Глава первая

МИХАИЛ

Большим любителем попусту разбрасываться бранными словечками Васича не назовёшь. Но когда джип, пытаясь разминуться с очередной неудобиной, слегка приложился днищем о твердь земную, с его губ – к вящему восторгу нашему – сорвалось короткое определение, коими так богата ненормативная русская лексика.

– Нет, ну как они тут ездят? – понимая, отчего нам так весело, и как бы оправдываясь, произнёс Васич.

– Так они тут и не ездят, – педалируя на слове «тут» сказал Ёрш. – Они подобные места сбоку объезжают. Видишь, колея между сосен?

– Была охота борта царапать, – пробурчал Васич.

Я в этой шутливой перепалке участия не принимал. Будучи самым старшим в компании, а значит самым мудрым, резонно полагал, что так скорее сберегу язык от случайного прикуса.

Миновав последнюю колдобину, джип покатил по относительно ровной дороге и вскоре въехал через гостеприимно распахнутые ворота на территорию того самого, надо полагать, приготовленного Васичем для нас (меня и Ерша) сюрприза. Не обращая ровно никакого внимания на заливающуюся оповестительным лаем шавку – чай опытная, чай сама под колёса не полезет – Васич не спеша подрулил к деревянному двухэтажному странного вида строению. Дом не дом? Лабаз не лабаз? Наш «коняга» всхрапнул и затих, а мы дружно покинули салон, с удовольствием разминая слегка обленившиеся за поездку ноги на коротко стриженной зелёной травке. Окрест глазу приятно, свободно дыханию и душе радостно. Покинутый утром город последние дни был обласкан солнышком, решившим на исходе Бабьего лета порадовать новосибирцев крайним теплом. Здесь было иначе. Толи от того что солнышко пряталось за кронами ещё не до конца сбросивших листву деревьев, то ли, и даже, скорее всего, от стылого дыхания могучей сибирской реки, мы, не сговариваясь, подтянули молнии на куртках под подбородки. Взгляд направо, взгляд налево: ели, посаженные в два ряда, берёзы, растущие по своему усмотрению, промеж них одноэтажные щитовые домики – и у меня сложилось чёткое представление о свойстве заявленного Васичем сюрприза: сие есть база отдыха, каких немало понастроили в советские времена по берегам Оби крупные новосибирские заводы. Интересно, чьё это сейчас? Осталось за сумевшим выжить заводом, или прихватизировано ушлыми молодцами в лихие постперестроечные годы? Я стал искать глазами новорусские приметы, что-нибудь яркое, крикливое, лезущее в глаза. Ничего такого не обнаружил – вокруг одна гордая бедность: скромно, чисто, опрятно – и порадовался: есть, где ещё отдохнуть простым работягам. Но почему тогда база почти пуста? Мелькнувшие в отдалении мужики, оба два, волокли куда-то доски и на отдыхающих походили мало. До верного решения оставалось полшага, когда ход моих мыслей был прерван появлением рядом с джипом нового персонажа. Мужчина, несущий на лице лёгкую улыбку, одетый, как и мы, в камуфляж, обменялся с Васичем крепким рукопожатием, после чего переадресовал улыбку мне и Ершу.

– Знакомьтесь, – открыл церемонию представления Васич, – наш радушный хозяин, Павел Иванович… Михаил Макарович, – это, стало быть, я… – Николай Иванович, – это, стало быть, Ёрш.

Рукопожатие Павла Ивановича было крепким, но без зажима; так, на мой взгляд, должны здороваться все нормальные мужики.

– Пойдёмте, я покажу вам домик, – поманил нас за собой Павел Иванович. – Выбрал для вас самый лучший из незанятых.

– А что, есть занятые? – удивился я.

– А почему нет? – в свою очередь удивился Павел Иванович.

– Так ведь тихо… – Сказал и тут же смутился наивности сказанного. Друзья хихикнули, – будто сами думали иначе – а Павел Иванович – спасибо ему за это! – лишь улыбнулся слегка.

– В двух домиках живут любители рыбалки. Они сейчас на реке, потому и тихо. А шумно здесь бывает в сезон и по выходным. Если задержитесь – увидите. А вот и ваш домик!

Строение приютилось под боком у огромной ели. Крыльцо под навесом во всю ширину стены. Рядом с дверью мангал.

– Я его специально для вас принёс, – отпирая ключом дверь, пояснил Паша (буду звать его так, а то, пока дождусь брудершафта, о «Павла Ивановича» язык сотру).

Внутри домик был поделён на две половины, разделённые перегородкой с широким проёмом посередине. Слева от двери стоял небольшой холодильник, справа громоздился стол, украшенный двухкомфорочной газовой плитой, от которой тянулся шланг к стоящему на полу большому ярко-красному баллону. Полки в полстены с нехитрой кухонной утварью и ведро под воду на полу. Ещё были замечены два табурета, а третий виднелся за проёмом, сразу перед тумбочкой, за которой тускло отсвечивало стёклами окно, а по обе стороны располагались двухъярусные нары.

– Умывальник на улице, колонка там же, удобства за оградой. Располагайтесь, а я пока за постельным бельём схожу, – направился к двери Паша.

– А я машину переставлю, – устремился следом за ним Васич.

Ну а мы с Ершом, не сговариваясь, – дело привычное – принялись накрывать на стол. Вскоре с улицы послышался нарастающий шум мотора, который достиг максимального рыка где-то справа от домика. Джип Васича пару раз торжествующе взревел, потом обиженно тявкнул и умолк. Сам Васич появился через минуту и одобрительным кивком отметил наши приготовления. А вот и Паша с тремя комплектами постельного белья. Косит взглядом на стол, кладёт бельё на кровать и ничего не успевает сказать поперёд баска Васича:

– Как насчёт лёгкого фуршета «за встречу»?

Вопрос адресован одному Паше – мнение остальных и так понятно. Быстро поборов сомнение Паша кивает головой. Коньяк по рюмкам, бутерброды, кто с чем пожелает, по рукам. Выпили, и наш хозяин засобирался. Сослался на занятость и был таков, успев принять приглашение на вечерний шашлык. Этим он мне понравился ещё больше: и гостей уважил, и про дела не забыл.

Приговорив бутылку, мы покинули домик и побрели, по пожухлой и ещё только опавшей листве, прямо к видневшемуся за берёзами просвету. А дизайнер ветер всё добавлял и добавлял новые штрихи в нежно-печальную осеннюю композицию. Выйдя на просвет, мы оказались на высоком крутом берегу. Внизу желтела полоска песка, за которой разметалась вширь, аж на целый километр, красавица Обь. Неспешно и величаво несла она стылые воды свои в сторону студёных северных морей. По берегу, переходя от одной удочки к другой, бродил рыбак. Ёрш тут же не выдержал:

– Вы как хотите, а я порыбачу! – и умчался к домику за снастями.

Мы дождались, пока он вернётся со спиннингом наперевес, спустится по крутой, похожей на корабельный трап лестнице на берег и побредёт по песчаной полосе в поисках удобного местечка.

– Посидим? – предложил Васич, кивая на стоящую по-над берегом беседку. – Как поживает моя просьба? – спросил он, когда мы присели на лавочку под дощатым шатром.

Мой старинный, ещё с Афгана, друг, Глеб Васильевич Абрамов, для своих Васич, когда-то закончил Новосибирское военно-политическое училище по специальности «командир разведвзвода». С тех пор он успел отметиться во всех горячих точках Союза, России и большинства некогда дружественных, а теперь не всегда, государств. Дослужился до начальника штаба Бердской бригады ГРУ ГШ (Главного разведывательного управления Генерального штаба), когда перед ним зажёгся красный свет. Как это бывает на государевой службе, кого-то «наверху» посетила блажь расформировать одно из самых боевитых подразделений российского спецназа. Так, ещё не разменявший «полтинник» боевой подполковник враз остался не у дел со всеми своими орденами и шрамами. Существовать на нищенское пособие, почему-то именуемое у нас пенсией, для ещё крепкого мужика было стыдно, и предложение возглавить службу безопасности одной частной фирмы пришлось как нельзя кстати. Правда, и тут не обошлось без подвоха. Генеральный директор фирмы был слегка подвинут мозгами на охоте и имел привычку через это своё увлечение проверять всех своих замов, а уж начальника СБ – сам бог велел. А Васич, в смысле охоты, был, по его собственному выражению, «ни ухом, ни рылом». Сроки охоты уже объявлены, а у Васича ни оружия походящего, ни, что более существенно, лицензии на владение оным. И побёг он тогда к старому другу, начальнику режимно-секретного подразделения областного ГУВД подполковнику Жехорскому Михаилу Макаровичу, то есть ко мне. И вот теперь сидит и ждёт ответа на поставленный вопрос. Не стал я друга мытарить, а поспешил успокоить:

– Всё в порядке. Организуешь начальнику ОЛРР (Отдел лицензионно-разрешительной работы) откат в виде одной бутылки коньяка и считай, что нужные документы у тебя в кармане!

– Вот спасибо! – обрадовался Васич. – Теперь дело за оружием. Не подскажешь где можно карабин приобрести, скажем, такой, как твой «Тигр»?

Самозарядный охотничий карабин «Тигр» под патрон 7,62х54R я приобрёл, по случаю, в Ижевске, ещё в лихие 90-е, когда сопровождал туда продукцию завода «Химконцентратов».

– Зачем покупать? – произнёс я самым невинным тоном. – Проще взять из багажника собственной машины. Ты ведь видел, как я его туда положил? Дарю! Владей!

Васич аж подпрыгнул от радости. После слов благодарности тут же помчался за подарком. Вскоре карабин был доставлен, извлечён из чехла и собран. Несмотря на потёртое ложе, оружие было в отличном состоянии. Васич провёл пальцем по выполненной в старом стиле надписи «Тигръ», присмотрелся к дате выпуска.

– Что-то не разберу, похоже на 1894, – произнёс он.

– 1994, – подсказал я. – Просто цифры затёрлись. В 1894-ом его ещё не выпускали.

– Ну, да, конечно, – смутился Васич.

ГЛЕБ

– Привет, мальчики!

В пастельном свете уходящего на покой солнца, у картинно застывшей в дверном проёме фигуры лица было не разобрать. Но до боли знакомые формы, скрыть которые был бессилен любой камуфляж, и не менее знакомый голос не оставляли сомнения в том, что Ольга нас нашла. Спрашивать, как она это сделала, значило поставить под сомнение профессиональные навыки моей боевой подруги, бойца отряда спецназа ВВ МВД. Первым сориентировался Михаил, который вполне будничным тоном – молодец! – произнёс:

– Здравствуй, Оля, рады тебя видеть!

Конечно, она ожидала несколько иной реакции на своё неожиданное появление, поэтому в её: «Я тоже рада вас всех видеть!» – звучали нотки разочарования. Пока Ольга избавлялась от вещей и лишней одежды, куда-то исчез Ёрш. А когда вернулся, то незаметно для моей гражданской жены утвердительно кивнул Михаилу. Ребята тут же принялись упаковывать свои вещи.

– Вы это куда, мальчики? – удивилась Ольга.

– В соседнюю хату, – пояснил Михаил. – А вы слегка поворкуйте, и начинайте нанизывать мясо на шампуры.

Когда мы остались одни, я спросил, стараясь придать голосу как можно больше строгости:

– И что всё это значит?

– Только то, мой повелитель, – Ольга подошла ко мне вплотную и обвила шею руками, – что я по тебе очень соскучилась!

И что я мог на это ответить?

МИХАИЛ

– … Ты молодец, встретил её, как ни в чём не бывало. А я, прямо скажу, оторопел. Вроде, и знаю её не один год, а всё одно – она для меня загадка!

Я слушал Николины разглагольствования и думал о том, что и для меня Ольга – загадка, впрочем, как и любая другая женщина, ну, может, чуточку больше, чем другая. Было в ней что-то цыганское, а значит, по моему разумению, колдовское. И в первую очередь – глаза. Они были способны смутить любого, – окромя, быть может, Васича – кто пытался в них заглянуть. Беспросветно чёрные зрачки кружили голову и тянули на дно безмерно глубокого омута. Боевой псевдоним Ведьма был дан ей не только за профессиональные навыки, но и за эти самые глаза. Поговаривали, что она может предсказывать гибель. Я этому не сильно верил. Во-первых, тому не было никаких доказательств. Во-вторых, увидеть пресловутую «маску смерти» на лице человека, которому было суждено погибнуть в ближайшем бою, случалось многим, кто побывал на войне.

Война – штука кровавая и отвратительная. Но именно там, порой, между людьми возникают узы, связывающие их покрепче родственных. Я вспомнил Мишу Жехорского в полушаговом возрасте от мальчика до мужа, за плечами которого осталась недописанная «кандидатская». Но Родина посчитала, что лейтенанты ей нужны больше чем кандидаты наук, и повесила на эти плечи погоны. А поскольку «пиджаком» я служил в бригаде связи Среднеазиатского военного округа, то нет ничего удивительного в том, что однажды попал «за речку». И вот иду я, приданный офицер связи, промеж матёрых спецназовцев по высокогорному афганскому кишлаку. Крадёмся, значит, как и положено со всеми предосторожностями. А вокруг кипит будничная мирная жизнь. Местные жители занимаются повседневными делами, не обращая на нас ровно никакого внимания. И до того показалась мне ситуация нелепой, что я не выдержал и рассмеялся. Тут же идущий впереди спецназовец показал мне кулак. И не столько вид внушительного кулака, сколько серьёзное выражение лица этого побывавшего не в одной схватке воина, привело меня в чувство. Была в тот день и стрельба, а потом был долгий задушевный разговор с тем самым обладателем внушительного кулака. «Понимаешь, брат, – пояснил он странное для меня поведение местных жителей, – через Афган столетиями шли захватчики: персы, англичане, свои бандюганы, теперь вот мы. Они привыкли жить как бы во фронтовой полосе. У них свои дела – у воинов свои». Так я познакомился с лейтенантом Глебом Абрамовым.

Самый младший из нашей троицы Николай Иванович Ершов, после окончания НЭТИ распределился на службу в милицию, где и попал под моё начало. И хотя наши пути-дорожки, в плане службы, давно разошлись (Коля, закончив ещё и институт ФСБ по специальности «взрывотехника», перебрался к смежникам), осталась дружба и прозвище Шеф, коим наградил меня Николай. Спросите, причём тут война? Вроде бы и не причём. А вроде бы и причём. Мало что ли полегло нашего брата под бандитскими пулями? Впрочем, с Васичем Ёрш познакомился, как и я, на войне, во время второй чеченской компании. Сам я в Чечне не был. Конечно, пытались меня туда отправить, но я ответил категорическим отказом: «В Граждансокой войне участия принимать не буду!» От меня отстали.

НИКОЛАЙ

Пока я раздувал мангал, Шеф мешал своими «мудрыми» советами. Я лениво отбрёхивался. Пусть себе советует, лишь бы не вмешивался в процесс – шашлык вовсе не его конёк. Больше меня беспокоило отсутствие реакции на запах дыма – не могли они его там не почувствовать! – со стороны домика, где затаились Абрамовичи (Абрамовичи – от фамилии Абрамов). Теперь я сделал ударение на вторую букву «а», но иногда, для прикола, мог сделать и на «о». Правда, только в том случае, когда ни Васич, ни Ольга не могли сразу дотянуться до меня рукой. Иначе, подзатыльника было не избежать.

Я уже собирался идти стучаться в дверь, когда та отворилась, и на пороге возник Васич с восьмью снаряжёнными шампурами – по четыре в каждой руке…

Шашлык подоспел как раз к первой звезде. Ввиду располагающей погоды «поляну» было решено накрыть на улице. За вкопанным в землю дощатым столом собралось шесть человек: я, Васич, Ольга, Павел и двое рыбаков из соседнего домика, которые разнообразили стол свежекопчёной рыбой и выставили два пузыря «беленькой». Васич разлил водку в пластик и только тут заметил отсутствие Шефа. «А где Михаил? – недовольно спросил он. – Водка стынет!» Я открыл, было, рот, но тут из сгущающейся темноты к столу шагнула знакомая фигура. «И где мы были?» – поинтересовался Васич. – «Закатом любовался, – спокойно ответил Шеф. – Вы знаете, что перед тем, как погаснет последний солнечный луч, вода в реке становится малинового цвета?» – «Да хоть фиолетового! – пробурчал Васич и взял в руки пластиковый стаканчик. – Ну, что, со знакомством?»

Я колдовал над второй порцией шашлыка, когда раздался нетерпеливый голос Васича: «Скоро ты там?» Я ответил, что минут через пять будет готово, но Шеф неожиданно попросил меня не спешить. «Не торопи его, пусть потихоньку доходит, а я вас пока «чушью» угощу!» Сказал, и скрылся в домике. За столом его заявление вызвало всеобщий интерес. «О какой чуши он говорил?» – поинтересовалась Ольга. – «А он что не скажи, у него всё одно чушь получается!» – попытался сострить Васич, но под укоризненными взглядами сотрапезников смутился и умолк. Я, как рыбак опытный, хоть и не поймавший сегодня ни одной рыбки – зря я выпендрился со спиннингом – прекрасно знал, что означает на рыбацком сленге слово «чушь». Поэтому я перестал раздувать угли и переместился к столу. Шеф не заставил себя долго ждать. Появился вскоре и торжественно водрузил на стол большую тарелку с кусками сырой стерляди. «Откуда такое богатство?» – спросил кто-то из рыбаков. – «Да пока я закатом любовался, подвалил с реки какой-то местный браконьер и предложил купить свежачка». – «Так она что, совсем сырая?» – спросил Васич. – «Так настоящая «чушь» – это когда стерлядь разделываешь, а она ещё хвостом шевелит, – пояснил Шеф. – Потом солишь, можно слегка поперчить, и почти сразу на стол!» Мы дружно выпили и потянулись к кускам стерляди. Ольга присоединилась к пиршеству, стараясь всё делать, как остальные, а Васич застыл со стаканом в руке. Когда все расправились с первым куском и потянулись за вторым, Васич, глядя на наши заляпанные жиром и кровью лица и понимая, что так ему может ничего и не достаться, буркнул: «Прям, людоеды!» – выпил водку и потянулся за стерлядью. «Ну, как?» – спросил его Шеф, когда Васич расправился с закуской. Тот ничего не ответил и ухватил с тарелки последний оставшийся кусок.

