Обязательно поделюсь этой шуткой с товарищами!

– Ну, это как вам будет угодно, – не стал я спорить. – Но только задавайте ваши вопросы, а то у меня ещё дел по горло.

– Да, конечно, – сразу посерьёзнел Максим Иванович. – И вот мой первый вопрос: у вас какое образование?

– Да, почитай, никакого, – ответил я. – Грамоте и счёту обучен – вот и всё образование.

– И как же вы при сём умудрились изобрести столь необычное оружие?

– Это вы про «Самопал»? Так в госпитале от безделья и придумал. Вроде баловства. Это уж потом я про ружьецо товарищам рассказал.

– Не только рассказали, но и чертёж предоставили.

Я смотрел на свои руки, чувствуя на лице обжигающий взгляд Максима Ивановича.

– Какой такой чертёж? Это вы про рисунок что ли? Так сколько я с ним намаялся. В голове вроде всё понятно, а на бумагу переложить не могу. Меня потом господин инженер Борисов долго пытал, что да как.

– Это мне известно, – кивнул Максим Иванович. – Но тот же Борисов сказал, что ему показалось: рисунок ваш скорее похож на умышленно испорченный чертёж, чем на безграмотную мазню.

– Так это он верно сказал: показалось ему.

– Пусть так, – неожиданно легко согласился Максим Иванович. – Тогда у меня к вам будет другой вопрос: вы часто бываете дома у Михаила Жехорского?

Этот вопрос мне понравился гораздо меньше предыдущего, но я старательно изобразил, что припоминаю.

– Ну, заходил пару раз по делам штаба, а что?

– И как давно вы знакомы?

И что он докапывается, или нарыл уже чего?

– Как нас вместе в штаб определили, так и познакомились.

– Не раньше?

– Не. Может, оно, и виделись где, но знакомы точно не были.

– А у меня есть сведения, что вы встречались у казарм задолго до создания штаба и о чём-то оживлённо беседовали.

– Да не, брехня.

– Ну, брехня, так брехня! – Максим Иванович проворно встал и протянул руку. – Идите по своим делам, товарищ Николай!

Я направился к двери и, как бы вспомнив, обронил с порога:

– До свидания!

– Я бы сказал: до скорого свидания! – донеслось мне в спину.

МИХАИЛ

– … помяните моё слово, этот Максим Иванович в чём-то меня подозревает!

– Не пори горячку, – урезонил Ерша Васич. – Если и подозревает, то точно не в измене. Иначе он бы тебя так легко не отпустил.

– А почему ты решил, что он меня отпустил? – возразил Ёрш. – Может, сейчас наше прибежище окружают его бойцы?

– Если бы это было так, то мы бы уже об этом знали, – спокойно парировал Васич. Поймав мой вопросительный взгляд, он пояснил: – Я выставил сегодня охранение. Пусть хлопцы потренируются.

В комнату заглянула Ольга.

– Похоже, к нам гость, – сказала она.

– Ну, что я вам говорил?! – воскликнул Ёрш.

– Угомонись, – поморщился Васич. – Гость – не гости. Раз пришёл один, значит без дурных намерений.

Из прихожей послышался звон колокольчика.

– Оленька, встреть гостя и проводи к нам, – попросил Васич.

Мужчине, который впереди Ольги вошёл в комнату, было где-то около сорока. Приятное лицо его показалось мне знакомым. Я посмотрел на Ерша, а Васич на Ольгу. Оба мотнули головой: Ёрш утвердительно, а Ольга отрицательно. Что означало: это Максим Иванович, и он не вооружён.

– Вот видите, Николай, – улыбнулся Максим Иванович, – наша встреча, как я вас и предупреждал, оказалась скорой. Вы меня не представите?

– Охотно! – В отличие от открытой улыбки Максима Ивановича улыбка Ерша выглядела несколько натянутой. – Друзья, позвольте представить: представитель Петроградского комитета РСДРП большевиков Максим Иванович. А это, за вашей спиной, Ольга…Михаил Жехорский…Глеб Абрамов.

– Присаживайтесь, – на правах хозяина дома предложил я гостю стул, – и поведайте нам, с чем пожаловали?

– Вы не поверите, товарищи! – расположившись на стуле, воскликнул Максим Иванович. – Всего несколько дней занимаюсь вашей четвёркой, а у меня уже голова кругом идёт. Так помогите поставить её на место!

– Сначала расскажите нам о причинах вашего недуга, а уж потом мы подумаем, как и чем вам помочь, – предложил я.

– Ну, что ж, извольте… – Максим Иванович окинул нас долгим взглядом, переводя глаза с одного на другого. – И начну я, с вашего позволения, с Глеба Васильевича. Ольга… простите, не знаю вашего отчества, – повернул он голову к стоящей у него за спиной нашей боевой подруге. – Владимировна, – подсказала Ольга. – Ольга Владимировна, не будете ли вы столь любезны, перейти за стол, а то у меня от вашего взгляда шея немеет. Да и сидеть, когда вы стоите…

Ответом ему послужил лишь насмешливый взгляд. Максим Иванович коротко вздохнул, пожал плечами и повернул голову к столу.

– Итак, Глеб Васильевич. После того как вы, посетив старую явку на Васильевском острове, обозначили прибытие вашей группы в Петроград мне было поручено провести проверку и по её итогам принять то или иное решение.

– Почему именно вам была поручена проверка Глеба? – спросил я.

Максим Иванович вновь пожал плечами.

– Не знаю. Мне как-то не пришло в голову обсуждать партийное задание. – Молодец, от ответа ушёл довольно ловко. – Так вот, результаты проверки оказались поистине удивительными. С одной стороны, Глеб Васильевич предстал прямо-таки светлой личностью. Отличный организатор, знаток военного дела, дерзкий и изобретательный – отъём крупной суммы денег у Каинского купца весьма впечатляет. А с другой стороны, светить эта личность начала только после появления на станции Каинск-Томский, до этого – непроглядная тьма. Нет, я, конечно, знаком с романтической историей, в которой любовь смешалась с революцией, притом не с одной. Но никаких источников подтверждающих достоверность этой истории ни в Питере, ни в Москве мне обнаружить не удалось. Кроме одного. Я имею в виду вас, Странник, – посмотрел на меня Максим Иванович. – Вы единственный человек, который знал Глеба Абрамова до его возвращения в Россию.

Лёгкое покашливание за спиной заставило Максима Ивановича повернуть голову в сторону Ольги.

– Прошу прощения, но вас, Ольга Владимировна, я почитаю с Глебом Васильевичем за единое целое, потому и не упомянул.

Прочтя во взгляде Ольги, что прощён, Максим Иванович вернул голову в исходное положение.

– Будучи человеком дотошным я решил разобраться, что же представляет собой теперь уже Странник. Имея немало друзей среди эсеров, мне это удалось довольно легко. И вновь я столкнулся с той же проблемой, как и в случае с Глебом Васильевичем. Все рассказы о подвигах Странника и Ведьмы, которым есть очевидцы, относятся к временам нынешним. Прошлое их во мраке. Пока я ломал голову над тем, что сие может означать, ко мне подошёл небезызвестный вам, Николай, Савва Никольский и доложил, что самолично видел, как Ежов встречался возле казарм с человеком по описанию очень похожим на вас, Михаил. И было это задолго до того, как вы стали вместе работать. И вот тут мне стало по-настоящему нехорошо. Почти в центре Петрограда в одной квартире собираются четыре человека, которые самым активным образом включаются в революционную борьбу, принося ощутимую пользу. При этом у троих нет реального прошлого, а у четвёртого прошлое плохо согласуется с настоящим. И как прикажите мне в этой ситуации поступить?

Высказавшись столь откровенно, Максим Иванович в ожидании нашего ответа заметно расслабился. И то, он теперь как бы перебросил груз своих проблем на наши плечи. И мы пригрузились, каждый по отдельности пытаясь решить непростую задачу. Потом три взгляда сошлись на мне. Всё ясно. Друзья наделяют меня полномочиями для принятия решения. Быть по сему!

– Глеб, принеси, пожалуйста, «Тигр», – попросил я Васича.

Когда тот вернулся с карабином, я предложил нашему гостю:

– Взгляните на это ружьё.

Максим Иванович со знанием дела осмотрел оружие, потом посмотрел на меня.

– Очень интересно, но после «Самопала» Ежова уже не так необычно.

– Вы так думаете? – я достал из ящика стола лупу и протянул Максиму Ивановичу. – Посмотрите год выпуска.

По мере того как он вглядывался в затёртые цифры лицо его бледнело. Наконец он поднял глаза и оглядел нас почти безумным взглядом.

ГЛЕБ

Молодец Макарыч! Коль пошла такая пьянка – лупи правдой. Наша правда она почище любой кувалды будет: так вдарит, что либо совсем мозги вышибет, либо повёрнутые на место вставит. Этому, похоже, вставила. Сидит, слушает рассказ Михаила о том кто мы и откуда и потихоньку розовеет. Отходит, значит. Вот и ладно. А то я уж хотел Ольгу за валерьянкой посылать. Мы в разговор не встреваем. Макарыч, он «базар» хорошо фильтрует и лишнего не скажет. Вот только закончил не совсем понятно.

– А теперь, Глеб Иванович, решайте, как вам дальше со всем этим жить.

Почему Глеб, а не Максим? Может, оговорился? Смотрю на Михаила слегка недоумённо, и Ольга так же смотрит. А уж гость наш так и вовсе рот от изумления приоткрыл. Один Ёрш ни на кого не смотрит, похоже в себе что-то ищет. Потом как хлопнет ладонью по лбу. – Ну, конечно! – Сообразил, значит, что-то. Тут Макарыч и говорит:

– Для тех, кто не понял, позвольте представить: Бокий Глеб Иванович! – и слегка театральным жестом указывает на нашего гостя.

Так вот оно что… Вот он значит какой – Бокий. Ольга, похоже, так ничего и не поняла, но тоже приглядывается. Теперь мы все четверо, хоть и каждый по своему, пялимся на гостя. Тот от такого внимания засмущался немного и вопросительно смотрит на Михаила.

– Понимаете, Глеб Иванович, в нашем времени вы были довольно значительной фигурой.

«Пока тебя свои же не расстреляли», – добавил я про себя. Тот понятно мои мысли не прочёл, потому выглядит весьма довольным. Дальше, слово за слово, Бокий и не заметил, как Макарыч его завербовал. Как это, однако, здорово! Царский сатрап, то бишь Львов, у нас уже есть. Теперь мы к нему большевистского контрразведчика приплюсуем. Интересно, как Макарыч – он же всегда утверждал, что не было у большевиков до Октября контрразведки – теперь запоёт?

А Бокий уже совсем освоился. Говорит, как будто век с нами дружит:

– В комитет я доложу, что с Абрамовым всё в порядке и можно его привлекать под начало Ежова. А как нам поступить с Никольским?

– Вы думаете, что он может представлять для нас опасность? – насторожился Михаил.

– Помимо, что сволочь, так он ещё и знает чего не положено, – заявил Бокий. – Вот и думайте, опасен он или нет? Кстати, существует подозрение, что он может быть провокатором.

ОЛЬГА

Проводив Бокия, я вернулась в комнату. Лица мужиков были сосредоточены, но сидели они молча. Видимо, ждали моего возвращения. На этот раз я не стала подпирать спиной косяк, а села за стол. Михаил вопросительно посмотрел на Ерша.

– Похоже, у нас нарисовалась проблема?

Тот неохотно кивнул.

– Боюсь что Бокий прав: этот гад представляет для нас угрозу.

– Будем убирать? – предложил Глеб.

– Экий ты быстрый! – насупился Михаил. – Убирать – не побеседовать, а он, между прочим, состоит в той же партии что и ты.

– Я пока что, вне всяких партий, – напомнил Глеб.

– Но числишься ты за большевиками, пусть и в сочувствующих.

– Вот из сочувствия к партии, которую эта сволочь позорит, я его и уберу, – усмехнулся Глеб. – Ты ведь с Войновским не церемонился.

– Ты не путай хрен с пальцем! Извини, Оля. – Похоже, Михаил разозлился не на шутку. – У меня просто не было выбора.

– А у нас он разве есть? – вступил в разговор Ёрш. – Ну, посуди сам, – начал убеждать он насупившегося Мишку. – Оставлять за спиной врага, который уже начал тебе пакостить, как минимум, не разумно. Тем более провокатора.

– То, что он провокатор – это надо ещё доказать, – уцепился за последний аргумент Михаил. – Дадим поручение Львову, пусть осветит этот момент.

– А как не осветит? – спросил Глеб. – Всё-таки не его подразделение. Что тогда? Дадим этой гниде поучаствовать в революции? А ведь он может и возвыситься. Шторм, он всякую муть наверх поднимает. Глядишь и станет наш Савва комиссаром, а то и чекистом. Он-то церемонится не станет. Выпустит кишки и нам, и Бокию, и сотням, а то и тысячам, правых и виноватых – без разбора!

Михаил поочерёдно обвёл взглядом Глеба и Николая.

– Вы, я вижу, решение уже приняли. Ну, а ты что скажешь? – обратился он ко мне.

– А у меня, Мишенька, своя правда – бабская. Есть три дорогих мне человека и любой, кто представляет для них угрозу: белый, красный, зелёный или лиловый в крапинку – есть враг, которого надо нейтрализовать, хоть вот этими ручками. – Я протянула в Мишкину сторону обе свои красивые руки.

На Мишку было больно смотреть, и Глеб поспешил прийти ему на помощь.

– Ты, Макарыч, не принимай всё на свой счёт. Мы четверо составляем в этом мире одно целое. Если часть против, то и целое не может быть «за». Считай, что в этом вопросе у тебя есть право вето.

Мишка слушал Глеба, не поднимая глаз от стола. После того, как прозвучала последняя фраза, в комнате установилась тишина. Мы трое, не отрывая глаз, следили за внутренней борьбой, ход которой отражался на Мишкином лице. Наконец он, так и не подняв глаз, произнёс:

– Будем считать, что я воздержался. Поступайте, как решили!

Глеб шумно выдохнул и подмигнул мне. Потом обратился к Ершу:

– Мы вечером будем около мастерских. Ты нам Никольского обозначь.

 

Глава третья

ГЛЕБ

День тонул в сырых февральских сумерках, когда я нырнул в знакомую арку. Дверь чёрного входа Ольга отворила сразу, поскольку была на кухне. «Какая же ты у меня красавица!» – подумал я, прикасаясь к тёплым губам своими чуть застывшими губами.

– Макарыч и Ёрш уже дома? – спросил я.

– Нет, ты первый, – улыбнулась Ольга. – Ужинать будешь?

– Позже, дождусь ребят, – ответил я и потопал в прихожую избавляться от пропитавшейся влагой одежды.

Позже, нежась у зажжённого камина, – Оля, умница, постаралась – я прокручивал в голове события последних дней.

Основные исторические события пока следовали той же чередой, что и в покинутом нами мире. В феврале в Петрограде начались перебои с хлебом. Не знаю, воспользовался ли купец Клеймёнов из далёкого Каинска моим советом, но даже если и воспользовался, то помогло это одному ему. Хлеб исчезал с прилавков с пугающей быстротой. Всё что смогли противопоставить этой лавине мы, так это взять под контроль народных дружин и боевых групп большинство хлебных лавок. Эта мера позволила упорядочить выдачу жизненно необходимого продукта и предотвратить массовые разгромы булочных и мелочных лавок, но, понятное дело, не могла изменить ситуацию в целом. И всё же польза получилась немалая. Во-первых, нам удалось проверить НД и БГ в деле и найти упущения в их подготовке. Во-вторых, народ поверил в силу и порядочность дружинников и, что может быть наиболее важно, в эту силу и порядочность поверили многие нижние полицейские чины. Этому обстоятельству Макарыч был особенно рад. Он, будучи по всей своей сущности ментом, сильно переживал по поводу неизбежной гибели во время грядущих беспорядков многих простых полицейских. Теперь же появилась возможность через правильную агитацию убедить хотя бы часть из них не выступать против осатаневшего народа. И Макарыч с утра до ночи мотался по Петрограду, начиняя тугие полицейские головы крамолой, которую те в прежние времена пресекли бы в зародыше, и которой теперь хоть и с хмурыми лицами, но внимали.

Что касательно подготовки отрядов особого назначения, то тут мы, на мой взгляд, особо не преуспели. Помимо моей шестёрки какую-то ценность представляли тринадцать – тьфу! тьфу! тьфу! – снайперских групп (семь большевистских и шесть эсеровских), подобранных в основном из бывших фронтовиков, для которых удалось раздобыть винтовки с оптическим прицелом по одной на группу. Из более чем тридцати групп, вооружённых «Самопалами», – прижилось это название за «Борзами», которыми большевики с большой неохотой вынуждены были поделиться с товарищами эсерами – только четверть можно было хотя бы отдалённо причислить к спецназу. Потому перед этими группами пришлось ставить задачи различной сложности. У большевиков подготовкой спецгрупп руководил я, у эсеров – Ольга. Когда я спросил у неё, чего достигли её подопечные, Ольга только печально усмехнулась: «В основном отучились лапать инструктора». Перехватив мой потяжелевший взгляд, поспешила добавить: «Да ты не хмурься. Кроме как попытаться я им ничего не позволила». В это я охотно поверил, потому сразу успокоился.

Несмотря на не слишком обнадёживающие результаты, пара дюжин бойцов (по совокупности с той и другой стороны) на примете всё же была. Их я постарался запомнить, поскольку в ближайшем будущем собирался расширять свой отряд.

* * *

В коридоре послышалась возня и вскоре рядом со мной тянули к огню озябшие руки Ёрш да Макарыч.

– Чё припозднились? – оглядел я друзей. – Небось, по заседаниям зады просиживали?

– Было дело, – подтвердил Ёрш, когда Макарыч только щурился на огонь. – Так поперёд того и натопали немало. Ты про локаут на Путиловском уже слышал? – Я кивнул. – Большевики постановили завтра отметить Международный женский день чередой стачек и митингов.

– У эсеров та же фигня, – сказал Макарыч. – Всё, как и в наше время. Завтра начнётся Февральская революция!

– Да погоди ты с революцией! – прервал я Макарыча. – Что вы там про Международный женский день говорили?

– Завтра восьмое марта по новому стилю, только и всего, – пожал плечами Ёрш.

– А мне напомнить слабо было? – упрекнул я товарищей. – Где я, на ночь глядя, цветы для Ольги достану?!

– Как это где? – удивился Ёрш. – Достанешь из рукава.

– Я вам что, факир? – возмутился я.

– С такими друзьями как мы можешь стать и факиром, – улыбнулся Макарыч. – Цветы уже спрятаны в твоём пальто. Мы с Ершом их туда засунули.

– Ну, у вас, ребята, головы! – восхитился я.

– А кормить вы эти головы намерены? – спросила заглянувшая в комнату Ольга. – Стол давно накрыт.

ОЛЬГА

Сюрприз у ребят удался. Когда я спросонья, почти не прибранная, будучи в полной уверенности что окажусь там одна заявилась на кухню, первое что я увидела, были сияющие физиономии моих мужчин.

– Поздравляем с праздником! – дружно проскандировали они, а Глеб вручил мне букет цветов.

Пока они тыкались губами в мои щёки, я пыталась сообразить: о каком празднике идёт речь?

– Это, типа, мы отмечаем День Советской Армии? – пробормотала я не вполне ещё проснувшимся голосом. – Так её вроде как ещё нет?

– Да нет же! – воскликнул Мишка. – У НАС сегодня отмечают 8 Марта. Здесь, впрочем, тоже, но только по старому стилю.

Это, значит, у меня сегодня праздник, а я в таком виде? Разворачиваюсь и молча шествую в ванну. Вернулась уже в подобающем виде, а стол и накрыт. Приятно. На этом, правда, праздник и кончился. После завтрака мужчины посерьёзнели лицами и мы стали собираться на битву с самодержавием. Сам самодержец, к слову (Мишкиному слову), отбыл вчера вечером в ставку. Так что, с кем мы будем сегодня воевать, мне было не совсем ясно. Ну, так нам, что той боеголовке: была бы цель загружена. В штабе к нашему приходу уже собрались посыльные, снайперы и наиболее подготовленные «самопальщики». Остальные должны были собираться в местах проведения митингов, чтобы помимо хлебных лавок охранять сегодня и их.

Мишка сразу отвёл в сторону командиров эсеровских отрядов, и что-то стал им объяснять, грозно сверкая глазами. Потом подошёл к нам и объявил, обращаясь к Глебу:

– Я переподчинил под твоё начало вверенные мне отряды. Сам немедленно отправляюсь на Путиловский!

Ёрш хотел, было, возразить, но Глеб его остановил.

– Пусть идёт. Видишь, ему помитинговать страсть как охота. Здесь от него толку уже не будет.

Мишка зыркнул на Глеба лихим глазом, открыл рот, закрыл, так и не произнеся ни слова, махнул рукой и поспешно удалился.

Вскоре стали поступать сообщения о том, что одними митингами нынче, как мы и предполагали, не обойдётся. Выборгские рабочие уже строятся в колонны, тоже происходит и на Путиловском.

Глеб собрал командиров отрядов.

– Начинаем действовать по второму варианту. «Самопальщики», бегом к закреплённым колоннам. Сопровождайте их дворами и по параллельным улицам, прикрывая фланги. Снайперы, выдвигайтесь на заранее намеченные позиции. Помните, стрелять только в исключительном случае. Ключи от чердаков никто не забыл?.. Тогда вперёд! Ведьма, ведёшь третью группу!

– Есть! – ответила я, радуясь как та боеголовка, что только что захватила цель.

* * *

Группа прикрытия взяла под контроль пути отхода, а боевой расчёт: я и ассистент – занял стрелковую позицию. Отличное место! Все возможные цели как на ладони. На площади офицеры нервно прохаживаются перед двумя шеренгами солдат. Штыки уже примкнуты, но сами винтовки пока приставлены к ноге. Вход на площадь перекрыт полицейскими, по обе стороны от них в подворотнях маячат казаки. С этими, в случае чего, должны управиться «самопальщики». Они наверняка уже где-то рядом. Колонна демонстрантов медленно приближается. Какая же она огромная! По крайней мере, конца я не могу разглядеть даже в оптический прицел. Вот уже видны лозунги на транспарантах: «Долой войну!», «Долой самодержавие!», «Хлеба!». По обе стороны колонны снуют люди с красными повязками на рукавах. Это дружинники охраняют не столько саму колонну, сколько витрины попутных магазинов от затесавшегося в ряды демонстрантов хулиганья. Люди в колонне поют. Пытаюсь разобрать слова. Нет, слишком далеко! Но вот порыв ветра доносит вполне отчётливо:

… ржавый стон замрёт.

Но в недрах глубоко земля поёт:

Вперёд, друзья, вперёд…

И тут меня натурально пробивает на хи-хи. Дело в том, что я немедленно вспомнила фильм «Собачье сердце». Помните песню, какую пели Швондер и компания? Мне показалось, что очень похоже. Гоню прочь крамольные мысли и ловлю в прицел первый ряд колонны. Мишка! Чтоб мне провалиться!

МИХАИЛ

Надо было прямо с утра идти на Путиловский. А так, на митинг я опоздал. Когда подошёл, колонна уже строилась. Меня теперь тут знали хорошо, потому выделили место в первом ряду. И мы пошли: большевики, меньшевики, эсеры и прочая партийная, околопартийная и вовсе беспартийная братия – все в едином строю. Вот так бы и дальше через войны и годы! Позже к нам пробились Молотов и Калинин. Возбуждённые и злые. Оно и понятно. Партийное руководство решило обойтись нынче без демонстраций, но народ ещё не был скован единой цепью и поступил по своему разумению. Теперь, раз уж демонстрацию не удалось предотвратить, её надо было возглавить. Так и шли, пока не замаячил впереди полицейский кордон. А когда навстречу колонне сквозь разомкнувшийся строй выехал на белой лошади какой-то полицейский чин, та стала замедлять ход, а потом и вовсе остановилась.

– Шалфеев, Шалфеев… – зашелестело по рядам.

– Кто таков? – спросил я одного из рабочих.

– Начальник пятого полицейского отделения полковник Шалфеев, – ответил рабочий. – Злой дед, зубы он мне собственноручно выбил в участке, когда поймали с листовками.

Глаза у Шалфеева и вправду были злые. Седая борода лопатой вызывающе топорщилась на надменном лице. Полковник, видимо, чтобы придать словам дополнительный вес достал шашку, взмахнул ей и прокричал зычным голосом:

– Приказываю разойтись!

Потом вернул шашку в ножны и замер в ожидании. Колонна роптала, но стояла на месте. Не, ребята, это не революция! Я решительно покинул колонну и, не обращая внимания на предостерегающие оклики, направился к Шалфееву. Тот достал из сапога нагайку и ждал меня с видимым интересом. Когда я подошёл совсем близко прошипел: – По плётке соскучился? – и замахнулся на меня нагайкой. Зря он это сделал. Я встретил нагайку стандартной «восьмёркой» и, наматывая плеть на руку, быстро сблизился с конём, одновременно пригибая к себе не догадавшегося отпустить плеть всадника. Коротко ткнув пальцами в шею, я отправил дедулю в глубокий нокдаун, после чего подозвал одного из полицейских. Тот был, видимо, из тех с кем мне уже довелось говорить, поскольку смотрел он на меня и испуганно, и подобострастно.

– Отведи лошадь с полковником во двор, от греха, – приказал я, передавая ему повод. Потом повернулся к колонне.

– Господин полковник разрешил продолжить движение!

Ответом был дружный вздох, и колонна двинулась с места. Я повернулся к растеряно топтавшимся полицейским.

– А вам что, жизнь не дорога? Быстро брысь в подворотню!

Те полицейские, кто уже знал меня в лицо, не замедлили воспользоваться приглашением. Остальные, поколебавшись, устремились за ними. Вломившись в подворотни, полицейские оттеснили казаков во дворы, не дав им выехать на улицу. Подоспевшие дружинники споро заперли ворота. Уже подхваченный колонной я расслышал, как пару раз тявкнули «Самопалы». Видимо дружинники путём нехитрой демонстрации указывали казакам и полицейским на безысходность создавшейся для них ситуации.

Демонстрация вылилась на площадь. Офицеры замахали шашками. Солдатский строй ощетинился штыками. Самое время испробовать нашу домашнюю заготовку. Чего же они медлят? А, нет, вот и они! С обеих сторон прямо позади строя солдат на площадь выбежали несколько десятков фабричных девчонок – кастинг прошли только самые красивые – с красными гвоздиками в руках. Вот они уже бегут между шеренг ничего не понимающих солдат, которые второпях убирают винтовки к ноге. Офицеры также в полном замешательстве. Нежные ручки втыкают гвоздики куда ни попадя: в петлицы шинелей, в папахи, в дула винтовок. Так и не пришедших в себя солдат накрывает волна демонстрантов. Славно получилось!

* * *

Вечером подводили итоги первого дня революции. Кроме нескольких наиболее рьяных полицейских никто серьёзно не пострадал ни с той, ни с другой стороны.

– Кто из вас придумал цирк с гвоздиками? – спросила Ольга.

– Тебе понравилось? – спросил я.

– Через оптический прицел всё выглядело очень эффектно, – кивнула Ольга, потом подозрительно посмотрела на меня. – Твоя работа?

– Ну, не то чтобы… – скромно ответил я. – Просто так, кажется, поступали в нашем мире португальские девушки при падении режима Салазара.

– А вам не кажется, что вы сильно рисковали? – хмуро спросила Ольга. – Девчонок просто могли поднять на штыки. При следующей попытке солдаты так и поступят.

– Не будет следующей попытки, – успокоил я Ольгу. – Мы что, совсем дурные?

– Надеюсь, что нет. – Ольга направилась к двери. Проходя мимо меня, бросила насмешливо: – Спокойной ночи, основатель мыльной оперы.

НИКОЛАЙ

Шеф ушёл в политический запой. Третий день мотается по митингам и демонстрациям. Толкает речи и распевает революционные песни. Речи произносит, разумеется, соло и, говорят, не без успеха, а вот поёт исключительно в составе хора, поскольку ещё в раннем детстве его угораздило попасть по горячую лапу своего лесного тёзки.

И пусть бы его, да командиры эсеровских дружин, оставшись без «головы», стали всё менее охотно прислушиваться к распоряжениям штаба. Мы с Глебом уже всерьёз подумывали об отзыве Шефа с программы «Минута революционной славы», когда в штаб явился Александрович и принял руководство боевыми группами (так именуют боевые дружины сами эсеры) на себя, «пока Странник отвлечён партией для другой работы». Он оказался весьма толковым парнем. Быстро приструнил своих командиров и сам в бутылку не лезет. Со мной поддерживает ровные товарищеские отношения, а Глебом открыто восхищается. Так что штаб по-прежнему держит контроль над всеми боевыми дружинами. Жаль только, что сами дружины для такого огромного города как Петроград крайне малочисленны. Число бастующих и, соответственно, митингующих, растёт как снежный ком. Нам, чтобы прикрыть все организованные митинги и демонстрации приходится дробить группы и всё равно людей не хватает. Тем более что большинство полицейских благодаря нашей агитации или просто из чувства самосохранения покинули улицы, оставив весь общественный порядок практически на нашу ответственность. Хорошо хоть часть блюстителей порядка удалось привлечь к сотрудничеству, и они, поснимав мундиры, присоединились к нашим постам у хлебных лавок. Высвободившихся таким образом дружинников штаб направил на охрану митингов и демонстраций, сняв оттуда почти всех «самопальщиков». Из них, помимо оперативного резерва, образованы летучие отряды, которые на извозчиках мотаются по городу пытаясь пресечь погромы и столкновения в местах стихийных выступлений. Не всегда поспевают вовремя, потому счёт убитым и раненым с обеих сторон уже открыт.

Шеф появился в штабе под вечер с лихорадочно блестящими глазами, всклокоченный внутренне и внешне. Глеб молча пододвинул в его сторону стакан с чаем который только что организовал для себя. Шеф отхлебнул, удовлетворённо кивнул и торопливыми глотками выпил обжигающий напиток. Потом отодвинул стакан и обвёл нас возбуждённым взглядом.

– Слышали последние новости?

– Если ты имеешь в виду указ царя о приостановлении работы Думы то да, слышали, – сказал Глеб.

– А о том, что командующий Петроградским военным округом генерал-лейтенант Хабалов получил от царя приказ подавить выступления в Петрограде силой оружия – вы тоже слышали?

– Это точно? – напрягся Александрович.

– Абсолютно точно!

Твёрдость утверждения Шеф основывал на хорошем знании истории, и мы с Глебом были с ним в этом абсолютно солидарны.

– Что известно штабу о настроении среди солдат гарнизона?

Шеф уверенно взял бразды правления в свои руки, и никто из присутствующих не стал ему в этом препятствовать.

– Гвардейские части представлены в столице в основном своими запасными батальонами, – взял на себя роль ответчика Александрович. – Поэтому, даже внутри элитных частей агитация ведётся достаточно успешно. Можно с уверенность сказать, что большинство частей даже не удастся вывести из казарм, а те, что выйдут, вряд ли будут стрелять в народ.

Я, Васич и Шеф переглянулись. Увы, знание истории не позволяло нам разделить оптимистический взгляд товарища Александровича на завтрашний день. Потому Глеб с сомнением покачал головой.

– Я бы очень хотел, товарищ Александрович, чтобы вы оказались правы, но мы должны быть готовы и к иному повороту событий. Поэтому предлагаю следующий план…

* * *

Один из пунктов предложенного Глебом плана предусматривал захват боевых машин Запасного автомобильного бронедивизиона в ночь с 25 на 26 февраля. И тут треба (нахватался у Шефа словечек) кое-что заяснить. Мастерские бронедивизиона, к которым я был приписан, и где, поскольку не появлялся на службе уже несколько дней, числился, наверное, в дезертирах обслуживались в основном солдатами. А вот экипажи боевых машин состояли, опять-таки в основном, из офицеров. Вот и было решено, офицеров нейтрализовать, солдат переодеть в их форму и рассадить по броневикам, а потом расставить машины по городу в заранее намеченных точках, во дворах, чтобы не привлекали до поры внимания. На всё про всё нам давалась ночь, поэтому заявился я в родные казармы вскоре после отбоя. Прибыл я туда облачённый в офицерскую форму с погонами капитана и сразу затребовал к себе Елина. Вожак местных большевиков спросонья не сразу сообразил, кто перед ним стоит, а когда понял, то расхохотался и мы обменялись дружеским рукопожатием.

– Вот что, Георгий, – начал я тоном, не допускающим возражений, – времени у нас мало, так что кончай зевать и слушай сюда…

К концу вводной Елин окончательно проснулся, потому, как только я закончил, сразу обратился к дневальному:

– Поднимай батальон!

Я удовлетворённо кивнул и поспешил к ожидающему меня на улице отряду. Это были лучшие дружинники из тех, кого Глеб успел подготовить. Пора было заняться офицерами. Я шёл впереди, без лишних церемоний снимая посты. Потом «самопальщики» разом проникли во все кубрики. Вскоре в коридор стали вылетать заспанные офицеры в одном исподнем. Потом, кто сам, кого пришлось сопроводить туда на пинках, господа офицеры оказались в хорошо отапливаемом, чтобы не помёрзли, но совершенно глухом помещении, где и были оставлены под замком до лучших времён. Меж тем подошли Елин со товарищи и гогоча и сквернословя стали переодеваться в офицерскую форму.

Когда территорию бронедивизиона покинул последний броневик, я отправился в штаб, чтобы успеть пару часиков вздремнуть.

ОЛЬГА

Может мне поселиться на этом чердаке? Нет, правда. Четвёртый день торчу здесь безвылазно. Домой бегаю, чтобы помыться и поспать. Остальное время наблюдаю доступную взору часть революции, в основном через оптический прицел. Всё одно и то же: придут, помитингуют и идут себе дальше. А ты сиди. Полиции почти не видно. Казаки помаячат в отдалении и поворачивают лошадей. Солдаты после первого дня не появляются совсем, может, всё ещё гвоздики нюхают?

А нынче, похоже, завяли цветочки. Выходят «серые шейки» под барабан на площадь и строятся в шеренги. Смотрю в прицел. Лица у офицеров решительные. Оно и понятно, приказ получен. Тут, либо сиди в казарме и не выполняй, либо, раз вышел, стой и исполняй. Вот только последнее я бы не советовала. Нехорошо это, в народ стрелять. Попробуете, начну снимать офицеров, глядишь, и угомонитесь. К тому же я тут не одна такая. На том конце площади ещё снайперская точка, а во дворах броневики. Так-то, солдатики…

ГЛЕБ

Стою скромно в сторонке по самые брови в плащ закутанный. Под ним полковничий мундир. А чего мелочиться? Но это позднее, а пока ждём. Я имею в виду и себя и солдат на площади. Как штаб и предполагал, исполнить приказ Хабалова поспешили далеко не все части Петроградского гарнизона. Крупные воинские соединения сосредоточились только на Дворцовой, Знаменской площадях, да на площади Казанского собора. Ну, на Дворцовой пусть стоят хоть до посинения. По общему согласию там демонстраций не будет. А вот на Знаменской и у Казанского собора парадом командовать будем мы с Макарычем. «Моя» демонстрация приближается со стороны Фонтанки. Офицер на площади командует довольно уверено. Солдаты изготовились к стрельбе.

– Прекратить движение и разойтись! – кричит офицер в сторону колонны. – Имею приказ стрелять!

Приятно иметь дело с дисциплинированными людьми. Им приказали прекратить движение – они и встали. А вот теперь мой выход. Подаю условный сигнал Ершу, который стоит на противоположной стороне проспекта. Он маячит, что понял и скрывается во дворе. Я делаю то же самое. Механик при виде меня заводит двигатель. Лезу вовнутрь броневика и захлопываю дверцу.

– Поехали!

Выезжаем двумя броневиками с разных сторон на проспект и разом поворачиваем в сторону площади. Теперь мы находимся между демонстрацией и солдатами. Подъезжаем чуть ближе к шеренгам, и я командую:

– Стоп!

Выбираюсь из броневика, красивый и важный, маню к себе офицера. Подбегает, пытается рапортовать:

– Господин полковник!..

Приятно для слуха и, пожалуй, достаточно. Небрежным жестом останавливаю рапорт.

– Вы чем тут занимаетесь, капитан?

– Во исполнение приказа командующего Петроградским военным округом!..

Опять останавливаю речистого капитана.

– Какого командующего вы имеете в виду, капитан?

Смущён, растерян, чуть ли не заикается.

– Недопонял, ваше высокоблагородие…

– Экий ты, капитан, непонятливый. Если ты имеешь в виду генерал-лейтенанта Хабалова, так он высочайшим указом от командования округом отстранён, и его приказы исполнению больше не подлежат. Что до нового командующего, так он ещё в должность не вступил и приказов, значит, никаких не отдавал. Что из сего следует?

Молчит и хлопает глазами.

– Ладно, капитан. Утомил ты меня. Строй свои войска и марш в казармы до особого распоряжения!

Стоит. Ногами перебирает. На лицо смотреть жалко.

– Что-то неясно?

– Мне бы письменное распоряжение, господин полковник.

Изображаю некоторое раскаяние.

– Извини, голубчик, запамятовал. Вот тебе бумага.

Достаю из-за обшлага шинели бумагу и протягиваю капитану. Фальшивка сделана добротно, да и ему сейчас не до чтения. Буквы, небось, перед глазами прыгают. Вот и всё. Козыряет и бежит к шеренгам. На Знаменской сегодня стрельбы не будет.

ОЛЬГА

А вот у Казанского собора выстрел таки случился. Хорошо один и хорошо мой. Офицеру, командующему здесь войсками, что-то в облике полковника Жехорского не глянулось. Уж не знаю, чем ему Мишка не угодил. По мне так полковник как полковник, не Васич, конечно, но тоже ничего. А этот привереда потянулся к кобуре. Пришлось ручонку шаловливую прострелить. А Мишка молодец, не растерялся. Как рявкнет:

– Арестовать!

Тут двое ряженых прапорщиков подскочили и сволокли упрямца за броневики. А Мишка дальше рычит:

– Поручик, уводите солдат в казармы!

Тот и увёл. И правильно сделал. Исполняй приказ – целее будешь!

ГЛЕБ

Браво, Оленька! Как всегда в центр мишени. Приказ для военного человека святее Папы римского. Получи, уточни если недопонял, и исполняй. А если вслед за одним приказом почти сразу получаешь другой, который отменяет первый? И тут всё просто: забудь про старый и исполняй новый. А как ещё один приказ и ещё, и ещё и все противоречат один другому? А у тебя солдаты на грани бунта? Хреново быть в такой день офицером, ох, хреново! Именно такой хреновый день организовал наш объединённый штаб старшим офицерам Петроградского гарнизона. Пока мы с Макарычем морочили коллег на Невском, Александрович во главе сводного отряда – я даже ради такого случая туда своих ребят отрядил – без лишнего шума занял телефонную станцию и занялся телефонным терроризмом. Подслушает звонок из штаба Петроградского военного округа, и через малую толику времени в тот же адрес, как бы из того же источника, отдаёт распоряжение полностью отменяющее предыдущее. Штаб округа взбешён: «Почему не выполняете приказ!» И почти тут же Александрович: «Какой приказ, мать вашу?! Вы там что, белены объелись?» Штаб округа отправляет фельдъегеря с пакетом, а у нас и на этот случай засада имеется. Цап курьера в тихом месте. «И в суму его пустую суём грамоту другую». И хотел бы сказать, что нам удалось перехватить всех курьеров, да врать не приучен. И со звонками не целый день баловались. Часа через четыре на телефонную станцию проверяющие нагрянули. Наши их повязали. Через час прибыл ещё один наряд – повязали и его. И лишь потом в адрес было отправлено серьёзное подразделение. Ну, что ж. Мы к тому времени уже часов семь офицерские головы морочили, пора и честь знать! Оставили станцию без боя, предварительно испортив несколько линий. А это ещё пара часов без телефонной связи. Потому были у нас все основания полагать, что удалось нам внушить господам офицерам стойкое желание забить на такую службу. А чего можно ждать от очумевших от агитации солдат, когда их офицеры манкируют своими обязанностями? Правильно! Так что были у нас основания ожидать назавтра бунта, восстания, мятежа – выбирайте что нравится – войск Петроградского гарнизона. Это и Истории не противоречило, и из логики событий вытекало.

Вот на такой мажорной ноте закончился для нас четвёртый день революции… А, нет, не закончился. Звенит в прихожей колокольчик. Дружно идём смотреть на припозднившегося гостя и видим в дверях полковника Львова собственной персоной.

 

Глава четвёртая

МИХАИЛ

Ну, слава богу, объявился, а то я уже волноваться начал. Вид у полковника был неважнецкий: смотрелся он уставшим и подавленным. Поздоровавшись со всеми и сбросив шинель, Львов предстал во всём блеске парадного мундира и при орденах.

– По какому поводу сие великолепие? – спросил я. – И вообще, где вы эти дни пропадали?

Львов замешкался с ответом. Было видно, что ему трудно вот так запросто подобрать слова. Ольга поспешила ему на помощь.

– Ну, куда ж ты с порога да с вопросами? – укорила она меня. – Позволь я гостя наперво чаем напою. А может, вы голодны? – обратилась она к Львову. – Так у нас и к ужину что найдётся.

Львов посмотрел на неё с признательностью.

– Благодарствую, Ольга Владимировна. Я не голоден, а вот от чая не откажусь.

Чаёвничали в столовой, все вместе, чтобы гостю не было одиноко. Ароматный напиток вприкуску с нехитрой снедью употребляли молча. Теперь уже и до меня дошло, что полковнику нужно время, чтобы собраться с мыслями. Наконец Львов сделал последний глоток, опустил чашку на блюдце и, устремив взгляд на её дно, словно считывал оттуда текст, заговорил:

– Я теперь из Царского Села. Туда прибыл прямо из Могилёва…

– Так вы сопровождали царя в Ставку? – перебил я полковника.

– Именно так. И покорнейше прошу вас, Михаил Макарович, равно как и всех остальных, не перебивайте меня. Я внутренне опустошён и очень устал. Боюсь, если вы будете сбивать меня с мысли, она ко мне может нынче и не вернуться.

– Говорите, Пётр Евгеньевич, – ответила за всех Ольга. – Мы будем слушать вас молча.

– Благодарю, – слегка растянул губы в улыбке Львов. – Да, я сопровождал Государя в Ставку. Скажу больше, я настоятельно советовал ему туда отбыть. Не говорите, что вы меня предупреждали о грядущих событиях. И не упрекайте в том, что я вам не поверил. Если бы это было так, то я бы не отправил свою семью за границу. – Львов снова слабо улыбнулся. – Мы никогда об этом не говорили, но у меня есть жена и двое детей. Теперь они в Стокгольме и исключительно благодаря вам. Так что я и услышал вас и поверил… – почти поверил, но поймите, я должен был попытаться! Но, увы! Очень скоро я убедился в силе ваших пророчеств. Генералы в Ставке внутренне уже готовы к измене, а Николай растрачивает последнюю уверенность в своих силах. Мне было больно смотреть на слабость близкого мне человека и низость его военачальников. По-видимому, это отразилось на моём поведении, и я стал неугоден в Могилёве. Николай отправил меня с поручением к царице, приказав в Ставку не возвращаться. Я исполнил поручение Государя – боюсь, оно было для меня последним – и поспешил к вам чтобы сказать: я в вашем полном распоряжении, господа! Правда, у меня есть одно условие: Николай и его родственники должны остаться живы! Вы не говорили мне об этом прямо, но из ваших рассказов я уяснил, что в вашем мире царскую семью постигла ужасная участь. Здесь этого случиться не должно!

Львов умолк и сидел, не поднимая глаз, в ожидании ответа. Мы же переглядывались, пытаясь по глазам определить позицию друг друга по столь непростому вопросу. Вернее, не так. Разговоры о судьбе Николая II после отречения промеж нами, конечно, велись, и никто из нашей четвёрки не высказался за вынесение смертного приговора. Другое дело, наше непосредственное участие в деле спасения царской семьи всерьёз пока не обсуждалось. И вот теперь решение приходилось вырабатывать на телепатическом уровне. Кто рискнёт предположить, что знает общий для всех ответ и озвучит его Львову? Этим «кем-то» оказался Глеб.

– Единственное, что мы можем наверняка пообещать вам, Пётр Евгеньевич – мы приложим максимум усилий, чтобы царская семья не подверглась максимально возможным репрессиям.

Львов поднял глаза и внимательно осмотрел наши лица.

– Боюсь, что большего я от вас требовать и не могу, – сказал он. – И я готов приступить к работе.

– Отлично! – воскликнул я. – Сейчас Ольга определит для вас комнату, где вы сможете поспать часа четыре. Потом начнём готовиться ко дню завтрашнему!

Когда Львов вслед за Ольгой покинул столовую, я обратился к оставшимся:

– Думаю, и нам не помешает вздремнуть?

ГЛЕБ

Отчётливо помню, как Ольга заснула у меня под боком. А теперь вижу её совершенно одетой, тормошащей меня за плечо.

– Вставай. Только что прибыл Бокий, – сказала она негромко.

Раз так, значит уже четыре часа утра.

– Труби общий сбор, – велел я боевой подруге, а сам стал поспешно одеваться.

Из прихожей раздавался приглушённый разговор, но я сначала прошмыгнул в ванну, чтобы смыть с лица остатки сна. Так что перед товарищами, а их помимо Бокия было человек десять, я предстал вполне свежим. Поздоровавшись со всеми, я попросил подоспевшую Ольгу проводить бойцов наверх, пусть пару часов покемарят, а сам повёл Бокия в кабинет, где нас уже ожидали Ёрш и Макарыч. Через пару минут туда же вошёл и Львов. Во время представления будущий чекист и бывший жандармский полковник обменялись взглядами, скорее изучающими, чем враждебными, и без колебаний пожали друг другу руки.

Когда все расселись, кому как удобно, я обратился к присутствующим с кратким вступительным словом:

– У нас, товарищи, чуть более полутора часов. В шесть подъедет ещё один отряд, и подойдут мои бойцы, а нам до того совсем не помешает позавтракать. Вряд ли нам в ближайшие дни удастся собраться всем вместе, поэтому скоренько пройдёмся по задачам на сегодня и, сколько хватит времени, поговорим о перспективах. По большей части вопросов дня нынешнего все уже в курсе, за исключением товарища Львова.

Перехватив брошенный на меня полковником взгляд, Макарыч пояснил:

– Привыкайте к обращению «товарищ», Пётр Евгеньевич. С этого дня оно постепенно вытеснит из вашего словаря слово «господин», как и много других слов относящихся теперь уже к вашему прошлому.

Львов чуть улыбнулся, а я продолжил:

– Сегодня начнётся восстание частей Петроградского гарнизона. Я не стал бы называть его совсем уж стихийным, но неорганизованным оно будет точно. Подчинённые объединённому штабу дружины и боевые группы на этот случай хорошо проинструктированы, но поддержать общественный порядок в полном объёме при таком количестве оружия на улице, им не под силу. Особенно обострится ситуация после того, как будут открыты тюрьмы. Отделить политических от уголовников нам точно не удастся. Поэтому на свободу выйдут все. Неизбежны грабежи, погромы и убийства полицейских, жандармов и офицеров. Хорошо если получится свести потери к минимуму. Руководство штабом я сегодня возьму на себя. Михаил Макарович в нужное время должен оказаться в Таврическом дворце и обязательно принять участие в формировании Петросовета. Если не войти в состав, то непременно поучаствовать в составлении Приказа № 1. – Я посмотрел на Макарыча. – Черновик приказа готов?

– Да, он у меня в кармане.

– Отлично! Таврический это, как я понимаю, ближе к обеду? А прямо с утра все здесь присутствующие будут задействованы в одной очень важной операции: мы должны захватить архив Охранного отделения до того, как он погибнет в огне.

В конце фразы я перевёл взгляд на Львова. Полковник держался отлично, может только чуть-чуть побледнел.

– Дело в том, Пётр Евгеньевич, что здание Охранки уже к вечеру сегодняшнего дня будет разгромлено и подожжено.

Львов кивнул головой в знак того, что ему всё ясно.

– Мы предполагаем проникнуть в здание, переодев передовую группу в форму жандармских офицеров. С вашим участием, я думаю, сделать это будет гораздо проще.

Львов вновь кивнул, после чего поинтересовался:

– Сколько людей будет задействовано в акции?

– Помимо присутствующих и Ольги ещё двадцать пять бойцов. К зданию подъедем на двух грузовиках с тентами в сопровождении двух броневиков.

– Боевики вооружены винтовками или «Тиграми»? – уточнил Львов.

– Ни тем, ни другим. Только «Самопалами».

– Чем, простите? – переспросил Львов.

Ёрш сорвался с места, – Легче показать, чем рассказать! – и выбежал из комнаты.

Вернулся с «Самопалом» и передал оружие Львову. Тот, не скрывая удивления, осмотрел ежову придумку, потом спросил:

– Это стреляет?

– И даже весьма! – уверил полковника Макарыч. – Патроны от маузера.

– Ну, хорошо, – вернув «Самопал» Ершу согласился Львов, – здание мы займём, а что дальше?

– Пакуем документы в ящики – привезём их с собой – и вывозим на грузовиках. Пока разместим ящики в этой квартире – там посмотрим.

– Сколько времени отводится на проведение акции? – спросил Львов.

– Не более трёх часов.

– И вы собираетесь за это время упаковать и вынести все документы? – изумился полковник.

Все заулыбались такой недооценке наших умственных способностей со стороны бывшего жандарма. Ответил же Львову я:

– Полностью мы намерены вывезти только документы седьмого стола общей канцелярии. Остальные – по выбору. А отбором будете заниматься вы, Пётр Евгеньевич, Михаил Макарович и Николай Иванович. Глеб Иванович будет руководить упаковкой и погрузкой, Ольга Владимировна обеспечит прикрытие операции внутри здания, я – снаружи.

– Вижу, вы неплохо подготовились, – вынужден был признать Львов. – Вам даже известно где хранятся дела секретных агентов. Но всё-таки позвольте сделать одно замечание. Оно касается места хранения архива.

– Я так понимаю, вы хотите предложить для размещения архива более подходящее место, чем эта квартира? – спросил Макарыч.

– Точно так, – подтвердил Львов. – На Крестовском острове многие дачи располагаются достаточно уединённо. Но сейчас в том месте и без этого людей практически нет – не сезон, знаете ли. А после нынешних событий, думаю, их и в сезон не будет. Так вот, по прошлому году я прикупил одну из дач подальше от остальных и у воды, но дорога к ней есть. Прикупил скорее из дальнего расчёта, нежели по текущей необходимости. За сторожа там один финн. На него можно положиться, поскольку он очень мне обязан, да и по-русски не говорит совершенно. Я не так давно перевёз туда свой личный архив, а перед отъездом в Ставку ещё и документы своего подразделения.

Мне предложение Львова показалось разумным, возражений от остальных так же не последовало.

– Значит, решено, ящики везём на Крестовский. Машину – я думаю, обойдёмся одной – сопровождают Львов и Ежов со своим отрядом. Жехорский в сопровождении Ольги отправляется в Таврический дворец. Будет правильным, если Ольга сегодня побудет рядом с тобой, – пояснил я враз насупившемуся Макарычу. – Остальные следуют со мной в штаб. По делам сегодняшним вроде всё. Теперь о дне завтрашнем. Надо во что бы то ни стало предотвратить массовое истребление офицеров. В Питере этим займётся объединённый штаб, в Гельсингфорс выдвинется Бокий, а в Кронштадт отправится Ежов. Вроде, как и всё. – Я глянул на взгрустнувшего Макарыча. – Чего, Михаил, вздыхаешь?

– Да не нравится мне, что идём мы тем же путём. Ну, изберём мы сегодня Петросовет, и что? Встанет во главе его Чхеидзе и вместе с Керенским, Скобелевым и иже с ними, отдаст власть в руки Временного правительства.

– А ты возьми, да возглавь Петросовет сам, – подначил Макарыча Ёрш. – И бери власть в свои руки, то есть в руки Совета, конечно, а мы тебя, как сможем, поддержим!

На шутку отреагировали все, кроме Львова, который, похоже, её не понял и Макарыча, который её просто не принял.

– Нашёл над чем зубы скалить, – возмутился он. – Каков мой политический вес против Чхеидзе? Да никакого! Вот был бы здесь Ленин…

– Да откуда же ему взяться-то? – вздохнул Ёрш. – Раньше апреля Ильича ждать не приходится.

– Извините, – вмешался в разговор Львов. – Насколько я понимаю, речь идёт о господине… пардон, товарище Ульянове?

– Именно о нём, – подтвердил Ёрш.

– И где он сейчас?

– В Швейцарии.

– А его присутствие в Петрограде позволит взять власть в надёжные руки?

– Вы удивительно точно сформулировали вопрос, Пётр Евгеньевич, – заметил Макарыч. – Можете считать его же и ответом.

– Не могу сказать, что понимаю причину, которая привела к таким выводам, но готов поверить вам на слово. Тогда это действительно проблема. Швейцария отделена от России территориями недружественных держав и линией фронта… Но ведь и над территорией, и, если понадобится, над линией фронта можно пролететь!

– Шутите? – удивился Ёрш. – Какие сейчас самолёты? Если только «Илья Муромец», так и тому потребуется минимум одна дозаправка, а то и больше. Не уверен, что немцы или австрияки пойдут нам в этом вопросе навстречу.

– Вот что! – хлопнул по колену ладонью Львов. – Есть у меня приятель, Работает лётчиком-испытателем на Русско-Балтийском вагонном заводе. Может вам с ним поговорить?

В это время вошла Ольга.

– Завтрак готов. Ребят я уже покормила. Дело за вами.

– Ладно! – подвёл я итог дискуссии. – Мы вас, Пётр Евгеньевич, услышали. Обязательно вернёмся к этому разговору, но чуть позже. А пока у нас есть более насущные дела.

ГЛЕБ (продолжение)

Грузовики без помех катили по пустынным Петроградским улицам; по Троицкому мосту пересекли Неву и помчались вдоль чернеющих за узкой полоской воды стен Петропавловской крепости к Александровскому проспекту. При въезде на Мытнинскую набережную нас ожидали два броневика.

Здание Охранного отделения заняли быстро и без единого выстрела. После того как перед Львовым открылись двери сделать это было нетрудно. Пленных разоружили и заперли в помещении без окон и телефона.

Поставив броневики так, чтобы они защищали подходы к зданию с двух сторон, я укрылся в вестибюле: на улице было откровенно зябко. Примерно через полчаса переодетые в солдатскую форму бойцы стали выносить ящики. В половине восьмого послышался шум подъехавшего автомобиля. Я вышел на улицу и нос к носу столкнулся с начальником Петроградского Охранного отделения. Генерал Глобачев полными недоумения глазами смотрел на творящуюся возле его ведомства суматоху. Я поспешил подойти и представиться.

Глобачев окинул мою персону подозрительным взглядом и требовательным тоном спросил:

– Ответьте, полковник, что здесь, чёрт возьми, происходит?!

– Согласно распоряжения министра внутренних дел производится эвакуация наиболее секретной документации! – отрапортовал я.

Глаза генерала полезли из орбит.

– Какая ещё эвакуация?!

– Ваше превосходительство! Отдельные части Петроградского гарнизона сегодня ночью подняли мятеж. Документы вывозятся в связи с угрозой их захвата нежелательными лицами!

– Мятеж?! Боже мой, в столице мятеж!

Из генерала как будто начал выходить воздух. Фигура его обмякла, а лицо сразу постарело.

– Но почему не поставили в известность меня? А вы-то, собственно, кто такой? – к генералу начала возвращаться утраченная, было, уверенность. – Я вас не знаю. У вас есть бумага?

На улице уже было довольно многолюдно. Выяснение отношений следовало перенести в помещение. Поэтому я поспешил доложить:

– Бумага находится у полковника Львова. Собственно он и руководит операцией.

Львова Глобачев определённо знал. Речь его стала не столь грозной, сколь ворчливой.

– Где он сейчас?

– В общей канцелярии. Позволите вас сопроводить?

– Управлюсь без вас, – пробурчал Глобачев и в сопровождении адъютанта направился к двери.

Я, несмотря на отповедь, следовал за ними. Войдя в здание, стал искать глазами Ольгу. Но Ведьма на то и ведьма чтобы появляться внезапно. Вроде и не было её, и вот она уже рядом. Показываю глазами на адъютанта, идущего впереди меня и чуть сзади своего шефа. Ольга кивает: поняла. Быстро догоняю, ещё быстрее бью, и Ольге остаётся лишь подхватить падающее тело. Глобачев естественно ничего не замечает.

В общей канцелярии кипит работа. Генерал, сердито косясь на раскардаш, обращается к Львову:

– Пётр Евгеньевич, потрудитесь объяснить, что здесь, в конце концов, происходит? И покажите, наконец, бумагу!

– Господин генерал, – не прекращая просматривать папки, – ответил Львов, – какие теперь бумаги? Империя летит в тартарары!

Глобачев побагровел.

– Господин полковник, извольте отвечать, как положено!

– А вы знаете, как теперь положено? Я так нет. Давайте лучше подождём, пока новая власть установит, как нам теперь друг друга называть.

– Какая новая власть? Пётр Евгеньевич, голубчик, о чём это вы? – почти жалобно спросил Глобачев.

– Бросьте, Константин Иванович, всё вы понимаете! В Петрограде мятеж, и с каждым часом он будет только разрастаться. Уже к вечеру на штыках установят новую власть, от которой нам с вами ничего хорошего ждать не приходится. Потому лично я подаюсь в бега. Вас с собой не зову, но настоятельно советую здесь не задерживаться. Не стоит ждать, пока восставшие сначала захватят здание, а потом его подожгут. Подожгите лучше сами и бегите, куда глаза глядят, если не хотите очутиться к ночи в тюрьме, ваше превосходительство!

Молодец Львов! Чешет, как по писаному. Заметив, как пошатнулся генерал, я подставил стул, на который он и опустился. Вытирая со лба выступивший пот, почти безразличным тоном спросил:

– А это всё зачем?

– Вы про документы? – уточнил Львов. – Так не оставлять же их толпе? Спрячем в укромном месте, вдруг пригодятся?

– Пора заканчивать, – напомнил я.

– Всё, последний ящик, – сказал Макарыч. – Берём и уходим!

– Проследи за генералом, – попросил я вошедшую в комнату Ольгу. – И, когда будешь уходить, отдай ему ключ от «арестантской».

В вестибюле мы быстро переоделись в привезённую с собой гражданскую одежду, подхватили ящик и вышли на улицу.

Когда Ёрш с командой и Львов отъехали на машине с ящиками в сторону Крестовского, мы с Бокием собрались было лезть во второй грузовик, но тут Макарыч толкнул меня в бок.

– Посмотри, какая лялька! – он кивнул в сторону генеральской машины, водитель которой, оторопело, следил за происходящим.

– Хочешь забрать себе? – спросил я.

– Мне такую пока рано, – серьёзно ответил Макарыч. – Я с охраной, – он улыбнулся в сторону выходящей из подъезда Ольги, – пешочком прогуляюсь. А вот для штаба она будет в самый раз.

– А что, Глеб Иванович, – обратился я к Бокию. – Реквизируем, пожалуй, генеральскую машину для нужд революции?