МИХАИЛ

Это произошло, когда отзвучала последняя песня, и наши гости потянулись к своим домикам. «Давайте-ка, я вас сфотографирую!» – несколько неожиданно предложила Ольга. «Так ничего же не выйдет, при таком освещении», – попытался урезонить жену Васич (Место нашего веселья было освещено лишь слабым светом прикреплённого на стену домика фонаря). «Ёшкин каравай! Раз я говорю – выйдет», – заупрямилась Ольга и ушла за фотоаппаратом. «Товарищи офицеры, была команда фотографироваться. Па-а-прашу исполнять!» – шутливо скомандовал Васич. Мы дружно выстроились под прицелом направленной на нас китайской «мыльницы». «Вы бы хоть улыбнулись», – предложила Ольга. Мы дружно натянули на лица самые идиотские улыбки, какие только смоли придумать. Ольга возмущённо фыркнула и нажала на спуск. Вспышка получилась на удивление яркой, как будто пред глазами полыхнула молния. И мне даже показалось, что прозвучал гром. Нет, не гром, колокол. «Что это было?» – поинтересовался Ёрш, переглядываясь с Васичем. Я же в это время смотрел на Ольгу и заметил, как она изменилась в лице, но не придал тогда этому особого значения.

 

Глава вторая

МИХАИЛ

Отправился ещё один выходной прямиком котику под хвостик. И сам заступил старшим оперативного наряда, и ответственным по управлению сегодня Бурков. Мало, что полковник, так ещё и педант. Как говорится: «Хошь волком вой, хошь песни пой!» А поскольку воет уже весь наряд, – надавал с утра товарищ полковник заданий – то мне, похоже, выпадает петь. Это-то как раз не беда: моё пение от их воя на слух всё одно неотличимо. А вот то, что не ночевать мне, похоже, в родном кабинете, а значит и любимый диванчик без хозяина простынет, и куча бумажная, которую наметил в это дежурство разгрести, так кучей и останется – это беда!

Руководствуясь принципом «клин клином вышибают» я принялся изучать очередной тупорылый запрос из департамента, когда зазвонил телефон.

– Слушаю, Жехорский!

– Дежурный Абросимов, товарищ полковник!

По установившейся традиции дежурный проглотил приставку «под», а я, по той же традиции, сделал вид, что не заметил.

– Что у тебя?

– Тут такое дело… ЧП у нас. На Центральном рынке обнаружена бесхозная сумка, похоже, взрывное устройство.

– Основания?

– Так старший ГЗ (группа задержания наряда милиции вневедомственной охраны) говорит, что тикает там внутри.

Тикает обычно таймер. А будильник он, сиречь, таймер и есть. Забыл какой-нибудь командированный растяпа – а может, к тому же, и пьяный – сумку, вот тебе и такает. Логично? Логично! А действовать будем по инструкции.

– Ты, Саша, руководство поставил в известность?

– Вас первого, товарищ полковник!

– Значитца, так! Буркову я доложу сам. А ты начальника управления в известность ставь, распорядись, чтобы выставили оцепление, ответственного Центрального отдела напряги и с ЦОУ (Центр оперативного управления нарядами милиции района) пусть наряды стянут поближе. Машина где?

– Так стоит у «Стеллы» уже.

– Хорошо… я сейчас выеду на место. Да, по собачке озаботься, чтоб доставили. И желательно две штуки!

– А две-то зачем, тащь полковник?

– Ты рынок Центральный помнишь? Сколько там одна собака работать будет? До утра? Давай, выполняй!

Ну вот. Пришла пора набрать номер «обожаемого» начальства.

– Сергей Михайлович, это Жехорский, тут у нас на рынке сумку бесхозную нашли, что-то там тикает… Нет, не открывали, дурных нема! Вы как, поедете?

– Нет, Михаил, думаю, ты и сам справишься, тем более что начальство только следы затаптывать может.

Однако не сдержался Сергей Михайлович! Я тут недавно на совещании ляпнул, что, после «приехало начальство», на месте происшествия были затоптаны все следы. Как материалы собирать по делу – этого не дождёшься, а приехать и с важным видом побродить по месту происшествия – это, пожалуйста, особенно ежели пресса уже толчётся. Я за последние двадцать лет так и не смог привыкнуть к этому «методу» руководства личным составом. Однако надо собираться. Эх, бушлат забыл привезти из дома, а в куртке уже холодно совсем. Ну, на машине – не пешком чай! Дежурную папку под мышку и вперёд!

* * *

О! всё местное начальство уже тут. Так: место оцепили, ленту повесили, народ эвакуировали.

– Здравствуй, Николай Николаевич!

Жму руку начальнику городского управления Зыкову и иду вместе с ним смотреть что там и как.

Вызвавшая такой переполох сумка стоит себе у дальнего прилавка и отсвечивает ярко-синими боками. А баульчик-то внушительный. В такой, взрывчатки чёртова прорва войдёт.

– Кинологи отработали уже?

– Нет, вас ждём!

О, как! Я фигею, дорогая редакция! Идём к кинологам. Знакомые всё лица и морды тоже. При виде начальства пытаются принять строевую стойку.

– Вольно! Николай Николаевич, ФСБ вызвали?

– Так рано вроде бы… Дежурному их сообщили, как положено.

– Ладно. Юля, ты с Громом давай к сумке, а ты, Инна, со своей «дворняжкой» отработай территорию второго павильона.

– Ася не дворняжка, товарищ подполковник, – с обидой сообщила блондинка в папуаске с сержантскими погонами, – а бельгийская овчарка!

Угу, помню я, с каким изумлением посмотрела она на щенка, которого ей поручили вести, и спросила у начальника питомника: «А что я буду делать с этой дворняжкой?» С тех пор прошло пять лет, и на счету «дворняжки» не одно раскрытое преступление. Юля с Громом, восточно-европейской овчаркой, псом ныне уже редкой породы, пошли к сумке. Рядом они смотрелись довольно комично: маленькая брюнетка в милицейском бушлатике, серой уставной шапке, и трусящий с левой стороны здоровый, чуть не выше её талии, пёс чепрачного окраса с умной мордой, походивший бы на волка, если не огромные стоячие уши.

Остановившись метрах в двадцати, Юля по инструкции отправляет к сумке собаку. Гром осторожно подходит к прилавку, подле которого стоит сумка, и начинает работать. Через пару минут молча садится возле неё и, повернув голову к хозяйке, послушно ждёт команду. Едрит твой ангидрит! Точно, взрывчатка внутри! Гром ещё ни разу не ошибся за свою восьмилетнюю службу.

– Ну, что, Николай Николаевич, вызывай взрывотехников от смежников, наши, омоновские, в Дагестане нынче, сие тебе известно.

Седой коренастый полковник в форменной сшитой на заказ кожаной куртке с каракулевым воротником пожевал губами и спросил с сомнением:

– А может не точно ещё?

Я помотал головой.

– Точно! Ты знаешь не хуже меня, что Гром не ошибается.

Обречённо махнув рукой, Зыков начал по рации отдавать приказания.

Минут через семь, завывая сиреной, подъехала знакомая белая «Газель» с надписью «Взрыво-техническая лаборатория ФСБ России».

НИКОЛАЙ

Я что, схожу с ума? Как я могу на это ответить? Откуда мне знать это точно, если подобное происходит со мной впервые? Интересно, у психов есть чувство юмора? Если и дальше так пойдёт, то скоро узнаю про это из первых рук. Я имею в виду от психиатра. Улыбнётся он мне доброй такой улыбкой и скажет: «Не волнуйтесь, больной, ваше чувство юмора вполне совместимо с диагнозом вашей болезни». Когда это началось? Глупый вопрос! Это-то я как раз помню отчётливо. В тот вечер, на базе отдыха, что на берегу Оби. И не то важно: водку мы тогда заедали шашлыками, или шашлыки запивали водкой. Важно другое: Ольге пришла в голову блажь нас троих сфотографировать. Спорить было себе дороже, и мы дружно встали под прицел объектива, скорчив самые немыслимые рожи. Потом была вспышка, много ярче той, что бывает при фотографировании. И был колокол, звук колокола. Неясный, отдалённый. Мне, точно, не померещилось. Шеф тогда подтвердил, что тоже что-то там слышал. Васич, правда, кричал, что всё это фигня, и он-то никакого колокола в упор не слышал. Но по нему было видно, что врёт. И Ольга была какая-то странная. Как она на нас тогда смотрела. А через несколько дней началось ЭТО. Поднялся из метро на площадь Ленина и чуть за столб не ухватился. Прямо посреди площади самый настоящий базар. Не такой, как сейчас, а такой, каким он мог быть в начале прошлого века. Притом, то, что базар, – как есть цветное, а то, что вокруг, – чёрно-белое и в дымке. Сколько длилось наваждение – секунду, две? Не знаю, но пропало быстро. Через несколько дней произошла другая фигня. Вернее, та же, только вид сбоку. Шёл я по новенькому микрорайону и вдруг оказался в лесу дремучем. А с Ленкой как опарафинился? Уже обнял было, и тут от неё таким холодом обдало, что невольно отпрянул. Обиделась, понятно. Стала во мне измену искать. Баба она завсегда так: если мужик неласков, значит, завёл другую. Дела… А что самое главное: каждый раз когда такие чудеса со мной случаются, слышу я колокол и с каждым разом всё отчётливее. А вот и Центральный рынок. Толпа по одну сторону оцепления, милицейские – по другую. Всё путём. Вылажу из «Газели» и иду к смежникам. Крепко жму руку Шефу, – он нынче старший наряда – здороваюсь с остальными двуногими и четвероногими. Говорите, тикает? И Гром сел? Гром – это серьёзно. Обмениваюсь с псом уважительными взглядами. Говорю Михаилу: «Пойду, гляну, на что это там Гром среагировал». Уточняет: «Без костюма?» – «Ага, – говорю, – пока чисто посмотреть». Подхожу к сумке. На первый взгляд, ничего особенного. Начинаю присаживаться на корточки. Навстречу несётся ослепительная вспышка и разрывающий перепонки гул набата.

МИХАИЛ

Я услышал только «Ба!..» Видимо, на «…бах!» уже заложило уши. Взметнулось пламя. Джин вырвался на волю, разрывая и корёжа всё, что попадалось на пути. Оттолкнулся от дальней стены и устремился к нам. Но не дотянулся, выдохся и исчез, разбросав всё, что успел прихватить. Среди прочего – останки моего друга Коли Ершова.

ГЛЕБ

Когда на столик была выставлена четвёртая бутылка я быстро встал и без особых усилий перемахнул с нижней полки на верхнюю. Внизу сначала удивились, потом возмутились, потом пытались усовестить, потом стали браниться, потом про меня забыли. Вот и ладушки! Им-то чего не пить? Они как-никак на отдыхе. А я, всяко, на работе. Мне эту троицу, ладно бы охранять, как бы тащить на себе не пришлось. Ох уж мне эта охота! Господину Побегайле, – наградили предки фамилией! – работодателю моему и «благодетелю», этому точно охота. Двум ближним замам его, что шкворчат теперь на нижней полке, им, толи охота, толи неохота – поди, их хитрожопых, разбери. А мне неохота, ох, как мне неохота! Особенно сейчас, когда только-только схоронили Кольку. А был ли он там, в том закрытом гробу? Говорят, что сапёр ошибается один раз в жизни. А тут и ошибиться-то не успел – сразу в куски. Макарыч говорит, что он только наклоняться к грёбаной сумке начал. Макарыч переживает Колькину гибель шибче остальных. Хотя, если разобраться, чем он виноват? Тем, что вызвал Кольку к этой треклятой сумке? Так он конкретно Ерша не заказывал, кого прислали – того прислали. Ольга тоже ходит как в воду опущенная. Что-то с ней после гибели Кольки произошло, не пойму что. Ладно, вернусь с охоты – разберусь. И чего эти бриджи постоянно трусы промеж ягодиц заталкивают? В трико было бы куда как удобней. Так нет, мало ему охоты, подавай ещё и историческую реконструкцию: всё точь-в-точь как сто лет назад. Еле-еле тельняшку отстоял. Будто в те времена моряки на охоту не ходили? А «Тигра» и отстаивать не пришлось. Понравился мужикам карабин. В остальном пришлось уступить. Бриджи, сапоги на меху, бекеша, малахай, ну и прочая мелочь. Ладно, хоть за всё это из собственного кармана платить не пришлось. «Благодетель» в виде презента отвалил. У него для такого случая особое ателье имеется, там всё по меркам и пошили.

* * *

Проснулся я сразу, как только проводница коснулась моей ноги.

– Подъезжаем?

Она кивнула, горестно вздохнула и покинула купе, плотно притворив за собой дверь. Причину её печали я понял сразу, как спрыгнул с полки. Господин Побегайла похрапывал на своём месте, а оба зама приютились на полке напротив. Очевидно, одному из них не хватило сил взобраться наверх, из чего я сделал вывод, что выгрузка личного состава будет проходить в экстремальных условиях. И, к сожалению, не ошибся. Колёса состава, пересчитав положенное количество стыков, уже замерли подле перрона станции Барабинск, а я только-только привёл своих спутников в сидячее положение. Ладно, одевать особо не пришлось, поскольку они и не раздевались. Бекешу на плечи, малахай на голову, скарб «страдальца» на плечо, самого «страдальца» под руку, и, «давай, перебирай ногами!», на перрон. Оставляю подопечного на попечительство ночки метельной и за следующим. Пока тащил второго, думал, что увижу первого лежащим на снегу, но обошлось. Стоит, родимый, и даже чего-то там соображает. Бекешу застегнул и рукавицы надел. Третьего красавца выгрузил уже под зелёный сигнал светофора. Помчался в купе за своими вещами. На перрон ступил, когда за спиной лязгнули буфера. Успел! А где «страдальцы»? Вон они, опираясь друг на друга, волочатся в сторону вокзала. Шагнул следом. Вспомнил, что когда садились в поезд сунул билет вместе с паспортом в сидор. На ходу скинул вещмешок и только потянулся к кармашку, как правая нога, попав на лёд, пошла в сторону. Если уж падать, то только не на карабин! Извернулся в воздухе и приземлился как надо. Сидор, понятно, отпустил, и тот падал сам по себе в некотором от нас с «Тигром» отдалении. Чертыхаясь, принял вертикальное положение и тут же оказался внутри снежного вихря. Замер на месте, прикрыв от колючего снега лицо рукой. В уши ворвался близкий удар колокола. У них, что, церковь рядом с вокзалом?

МИХАИЛ

Когда эти су… Вот чёрт! Не могу цивильного продолжения придумать. Выходит, всё-таки суки. Так вот, когда они научатся входную дверь закрывать? Ладно бы лето. А так разморозим батареи, что подле двери, вот тогда и нахлебаемся по макушку всем подъездом. Какой-то я последнее время злой. А и будешь злым, когда беда за бедой. Сначала Ерша на моих глазах в клочья разорвало, теперь вот Васич пропал… И пропал ведь… чуть не сказал «средь бела дня». Да нет. Ночь была, притом с метелью. И всё равно, с его-то опытом… Ну, куда он мог подеваться? На перроне обнаружили только вещмешок, в кармане которого лежал бумажник с деньгами и документами. Коллеги из Барабинска на его подельников грешат. Логика в этом, определённо, есть. Только пустышка это. Ну и что, что в показаниях путаются? Столько выпей и ты жену с тёщей путать начнёшь. Проводница вагона факт пьянки подтвердила. И Васич, по её словам, когда поезд отходил от перрона, шёл за своими спутниками на некотором отдалении. Потом налетел снежный заряд, и она закрыла дверь. С этой минуты Васича никто больше не видел. Смерч его, что ли, унёс? Бред! Но Васича нет, и Ольга теперь страдает. А тут ещё «шептуны» всех полов и мастей перчику на раны подсыпают. Из чистого альтруизма, разумеется. Чем опять почтовый ящик набит? Реклама… опять реклама, … а это что? Письмо… И даже мне? Интересно, от кого? С-Петербург, нотариус палаты № 2 Розенфельд С.В. Что характерно: у нас, что ни нотариус, так Розенфельд. Ладно, конверт в папку, рекламу в мусоропровод. Оставлять в ящике нельзя, непременно какой мелкий подожжёт.

Вот дверь, вот ключ. Открываю первое вторым, и я в прихожей. Окромя кота с усердием дерущего свой коврик – никого. Это, как бы, меня не ждали?

– Солнышко, я дома!

Нет бы, помолчать – целее был бы. В прихожую выкатывается злобное «солнышко» и рядом с ней…

– Рая, ты как здесь?

Рая молчит, поскольку перешипеть «солнышко» задача трудновыполнимая.

– Ты чё разорался? У нас Лена с маленьким.

Час от часу… Спрашиваю на полтона ниже:

– По какому случаю парад але?

Моя половина смотрит на меня уничижительно и поворачивается к Рае:

– Объясни ему.

Рая, моя однокашница по школе милиции, мать Коли Ершова, берёт меня за руку и ведёт на кухню.

– Понимаешь, Лену из общежития ГУВД выселили…

Я хоть и не рыбак, но как выглядит вытащенная на берег рыба, представляю хорошо. Поэтому, для того чтобы представить, как я сам выглядел в этот момент, отражаться в зеркале нужды не было. Наконец, с шевелящихся под выпученными от удивления глазами губ слетели первые слова:

– Это как?

– Читай сам! – Рая протянула мне половинку листа бумаги, на котором добротным канцелярским стилем излагалось, что поскольку Ершова Е.А. не связана трудовыми отношениями с ГУВД, то, в соответствии с договором найма жилого помещения в общежитии, подлежит выселению в трёхдневный срок.

– Тут написано три дня, почему сразу не сказали? – спросил я Раю.

– Так они ещё и не прошли. Просто мы не стали дожидаться, когда придёт ОМОН, и освободили помещение досрочно.

– Гордые, значит? – я тяжело опустился на табурет. – И что вы теперь с вашей гордостью делать намерены?

– А ты чего раскипятился? – в свою очередь вспыхнула Рая. – Можно подумать, ты бы чем помог!

– По крайней мере, попытался, – всё ещё раздражённо парировал я. – В крайнем случае, до генерала бы дошёл.

– Ты посмотри-ка на этого ходока, – обратилась Рая к моей супруге. – Так бы он тебя и принял! Нынешний, он у нас не то, что давешний.

– Зря ты так, – сказал я уже примирительным тоном. – Генерал мужик правильный. Может и посодействовал бы. Да что теперь говорить. Обратно Ленку никой генерал не вселит. А что ФСБшники говорят?

– Сочувствуют. Обещают помочь при первой же возможности.

– Цену таким обещаниям ты знаешь не хуже меня, – горько усмехнулся я. – Скажи лучше, что делать собираетесь?

– Увезу их в Купино, там у меня большой дом, участок. А как Лена с декрета выйдет, я её к себе в отдел переведу. Так что ты за нас не переживай – перетопчемся! Ты лучше помоги с «Газелью», у вас в батальоне, я знаю, есть полугрузовая, вещи перевезти.

– И с «Газелью» помогу, и с погрузкой, только… – Закончить фразу у меня не получилось, лишь глубокий вздох невольно вырвался из груди.

Рая посмотрела на меня всё понимающим взглядом.