Подойдя к авто, я похлопал водителя по плечу.

– Погуляй парень!

– Куда гулять-то? – растерянно спросил он, покидая салон.

– Да куда хочешь, но лучше подальше от этого дома!

НИКОЛАЙ

Нынче не то, что давеча. На улицах уже полно народа. Но проезжая часть ещё не запружена, так что до Крестовского мы таки доехали. На острове пустынно и тихо. Грунтовку развезло. Пару раз машину даже пришлось толкать. До места добрались все изляпанные в грязи. Из машины сразу вылезти не удалось: в ограде нас встретила тройка матёрых волкодавов. Не стрелять же их? Пришлось ждать, пока придёт финн и загонит собак в вольер. Выглядел дачный сторож диковато, под стать псам. И думаю, что Львову он был обязан не меньше, чем избавлением от каторги. В нашем случае это было то, что надо. Ящики перенесли в большую комнату с зачехлённой мебелью. Потом все переоделись в «гражданку». Форму аккуратно сложили и оставили на даче. Там же остался и Львов. Было решено: пусть он денёк-другой посидит в безопасном месте.

В штаб местами ехали, местами «плыли», разрезая передним бампером людское море. Пару раз нас хотели даже побить. Но наш решительный вид и красные повязки на рукавах не позволили это сделать. Глеб моему появлению откровенно обрадовался.

– Бери свою команду, две снайперские группы и на грузовике отправляйся в район Литейного проспекта. Там, где-то между Невским проспектом и Литейным мостом во главе карательного отряда бесчинствует полковник Кутепов. Полковника арестовать, карателей разогнать!

– А если он не захочет арестовываться? – спросил я. – Кутепов мужик серьёзный.

– Сориентируешься на месте… Да что ты, в конце концов?! – рассердился Глеб. – Мне что, ещё и тебя учить?!

– Ладно, не кипятись. – Я понимал, что действительно перегнул палку, потому спешил успокоить разбушевавшегося друга. – Ответь ещё только на один вопрос: ты как про Кутепова узнал, историю вспомнил?

– Как я мог вспомнить то, чего не знал? – удивился Глеб. – Для меня фамилия Кутепов ассоциируется с более поздним периодом истории. Здесь всё гораздо проще, мой юный друг. Бокий – ему не привыкать – по тихой занял телефонную станцию. Пока ни во что не вмешивается – только слушает. Ну и меня информацией снабжает. Всё, хватит вопросов. Давай – действуй!

* * *

За Литейным мостом споро горело здание Окружного Суда. Толпа – серое с чёрным подёрнутое кумачом – вовсю веселилась. Про отряд Кутепова здесь никто ничего не слышал. Двигаться дальше на машине не было никакой возможности. Оставив грузовик под присмотр водителя и пары дружинников, пешком двинулись в сторону Преображенского собора. Там и нашли Кутепова…

– Одолжи-ка мне, Тришкин, винтовку, – попросил я снайпера.

В оптику позиция карателей просматривалась отчётливо. Кутепов явно готовился к началу боевых действий. Да и сам полковник выглядел весьма решительным.

– Бери, Тришкин, полковника на постоянный прицел, – приказал я, передавая винтовку хозяину, – а я пойду, попробую его урезонить. Дело, скорее, пустое. Так что ты смотри, не оплошай.

– Небось не промажу, – буркнул бородатый Тришкин занимая позицию.

Я переоделся в офицерскую форму, которую прихватил из штаба, – там этого добра теперь было навалом – вышел из подворотни на улицу и решительным шагом направился в сторону позиций карателей. Услышав окрик «Стой!» я крикнул в ответ: – Не стреляйте! – и сделал ещё несколько шагов, чтобы оказаться радом с перевёрнутой тележкой, которую кто-то удачно бросил возле стены дома.

– Кто вы такой? – крикнул в мою сторону Кутепов.

– Я представитель новой российской власти! Я уполномочен…

– Огонь! – взревел Кутепов, не дав мне договорить, и потянулся рукой к кобуре.

Грохот выстрелов и свист пуль я слушал уже лёжа за тележкой. Буквально через минуту частота выстрелов резко сократилась, послышались крики «Прекратить стрельбу!» и выстрелы смолки окончательно. Когда из подворотни стали выбегать мои бойцы стало понятно, что и мне можно покинуть убежище. Теперь уже бывшие каратели спешно покидали позиции и разбегались кто куда. Приказав никого не преследовать, я подошёл к трупу Кутепова. Один из последних защитников самодержавия лежал навзничь, широко раскинув руки. Мёртвые глаза безразлично смотрели в серое питерское небо.

Помимо него снайперы застрели ещё двух офицеров, после чего каратели и прекратили сопротивление.

* * *

– Принимай арестованных! – весело крикнул я Глебу.

Тот усталым взглядом окинул кучку понурых офицеров и распорядился: – К коменданту их! – Потом обратился ко мне: – Кто-нибудь из них стрелял в народ?

– Да вроде нет, если только не при мне. Хотя вряд ли. Просто они бродили по улицам с пустыми глазами, вот я их и прихватил от греха. А что, не надо было?

– Надо, – успокоил меня Глеб. – Я ещё с утра отдал приказ отлавливать по городу таких вот неприкаянных и к нам под арест – целее будут! Тебя просто не успел предупредить, но ты и сам сообразил.

– А тогда к чему твой вопрос про стрельбу?

– Так у нас на всех арестованных одно помещение, – вздохнул Глеб. – Тех, кто в чём замаран вносим в специальный список. Когда всё уляжется, будем разбираться с каждым по отдельности. Остальных просто отпустим. А теперь доложи, как разобрался с карателями?

Выслушав моё сообщение, Глеб задумчиво произнёс:

– В этом мире судьба Кутепова сложилась гораздо трагичнее, чем в нашем.

– И мы тому виной, – подхватил я.

– Причём тут мы? – удивился Глеб. – Это ведь Тришкин засадил пулю меж глаз полковника. Он и внёс поправку в Историю!

 

Глава пятая

ОЛЬГА

В одном старом советском фильме говорится: не надо бояться человека с ружьём. Говорю как профессионал: это неверно. Оружие – на то и оружие, чтобы быть опасным. Другой разговор, каковы размеры этой опасности? Если оружие находится под контролем – это «умное» оружие, у него есть «голова» и оно опасно только для тех, против кого его намерены использовать и для тех, кто в скорбный для себя час попадает в зону поражения. Гораздо опаснее «тупое» оружие, в силу сложившихся обстоятельств вышедшее из-под контроля «головы». Его действие нелогичны, сиюминутны, а значит непредсказуемы. Такого количества «тупого» оружия, свободно плавающего среди людского моря, как сегодня, мне в своей жизни видеть не приходилось. Особенно много скопилось его возле Таврического дворца. Серые солдатские шинели заполонили уже всё свободное пространство перед зданием, а отряды всё прибывали и прибывали. Мы с Мишкой благоразумно расположились на некотором отдалении, наблюдая за процессом со стороны.

– Чего они все сюда прутся, тут что, мёдом намазано? – задала я, наверное, очень тупой вопрос, поскольку Мишка аж рот приоткрыл от удивления, но, заглянув в мои невинно хлопающие ресницами глазки, всё же снизошёл до разъяснений.

– Понимаешь, эти парни буквально только что избавились от власти своих командиров – кого-то даже и убили – и вот теперь хотят, чтобы Дума взяла власть в стране в свои руки.

Ёшкин каравай! Как всё, однако, интересно.

– То есть, в этом дворце находится Дума? – уточнила я.

– А ты догадлива, – похвалил меня Мишка.

Приятно слышать похвалу из уст умного мужчины, но хочется большего, и я тут же поспешила за второй порцией.

– А эти солдатики, стало быть, дезертиры, которые хотят, чтобы Дума отмазала их от наказания?

Тут Мишка задумался надолго, потом, нехотя, был вынужден констатировать остроту моего ума.

– Можно, конечно, и так сказать. Но правильнее называть их поступок революционным порывом.

– Что можно приравнять к состоянию аффекта и снизить наказание до условного, – подытожила я.

Мишка глянул на меня, как показалось, с уважением. А я продолжила исторгать из своей красивой головки прелестно умные слова:

– Но это в том, разумеется, случае, если Революция одержит победу. А она её одержит, насколько я помню историю России. За ребят, конечно, можно порадоваться, но не кажется тебе, что их как можно скорее надо вернуть в строй?

– Кажется, – кивнул Мишка, – потому я и здесь.

Этой фразой он скоренько поставил меня на место, растворив без остатка в своём «я». Не без сожаления признав, что по большому счёту Мишка прав, я полностью сосредоточилась на обязанностях охранника.

* * *

Тем временем солдатам надоело лаяться с дворцовой охраной, они её попросту смяли и устремились внутрь здания.

– Пора и нам! – воскликнул Мишка, направляясь к дворцу, я за ним.

Уже на территории Мишку окликнул мужской голос:

– Жехорский!

Мы остановились и оба разом повернули головы. К нам спешил симпатичный мужчина и радом с ним… Нина! А я уж, грешным делом, стала забывать о её существовании. Мишка последнее время настолько погрузился в революционную работу, что ночевал исключительно дома. Нина, разумеется, не могла не обратить на это внимания, вот и примчалась при первом удобном случае, и, не взглянув на меня, тут же повисла у Мишки на шее.

– Поздравляю тебя с великим днём – днём освобождения России! – воскликнула она голосом наполненным патетикой и тут же добавила уже капризно: – Хотя ты о моём существовании, кажется, начал забывать?

– Ну что ты, как тебя можно забыть? – отбивался Мишка. С трудом оторвав Нинины руки от шеи, он обратился к мужчине:

– Позвольте, товарищ Александрович, представить вам Ольгу, она же Ведьма!

Тот окинул меня таким уважительно-восторженным взглядом, что я слегка засмущалась и протянула ему руку, подняв её повыше: вдруг захочет поцеловать. Он и захотел, чем привёл меня в ещё большее смущение. А Нина уже тянула Мишку в сторону не переставая сыпать словами:

– Дело делом, но и о друзьях забывать не след. Зиночка о тебе уже не раз спрашивала.

Голос Александровича заставил меня отвлечься от их беседы и больше я к ней уже не прислушивалась.

– Так вот вы какая, Ведьма, – произнёс он весьма банальную, но всё равно очень приятную для слуха фразу.

– Какая? – кокетливо переспросила я.

– Если бы не знал, никогда бы не поверил, что такая прелестная женщина может быть таким неустрашимым бойцом.

В этом месте мне, видимо, следовало покраснеть.

ГЛЕБ

Только что отзвонилась Ольга из Таврического. Макарыч вошёл в состав Временного Исполкома и участвует в создании Петроградского Совета. Это уже не первая хорошая новость за день. Если с утра было трудновато – катастрофически не хватало людей, то ближе к полудню ситуация в корне изменилась. В подчинение штаба стали поступать рабочие отряды. Для каждого такого отряда штаб назначал командный состав из числа наиболее подготовленных дружинников. Таким образом, силы подчинённые штабу выросли в разы и мы стали постепенно брать под контроль наиболее важные объекты. Перво-наперво, мы не позволили солдатам, захватившим артиллерийский склад и Арсенал разбазарить с них народное добро, а поблагодарив братушек-солдатушек за революционный героизм, отправили их по новым адресам, взяв объекты под свою, усиленную броневиками, охрану. Так же мы поступали и в дальнейшем: солдаты захватывают, а мы берём объект под охрану. Революционно настроенным массам необходимо было выпустить на чём-то пар. Потому штаб приказал своим отрядам не брать под охрану полицейские участки, тюрьмы, ну и Охранное отделение, откуда всё ценное мы уже вывезли. В то же время, нашим людям было вменено в обязанность не допускать расправ над офицерами, чинами полиции и жандармерии, а так же взять под охрану обывателей и их добро. Мародёров предписывалось брать под арест, а в случае вооружённого сопротивления уничтожать на месте. И ещё, штаб приступил к формированию Красной Гвардии. На первых порах из числа военнослужащих бывшей царской армии. Первым красногвардейским отрядом стал Запасной бронедивизион. Для него загодя было изготовлено знамя, где на кумаче была выведена надпись: «Первый Красной Гвардии бронедивизион». Солдаты и офицеры пожелавшие служить в Красной Гвардии сменили кокарды на фуражках на красные звёзды, специально изготовленные по заказу штаба. Над входом в штаб появилась вывеска: «Объединённый штаб рабочих дружин, боевых групп и Красной Гвардии».

* * *

– Товарищ Абрамов, – заглянул в комнату один из моих помощников, – тут к тебе морячок рвётся.

– Давай его сюда! – распорядился я.

Моряк был невысок ростом, черноволосый с подвижным лицом и умными глазами. На бескозырке надпись «Аврора». А чему тут удивляться? Корабль стоит на ремонте в Питере. Самой судьбой суждено ему стать «Крейсером революции».

– Протягиваю моряку руку.

– Я начальник объединённого штаба Абрамов. А вас как зовут, товарищ?

– Кошкин мы, – белозубо улыбнулся матрос.

– Матрос Кошкин с «Авроры»?

– Точно так.

– Какая нужда привела вас, товарищ Кошкин, в штаб?

– Корабль наш стоит на Франко-Русском заводе, на ремонте…

– Хотите, чтобы штаб помог с ремонтом? – улыбнулся я.

– Да нет, – матрос, похоже, не понял, что я пошутил, – ремонт уже почти закончен. У нас другая беда. Командир наш капитан 1-ого ранга Никольский совсем озверел. Держит нас, как в клетке. Берег почти для всех матросов отменил…

– А ты, тогда, как здесь оказался? – перебил я Кошкина.

– Так я ж говорю: почти для всех. А теперь вообще крейсер в плавучую тюрьму превратить удумал.

– Это как?

– Приходили к нам агитаторы, хотели на борт попасть. Так он их велел арестовать и посадить под замок. А тут мне увольнительная, значит, выпала. Братишки меня и попросили на берегу на нашего змея управу поискать.

– Понятно. Входит, Никольский плохой офицер?

– Почему плохой? Офицер хороший, вот только человек поганый. Так вы нам поможете? А то я, куда в другое место пойду. Говорят, в Таврическом дворце новая власть заседает.

– Верно. Только пока она заседает, помощи вам от неё не будет. А мы вам поможем. Терентий! – крикнул я громко. В комнату заглянул помощник. – Ты не видел, Ежов вернулся?

– Вот только очередную партию арестованных доставил.

– Перехвати его пока не уехал, пусть зайдёт.

– Всё, Дед Мазай, – сказал я вошедшему Ершу, – завязывай на сегодня с благотворительностью. Остальных «зайцев» от революционного половодья будем спасать без тебя. А ты вот познакомься. Товарищ Кошкин с крейсера «Аврора». У него, понимаешь, к нам дело…

НИКОЛАЙ

В нашем времени мне доводилось бывать на «Авроре». Сейчас крейсер выглядел менее опрятным. Вахтенный у трапа был один, из-за Кошкина подпустил близко, потому был снят без шума и какого-либо членовредительства. Ставлю у трапа своего человека, с остальными и Кошкиным поднимаюсь на борт. На шкафуте творится неладное. По направлению к трапу конвоируют нескольких гражданских. Чуть дальше волнуется толпа матросов. Между ними и конвоем спиной к нам два офицера с револьверами в руках, отгоняют толпу. У одного револьверов в руках аж два и он, как мне показалось, уже готов начать стрелять. Пришлось офицеров скоренько вырубать – со спины это сделать совсем не трудно. Тут же пришлось палить в воздух из трофейных револьверов, чтобы отогнать бросившихся к поверженным офицерам матросов, поскольку я усомнился в их добрых намерениях. Мои бойцы тем временем разоружили конвой. Обрадованные агитаторы тут же захотели исполнить свой революционный долг. Пришлось мне им коротко объяснить, что мы и без них управимся. После чего мои ребята вежливо, но настойчиво стали оттеснять их к трапу, а я повернулся к матросам.

– Товарищи! Я представитель объединённого штаба рабочих дружин партии большевиков, боевых групп партии эсеров и Красной Гвардии Николай Ежов. Пятый день в Петрограде бастуют рабочие, на площадях и улицах идут митинги и собрания, на которых звучат призывы свергнуть царя. Сегодня выступление народа переросло в вооружённое восстание! Солдаты Петроградского гарнизона целыми полками переходят на нашу сторону. В наших руках артиллерийские склады и Арсенал, мосты, вокзалы, телефон и телеграф! Царские министры арестованы. Последние очаги сопротивления блокированы революционными войсками и вот-вот падут! В эти часы в Таврическом дворце решается вопрос к кому перейдёт власть. Дума колеблется. Поэтому решено провести заседание представителей от рабочих, революционных солдат и матросов и на нём избрать Петроградский Совет рабочих, солдатских и матросских депутатов. Если Дума не решит вопрос с властью, то это сделает Совет! Вы тоже можете послать в Таврический дворец по одному представителю от каждой роты.

* * *

Из каюты командира крейсера я связался со штабом.

– Глеб, «Аврора», считай, наша! Командира крейсера и старшего офицера я арестовал, остальные офицеры блокированы в кают-компании. На корабле сыгран «Большой сбор». Сейчас морячки горлопанят, выбирают судовой комитет и делегатов на заседание по выборам Петросовета.

– А ты чего не с ними? – спросил Глеб.

– Да ну! У меня от их криков уши закладывает. Выберут комитетчиков – с ними и погутарю.

– В это время в дверь осторожно постучали.

– Всё, Глеб, потом договорим, ко мне пришли.

– К тебе или за тобой? – уточнил Васич.

– Типун тебе на язык! – Я положил трубку и громко сказал: – Войдите!

Вошёл Кошкин. Матрос в командирской каюте чувствовал себя неловко.

– Тут…это… комитетчики пришли. Желают с вами поговорить.

– Так пусть заходят. Проходите, товарищи, рассаживайтесь!

Комитетчики осторожно пристраивались на непривычной матросскому заду «командирской» коже. Я смотрел на их немного смущённые лица и думал: «Робеют ребята. А как пообвыкнут, да будет их воля, обдерут кожу с дивана, ей-ей обдерут!»

– Так о чём вы хотели поговорить со мной, товарищи? – прервал я затянувшуюся паузу.

Взгляды комитетчиков потянулись в сторону не самого приметного среди них матроса. Тот, ободрённый доверием товарищей, кашлянул в кулак и произнёс:

– У нас, товарищ Ежов, стало быть, вот какой вопрос. Как вы нам и присоветовали, выбрали мы делегатов в Таврический дворец. Так им уже идти надо или как?

Я посмотрел на часы.

– Вряд ли заседание начнётся вовремя, но лучше, если ваши делегаты прибудут во дворец до его начала.

– Слышали? – обратился матрос к товарищам. – Делегаты, давай на выход!

Кошкин и ещё несколько человек поднялись с мест.

– Погодите, товарищи, – попридержал я их. – У вас что, все делегаты одновременно и члены судового комитета?

– А что, так нельзя? – забеспокоился матрос.

– Почему нельзя? Можно. Просто я хотел побеседовать с судовым комитетом в полном составе.

– И как теперь быть? – озадаченно спросил матрос.

– Как ваша фамилия, товарищ?

– Матрос 1-ой статьи Звягинцев.

– Я так понимаю, товарищ Звягинцев, вы являетесь председателем судового комитета?

– Братва так решила, – смущённо улыбнулся матрос.

– А давайте, товарищи революционные моряки, поступим следующим образом. Сначала мы все вместе побеседуем, а потом я довезу ваших делегатов до Таврического дворца на машине. Подходит вам такой вариант, товарищ Звягинцев?

– Подходит, товарищ Ежов, – кивнул Звягинцев.

– Ну, тогда, товарищи, возвращайтесь на свои места и будем разговаривать? Сначала я вам расскажу про то, что творится за бортом «Авроры», а потом вы мне поведаете, что да как у вас на борту. Лады? А за бортом, дорогие товарищи, революция! И на этот раз Николашке на троне не усидеть. Этот вопрос, можно сказать, решённый! Тут важно другое: куда плыть теперь России, к какому берегу ей пристать?

Я осмотрел моряков, как бы приглашая их ответить на вопрос. Чей-то неуверенный голос произнёс:

– Так на то у нас Дума есть. Пусть она и решает.

На него зашикали, но я заступился за моряка.

– А что вы так всполошились? Дело товарищ говорит! Раз царских министров арестовали и у самого царя корону с башки, считай, сбили, то кому как не Думе назначить новую власть? То, что она пока колеблется – то не беда. Дума, как девка. Прежде чем согласиться, ей поломаться надо!

Эти слова моряки отметили дружным хохотом.

– Беда в другом, – продолжил я сочиняемую на ходу речь. – Депутатов представляющих интересы трудового народа, я уже не говорю о солдатах и матросах, в этой Думе крайне мало. Почитай и нет их там вовсе! А значит и назначенным ей министрам интересы народа блюсти будет не с руки. Наобещают, конечно, с три короба. Может и вольности какие дадут. Но только закончится всё новым ярмом для нашей с вами шеи.

Я замолчал, давая морякам время переварить услышанное. Первым опомнился Кошкин.

– Погоди, товарищ Ежов, а для чего мы тогда сегодня Совет выбирать будем?

– Молодец, Кошкин! – похвалил я матроса. – В самый корень узрел. Именно Совет должен стать той силой, которая передаст власть в руки народа! Но не сразу…

– Почему? Почему не сразу? – понеслось со всех сторон.

– А потому, товарищи, что те светлые головы, которые могли бы возглавить Совет, сейчас по тюрьмам сидят, да по заграницам маются. Никак им сюда сегодня не поспеть!

И снова в разговоре возникла пауза.

– Так может и не надо сегодня Совет выбирать? – предложил Звягинцев. – Вот съедутся товарищи, о которых вы говорили, тогда и быть выборам!

И тут мне впервые пришла в голову мысль: может прав матрос? Может, нет резона выбирать Совет, в который наверняка пролезут соглашатели всех мастей? Но чего попусту гонять мысль, если процесс уже запущен? И сказал я не совсем то, что думал:

– Хоть ты во многом и прав, товарищ Звягинцев, но Совет нужно выбирать как можно скорее! Пусть он будет пока не таким, как нам этого хочется. Но даже вокруг такого Совета можно сплотить рабочие, солдатские и матросские массы. Если даже власть пока окажется в руках чуждого народу правительства – оружие должно остаться в наших руках! Придёт время и это оружие поможет вернуть власть народу! А пока будем готовиться, склонять наших братьев на фронтах и флотах на нашу сторону, будем формировать Красную Гвардию!

– А что это, Красная Гвардия? – спросил кто-то.

– Это я вам, братишки, заясню, – поспешил вмешаться Кошкин. – Я когда в штабе был, видел броневики с намалёванными на них большими красными звёздами и солдат, у которых вместо кокард такие же звёзды только маленькие.

– Вот Кошкин заливает! – крикнул кто-то, и все засмеялись.

Обиженный недоверием товарищей Кошкин повернулся ко мне.

– Ну, скажи ты им, товарищ Ежов, что я правду говорю.

– Подтверждаю. Всё что сказал Кошкин – чистая правда. – Я достал из кармана звёздочку и протянул её комитетчикам. – Смотрите!

Звёздочка пошла по рукам. Потом Звягинцев уточнил:

– Это такой отличительный знак. Я правильно понимаю?

– Верно понимаешь, товарищ Звягинцев, – подтвердил я. – Красная звезда это отличительный знак Красной Гвардии.

Звягинцев протянул мне звёздочку, но Кошкин её перехватил.

– Погодь!

Он снял с головы бескозырку, заменил на ней кокарду звёздочкой и надел на голову. Морякам затея понравилась.

– А ещё звёздочки есть? – спросили у меня.

– С собой одна была. Но дело не в этом. Вы люди военные, понимать должны: прежде чем какой знак на форму цеплять, на это надо разрешение получить.

– Отцепляй, Кошкин, звёздочку! – распорядился Звягинцев.

Огорчённый Кошкин нехотя стянул с головы бескозырку, но тут я его попридержал.

– Погоди, Кошкин. Я хочу спросить у вас, товарищи, а почему бы «Авроре» не стать первым в Российском флоте красногвардейским кораблём?

Моряки переглянулись.

– А это возможно? – спросил Звягинцев.

– Почему нет? Если экипаж крейсера выскажется «за», закрепляйте решение постановлением судового комитета и отправляйте бумагу к нам в штаб. Думаю, вам не откажут. А ты, Кошкин, можешь звёздочку оставить, как образец.

– Сегодня же и решим! – заверил меня Звягинцев.

– Вот и ладно! Теперь, товарищи, хотелось бы услышать о вашем житье-бытье…

* * *

Да, накипело у ребят. Как они до сих пор некоторым офицерам спины не продырявили – диву даюсь. После того, как волна матросского гнева пошла на убыль, вновь беру слово:

– Даже не знаю, что и сказать. Вас послушать, так всех офицеров в расход пустить надо. А ведь без офицеров корабль – не корабль. Или вы думаете иначе?

– Да нет, всё правильно, куда без офицеров, – неохотно согласился со мной Звягинцев.

– Тогда давайте поступим так. Передо мной список офицеров крейсера. Я буду называть фамилии, а вы решайте: быть офицеру на борту или нет. Арестованных командира и старшего помощника обсуждать, я думаю, не будем? Или вы считаете иначе?

– Да какой иначе! – воскликнул Звягинцев. – После того, как они нам сегодня револьверами в рожи тыкали, братишки на них шибко злые. Тут им всё равно кранты.

* * *

Мои опасения оказались напрасными. Хотя комитетчики во время обсуждения основательно промыли косточки своим командирам, но помимо Никольского и Ограновича (старший офицер «Авроры») к списанию на берег «приговорили» всего двух офицеров. Теперь предстояло самое трудное: разговор с офицерами. Исполнение этой миссии я возложил целиком на себя. Комитетчиков перед тем, как им покинуть каюту, предупредил:

– С офицерами, которым вы сами доверили командование крейсером, надлежит обращаться согласно действующего устава.

После этих слов в командирской каюте заштормило. Я с невозмутимым лицом дождался, пока матросы немного успокоятся, потом вернул слово себе:

– Флот без дисциплины – рыбацкая артель, и даже хуже. Дисциплина в военном флоте была, есть и будет! А в революционном флоте тем более. С этого дня крейсер является общенародной собственностью. А за сохранность этой собственности и за боеготовность корабля отвечает теперь вся команда и в первую очередь судовой комитет! Я ведь вас спрашивал, можете служить Революции без офицеров? Вы ответили «нет». А раз «нет», то извольте исполнять приказы тех офицеров, которых вы сами над собой поставили. Но только по службе! Вне службы и у вас, и у них совершенно одинаковые права. А насчёт устава не беспокойтесь. В ближайшее время некоторые наиболее реакционные положения будут отменены. А пока терпите!

* * *

С офицерами я беседовал с каждым по отдельности. Душой не кривил. То, что с этого дня служить им будет значительно сложнее – не скрывал. И был очень рад тому, что когда за последним офицером закрылась дверь каюты, «Аврора» не осталась ни без командира, ни без командного состава, хотя и весьма поредевшего.

Оставив каюту, в которую вот-вот должен был вселиться её новый владелец, я пошёл искать комитетчиков. Зачитал им новую судовую роль и ещё раз напомнил: с офицерами должно обращаться как со старшими по званию и должности.

– Это мы уже уяснили, – хмуро сказал Звягинцев. – И до команды тоже довели.

– До всех дошло? – поинтересовался я.

– До большинства дошло, а тех, кто попробует бузить, будем приводить в чувство по нашим матросским рецептам! – твёрдо заявил Звягинцев.

Потом он протянул мне лист бумаги. Это было обращение моряков крейсера «Аврора», подписанное от имени команды судовым комитетом, к объединённому штабу с просьбой считать корабль боевой единицей Красной Гвардии. Я убрал бумагу в карман и улыбнулся комитетчикам.

– Мне пора. Арестованных заберу с собой. Ну и товарищей делегатов тоже прошу на борт моего сухопутного катера. С остальными будем прощаться!

Пожимая руку Звягинцеву, негромко напомнил:

– Офицерам, пожелавшим покинуть борт, препятствий не чинить и кортиков у них не отбирать. Насчёт сдачи огнестрельного оружия они предупреждены.

– Не сомневайся, товарищ Ежов, всё сделаем как надо!

 

Глава шестая

МИХАИЛ

Я, несмотря на то, что всё о ней понимал, всегда был рад видеть Нину. Но сегодня она меня откровенно достала. Примерно с час она таскалась за мной по коридорам Таврического дворца, вызывая всё большее раздражение. И вот когда я был уже готов сказать пару неласковых слов, она исчезла. Сказала: «Помчусь, всё расскажу Зиночке!» – чмокнула в щёку и испарилась, оставив после себя едва уловимый запах так нравившихся мне духов. Я смотрел на исчезающий шлейф её следа и испытывал огромное облегчение, которое, видимо, проступило на моём лице, потому что возникший подле меня Александрович задумчиво произнёс:

– Я полагал, что у вас всё намного серьёзнее.

– В постели – да, но не в этих же коридорах?!

Мой ответ был резок и, видимо, шокировал Александровича. Лицо его окаменело. Он явно не знал, что ответить. Проклиная свою несдержанность, я решил выбить клин клином и сообщил Александровичу о том, что объединённый штаб приступил к формированию Красной Гвардии во главе с ним самим. Это сработало. Наши с Ниной отношения сразу отошли на дальний план и Александрович устроил мне допрос уже по новой теме: кто, что и зачем? Потом поинтересовался моим мнением: успеет ли он смотаться до штаба, не пропустив нечего интересного здесь? Я его уверил, что парой часов он может располагать смело и Александрович отправился принимать командование. Вскоре в Таврическом объявился Ёрш и передал под мою опеку товарищей с «Авроры». Мы коротко обменялись информацией, и он попылил по следам Александровича.

ГЛЕБ

Ольга первой из нас адаптировалась в новом мире. В этом меня убедила фраза, сказанная ей на днях: «Всё немножко уляжется, и мы с тобой обвенчаемся». До этого момента мы говорили о вполне будничных вещах. Ольга находилась ко мне спиной и не изменила ни позы, ни интонации. До меня даже не сразу дошёл смысл сказанного. Но Ольга и не ждала ответа, потому что продолжила без паузы: «Нет, правда, скоро ведь большевики возьмут власть. Они её возьмут, ведь так?» – «Видимо, да», – ответил я, рассматривая завиток волос на её затылке. «Вот видишь, – вздохнула Ольга, поворачиваясь ко мне лицом. – Церковь придёт в упадок…» – «В этот раз совсем не обязательно» – несмело возразил я. «Неважно, – махнула рукой Ольга. – Ты ведь станешь коммунистом. – Она посмотрела мне в глаза. Я лишь пожал плечами. – Станешь, станешь, куда ж ты денешься. И дорога в церковь будет для тебя закрыта. В прежней жизни меня всё устраивало. Там гражданский брак не являлся чем-то постыдным. А здесь это неправильно. А я хочу, чтоб у нас с тобой всё было правильно. Или ты против?» – Ольга сделала шаг в мою сторону, я поднялся ей навстречу. «Нет, я не против» – Произнёс и заключил её в объятия.

Придя в этот мир, Ольга сильно изменилась. А может всегда была такой. Только я этого не замечал. Ей было глубоко наплевать на мировую революцию и всё, что с ней связано. Она хотела простого бабского счастья: жить, любить и быть любимой.

Поняв всё про неё, я, одновременно, понял всё про себя. Я всё ещё чувствовал себя как бы в командировке. Пусть бессрочной, но всё же командировке. Думаю, Ёрш и Макарыч ушли немногим дальше. Мы полагали: смысл этой командировки нам ясен. Он не в спасении монархии. В этом случае нас надо было переместить в самое начало века. Тогда ещё была возможность перевести самодержавие на конституционные рельсы. Он не в поддержке Временного правительства. Пётр Великий прорубил в Европу окно, но даже он никогда не пытался распахнуть перед ней двери. Россия никогда не станет полноценной европейской страной, как никогда не станет великой азиатской державой. Россия – это двусторонний многослойный фильтр между западной и восточной цивилизациями. Большевикам удалось в ТОМ мире использовать свойства этого фильтра гораздо лучше, чем кадетам или правым эсерам. Но, в конечном итоге, Россия растворила в себе все их грандиозные планы и устремления, оставив на поверхности лишь пену, которую без труда сдул лихой перестроечный ветер. Причина, как нам казалось, заключалась в отсутствии противовеса, который не позволил бы коммунистической партии подняться над народом и, топчась на его плечах, увлечённо заниматься самоуничтожением вместо созидания. Нужна была ещё одна сильная левая партия, способная успешно противостоять коммунистической экспансии. Таким образом, смысл нашего пребывания в этом мире мы видели в поддержке партии левых эсеров. Именно поэтому мы способствовали созданию объединённого штаба большевистских народных дружин и эсеровских боевых групп, имея в виду переход в будущем большинства боевиков под крыло левых эсеров. Успешная деятельность штаба в первые дни Февральской революции подтвердили правильность выбранной нами тактики.

27 февраля 1917 года штаб приступил к выполнению задачи, ради которой он, собственно, и был создан: мы начали формировать Красную Гвардию, полноценную вооружённую силу, обладающую всеми атрибутами военного формирования. Строго говоря, наши действия были чистейшей воды авантюрой, поскольку политическое руководство обеих партий мы в свои планы не посвятили. Но мы очень рассчитывали на то, что эта вольность сойдёт нам с рук. Кто же в создавшихся условиях откажется от поддержки реальной вооружённой силы? Первым под красное знамя встал Запасной бронедивизион. Следом был сформирован сводный батальон из лучших боевиков и дружинников. К середине дня ряды красногвардейцев пополнили батальоны, сформированные из мятежных солдат Волынского, Литовского и Преображенского полков. И тут в штаб буквально ворвался взъерошенный Пётр Коряков, которому в этой жизни не было суждено пасть на баррикаде, и от имени Петроградского комитета большевиков потребовал объяснений. Что я с превеликим удовольствием и сделал, объяснив товарищу уполномоченному, что действия штаба нисколько не противоречат условиям договорённости, но лишь являются обоснованной реакцией на изменившуюся в городе обстановку. За самим же товарищем Коряковым в создаваемой структуре зарезервирован пост заместителя командира Красной Гвардии. Выслушав мой доклад, Пётр Трофимович заметно подобрел и тут же связался с кем-то по телефону. Положив трубку, повернулся ко мне.

– Товарищ Шляпников со своей стороны идею одобрил, но окончательный ответ даст только после того, как переговорит с другими членами комитета.

– А наше одобрение, значит, уже не требуется?! – В комнату стремительно вошёл Александрович. – Потрудитесь объяснить, Глеб Васильевич, что за самодеятельность вы тут развели?

Я принял строевую стойку.

– Товарищ командир! Штаб Красной Гвардии…

– Стоп! – прервал доклад Александрович. – Не с того начинаете. О том, что вы без меня меня женили мне уже известно от товарища Жехорского. Начните-ка лучше с начала.

Было бы приказано. Я повторил Александровичу всё, что до этого сказал Корякову. Потом положил перед ним бумагу. Александрович взял лист, молча прочёл вводную часть, потом произнёс:

– Интересно. Александрович – командир, Коряков – заместитель командира, Абрамов – начальник штаба, Жехорский – его заместитель, Ежов – командир отряда особого назначения, ну, и так далее…

– Для того чтобы приказ вступил в силу, нужна ваша подпись, – сказал я.

Александрович усмехнулся, обмакнул перо в чернила и решительным росчерком пера перевёл нашу авантюру в разряд реалий.

– Надеюсь, товарищи большевики поддержат это решение? – Он посмотрел на Корякова.

– Нисколько в этом не сомневаюсь, – ответил тот.

– Ну, что ж. Тогда попросим начальника штаба ознакомить нас с ближайшими планами?

Я развернул на столе карту Петрограда.

* * *

Когда в штаб подъехал Ёрш, всё уже было готово к осуществлению главной придумки штаба на сегодняшний день. О ней я немногим ранее доложил Александровичу и Корякову. Идея командирам понравилась и они дали добро на её осуществление.

– Ты с «Авроры»? – спросил я Ерша. – Какой настрой у товарищей матросов?

– Там всё в порядке. Крейсер наш, экипаж просится в Красную Гвардию.

– Даже так?! – Я, честно говоря, не был уверен, что у Ерша это прокатит. – Так зачем дело стало? Прямо сейчас и телефонируй, что просьба экипажа крейсера штабом удовлетворена.

– Экий ты быстрый, – покачал головой Ёрш.

– А чего тянуть?

– А то, что все офицеры разбегутся, как только узнают «приятную» новость, – тебя не волнует?

Об этой стороне вопроса я как-то не успел подумать.

– Думаешь, разбегутся?

– Почти уверен. Их и так чуть больше половины осталось. Я ведь говорил с каждым, и что-то восторга на лицах не отметил ни у кого. А уж под красный флаг…

– Ладно! – Я решительно стукнул ладонью о столешницу. – Решим это позже. А сейчас – на крепость?

Занять Петропавловскую крепость – вот основная операция намеченная штабом Красной Гвардии на 27 февраля. Штурма не предполагалось. Договорённость с гарнизоном о том, что нас впустят через открытые ворота, была достигнута. Весь фокус состоял в том, чтобы занять крепость после начала выборов в Петросовет, но до их окончания.

– Самое время, – подтвердил Ёрш. – Я ведь заезжал в Таврический, подвозил делегатов с «Авроры». Там такое творится…

МИХАИЛ

В Таврическом дворце действительно творилось нечто невообразимое. И что самое смешное: всё было временное! Часть комнат временно были превращены в тюрьму. В одном крыле заседал Временный комитет Государственной думы, в другом Временный Исполком Петроградского Совета. Дума меня интересовала мало, а вот Петросовету требовалось уделить максимум внимания. В той жизни Выборы в Петроградский Совет с большим преимуществом выиграли меньшевики и правые эсеры. Сейчас мы были согласны минимум на паритет: большевики и левые эсеры против меньшевиков и правых эсеров. Для достижения этой цели из рядов подчинённых штабу отрядов были выделены агитаторы, которые разошлись по предприятиям и воинским частям с целью поспособствовать избранию «правильных» делегатов на выборы Петросовета. Ну и наш козырный туз – Красная Гвардия. Когда бывшая на связи Ольга передала мне последнюю телефонограмму из штаба: «Александрович и Коряков приняли командование», – я с нетерпением стал дожидаться их приезда. Их появление буквально пред началом заседания произвело нужный эффект. Оба явились упакованными в кожу, в портупеях и с красными звёздами на фуражках. Увидев меня, Александрович приказал:

– Переодевайся, – один из сопровождавших командиров бойцов протянул мне мешок, – и иди на улицу встречать батальон красноволынцев. Принимай их под свою руку и меняй дворцовый караул. Назначаю тебя временным комендантом Таврического дворца!

Чёрт! Это совсем не входило в мои планы, но ослушаться приказа я не мог. Переодевшись и выйдя на крыльцо, я увидел, что во двор уже въехало несколько грузовиков, из которых на землю стали спрыгивать солдаты с красными звёздами на папахах. Смена караула прошла без особых эксцессов, но отняла много времени. Когда я, наконец, смог зайти в зал, дебаты были в самом разгаре. Смена часовых не прошла незамеченной. Наши соперники на выборах занервничали, но благодаря искусству своих ораторов всё ещё владели большей частью аудитории. Это я понял, когда перехватил взгляд Александровича. В нём был вопрос, на который я только отрицательно помотал головой. Александрович досадливо поморщился. А я что мог сделать?

Подмога в лице Ольги подоспела вовремя. Выслушав её короткое сообщение, я решительно направился в сторону президиума. Заметивший мой манёвр Александрович остановил председателя собиравшегося объявить о начале голосования.

– Товарищи! – обратился он к залу. – У коменданта Таврического дворца есть для вас короткое сообщение.

Подойдя к столу, за которым сидели члены президиума, я повернулся лицом к аудитории.

– Только что получено сообщение о том, что отряды Красной Гвардии заняли Петропавловскую крепость! И ещё, – мне пришлось усилить голос, чтобы перекрыть поднявшийся шум. – В состав Красной Гвардии вошёл находящийся в Петрограде крейсер «Аврора»!

Теперь можно было и голосовать. Результат я счёл вполне удовлетворительным. Семь мест в Исполкоме у эсеров (из них три у левых), четыре у большевиков, три у меньшевиков и один у трудовиков. У этих отличился, понятно, сладкоустый Керенский.

* * *

Итоги голосования я обсуждал с членами Исполкома Петросовета Александровичем и Коряковым.

– Почему всё-таки председателем избрали Чхеидзе? – недоумевал я.

– Как фигуру компромиссную, – объяснил Александрович. Большевики не хотели Чернова, а эсеры Шляпникова. В итоге оба стали всего лишь заместителями.

– Понятно, – кивнул я и тихонько добавил: – С пивом потянет.

Но Александрович расслышал.

– Что? Причём тут пиво?

– Не обращай внимания. Это у меня присказка такая, – успокоил я товарища.

Александрович в сомнении покачал головой, но тему закрыл.

НИКОЛАЙ

Я вновь ехал на «Аврору». После того, как отряды Красной Гвардии заняли Петропавловскую крепость, мы с Васичем отправили-таки сообщение на крейсер о том, что он включён в состав Красной Гвардии. Этого требовала обстановка на выборах в Петросовет.

У трапа меня встретил Звягинцев. Тёмные круги под глазами председателя судового комитета сигнализировали о недосыпе, а озабоченный вид о непростой обстановке на борту. После обмена приветствиями я попросил Звягинцева доложить о ситуации на корабле на текущий момент.

– Сообщение о том, что крейсер теперь красногвардейский мы попридержали до утра, потому ночь прошла спокойно. А как после побудки довели приказ до команды, так тут, товарищ Ежов, и началось. Братишки, понятное дело, возрадовались – сами ведь того хотели. А вот офицеры почти что взбунтовались. Обвинили нового командира, чуть ли не в предательстве, и собрались покинуть борт.

– Что, все? – поинтересовался я.

Звягинцев отвёл глаза.

– Почти.

– Ну, а вы что?

– А что мы? Загнали их в кают-компанию и велели там сидеть до вашего прибытия. Там они сейчас и грызутся.

– Так вы им и командира на съедение отдали?

– Нет, он туда добровольно вошёл.

– Ладно, с ними разберёмся чуть позже. А теперь слушай приказ, товарищ Звягинцев! Ты назначен комиссаром красногвардейского крейсера «Аврора», поздравляю!

Я жал матросу руку и с улыбкой смотрел в его ошарашенное лицо. Наконец к Звягинцеву вернулся дар речи.

– Заясни, товарищ Ежов, что это за должность такая – комиссар? Она матросская или, может, офицерская?

– Комиссар, товарищ Звягинцев, это полномочный представитель Совета рабочих, солдатских и матросских депутатов. На корабле приравнивается к щтаб-офицеру только без чина.

– А разве так можно?

– Если Революция решила – значит можно! Так что с офицерами можешь отныне вести себя на равных. Но при этом не забывай главного: сила твоя в матросах. Понятно?

– Понятно, – не совсем уверенно произнёс Звягинцев. – А как теперь быть с судовым комитетом?

– Судовой комитет должен стать твоей опорой. Через него ты будешь поддерживать связь с матросами. Так что судовой комитет остаётся, но как совещательный орган при комиссаре. Нельзя командовать кораблём через вече. Принцип единоначалия – это основополагающий армейский принцип. Комиссар и командир – единое целое. Он отдаёт приказ, который ты до этого утвердил.

– А в бою?

– Там ещё проще. Будь рядом с командиром. И если в его действиях нет измены, пусть командует один!

Лицо Звягинцева посуровело.

– Я всё понял, товарищ Ежов!

– Надеюсь, что так. На-ка вот, примерь.

Я принял от одного из сопровождавших меня бойцов свёрток и протянул его Звягинцеву. В свёртке был офицерский китель без погон и с большими красными звёздами на рукавах вместо нашивок. Там же была офицерская фуражка. Звягинцев облачился в новое обмундирование и немного смущаясь, спросил:

– Ну, как?

– Альбатрос! – заверил его я. – Теперь пошли в кают-компанию!

* * *

За дверью кают-компании слышались громкие возбуждённые голоса.

– Отпирай! – скомандовал Звягинцев часовому.

Матрос, кося глазом на его прикид, отпер дверь. Когда мы вошли в помещение разговоры разом стихли. Похоже, мы поспели к середине последнего акта морской драмы. Общество в кают-компании было поделено на две группировки. Две неравные по численности кучки офицеров разместились по обе стороны длинного стола. Ближе к двери стоял назначенный накануне командир «Авроры» старший лейтенант Стриженов в окружении крайне незначительно числа сторонников. Щёки молодого человека пылали юношеским задором, глаза горели решимостью. При нашем появлении он скомандовал: – Господа офицеры! – принял строевую стойку. Его примеру последовали стоящие рядом с ним и некоторые офицеры по ту сторону стола. Остальные командой пренебрегли. Один из них даже не удосужился подняться с дивана. Так и остался сидеть развалясь, с расстёгнутым кителем. С него-то я и начал воспитательную работу. Глядя на разгильдяя в упор заговорил резким командным тоном:

– Товарищ капитан 2 ранга, извольте встать и привести в порядок мундир в присутствие старшего по должности и званию!

Видимо прочтя что-то в моих глазах, офицер поднялся с дивана и стал застёгивать китель. Толи для форсу, а скорее для того, чтобы сохранить лицо, он с насмешкой произнёс:

– Не могу отказать в просьбе ТОВАРИЩУ!

По кают-компании прокатился смешок, но я не стал обращать на это внимания.

– Привыкайте к слову «товарищ», – произнёс я, переводя взгляд с одного лица на другое. – Это хорошее тёплое слово, выражающее доверительное отношение друг к другу товарищей по оружию. С этого дня на крейсере, а через день-другой и на всём флоте, оно станет единственной добавкой к вашему чину, будет на то ваше желание или нет. Итак, товарищи офицеры, вы меня удивляете. Только вчера я говорил с каждым из вас и мы, кажется, пришли к соглашению. Что же происходит с вами сегодня?

Ответил мне всё тот же борзый кавторанг:

– Товарищ… старший меня по званию. Простите, но никаких знаков отличия я на вашем кожаном кителе не наблюдаю, потому верю вам просто на слово. Вчера речи не шло о включении крейсера в состав какой-то там Красной Гвардии…

– Если я правильно понял, – перехватил я слово, – то весь сыр-бор разгорелся именно по этому вопросу? В таком случае должен признать, что доля правды в вашем проступке присутствует. Потому спешу исправить допущенную оплошность. Красная Гвардия входит в состав российской армии и флота и является их передовой частью. Теперь о моём статусе. Я являюсь командиром отряда особого назначения. Моё звание соответствует чину полковника в прежнем табеле о рангах.

По кают-компании прошелестел ропот. Уверенности во взгляде кавторанга заметно поубавилось, но он всё ещё продолжал хорохориться.

– С ваших слов, товарищ полковник, выходит, что мы ещё должны Бога благодарить за оказанную честь?

– Не бога, а Совет рабочих, солдатских и матросских депутатов! – уточнил я.

Лицо кавторанга пошло пятнами. Он рванул ворот так, что от кителя отлетела верхняя пуговица.

– Нет, я больше не стану терпеть это издевательство! – почти переходя на визг, прокричал он. – Я ведь присягал Государю Императору!

– Молчать!! – взревел я, делая малозаметный знак рукой.

Из-за моей спины тут же выступили два «самопальщика» и навели стволы на офицеров.

– Прекратить истерику и стоять смирно!

Я ждал, пока все офицеры выполнят команду, и честное слово в душе я им сочувствовал. Потому и постарался подобрать слова, которые примирили бы их с действительностью.

– Стыдно. Офицеры флота российского, а ведёте себя как институтки. Объясняю. Никто силком вас в Красной Гвардии держать не будет. Не хотите служить – пишите рапо́рты и подавайте их по команде. Но борт вы покинете не раньше, чем на него ступит ваш сменщик.

– До конца срока службы, – буркнул неугомонный кавторанг.

– Много раньше, – поправил я его. – Это я вам обещаю твёрдо. В этом мы заинтересованы не меньше вашего – нам на «Авроре» нужны только преданные офицеры. Что касается присяги… Я вас от неё освободить не могу. Но это может сделать ваша совесть – совесть патриота и гражданина России. У кого совесть молчит – дождитесь, пока это сделает тот, кому вы присягнули. Уверяю, ждать придётся недолго. А до тех пор утешьтесь тем, что пока корабль стоит на ремонте вам вряд ли представится случай серьёзно нарушить вашу торжественную клятву. На этом дискуссию объявляю закрытой. Хочу лишь предупредить. Если кто самовольно покинет борт – будет объявлен дезертиром со всеми вытекающими последствиями! А теперь, товарищи офицеры, позвольте вам представить комиссара корабля товарища Звягинцева. Он является полномочным представителем Совета и приравнивается к штаб-офицерам.

– Дожили, – донеслось с той стороны стола.

– Товарищ капитан 2 ранга! Если я услышу с вашей стороны хоть ещё одно замечание, вы незамедлительно отправитесь на гарнизонную гауптвахту! – Потом я обратился к командиру корабля: – Виктор Михайлович, пройдёмте со мной.

* * *

Разговор в командирской каюте ни для одного из нас троих лёгким не был. Один не был в восторге от ущемления своих командирских прав, другой робел от обилия новых обязанностей. Я, как мог, тянул одного к другому. В конце концов, что-то у нас срослось.

– Товарищ Стриженов, объявляйте Большой сбор поротно, будем говорить с командой!

 

Глава седьмая

МИХАИЛ

Комендантом Таврического дворца я пробыл всего несколько часов. Александрович внял моим мольбам и прислал замену. Сдав дела, я тут же включился в работу Военного комитета при Петросовете, в состав которого был включён по инициативе его председателя. И стоит ли удивляться, что им оказался командир Красной Гвардии? Успел я вовремя. Соколов как раз представлял свою редакцию Приказа № 1. Получив слово, я положительно оценил заложенную в приказе идею, но жёстко раскритиковал отдельные его положения. Видимо мои аргументы показались товарищам достаточно убедительными, поскольку мне было предложено представить свою редакцию приказа. Я, разумеется, не стал извлекать из кармана заранее припасённый текст, а сполна использовал предоставленное мне комитетом время. Когда отпущенный на подготовку редакции срок истёк, я зачитал перед членами комитета следующий текст:

«Приказ № 1
Петроградский Совет Рабочих, Солдатских и Матросских Депутатов».

28 февраля 1917 года

По гарнизону Петроградского округа всем солдатам и матросам гвардии, армии, артиллерии и флота для немедленного и точного исполнения, а рабочим Петрограда для сведения.

Совет рабочих, солдатских и матросских депутатов постановил:

1) Во всём делопроизводстве изымается из обращения понятие «нижний чин» с заменой на «солдат» или «матрос».

2) Во всех ротах, батальонах, полках, парках, батареях, эскадронах и отдельных службах разного рода военных управлений и на судах военного флота немедленно выбрать комитеты из выборных представителей от солдат или матросов вышеуказанных воинских частей. Солдатские (матросские) комитеты являются совещательным органом при комиссаре подразделения. Комиссар является политическим командиром подразделения и назначается Советом рабочих, солдатских и (или) матросских депутатов. Комиссар приравнивается по службе к командиру подразделения без чина. Комиссар несёт всю полноту ответственности за подразделение наряду с командиром. Ни один приказ командира без утверждения его комиссаром не может быть принят к исполнению.

3) Во всех воинских частях, которые ещё не выбрали своих представителей в Совет рабочих, солдатских и матросских депутатов, избрать по одному представителю от рот, которым и явиться с письменными удостоверениями в здание Государственной думы к 10 часам утра 1 сего марта.

4) Во всех своих политических выступлениях воинская часть подчиняется Совету рабочих, солдатских и (или) матросских депутатов через им назначенного комиссара.

5) Приказы военной комиссии Государственной думы следует исполнять, за исключением тех случаев, когда они противоречат приказам и постановлениям Совета рабочих, солдатских и (или) матросских депутатов.

6) Вооружение воинской части, как стрелковое: винтовки, пулемёты, так и тяжёлое: артиллерия, бронированные автомобили и прочее должны находиться в распоряжении и под контролем ротных и батальонных комиссаров.

7) В строю и при отправлении служебных обязанностей солдаты и матросы должны соблюдать строжайшую воинскую дисциплину, но вне службы и строя в своей политической, общегражданской и частной жизни солдаты и матросы ни в чём не могут быть умалены в тех правах, коими пользуются все граждане. Исключением является отдание чести, как формы воинского приветствия.

8) Равным образом отменяется титулование офицеров: ваше превосходительство, благородие и т. п., и заменяется обращением: товарищ генерал, товарищ полковник и т. д. так как все военнослужащие являются товарищами в своей боевой работе.

Грубое обращение с военнослужащими всяких воинских званий и должностей, в частности, обращение к ним на "ты" воспрещается, и о всяком нарушении сего, равно как и обо всех недоразумениях между военнослужащими, последние обязаны доводить до сведения ротных комиссаров.

Настоящий приказ прочесть во всех ротах, батальонах, полках, экипажах, батареях и прочих строевых и нестроевых командах.

* * *

Слушали внимательно. Спорили долго. Некоторые товарищи усмотрели в приказе намёк на продолжение войны. «Какая война? – удивлялся я. – Мир и только мир! Но вот ведь какая беда. Мир в создавшихся условиях – справедливый для российского народа мир – можно заключить только с позиции силы». – «И в чём вы видите эту силу? – кричали мне. – В царской армии?» – «А у вас есть другая?» – удивлялся я. «И это говорит один из командиров Красной Гвардии!» – пеняли мне. «Любые рассуждения о том, что всю армию, весь флот можно в короткие сроки превратить в Красную Гвардию – такие рассуждения вредны и крайне опасны для дела Революции! – сердился я. – Более верным представляется поэтапное превращение царской армии в армию нового типа. Сначала мы устанавливаем над армией политический контроль. Затем заключаем на приемлемых условиях мир. Демобилизуем большую часть армии, а остаток превращаем в мощную военную силу, способную защитить завоевания Революции! Именно этот путь и прослеживается в предложенной мной редакции».

Те, кто в итоге всё-таки проголосовали против, к счастью, оказались в меньшинстве. Меня неожиданно поддержал Соколов. Может потому, что в моей редакции осталось много его текста. Так или иначе, но, сначала Военный комитет, а затем и Исполком Петроградского Совета Приказ № 1 в предложенной мной редакции утвердили.

ГЛЕБ

Трубку взял Ёрш. Выслушал короткое сообщение, завершил разговор репликой «Здорово!», положил трубку и повернул ко мне сияющее как медный пятак лицо.

– Звонил Шеф. Только что Петросовет издал Приказ № 1 в нашей редакции!

Это действительно было здорово. Появился реальный шанс, что развала армии, который имел место в ТОМ времени, ЗДЕСЬ не случится.

Я обнимал восторженного Ерша, дружески похлопывая по его спине, и думал о том какие мы всё-таки молодцы! Вся наша дружная четвёрка. Красная Гвардия создана. Мы трое: я, Макарыч и Ёрш – в Петросовете. Притом Макарычу вполне реально Исполком светит. А Оленька, ангел-наш-хранитель в Ведьмином обличие? Мы ведь и её хотели в Петросовет провести. Только фыркнула: «Какие глупости!», – и умчалась будущий спецназ тренировать, группу за группой. Загоняет одних до усмерти, чуток передохнёт и за других принимается. Вот такая у меня, товарищи, жена!

– Когда Макарыч отпечатанный приказ обещал прислать? – спросил я у Ерша.

– Ближе к вечеру должны подвезти.

– Твой отряд готов?

– Так точно, товарищ начштаба! Матросы с «Авроры» во главе с Кошкиным прибыли, мои люди тоже на «товсь».

– Что у тебя на круг выходит?

– Сводная рота красногвардейцев: мои ребята плюс матросы – и два броневика.

– Броневики это хорошо, я бы даже сказал замечательно!

– Ты что, думаешь, будет драчка? – удивился Ёрш.

– Нет, не думаю. Но силу продемонстрировать придётся.

– А я так считаю, что большой бузы нынче не будет, – заявил Ёрш. – ТА ведь от Приказа № 1 вышла. А раз приказ другой, то…

– То не стоит повторять чужие глупости, – осадил я Ерша. – Бузят ведь не по приказу – по приказу это не буза, а мятеж. Бузят когда шибко охота. А братишкам в Кронштадте и Гельсингфорсе ох как охота!

– Кстати, о Гельсингфорсе. Там-то как разруливать будем?

– А туда с утра Бокий с отрядом выдвинулся.

– Без Приказа № 1 на руках?

Я пожал плечами.

– Отправим следом и продублируем по телеграфу. Ты о других не беспокойся, есть о них кому беспокоиться, ты о своём задании думай. Ты вот мне скажи, ты так и собираешься в Кронштадт заявиться?

– Ёрш осмотрел свой кожаный прикид, который, надо признать, очень ему шёл.

– А что?

– А то, что перед моряками лучше предстать в знакомой им форме. Надень комиссарский китель и морскую фуражку. И ребят своих тоже в матросское переодень.

– Экипажи броневиков тоже прикажешь в матросов обрядить? – проворчал недовольный Ёрш.

– Ну, зачем? – хладнокровно парировал я. – Не надо доводить разумное до состояния глупости. Короче, приводи свой отряд в надлежащий вид, и, как только подвезут распечатанный приказ, без промедления выдвигайтесь в сторону Кронштадта.

НИКОЛАЙ

Мы спешили в Кронштадт. Вроде бы всё шло как надо. Приказ № 1 издан на день раньше, чем то случилось в нашем времени. Из него изъяты положения пагубные для армии и флота. Приказ уже передан по средствам связи на все корабли и береговые объекты Балтийского флота. Передан с припиской: «Избранным матросским и солдатским комитетам немедленно взять под контроль вооружение и имущество флота. Офицерам, согласным с Приказом № 1 и пользующимся доверием матросов и солдат, препятствий по службе не чинить. Прочих офицеров разоружить и изолировать. Но суда, а тем более расправы над ними под страхом самого сурового наказания не чинить вплоть до прибытия полномочных представителей Совета рабочих, солдатских и матросских депутатов». Мы сделали всё что могли, но на душе всё одно было неспокойно. Сидевший рядом Кошкин, покосившись на меня, спросил:

– Чего такой смурной, товарищ Ежов?

– Да вот думаю, товарищ Кошкин, как бы нам не опоздать. Как бы в Кронштадте вопреки приказу не начали убивать офицеров.

– Это ты зря, товарищ Ежов, – обиделся на мои слова Кошкин. За берег не поручусь, а на кораблях приказ выполнят. Разве что кому из господ офицеров морду начистят, да и то если сам рыпнется.

– А я за берег больше всего и волнуюсь. Там я слышал много неприкаянных матросов ошивается, тех, кого в команды брать не хотят.

– Это так, – неохотно согласился Кошкин и тоже нахмурился.