– Брось, Миша. В твои ли годы стены лбом таранить? Пусть подавятся!

На следующий день я смотрел на отъезжающую «Газель» и думал о том, что Ленке с малышом в деревне будет лучше, чем в городе. В оправдание, в успокоение ли пришла мне в голову эта мысль – не знаю, но полегчало.

* * *

Я перечитал письмо от нотариуса ещё раз, отложил бланк в сторону и откинулся на спинку кресла. Чудны дела твои, Господи! Я, конечно, помнил о том, что в Питере у меня был – я ведь даже не знал, жив он или нет – двоюродный дед Юзеф. О нём у меня остались самые смутные воспоминания. Я ведь был совсем мальцом, когда в первый и последний раз навещал деда Юзю в его коммунальной квартире в старом питерском доме где-то в районе Сенной площади. Когда же я получал о нём последнюю весточку? Лет тридцать назад? Как не все сорок! И вот теперь меня приглашают вступить в права наследования. Недвижимость почитай в центре Питера и счёт в банке. Интересно, какая на счету сумма? Хотя, если продать одну квартиру и то нехило выйдет. Надо ехать.

Ускорил отъезд, как ни странно, мой непосредственный начальник. Пригласил в кабинет, вроде как по делу. Потом сказал, не глядя в глаза, что видел проект нового штатного расписания, того, что для полиции. Так в нём моей должности нет. Вывод предложил делать самому. Дело нехитрое: должность сокращают, возраст пенсионный – не служить мне в полиции. Кабы не наследство деда Юзи, так и загрустил бы, наверное. А так, вышло как в песне Галича, в исполнении Высоцкого на старой магнитофонной ленте: «Появляюсь на службу я в пятницу, посылаю начальство я в задницу…». И как стал я оформлять пенсию, так перестал засиживаться на службе дольше положенного, а потом и вовсе обнаглел: взял впервые в жизни кратковременный отпуск для решения неотложных дел по семейным, стало быть, обстоятельствам и отбыл в северную столицу России город Санкт-Петербург.

* * *

Ещё на трапе самолёта придавило меня к земле тяжёлое питерское небо, и хлестанул по лицу солёный балтийский ветер. И пусть про соль я приврал, но и без неё ветерок пробирал до костей.

В зоне прилёта меня ожидал господин Розенфельд. Он был примерно одних со мной лет и ничем не отличался от типичных представителей своей национальности: чёрные кучерявые слегка тронутые сединой волосы, умное лицо и глаза, вобравшие в себя печаль многих поколений.

Пока шло опознание, пока мы приветствовали друг друга, пока я сообщал нотариусу, что другого багажа кроме сумки, той, что в руках, у меня нет – всё это время он косил взглядом за моё плечо. Это слегка раздражало, но не заставило меня обернуться. Я ждал приглашения на выход, но Розенфельд спросил:

– Вы прилетели один?

Я, конечно, удивился, и, конечно, хотел ответить, что, да, я прилетел один, но нотариус так выразительно повёл глазами за моё плечо, что я закрыл рот и обернулся. Потом снова посмотрел на Розенфельда и произнёс совсем не то, что собирался:

– Похоже, что не один. Извините.

Я оставил сумку возле Розенфельда, сам подошёл к Ольге, приложился щекой к её холодной щеке, потом спросил:

– Ты как здесь?

– Прилетела с тобой одним рейсом. Миша, мне надо с тобой поговорить!

Я всегда знал Ольгу как абсолютно адекватного человека, неспособного совершать необдуманные поступки, потому просто одной рукой подхватил её сумку, другой взял под локоток и подвёл к нотариусу.

– Знакомьтесь, Ольга, моя родственница!

Если у Розенфельда и возникли на этот счёт какие-то сомнения, то он их никак не выказал, а лишь изобразил вежливую улыбку и пригласил нас пройти к выходу.

Иномарка, в которую мы погрузились, – сумки в багажник, мы с Ольгой на заднее сидение, Розенфельд за руль – была не только относительно новая, но ещё и забугорная, не наш российский девайс. Оно и понятно. Для нотариуса машина не столько средство передвижения, сколько вещь, непосредственно влияющая на степень доверия клиента.

По пути, в основном, молчали. Не доезжая до Сенной свернули в переулок, потом под арку, и встали внутри двора-колодца перед невыразительной дверью. Поднялись по обшарпанной лестнице на третий этаж. Нотариус открыл столь же невзрачную, как и лестница, дверь, и мы вошли на кухню той самой коммунальной квартиры, где я в своё время навещал деда Юзека.

– Это ж, вроде, кухня? – произнесла, оглядевшись, Ольга.

– Она самая, – весело подтвердил я.

– Фигня какая, – фыркнула Ольга.

– Так это мы зашли с чёрного хода, – невинным тоном пояснил я. – А с парадного и вход в прихожую, и лестница получше, и лифт есть.

Ольга в недоумении посмотрела на Розенфельда. Тот, не глядя на неё, скороговоркой выпалил:

– У парадной негде машину поставить. Вот ключи и визитка. Завтра жду вас, Михаил Макарович, у себя в конторе, или, может, за вами заехать?

– Не стоит утруждаться, – ответил я, читая визитку. – Если я правильно сориентировался, ваш офис минутах в пятнадцати отсюда? Пройдусь пешком!

– Как угодно, – кивнул нотариус. – Засим, позвольте откланяться!

Он исчез, притворив за собой дверь чёрного хода, а мы с Ольгой отправились осматривать квартиру. Ещё из письма Розенфельда, где была указана наследованная площадь, я извлёк информацию о том, что деду Юзеку каким-то образом удалось расселить коммуналку и стать единственным владельцем большой квартиры. То, что квартира, оказывается, располагалась в двух уровнях, стало для меня сюрпризом. Правда, этажом выше была только одна комната, зато какая! Если весь нижний этаж был обставлен в современном стиле, то эта комната была оборудована в стиле модерн, столь популярном в начале XX века.

– Прямо музей! – удивилась Ольга.

– Определённое сходство есть, – вынужден был согласиться я. – Однако пора и заселяться, как ты думаешь? Выбери комнату, и приводи себя в порядок. Ванную, думаю, отыщешь? Вот и ладно. Встречаемся через час на кухне.

Я первым успел принять душ, и пока Ольга смывала с себя пыль новосибирских улиц, смотался в ближайший магазинчик. Так что, когда она, раскрасневшаяся, в тюрбане из полотенца на мокрых волосах и халате появилась на кухне, стол был уже накрыт. Разлить янтарное вино по хрусталю было делом даже не минуты. Наши бокалы встретились над столом с благородным звоном. Живительная влага благотворным образом сказалась на пищеварении, и вскоре тарелки со всякой снедью заметно опустели. Не дождавшись этого от меня, Ольга сама разлила вино и приглашающе подняла бокал. Но я отрицательно помотал головой.

– Сначала расскажи, что заставило тебя идти по моему следу?

Ольга в одиночку выпила вино, отставила бокал и посмотрела мне прямо в глаза.

– Только обещай, что не будешь перебивать.

– Не буду, говори.

– Ты ведь слышал, что Ведьма это не просто мой боевой псевдоним.

Я, держа данное слово, лишь неопределённо пожал плечами, и она продолжила:

– Думай, что хочешь, но доля истины в этом есть!

«В чём в этом?» – хотел спросить я, но опять промолчал, поощрив её взглядом на продолжение монолога.

– Я действительно могу чувствовать беду, но в тот раз случилось нечто для меня непонятное.

Я свёл брови к переносице, пытаясь разобраться в сказанном. Ольга заметила это и тут же поспешила мне на помощь.

– Я имею в виду тот злополучный снимок, там, возле домика на берегу Оби. Когда я нажала на спуск, произошла вспышка слишком яркая для фотоаппарата. Так вот, чтоб ты знал, у моей «мыльницы» вообще нет вспышки! И колокол, ты ведь тоже его слышал, верно?

Я неохотно кивнул головой.

– Но даже не это главное. Понимаешь, я тогда вдруг ясно поняла, что вас троих ждёт что-то необычное, но вовсе не смерть! И когда погиб Коля я ужасно растерялась. Потом, глядя на запаянный гроб, я вдруг чётко осознала: Коли там нет!

Это было уже слишком. Я возмущённо открыл рот, но Ольга меня остановила.

– Ты обещал!

Верно. Я закрыл рот и кивнул головой – продолжай.

– Миша, можешь считать меня кем угодно, но Колю перед самым взрывом или даже во время его подменили! Не смотри на меня так. Мне и самой иногда кажется, что у меня крыша едет. Ведь Лена опознала его останки. Но ты же понимаешь: опознавать-то было нечего. Верно, о таких вещах думать надо молча. И поверь, я бы молчала, но после исчезновения Глеба у меня в голове прояснилось: они оба живы и находятся где-то рядом друг с другом. А тебе я говорю всё это лишь потому, что ты будешь следующим.

Припечатала, так припечатала! Она уже замолкла, а я всё ещё сидел, не зная, что и ответить. И чем дольше я сидел, тем яснее понимал: нет у меня на её слова управы! Больно ладно она всё склеила, ни одного зазора не оставила.

– Выходит, моё нечаянное наследство это дорога к ребятам? – спросил я, наконец.

– Думаю, что да! – Ольга облегчённо вздохнула, она ведь прекрасно понимала, как сейчас рисковала.

– Если это так, то счёт идёт на дни, если не на часы, – сказал я задумчиво.

– И я теперь от тебя никуда не отойду! – твёрдо заявила Ольга.

– Но зачем тебе это? – спросил я.

– Когда ЭТО случится, хочу попробовать уйти вместе с тобой!

Я посмотрел на её решительное лицо и понял: отговаривать бесполезно.

– Согласен, за одним исключением. В отдельные места я всё-таки буду ходить один. А так, будь рядом, не возражаю. А теперь – наливай!

* * *

Следующее утро основательно проветрило небо над городом, разметав по сторонам тучи; прояснилось и у меня в голове. После того, как я переспал с ним ночь, бред, которым накормила меня Ольга, уже не казался мне столь же убедительным, как вчера. Но, сомнения сомнениями, а уберечь от убытков близких мне людей я был обязан. Поэтому, прибыв по указанному в визитке адресу и вступив в права наследства, я с помощью того же Розенфельда тут же составил уже своё завещание. Теперь, если Ведьмины пророчества окажутся-таки правдой, моя родня не пострадает хотя бы материально. И, я бы сказал, весьма даже не пострадает. Из нотариальной конторы мы переместились в банк, где мне пришлось ставить много подписей. И с каждой подписью я становился только богаче. Несколько росчерков пера и я уже владелец рублёвого счёта с приятным количеством нулей. Ещё несколько движений кисти и в моём активе ещё один счёт, теперь валютный. Нулей в нём меньше ровно на один, но это, странным образом, не мешает удвоению моего капитала. Завершается экскурсия по банку посещением хранилища. Ключ от ячейки «где деньги лежат» мне загодя вручил господин Розенфельд, сам же остался наверху.

И что мы тут имеем? Две пачки денег: рубли и евро – эти сразу в карман. Несколько деревянных ящичков разного размера, тетрадь в кожаном переплёте и папка с бумагами. Начинаю с самого длинного ящичка. В нём разместилась коллекция монет. Каждая монета в прозрачном пакетике. После осмотра меняю первоначальный вывод. Это не коллекция. Скорее, заначка на чёрный день. В ящичке поменьше лежало несколько ювелирных украшений, явно старинных. Вещицы изящные, наверняка дорогие, и наверняка припасены на тот же чёрный день. А в этой коробке один лишь ключ. Старинный и, похоже, от сейфа. Забираю ключ и драгоценности, монеты возвращаю в сейф. Мельком заглядываю в тетрадь. Большая часть листов пригодна для заполнения. Остальные безнадёжно испорчены цифрами, записанными разновеликими группами через пробелы. С трудом сдерживаю стон: только не ЭТО! Но ЭТО, определённо, именно ТО, и с ЭТИМ я буду разбираться дома. Теперь бумаги. Молодец, деда Юзя! Опись монет и украшений с указанием рыночной стоимости в двух экземплярах. Один забираю – другой оставляю в папке. Некоторые бумаги вызывают лёгкое недоумение. Забираю их с собой, чтобы показать Розенфельду – пусть прояснит ситуацию. Остальные (важные, но сейчас не нужные) оставляю в папке, а ту кладу в ячейку рядом с коробками. Закрываю ячейку и наверх. Нотариус ожидает моего возвращения в холе за столиком. Подсаживаюсь к нему. Молча кладу перед ним бумаги. Смотрит, кивает головой.

– Доверенность на автомобиль, оформлена по всем правилам. Вот ключи. – Выкладывает на столик брелок с ключами. – Если есть права можете забирать и ездить. Гараж, правда, далековато, зато около метро. Впрочем, можете оставлять машину во дворе, ворота на ночь запираются.

– А если надо будет уехать или приехать ночью? – Какой я, однако, зануда.

Нотариус пожимает плечами.

– Вызовете дворника, дадите ему купюру, он всё сделает.

Переходит к следующей бумаге.

– Это Герцог, овчарка, собака вашего деда. Сейчас он в собачьей гостинице. Адрес тут указан. Это тоже часть вашего наследства. Пёс своенравный, признаёт только своих. Если вас не признает, не подскажу, как вам и быть.

Ладно, будем решать вопросы по мере их поступления. С Розенфельдом прощаюсь у метро. Еду в гараж. Действительно, далековато. Но и то, что рядом с метро, тоже, правда.

Осёдлываю серебристый седан с мерседесовской эмблемой на капоте и осторожно – город-то чужой! – еду за Герцогом.

Вместе со служащим гостиницы подходим к вольеру. Красив, чертяка! Но норов, правда, крутой. Рычит и скалится. Осторожно протягиваю к решётке руку. На морде недоумение, подходит к решётке, принюхивается. Ничего удивительного. Рука-то моя в перчатке. Пару старых перчаток я нашёл в бардачке. Запах хозяина сбивает пса с толку. Начинает поскуливать. Ну, что, рискнём? Киваю служке. Тот открывает дверь вольера. Осторожно вхожу. Смотрит настороженно, но не рычит. Подхожу вплотную, медленно протягиваю руку к голове, глажу.

– Ну что, злобная тварь из тёмного леса, поедем домой?

Посмотрел: не зло – тоскливо. Ну, всё, какой-никакой контакт установлен. Надеваю на пса намордник, беру на поводок и веду к машине. Узнал… узнал, клыкастый, хозяеву тачку! Ладно, прыгай на заднее сиденье, и поедем знакомиться с Ольгой…

И впрямь ведьма. Укротила пса в пять минут. Смотрит на неё с обожанием, а на меня всё ещё с подозрением. Ладно, милуйтесь, а я пока пойду, тетрадку почитаю.

* * *

Похоже, дед до самой смерти оставался романтиком. Иначе, зачем бы он для своих записей стал использовать шифр, который сам же давным-давно придумал для меня и моего двоюродного брата Марека, когда мы в детстве играли в шпионов? Занятие это, конечно, не сложное, но очень трудоёмкое, как для того, кто шифрует, так и для того, кто осуществляет обратный процесс. Шифр был прост и надёжен, как банковский сейф – то есть, не на сто процентов, но близко к этому. Ключом к шифру являлась книга определённого года издания. В огромной дедовой библиотеке нужный фолиант нашёлся не сразу. Но вот книга на столе. Вооружаюсь карандашом, чистыми листами бумаги, открываю тетрадь, принесённую из банковской ячейки, и приступаю к работе.

Закончил где-то под утро и сразу завалился спать, оставив чтение на потом.

Проснулся ближе к обеду, наскоро перекусил и сел за чтение. Ольга и Герцог отнеслись к моей занятости с пониманием, затерялись где-то в недрах квартиры, иногда были слышны, но не мешали. Вчера, расшифрованный текст – пусть тогда это было и поверхностное суждение – показался мне, как бы это помягче выразиться, странным. Сегодня, после внимательного прочтения, он уже казался более чем странным. Это был либо сюжет для фантастического рассказа, либо основание для заключения в психиатрическую лечебницу. Теперь я знал точно: дед Юзек не страдал романтизмом, когда шифровал свои записи. Он точно не был писателем, а, значит, вполне мог сойти за психа, прочти его записки кто посторонний. Я вновь склонился над тетрадкой и стал перечитывать теперь уже отдельные фрагменты текста, которые при первом прочтении подчеркнул красным карандашом. «…записи попали ко мне уже основательно подпорченными. Удалось восстановить не более половины первоначального текста. Остальное пришлось додумывать…» «…Выходит, что это зеркало такая же реликвия рода Жехорских, как и фамильный крестик…» Я догадывался о каком зеркале идёт речь. Огромное, выше человеческого роста, закреплённое на специальной подставке, оно стоит в комнате на втором этаже. С крестиком было ещё проще: он висел на моей груди. По семейной традиции он передавался старшему сыну главы рода. Не буду врать, что всегда носил крестик на шее. Когда он попал мне в руки, я, как и общество в целом, придерживался отрицания религии. Но как семейную святыню я хранил его с надлежащим усердием и почтением. Крестик серебряный, XVI века. Это я знал точно, поскольку не поленился провести соответствующую экспертизу, в наглую использовав для этого служебное оборудование. Перехожу к следующему подчёркнутому фрагменту: «…Мне и самому трудно в это поверить, но зеркало является дверью в прошлое, скорее всего, в начало XX века. К этому периоду относятся все вещи указанные в описи…» Господи, зачем он шифровал опись? Ведь она заняла большую часть текста. Тут дед явно перестраховался. Остались два последних фрагмента. «…Как только вся обстановка будет воссоздана, на зеркале откроется замочная скважина, вставив в которую родовой крестик можно будет открыть дверь…» «…Осталась последняя вещь. Потом вызываю Михаила».

Я закрыл тетрадь и прикрыл глаза, пытаясь унять обуревавшие меня чувства. Произошло невозможное! Домыслы Ольги и записи деда удивительным образом соединились, превратив два бреда в одну логику. Какого предмета не хватало в комнате наверху, я знал уже через час, сличив опись с наличностью.

Громко крикнул Ольгу. Явилась незамедлительно, в сопровождении Герцога. Я усадил её за стол, положил перед ней тетрадь и вышел из комнаты, а потом и из квартиры, и из дома, надеясь на воздухе унять внутреннюю дрожь. Перешёл дорогу и облокотился на парапет, за которым блестела тяжёлая, маслянистая, непроницаемая гладь канала. Вид этой неживой воды, мой силуэт, отражённый в ней на фоне старинного дома за моей спиной, странным образом уняли дрожь и переключили мысли на совершеннейшую бессмыслицу. Я вдруг подумал: и сто, и двести лет назад, кто-то стоял на этом же месте, и отражался в этой же воде на фоне этого же особняка. И вода, наверное, хранит это отражение. А может ли она отринуть его, хотя бы на миг, и поставить рядом со мной призрак из давно ушедшей эпохи? И ведь домечтался, ёлки точёные! Когда, рядом с моим, в холодной воде появилось отражение другого силуэта, меня чуть Кондратий не хватил. Ладно, Ольга не стала молчать и первой же фразой разрушила наваждение.