* * *

В Кронштадт въехали уже в полной темноте. Путь нашей колонны лежал на Якорную площадь. Там нас должны были ожидать отряды матросов из состава экипажа тех кораблей, с которыми удалось договориться по связи с «Авроры». За очередным поворотом в свете фар предстала картина разом подтвердившая мои самые худшие опасения. Несколько человек в матросских бушлатах избивали лежащего на земле человека. Чуть поодаль валялся небольшой чемодан и рядом офицерская фуражка. Я крикнул шофёру: – Стой! – выскочил из кабины и, доставая на ходу револьвер, кинулся к месту драки. Кошкин не отставал. Несколько выстрелов в воздух заставили мерзавцев оставить неподвижное тело. Злые, небритые лица, от которых несло перегаром. Их взгляды были недобрыми. Руки их потянулись к оружию. Но тут подоспели мои бойцы. Да, кое-чему Ведьма успела их обучить! Вот уже шестеро громил со связанными за спиной руками подпирают стену ближайшего дома, а раненому офицеру, приподняв его за плечи, бинтуют разбитую голову. Раз бинтуют – значит жив! Я подошёл и присел возле раненого на корточки. Господи! Совсем мальчишка. На вырванном с мясом, болтающемся на одной нитке пагоне две маленькие звёздочки. По разбитому лицу катятся, смешиваясь с кровью, слёзы. И плачет он не от боли – от обиды. Я нагнулся ещё ниже.

– Мичман, вы меня слышите? Если можете говорить, назовите себя.

Глаза раненого повернулись в мою сторону. Когда в поле зрения попала звёздочка на моей фуражке, в них промелькнуло удивление.

– Мичман… – с трудом разлепляя запёкшиеся в крови губы, произнёс раненый. – Мичман Берсенев… Вадим… Эсминец «Гром».

Я хотел спросить у мичмана как он здесь оказался, но раненый потерял сознание.

– Грузите его в машину, только осторожно, – приказал я, выпрямляясь в рост. – Этих тоже и можно без церемоний, – добавил я, имея в виду задержанных.

* * *

На Якорной площади жгли костры. Составив винтовки в пирамиды, возле них грелись моряки. Наш приезд был воспринят ими с интересом. Особенно понравились матросам броневики с красными звёздами на бортах. Очень быстро мы оказались в плотном окружении чёрных бушлатов. Мне стало тоскливо. Как мало требуется для того, чтобы боевые единицы сбились в неуправляемое стадо. Хотя, такое ли оно неуправляемое? Сейчас проверим!

– Строй людей, – негромко приказал я Кошкину.

– Становись! – зычным голосом крикнул матрос.

Прибывшая рота резво выстроилась в две шеренги. Аборигены встретили это действо шутками и подначками – сами выполнять команду, похоже, не собирались. Повторять приказ было бессмысленно, и я решил зайти с другой стороны. Встав на подножку грузовика, я громко крикнул:

– Есть кто с «Грома»?

К грузовику протиснулись несколько моряков.

– Ну, мы с «Грома», чего хотел? – спросил один из них.

– Загляните в кузов и скажите, вам знаком лежащий там человек?

Похоже, они собрались лезть в кузов всем гуртом, пришлось урезонить:

– Да куда вы все-то? Делегируйте кого-нибудь одного.

В кузов забрался один из матросов. Ему передали фонарь. Вскоре раздался голос:

– Батюшки! Вадим Николаевич! Да кто ж вас так?

– Что там, Кожемякин? – заволновались матросы.

Взволнованный Кожемякин высунулся из-под навеса.

– Братцы! Тут мичман наш, Берсенев, весь израненный!

– Берсенев? – Как Берсенев, он же в отпуске? – Кто его так?!

Последний вопрос был адресован мне, но я уже лез на броневик. Простите, Владимир Ильич, что срываю вам премьеру, но таковы обстоятельства! Укрепившись на броне, я протянул руку Кожемякину.

– Становись рядом!

Матрос заколебался, но десятки рук уже подсаживали его на броневик.

– Товарищи матросы, прошу тишины! – крикнул я в освещаемое светом костров пространство.

Когда шум заметно стих, продолжил, обращаясь к Кожемякину:

– Расскажите товарищам, что вы видели.

– Там, – показав рукой на кузов, крикнул Кожемякин, – мичман наш, Берсенев, с «Грома».

– Знаем Берсенева, нормальный офицер, – послышались голоса. – Что с ним?

– Лежит, братишки, весь избитый, но, покуда, живой.

Я тут же перехватил слово.

– Товарищи! Берсенева мы отбили по дороге сюда у шестерых пьяных матросов, которые его избивали.

– Где они?! Давай сюда этих упырей! Порвём!!

– Они тут, в кузове, лежат связанные.

Толпа грозно загудела и стала надвигаться. Я подал сигнал и кронштадтское небо распороли очереди из «самопалов». Толпа отхлынула. Воспользовавшись этим, рота ощетинилась штыками (моряки с «Авроры» были вооружены винтовками), перекрывая доступ к грузовику с арестованными.

– Товарищи!! – закричал я страшным голосом, стараясь перекричать возмущённый гул.

Кожемякин испуганно на меня покосился и полез с броневика. И хрен с ним, не до него!

– Товарищи! – повторил я. – Те, кто избил офицера, одеты в такую же форму, как и вы. Неужто вы поднимете руку на своих товарищей?

– Ты это брось! – раздалось снизу. – Упыри они, а не товарищи. Ты их с нами не равняй!

– Так я бы с радостью. Но только вот отличия не вижу. Они Берсенева толпой били, и вы толпой стоите. Как же мне вас различать? В каре становись!! – резко изменил я тон и тему разговора.

Сначала ничего не происходило. Но вот сквозь ворчание толпы стали пробиваться команды:

– Становись! – Становись! – Становись!..

Вскоре вокруг конвоя образовалось хоть и не совсем стройное, но каре.

– Вот теперь я вижу, что имею дело не со сбродом, а с революционными военными моряками! Давай, Кошкин, открывай митинг!

Кошкин тут же оправдал свою фамилию, мгновенно взлетев на броневик.

– Братишки! – прокричал он. – Я, Кошкин, матрос с «Авроры». Многие тут меня знают.

– Знаем! – Знаем! – откликнулась толпа. – Привет, Кошкин! – Здорово, братишка! – Ты чего офицерскую фуражку надел? – Что там у тебя вместо кокарды приляпано?

– Наперво хочу передать пламенный привет революционным матросам Кронштадта от революционных матросов Петрограда! – Переждав шум, вызванный его словами, Кошкин продолжил: – Вот вы, братишки, спрашиваете, что на моей голове делает офицерская фуражка с красной звездой вместо кокарды? Отвечаю. Всё это от того, братишки, что есть я теперь не просто матрос, а депутат Петроградского Совета рабочих, солдатских и матросских депутатов и командир отряда морского десанта с красногвардейского крейсера «Аврора»!

От такой речи строй снова почти сломался. Со всех сторон летели вопросы о Красной Гвардии, о Петросовете, об обстановке в Петрограде и десятки других, не менее важных для моряков вопросов. Кошкин старался перекричать толпу:

– Передаю слово представителю Петроградского Совета, командиру отряда особого назначения Красной Гвардии, товарищу Ежову!

* * *

Зябкий рассвет приглушил свет костров на Якорной площади. Совсем недавно закончился многочасовой митинг. Берсенева давно отправили в госпиталь. Избивших его хулиганов на гарнизонную гауптвахту. Большая часть роты во главе с Кошкиным патрулировала городские улицы. Сам я беседовал с командирами матросских отрядов.

– … Ваша основная задача, товарищи, поддерживать в Кронштадте революционный порядок. По улицам пустим усиленные патрули. Оружие, не подотчётное солдатским и матросским комитетам, следует изымать, дебоширов и погромщиков арестовывать. На огонь отвечать огнём! И помните. Всё, что есть вокруг вас: дома, оружие, корабли, форты – всё это отныне принадлежит народу. А своё добро следует беречь.

– А господа офицеры теперь тоже народное добро? – под дружный гогот товарищей спросил какой-то шутник.

Я улыбнулся.

– А почему нет? Они жили на народные деньги, выучились на офицеров. Знают морское дело и военную науку. Грешно таким добром разбрасываться!

– Дерьмо они, а не добро! – буркнул кто-то.

– Что, вот так все и дерьмо? – удивился я.

– По мне, так все, – продолжил тот же голос, но тут с ним не согласились.

– Это ты, Шадрин, брось! – сказал седоусый кондуктор. – Дерьмо среди офицеров попадается, но те так уж и часто. Большинство хотя нашего брата особо и не жалуют, но и худа не делают. А есть среди них и хорошие люди, как мичман Берсенев.

– Оказывается всё не так уж и плохо? – спросил я у ворчуна. – Такие, как Берсенев, я думаю, по доброй воле примут Революцию. Остальных будем убеждать, если потребуется – перевоспитывать, ну а с дерьмом будем разбираться по всей строгости революционного закона. Но закона – не самосуда! Вам понятно, товарищ?

– Это-то понятно. Тут дело в другом. Ты почто тут раскомандовался? Ты питерский? Ну и командуй у себя в Питере! У нас в Кронштадте и свои командиры найдутся!

На него зашикали, но я попросил тишины.

– Не сомневаюсь, что найдутся. А пока не нашлись, пока вы свой Совет не избрали, я побуду у вас заместо коменданта.

– Это заместо Вирена, что ли? – спросил чей-то голос. – Тот ещё змей!

Гулко прозвучала пулемётная очередь.

– Откуда стреляют? – спросил я.

– Похоже, от дома Вирена и стреляют. Не к добру мы его помянули, – вздохнул усатый кондуктор.

К дому военного губернатора Кронштадта я отправил группу «самопальщиков» и броневик. Значит, очередь выпустил он.

– Грузи свой отряд в машину, и поехали! – скомандовал я кондуктору.

* * *

У дома губернатора шёл настоящий бой. Большая группа разношёрстно одетых людей, – матросами их назвать язык не поворачивается – используя естественные укрытия, вела прицельную стрельбу по окнам дома и по моим людям. Те от ответного огня воздерживались. Лишь броневик огрызался короткими очередями, когда нападающие делали попытку приблизиться к дому. Моряки выпрыгнули из грузовика, развернулись в цепь и атаковали нападавших с тыла. В отличие от моих людей они шибко не церемонились. Видно поганая сущность нападавших им была хорошо известна. Скоро всё было кончено. Тех из нападавших, кто не разбежался и не был убит, арестовали.

– Что будем делать с Виреном? – спросил кондуктор.

– Если жив, – ответил я, глядя на скалившиеся осколками стекла окна, – арестуем и отправим в Питер. Пусть посидит в Петропавловской крепости.

– Братишки будут недовольны, – насупился кондуктор.

– А здесь вы старичка грохнете без суда и следствия, – усмехнулся я. – И будет за то суд уже над вами. Оно вам надо?

 

Глава восьмая

ГЛЕБ

– Ну как же вы не уберегли Непенина, почему допустили убийство командующего флотом?

Я смотрел на Бокия и, как не старался, не мог отыскать на лице командира Второго отряда особого назначения Красной Гвардии следов больших душевных мук. Мой вопрос вызвал у него всего лишь лёгкую досаду.

– Не поверишь, сам до сих пор понять не могу! Всё ведь вроде уже устаканилось. Гельсингфорский Совет матросских и солдатских депутатов пригласил адмирала на митинг. Заметь, не потребовал явиться, а пригласил. Мне точно было известно, что на митинге предполагается утвердить Непенина в должности командующего. Адмирал шёл в окружении моих ребят. Матросы приветствовали его, понимаешь – приветствовали! И эти гады, когда мы рядом проходили, слова дурного не произнесли в адрес командующего. Потом один из них выстрелил адмиралу в спину.

– А твои бойцы куда смотрели?

– По сторонам. А на затылке у них глаз, извини, нет.

– А заслонить адмирала собой, коли лень башкой вертеть во все стороны, они не догадались, охранники хреновы?

– Да они, вроде, и заслоняли, но пуля зазор нашла. Много ли ей места надо?

Я только махнул рукой, мол, чего с вас неучей взять? Бокий вздохнул.

– Да, охранники из нас не получились. Признаю. Виноват.

– Ладно. Рассказывай, что дальше было.

– Дальше, скрутили мы убийцу, и дружков его, что заступаться полезли, тоже арестовали. Как на митинге объявили, что адмирал застрелен в спину, так матросы тут же потребовали выдать им убийцу. Ну, мы, понятное дело, самосуда не допустили. Из членов Совета по-быстрому создали трибунал. Тот прямо на митинге вынес смертный приговор, и шлёпнули, значит, гада у ближайшей стены. Вот и всё.

– Молодцы! – развёл я руками. – Какие же вы молоды. Устроили заседание трибунала прямо на митинге. Ты когда-нибудь про суд Линча слышал?

– Читал, – буркнул под нос Бокий.

– Ничего общего между вашим трибуналом и судом Линча не обнаруживаешь? Одни, понимаешь, прокуроры и никакой защиты!

– Зато потом уже ни одного офицера в Гельсингфорсе не убили, – заявил Бокий.

Ну, да. Суд народный – суд правый. Примерно в таком ключе и станут в последствие действовать «выездные тройки», если мы, конечно, допустим их появление в этом мире.

– Сколько всего офицеров было убито в эти дни в Гельсингфорсе? – спросил я Бокия.

– Шесть человек, – неохотно ответил он.

– Шесть в Гельсингфорсе, четыре в Кронштадте, два в других местах, – сделал я нехитрый подсчёт. – Плохо, конечно, но резнёй это всё-таки назвать нельзя, как ты думаешь?.. – повернулся я к командиру Первого отряда особого назначения.

Ёрш смотрел на свои руки и улыбался.

– … А поводом для веселья тем более! – возмущённым тоном закончил я.

НИКОЛАЙ

Глеб, разумеется, был неправ. Улыбался я совершенно по другому поводу, слабо вникая в разговор товарищей. Романтика революционной борьбы, кровь правая и неправая, даже убийство командующего флотом – всё ушло на второй план, поблёкло в лучезарном сиянии Наташиных глаз…

Мы познакомились в военно-морском госпитале Кронштадта, куда я зашёл проведать мичмана Берсенева. Организм у парня оказался крепким, раны, к счастью, не тяжёлыми, моряк быстро шёл на поправку. Первый раз я навестил мичмана ещё 1 марта. Врачи уже не опасались за его жизнь, но были обеспокоены угнетённым его состоянием. Мы проговорили тогда целый час – больше не позволял мой плотный график. Вернее, говорил я, а он больше слушал. На другой день я застал его ковыляющим по коридору. Он явно обрадовался моему приходу, да и выглядел во всех смыслах получше. Рассказал, что его навестили моряки с «Грома». Пожелали скорейшего выздоровления и возвращения на корабль. Что-то меня в его словах насторожило, и я спросил моряка прямо: «Не хочешь возвращаться на «Гром»? Берсенев не ответил и отвёл подозрительно блеснувшие глаза.

В следующий раз я вырвался в госпиталь через день после последнего посещения, и застал Берсенева в обществе очаровательно создания. Она смотрела на меня полными ожидания глазами и, одновременно, держала мичмана за руку. Уж не знаю почему, но мне это не понравилось.

– Знакомься, Наташа! – воскликнул, увидев меня, Берсенев. – Это тот самый товарищ Ежов, который спас мне жизнь.

Девушка вскочила, обняла меня за шею и крепко поцеловала в губы. Сделала она это неумело, тут же смутилась своего порыва, отпрянула, пряча глаза и бормоча благодарности за спасение жизни брата. Брата! – вот что извлёк я из её бессвязного лепета. Остальные слова значения уже не имели.

– А у меня для вас, Вадим, хорошие новости, – с улыбкой произнёс я, адресуя слова Берсеневу, а улыбку его сестре. – Завтра я возвращаюсь в Петроград и забираю вас с собой. Врачи не возражают, чтобы вы долечились там. С вашей службой я тоже всё уладил. Вот приказ Кронштадтского Совета рабочих, матросских и солдатских депутатов: откомандировать мичмана Берсенева в распоряжение штаба Красной Гвардии города Петрограда.

Вадим прочёл бумагу. Я был рад видеть улыбку на его лице. А что же Наташа? Она, наконец, подняла на меня глаза. В них плескалась благодарность и… – я так хотел, чтобы мне это не почудилось, – в них плескалась любовь…

– Эй, Николай, ты где? – вернул меня к действительности, бесцеремонно ворвавшись в мои грёзы, голос Васича.

Я поднял на него глаза.

– Ну, наконец-то ты снова с нами, – с сарказмом произнёс начштаба. – Поведай теперь о своих «подвигах», чтобы товарищ Бокий не чувствовал себя единожды виноватым.

Я посмотрел на Глеба Бокия и что-то не заметил на его лице чувства вины. Зато на нём отчётливо проступало желание послушать о чужих недочётах. Не смею, товарищ, вам в этом отказать!

– В Кронштадт мы прибыли вовремя, – я решил опустить лишние подробности, – быстро взяли город под контроль, но полностью избежать жертв нам не удалось. Два морских офицера погибли, пытаясь организовать сопротивление силами чинов полиции, жандармерии и воспитанников Морского Инженерного училища. Один был убит бандитами на собственной квартире. Ещё один – командир 1 Балтийского флотского экипажа Стронский – был растерзан ещё до прибытия к месту событий красногвардейцев Кошкина. Живым его у толпы отбить не удалось. Зато были спасены жизни других офицеров, ожидавших там же своей участи.

– Убийц арестовали? – спросил Васич. Он уже знал, как было дело, но старался для Бокия.

– Не сразу. Толпа бы не отдала их без боя. Но Кошкин запомнил тех, кто находился возле тела Стронского. Мы их потом арестовали потихой.

– И вскоре выпустили.

– Не мы, – отклонил я реплику начштаба. – Их освободили по распоряжению Кронштадтского Совета.

– Как так получилось? – удивился Бокий.

– Автоматически. Как исполнивших приговор. Стронский посмертно был приговорён к смертной казни.

– Вы слышали, товарищ Бокий? – язвительно воскликнул Васич. – Какова формулировочка: казнить посмертно! Это ж надо было такое удумать!

– Не я же её придумал? – Я хоть и понимал шаткость своих позиций, но пытался огрызаться. – Такой приговор вынес революционный трибунал, назначенный Кронштадтским Советом.

– А ты, юрист и комендант крепости, не смог их вразумить!

– Я пытался, но таких разве вразумишь? Они и Вирену вынесли смертный приговор, заочно.

– Вот тут ты молодец, – расщедрился на похвалу Васич, – успел отправить старика к нам на посиделки. Теперь Петроградский Совет ведёт переговоры с кронштадтцами об отмене этого приговора.

– Эти два приговора я оспорить не сумел, – под тяжестью неопровержимых доказательств вынужден был признать я. – Но зато сумел предотвратить вынесение подробных вердиктов в адрес других офицеров.

– И каким оригинальным способом! – добавил начштаба. – Продолжай, пожалуйста. А вы, товарищ Бокий, слушайте и учитесь!

Стараясь не обращать внимания на вернувшийся в голос Васича сарказм, я продолжил:

– В тот день по распоряжению Совета был устроен суд над арестованными офицерами. Хотя, правильнее было бы называть их задержанными. Это были те офицеры, кому матросы отказали в доверии. Их судьбу решал революционный трибунал. Как я понял, приговоры был уже вынесены заранее, путём закулисных договорённостей, а трибунал их только озвучивал. Потому и начали с дел простых. Для большинства офицеров ограничились порицанием и вернули их на корабли. Части офицеров было предложено незамедлительно убираться «к чёртовой бабушке». Это не мои слова – это цитата из приговора. Потом пришёл черёд серьёзных разборок. Около двадцати офицеров разных должностей и званий трибунал явно готовился пустить в расход. Пришлось применить хитрый ход.

– Ты слышал? – фыркнул Васич. – Ход он применил! Чем рыть ходы, надо было прямо сказать: хотите посадить их по замок? – сажайте, но про смертные приговоры забудьте! Ты же был комендант. У тебя под рукой не менее полка было!

И даже поболе. Но положиться я мог только на роту красногвардейцев и два броневика. Остальные мои подчинённые могли мне в этом случае и не подчиниться. Вот такая выходила грустная тавтология. И Васич об этом прекрасно осведомлён, но предпочитает этого не показывать. Ладно. Я коротко вздохнул и продолжил.

– Короче, обратился я к трибуналу с речью. «Ответьте мне на такой вопрос – спросил я у судей. – Если вы о кнехт ногу зашибёте – вы его спилите и выкинете за борт? Нет. Вы оставите его на месте, потому как кнехт вещь на корабле полезная. А разве от офицера на корабле пользы нет?» – «Ты это брось! – ответило мне сразу несколько голосов. – Кнехт к тебе по разным мелочам цепляться не будет, и в морду кулаком тыкать не станет!» – «Согласен, – продолжил я гнуть своё. – Но зато человека перевоспитать можно». – «Этих не перевоспитаешь, – ответили мне. – Разве что их в матросскую шкуру зашить». – «А что? Хорошая идея, – потянул я за ниточку, которую матросы, сами того не ведая, дали мне в руки. – Пусть господа офицеры на себе испытают, каково это быть матросом на российском военном флоте! По командам я их распределять не предлагаю. Там вы их враз удавите. – Ответом мне был дружный гогот. – А вот собрать их всех на одном корабле, где они будут и за офицеров, и за матросов, – это, как мне кажется, идея стоящая. Глядишь, через месяц-другой что-то до них и дойдёт».

Поначалу моя задумка поддержки у членов трибунала не нашла. Но потом товарищи идею расчухали, и она показалась им весьма забавной. Долго подбирали корабль и остановили свой выбор на тральщике «Китобой». Постановили так: использовать тральщик в качестве плавучего штрафбата. Офицеры – за команду, матросы – за надзирателей. Довели решение трибунала до сведения офицеров. Те аж позеленели от обиды и злости и никак своего согласия давать не желали. Судьи хотели, уж было, приговор пересмотреть, но я попросил дать мне возможность пообщаться с офицерами тет-а-тет. Сказал я им примерно следующее: «В своих бедах виноваты в первую очередь вы сами. Не надо было зарабатывать у матросов столь ничтожный авторитет. Теперь у вас два пути: или становиться к стенке, или служить на штрафном корабле. Первый вариант я вам выбирать не советую – умрёте позорной смертью. За государя после его отречения вам принять погибель не удастся, и расстрел собственными матросами вряд ли сохранит вашу офицерскую честь. Служба же на тральщике даст вам возможность через некоторое время вернуться в офицерский строй. Решайте.

– И что они решили? – поинтересовался Бокий.

– К стенке никто не встал, – усмехнулся я.

МИХАИЛ

Отречение Николая II прошло по тому же сценарию, что и в оставленном нами мире. Это потому, что наша четвёрка на могилёвские события никакого влияния не оказала – если не считать робких попыток Львова. Другое дело Петроград. Тут мы успели развернуться, и тут уже были видны существенные различия. Создание объединённого штаба народных дружин и боевых групп, а позже и Красной Гвардии, позволило взять столицу России под неоспоримый военный контроль. Буквально за три дня силы Красной Гвардии увеличились до трёх полков, а вместе с поддерживающими Совет солдатами их было целых семь. Под нашим контролем были Петропавловская крепость, Арсенал и Таврический дворец. Красные флаги реяли над казармами Волынского, Павловского и Преображенского полков. Наши блокпосты были у всех мостов через Неву и на всех вокзалах. Нашими были почта, телеграф и телефон. На Красногвардейском крейсере «Аврора» спешно заканчивали ремонт, чтобы сразу после ледохода корабль мог войти в Неву. Все заводы и мастерские Петрограда были взяты под охрану отрядами рабочей милиции, штаб которой тесно взаимодействовал со штабом Красной Гвардии. А потом наши силы возросли на величину сводного матросского полка, который был сформирован Кронштадтским Советом по просьбе их Петроградских коллег. Полк привёл в Питер Николай Ежов миссия которого в городе-крепости подошла к концу. Моряки заняли Адмиралтейство и взяли под охрану Главный морской штаб.

Достаточно устойчивым было положение левых сил и в Петросовете. После довыборов мы добились квалифицированного большинства в самом Совете, а после создания Временного правительства и в Исполкоме. На этот раз Петросовет не поддержал Временный комитет Государственной думы в его стремлении создать Временное правительство, а занял по этому вопросу выжидательную позицию. Это дало повод потребовать от Керенского после его вхождения в кабинет Львова (дальнего родственника нашего полковника) покинуть Исполком. На его место избрали меня. Таким образом, у левых в Исполкоме стало восемь мест из пятнадцати (по четыре у левых эсеров и большевиков). Становилось очевидно, что в создавшихся условиях ждать октября чтобы передать государственную власть в руки Советов не имело смысла. Остро встал вопрос о прибытии в Петроград Ленина. Тогда-то мы и вспомнили о словах Львова насчёт полёта и пилота. Бывший полковник был срочно отозван с дачи и в тот же день отправился на поиски своего знакомца. К счастью, его поиск не оказался долгим. Уже вечером на нашей пустовавшей несколько дней квартире состоялся круглый стол с участием Глеба (везёт нам на это имя!) Васильевича Алехновича, лётчика-испытателя Русско-Балтийского вагонного завода. Ввиду отсутствия в доме хозяйки – Ольга с Герцогом остались в крепости – стол был накрыт по-простому: чай, ситный хлеб и колбаса. Алехнович поведал нам удивительные вещи. Оказалось, что «Александр Невский» вовсе не фантом, а реально существующий самолёт, доведённый до состояния опытного образца. «Невский» по своим техническим данным значительно превосходил своего предшественника. Летал выше, дальше и быстрее «Муромца». Мог принять на борт значительно больше пассажиров и груза. Дальность полёта «Невского» без посадки почти вдвое превышала дальность полёта «Муромца». Это вселяло оптимизм и мы, убрав со стола еду, расстелили на нём карту Европы с нанесённой на ней линией фронта. Васич вооружился циркулем-измерителем и мы стали прикидывать возможные маршруты полёта.

– По прямой от Питера до Берна чуть более двух тысяч километров, – задумчиво произнёс Васич.

– Самолёты по прямой, да ещё на такие расстояния, не летают, – огорчил Васича Алехнович.

– Да знаю я! Всяко, километров пятьсот набросить надо. А если лететь от линии фронта?

Васич поставил одну ножку циркуля в район Ровно.

– С накрутками больше полутора тысяч. Без посадки на вражеской территории не обойтись!

Васич с досадой отбросил циркуль. А вот мне наоборот пришла в голову идея. Я взя обиженный Васичем циркуль и пустился в свои измерения. Остальные молча следили за моими манипуляциями.

– Если лететь через Швецию, то можно пролететь над Германией без посадки! – наконец объявил я.

– И что толку? – раздражённо спросил Васич. – Можно подумать, в Швеции нас кто-то ждёт!

– В Швеции могу ждать я, – неожиданно подал голос Львов.

Все головы повернулись к экс-полковнику.

– Вы?! – озвучил общее удивление Васич.

– Я вам уже как-то рассказывал, что моя семья сейчас в Стокгольме, – сказал Львов. – Этот выбор не случаен. Дело в том, что моя жена родом из влиятельной аристократической шведской семьи. Я думаю, что находясь в Швеции, мог бы организовать посадку и даже дозаправку самолёта.

Васич мигом воспрянул духом.

– Так ведь это же то, что доктор прописал! – воскликнул он. – Этот путь ещё и безопаснее.

И вновь огорчил Алехнович.

– Ничего не получится, – заявил он.

– Почему? – удивился Васич.

– А как вы предполагаете уговорить Сикорского лететь в Швецию?

– А разве нельзя обойтись без него, просто угнать самолёт? – спросил я.

– Только не с заводского аэродрома, – твёрдо заявил Алехнович. – Тому есть много причин, но с вас хватит и той, что на это никогда не пойду я.

– А зачем вы тогда вообще согласились на эту встречу?

– Потому что в ходе разговора с Петром Евгеньевичем в моей голове сложился определённый план.

ГЛЕБ

План у моего тёзки был, честно признаться, хреновый. Но попав в руки опытного начштаба, очень скоро превратился во вполне даже выполнимый. Уже на следующий день мы приступили к его исполнению. Макарыч и Львов убыли на завод, где Алехнович должен был представить их Сикорскому. Ёрш и Бокий отправились в ПК очень надеясь на то, что Юлиан Семёнов ничего не придумал, и у Шляпникова действительно была экстренная телеграфная связь с Лениным. Я же на штабной машине отправился в Петропавловскую крепость, где меня ждала штабная работа и непростой разговор с Ольгой.

* * *

Собаке коменданта позволено многое, и Герцог беззастенчиво пользовался предоставленной свободой. Мы с Ольгой вели себя более скромно, чинно меряя шагами протяжённость крепостных стен.

– … Такой вот получился план.

Этими словами я завершил рассказ о предстоящей операции, которой было присвоено кодовое название «Цюрих-транзит». Ольга, которая до этого слушала молча, рассматривая что-то у себя под ногами, подняла голову и посмотрела мне в глаза.

– Я поеду с тобой!

Сказать «нет!», значило попусту потратить твёрдое мужское слово. Тут нужна была особая военная хитрость, на которую способен только опытный начштаба. У меня такая хитрость в запасе, разумеется, имелась.

– Хорошо, – согласился я. – Кому на время своего отсутствия передашь Центр подготовки бойцов спецназа?

Ольга крепко задумалась. (На самом деле, она только сделала вид, что думает над моими словами. Но понял я это слишком поздно). Потом решительно произнесла:

– Тогда мы должны обвенчаться до твоего отъезда!

Хлоп! Дверца захлопнулась, и хитроумный начальник штаба, в который раз, погорел на простой женской уловке. Одержав лёгкую победу, Ольга явила благородство и увела разговор в сторону от грустной для побеждённого темы.

– Мишка, понятное дело, остаётся на хозяйстве. А Ерша ты с собой берёшь?