– Крестик, про который говорится в тексте, это тот самый?

– Определённо, он. – Я повернулся к ней. – Пойдём домой или погуляем?

– Лучше погуляем. За квартирой Герцог присмотрит, а мне надо изучить эту часть города в спокойной обстановке. Она ведь с начала прошлого века не сильно изменилась? Когда попадём туда, это может пригодиться.

Я согласно кивнул головой, и два, казалось бы, психически здоровых человека отправились изучать город, чтобы сто лет назад уже не тратить на это время.

* * *

Я сидел в кресле, облачённый в халат, найденный среди дедовых вещей, и тапочки из того же гардероба и крутил в руках массивный ключ, взятый мной из банковской ячейки. Ольга сидела рядом в таком же кресле и следила за моими манипуляциями.

– Кажется, это от сейфа, – произнесла она, – и притом старинного.

Я согласно кивнул головой и взглянул на неё. В этих мебелях смотрится шикарно!

– Пойдём искать сейф? – предложил я.

Она тут же встала и направилась к лестнице на второй этаж.

– Ты уверена, что начинать надо оттуда?

Ольга на ходу обернулась.

– А ты, разве нет?

И тут она была, конечно, права. Где ещё искать старинный сейф, как не в комнате-музее?

Минут через пятнадцать искомое было обнаружено. Одна из секций книжного шкафа отодвинулась и открыла вид на бронированную дверь замурованного в стену сейфа. Шифр скорее всего означал год. Начали с 1900, каждый следующий раз добавляя по одной цифре. Искомая комбинация была 1916. Я повернул ключ, открыл дверь, и мы уставились на содержимое сейфа. Пачка царских бон разного достоинства. Внушительная стопочка золотых десяток царской чеканки с благородным профилем последнего российского царя на аверсе и двуглавым орлом на реверсе. Тут же целый арсенал: револьвер, браунинг и маузер в деревянной кобуре. Плюс коробки с патронами. После того как мы вдоволь налюбовались раритетами, я сложил всё в сейф, добавил туда драгоценности из банковской ячейки и запер дверцу.

– Думаю, что в 1916 году сейф будет на месте со всем содержимым, – пояснил я Ольге. – Ведь и он сам, и его содержимое – всё оттуда.

– А нам, значит, туда… – задумчиво произнесла Ольга.

– У тебя есть сомнения?

Ольга отрицательно покачала головой.

– С ключом не расставайся, – посоветовала она.

Я кивнул.

– Ключ буду постоянно носить в кармане.

* * *

Мелодичный звонок известил о том, что к нам пожаловали гости. Ольга оказалась в прихожей раньше меня и спросила через дверь, кому мы так срочно понадобились. Выслушав ответ, повернула ко мне удивлённое лицо.

– Говорят, мебель привезли.

– Раз привезли – пусть заносят, – после непродолжительного раздумья решил я. – Откроешь, когда я Герцога запру.

Я закрыл пса на втором этаже, а когда спустился вниз, то увидел двух молодцов, которые под присмотром Ольги раскрывали какую-то упаковку. Вскоре на обозрение предстала совершенно очаровательная банкетка старинной работы. Не трудно было догадаться, что её заказал ещё дед Юзек.

– Что я вам должен? – поинтересовался я у молодцов.

Получив заверения, что кроме пары подписей – ничего, я попросил Ольгу уладить формальности, а сам подхватил банкетку и понёс её наверх. Ведь единственным местом, где она могла находиться, была комната-музей на втором этаже. Через дверь прошёл удачно: и Герцога не выпустил, и музейную вещицу не поцарапал. Когда ставил банкетку перед зеркалом, вдруг осознал, что это именно та самая вещь из описи, которой не доставало в наличии. Но было уже поздно. Сначала, жалобно скуля, забился под стол Герцог. Я с удивлением посмотрел на него, а он полными ужаса глазами смотрел на что-то за моей спиной. Я обернулся и увидел, что поверхность зеркала перестала отражать предметы, а вместо этого источает матовый белый свет. Слева на раме, на уровне моей груди, прямо на глазах образуется выемка, напоминающая по форме крестик. Я хотел попятиться от греха, но в этот миг крестик, что до этого мирно покоился на моей груди, вырвался через ворот наружу и приложился к выемке. Свет из матового стал ослепительным. Я невольно зажмурил глаза. В уши ударил близкий звук колокола.

 

Глава третья

НИКОЛАЙ

Сознание вернулось вместе с адской головной болью. Право, лучше бы я остался в беспамятстве. Боль невыносима. Она долбит изнутри по черепу, словно ищет дорогу наружу. Мало ей меня, боль жаждет заполнить собой весь мир. Пусть забирает всё, лишь бы меня оставила в покое! Я чувствую: ещё немного и череп взорвётся, разлетевшись на тысячи мелких осколков. Взорвётся… Взрыв… Был взрыв! И я был внутри этого взрыва. Или я и сейчас внутри него? А что было раньше? Какой всплеск боли! Я и не предполагал, что она может быть ещё сильнее. И чей-то крик. Рядом. Совсем близко. Кто это так отчаянно вскрикнул? Стоп! Лучше не думать. Боль наказывает за мысли. Надо успокоиться и просто полежать с закрытыми глазами… Стало чуть легче. Снаружи грохот и треск. Эти звуки мне знакомы. Я знаю что это. Так рвутся снаряды и работают пулемёты. Это бой. Я внутри боя? Надо попытаться открыть глаза. Не так резко! Новый всплеск боли и новый крик. Господи, да ведь это же мой крик! Значит и в первый раз кричал я? Осторожно, потихонечку разлепляю веки. Перед глазами пелена. За ней красновато-рыжие комья земли, потом небо, серое от дыма. Закрываю глаза. Надо передохнуть и подумать. Совсем чуть-чуть. Только о том, что увидел. Дым, взрывы, стрельба. Всё-таки бой. Комья земли. Окоп? Скорее воронка от снаряда. Я лежу на дне воронки. Был близкий разрыв снаряда, и меня отбросило на дно воронки. Головная боль – это контузия. Есть ли другие раны? Пока не знаю. Сначала надо убрать боль. Эк хватил! Ладно, не убрать, хотя бы притупить. Я ведь этому учился. Давай, боль, давай, стекай к плечам и по рукам в землю. Какая же она тягучая! Устал так, будто вагон угля разгрузил, а сцедил-то всего ничего. Но пока и этого хватит. Открываю глаза. Пелена стала более прозрачной, но пейзаж не изменился. Насчёт воронки это я правильно сообразил. А что за бой? С трудом сажусь, опираясь на руки. Пытаюсь осмотреть себя. Крови, вроде, не видно. Уже легче. А во что это я одет? Но ведь? Ору от боли и валюсь на спину, сжав голову ладонями.

Сколько я был в отключке? Судя по тому, что бой не сильно-то и удалился – недолго. Только не думать «что?» да «как?», дыбы не спровоцировать боль на новый удар. Буду исходить только из фактов. На мне форма солдата Русской императорской армии времён Первой мировой войны. Значит, я участник исторической реконструкции сражения между русской и германской армиями, произошедшего в августе 1916 года вблизи… Ой! Какая разница вблизи чего? Мы шли в атаку. Пиротехники чего-то перемудрили, и вместо имитации получился настоящий взрыв. Спасибо – не убили. Но спасибо я скажу после того, как набью кому-то из них морду! Хватаю лежащую рядом винтовку и выкарабкиваюсь из воронки. Встаю на ноги, опираясь на оружие, как на костыль. Невдалеке какие-то люди. Кричать нет сил, но они и так меня заметили и идут ко мне. Делаю шаг и вижу стремительно несущуюся навстречу взгляду землю…

* * *

За окном крупными хлопьями падает снег. Минуя голые ветви садовых деревьев, устилает землю, засыпает дорожки, превращает в сугробы скамейки, шуршит по стеклу и валиком скапливается на карнизе. Под снегопад хорошо думается, особенно если есть о чём…

Я уже знаю, что в момент взрыва на новосибирском рынке был чудесным образом оставлен в живых, изъят из 2010 года и вставлен в год 1916. Полагаю, что не просто так, а взамен того, чьи останки, видимо, давно похоронили мои безутешные друзья и родственники. Не знаю, что за могучая сила решила дать мне возможность прожить ещё одну жизнь, но она щедро отвалила мне время на адаптацию в этом новом для меня мире, снабдив тяжелейшей контузией. Неподъёмные головные боли, которые не прошли полностью и сейчас, позволили мне не сойти с ума, а для врачей стали убедительным подтверждением контузии. На неё списали всё: как мои невнятные ответы на конкретные вопросы, так и моё молчание, как следствие частичной потери памяти. В результате я благополучно прошёл все этапы эвакуации от полевого лазарета до тылового госпиталя. Самый тяжёлый период адаптации, когда я, наконец, ясно понял, где оказался, пришёлся на санитарный поезд. Я выл и бился головой о стенку, меня удерживали и кололи морфий. Я успокаивался, засыпал, когда просыпался, снова выл, и меня снова кололи. Потом пришло осознание того, что вой не вой, а через пропасть почти в столетие не перепрыгнешь. Да и куда там прыгать – в могилу? Там моя жизнь кончилась, а здесь я, видимо, зачем-то нужен. Я примерился с обстоятельствами и стал думать: зачем? Ответ я начал искать от своего нового имени: Ежов Николай Иванович. Личность установили ещё в лазарете по клейму на обмундировании и найденному при мне «личному знаку». Я услышал это имя сквозь головную боль. Сразу не понял, что оно имеет отношение ко мне, но запомнил. Не мог не запомнить, поскольку биографию видного партийного функционера, наиболее отметившегося на посту наркома внутренних дел, я – человек, специально изучавший историю Органов, знал хорошо. В царскую армию Ежова призвали в 1915 году. Участие в боевых действиях, ранение – теперь, получается, моё. В 1916 году Ежову исполнился 21 год. И то, что мне самому на момент взрыва на рынке было за сорок, говорило, как ни странно, в пользу моей версии. Дело в том, что после попадания в новый мир я стал выглядеть много моложе. Это я понял, первый раз взглянув в зеркало уже здесь, в госпитале. Таким я себя помню на старых студенческих фотографиях. Итак, я с великой долей вероятности мог считать, что я тот самый Ежов. Вот только зачем? Над этим вопросом я ломаю голову – исключая те периоды, когда её ломает боль, – уже не одну неделю. Видимо ту, неведомую мне могучую силу что-то не устроило в российской истории. И она решила внести коррективы на одном из самых мощных изломов, в канун Великой русской революции. Почему для своих целей она выбрала меня… А откуда я знаю, что это так? Может параллельно со мной из моего времени сюда перенесено ещё несколько попаданцев, из тех тысяч, а может и миллионов людей, кто всё ещё тяжело переживает провал эксперимента начатого в 1917 году большевиками. Чем плоха была идея дать всем людям равные возможности по реализации себя в приглянувшейся им области науки, техники, культуры? Почему партийная верхушка узурпировала это право исключительно для себя и своих приспешников, создав тем самым новую партийную буржуазию? Итог закономерен: развал и новая революция, названная Перестройкой. Может, перенос меня (или нас) в начало эпохи великих преобразований предполагает создание новой ветви истории, альтернативной той, где я погиб – новый параллельный мир? Думать о том, что мои будущие действия изменят историю в моём бывшем мире, мне почему-то не хотелось.

* * *

Четвёртый день брожу по Петрограду среди хмурых нахохлившихся домов стылых рабочих окраин. Здешнее небо подёрнуто серой дымной пеленой, и можно только догадываться, что там за ней: такие же серые тучи или лазурь бесконечная. В центре города всё по-другому. Чистые метёные тротуары, чистая ухоженная публика. Но там нет места для серых солдатских шинелей, если они пребывают сами по себе, а не внутри грозящего штыками небу строя. Под барабанный бой, с развёрнутым знаменем, – ать-два! – ать-два! – это, пожалуйста, это хоть по Невскому. Чудо-богатыри! Каждый на своём месте, как ровные буквы парадной реляции. А выпавшая из строя буква – это уже не буква, а клякса. Нет, напрямую тебе об этом никто не скажет. Но понять дадут. Взглядом. Неодобрительным, или холодным, мимо, как и нет тебя вовсе. Здесь же, среди высоченных труб и закопчённых корпусов питерских заводов – небо, его, сколько не копти, оно всё одно копоть на тебя же и отринет – моя серенькая шинель вполне даже комильфо. Хотя, взглядами и здесь не ласкают. Понятное дело – пришлый! А что делать, если не знаю я, где до фронта обитал и работал Николай Ежов? Мне простительно, у меня тяжёлая контузия. Даже отпуск для поправки здоровья выправили. А потом – в часть! А что мне там, на фронте, делать, когда через два месяца грянет в Петрограде революция? Я-то это точно знаю! И место моё здесь. Вот только за что зацепиться?

– Колька, Ежов!

Ух ты, как колотнулось сердце! Оборачиваюсь на голос. Рабочий парень моего возраста, улыбаясь, идёт ко мне. Осторожно улыбаюсь в ответ, жму протянутую руку. Смотрит недоумённо.

– Ты чего, Николай, это же я, Фрол!

– Извини, Фрол, – стараюсь придать голосу вины, – я после госпиталя, сильно контузило меня на фронте, всю память отшибло.

– Вот беда! – сочувствует Фрол. – И что, совсем ничего не помнишь?

Пожимаю плечами.

– Не то чтобы совсем, но вот людей почти не помню.

Смотрит как-то странно, будто решается на что-то. Потом подвигается ближе.

– Слушай, Николай, а пойдём-ка со мной? Тут у нас собрание намечается, расскажешь: как там на войне.

Вот так. Всё очень просто. И удивляться нечему. Главным было найти то место, где тебя знают. Чужака не примут. А своего, да ещё фронтовика, – как такого не привлечь к борьбе с самодержавием? Время теперь такое: предреволюционное. Но мне сразу соглашаться не след. Говорю, как бы в сомнении:

– Так я с фронта почитай три месяца…

– Ничего! – хлопает меня по плечу Фрол. – Что было, про то и расскажешь. Идём?

– Пошли… – не убирая из голоса сомнения, соглашаюсь я…

Дыра в заборе позволила нам проникнуть на территорию завода – я здесь работал? Дошли до котельной. Внутри гудело пламя. Кочегары то и дело подбрасывали в жадно разевающие пасти топки уголь. Один заступил нам дорогу. Поздоровался с Фролом, подозрительно покосился на меня.

– Ты что, не узнаёшь его? – спросил Фрол. – Это же Колька Ежов!

– Я и смотрю, он не он, – произнёс кочегар. В его голосе слышалось явное сомнение.

– Ты не смотри, что он такой, – поспешил успокоить кочегара Фрол. – Его на фронте контузило, напрочь парню память отшибло.

– А-а… – протянул кочегар. – То-то, я смотрю… Ты на собрание?

– А то куда же?

– И этого с собой?

– И что с того? Сам понимать должён: нам люди с боевым опытом во как нужны! А то, что без памяти… Может оно и лучше?

Я старательно изображал, что не слышу их разговора, а про себя радовался – всё шло как надо!

* * *

– …Вот и кончился мой отпуск, Фрол! В четверг на комиссию, а потом, наверняка, на фронт.

Фрол был явно обеспокоен моим сообщением. Переспросил:

– В четверг, говоришь? Это, стало быть, через три дня?

Киваю: – Стало быть, так.

Призадумался мой куратор. И я его хорошо понимаю. Окружил, понимаешь, фронтовика товарищеской заботой. Таскал по митингам да собраниям. Снабжал нужной литературой – благо тот хоть и мало, но грамотный. Присматривался. И только-только начал привлекать к революционной деятельности (помогал я один раз прокламации распространять), как того обратно на фронт отправляют. Дела… Это он так сказал: – Дела… – и заторопился вдруг, сказав напоследок: – Ты, вот что, сильно-то не кручинься. Давай я к тебе вечерком забегу, тогда всё и обсудим в подробностях. Лады?

Я пожал плечами.

– Ну, вот и договорились! – Фрол взметнулся и убежал, думаю, судьбу мою решать.

На исходе года темнеет быстро, а под метель так и ещё быстрее. Идём с Фролом по свежему снежку от одного тусклого фонаря до другого. Он как пришёл вечером, так сразу и велел собираться. На мой вопрос «куда?» со значением в голосе сообщил: «Тут с тобой один товарищ поговорить хочет». Слово «товарищ» он выделил особо.

Двое у стены. При нашем приближении один выходит под фонарь, обращается:

– Браточки, прикурить не дадите?

Фрол торопливо – видимо, чтобы я не опередил – тянет из кармана спички. Проситель, прикуривая, как бы невзначай, освещает лицо Фрола дополнительным светом. Вместо пароля фейсконтроль, понятно… Вскоре сворачиваем в подворотню. Тень, ещё одна, но к нам больше никто не подходит. Тёмный подъезд, шаткая деревянная лестница. В прихожей неожиданно светло. Нас окружают. Фрол молча поднимает руки. Следую его примеру. Это что – обыск? Фигня это, товарищи, а не обыск! Захотел бы – РПГ пронёс. Да, работы непочатый край! Фрол ведёт меня в небольшую комнату. Мебели, кроме стола и двух стульев, никакой. На столе керосиновая лампа с притушенным фитилём. Фрол подталкивает меня к свободному стулу, и произносит в направлении стула занятого:

– Привёл, товарищ Матвей!

В ответ молчание. Но Фрол, видимо, знает роль наизусть. Он ждёт, пока я не усядусь, потом добавляет в лампе свет, и, как бы невзначай, подвигает её ближе ко мне, поворачивается и покидает комнату. Грамотно: лампа и лицо моё освещает, и глаза мне слегка слепит. Но лишь слегка. Потому общее представление о сидящем напротив мужчине составить можно. Одет как мастеровой, средних лет, пышные усы – настоящие ли?

– Ну, здравствуй, товарищ Ежов! – произносит мой визави, но руки не протягивает.

Осторожно отвечаю:

– Здравствуйте…

– Товарищ Матвей, – подсказывает собеседник. – Зови меня: товарищ Матвей.

Киваю головой, изображая робость. А товарищ Матвей, тем временем, в форме дружеской беседы начинает допрос. И чем дольше длится беседа, тем становится ясней: никакой он не рабочий, по крайней мере, несколько последних лет. Профессиональный революционер? Несомненно! Из интеллигентов? Очень может быть! А потому, Ёрш (я ведь всё-таки ещё и Николай Ершов), следи за языком. Почует в тебе товарищ Матвей не паренька с рабочей окраины, пусть и нюхнувшего пороху, а человека по грамотности не уступающего себе и хлопнут тебя в этой же квартире как провокатора. Но обошлось. Беседа идёт к концу, и чувствую я, как подобрел ко мне товарищ Матвей. За своего может ещё и не держит, но в сочувствующие записал точно. Наконец добрались до главного.

– На фронт ты, товарищ Ежов, больше не пойдёшь! – тоном, с которым не поспоришь, заявляет товарищ Матвей. – На фронте у нас людей хватает. Нам тут надёжные товарищи с боевым опытом позарез нужны. Гнойник самодержавия вот-вот лопнет, рабочие возьмутся за оружие. И тогда такие как ты поведут их в бой!

Немного пафосно, но очень верно. Я-то знаю, что «вот-вот» наступит в конце февраля грядущего года.

Видимо решив, что я вполне проникся нужной идеей, товарищ Матвей подвёл итог беседе:

– Твой вопрос решим в ближайшие дни. Понадобится – перейдёшь на нелегальное положение. – Встал и протянул мне руку.

 

Глава четвёртая

ГЛЕБ

Ветер замотал меня в снежный кокон и попытался повалить с ног. Я покрепче упёрся ногами в землю, продолжая прикрывать лицо от колких снежинок. Ветер взвыл с досады и унёсся прочь, прихватив снежный заряд, в поисках кого похлипче. Я распрямился и убрал руку от лица. Вот те нате! А где «сидор»? Я, конечно, любитель и потравить, и послушать анекдоты, например, «про геолога и эхо». А вот оказаться в центре этого анекдота мне совсем не понравилось. Я волчком завертелся на месте пытаясь отыскать глазами чёртов вещмешок. Помню: падал он в паре шагов. И куда подевался? Ветер унёс? И куда у них освещение подевалось? Ведь только что было. Я посмотрел в сторону вокзала и замер, как волк, почуявший западню. Нет, вокзал был, но не тот, который я видел пару минут назад. В свете покачивающегося на ветру скупердяйского фонаря проступали контуры одноэтажного здания старой постройки. Таких вокзальчиков, построенных ещё при царе Горохе, и по сей день немало на Транссибирской магистрали. А что ещё не так? Я посмотрел в сторону путей. Куда подевалась станция? Вернее, куда подевался крупный железнодорожный узел станция Барабинск? Где мачты контактных проводов? Где составы, чёрт возьми! Мощные, длинные, внушающие уважение. А не этот огрызок в два десятка хилых вагончиков, похожих на теплушки. И что там пыхтит у него на конце? Паровоз?!

Стоп, Абрамов! Теперь думать. Мистику и розыгрыш отбрасываю сразу. Мистика хороша в кино, а для розыгрыша слишком затратно. Тогда что? А то, товарищ подполковник, что, похоже, оторвали тебя от жирной сиськи, не дав и отхлебнуть-то как следует, и сунули в какую-то передрягу, пока непонятно какую. То, что без спросу, это как раз не удивительно. С НИХ станется! С кого «с них»? Это пока не столь важно. Главное – зачем? Ключевым моментом является вихрь и звук колокола. До них была пьяная троица и Барабинск, после – нет. Похоже, на мне испытали новое психотропное средство. Ввели, скорее всего, заранее, а во время вихря активировали. Интересно, как долго я был в отключке: несколько часов? – сутки? – больше? По крайней мере, времени хватило на то, чтобы переправить меня в другое место. И что теперь? ОНИ там у себя потирают, небось, потные – мне почему-то приятно думать, что они у них потные – ладошки и ждут, как поведёт себя подопытная мышка. А не сунуть ли мне нос в мышеловку, то бишь, не пойти ли прямиком на вокзал? Стоп! Без денег и документов, – они остались в пропавшем «сидоре» – с карабином за плечами, в странном прикиде и с карманами набитыми царскими деньгами?

С деньгами мне Макарыч подсуропил. У моих «охотничков» вошло за правило в период охоты играть в преферанс исключительно на царские деньги. Я, было, сунулся к коллекционерам, но там такие бабки запросили, что я, признаться, приуныл. А Макарыч, как прознал про мою беду – только хмыкнул. Поскрёб по своим милицейским сусекам и набрал мне пригоршню монет и несколько бумажек, или бон, как он их назвал. Наши современные деньги я хранил в бумажнике, который теперь тю-тю, а эти рассовал по карманам.

Идти со всем этим добром на вокзал – это идти до первого патруля. Дальше или «обезьянник», или психушка. Спрятать пока карабин и деньги? Ага, ещё и одежду и прийти на вокзал в трусах и тельнике. Дальше то же: патруль – «обезьянник» или психушка. И ОНИ всё это наверняка просчитали. Значитца так, уходим в сумрак, пока не прояснится, во чё мы тут играем.

Я повернулся спиной к путям и пошёл прямиком в темень. Уткнулся в ограду, перемахнул через неё и оказался на подсвеченной свежевыпавшим снегом улице. И куда теперь? Короткий вскрик разорвал морозный воздух. Похоже, женщина кричала. Прислушался. Тихо. Постоял. Ничего, кроме подвывания ветра. Может его шуточки? Нет, опять крикнула, только теперь как-то сдавлено. Не знаю, на что тут меня проверяют, только этого я терпеть не буду! Бегу на крик. За углом какая-то возня. Подбегаю ближе. Три амбала ломают какую-то девушку. Она, хоть и с зажатым ртом, но брыкается изо всех сил. Кричу:

– Вы что творите, гады?!

Один отделяется от кучи-малы и ко мне. И сразу тычет кулаком в лицо. Естественно не попадает, а я, естественно, попадаю, он падает. Этот пока не страшен. Бегу к остальным. Не больно-то ребята ловки. Против меня могли бы и покрепче бойцов выставить. А может специально так, чтобы я их не сильно покалечил? Короче, даже чехол с карабином сбрасывать не пришлось, всего-то по разу и приложился. Как поднялись, так в разбег. Мы на тренировках и то жёстче махались. Подхожу к девахе. Сидит в сугробе, таращится. Наклоняюсь, протягиваю руку. Суёт мне свою ладошку в варежке. А деваха-то, вроде, симпатичная!

Хлопает ресницами и произносит, как колокольчик прозвенел:

– Спасибо вам, дяденька!

Рассмешила она этим своим «дяденька». Отвечаю сквозь смех:

– На здоровье, тётенька!

Взмахнула от удивления ресницами и залилась звонким смехом. А я уже посуровел и строго так спрашиваю:

– И чего же ты удумала в такую темень одна гулять?

Но меня она, похоже, совсем не боится, отвечает так же весело:

– Так и не гуляю я вовсе. Я домой от подружки иду.

– Ну, ежели от подружки, тогда конечно, – соглашаюсь я с её непробиваемым по своей наивности аргументом. – Пойдём, провожу, что ли?

Помог ей отряхнуть полушубок, и она пошла впереди, а я, стало быть, сзади в боевом охранении. Недолго шли. Встали у низкого палисада, за которым тускло светиться одно из трёх выходящих на улицу окон деревянного дома.

– Вот я и пришла.

А мне что ответить?

– Прощай, – говорю, – тогда.

Замешкалась, может, что сказать хотела? Но, видно, передумала, или постеснялась, но махнула рукой и пошла к калитке. А я стою, дурак дураком, и сам себе думаю: «А ночевать-то ты на улице собираешься?»

– Постой, – кричу, – красавица!

– Остановилась, повернулась, смотрит вопросительно.

– Не подскажешь, – спрашиваю, – где человеку приезжему переночевать можно?

Задумалась. От напряжения мысли аж губку нижнюю прикусила. Сверяется со сценарием? Наконец нашло на неё просветление. Оставила губу в покое и ответила довольно решительно:

– А у нас и переночуете!

А мне ещё поиграть хочется. Спрашиваю, как бы в сомнении:

– А удобно, родители против не будут?

Изобразила и она сомнение, потом обнадёжила:

– Отец у меня, конечно, строгий, но как прознает, что вы для меня сделали, смилостивится.

Ну, смилостивится, так смилостивится. Топаю за ней в хату. Через сени входим в большую комнату и застываем у порога.

– Тятенька, я гостя привела!

Крикнула вроде и весело да как-то неуверенно. Какой у них мудрёный сценарий! В комнате полумрак. От керосиновой лампы много ли света? Из-за стоящего у дальней стены стола поднимается мужик и идёт к нам. А девчонка тараторит, что твой пулемёт, и про то, как напали на неё по дороге домой лихие люди, и про то, как я её спас. Закончила фразой:

– Спаситель мой – человек приезжий. Пусть он у нас переночует?

Мужик подошёл совсем близко, встал, глядит исподлобья. Однако в конце дочкиного рассказа лицом подобрел и руку протянул.

– Добро пожаловать! – говорит.

Девчонка явно обрадовалась такому исходу и стала раздеваться, ну и я следом за ней. Тапочек мне не предложили, да они тут и не нужны. Кругом чистота и порядок. На полу тонкие половики. Иду по ним к столу. По пути бросаю взгляд на стену. Чудно́, однако! ОНИ меня что, не только в пространстве, но и во времени «переместили»? Вся стена оклеена старинными картинками. Тут и корабли, и экипажи, и портреты разные. Ба, да это, кажись, Скобелев. А это никак Николай Александрович Романов собственной персоной? А вон новогодняя открытка. И надпись буквами дореволюционного алфавита: «С Новым, 1916 годом!» Спасибо, что подсказали. Буду теперь знать, в каком году предстоит мне действовать. В углу иконы, как я их сразу не заметил? Садимся за стол. Девушка, а она действительно красавица, хлопочет, накрывая на стол. Артист – непрофессионал так не сыграет – изображающий хозяина дома, одет, видимо, по моде тех времён. Стоп! Так и я ведь не хуже. Ну, Побегайла, ну сукин сын! Так это что, с самого начала была подстава? Работа, охота, прикид на старинный лад, преферанс на царские деньги? Чегошь такого-эдакого от меня хотят при такой-то подготовке?

Тем временем стол накрылся по всем правилам русского хлебосолья. Огурчики да помидорчики солёные, капустка квашеная да с клюковкой, брусничка мочёная, грибочки, сало копчёное да колбаска домашняя, ну и хлебушек душистый. И всё, заметте, своё, не магазинное! А вот и водочка по стопочкам! Не знаю, может какого продвинутого историка такая реконструкция и привела бы в уныние, а по мне так всё очень убедительно. Девушке водки не предложили. И правильно, детей тогда в строгости держали.

Выпили мы по одной, закусили, хозяин и говорит:

– Я так понимаю, на улице вам не до знакомства было, а теперь так в самый раз. Я машинист паровозный Василий Митрофанович Знаменский. Это дочь моя, Варвара. А вас как звать величать?

– Глеб Васильевич Абрамов. Род занятий, как бы это точнее выразиться… – путешественник я. Возвращаюсь теперь из дальних странствий. В ваших краях оказался случайно. Были у меня с собой вещи да ружьишко. Теперь осталось одно ружьишко. Вещи мои кто-то из напавших на вашу дочь умыкнул при бегстве. А там и документы были.

– Дела… – сочувственно покачал головой Василий Митрофанович. – Видишь, Варька, как человек от твого безрассудства пострадал? А ведь упреждал я тебя беспутную.

– Тятенька! – вскричала, вспыхнув, Варвара. – Зачем вы меня при постороннем-то человеке позорите?

Я наблюдал за разыгранной передо мной семейной сценой и радовался. Когда я последний раз на спектакле-то был? А тут оказался прямо на сцене да при таких актёрах. Как натурально играют! Кончилось тем, что Варвара убежала готовить для меня комнату, а Василий Митрофанович доверительно забасил:

– Ты, Глеб Васильевич, извини, что Варвару при тебе пожурил. Девка она хорошая, да и дочь послушная. Она ведь после того, как схоронили мы Марьюшку, жену мою и мамку её, за хозяйку в доме. Почитай уж два года.

Василий Митрофанович взгрустнул и вновь наполнил гранёные стопочки. Мы выпили и он продолжил:

– Я ведь при работе своей нечасто дома бываю. И за Варюху у меня душа болит. Прознаю, кто на неё напал, убью! А тебе ещё раз поклон низкий.

– Да, ладно, дело прошлое, – пробормотал я.

– Замуж её надо отдать, – пооткровенничал Василий Митрофанович. – Когда она при муже, мне покойнее будет.

– А что, есть жених на примете? – полюбопытствовал я.

– Да есть тут один, – неопределённо ответил Василий Митрофанович. – Мастеровой из железнодорожных мастерских. Вот ежели бронь не отымут да на фронт не пошлют, на следующий год свадьбу сыграем.

Какой фронт? Ах, да, у них же по сценарию Первая мировая война идёт.

Вернулась Варя и сказала, что комната для меня приготовлена. Я непроизвольно зевнул. Василий Митрофанович разом засуетился.

– И то верно. Спать пора. Я, Глеб Васильевич, с утра пораньше в поездку отбуду, так ты у нас ведь поживёшь денька три?

– Вполне возможно, – неопределённо ответил я. – Если не стесню.

– Да Бог с тобой, какое стеснение, живи, сколько надо, – замахал руками Василий Митрофанович. – Ну, стало быть, ещё увидимся.

Комнатка, куда меня проводила Варвара, была невелика. И почти половину её занимала кровать, на которой было навалено такое количество пуховиков и подушек, что я даже растерялся. Часть подушек я переместил на одинокий стул, а пуховики сбрасывать на пол не решился. Разделся, потушил лампу и одним прыжком вознёсся на пуховую гору. Вот это кайф! Куда там ортопедическим матрацам!

* * *

Давно я так отменно не высыпался! И понежился бы ещё в постели, кабы было с кем. А так встал, натянул штаны и прошёл в горницу. Варвара уже хлопотала подле стола. Поулыбались друг другу, поздоровались, и я пошёл умываться.

За завтраком говорили о пустяках, потом я спросил:

– А скажи мне, далеко ли отсюда до города Барабинска?

Мой вопрос явно озадачил девушку.

– Так нет здесь такого города, – немного растеряно ответила она. Весь наш край зовётся Бараба. А ближний город – Каинск. Верстах в десяти отсюда. А тут станция – Каинск-Томский.

Мною начало овладевать раздражение. Устами этой девчонки меня пытаются убедить, что никакого пространственного перемещения не было, а было лишь временное, но не мнимое, а взаправдашнее, и я теперь – подумать только! – в 1916 году. И Куйбышев не Куйбышев, а Каинск, и Барабинск не город, а посёлок при станции.

Видимо, мои мысли отразились на лице. Варвара забеспокоилась, – боится провалить задание? – робко предложила:

– Не желаете, Глеб Васильевич, по центру пройтись?

А что? Хороший способ распознать их «потёмкинскую деревню». Ладно ночь, на свету-то я ИХ маскировку враз разоблачу! Согласился и пошёл одеваться.

Сначала шли в тылу вокзала. Со станции доносились исключительно паровозные гудки. Меня начало разбирать веселье. Так бы и поверил во всё, но идём-то мы по тротуару! – пусть он и под снегом. А вот как ковырну сапогом и уткнусь носком в асфальт! И ковырнул, и уткнулся, но не в асфальт, а в дерево. Да-а… тут они меня умыли. Мог быть тогда здесь деревянный тротуар, как есть мог! А мы уже отвернули от вокзала и идём туда, где народу погуще. А как вышли на площадь, так я чуть в снег и не сел! Народ, дома, вывески – всё оттуда, из прошлого! Вот только не станет никто ради меня такой огород городить, ни при каком раскладе! А это значит…

Стою, как вкопанный, и, как через вату, слышу взволнованный Варин голос:

– Глеб Васильевич, что с вами?

Собираю остатки воли в кулак, трясу головой и отвечаю:

– Ничего страшного, сейчас пройдёт. Смотрю на взволнованное личико, через силу улыбаюсь:

– Бывает со мной такое. Уже почти прошло… Скажи-ка мне, где у вас можно газету купить?

– Так на почте. – Предлагает: – Хотите, я сбегаю?

Нащупываю в кармане монеты, протягиваю ей горсть.

– Сбегай, голубушка, не сочти за труд. – И откуда мне такие слова на язык идут?

Выбрала несколько монет, убежала. А я стою и от воздуха морозного постепенно прихожу в себя. Ну вот, вроде оклемался. Теперь все мысли прочь, кроме как о дне текущем. Ночью поразмышляю! Возвращается Варя, протягивает газету. Смотрю на дату. 5 ноября 1916 года. Вчера у нас было 17-ое… Куда подевались две недели? А какая, на хрен, разница? Главное – год 1916! Нет, это до вечера, иначе сорвусь прямо тут, на улице. Сворачиваю газету, сую в карман, поворачиваюсь к Варе.

– Ну, что, Варвара Васильевна, продолжим прогулку?

* * *

Так погуляли, что к вечеру мне стало стыдно. Лежу сейчас на мягких перинах и вспоминаю Варины глаза. Что же ты Глеб Васильевич наделал? Зачем влюбил в себя девчонку? Скажешь, ничего особенного? Ну, приударил слегка, чтобы заслониться от тоски великой. Ну, одарил сладостями да безделушками. Эка проблема! Для двадцать первого века, да, не проблема. Подарила бы тебе какая ветреница взамен ночь, а с утра упорхнула бы и имени не оставила. Разве что номер мобильника помадой на зеркале. Взял бы салфеточку и стёр бы и номер, и её из жизни – вся недолга! Но тут-то начало века двадцатого. Тут такие знаки внимания так просто не оказывают. И раз приняла их барышня, значит ясно дала понять: неравнодушна она к тебе. А тебе это надо? А почему нет? Варя девушка красивая и, что важно, чистая. И коли попал я в такой переплёт, мне что, оставшийся век одному куковать? А почему ты так уверен, что попал сюда один? Вспомни про вспышку, явно не от фотоаппарата, на берегу Оби, и колокол… А потом погиб Ёрш, и Ольга обмолвилась, что не верит, что это его тело лежит в гробу. Ольга… Ведьма моя ненаглядная. Где ты сейчас? Может в поисках муженька своего непутёвого пробираешься меж мирами? И ребята: Колька, Мишка – все, кто был тогда под прицелом объектива тоже здесь, или скоро здесь будут? Есть у тебя на этот вопрос однозначный ответ? То-то и оно… Так и маялся между Ольгой и Варей, между тем веком и этим всю ночь, забывшись тревожным сном лишь где-то под утро. А когда встал и подошёл к зеркалу, что висело на стене в бывшей Вариной светёлке, ставшей теперь моим пристанищем, то увидел то, чего раньше не заметил: Глеб Абрамов стал как будто значительно моложе. Нет, не может быть. Да, точно! Небольшой шрам на правой скуле, правда, и раньше был еле заметен, но теперь-то исчез вовсе! А ему вроде как лет пять? Долой тельник! Все свежие шрамы как корова языком слизнула! Погоди, а где тот, чуть левее и ниже левого соска. И его нет? А это, почитай, все двенадцать лет! Остальные на месте. Выходит ТЕ, кто со мной так пошутили, в качестве моральной компенсации, скинули с меня годков десять с гаком? Ну, хоть что-то.