– Нет, – помотал я головой. – Сначала хотел, но потом передумал. Какой-то он последнее время не такой.

– Всё очень просто, – усмехнулась Ольга. – Наш мальчик влюбился.

– Нашла мальчика, – фыркнул я, – дяденьке за сорок, а с учётом разницы во времени, так и все сто сорок! – Тут до меня дошёл смысл сказанной Ольгой фразы. – Как влюбился?!

– Очень просто. Как мальчишка. Ему ведь по факту и тридцати нет, а ей и того меньше.

– Ей? Ты что её видела?

– Видела, случайно. Наташей зовут.

– Красивая?

Ольга вздохнула.

– Она молодая, почти девочка, в этом возрасте все красивые.

МИХАИЛ

Сикорского мы нашли в подавленном состоянии. Дела на заводе шли из рук вон плохо, а тут ещё и царь отрёкся. Не помню, был ли Сикорский убеждённым монархистом, но с представителем Совета встречаться отказался категорически. Но не зря же со мной поехал Львов, который был знаком с Сикорским лично. О чём они там наедине говорили я, конечно, не слышал, но примерно представлял, поскольку основные тезисы беседы мы со Львовым набросали вместе. Короче, «отец русского авиастроения» сменил гнев на милость и вышел-таки ко мне пусть и с хмурым лицом. Правда к концу беседы хмарь сошла с холёного лица, а я удостоился приглашения на чай. И всё потому, что пообещал авиаконструктору, что Совет и производство наладит, и даже «Невского» поможет в серию запустить. Но для этого требуется доказать надёжность аппарата. Сикорский тут же выразил готовность и аэроплан к испытаниям подготовить, и лично принять в них участие. Местом испытания предварительно наметили Юго-Западный фронт. Я, не тяня резину, отправился в рабочий комитет и, хоть и не без труда, убедил товарищей рабочих прекратить все формы саботажа.

НИКОЛАЙ

Товарищи из Петроградского комитета сначала отнеслись к нашему предложению с недоверием. Но тут Бокий разразился такой пламенной речью, что мне оставалось лишь поддакивать. В итоге, решили всё-таки перестраховаться. Шляпников согласился доложить Ильичу уже окончательный вариант его доставки в Россию. А на большее мы и не рассчитывали.

 

Глава девятая

ГЛЕБ

Ощущение было непривычным. И вовсе не от полёта, хотя за время, что мы находились в воздухе, я уже успел оценить, насколько далеко шагнула авиация за столетие. Оно (ощущение) появилось за несколько дней до того момента, как «Александр Невский», распугав рёвом моторов окрестных птиц, оттолкнулся шасси от взлётной полосы питерского аэродрома и, набирая высоту, взял курс на Киев. Может, за суетой дел, я, нет-нет, да и терял бы это ощущение, но золотое кольцо, упруго обволакивающее безымянный палец правой руки, не давало мне это сделать.

Вы уже, конечно, догадались, о чём идёт речь? Ольга, с присущей в таких вопросах женщинам твёрдостью, привела меня таки под венец. Всё было очень скромно. Маленькая церквушка недалеко от Сенной площади. Минимальное число свидетелей таинства. Удивлённый батюшка, который никак не мог взять в толк, откуда взялось столько простаков, ничего не смыслящих в обряде венчания? (Оно и понятно. Львов в целях конспирации в церемонии участия не принимал, а Бокий, как выяснилось, понимал в этом деле не больше нашего). Я смиренно держал голову под венцом, послушно бубнил подсказанные слова, когда, неожиданно, внутри меня возникло то самое, непередаваемое словами ощущение, о котором я говорил в начале. Не хочу списывать всё на обряд, но только в тех двух случаях, произошедших со мной в прошлой жизни, когда мне довелось посещать ЗАГС (первый раз, когда расписывался, второй, когда разводился) ничего подобно за собой я не припоминаю. Ночью, когда я рассказал про это сыто мурлыкающей на моём плече Ольге, она спросила: «Тебе это мешает?». И я честно ответил: «Нет». Для того чтобы закрыть тему, осталось упомянуть, что между ночью и венчаньем аккуратно вместился дружеский ужин, где к нашей компании присоединился Львов.

* * *

Теперь Львов занимался организацией промежуточной посадки. Вместе с ним в Швецию убыл Бокий. Это был щекотливый момент. С одной стороны, нам не хотелось отпускать полковника одного – слишком много было поставлено на карту. С другой – обижать его недоверием тоже не хотелось. И пока мы с Макарычем, уподобясь буриданову ослу, зависли между упомянутыми сторонами, выход из ситуации предложил сам Львов. Он просто-напросто попросил дать ему напарника, мотивируя просьбу сложностью поставленной задачи.

Ещё лучше решился вопрос со Швейцарией. Шляпников сообщил, что Ленин не только одобрил наш план, но и заручился поддержкой влиятельных швейцарских социалистов. Они пообещали сделать так, чтобы власти закрыли глаза на посадку «Невского» на аэродром вблизи Цюриха. Правоохранительные органы благополучно «проморгают» наш прилёт; нас даже дозаправят, а растроганные местные товарищи долго будут махать вслед улетающему самолёту.

Подготовка самолёта заняла ровно десять дней. Сикорский не мог нарадоваться, как споро идут дела. Макарыч, размахивая мандатом, воодушевлял рабочих на трудовые подвиги во имя торжества революции. Благодаря чему, к концу работ, главный конструктор стал относиться к Петросовету, кажется, с бо́льшим уважением.

В канун вылета я распределил свои полномочия. Штаб сдал Макарычу, должность коменданта Петропавловской крепости – Ершу. Заботу об Ольге возложил на Герцога. Другим кобелям я своё сокровище доверить не решился.

* * *

В пассажирский салон заглянул довольный Сикорский.

– Киев, господа! – сообщил он. – Приготовьтесь к посадке. Будет дозаправка.

Я посмотрел в иллюминатор, но города, к сожалению, не увидел – одно лишь лётное поле.

Разминая ноги вблизи застывшего на полосе «Невского» Я искренне разделял радость главного конструктора. Тыща с гаком без посадки – это что-то! Ему – рекорд, мне – уверенность в том, что задуманное мы осилим.

* * *

Командующий Юго-Западным фронтом генерал от кавалерии Брусилов принимал нас с Сикорским по отдельности. Сначала его, – проговорили, чуть ли не час – потом меня. Руки не подал, смотрел угрюмо, морщась прочёл мандат. Спросил, не скрывая раздражения:

– Что у вас? Излагайте короче, у меня очень мало времени!

Я без предварительных ласк начал излагать командующему разработанный нами план. Вернее, ту его часть, которая, как нам думалось, не могла его не заинтересовать. Это сработало. Если вначале Алексей Алексеевич слушал небрежно, то и дело, поглядывая на часы, то потом недовольство на его лице уступило место сначала любопытству, а потом и заинтересованности. Мне было предложено присесть, а когда я закончил командующий смотрел на меня весьма даже доброжелательно.

– Простите, голубчик, что неласково вас встретил, – произнёс Брусилов. – Принял вас за очередного… – он покосился на звезду на фуражке в моих руках, – Впрочем, неважно. То, что вы предлагаете, разумеется, авантюра. И не возражайте! Авантюра чистейшей воды. Но если у вас получится, то это станет большой удачей, а нет, то… Какие у нас могут быть максимальные потери?

– До полусотни бойцов и два самолёта! – отрапортовал я.

– То есть незначительные, – подытожил генерал. – Что ж, голубчик, вот вам моё благословение, необходимую поддержку получите в штабе, я распоряжусь. Идите, голубчик, с Богом!

На этот раз Брусилов руку протянул. Генеральскую ладонь я пожал, но остался стоять на месте. Левая бровь на лице командующего слегка изогнулась.

– У вас ко мне что-то ещё?

– Да. Я бы попросил вас на время проведения операции нейтрализовать Сикорского. Он ведь захочет полететь сам, а мне не хотелось бы подвергать его жизнь опасности.

– Хорошо, – улыбнулся Брусилов. – Сикорского я беру на себя.

* * *

Называя предложенную мной акцию авантюрой, Брусилов был абсолютно прав. Но ничего иного мы так и не придумали, как ни старались. Всё случилось, когда мы дружно ломали головы над тем, как нам долететь с Западной Украины до Цюриха. Собственно, всё упёрлось в расстояние. Без посадки было никак не обойтись. Пустив циркуль по кругу, мы по очереди предлагали варианты один фантастичнее другого. Вскоре вся Чехия, Словакия и Венгрия были в отметинах, а стоящего решения так и не находилось. Мы уж хотели было остановиться на таком варианте: сесть где-нибудь подальше от жилья, выбрав поляну поровнее, заправиться захваченным с собой топливом и маслом и продолжить полёт. У этого варианта была такая куча минусов, что их даже перечислять не хочется. Потому и не спешили мы с приятием решения. Пока все набирались смелости, Алехнович поставил вторую ножку циркуля на территорию Венгрии и задумчиво на эту точку уставился.

– Что тут? – спросил я.

– Тыловой аэродром, – ответил лётчик. – При небольшом авиаремонтном заводе.

– Захватить аэродром? – присоединился к разговору Ёрш. – Мы ведь это уже обсуждали. При самом хорошем раскладе кому-то придётся прикрывать вылет с земли. Верная гибель!

– А как называется это место? – спросил Львов.

Алехнович ответил.

– Интересно… – протянул полковник.

– Что именно? – спросил я.

– Здесь неподалёку должен быть старинный замок.

– И что?

– А то, что в этом замке находится тюрьма для высокопоставленных офицеров российской армии, попавших в плен. Там даже содержится парочка генералов.

– Сколько всего офицеров содержится в тюрьме? – поинтересовался я.

– Не больше двух десятков, – ответил Львов. – Я же говорю: это привилегированная тюрьма.

И в этот момент мне пришла в голову идея, которая закрепилась потом в основе операции, так заинтересовавшей Брусилова.

* * *

Первый борт вылетел за четыре часа до рассвета. «Муромца» пилотировал лучший пилот Юго-Западного фронта. На этот раз бомбардировщик исполнял роль десантного судна. Я возглавил группу из двадцати пяти человек: двадцать моих спецназовцев и пять офицеров-добровольцев от Брусилова, все переодетые в форму австрийских жандармов. Время было выбрано не случайно. К объекту надо было подлететь незаметно и именно в предрассветном сумраке, чтобы видеть посадку, но и застать аэродромную охрану врасплох.

В темноте нас не могли видеть с земли, а мы летели, полностью полагаясь на пилота. На что полагался сам пилот, лично для меня осталось загадкой. Но он не подвёл. Доставил нас в лучшем виде: в нужное место, в нужное время.

Такой дерзости от нас никто не ожидал, потому аэродром, а за ним и завод захватили без единого выстрела. Правда, заводом это можно было назвать лишь с большой натяжкой – так, большие мастерские. Мы уже полностью контролировали объект, когда в небе послышался гул моторов – это Алехнович вёл на посадку «Невского». На нём прибыли остатки моего отряда и среди них Шляпников, техники и пилоты. Я отдал распоряжение готовить «Муромца», «Невского» и те вражеские самолёты, которые мы можем использовать, к вылету. Всё остальное, включая цеха, подготовить к уничтожению.

Я определённо рассчитывал найти если не на аэродроме, так на заводе грузовик, но то, что к нему прилагался ещё и легковой автомобиль, счёл большой удачей.

* * *

Замок показался за очередным поворотом, как принято говорить в подобных случаях, неожиданно. В жизни он выглядел намного эффектнее, чем на фотографии. Спросите, откуда взялось фото? Это всё Львов. В 1915 году после взятия русскими войсками Перемышля ему довелось сопровождать Николая II на фронт. Тогда в штабе наступающей армии созрел план одной очень дерзкой диверсионной акции: а не наведаться ли в гости к австриякам, прямо в штаб одного из корпусов, который в то время квартировал как раз в том самом замке? Был составлен план операции, к которому прилагалась подробная карта местности, схемы подходов, план самого замка и даже фотография. План был отправлен в Генеральный штаб, где его, чуть было, не утвердили. Но тут началось отступление, и план утратил актуальность. Штаб австрийского корпуса сменил место прописки, а замок вскоре превратили в место заточения попавших в плен высокопоставленных российских офицеров. Папка с планом неосуществлённой операции перекочевала в архив, откуда мы её и добыли. Везение продолжилось уже на Юго-Западном фронте. Когда по приказу Брусилова к подготовке операции подключился штаб, выяснилось, что в разведке фронта до сих пор служит тот самый капитан, которому два года назад пришла в голову шальная мысль. Теперь уже полковник Зверев был удивлён и обрадован, и тут же пожелал принять личное участие в операции. Мне это было только на руку. Так число участников операции увеличилось ещё на пять человек – Зверев оказался не единственным добровольцем.

Перед въездом на замковый мост путь колонне преградил опущенный шлагбаум. Часовой пугливо косился на жандармские петлицы, но поднимать шлагбаум не спешил. Я внимательно осмотрел доступную глазу часть донжона. Собственно он и являлся замком, поскольку внешних стен строителями предусмотрено не было. Пулемётные точки располагались там, где мы и предполагали. Сейчас оба ствола были нацелены на колонну. Это меня волновало слабо, поскольку сами пулемётчики наверняка взяты на прицел снайперами, которые покинули колонну чуть раньше и уже должны были занять позиции. Другое дело ворота. Если нам не удастся их открыть до начала стрельбы, то наш план спокойно можно вешать на гвоздь в отхожем месте. И тут многое зависело от Зверева, который вальяжно развалился теперь на заднем сидении кабриолета с откинутым верхом. Полковник должен был изображать венского аристократа, вынужденного носить военную форму, которому всё это надоело, и который жаждет одного: побыстрее избавиться от так некстати свалившегося на его голову поручения. Офицер, сидящий рядом с водителем, крикнул в сторону часового:

– Поднимай шлагбаум, болван! Господин барон желает побыстрее избавиться от этих русских свиней, которых он привёз в подарок вашему коменданту!

Часовой ответил чуть срывающимся от волнения голосом:

– Я не могу. Нужен приказ. Пусть господин барон сходит к коменданту и договорится.

Мы дружно заржали, а тот же офицер продолжил костерить часового:

– Ты точно болван! Пропусти хотя бы нашу машину. Ты ведь не думаешь, что господин барон пойдёт по мосту пешком?

Часовой так не думал. Он отвязал верёвку, и полосатая палка поползла вверх. Грузовик остался стоять на месте, а кабриолет поехал через мост к воротам. Там уже отворилась калитка, и в проёме маячил какой-то чин.

– Кто вы такие? – крикнул он, когда кабриолет остановился в метре от ворот.

– Официрштелльфертретер, подойдите к машине! – крикнул Зверев, сопровождая слова жестом руки.

Австрияк сделал пару неуверенных шагов, всматриваясь в лицо Зверева. Я тут же занял его место, не давая часовому закрыть калитку. Улыбаясь ошарашенному солдату, я вежливо, но настойчиво оттеснил его от калики внутрь двора. За моей спиной тут же проскользнули два офицера и, смеясь, принялись открывать ворота. Всё это напоминало забавы принаглевших аристократов, которым никой закон не писан. Это читалось на лице часового, потому он и медлил с принятием решения. Когда ворота открылись, это уже перестало иметь значение. Официрштелльфертретер и часовой получили рукоятью револьвера в висок и рухнули, не издав ни звука. Кабриолет рванул с места и влетел во двор замка. Водитель грузовика тоже не стал медлить и, сбив шлагбаум, повёл машину по мосту. Часовой у шлагбаума вскинул винтовку и тут же схлопотал пулю, посланную из кузова грузовика. Снайперы сняли пулемётчиков.

Большая часть гарнизона оказалась на положении пленников даже не успев схватиться за оружие. Остальные так же не оказали серьёзного сопротивления. Австрияки не немцы, отдавать жизни за агонизирующую монархию не спешили.

Пленных офицеров застали всех вместе. У них, оказывается, был завтрак. Стол не ломился от яств, но накрахмаленная скатерть, салфетки и столовые приборы как-то не вязались с обликом тюрьмы. Когда же мы объяснили пленникам ситуацию и предложили следовать за нами они пришли в явное замешательство, причину которого тут же разъяснил один из них.

– Видите ли, господа, сказал он несколько смущённым тоном. – Дело в том, что все мы дали коменданту замка честное слово, что не будем пытаться бежать, в обмен на некоторые послабления режима содержания. А то, что предлагаете нам вы – это и есть побег.

Если бы у меня было на то время – я бы точно офигел. Но времени не было, и я приказал привести коменданта. Потом обратился к Звереву:

– Предложите ему вернуть данное офицерами слово в обмен на то, что мы не станем больше никого убивать, ничего не будем поджигать и уж точно никого не возьмём в плен.

Надо ли говорить, что комендант охотно принял наши условия? Заперев оставшихся в живых австрияков в подвале замка, мы поспешили на аэродром.

* * *

К вылету было подготовлено четыре борта: «Муромец», «Невский» и два вражеских бомбардировщика. Когда «Муромец» с освобождёнными офицерами и один из бомбардировщиков с частью десанта взлетели и взяли курс на восток, на лётном поле остались только подготовленные к уничтожению вражеские машины, «Невский» и второй бомбардировщик. Теперь оставалось лишь устроить спектакль для пилота бомбардировщика. Его показания должны были объяснить пропажу «Невского». Под моим руководством ребята начали уничтожение чужого имущества. Сначала взорвали мастерские. Дым от возникшего пожара заволок полнеба. Теперь надо было отослать второй бомбардировщик. Я приказал Алехновичу начать рулёжку, и когда «Невский оказался прикрыт от глаз пилота бомбардировщика одним из подготовленных к взрыву самолётов, произвёл подрыв. А потом стал по очереди взрывать и другие самолёты. Пилот бомбардировщика не мог видеть ничего кроме огня и дыма, а когда из этого ада выбежал один из моих бойцов, ввалился на борт и страшным голосом прокричал: – «Невский» взорвался, все погибли! – у пилота не было другого выбора, как поднять самолёт с остатками моих бойцов на борту в воздух. Когда бомбардировщик растаял в синеве небесной, взлетели и мы, взяв курс на Цюрих.

* * *

Пока чистенькие служащие швейцарского аэропорта под присмотром Алехновича заправляли «Невского», мы со Шляпниковым, стоя на аккуратно стриженом газоне, смотрели на приближающуюся к нам группу. Ленин в чёрном пальто и того же цвета котелке возглавлял шествие. За ним семенила Крупская. Других женщин не наблюдалось. На этот раз Инесса Арманд в число приглашённых не попала. Как и многие другие. Группа была крайне малочисленна. Человек десять не считая двух сытых господ, но это были, видимо, местные социалисты. Когда между нами оставалась пара шагов, Шляпников сделал шаг навстречу.

– Здравствуйте, Владимир Ильич! – произнёс он, протягивая руку.

– Здравствуйте, Александр Гаврилович! – слегка картавя, ответил Ленин, потом перевёл любопытный взгляд на меня.

– Глеб Васильевич Абрамов, – поспешил представить меня Шляпников. – Член Петроградского Совета и начальник штаба Красной Гвардии. Он с товарищами и добыл этот самолёт для доставки вас в Россию!

Ленин протянул руку.

– Очень рад, товарищ!

Было видно, что он хотел бы продолжить беседу, но помешала череда знакомств с остальными членами группы.

* * *

Я стоял в сторонке, наблюдая, как суетится возле аппарата Алехнович, когда меня кто-то тронул за плечо. Я обернулся. Рядом, улыбаясь, стоял Ленин.

– Как вы думаете, у нас есть в запасе несколько минут? – спросил он.

– Минут тридцать, думаю, есть, Владимир Ильич, – ответил я.

– Замечательно! Тогда, может, немного побеседуем?

– Охотно! – согласился я. – С чего начнём?

– Растолкуйте мне ваше видение происходящего сейчас в России, в Петрограде и сделайте, пожалуйста, особый упор на создании Красной Гвардии.

Мой рассказ занял почти всё отведённое для беседы время. Ленин слушал внимательно, не перебивая, накапливая вопросы в памяти. Когда я закончил, спросил:

– Скажите, товарищ Абрамов, насколько прочен существующий сейчас союз между большевиками и эсерами?

– Я не готов ответить за всех эсеров, Владимир Ильич, но за большую часть тех, кто входит сейчас в Красную Гвардию, в Петроградский Совет и в его Исполком я поручиться готов!

– Откуда такая уверенность? – хитро прищурился Ленин.

– Так мне со стороны виднее, – улыбнулся я. – Я ведь, Владимир Ильич, формально ни к какой партии не принадлежу, хотя тесно связан с большевиками. Но у меня много партийных друзей. Глеб Бокий и Николай Ежов – большевики, Михаил Жехорский и Вячеслав Александрович – эсеры. Я могу твёрдо сказать: у нас общие цели и общие интересы.

– Тогда я спрошу по-другому. Как вы думаете, Глеб Васильевич, если ЦК ПСР возьмёт курс на конфронтацию с большевиками, решатся ли ваши товарищи выступить против мнения ЦК, вплоть до раскола?

– Думаю, да, – твёрдо ответил я.

Ленин задумался над моим ответом. В это время нас позвали в самолёт.

– Договорим в Питере, товарищ Абрамов, – сказал Ленин. – И не сочтите за труд познакомить меня с вашими товарищами.

– Непременно, Владимир Ильич, – заверил я.

Когда самолёт оторвался от земли, я посмотрел в иллюминатор. Швейцарские социалисты махали нам вслед. А я ведь, честно говоря, представлял себе подобный эпизод не более как шуткой.

* * *

Над Германией нас перехватить не пытались. Может, просто было нечем, а, может, немцы действительно считали прибытие Ленина в Россию фактором для себя желательным, неважно, в пломбированном вагоне или как иначе. Ленин весь полёт о чём-то негромко беседовал со Шляпниковым. За шумом моторов мне их разговор слышен не был. Когда полетели над морем, я пошёл в кабину. Алехнович был слегка озабочен.

– Что невесел? – обеспокоился я дурным настроением пилота. – Горючка на исходе?

– Топлива хватит, даже останется. Сесть бы до темноты.

За бортом действительно быстро темнело. Дело принимало скверный оборот. До суши дотянули ещё засветло, а потом тьма поглотила самолёт. Огней внизу было много, но к аэронавигации они отношения не имели.

– Что будем делать? – спросил Алехнович.

– По твоим расчётам, далеко ещё до аэродрома? – ответил я вопросом на вопрос, проклиная себя в душе за то, что не предусмотрел возможности ночной посадки.

– Должны быть уже на подлёте, – ответил пилот.

– Тогда снижайся потихоньку. Если они не догадаются обозначить нам посадку, на дорогу будем садиться, что ли.

– Думаешь, могут догадаться? – повернул ко мне голову Алехнович.

– Уверен! – почти выкрикнул я. – Смотри!

Прямо по курсу были видны две параллельные цепочки огней.

* * *

Первым на шведской земле нас встретил Бокий. Он влез в самолёт сразу, как отдраили входной люк, и весело прокричал:

– Здравствуйте, товарищи, с благополучным прибытием! – Потом добавил: – Выгружайтесь, ночевать будете здесь!

Пока один тёзка готовил самолёт к ночной стоянке, а другой помогал пассажирам из него выгружаться, я подошёл к стоящему в сторонке Львову. Мы поздоровались, и я поспешил поблагодарить Львова за догадливость.

– Молодец, что обозначил полосу кострами!

– Это было совсем не трудно, – пожал плечами Львов. – Мне доводилось бывать на фронтовых аэродромах, и я видел, как наши пилоты ночью сажали машины по трём кострам. Правда, здесь я запалил больше, но ведь хуже от этого не стало?

– Нисколько, – подтвердил я.

– Этот аэродром является запасным, – продолжил Львов. – Вам тут никто не помешает, но и покидать его пределы вам запрещено. Переночуете в одном из аэродромных помещений. Особого комфорта не обещаю, но ужин и постель каждому будет обеспечена!

* * *

Вылет был назначен сразу после рассвета. Посадка уже заканчивалась, когда Львов сказал, не глядя мне в лицо:

– Я с вами не полечу. Хочу несколько дней побыть с семьёй. А то за хлопотами…

Он не закончил и молча ждал ответа. Неужели он действительно предполагал, что я попробую его отговорить? Не дождёшься, товарищ полковник!

– Конечно, оставайся, – как можно мягче произнёс я. – Вернёшься, как с делами управишься.

Львов посмотрел на меня странным взглядом, потом сказал:

– Я обязательно вернусь. Хотя бы за тем, чтобы помочь Государю.

Повернулся и пошёл прочь от самолёта.

* * *

Ещё до полудня приземлились в районе Пскова. Отсюда добираться до Питера будем по земле – все, кроме Алехновича. Ему перегонять самолёт на заводской аэродром, ему держать ответ перед Сикорским. Впрочем, легенда у нас вполне правдоподобная. Наша гибель – ошибка. В небе были атакованы вражескими самолётами. Прорваться не вышло. Пришлось уходить в сторону Швейцарии. Там удалось заправиться. Больше решили не рисковать и рванули через Германию на Швецию. Немцы от нас такого не ожидали и пропустили. Не больно, конечно, складно, но может и прокатит. Если, конечно, не загружать голову главного конструктора ненужным подробностями, типа странных пассажиров, «случайно» прихваченных в Швейцарии.

Выгрузившись, мы поплелись к расположенным невдалеке строениям. И вот там нас ожидал сюрприз. На кромке лётного поля, затянутый в кожу и ремни, стоял величественный, как монумент самому себе, Михаил Макарович Жехорский.

 

Глава десятая

МИХАИЛ

Я смотрел на ползущую ко мне по лётному полю чёрную гусеницу, слепленную из человеческих фигур. Лицо гусеницы – если, конечно, нафантазировать, что оно у гусениц есть – один в один походило на лицо Васича. Но меня больше интересовал тот, кто шёл сразу за ним. Пока он шёл с опущенной головой, видимо, боясь оступиться, я не спешил со скоропалительными выводами. Но вот он поднял голову, окинул меня безразличным взглядом и вернул надплечевое образование в прежнее положение. Однако этого мне вполне хватило для принятия окончательного решения – Ленин!

Подойдя вплотную Васич молча протянул руку, которую я так же молча пожал. Затем Васич отступил в сторону, пропуская на своё место Ленина.

– Знакомьтесь, Владимир Ильич, – произнёс мой друг, – это тот самый Михаил Макарович Жехорский о котором я вам рассказывал.

В Ленинских глазах промелькнула та самая искра, от которой, видимо, сто лет назад и возник «на горе всем буржуям» мировой пожар. Как-то оно будет нынче?

– Наслышан, батенька, наслышан, – произнёс Ильич, пожимая мне руку. – Чертовски, знаете ли, рад очному знакомству!

Вокруг нас уже сгрудились остальные прибывшие, и процедура знакомства продолжилась теперь уже в расширенном составе.

Прочтя в глазах Васича вопрос, я взглядом успокоил друга, сейчас, мол, всё поймёшь, потом громко, обращаясь ко всем сразу, произнёс:

– Товарищи! Для вашей доставки в Петроград штаб Красной Гвардии по поручению Петросовета организовал поезд. Он ждёт на станции, куда мы отправимся на автомобилях. Они стоят тут, рядом, вон за теми постройками.

После сказанного я забрал вещи из рук Надежды Константиновны и возглавил колонну. Завидя нас шофёры легковушки и двух грузовиков стали заводить моторы.

– Давно ждёте? – спросил идущий рядом Васич.

– Со вчерашнего дня.

Перехватив удивлённый взгляд друга, я поспешил исправиться:

– Я имел в виду, что в Пскове я со вчерашнего дня, к аэродрому часа два как подъехали.

– И чего тебя сюда принесло? – продолжил допытываться Васич. – О встрече, вроде, договорённости не было.

– Потом расскажу. – Мы уже были около машин, и междусобойчик пора было прекращать. – Товарищи! – я опять привлёк внимание всей аудитории. – Рассаживайтесь по машинам! Владимир Ильич, Надежда Константиновна, прошу за мной!

Я повёл чету Ульяновых к легковушке, а Васич отправился занимать место в грузовике.

* * *

Пройдя через здание Псковского вокзала, мы вышли на перрон, где на первом пути стоял бронепоезд. Теперь я даже не знал, на что мне смотреть. На ощетинившегося дулами орудий и пулемётов бронированного красавца с огромной звездой и названием «Товарищ» крупными белыми буквами на борту тендера, или на растерянные лица моих попутчиков.

– Это и есть твой поезд? – спросил протолкавшийся ко мне Васич.

– А что? По моему очень гламурненько, в духе, так сказать, времени – нет?

– Издеваешься?

– Отнюдь. Ты не смотри, что он с виду такой. Внутри вполне даже комфортно.

Васич посмотрел на меня таким страшным взглядом, что я решил слегка сдать позиции.

– Ладно, согласен. Насчёт комфорта погорячился. Но ехать можно, я тебя уверяю. Сам второй день катаюсь. Я ведь в Псков, собственно, из-за него и прибыл. Тут теперь и Совет есть и даже своя Красная Гвардия. А бронепоезд им вроде как ни к чему. Вот они и предложили его нам. Штаб решил не отказываться, и вот я здесь. Осуществил так сказать приёмку. Ну, и вас, заодно, встретил. Да ты не хмурься. Будет, может, немного жестковато, зато с какой помпой в Питер въедем!

Васич подозрительно на меня покосился.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что и торжественная встреча тоже будет?

– А как же, всё чин-чинарём! Почётный красногвардейский караул, три роты: рабочие, солдаты и матросы. Члены Петросовета. Представители питерских предприятий. И кульминация шоу: речь товарища Ленина, произнесённая с крыши бронепоезда!

– Ты охренел? – очень серьёзно поинтересовался Васич.