 

Глава пятая

МИХАИЛ

Я ухватился за крестик, пытаясь выдернуть его из углубления, и он неожиданно легко прыгнул мне в руку. Засунул его обратно за пазуху и повернулся к принявшему обычный вид зеркалу спиной. Герцог в комнате не наблюдался. Видимо так перепугался, что убёг болезный к «мамочке». Пойду и я, порадую Ольгу открытием. Но лишь только я вышел за дверь комнаты и принялся спускаться по лестнице, ведущей на нижний этаж, как тут же тяжело опустился на ступеньку. Внизу всё было не так. Не так, как было в 2010 году, но, наверное, так, как было в 1916. Я окликнул Ольгу, так, на всякий случай, уже понимая, что ответа не будет. Герцога и звать не стал. И пёс, и Ольга были теперь от меня много лет вперёд по ту сторону зеркала. Ольга! Господи, что она сейчас обо мне думает? Вскочил и быстро вернулся к зеркалу. Оттуда на меня посмотрел заметно помолодевший я – лет десять скинул, не меньше! Мне бы этакому пердимоноклю радоваться, а я ужасно огорчился: выемка для крестика исчезла, как и не было её! Теперь между мной и Ольгой пропасть шириной без малого в столетие. Появится ли вновь мост, по которому я её перешёл? Почему-то верилось, что да. Сейчас же мне не оставалось ничего другого, как осваиваться в новом мире.

Я нащупал в кармане халата ключ, отодвинул книжную секцию и открыл сейф. Всё было на месте. В этом я, слава богу, не ошибся. Я взял с полки браунинг, зарядил и положил в карман халата. Подумал и взял из сейфа несколько бон, запер сейф, а ключ определил рядом с браунингом. Оказавшись при оружии и при деньгах, я стал чувствовать себя значительно увереннее и заметно успокоился. Спустился вниз, посмотрел в окно. Липкий декабрьский вечер, как губка, впитывал в себя сгущающуюся тьму. С неба, как всегда, моросил толи снег, толи дождь. Канал Грибоедова, видимо ставший теперь вновь Екатерининским, в блёклом урбанистическом обрамлении, на первый взгляд, ничем не отличался от того, в Зазеркалье. Я, было, впился глазами в одинокого прохожего, но размытый силуэт не позволил определить, в каком точно веке он спешил под моими окнами. Я оставил никчёмное занятие и пошёл осматривать квартиру. В отличие от изящно обставленной верхней комнаты, внизу всё было простенько. Осмотр немногочисленных шкафов не выявил наличия еды, зато нашлось некоторое количество одежды. Присутствие второго радовало больше чем отсутствие первого, ибо пришёл я в этот мир, как есть, в халате и тапочках. Теперь было в чём выйти на улицу, чтобы разжиться той же едой. Не сейчас, конечно, – утром. Идти ночью в незнакомый город – а он стал для меня именно таким – я счёл излишне рискованным. Одиночество натощак – вот что выбрал я для себя на этот вечер. В выборе и того и другого я сильно ошибся…

В этот вечер мне почему-то не хотелось включать свет. Но когда я стал впотьмах натыкаться на мебель и основательно зашиб ногу о стоящее в прихожей кресло-качалку, то понял, что должен сделать выбор: или срочно в койку, или придётся всё-таки зажечь свет. Спать не хотелось, и я начал просчитывать дорогу к выключателю, когда в замке входной двери лязгнул ключ. Времени на раздумье не было, и я просто опустился в кресло-качалку; рука в кармане халата, в руке браунинг. Щелчок взводимого курка совпал с шумом открывающейся двери. Неяркий свет, проникший в квартиру из коридора, высветил шагнувшую за порог фигуру, очевидно мужскую; в одной руке саквояж, в другой – трость. По тому, как долго мужчина, опустив на пол саквояж, нашаривал выключатель, становилось ясно, что он в этой квартире впервые. Наконец-то в прихожей зажёгся свет, и мужчина затворил входную дверь. Трость отправилась в угол на специальную подставку, «котелок» с головы и пальто перекочевали на вешалку, пришёл черёд снимать калоши. Я наблюдал за действиями незнакомца, слегка покачиваясь в кресле-качалке, в ожидании, когда же он, наконец, изволит меня заметить.

Это случилось сразу после того как он отставил в сторону калоши, выпрямился и повернулся ко мне лицом. Выдержки ему было не занимать. Ни испуга, ни особого удивления. Враз напрягшаяся фигура и колючий взгляд устремлённых на меня серых глаз. Я смотрел на него слегка иронично и покровительственно. Мол, сюрприз, а мы тебя тут ждали! Видимо мои актёрские способности оказались на высоте. Мужчина слегка расслабился и отвесил мне шутливый полупоклон.

Здравствуйте, Пётр Евгеньевич, или вам больше по душе обращение «господин полковник»? Признаться, не ожидал вас здесь теперь увидеть. Отчего такая честь?

Я продолжал сохранять прежнее выражение лица, а сам лихорадочно думал, что в такой ситуации следует ответить? Пауза явно затянулась и мой визави вновь напрягся. Он посуровел лицом, неожиданно быстро схватил двумя руками трость и каким-то зловещим тоном произнёс:

– Как здоровье тёти Нины?

Это явно был пароль, отзыв на который я не знал. Но и молчать дальше было невозможно, поэтому я, как можно более спокойно, ответил:

– Слава Богу, ей заметно лучше.

Удивительным было не то, что я не угадал ключевую фразу, а то, как быстро отреагировал на это незнакомец. Три действия в его исполнении слились в одно: движение двумя руками одновременно, обнажило спрятанный в трости стилет, широкий шаг в мою сторону и выпад рукой с клинком. Лезвие едва не коснулось моей груди. Сделай мужчина ещё один шаг, и мне бы пришёл конец, но поперёд этого карман моего халата разразился выстрелом. Выстрелил я наугад, но попал удачно. Мужчину качнуло назад, с левой стороны груди на его белоснежной рубашке проступило и стало быстро расплываться алое пятно. Серые глаза глянули в вечность и стали стекленеть, рука выпустила стилет, тело посыпалось на паркет. Я быстро встал, глянул на дырку в кармане, спасшую мне жизнь, но безнадёжно испортившую халат. Где-то я видел ещё один, такой же… Я наклонился над мужчиной, убедился, что в этом мире его больше нет, потом опустился обратно в кресло. Фактов уже набралось достаточно. Пора над ними поразмыслить. Что мы имеем? Странная квартира, попаданец из будущего и труп, в свою бытность живым, носящий в трости стилет и знающий о существовании некого полковника по имени Пётр Евгеньевич, но не знающий его в лицо. И хоть режьте меня, хоть на запчасти разбирайте, но это ж-ж-ж неспроста! И что мне подсказывает чутьё оперативника? Квартира, скорее всего, конспиративная. В ней некий полковник Пётр Евгеньевич, носящий, надо полагать, голубой мундир, встречается со своими агентами, некоторых в ней же на время и селит. То, что я и труп попали в неё в один и тот же день… Стоп! Что это я всё труп да труп? Были ведь у него и имя, и фамилия, и, не побоюсь этого слова, отчество. Обыскать труп для человека привычного дело нехитрое. Помимо обычной бытовой мелочи внимания заслуживали четыре предмета. Пистолет системы Браунинга, толстая тетрадь в кожаном переплёте и две книжки: паспортная и записная. Начал я, естественно, с изучения личности лежащего на полу человека. Аркадий Генрихович Войновский, мещанин, возраст 37 лет, православный, город Пенза, холост, от воинской повинности освобождён по состоянию здоровья. Ну, ну… Браунинг, калибр 7,65 мм. Излюбленное оружие российских террористов, родной брат того, что несколькими минутами ранее безнадёжно испортил мне халат, попутно отправив на тот свет господина Войновского. За что боролись… Толстая тетрадь больше чем наполовину исписана мелким витиеватым почерком, причём по-французски. Похоже на рукопись авантюрного романа. Так он ещё и литератор – был. Записную книжку сразу открываю на букве «П». П.Е. и напротив цифры. Листаю остальные страницы. Записи на них мне пока ни о чём не говорят. Впрочем, как и цифры напротив инициалов полковника. Их четыре. Номер служебного телефона?

В прихожей зазвонил телефон. Так, началось! Обхожу мещанина Войновского, подхожу к аппарату, снимаю трубку. Слышу уверенный мужской голос:

– С благополучным прибытием!

– Ни те здрасте. Невежливо как-то. Если только… Отвечаю:

– Спасибо.

Пауза. Потом тот же голос с некоторым намёком:

– Вы ничего не хотите добавить?

Так и есть! Похоже, насчёт конспиративной квартиры я не ошибся. И теперь от меня по всем правилам хотят услышать пароль. Какое счастье, что я не пристрелил Аркадия Генриховича до того, как он его назвал.

– Как здоровье тёти Нины?

– Увы, пока без изменения.

Не удивительно, что он бросился на меня с клинком. А голос продолжил:

– Здравствуйте, господин… Впрочем, как я буду вас именовать решим при личной встрече, не возражаете?

– Нисколько. Здравствуйте… Пётр Евгеньевич, если не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь. Как добрались?

И тут мне пришла в голову безмерно рискованная, до тошноты авантюрная, но, в случае успеха, решающая многие проблемы идея.

– Доехал хорошо. А вот приехал не очень.

Голос полковника сразу напрягся:

– Что произошло?

– Долго рассказывать, но сейчас вместе со мной в квартире труп и…

– Не продолжайте! – резко прервал меня полковник. – Я выезжаю.

Сколько у меня в запасе времени? Думаю – полчаса. Надо набросать версию для полковника. Скажем так: он пришёл, представился Петром Евгеньевичем, разделся, когда я спросил пароль – схватился за браунинг. Вроде всё логично. Браунингом я решил пожертвовать из соображения, что один у меня уже есть, а вот тросточка мне пригодится. Теперь одежда. То, что на нём, пусть остаётся, не по кайфу мне покойников раздевать. А вот пальто и «котелок» надо примерить. Ведь до дома его могли вести, а, значит, у полковника может быть описание того, как он был одет. Мы с ним примерно одного роста и комплекции. Не то чтобы совсем, но подходит. Эту одежду забираю, а вместо неё размещаю на вешалке то, что подобрал по шкафам для себя: полупальто военного покроя, клетчатое кепи и краги. Как-то так… Стоп! Если его вели, то могли запомнить лицо. Всматриваюсь в заострившиеся черты. Лицо как лицо. Гладкое, чисто выбритое. Совсем как у меня. Может, мы чем-то даже были похожи. Ладно, чего гадать, вряд ли они его хорошо разглядели впотьмах. А фотография? Если у полковника есть его фотография! Ну, не знаю, в таком случае буду действовать по обстановке. Теперь карманы. Не могли они у него быть совсем пустыми. Возвращаю в них кое-какую мелочь. Остальные вещи покойного отношу наверх и запираю в сейф.

Когда в дверь позвонили, я пошёл открывать, будучи готовым ко всему.

На пороге стоял высокий спортивного сложения красавец, типичный русак, со щёгольскими усиками над верхней губой. Одет он был, как мне подумалось, на английский манер: свободные, заправленные в высокие ботинки штаны, полупальто военного покроя, кепи на голове и кожаные краги на руках. Окатив меня светло-голубым взглядом, пришелец произнёс: «Здравствуйте, я полковник Львов» – заставил меня посторониться, прошёл в прихожую и склонился над телом. Я закрыл дверь и остался стоять подле неё, наблюдая за действиями полковника и размышляя о том, как я угадал с одеждой. Только кепи на голове полковника было не клетчатое, а однотонное. Он повернул ко мне голову, оглядел с ног до головы и недовольным тоном спросил:

– Почему вы так на меня смотрите?

Я молча кивнул в сторону вешалки. Полковник встал и подошёл к якобы одежде покойника. Осмотрел, проверил карманы, потом вновь повернулся ко мне.

– Говорите, он в этом пришёл?

Я кивнул.

– И представился моим именем?

Я кивнул ещё раз.

– Эти господа неплохо изучили мои привычки, – задумчиво произнёс Львов. – Я ведь так одеваюсь нечасто, только когда сам сажусь за руль автомобиля. На встречу с вами, ввиду её особой секретности, я прибыл бы именно в таком виде. Вы его обыскали?

Я попытался изобразить на лице брезгливость, и видимо это у меня получилось, поскольку полковник, не скрывая досады, сам принялся за выполнение этой процедуры и проделал это весьма профессионально. Не найдя в карманах убиенного мной Войновского, у которого я отнял не только жизнь, но теперь, похоже, и имя, ничего интересного полковник вновь обратился ко мне с вопросом:

– Из чего вы его?

Я достал из кармана халата браунинг и протянул полковнику. Тот осмотрел оружие и положил себе в карман, одновременно задав следующий вопрос:

– У вас есть мой номер телефона?

Я решил назвать те цифры, которые в записной книжке Войновского значились напротив инициалов П.Е., и видимо не ошибся, поскольку полковник воспринял их как должное.

– Почему тогда сразу не протелефонировали?

Я пожал плечами:

– Не успел.

Полковник что-то прикинул в уме и видимо счёл мой довод убедительным.

– Ладно, подымайтесь наверх и ждите меня там. Я решу вопрос с этим господином, – полковник кивнул на труп, – и присоединюсь к вам. Да, смените халат, – полковник кивнул на дырку в кармане, – в гардеробе должен быть ещё. А этот… в камине сожгите, что ли…

Я кивнул в знак согласия и направился к лестнице, ведущей на второй этаж. А полковник принялся крутить ручку телефонного аппарата.

Пока жандарм избавлялся внизу от трупа, – чем ещё он мог там заниматься? – я решил полистать тетрадку Войновского. Достал её из сейфа и стал читать, благо французским я владею в совершенстве, как и методом быстрого чтения через лист наискосок. С первых же страниц меня посетила смутная догадка: а не свои ли похождения описал господин Войновский в форме авантюрного романа? И чем дальше я читал, тем твёрже догадка перерастала в уверенность. Себя, себя изобразил голубчик под личиной некого авантюриста! Приврал, конечно, немало, не без этого, но так на то он и роман. А для меня так просто кладезь полезной информации. Во-первых, рукопись прямо указывала на то, что пензенский мещанин Аркадий Генрихович Войновский был тщеславным авантюристом. О тщеславии автора рукописи говорило само её наличие. Чем как не тщеславием можно объяснить причуду изобразить самого себя под именем Леонида Викентьева в качестве главного героя романа? А уж содержание романа говорило о его авантюрных наклонностях. А мог ведь стать учёным! Юноше из провинции гранитный камушек науки оказался вполне по зубам. Как следствие, первый в выпуске физико-математического факультета (естественный разряд) столичного университета. Но не Ломоносов, а граф Калиостро был его кумиром. Потому оставлена Родина и да здравствует заграница! Благо отцовское наследство – известный был в Пензе человек – это позволяло. Добрался аж до Америки, где какое-то время работал под руководством самого Николы Теслы. Потом их пути-дорожки разошлись. Войновский отошёл от науки и увлёкся идеей революционного преобразования мира. Восхищался Кропоткиным, но примкнул к эсерам, вступив в одну из боевых дружин. Отличился в нескольких акциях, и его собственные акции в революционной среде заметно поднялись в цене. Потом ему это наскучило, и Войновский, дабы взбодрить кровь, решился на предательство. Он сам предложил свои услуги охранке став одним из наиболее ценных и наиболее секретных её агентов. Числился Войновский за ростовским управлением. И хотя в рукописи Ростов именовался южным российским городом, не узнать его по описанию было невозможно.

Во-вторых, я теперь многое узнал о человеке, который сейчас внизу отдавал приказы относительно тела: дактилоскопия, система Бертильона и всё такое. И хотя это неминуемо приближало моё разоблачение, я не мог отказать полковнику в праве отдавать подобные распоряжения, ибо сам, будучи на его месте, поступил бы точно так же. Я ещё раз перечитал абзац, на котором обрывалась рукопись.

«… Приказ от полковника Разгуляева срочно явиться на встречу, Викентьева насторожил. Ведь только днями тот сам предложил ему поучаствовать в операции, проводимой контрразведкой. Тогда Викентьев сразу дал согласие. Роль провокатора стала ему докучать, и он был не прочь вовсе перебраться под новое начало. Разгуляев лично передал его с рук на руки полковнику Конни и предупредил, что с этой минуты и до окончания операции он переходит в его полное подчинение. Сегодня на пять часов пополудни Конни назначил ему встречу, а на два часа его затребовал Разгуляев. Согласитесь, более чем странно! Во время встречи, которая по обыкновению прошла на конспиративной квартире, Разгуляев был необычно сух, явно раздражён, а приказ, отданный им, был весьма лаконичен: оставить все дела и сегодня же отбыть в Петроград в распоряжение полковника Рачалова. Дополнением к приказу были лишь имя-отчество нового куратора, номер его служебного телефона, адрес квартиры, куда надлежало вселиться и место, где лежал ключ. На вопрос Викентьева, как быть с назначенной на вечер встречей с полковником Конни, Разгуляев потребовал назвать ему место встречи, после чего объявил, что разговор с контрразведчиком берёт на себя. Викентьев был человеком любопытным, а во всём, что касалось лично его – вдвойне. Потому он, ничтоже сумяшесь, решил разговор двух полковников подслушать. Благо, столичный экспресс отходил поздно вечером.

Место, где была назначена встреча, было укромным, все подходы к нему хорошо просматривались, и подойти незамеченным не представлялось никакой возможности, если не спрятаться загодя. Что Викентьев и сделал. По условиям маскировки, происходящего он видеть не мог, зато всё слышал. Даже то, как задёргалась нога Конни, когда послышались приближающиеся шаги.

– Как это прикажите понимать, господин полковник! – голос контрразведчика не был громок, но аж звенел от напряжения.

– Саша, бога ради, успокойся, – в голосе Разгуляева звучали просительные нотки.

«Саша… – так они ещё и друзья! – подумал Викентьев. – Впрочем, мог бы и догадаться. Стал бы он отдавать своего лучшего агента кому ни попадя». Меж тем разговор двух полковников уже перетёк в спокойное русло.

– …Приказ за подписью генерала Никольского я, сам понимаешь, не исполнить не мог.

– Значит, в распоряжение Рычалова… – задумчиво произнёс Конни.

– Да, в распоряжение главы недавно образованного секретного подразделения полковника Рычалова, – подтвердил Разгуляев. – Да ты его, верно, должен был знать ещё по Петербургу?

– Как же, – процедил сквозь зубы Конни, – знавал, конечно, хотя коротко знакомы мы не были.

– Так, верно, ты знаешь и благодаря какому случаю ему удалось столь высоко взлететь?

– Не точно, я ведь за его карьерой не следил, но догадываюсь…

– Не томи, Саша, – попросил Разгуляев.

– Ты и сам всё быстро поймёшь, если я скажу, что случилось Петруше Рычалову быть другом детства самого государя-императора.

– Вот как… – протянул Разгуляев. – Ну, тогда всё понятно.

– Странный он, однако, малый, – продолжил Конни. – В молодости был далеко не глуп. Поговаривают, даже окончил два курса Санкт-Петербургского университета. Но я его встречал уже в мундире лейб-гвардейца. Отличился во время компании против японцев. Сам, понимаешь ли, попросил направить его в действующую армию. За храбрость был отмечен Георгием. Вся армия в дерьме, а он с орденом! Был зачислен в Свиту, но неожиданно подался в жандармы. Извини, Коленька, не тебе в обиду сказано.

– Ладно, Саша, поступок и вправду странный. А уж с учётом того, чем он у нас в ОКЖ занимается… Ты в курсе?

– Признаться, нет.

– Так ведьмами, колдунами, случаями странными, бесовщиной, в общем, прости Господи!

– Даже так? А ты знаешь – я ничуть не удивлён! Но ведь тут и до святотатства недалеко.

– Вот и у нас кто-то так решил и донёс в Святейший Правительствующий Синод.

– И что?

– Обер-прокурор Синода Волжин обратился к царю и тот вроде как заколебался. Но за Рычалова заступился сам Распутин, и теперь у господина полковника все козыри на руках. В управлении его по-прежнему не жалуют, но только за глаза. При такой поддержке – сам понимаешь.

– Да, супротив Старца не попрёшь, – согласился Конни.

– Теперь видишь, мог ли я противиться? Но кое-чем я Рычалову всё-таки отплачу. Агента-то я отправил, это так, а вот сопроводительные бумаги полковник ещё не скоро увидит!

Собеседники поднялись и их шаги стали удаляться. Викентьев же возрадовался: заниматься чертовщиной было ему по душе…»

Хотя в рукописи фигурировал полковник Рычалов, я нисколько не сомневался, что под этой фамилией был укрыт тот, чьи шаги я слышал сейчас на лестнице – глава секретного подразделения главного жандармского управления Российской империи, полковник Пётр Евгеньевич Львов.

 

Глава шестая

ОЛЬГА

Я закрыла за доставившими банкетку грузчиками дверь, после чего направилась к лестнице, ведущей на второй этаж. Яркий неестественный свет, пробивавшийся из-под двери, заставил меня ускорить шаг, а удар колокола – перейти на бег. Но когда я ворвалась в комнату, свет исчез, как исчез и Мишка, лишь Герцог прыгал около зеркала и отчаянно скулил. Я плохо запомнила последующие несколько минут. Кажется, я выла, ругала Мишку самыми последними словами, стучала кулаками о стены. Пришла в себя сидя на полу, вся в слезах и соплях, одна рука машинально гладит загривок лижущего мне щёки Герцога. Встала, пошла в ванную. Пока умывалась и хоть как-то приводила себя в божеский вид, успела прийти к мысли, что Мишка по доброй воле не мог так со мной поступить. Произошло что-то ему не подвластное. Но и в этом случае – свинья он порядочная. Как ни странно последняя мысль заставила меня даже слегка улыбнуться. Все мужики сволочи – однозначно! И что теперь мне, слабой женщине, прикажете делать? А ничего! Ждать пока он за мной вернётся. А если нет, то пусть больше на глаза мне лучше не попадается! После того как виновник моих слёз – чтоб ему там икалось! – был предан суровому, но справедливому товарищескому суду, стало сразу как-то легче. Тут же захотелось это усилить и закрепить, и я, глядя в издевательски незамутнённую поверхность треклятого зеркала, подмигнула своему отражению и спросила: «Ёшкин каравай! А не сделать ли нам новую причёску?» На что тут же получила вполне доброжелательный и весьма утвердительный ответ: «Разумеется, мы это заслужили. Кстати, я тут неподалёку заприметила один салон…»

Домой я возвращалась с изрядно похудевшим кошельком и в добром расположении духа. Во-первых, деньги были не мои, а Мишкины – компенсация за моральный ущерб. С него, олигарха грёбаного, не убудет. Во-вторых, новая причёска мне очень шла. Так считала я сама и те самцы, которые голосовали за это своими шеями, поворачивая их мне вслед вместе с закреплёнными на их конце тупыми головами. А чё? Они у них и в самом деле такие. Сама читала выдержку из милицейского протокола: «… Удар был нанесён твёрдым тупым предметом, возможно, головой…» В-третьих, в руке у меня фирменный пакет из гастронома на углу. А в нём всё то, что так вредно для моей фигуры. Ничё, сегодня расслабляюсь, потом три дня гоняю фигуру до седьмого, нет, мало, до двенадцатого поту, она про эти лишние калории и не вспомнит.

До дома оставалось пара шагов. Перейти улицу, а там рукой подать до знакомой арки. Красненькие цифры на информационном табло светофора худеют на глазах. Спрашивается, куда с такой скорость несётся тот симпатичный автомобильчик? Рассчитывает проскочить? Наивняк! Видимо, та же мысль приходит в голову и водителю злополучной машины. Начинает отчаянно тормозить. Делает это крайне неумело и, похоже, теряет управление. Машину несёт прямо на меня, скромно стоящую у края тротуара. Кто-то кричит, но не я. Я отскакиваю назад и оказываюсь за очень кстати на этом месте оказавшимся столбом. Ему-то отскакивать некуда и он принимает удар на себя. Хрясь! Не то чтобы очень сильно. Не вовсе всмятку. Но правую переднюю дверь, того же наименования крыло точно придётся менять. И много ещё чего другого. Вокруг уже собирается толпа. Мне сочувствуют, – лучше бы столбу посочувствовали – водителя ругают. Он, вернее она, слава богу, жив. За тонированными стёклами всего не разберёшь, но, похоже, выручила подушка безопасности.

– С вами всё в порядке?

Поворачиваюсь на голос. Мишкиного возраста, интеллигентен, очкаст, а спросил глупость. Видит же, что моя реакция и прочность столба оказались на высоте.

– Спасибо, – говорю, – всё хорошо.

Водитель, наконец-то, покинул салон. Глаза бессмысленные, локоны белокурые, похоже, натуральные. Классический расклад! Визгливый старушечий голос рядом:

– Товарищ милиционер, она чуть эту женщину не сбила!

Значит представители власти уже на месте. Оперативно! Но только мне все эти разборки ни к чему. Заявляю решительно:

– Никто на меня не наезжал и не пытался! Наехали на столб. Так что все вопросы по поводу претензий к водителю – к нему!

Решительно выбираюсь из толпы и направляюсь к арке. Сзади что-то кричат, но за руки не хватают. Но интересно не это, интересно другое. От самого перекрёстка за мной кто-то идёт. Поднимаюсь по лестнице со стороны чёрного хода и слышу, как хлопает входная дверь. Вот это уже наглость! На площадке второго этажа перегорела лампочка. Очень кстати! Маскируюсь в тени. Осторожные торопливые шаги. Очкарик, тот самый, с перекрёстка! Начинает подниматься на третий этаж, выглядывает, где там я? А я здесь!

– Вы не меня ищите?

Вздрагивает, – ещё бы! – поворачивается, делает шаг, всматриваясь в темноту. Выхожу из тени, руки – пакет давно стоит у стенки – свободны, но ненадолго. Теперь в них очкарик, в моих надёжных спецназовских ручках. Прижимаю интеллигента к стенке, слегка встряхиваю и нежно мурлыкаю:

– Котик, что тебе от меня надо? Зачем ты за мной следишь?

Ещё до того, как ответил, по его глазам, в которых что угодно, только не замешательство, понимаю, что прокололась и ослабляю хватку.

– Вообще-то, я тут живу, этажом выше вас.

То-то лицо мне показалось знакомым! Отпускаю, бормочу извинения, поправляю слегка потерявший форму ворот пальто.

– А вы не спешите извиняться, Ольга, – сразу напрягаюсь, но руки пока в ход не пускаю, пусть договорит, – в данном случае я действительно шёл за вами.

Видимо что-то прочёл на моём лице и поспешил добавить банальность:

– Это совсем не то, что вы подумали.

Я внутренне хмыкаю. Тоже мне, Вольф Мессинг нашёлся. Мысли он мои читает. Но молчу.

– Мне просто надо с вами поговорить.

Милый мой, это как раз то, о чём я и подумала. Не в ухажёры же ты мне набиваться хотел, глиста очкастая? Куда тебе супротив моего Васича. Усмехаюсь и многозначительно произношу:

– Ну, пошли.

Ещё возле вешалки мой странный гость стал косить глазом в направлении лестницы на второй этаж. Выходит, что-то знает? Будем колоть! Я провела хлюпика на кухню, предложила: ни чаю, ни кофе, а лишь присесть – села сама и произнесла сакраментальное:

– Ну?

И я ещё хотела его колоть! Через пять минут у меня уже голова пухла от потока информации, а он всё лил и лил воду на непрочную мельницу моего восприятия. Когда я поняла, что плотину вот-вот прорвёт, я крикнула:

– Стоп!

Очкарик замер с открытым ртом, в котором застряло последнее слово.

– Стоп, – уже более спокойно повторила я. – Давайте разложим по полочкам то, что вы успели сказать. Я буду говорить, а вы меня поправляйте, если что не так, лады?

Он уже успел закрыть рот, потому лишь утвердительно кивнул.

– Вас зовут Игнат Семёнович…

– Степанович, – поправил он меня. – Игнат Степанович.

– Вас зовут Игнат Степанович. Вы учёный, подвинутый на паранормальных явлениях. По этому поводу вы даже лежали в психушке.

Он хотел было возразить, но потом махнул рукой.

– Всё так.

– Вы являетесь членом подпольной организации…

Вот тут он возразил весьма решительно.

– Прошу прощения, но не подпольной, подполье где-то рядом с политикой, а неформальной, не афиширующей свою деятельность.

Я не заметила большой разницы, но и спорить не стала.

– Хорошо, пусть будет неформальной. Ваша организация, среди прочих объектов, следит и за квартирой, где мы сейчас находимся, потому что вам кажется, что здесь присутствует какая-то чертовщина.

Игнат Степанович страдальчески поморщился, но подтвердил:

– Ну, да, да, где-то так.

– Для удобства наблюдения вы даже сняли квартиру этажом выше и установили там круглосуточный пост.

– Именно так, – кивнул Игнат Степанович.

– Не далее как вчера ваши приборы – я правильно поняла: у вас там установлены какие-то приборы? – он кивнул, – зафиксировали сильный всплеск неизвестного науке вида энергии.

– Не совсем так, – попытался поправить меня Игнат Степанович. – Это не неизвестный, а один из непризнанных официальной наукой видов энергии, так называемая…

– Стоп! – опять крикнула я, и он опять замолк с открытым ртом, так и не произнеся ничего не говорившее мне слово. – Для чего мне вникать в ваши научные разборки? Неизвестным я называю тот вид энергии, про который лично я ничего не знаю.

Учёный прыщ посмотрел на меня как-то странно, мне показалось, что с уважением, и кивнул головой.

– Тогда, да.

– Вот и славно, вот и договорились, – мне сразу как-то полегчало. – Теперь вы хотите узнать, что же тут произошло, чтобы удовлетворить своё учёное любопытство?

– И, возможно, уберечь вас от большой опасности! – добавил он.

Я скептически осмотрела его щуплую фигуру. По-моему, уберечь – это не по его части. Однако совет мне таки нужен. И раз он всё одно уже слывёт сумасшедшим, почему бы мне ему всё не рассказать? Не вдаваясь в детали, конечно. И я поведала Игнату Степановичу и про ребят, и про колокол, и про зеркало. Он слушал с блеском в глазах и периодически бормотал плод нос: «Замечательно!» «Великолепно!» Когда я закончила говорить, то хмуро поинтересовалась, что в моём печальном рассказе так его восхитило?

– Конечно не ваше горе, голубушка Ольга Владимировна! – прижав руки к груди, заверил он меня. – Мои неуместные на ваш взгляд отклики на эту действительно печальную историю относятся к скрытой ещё пока от вас другой её ипостаси!

– И какой же? – глядя в его бесстыже блестящие глазки спросила я.

– С точки зрения исповедуемого нами воззрения – она замечательна! – И тут же поспешил добавить, видя, что моё лицо становится всё суровее: – Нет, право. Пусть для вас четверых – я подчёркиваю, не троих, а именно четверых! – это, конечно, драма. Драма, а вовсе не трагедия, как вам представляется. Ведь вы все живы. Да, да, живы все! И я это вам сейчас докажу! Вы позволите теперь изложить вашу историю в моём, так сказать, понимании?

– Валяйте, – всё ещё хмуро разрешила я.

Он ненадолго задумался, видимо делал перевод своей речи с учёного на человеческий язык, потом заговорил:

Все мы, живущие на Земле, находимся «под колпаком» у некого Могущества. Кто-то именует его Богом, а я, с вашего позволения, назову Мировым разумом. В начале XX века не без его согласия – а как иначе-то? – было запущено пресловутое Красное колесо, как поименовал его Александр Исаевич Солженицын. И начало оно свой бег по странам и континентам с того, что исполосовало своим раскалённым ободом вдоль и поперёк Российскую империю, а потом очертило вокруг её развалин границы нового мира. Спустя семьдесят лет колесо было остановлено, притом, там же, где и было запущено. Великий эксперимент закончился неудачей. – Заметив моё недовольство, червь учёный поспешил внести поправку. – Согласен, голубушка, что и грешно, и цинично так говорить, учитывая миллионы загубленных жизней, но для краткости позвольте мне помянуть беду лишь этим упоминанием. Не об том, извините, речь. А вот то, что Мировой разум вряд ли предполагал подобный исход, давая разрешение на начало эксперимента, мне кажется, мы вполне допустить можем. Как вы думаете?

Не знаю, что он хотел от меня услышать, но, судя по его вытянувшемуся лицу, вряд ли то, что произнесла я:

– Думать я пока ещё не начала. Начну с того момента, когда услышу, какое отношение вся эта лабуда имеет ко мне и ребятам. И имей в виду: моё терпение на исходе!

Печально вздохнув, мой учёный собеседник покорно кивнул.

– Хорошо. Перехожу сразу к сути. После 1917 года человечество пошло не по тому пути. Мировой разум решил создать параллельную ветвь истории, в которой Красное колесо будет катиться как-то иначе. Для придания нужного импульса из будущего изымается группа «попаданцев» – извините, термин не мной придуман – и переносится ближе к точке начала изменения. Не спрашивайте, почему выбрали именно вас и почему именно сейчас, а не годом или десятилетием раньше или позже.

– Не буду, – кивнула я, – но всё-таки – почему?

Вот что значит питерский интеллигент! Глеб на этом месте обязательно бы сорвался, а этот ничего, только погрустнел ещё больше.

– Точно я, конечно, не знаю. Предположим, что кто-то из вашей четвёрки внешне похож на реальную историческую личность. Их меняют местами, а остальных отправляют в прошлое как бы на подмогу.

– Ёрш! – воскликнула я.

– Вы имеете в виду Николая Ершова? – уточнил Игнат Степанович. – Это весьма вероятно. На месте его якобы гибели находят останки человека из прошлого, а он сам оказывается вместо него в будущем.

В моей голове стало проясняться. Ну, конечно, всё так и есть! Вот только…

– С ребятами всё ясно. Теперь я уверена, что они там, в прошлом. Но почему вы думаете, что и я должна присоединиться к ним?

– Во-первых, вы и сами так думаете, – ответил Игнат Степанович. – Во-вторых, я не утверждаю, что вы обязательно попадёте к ним. – Заметив мою реакцию, поспешил добавить: – Но это более чем вероятно! Ключевым моментом я считаю происшествие на берегу реки, вы ведь тогда впервые услышали колокол? – Я кивнула. – Звук колокола, скорее всего, является неким атрибутом перехода. Все, кто его слышал, будут втянуты во временную воронку.

Не могу сказать, что объяснение показалось мне убедительным, но очень хотелось, чтобы так оно и случилось, и я поверила. Но кое-что хотелось уточнить.

– Как вы думаете, после выполнения миссии мы вернёмся назад?

Учёный посмотрел на меня печальными глазами.

– Боюсь, что нет; не буду врать, я уверен, билеты вам выписаны в один конец.

– Но в кино… – растеряно произнесла я.

– Причём тут кино? – удивился мой собеседник. – Хотя… Видите ли, я допускаю, что «попаданцы» могут вернуться в свою эпоху, но при условии, что они никак не изменили прошлое. А это возможно лишь в том случае, если они попали туда случайно и на очень короткий промежуток времени. У вас же совсем иная миссия. Вам суждено стать частью нового мира, и старый мир вас обратно не примет. Зачем далеко ходить? Вы ещё здесь, но другой мир уже заявил на вас права, и этот мир вас отторгает.

– Вы имеете в виду случай на улице? – догадалась я.

– Именно! – воскликнул Игнат Степанович.

Я с сомнением покачала головой.

– Так или иначе, но вам больше не следует покидать квартиру, – убеждённо сказал учёный. – И в целях безопасности, и в виду того, что проход может открыться в любую минуту. Всё необходимое вам будут доставлять члены нашей организации.

– Ну, хорошо, – согласилась я. А как вы предполагаете объяснить наше исчезновение?

– Конечно, это будет несколько хлопотно, – ответил Игнат Степанович, но при наших возможностях мы что-нибудь придумаем. Я думаю, наследники Михаила Макаровича не сильно пострадают, если им не достанется автомобиль?

– Думаю, нет, – ответила я. – Понимаю. Вы выкупите из морга два бесхозных трупа и организуете для них автомобильную катастрофу.

– Ну, как-то так, – кивнул Игнат Степанович.

Я решительно достала остатки позаимствованных у Михаила денег и протянула учёному.

– Это на расходы!

– Но это много, – испытывая неловкость, ответил он.

– То, что останется, употребите на нужды вашей организации, – твёрдо сказала я. – И не беспокойтесь, на наследстве это отразится крайне мало.

Игнат Степанович принял деньги и посмотрел на меня.

– Вы что-то ещё хотите спросить?