Я вздохнул.

– Да лучше бы так. Не я это всё придумал. ПК постарался. Ёрш пытался возражать, мол, не надо шума, мол, надо дать товарищу Ленину адаптироваться к новой обстановке, но какой там! Вот мы и решили: если нельзя предотвратить, то надо возглавить. А тут ещё бронепоезд подвернулся.

– Ладно. Я всё понял, – кивнул головой Васич. – А он что, сломанный?

– Кто? – не понял я.

– Паровоз у бронепоезда.

– Нет, на ходу.

– А зачем тогда этот?

Васич кивнул в сторону головы состава, где пыхтел мощный и совсем не бронированный паровоз.

– Ах, это… – теперь до меня дошло. – Это так называемый «чёрный» паровоз. Предназначен для быстрого передвижения бронепоезда вне боевых действий.

– Понятно, – буркнул Васич. – Давай грузиться, что ли?

* * *

– … Нет, это совершенно невозможно! – Ленин зло поблёскивал глазами. – О каком выступлении вы говорите? Я давно не был в России. Мне надо хотя бы пару дней, чтобы оценить обстановку.

– Владимир Ильич, – почти умолял Шляпников, – от вас никто не требует развёрнутого выступления. Просто тезисно обозначьте ваше мнение по дальнейшему развитию революции в России.

Мы с Васичем переглянулись.

– Похоже, грядут мартовские тезисы, – тихонько сказал мой друг.

– Тезисно говорите? – Ленин задумался, не отпуская с лица недовольное выражение. – Хорошо! Раз все так ждут моего выступления, – сознайтесь, это ведь была ваша идея? – я выступлю. Но не ждите в этот раз больших откровений. А сейчас оставьте меня в покое, мне надо подготовиться!

Колёса пересчитывали стыки. Шляпников о чём-то шептался с Крупской. Ленин писал в блокноте, отдельные места решительно зачёркивал, писал дальше. Мы с Васичем на всё это просто глазели.

* * *

Бронепоезд медленно втискивался между двумя перронами Царскосельского вокзала. По ту сторону бронированных плит было шумно и весело. Оркестр играл революционные марши. Лязгнули буфера. Качнувшись, замерли вагоны. Я пригласил Ленина подняться на крышу. Толпа встретила наше, вернее, ЕГО появление, криками «Ура!». Ильич некоторое время всматривался в бушующее вокруг бронепоезда людское море, потом решительно сдёрнул с головы кепку – успел ведь заменить котелок на более приятный пролетарскому глазу головной убор! – и поднял её над головой, призывая всех успокоиться. В относительной тишине над перроном разнёсся его картавый голос: «Товарищи!..»

НИКОЛАЙ

Я прекрасно помню знаменитые «Апрельские тезисы» и могу смело утверждать: сегодняшняя речь Ленина напоминала их разве что отчасти. Ильич лишь определил магистральное направление второго этапа русской революции: выход России из империалистической войны и качественные социальные преобразования возможны только после передачи власти в стране в руки Советов народных депутатов – но не конкретизировал его отдельные моменты. Видимо перелёт на «Александре Невском» был столь же утомителен, сколь и скоротечен, и Ленину просто не хватило ни времени, ни сил, чтобы собраться с мыслями.

Мне в этот день пришлось исполнять роль начальника почётного караула. Когда Ленин покинул свою необычную трибуну и направился к выходу с перрона, путь его лежал мимо трёх ротных коробок. Рабочие, солдаты и матросы лихо выполнили команду «На караул!», а оркестр заиграл Интернационал. Ильич отнёсся к происходящему весьма ответственно и прошёл вдоль строя, держа ладонь правой руки у козырька фуражки.

ОЛЬГА

Роль гостеприимной хозяйки на этот раз давалась мне с трудом. В том мире я была не настолько молода, чтобы не знать кто такой Ленин. Но в отличие от моих мужчин с трудами вождя мирового пролетариата знакома не была, зато хорошо помнила анекдоты про Ленина, Крупскую и, почему-то, Дзержинского. Потому, когда увидела Ленина у нас в прихожей в чёрном пальто и с кепкой в руке, с трудом удержала на лице почтительное выражение. В голову лезло:

Дзержинский: – Ну, что, Владимир Ильич, по трёшке?

Ленин: – Нет, Феликс Эдмундович, только по рубчику. А то я с трояка такую ахинею порол вчера с броневика…

А уж когда глянула на Надежду Константиновну, Наденьку, то такое вспомнила, что закрыла лицо руками и выбежала из прихожей. Слышала, давясь от смеха, голос Ленина:

– Вашей супруге нездоровится, Михаил Макарович?

– Лёгкое недомогание, Владимир Ильич. Но Оленька мне не жена. Её супруг Глеб Абрамов. Он сейчас на дежурстве в Петропавловской крепости. Мы просто живём в одной квартире.

Я вернулась в прихожую, извинилась. Крупская возразила:

– Ну, что вы. Это нам впору перед вами извиняться. Если бы товарищ Жехорский предупредил нас о вашем недомогании, мы с Володей никогда не приняли бы приглашения поселиться у вас на квартире.

Товарищ Жехорский исподтишка грозил мне кулаком, но я уже полностью овладела собой, даже поругала себя мысленно: «Ну, не дура, путать живых людей с героями анекдотов?» Так что дальше всё шло чинно да гладко.

Идея пригласить чету Ульяновых остановиться у нас принадлежала Мишке. Он непременно хотел поговорить с Лениным в первый же день его прибытия в Петроград. Видно опасался как бы тот и ЗДЕСЬ чего не напорол. Всё, всё, гоню от себя эти мысли.

Сразу после ужина мужчины уединились в кабинете, Крупская, сославшись на усталость, ушла в свою комнату, а я села на кухне подслушивать беседу Жехорского и Ленина. Ёрш из подручных средств соорудил это полезное устройство. На всякий случай. Оно легко блокировалось из кабинета, и я опасалась, что Мишка так и поступит, но нет, в наушнике звучали голоса. Начало разговора я уже пропустила.

– …Как вам удалось сделать так много за столь короткий срок?

А он не так уж и сильно картавит.

– Это нетрудно, Владимир Ильич, если точно знаешь, что ждёт тебя завтра.

– Вы способны предвидеть будущее?

Сколько неприкрытого сарказма в этом вопросе.

– Не предвидеть, а знать, коли уж ты сам из будущего…

Чёрт, Крупская! Едва успеваю спрятать наушник. Входит на кухню, подсаживается к столу. Не ко времени нарисовалась, но ведь ей об этом не скажешь?

– Что-то голова разболелась, – слабо улыбнулась Надежда Константиновна. У вас не будет аспирина?

– Сейчас найду.

Крупская запила лекарство и отставила стакан.

– Скажите, Ольга, вы давно знакомы с Жехорским?

– Достаточно давно. Мы вместе состояли в боевой эсеровской группе.

– Вы боевик? – искренне удивилась Крупская.

– А почему это вас так удивляет?

– Нет, нет, – испугалась своих слов Надежда Константиновна, – меня это нисколько не удивляет. Я просто неловко выразилась. Извините.

Из-за двери кабинета высунулась Мишкина голова.

– Оленька, сообрази-ка нам чайку!

Теперь пришёл черёд извиняться мне. Надежда Константиновна понимающе кивнула, встала и покинула кухню, а я занялась приготовлением чая.

Когда я вошла в кабинет разговор прервался. Ставя поднос на стол, я украдкой взглянула на Ленина. Молодец мужик, держится бодрячком, разве что побледнел слегка. Хотя, это мне могло и показаться. Вернувшись на кухню, я вновь приложила наушник к уху.

– … Введение однопартийной системы сыграло с партией злую шутку. Избавившись от критики внешней, она стала бороться с критикой внутри себя. Машина репрессий развила такие обороты, что не могла уже остановиться. Теперь ей было всё равно: прав ты или виноват, свой ты или чужой, враг ты или страдаешь безвинно. Избавившись в 1917 году от одной тирании, страна попала под власть тирании ещё более страшной. Ошибки, допущенные в начале пути, обернулись впоследствии страшным злом и для народа, и для самой партии…

Опять Крупская! И чего ей не спится?

– Вроде и устала, а уснуть не могу, – печально улыбнулась Надежда Константиновна. – Можно, я с вами посижу, подожду Володю?

– Конечно, – вполне искренне ответила я, поскольку опасалась, что Мишка своими откровениями доведёт Ленина до приступа. Мне одной его, что ли, отхаживать?

ГЛЕБ

Я топтал булыжник Петропавловской крепости перед зданием комендатуры и с нетерпением ждал возвращения штабного автомобиля, который должен был привезти Макарыча и Ольгу. На втором автомобиле в тот же адрес убыл Ёрш с группой спецназовцев. С этого дня товарищ Ежов отвечал за безопасность Ленина.

Со стороны Петровских ворот показался автомобиль. Наконец-то! Чмокаю в щёку жену: – Привет, солнышко! – И сразу к Макарычу: – Ну, как?

– Трудно сказать, – важничает Макарыч, пожимая мне руку. – Так вот однозначно и не ответишь.

– Но хоть поверил, как думаешь?

– Думаю, поверил. Сначала слушал со снисходительной усмешкой, но когда я упомянул про РКП(б) улыбаться перестал, сразу насторожился, потом впал в глубокую задумчивость и, наконец, полностью ушёл в себя. В этом состоянии он пребывает и по сей час. По крайней мере, утром он был именно таким.

– На сегодня намечено его выступление на заседании ПК, – проинформировал я Макарыча.

– Ну, значит сегодня всё и прояснится! – чуть нервничая, подытожил Макарыч. – Заседание, видимо, будет расширенным?

– Видимо да. Ёрш на него точно приглашён.

– Вот он нас обо всём и проинформирует!

Чуть позже позвонил Ёрш и сообщил, что Ленин попросил перенести заседание ПК на завтра.

– Как он там? – поинтересовался я.

– Заперся в кабинете и никого кроме Крупской к себе не допускает.

МИХАИЛ

Посещение Петропавловской крепости Александровичем было событием неординарным. Командир Красной Гвардии предпочитал общаться со своим начальником штаба по телефону или через меня. Но сегодня он удостоил штаб личным присутствием. Рапорт Васича выслушал молча и без каких либо замечаний. Потом сказал:

– Глеб Васильевич, вы не будете возражать, если я заберу вашего заместителя с собой?

– Никак нет! – ответил Глеб.

Александрович кивнул, приложил ладонь к козырьку фуражки – значит, кое-чему уже научился – и покинул помещение, движением головы приказав мне следовать за собой. На улице мы сели в закреплённый за Александровичем автомобиль. Первые слова, обращённые ко мне, Вячеслав (он уже так свыкся со своим псевдонимом, что ни на имя Пётр, ни на фамилию Дмитриевский давно не откликался) произнёс после того, как мы покинули пределы крепости.

– Срочный созыв ЦК, – сказал он.

– А я тут причём? – удивление моё было искренним. – Я ведь не член ЦК.

– Ты приглашён. – Александрович помолчал и добавил: – Как, впрочем, и я.

Вот так сюрприз! Я почему-то считал, что он давно в ЦК ПСР.

– Что-то произошло? – поинтересовался я.

– Савинков приехал.

Это была информация к размышлению. Насколько я помню, Борис Викторович в нашем прошлом активно поддерживал Керенского и люто ненавидел большевиков.

– Думаю, что Савинков будет настаивать на конфронтации с большевиками, – подвёл я вслух итог своим размышлениям.

– Нисколько в этом не сомневаюсь, – усмехнулся Александрович.

– Как намерен поступить?

– Времена Савинковых прошли, – твёрдо произнёс Александрович. – Большевики с их резкими высказываниями, тоже не сахар. Но только в союзе с ними мы можем создать истинно народное правительство, опирающееся на Советы. Другое дело, что сейчас мы не имеем достаточной поддержки ни среди рядовых членов партии, ни, тем более, внутри её руководящих органов. Время открытого противостояния с Черновым и Савинковым ещё не пришло. Но сегодня кое-что может измениться в нашу пользу.

– Что ты имеешь в виду? – полюбопытствовал я.

– На заседании должен быть избран новый член ЦК. Изначально предполагалось рассмотреть мою кандидатуру. Но, Савинков, я думаю, выдвинет твою.

– Меня в ЦК? – изумился я.

– А чему ты удивляешься? Ты прекрасно зарекомендовал себя за последние месяцы. К тому же Савинков до сих пор считает тебя своим человеком, – усмехнулся Александрович. – Да и Нина, которую он поставил за тобой присматривать, видимо, уже отчиталась о твоём примерном поведении. Или у тебя есть основания считать иначе?

Я вспомнил наше последнее свидание и отрицательно помотал головой.

– Вот видишь? – снова улыбнулся Александрович. – Так что, думаю, дорога в ЦК для тебя открыта.

– Может ты и прав, – вынужден был согласиться я. – Столкнуть нас лбами – это очень по-савинковски.

– Ну, с этим у него вряд ли что получится. Мы ведь с тобой одно дело делаем, или нет? – повернул ко мне голову Александрович.

– Одно! – твёрдо ответил я.

* * *

На заседании ЦК мы с Александровичем устроили небольшой спектакль: демонстрировали наши «натянутые» отношения. У Чернова это вызвало беспокойство, а у Савинкова одобрение. Обсуждение текущего момента и роли партии на данном этапе русской революции проходило весьма бурно. Фитиль подпалил, разумеется, Савинков. Он обрушился с резкой критикой на Петроградскую организацию, особо выделяя негативную роль товарища Александровича.

– Что это за встреча была устроена вчера Ульянову на перроне Царскосельского вокзала? – строго спрашивал, обращаясь к Александровичу, Савинков. – Я имею в виду почётный караул Красной Гвардии, которой вы, товарищ Александрович, если мне не изменяет память, изволите командовать?

– Но почётный караул был выставлен по приказу штаба, которым на тот момент руководил товарищ Жехорский, – напомнил чей-то голос.

Все взгляды сосредоточились на мне. А мне хоть бы что! С самым невозмутимым видом пожимаю плечами и докладываю:

– Я всего лишь исполнял приказ, в котором чётко было указано: организовать почётную встречу. Почётную – значит с выставлением почётного караула.

– А кем был подписан приказ? – спросил Савинков.

– Командиром Красной Гвардии, – ответил я.

– То есть товарищем Александровичем! – перевёл стрелки в прежнем направлении Савинков. – Что и требовалось доказать. Но бог с ними с почестями. Меня волнует другое: кому станет подчиняться Красная Гвардия, если наши с большевиками пути окончательно разойдутся?

Александрович медлил с ответом и тогда вновь заговорил я:

– Все красногвардейские полки, расквартированные в Петрограде, сформированы таким образом, что большинство красногвардейцев в каждом из них являются членами нашей партии!

Это была беспардонная ложь, но кто кроме Александровича мог меня опровергнуть?

– То есть вы утверждаете, – уточнил Савинков, – что Красная Гвардия находится под нашим контролем?

– Утверждаю! – не моргнув глазом, соврал я.

– А вы не торопитесь сбрасывать со счетов начальника штаба Красной Гвардии? – опять вклинился в разговор всё-тот же голос.

– А я его и не сбрасываю, – ответил я обладателю въедливого голоса. – Глеб Абрамов, сам не состоит ни в какой партии, зато его любимая жена была членом эсеровской боевой группы. Ведьма – может, слышали?

– Я лично был свидетелем того, как действует Ведьма в боевых условиях, – заявил Савинков. – Если её влияние на мужа так велико, как утверждает товарищ Жехорский, а я склонен доверять его мнению, то за Красную Гвардию мы можем быть спокойны. Жаль только, что товарищ Александрович в силу своей некомпетентности не может нам этого подтвердить!

После того как он посчитал что достаточно потоптался на Александровиче, Савинков разразился длинной речью смысл которой сводился к трём тезисам: сотрудничество с Временным правительством, продолжение войны, скорый разрыв с большевиками.

Когда дело дошло до избрания нового члена ЦК, Чернов всё же рискнул предложить кандидатуру Александровича. Савинков тут же выдвинул мою кандидатуру. Я смотрел на лица членов ЦК и понимал, что мнения, скорее всего, разделились поровну. А мне это сейчас было совершенно ни к чему. И тут меня как молнией ударило, и я попросил слово:

– Товарищи! – начал я. – Для меня высокая честь быть выдвинутым в члены ЦК ПСР, но я хочу предложить на это место гораздо более достойную кандидатуру, чем я и, прошу его на меня не обижаться, чем товарищ Александрович. Я имею в виду верного члена партии, нашего боевого товарища Марию Спиридонову, которая на днях возвращается с царской каторги. Избрав её заочно членом ЦК, вы выкажите достойное уважение этой пламенной революционерке!

Это был сильный ход! Спиридонова прошла на ура. Растроганный Чернов долго потом тряс мою руку. Недовольным остались, кажется, только Савинков и Александрович. Первым отозвал меня в сторону Савинков.

– Это что ещё за выходка? – хмуро спросил он. – Спиридонова, конечно, весьма достойная кандидатура, но мне нужны были в ЦК именно вы – мой человек!

– Борис Викторович, – проникновенно ответил я. – Я успел оценить расстановку сил и понял, что моя кандидатура вполне может и не пройти. Тогда членом ЦК стал бы Александрович, согласитесь, вариант для нас наименее желательный. А Марию Александровну по её возвращении я лично окружу заботой, которой ей так не хватало долгие годы. И, как знать, может она станет тем членом ЦК, который вам так необходим?

Савинков смотрел на меня с чуть ли не открытым ртом. Потом покачал головой.

– Ну, вы бестия, Странник! Не ожидал. Спиридоновой действительно может понадобиться тот, кто окружит её заботой. И лучше, если это будет наш человек. Но как быть с Ниной?

– А что Нина? – удивился я. – Она прекрасно справилась с вашим заданием. Поблагодарите её за хорошую работу и найдёте для неё другое дело.

Этот разговор я, почти слово в слово, пересказал потом Александровичу. Тот слушал, покачивал головой, потом спросил:

– А ты что, действительно решил поухаживать за Спиридоновой?

– Действительно, – подтвердил я. – Она мне, знаешь ли, давно нравится: и как революционерка, и как женщина.

НИКОЛАЙ

Я сопровождал Ильича на заседание ПК. Исподтишка за ним наблюдая, я не мог не восхищаться этим человеком. Ему потребовались всего лишь сутки, чтобы оправится от самого большого потрясения в своей жизни – я имею в виду то, что рассказал ему Шеф. Ещё вчера он выглядел таким потерянным, а сегодня от этого не осталось и следа. Ленин был собран и решителен. Не оставалось сомнений – он принял решение. Чуть позже он подтвердил это, выступая на расширенном заседании ПК. Не знаю, можно ли назвать его речь Мартовскими тезисами, поскольку официально она такого названия не получила, судить вам. Привожу основные положения речи:

1. В нашем отношении к войне, которая со стороны России и при новом правительстве Львова и К° безусловно остаётся грабительской империалистской войной в силу капиталистического характера этого правительства, недопустимы ни малейшие уступки «революционному оборончеству».

На революционную войну, действительно оправдывающую революционное оборончество, сознательный пролетариат может дать своё согласие лишь при условии: а) перехода власти в руки народа в лице пролетариата и примыкающего к нему крестьянства, других слоёв трудящихся; б) при отказе от всех аннексий на деле, а не на словах; в) при полном разрыве на деле со всеми интересами капитала, касающимися ведения этой войны.

Ввиду несомненной добросовестности широких слоёв массовых представителей революционного оборончества, признающих войну только по необходимости, а не ради завоеваний, ввиду их обмана буржуазией, надо особенно обстоятельно, настойчиво, терпеливо разъяснять им их ошибку, разъяснять неразрывную связь капитала с империалистской войной, доказывать, что кончить войну истинно демократическим, не насильническим, миром нельзя без перехода власти к истинно народному правительству.

2. Своеобразие текущего момента в России состоит в переходе от первого этапа революции, давшего власть буржуазии в силу недостаточной сознательности и организованности трудящихся масс, – ко второму её этапу, который должен дать власть в руки трудового народа.

Этот переход характеризуется, с одной стороны, максимумом легальности (Россия сейчас самая свободная страна в мире из всех воюющих стран), с другой стороны, отсутствием насилия над массами и, наконец, доверчиво-бессознательным отношением их к правительству капиталистов, худших врагов мира и социализма.

Это своеобразие требует от нас умения приспособиться к особым условиям партийной работы в среде неслыханно широких, только что проснувшихся к политической жизни, масс.

3. Никакой поддержки Временному правительству, разъяснение полной лживости всех его обещаний, особенно относительно отказа от аннексий. Разоблачение, вместо недопустимого, сеющего иллюзии, «требования», чтобы это правительство, правительство капиталистов, перестало быть империалистским.

4. Признание факта, что в большинстве Советов рабочих депутатов наша партия в меньшинстве, ведёт к пониманию необходимости союза с теми представителями других партий, которые признают, что С. Н. Д. есть единственно возможная форма революционного правительства.

Пока такой союз не создан, мы ведём работу критики и выяснения ошибок, проповедуя в то же время необходимость перехода всей государственной власти к Советам народных депутатов, чтобы массы опытом избавились от своих ошибок.

5. Не парламентарная республика, – возвращение к ней от С. Н. Д. было бы шагом назад, – а республика Советов народных депутатов по всей стране, снизу доверху.

Устранение полиции, масштабная реорганизация армии и чиновничества.

Плата всем чиновникам, при выборности и сменяемости всех их в любое время, не выше средней платы хорошего рабочего.

6. Конфискация всех помещичьих земель.

Национализация всех земель в стране, распоряжение землёю местными Советами народных депутатов. Безвозмездное выделение земельного надела всем нуждающимся крестьянам.

7. Слияние немедленное всех банков страны в один общенациональный банк и введение контроля над ним со стороны С. Н. Д.

8. Не «введение» социализма, как наша непосредственная задача, а переход тотчас лишь к контролю со стороны С. Н. Д. за общественным производством и распределением продуктов.

 

Глава одиннадцатая

ГЛЕБ

Весна русской революции, как и её календарная тёзка, катилась к своему завершению. Крылатые качели, которые, то взлетали вверх – и тогда в дулах винтовок цвели красные гвоздики, то опускались вниз, едва не касаясь изуродованных офицерских трупов, наконец-то прекратили свой разбег. Наступило время осмысленного политического противостояния. От падения самодержавия календарь не похудел ещё и на два месяца, а в России появилось уже втрое демократическое правительство. Кабинет Львова, так поспешно поддержанный Антантой, популярности в России не сыскал. Полностью довольными остались разве что поляки, за которыми правительство Львова признало право на независимость. Другое дело Советы. Они, как подснежники после трёхсотлетней самодержавной зимы, спешили расцвести на всей территории бывшей Российской империи. Пока они походили на разноцветные лоскутки, из которых ещё предстояло сшить огромное одеяло, чтобы укутать им многострадальную землю российскую. Не совпадая в частностях, по трём основным позициям Советы были едины: Мир, Труд, Хлеб. И народ к ним потянулся.

Не найдя поддержки в широких народных массах, Временное правительство попыталось опереться на армию. Но та брезгливо сбросила карабкающегося на её спину седока прямо в центр большой лужи. Оставаться у руля российской политики с такой подмоченной репутацией далее стало невозможно, и кабинет Львова ушёл в небытие. Наступил звёздный час Александра Фёдоровича Керенского, и произошло это гораздо раньше, чем в оставленном нами времени. Разумеется, не без нашего в этом участия. Знай, Керенский, кто и для чего открыл ему дорогу к портфелю премьер-министра, никогда бы он к нему не прикоснулся. Хотя… Что я могу знать о помыслах людей, перед которыми открывается дверь на политический Олимп? Но я твёрдо знаю: судьба Керенского, как премьера, решилась в Комендантском доме на территории Петропавловской крепости, без моего в том непосредственного участия, но под моим неусыпным надзором.

А началось всё, как водится, с перестройки. Не пугайтесь – перестройки в прямом смысле. Как только Красная Гвардия заняла Петропавловскую крепость, и я стал помимо начштаба ещё и комендантом крепости, Макарыч, вскорости, выдал некий план, который показался мне очень правильным а, главное, легко выполнимым.

Поначалу и штаб, и комендатура, и моя квартира расположились в Комендантском доме. И вот, толи на второй, толи на третий день, Макарыч, стоя у окна, сказал:

– А не посадить ли нам тебя на Обер-офицерскую гауптвахту?

– В каком смысле? – Я слегка обалдел от такой постановки вопроса.

– В прямом. – Макарыч наслаждался произведённым эффектом. – Ну, не только тебя одного – весь твой штаб и всю комендатуру переселить в помещение гауптвахты, а?

Пока я обдумывал его слова, Макарыч продолжил:

– А в Комендантском доме мы организуем мини-отель. Будем здесь селить прибывающих в Петроград крупных партийных функционеров. Ну, и твои апартаменты тоже, разумеется, будут здесь. Как тебе идейка?

– А что? – начал воодушевляться я. – Очень даже симпатичная идея. Освободим гауптвахту от арестантов, – в конце концов, для них сойдёт и тюрьма Трубецкого бастиона – перепланируем внутренние помещения, переведём туда штаб и комендатуру, а потом займёмся перестройкой Комендантского дома под мини-отель. Наберём штат и – пожалуйте товарищи на поселение!

– Но не все товарищи, – уточнил Макарыч, – а только те, кто в дальнейшем будет играть значимую роль в советских органах власти. И первым поселим Ленина!

– А вторым? – зачем-то спросил я.

– Вторым? – Макарыч пожал плечами. – Да хоть Спиридонову!

Тогда я не придал его словам про Спиридонову большого значения, а зря…

* * *

Пока я мотался за Лениным, пока Макарыч был занят в Исполкоме, пригляд за строителями ослаб, и они благополучно сорвали сроки сдачи объекта. Потому чета Ульяновых и прожила несколько дней в квартире на Екатерининском канале. Зато потом Владимир Ильич и Надежда Константиновна стали вторыми, после нас с Ольгой, постояльцами мини-отеля «У коменданта». Разумеется, при посторонних мы его так никогда не называли. В Комендантском доме был задействован весь необходимый сервис, включая столовую и прачечную. Ольга так прокомментировала свалившееся на неё счастье:

– Ёшкин каравай! Наконец-то я могу почувствовать себя женщиной, а не посудомойкой!

А ещё в Комендантском доме была оборудована совещательная комната, где, после переезда в крепость Ленина, втайне от посторонних глаз и ушей, стали вершиться великие дела. Шучу, конечно, хотя, если подумать, моя шутка не так уж и далека от истины. По крайней мере, судьба правительства Керенского решилась, как мне думается, именно там. Считаете, я преувеличиваю? Ну, если только отчасти. Весна 1917 года, которой живём мы, существенно отличается от той, которой жили наши предки. История катится уже совсем по другой колее, всё дальше отклоняясь от той, по которой катилось пресловутое Красное колесо. По крайней мере, захватить власть в Петрограде мы можем в любой момент, и нам вряд ли будет оказано серьёзное сопротивление. И это уже в апреле, а не в октябре. И дело даже не в том, что наши флаги полощутся над всеми стратегическими объектами города, не в том, что напротив Петропавловской крепости чуть заметно покачивается на лёгкой невской волне «Аврора», у которой гюйс очень напоминает флаг военно-морского флота времён СССР, только без серпа и молота. Дело совсем в другом. Дело в авторитете Советов, как среди сторонников, так и тех, кто нас недолюбливает, или откровенно ненавидит. Приказ № 1 на этот раз не развалил армию, но вынудил командиров считаться с введением института комиссаров, как силы, помогающей им держать войска в повиновении. Подчинённая Советам Красная Гвардия фактически исполняет функции внутренних войск, помогая существующей власти поддерживать порядок в стране. Может, и даже очевидно, не везде столь эффективно как в Петрограде, Москве и ряде других городов, но помогает. Те предприятия, где Советами созданы органы рабочего контроля, работают в нормальном режиме. Хуже пока обстоят дела в деревне. Но и там по инициативе левых эсеров уже проводится земельная реформа, призванная уничтожить помещиков как класс и дать землю всем нуждающимся в ней крестьянам.

– Ну, так чего же вы медлите? – слышу я чей-то насмешливый голос. – Берите власть, раз вы такие крутые!

Ещё рано. Так говорил Ленин в ТОМ 1917 году, так он говорит и сейчас. Для того чтобы взять власть необходимо, чтобы срослись (слово моё, не Ленинское) три момента: Левые эсеры стали главной силой в ПСР; сформировался союз ПСР и РСДРП(б); альянс имел бы преимущественное представительство минимум в половине всех образованных на территории России Советов, а в Петрограде и Москве в обязательном порядке. Пока этого не случилось, брать власть является грубой политической ошибкой. Тактика переходного периода должна быть гибкой, чутко реагирующей на любые изменения в расстановке сил. Не надо бояться делать шаг в сторону, даже если со стороны это будет выглядеть как шаг назад. Что, собственно, и случилось при голосовании в Петросовете по кабинету Керенского. Резолюция о недоверии и этому составу Временного правительства, предложенная большевиками, не была принята, и всё из-за того, что члены Петросовета от ПСР проголосовали на этот раз консолидировано. Прошла резолюция, по которой вопрос о доверии правительству Керенского откладывался на месяц, а членам Петросовета было разрешено принять министерские портфели.

Я сам видел, как накануне голосования, вечерами, в совещательной комнате подолгу горел свет, а когда он, наконец, гас, из Комендантского дома выходили Александрович и Жехорский что-то продолжая обсуждать на ходу. Думаю, что тогда и было принято совместное решение позволить товарищам левым эсерам сделать тот самый шаг в сторону, чтобы обеспечить им свободу манёвра.

МИХАИЛ

За свободу манёвра ратовал в основном я. Александровичу она, кажется, вообще не была нужна. Бонапартистские настроения товарищей Керенского, который накануне своего премьерства оформил членство в ПСР, и Савинкова откровенно его раздражали. По-моему, он был готов немедленно начать фракционную войну внутри ПСР. Но я мечтал о большем. Мне было мало отделившейся фракции. Мне нужна была вся партия, вернее, её, овеянное славой революционной борьбы, имя. А для этого нужно было заручиться поддержкой партийного съезда. Пока на такую поддержку мы рассчитывать не могли. И основной преградой на нашем пути был союз таких политический тяжеловесов (по эсеровским, разумеется, меркам), как Чернов и Савинков. Устранение одной из этих фигур с доски политических шахмат открывало нам путь к восьмой горизонтали в руководстве ПСР. Я сделал ставку на «уничтожение» Савинкова. Превратить его в политический труп стало моей основной задачей на ближайший период. Для осуществления плана мне надо было находиться рядом с Савинковым, стать в его ближайшем окружении этаким троянским конём. Чёрт меня дёрнул поделиться крайней мыслью с Васичем. Теперь он всякий раз, оставаясь со мной наедине, делает таинственное лицо и шёпотом спрашивает: «Как там наше и-го-го?» Ну, не придурок?

Заручившись поддержкой Ленина и Александровича, я развил активную деятельность, лейтмотивом которой мог бы стать лозунг: «Савинков говорит: «Надо!» – Жехорский отвечает: «Есть!» Именно я склонил левое крыло ПСР временно отказаться от выражения недоверия правительству Керенского.

Но Савинков никогда бы не стал «русским террористом № 1» если бы поверил мне до конца. Его очередной ход заставил нас всех слегка поднапрячься.

При формировании Красной Гвардии мы очень старались, чтобы из состава эсеровских боевых групп в ней оказались только наши с Александровичем люди. Процентов на восемьдесят нам это удалось. Оставшиеся двадцать процентов штаб старался держать подальше от ключевых объектов. И вот теперь я был вынужден ввести один из таких отрядов на территорию Петропавловской крепости. Таким было прямое указание Савинкова. Более того, он потребовал, чтобы я добился назначения командира отряда Степана Стрелкина заместителем коменданта крепости. Стрелкин был давним и преданным соратником Савинкова – это было всем хорошо известно. Васич такому заместителю был вовсе не рад, но ради общего дела был вынужден уступить. Савинков был доволен. А нам пришлось ломать головы, как нейтрализовать вражеских агентов? С рядовыми бойцами отряда Стрелкина это труда не составило. Казарменное положение не очень-то располагает к свободному передвижению по территории крепости. Но как быть с помощником коменданта? Решение, в конце концов, нашлось. Правда, оно жутко не понравилось Васичу.

Стрелкин был совсем не глуп и достаточно хитёр, чтобы не купиться на простые уловки. К тому же он обладал одним достоинством, делавшим его крайне привлекательным для слабого пола. «Достоинство», по слухам, было весьма солидных размеров и мы стали всерьёз опасаться, что с его помощью Стрелкин быстро завербует весь женский персонал крепости. С такой шпионской сетью мы бы точно не справились. Менять же персонал по три раза в месяц, сами понимаете, весьма обременительно. Против такого противника был нужен опытный боец, и наши взгляды устремились к Ольге. Риск в этой затее, конечно, присутствовал, и лучше всех это понимал Васич, потому и возражал, но оставшись в подавляющем меньшинстве, был вынужден уступить.

* * *

То, что прекрасная комендантша положила глаз на смазливого помощника своего муженька, было встречено широкой общественность с разными чувствами: пониманием, неприятием, завистью, наконец, – но только не с удивлением. Этого мы и добивались: что естественно, то не вызывает подозрений. Перед Ольгой стояли три задачи: как можно чаще отвлекать Стрелкина от шпионской деятельности; следить, чтобы кто-нибудь из обслуживающего персонала ему не дал; по возможности не дать самой. Забегая вперёд, скажу: Ольга со своей задачей справилась блестяще. По крайней мере, нам всем так хочется думать. Вся крепость могла наблюдать за Ольгой, которая по три раза на дню долго выгуливала сразу двух кобелей. Были свидетели диких сцен ревности, которые устраивала комендантша своему ухажёру, стоило ему только бросить взгляд налево. Ну а частые ночные отлучки Стрелкина за пределы крепости косвенно подтверждали, что и с третьей задачей Ольга худо-бедно справляется.

Мы добились своего. Стрелкин снабжал Савинкова информацией, которую извлекал в основном из Ольгиной болтовни. Стоит ли удивляться, что она почти полностью совпадала с той, которой снабжал его я. Борис Викторович был абсолютно уверен, что Красная Гвардия находится под его контролем, а Ленин сидит в Петропавловской крепости, как в ловушке, которую можно в любой момент захлопнуть.

* * *

Я с нетерпением ожидал приезда в Петроград Марии Спиридоновой. И вовсе не в плане личного интереса. Глупо было полагать, что влюбившись в дни своей комсомольской юности в фотографию, я добьюсь ЗДЕСЬ взаимности от оригинала. Хотя, безусловно, попытаюсь. Но сейчас речь не об этом. В нашем времени Мария Спиридонова была признанным лидером левых эсеров. Сейчас она вполне могла стать лидером всей партии. В союзе с большевиками это давало возможность сформировать первое советское правительство, а в дальнейшем закрепить победу Советской власти на уровне Учредительного собрания. И никаких тебе Октябрьских переворотов!

Но всё это было в перспективе. На текущий момент меня беспокоило отсутствие Львова. Полковник так и не вернулся из Швеции. Я, честно говоря, не знал, что и думать. Тем временем Ёрш и Бокий приступили к изучению захваченного в Охранке архива. На Крестовском острове, вопреки ожиданиям, стало-таки людно. Однако брошенных дач тоже было предостаточно. В двух мы размесили группы спецназовцев для пригляда за дачей, где всё так же хозяйничал угрюмый финн.

А потом произошло событие, которое заставило меня в который раз подумать о том, что обитатели этого мира живут своей жизнью и далеко не всегда тропятся сдать её на контроль каким-то там попаданцам. Всё случилось в день приезда в Питер Сталина. Иосиф Джугашвили вернулся из Туруханской ссылки и сразу же возжелал встретиться с Лениным. Не думаю, что Ильич пропустил мимо ушей моё предупреждение о будущей роли Сталина, но в этот раз принял его более чем радушно. Более того, Ленин потребовал, чтобы Сталина разместили в Комендантском доме, что и было исполнено. Но не о Сталине сейчас речь. Вместе с ним прибыл человек с очень примечательной для того времени внешностью: кроме бровей другой растительности у него на голове не было, а левая щека была обезображена шрамом. Сталин представил спутника как своего давнишнего соратника.

В следующий раз я увидел лысого типа рядом с Васичем на крыльце комендатуры, когда садился в машину.

– Товарищ Жехорский! – окликнул меня комендант крепости. Когда я подошёл, сказал: – Вы ведь в Таврический? Подбросите товарища Кравченко до Смольного.

Правое крыло Института благородных девиц было реквизировано Советом под общежитие для приезжих товарищей.

Мы расположились на заднем сидении, и машина резво покатила к воротам. Когда крепость осталась позади мой спутник негромко сказал:

– Здравствуйте, Михаил Макарович.

Там у комендатуры у него был совсем другой голос, а теперь он говорил голосом Львова. Я резко повернул голову. Теперь я узнавал и глаза. Не дав мне ничего произнести, Львов приложил палец к губам и выразительно кивнул в сторону шофёра.

В парке возле Смольного нас приютил укромный уголок, где я смог, наконец, снять с себя обет молчания, наложенный Львовым.

– Как это всё понимать, Пётр Евгеньевич?

Ничего более примечательного, чем задать подобный вопрос, я на тот момент придумать не смог.

* * *

– …Теперь уж и не упомню, что точно толкнуло меня тогда на сей «подвиг», но идея проникнуть в революционную среду под видом недоучившегося студента принадлежала исключительно мне. Я тогда только поступил на службу в Корпус жандармов, был командирован на Кавказ и очень хотел отличиться, как будто мало было мне Георгия за войну с японцами. Шёл 1907 год. Революционная волна шла на убыль, но на Кавказе всё ещё было неспокойно. Месяц ушёл у меня на подготовку. Я присутствовал на допросах арестованных революционеров, слушал, как они говорят, наблюдал за их поведением, оставаясь при этом всё время в тени. Потом придумал себе имидж. Изменил внешность, речь и даже походку. Внедрение прошло удачно. Попал в боевую организацию, руководимую Сталиным. Правда, тогда у него был другой псевдоним. Однако провокатор из меня не получился. Я всё время опаздывал с донесениями. После того, как не сумел предотвратить Тифлисскую экспроприацию, меня отозвали. Сделано это было с учётом перспективы. Меня арестовали, судили как боевика и приговорили к каторге. Даже отправили в арестантском вагоне в Сибирь. На одном из этапов я благополучно исчез. Никогда после к этому образу не обращался, и даже думать про него забыл. А после встречи с вами вспомнил. Начал готовить для Кравченко легенду. Создал под неё документальное подтверждение. Теперь, вернувшись в Россию, опять превратился в Ивана Кравченко, добавил для пущей надёжности шрам и отправился навстречу Сталину. Перехватил его ещё в Сибири. Он меня узнал. Обрадовался старому соратнику. Рассказал мне о своей жизни, я ему зачитал мою легенду. Вместе поехали в Петроград. Остальное вам известно.

– Удивили вы меня, Пётр Евгеньевич, не скрою, – нисколько не покривил я душой. – «Революционное» прошлое открывает для вас в образе Кравченко широкие перспективы, а в образе Львова вы можете готовить побег царской семьи за границу.

– Побег? – переспросил Львов.

– К сожалению, Пётр Евгеньевич, именно побег, – подтвердил я. – Сейчас царская семья находится под домашним арестом в Царском селе, но официального разрешения на отъезд за границу нам добиться вряд ли удастся, а для Николая Романова уж точно.

Львов помрачнел лицом, потом решительно произнёс:

– Что ж. Побег так побег!

* * *

Прибытие этого поезда я ожидал с плохо скрываемым волнением. Хорошо хоть депутация на перроне собралась приличная, и я легко затерялся среди встречающих. Вот мимо пропыхтел отливающий чёрными боками красавец паровоз, за ним потянулись вагоны. Они медленно проползали мимо и никак не хотели остановиться. Однако замерли. Проводники распахнули двери, и на ступеньке возникла она – женщина с фотографии. Её тут же поглотила толпа встречающих, я стоял в сторонке и тихо радовался. Потом она, всё так же стиснутая со всех сторон товарищами, направилась к выходу с перрона, ну и я следом. Возле автомобиля толпа расступилась, и она вдруг оказалась совсем рядом со мной. Удивлённо взглянула на незнакомого человека, продолжая улыбаться, видимо по инерции.

– Знакомьтесь, Мария, – представил меня подоспевший Александрович. – Михаил Жехорский. С этой минуты он отвечает за вашу безопасность, и он же отвезёт вас на квартиру.

Спиридонова взмахнула ресницами и непонятно чему рассмеялась – может глупому выражению моего лица? Потом протянула руку. Я осторожно пожал тонкие пальцы, потом, неожиданно для себя, наклонился и поцеловал обтянутое прозрачной кожей запястье. С этого момента вся неловкость разом куда-то улетучилась. Мы проболтали всю дорогу. Марию интересовало всё, и моя персона в списке заданных ей вопросов стояла далеко не на последнем месте.

Поселилась Спиридонова в Комендантском доме, в крыле противоположном тому, где жили Ульяновы и Сталин.

 

Глава двенадцатая

НИКОЛАЙ

Я и в той жизни не верил в существование оборотней, не верю и в этой. Я просто знаю: они есть. По крайней мере, один. Тот, который весь последний месяц находится рядом со мной.

Более правильного большевика, чем назначенный комиссаром моего отряда Ваня Кравченко, на моём пути ещё не встречалось. Как бывший жандармский полковник Львов сумел так вжиться в этот образ – непонятно. Но и не мне, самому прочно сросшемуся с чужой личиной, его за это осуждать. Может быть, это наше нечаянное сходство и побудило товарищей возложить на меня ответственность за данное полковнику слово: спасти от расправы царскую семью. Хотя, дело конечно в другом. Кому ещё из нашей четвёрки этим заниматься? Ольге? Не смешите мои тапочки! Заваленный трупами охраны Царскосельский дворец нам ни к чему. Да и кто вместо неё будет держать этого козла Стрелкина вдали от нашего «огорода»? Васичу? Так на нём держится, можно сказать, вся Советская власть, которая де-факто уже установлена в Петрограде. Может Шефу? А как же те два романа, которые с головой накрыли Михаила Макаровича: бурный с ПСР и зарождающийся с Машей Спиридоновой? На крайнем хочу остановиться отдельно. Начиналось между Мишей и Машей всё вроде бы хорошо. Гуляли вместе, чуть ли не за руки держались. Потом кто-то кинул между ними чёрную кошку. Я уж волноваться начал, не насовсем ли они разбежались? Ан, нет, опять гуляют вместе, и за руки держатся уже безо всяких «чуть». Шеф весь этот L'amour прокомментировал так:

– Мне Маша нравилась ещё со времён моей комсомольской юности. Чего глаза пучишь? Я ведь тебе об этом рассказывал! Ну, как это не помнишь? Вот баллада безпамятливая! Короче, здесь встретились и чувства вернулись. Кончай ржать! А потом и она вроде мной заинтересовалась. Но она ведь революционерка. Для неё на первом месте борьба, а мужик… нет, не на втором… ну, где-то так. Она как в курс дела вошла, так сразу с товарищем Савинковым и поцапалась. А как увидела, какие я перед ним кренделя выписываю, сразу и мне отворот дала. Пришлось подключать к процессу Александровича. Он ей наш хитроумный план обрисовал, она взад и потеплела. Да не гогочи ты, я ж не то имел в виду; да ну тебя, пошляк хренов!

– А ты про то, что обещал Савинкову охмурить её ради великой цели, рассказал? – спросил я.

– Рассказал, – вздохнул Шеф.

– И что?

– А то, что я, наверное, так никогда баб понимать и не научусь. Рассказываю, глаза, понятно в землю, вроде как стыдно. Закончил. Она молчит. Ну, всё, думаю, теперь нашим отношениям уж точно конец. Жду. Молчит. Я забеспокоился, решил подсмотреть, что там с ней такое. Поднимаю осторожно глаза, а она улыбается, представляешь?! И говорит нарочито серьёзно: «А вы коварный, товарищ Жехорский! И изобретательный. Вон, какой хитроумный план придумали. У меня теперь просто нет выбора, как вам подыграть».

– И что?

– С тех пор и подыгрывает, – улыбнулся Шеф. – Со мной мила, с Савинковым любезна.

– Так у вас всё не всерьёз, – тяну я слова, изображая разочарование.

– Типун тебе на язык! – сердится Шеф. – Это она с Савинковым играет, а со мной у неё всё очень даже серьёзно.

* * *

Пока Маша Спиридонова играла с Савинковым, он, похоже, решил поиграть с нами. Но об этом чуть позже…

Я сидел на кухне нашей старой квартиры и ждал, пока на втором этаже Львов закончит гримироваться. Спустился полковник уже в своём истинном обличии: без шрама, но с волосами на голове и с усиками над верхней губой. Озабоченное выражение лица, тени под глазами – это чтобы соответствовать моменту. Ему бы в артисты пойти, а он в жандармы подался. Сейчас он отправится по своим контрреволюционным делам, а я буду его прикрывать. А что делать? Терпи, коли нанялся охранником к оборотню.

– Ты сейчас на Руссобалт? – спрашиваю.

– Да, надо посмотреть, как идёт подготовка к полёту.

Полёт на «Александре Невском» – таков основной план вывоза царской семьи за границу. Сикорский, когда вернулся из действующей армии и увидел самолёт целым и невредимым, настолько обрадовался, что проглотил легенду, впаренную ему Алехновичем за один присест. Но вскоре затосковал. Несмотря на положительный отзыв Брусилова и парадный отчёт Алехновича Временное правительство не спешило запускать «Невского» в серию. Мы, как могли, успокаивали конструктора, просили потерпеть, мол, скоро всё образуется. Но это были слова, и когда Львов предложил дело, Сикорский сразу же согласился. Хотел даже сам пилотировать самолёт. Еле отговорили. Мы вообще хотели представить дело так, чтобы Сикорский остался в стороне. Самолёт угнали без его ведома и точка!

Пока «Невского» готовили к полёту, Львов успел перетереть с охраной в Царском селе. Мы умышленно не настаивали на том, чтобы граждан Романовых охраняла Красная Гвардия. Потому охрана подобралась бывшему царю сочувствующая и в отношении побега очень даже покладистая.

Всё шло к тому, что наш план должен был сработать. Вот тут-то и влез в наши дела Савинков. Нагрянул с инспекцией по поручению самого Керенского в Царское село и устроил там крупные разборки. Полагаю, что ему кто-то слил часть информации и теперь он примчался за остатком. Вывернул охранников наизнанку и узнал всё, что им было известно, то есть почти весь наш план, включая фамилию Львов, самолёт и время «Ч». А потом вдруг заявил: «Делайте, господа, что задумали, я вам мешать, не намерен». Когда Львов всё это мне выложил, я крепко засомневался и заразил своим сомнением полковника.

– Думается мне, что это ж-ж-ж неспроста, – глубокомысленно изрёк я.

– О чём это вы? – удивился Львов.

– Не обращайте внимания. Это я одну присказку вспомнил. А вспомнил я её к тому, что, думается мне, Савинков замыслил какую-то крупную бяку…

Я ждал реакции Львова на слово «бяка», но её не последовало. Видимо в данном контексте значение слова было ему понятно. Ободрённый успехом я продолжил:

– … Это может быть либо арест беглецов сразу после побега, либо даже их физическое устранение.

– А не может быть, что Савинков действительно решил не препятствовать побегу? – осторожно спросил полковник.

Вот тут я задумался. С одной стороны, террорист Савинков был всегда заточен на цареубийство. С другой стороны, теперь он сам во власти, фигура, приближённая к Керенскому. Трудно, конечно, поверить, что «портфель» вот так сразу поменял его взгляды, но… Я решил трубить большой сбор.

* * *

Одновременное убытие всех командиров из Петропавловской крепости могло вызвать подозрение, потому совещались на квартире у Васича. Пока хозяйка на пару с Герцогом «гуляли» Стрелкина за Никольской куртиной, мы по скорому провели экстренное совещание. К однозначным выводам, правда, не пришли. Скажем Шефа, больше волновало не то, что Савинкову известен план побега, а то, что ему известна фамилия Львов.

– Боюсь, он в дальнейшем может это использовать против меня, – хмурил брови Шеф.

– С какой это стати? – возражал ему Васич. – Что ему известно о твоих отношениях со Львовым? То, что ты внедрился в агентурную сеть полковника под прикрытием, несколько месяцев водил его за нос, используя конспиративную квартиру жандармского управления для революционных нужд? Так это скорее плюс, нежели минус.

– Совершенно с вами согласен, – принял сторону Васича Кравченко. – Против вас фамилию Львов использовать не удастся. Я ведь тоже об этом позаботился, «наследив» нужным образом. Гораздо важнее, чтобы Савинков не нашёл связи между Львовом и мной.

Эта фраза экс-жандарма заставила всех улыбнуться. Напряжение спало. Разговор потёк по сугубо деловому руслу.

– Будем подводить итоги? – прихлопнул по столешнице ладонью Васич. – Что мы имеем? С одной стороны, хорошо продуманный и готовый к реализации план побега. С другой стороны, Савинкова с его непредсказуемым поведением. Делаем вывод: план побега оставляем в силе; детально прорабатываем контрмеры против всех возможных действий Савинкова.

* * *

Я сидел на квартире, за окном которой поблёскивала гладь Екатерининского канала. Часы пробили десять. Время начала операции. В эти минуты группа неизвестных в офицерском прикиде, без погон, но с полумасками на лицах, во главе со Львовым, лицо которого открыто, нейтрализуют охрану у покоев царской семьи. Николай с супругой и детьми уже готовы. Царь сбрил усы и бороду, все одеты в простые одежды. Львов объясняет удивлённому Николаю присутствие масок на лицах его освободителей: им ещё жить в России. Царь абсолютно доверяет Львову, потому такого объяснения ему достаточно. Сейчас все выйдут через заднее крыльцо и скроются среди парковых деревьев. Долго мучить ноги им не придётся. На ближайшей аллее их ждёт крытый грузовик с красными крестами по бортам. Не царское, конечно дело, разъезжать на подобном транспорте, но так и случай особый.

Звонит телефон. В трубке голос Алехновича:

– Они здесь!

Сразу следует отбой, но мне и так всё понятно: на аэродроме засада. И не важно, будут ли брать царскую семью живьём, или перестреляют на месте – пришла пора приводить в действие запасной вариант.

Еду на перехват санитарного грузовика. Как и условились, они ждут меня на перекрёстке. Проезжаю мимо без остановки. Они должны последовать за мной. Оборачиваюсь. Всё в порядке. Дорога, по которой мы сейчас едем, ведёт, разумеется, не к аэродрому. Впереди показалась полоска воды. Грузовик притормаживает и отстаёт. Подъезжаю к причалу, возле которого меня ждёт тральщик «Китобой»…

* * *

Тральщик «Китобой», если вы помните, использовался в качестве офицерского штрафбата. До недавнего времени…

Этот вопрос председатель «Центробалта» Дыбенко поднял, чуть ли не в самом начале разговора.

– Ну, учудил ты тогда в Кронштадте, товарищ Ежов, – усмехаясь в усы, сказал он.

– Ты что имеешь в виду? – решил уточнить я. – Я ведь тогда много чего, как ты выражаешься, «учудил».

– Да с тральщиком «Китобой», – уточнил матрос.

– Ну, это чудо было во спасение. Перебили бы офицеров-то.

– Да это я понимаю, продолжил улыбаться Павел. – Только теперь пора с этим кончать, как ты думаешь?

– Думаю, пора, – согласился я. – Офицеры нужны на кораблях, да и поняли они, наверное, уже кое-что. Вот только сразу расформировывать экипаж тральщика не стоит.

– Это ещё почему? – удивился Дыбенко.

– Надо присмотреться к офицерам в обычной обстановке, без конвоя. Как они себя поведут? Не зря их всё-таки в штрафники сослали.

Дыбенко задумался.

– Пожалуй, ты прав, – согласился он с моим предложением. – Только кто же за ними приглядывать будет, когда конвой снимем?

– А давай назначим им комиссара? – предложил я. – Есть у меня один товарищ на примете…

* * *

Тральщик «Китобой» был в нашем плане частью запасного варианта, который теперь стал основным. Это по моему запросу он прибыл сюда их Кронштадта.

У трапа меня встретил комиссар корабля Берсенев. Именно его фамилию я назвал в том разговоре с Дыбенко.

– Ну, как ты тут? – спросил я, пожимая мичману руку. – Нашёл общий язык с командой?

Берсенев лишь неопределённо пожал плечами.

– С кем-то нашёл, с кем-то не очень. Ты лучше ответь, что у тебя с Наташей, почему она всё время о тебе спрашивает; вы что, перестали встречаться?

На этот непростой вопрос я ответить не успел. У трапа остановилась санитарная машина. Из кузова повыскакивали люди в полумасках и устремились к трапу. Дневального нейтрализовали, а вот Берсенев успел расстегнуть кобуру. Пришлось придержать его за руку.

– Не стоит, Вадим.

Он удивлённо посмотрел на меня. Нас окружили и обезоружили. Через несколько минут корабль был захвачен. Команду, присовокупив к ней меня, собрали на шкафуте. С краткой речью к нам обратился Львов:

– Господа! Мы такие же патриоты России как, надеюсь, и все вы. К захвату корабля нас вынудили обстоятельства. Наш долг спасти от расправы одну русскую семью. Для этого мы должны выйти в море и там дождаться подхода шведского судна «Северная звезда», которое выйдет сегодня из Петрограда под флагом Красного креста. Мы должны будем подойти к борту судна и пересадить на него охраняемых нами пассажиров. После этого ваша миссия будет окончена. Надеюсь на ваше понимание, господа. Делайте всё правильно, и никто не пострадает.

После этой речи всех членов экипажа свободных от вахты, а так же Берсенева заперли в одном из кубриков. Меня же отконвоировали на мостик. Командир хмуро на меня покосился и продолжил отдавать команды. Он меня явно узнал. Не мог не запомнить, как я отмазал его тогда, во время трибунала. Но тёплых чувств ко мне почему-то не испытывал. Львов сказал, обращаясь ко мне, но так, чтобы это слышали все находящиеся в рубке:

– Вы, господин Ежов, наша страховка на случай непредвиденных обстоятельств. Если что пойдёт не так, ваша пуля первая!

* * *

Самым сложным было пройти мимо Кронштадта. Нас запросили: «Китобой», куда следуете? Львов приказал сигнальщику:

– Семафорь: На борту командир Красной Гвардии Ежов. Следуем в Гельсингфорс.

Для пущей убедительности меня вывели на открытую часть мостика. Разглядели меня в бинокль или нет – не знаю, но с берега передали: «Счастливого плавания!»

«Северная звезда» показалась ближе к вечеру. Мы просигналили: «Прошу принять на борт пассажиров» и получили добро.

Львов покинул борт последним, когда царская семья была уже на «Северной звезде». Обращаясь к команде, он сказал:

– Благодарю вас, господа! Как только «Северная звезда» выйдет в нейтральные воды, судно будет освобождено.

До ночи проболтались близи берега на траверзе Сестрорецка. Потом велели спустить шлюпки. Когда две шлюпки заколыхались на волнах, один из членов команды обратился к командиру захватчиков:

– Господа! Возьмите меня с собой.

Человек в маске ненадолго задумался, потом кивнул.

– Хорошо! Есть ещё желающие покинуть корабль?

Вышел ещё один офицер.

– В кубрике тоже могут найтись желающие, – сказал он.

В общей сложности борт вместе с захватчиками покинули пять офицеров. Командир проследил взглядом за исчезающими в темноте шлюпками, потом обратился ко мне:

– Что дальше?

– Идём в Кронштадт, – вздохнул я. – Буду докладывать о случившемся.

* * *

Дыбенко смотрел на меня с сочувствием.

– Да, браток, угораздило тебя, – сказал он. – Ты хоть знаешь, кого из Петрограда вывез?

Я неопределённо пожал плечами.

– Наверное, семью какого-нибудь генерала или министра.

– Бери выше, – поднял указательный палец Дыбенко. – Самого Николашку с семьёй ты вывез!

– Да нет, – отмахнулся я, – не может такого быть. Бабу я, правда, не разглядел, она платком прикрывалась, но мужика рассмотрел хорошо – не царь это был!

– Как определил? – усмехнулся Дыбенко.

– Так ни усов, ни бороды у него не было.

– Без усов, значит уже и не царь? – укорил Дыбенко. – А то, что он мог их сбрить, ты не подумал?

– Нет, – потеряно признался я.

– Ладно, браток, шибко-то не кручинься, – ободрил меня Дыбенко. – Не ты им побег организовывал, а что сплоховал маленько, так то со всяким случиться может. Да и не пошёл им этот побег впрок.

– Как это? – удивился я.

– Недавно СОС приняли, – пояснил Дыбенко. Уже у берегов Швеции подорвалась «Северная звезда» на плавучей мине. Видно её недавним штормом с якоря сорвало и в судовой ход вынесло. Так то…

Холод сковал мою душу.

– И что, никто не спасся?

– Кого-то там шведы подобрали, но не царя точно.

– Откуда известно?

– Наши в Гельсингфорсе ихние переговоры слышали.

– Выходит, они знали, что на борту была царская семья?

– Выходит так.

ГЛЕБ

Упрекнуть себя было не в чем, но настроения эта мысль не прибавляла. Блестяще проведённая операция завершилась провалом, пусть и за пределами нашей зоны ответственности. О гибели царской семьи теперь трубили уже все газеты. В России открыто скорбела разве что церковь. Политики, на этот раз, проявили сдержанность. Народ открыто ликовал, хотя по домам многие, верно, помянули царя-батюшку. Нас, если честно, больше волновала судьба Львова. В списках спасённых его фамилия не значилась. Но Макарыч предложил не торопить события. И оказался прав. Через неделю после гибели «Северной звезды» в Питере объявился Кравченко. Его рассказ заставил нас по-другому взглянуть на гибель парохода.

– Мне просто повезло, – сказал Львов. – В момент столкновения с миной я находился на верхней палубе. Княжне Анастасии сделалось дурно, и я вызвался сопроводить её на воздух.

– Так Анастасия жива?! – воскликнула Ольга.

Львов немного помялся, потом махнул рукой.

– Всё равно тайной это долго не останется. Да, мне удалось спасти Анастасию. Я нашёл её в воде и сумел надеть на неё спасательный круг. Вскоре нас подобрал шведский сторожевой корабль. Сейчас она в моей семье в Стокгольме. Но остальные погибли.

Он немного помолчал.

– Чтобы потом ко мне не было вопросов, скажу сразу: я вернулся в первую очередь для того, чтобы найти виновника гибели царской семьи и покарать его!

– Что ты имеешь в виду? – спросил Макарыч.

– Незадолго до взрыва я отчётливо видел силуэт подводной лодки.

– Ты хочешь сказать, что мина оказалась в фарватере не случайно? – уточнил Макарыч.

– Именно это я и хочу сказать, – подтвердил Львов. – Её туда отбуксировали. И предназначалась она «Северной звезде».

Для нас слова Львова могли означать только одно: кто-то внёс поправку в план нашей операции на её заключительной стадии. Теперь для нас станет делом чести этого «кого-то» вычислить и наказать.

Конец первой книги