– Да. Скажите…

 

Глава седьмая

ГЛЕБ

Тук-тук… тук-тук. Тук-тук… тук-тук. Нет, правильнее всё-таки, стык-стык, … стык-стык; стык-стык, … стык-стык. Брось, Глеб Васильевич, фигнёй маяться. Оставь колёса в покое. Пусть стучат, как хотят. Лишь бы катились, унося прокуренный вагон подальше от затерянной в Барабинской степи станции Каинск-Томский, где так неровно прожил ты несколько последних недель…

* * *

Если и оставались у меня какие сомнения, канули они в Зазеркалье, откуда смотрел на меня растерянным взглядом заметно помолодевший Глеб Абрамов. Пришла пора крепко подумать. Чем я и занялся сразу после завтрака, который прошёл в неловком молчании. Щёки Вари вспыхивали при каждом моём слове, взгляде, и я постарался ограничить и то, и другое. Наскоро поев, я сослался на недомогание и укрылся в комнате, где оседлал единственный стул и погрузился в размышления. Варя, видимо, боясь меня побеспокоить, где-то притаилась, и тишину нарушали только скрип снега под ногами редких прохожих за окном и мерный стук ходиков за стеной. В такое обстановке думалось вольготно, и уже к обеду распорядок жизни на ближайшее время был составлен. Цель номер один: к началу февраля 1917 года попасть в Петроград. И хорошо не одному, а с небольшим отрядом. Для этого мне нужно легализоваться, влиться в ряды местных большевиков, принять на себя обязанности по формированию Красной Гвардии, и уже внутри этого процесса сколотить группу преданных мне душой и телом бойцов. Варя в этот план никаким боком не вписывается. Поэтому в ближайшее время нужно сменить квартиру. При этом Варю не обижать – дистанцию устанавливать постепенно. К исполнению плана приступить незамедлительно.

За обеденный стол сели уже втроём: Василий Митрофанович вернулся из поездки. Кушали обстоятельно, обмениваясь лишь короткими фразами. Машинист то и дело кидал озабоченный взгляд на дочь – девушке плохо удавалось скрывать своё смятение. Когда хозяин насытился, я решил задать интересующий меня вопрос:

– Василий Митрофанович, я, как вы знаете, остался без документов. Не посоветуете, как мне паспорт выправить?

Машинист на какое-то время задумался, потом встал из-за стола.

– Вот что, Глеб Васильевич. Вопрос твой мне понятен, но ответ я смогу дать только после того, как посоветуюсь со знающими людьми. Придётся тебе чуток потерпеть.

Сказал, оделся и ушёл. Видимо, к нужным людям. А мы с Варварой остались вдвоём. Молчать под робкие взгляды и потаённые вздохи было неловко, и я спросил Варю, какие книжки она любит читать? Среди названых авторов знакомых было крайне мало. Но я выяснил, что с сочинениями господина Дюма-отца Варвара не знакома вовсе. Я тут же предложил ей послушать историю моряка из французского города Марселя Эдмона Дантеса. Никогда не считал себя хорошим рассказчиком, но Варя слушала затаив дыхание. Я ещё не успел пересказать содержание первого тома «Графа Монте-Кристо», когда вернулся Василий Митрофанович. Варя тут же занялась приготовлением ужина, а машинист сел напротив меня за стол и негромко сказал:

– Передал я твою просьбу нужным людям. Денька через два обещали дать ответ.

На следующее утро Василий Митрофанович отбыл в очередную поездку, а я продолжил нашпиговывать Варин мозг красивыми историями, надеясь таким образом отвлечь её мысли от моей персоны, и, боюсь, слабо в этом преуспел.

Машинист вернулся вечером следующего дня и не один. Следом в дом вошёл статный парень, кивнув в сторону которого Василий Митрофанович шутливым тоном произнёс:

– Знакомься, Глеб Васильевич, – это Тимоха, Варин, стало быть, жених!

Молодые люди разом смутились, а Варвара возмущённо укорила отца:

– И что вы такое, тятенька, говорите! – Но подошла к парню и они о чём-то зашептались.

Василий Митрофанович меж тем сказал:

– Собирайся, Глеб Васильевич, Тимоха тебя проводит. Хотят с тобой поговорить по нужному тебе делу.

Шедший впереди парень старался держаться непринуждённо. Но я-то видел, что спина его напряжена. Видимо, не простой разговор мне предстоял.

В доме, куда привёл меня Тимоха, за столом сидели два человека. Один из них встал, освобождая место. Когда я уселся, он остался стоять за спиной. Туда же переместился и Тимоха. Они так щекотали мне спину взглядами, что я невольно улыбнулся. Сидевший передо мной мужчина, лет около тридцати, удивлённо вскинул брови.

– Я смотрю вам весело, господин Абрамов, или как вас там?

Тут пришёл черёд изображать удивление мне.

– Но я действительно Абрамов. Правда, никаких документов, подтверждающих это, я предоставить не могу. У вас что, есть основания не доверять моим словам?

– Так ведь если человек солгал один раз, что ему мешает солгать ещё? – недобро усмехнувшись, спросил человек за столом.

Я, стараясь не обращать внимания на сопение за спиной, всё ещё спокойно поинтересовался:

– О какой лжи идёт речь?

Проигнорировав мой вопрос, мужчина продолжал сверлить меня насмешливым взглядом с намерено плохо скрытой в нём угрозой. Я ответил ему не менее насмешливым взглядом, но с лёгкой примесью скуки. Это, видимо, его задело, и взгляд его сразу стал жёстким.

– Тут ведь вот в чём дело, – произнёс он тоном следователя изобличающего преступника. – Нашли мы тех молодцов, что напали на Варвару Знаменскую.

– И что? – пожал я плечами, хотя уже хорошо понимал, куда он клонит.

– А то, что они божатся, что ничего у вас не похищали.

– Нашли, кому верить, – спокойно ответил я.

– Это верно, – кивнул «следователь», – народец они гнилой. Но в данном случае сказали правду. Поэтому отвечайте: кто вы такой?!

Мужчина угрожающе приподнялся, опершись обеими руками на стол. За спиной тоже произошло движение. Это была ошибка номер два. Номер один произошла много раньше, когда они не убрали с противоположной стены зеркало. Видно в нём было немного, но пространство сразу за моей спиной просматривалось отчётливо. Теперь в него разом вступили две фигуры с наганами в руках. Более благоприятного момента, чтобы изменить ситуацию в свою пользу, можно было и не дождаться. Я взметнулся с табурета, на котором сидел. Он с грохотом упал на пол. Вслед за этим последовал шум падения двух тел. Я оставался стоять на ногах, а мой визави, пребывая всё в той же позе, разглядывал дырочки в дулах двух наганов, смотрящих ему прямо в лицо. Красота! Которой я, впрочем, не смог насладиться в полной мере. Поверженные мной боевики уже подавали признаки жизни. Но их никто и не собирался вырубать всерьёз и надолго. Я отступил к стене продолжая держать наганы в боевом положении.

– Встаньте у него за спиной! – скомандовал я парням, которые не до конца ещё осознали, что с ними произошло, а потому безропотно выполнили указание. Их руководитель, не меняя позы, буравил меня злым взглядом. Когда все трое оказались по ту сторону стола я опустил руки и произнёс вполне миролюбиво, обращаясь к сердитому мужчине:

– Отпустите парней, пусть погуляют, пока мы с вами беседуем. Да вы садитесь, … товарищ.

Злость в глазах мужчины сменилась настороженным любопытством. Он кивком отпустил парней. Когда они покинули помещение, я поднял табурет, поставил на прежнее место, уселся и, положив наганы на стол, пододвинул их рукоятками к мужчине. Тот не спеша рассовал оружие по карманам, продолжая разглядывать меня совсем уже не враждебным взглядом.

– И всё-таки я повторяю вопрос: кто вы такой?

– Абрамов Глеб Васильевич, – раздельно произнёс я. – По крайней мере, в документах, в которых я нуждаюсь, должно быть указано именно это.

– И откуда же вы такой на нашу голову свалились? – насмешливо спросил мужчина.

– Прежде чем ответить на этот вопрос я хотел бы узнать, к кому я попал?

– А разве вы ещё не поняли? – удивился мужчина.

– Ну, не то чтобы совсем не понял, – ответил я. – То, что вы не охранка и не уголовники – это мне ясно. Но насчёт того: эсеры ли вы, эсдеки или анархисты – тут я теряюсь в догадках.

– То есть, кем я назовусь, тому вы и поверите? – уточнил мужчина.

– Поверю! – очень серьёзно ответил я.

Его лицо тоже стало серьёзным.

– Вас устроит, если я вам скажу, что я большевик?

По-моему, вздох облегчения мне вполне удался.

– Вы даже не представляете себе насколько! Нет, нет, – предупредил я уже готовый сорваться с его губ вопрос. – Сам, я не принадлежу ни к какой партии. Но именно с большевиками свела меня судьба, и именно их поручение я сейчас выполняю.

А товарищ у нас подпольщик со стажем. Весь напрягся, но вопросов не задаёт. Ждёт, пока сам скажу.

– Как вы понимаете, деталей в виде явок, имён, паролей вы от меня не услышите. Но в суть моего задания я вас посвящу, поскольку мне нужна ваша помощь. Однако прежде я хотел бы узнать ваше имя.

– Терентьев Илья Иванович, инженер железнодорожных мастерских.

– Рад знакомству. Так вот, Илья Иванович, мне поручено, до конца зимы, с боевой группой прибыть в Петроград. Вы ведь знаете, что там вот-вот может начаться революция?

Инженер кивнул. – Значит, вы здесь не один?

– В том-то и беда, что один. Группу я должен был сколотить в Иркутске. Но явка, на которую меня направили, оказалась провалена. Там меня и взяли. По дороге в жандармское управление чудом удалось бежать. И даже прихватить свои вещи, включая оружие и деньги. А вот документы пропали. Дальше добирался на перекладных. На вашей станции задерживаться не собирался, но вышло по-другому. Теперь подумал, почему бы не выправить документы здесь. Вы мне поможете?

Илья Иванович ответил не сразу. Он уже в конце моего рассказа о чём-то задумался.

– Документы? – переспросил он. – С документами, я думаю, всё будет в порядке. Но ответьте мне на один вопрос…

– Спрашивайте, – согласился я. – Если смогу – отвечу.

– Почему создать боевую группу поручили именно вам?

– Потому что у меня большой опыт диверсионной работы, – честно ответил я.

– Вот как? – удивился инженер. – Хотя то, что вы сегодня продемонстрировали, не позволяет ставить ваши слова под сомнение. Я не буду спрашивать, откуда такое умение. Всё равно ведь не ответите?

– По крайней мере, не сейчас, – подтвердил я.

Инженер понимающе кивнул.

– Я хочу спросить о другом. Как вы собираетесь создавать боевую группу в тех условиях, в которых теперь оказались?

– Пока не знаю, – признался я. – Выправлю с вашей помощью документы. Доберусь до Екатеринбурга. Там что-нибудь придумаю.

– Выходит, если я правильно понял, явок кроме как в Иркутске и Петрограде вам не дали?

Я красноречиво промолчал.

– В этом случае ваши планы относительно Екатеринбурга, да ещё при таком недостатке времени, представляются рискованной авантюрой! – воскликнул Илья Иванович.

– Называйте это, как вам будет угодно! – сухо ответил я. – Однако я привык выполнять поручения точно в срок, независимо от того, как это выглядит в чьих-то глазах.

– Не сердитесь, товарищ, – примирительно сказал инженер. – Я совсем не хотел вас обидеть. Наоборот. Я хочу предложить вам помощь не только в приобретении документов.

– Даже так?

– Именно так! Боевая группа ведь не должна быть многочисленной?

– Человек шесть, – подтвердил я.

– Вот видите! А у нас при депо и железнодорожных мастерских уже существует боевая дружина числом тридцать два человека.

– Тимоха с товарищем из их числа? – спросил я.

– Да. И я понимаю, что вы имеете в виду. Боевой настрой у товарищей высокий, а подготовка недостаточная. Вот я и предлагаю вам задержаться у нас на пару месяцев. За это время вы обучите дружинников военному делу, а, заодно, отберёте из их числа шестерых, которые поедут с вами в Петроград.

Я сделал вид, что размышляю над его предложением. На самом деле мне просто нужно было проанализировать ситуацию, которая складывалась для меня чересчур гладко. Пара тумаков и я нашёл постой. Принял решение податься в Петроград и не в одиночку, а с группой преданных мне боевиков, и на тебе блюдечко с голубой каёмочкой. С первого захода попадаю именно к большевикам, хотя, если мне не изменяет память, в те времена… Что значит «те»? Для меня-то они как раз эти. Неважно, «те» – «эти», но верховодили в конце 1916 года в будущем Барабинске меньшевики и эсеры, а мне подфартило попасть к большевикам. Мало того, мне сходу предлагают заняться обучением боевой дружины и потом отобрать бойцов в свой отряд. Подстава? Очень было бы похоже, кабы не одно «но». Кому я тут, нафиг, сдался? Что, в этой дыре кто-то ждал попаданца? Бред. Тогда что? А не думаешь, ты, Глеб Васильевич, что тебе просто везёт. Тупо, против всех правил, везёт – и ничего больше. И поскольку другого объяснения пока нет – воспользуемся этим.

– А что, Илья Иванович, пожалуй, я соглашусь!

Лицо инженера, который следил за моими раздумьями с некоторой тревогой, просветлело.

– Вот и отлично! Что касается паспорта… Как у вас с наличностью? «Катенькой» располагаете?

Я припомнил, что как минимум одна сторублёвая купюра среди собранных для меня Макарычем денег имелась. Поэтому утвердительно кивнул.

– Прекрасно! – видимо обрадованный тем, что не придётся потрошить партийную кассу, воскликнул Илья Иванович. – Тогда поступим следующим образом. Вы, вместе с машинистом Знаменским и его дочерью, наведаетесь в местный полицейский участок и запротоколируете там утерю документа. Затем с этой бумагой едите в Каинск. Там в управе спросите господина Выручайло, – говорящая, согласитесь, фамилия! – и он за сто рублей выправит вам временный паспорт.

– Так просто? – удивился я.

– Не просто, а за сто рублей, – напомнил инженер. – А потом это будет далеко не первая услуга, которую нам окажет господин Выручайло.

– Сочувствует нашему делу? – поинтересовался я.

– Просто любит деньги, – пожал плечами Илья Иванович. – С жильём у вас, как я понимаю, всё в порядке. Вы ведь у Знаменских остановились?

– Да, но я бы хотел оттуда съехать.

– Что так? – удивился инженер. – Хозяева не глянулись?

– Скорее наоборот, – буркнул я, чувствуя, что краснею.

Это не осталось незамеченным, и Илья Иванович понимающе покачал головой:

– Оно так. Варя девушка видная. А при вашем образе жизни такая привязанность ни к чему. Я верно истолковываю?

– Верно, – вздохнул я.

– Да и Тимоха это не одобрит… – как бы продолжил мысль Илья Иванович, но тут же спохватился: – Ладно, есть у меня для вас жильё! Я снимаю небольшую квартиру, так одну комнату готов уступить вам – устроит?

– Вполне!

* * *

По дороге в полицейский участок Варя взяла меня под руку, при этом лицо её было преисполнено решимости. Василий Митрофанович чуть приотстал, и хотя я постоянно чувствовал на себе его взгляд, было неясно, толи он одобряет поступок дочери, толи не одобряет меня. В участке всё сошло вполне гладко. Полицейский чин составил бумагу для управы, протянул её мне и задал завершающий вопрос.

– Вы где остановились?

– Глеб Васильевич остановились у нас, – отчётливо произнесла Варя.

Полицейский хитровато посмотрел на меня, а я поспешил сказать:

– Василий Митрофанович и Варвара Васильевна оказали мне любезность, предоставив приют на несколько дней. Но сегодня я съезжаю на квартиру инженера Терентьева.

После моих слов в помещении повисла тишина. Потом я услышал, как кто-то выбежал, – это точно была Варя – как крякнул с досады Василий Митрофанович, а полицейский наградил меня напоследок укоризненным взглядом. Мы вышли на улицу. Вари не было видно. Всю дорогу до дома прошли молча. Я сразу ушёл собирать вещи – оставаться в этом доме после того, что натворил, я более не мог. Вернувшись в горницу, крикнул в сторону комнаты Вари.

– До свидания, Варя!

Она не вышла и не ответила. Протянул руку насупившемуся Василию Митрофановичу.

– Спасибо за приют!

Тот руки не подал, сказал укоризненно:

– Неладно поступаешь, Глеб Васильевич. Взбаламутил девку и айда? Ты хоть и безбожник, – лба на иконы ни разу не перекрестил – а всё же совесть должон иметь. Может, не пара она тебе?

– Причём тут это? – в сердцах воскликнул я. От Терентьева я знал, что хотя Знаменский в партии и не состоит, но собрания, когда не в поездке, посещает регулярно. Выходит, мог я пред ним слегка приоткрыться. – Дочь у вас замечательная, и любой почтёт за счастье иметь такую жену. Но я солдат и впереди у меня сотни боёв, такого ли мужа хотите вы для Вари?

Машинист вздохнул и пожал-таки мне руку.

– Ладно, Глеб Васильевич, ступай с Богом!

* * *

Паспорт, как и предсказывал Терентьев, я выправил без особого труда. Проживая на одной жилплощади, мы скоро коротко сошлись и стали друг для друга просто Ильёй и Глебом. Разговора, который затеял Илья в один из долгих зимних вечеров, я ждал и потому был к нему готов. А интересовало моего нового друга, понятное дело, житие моё до того момента, как попал я на затерянную средь сибирских снегов станцию Каинск-Томский. Поскольку сказать правду я не мог, пришлось сочинить сказку…

– … служил я тогда в офицерском чине в гвардейском Семёновском полку. 14 декабря 1905 года подняли нас по тревоге, погрузили в эшелоны, и в ночь на 15 выгрузились мы уже в Москве. К этому времени большая часть Первопрестольной была в руках восставших. Основные силы полка начали наступление на баррикады внутри города, а несколько рот, включая мою, под началом полковника Римана были отправлены для усмирения рабочих посёлков за пределами Москвы. Мне, как и многим офицерам, работа карателя была не по нутру, но отказ от исполнения приказа в условиях военного положения грозил немалыми неприятностями. Меня же угораздило из всех возможных выбрать для себя самую крупную – расстрел. Поручили мне командовать расстрельной командой, а я вместо этого организовал для приговорённых побег. И политика здесь была совсем ни при чём. Или, почти ни при чём. Просто среди группы рабочих затесалась совсем молоденькая девчонка. Романтичная дура, совершенно случайно попавшая в эту катавасию. Звали её Ольгой. И ради её прекрасных глаз я забыл и про присягу, и про честь мундира. Хотя уйти вместе со всеми в бега у меня ума всё-таки хватило. И пошли явки-пароли. Бежали мы с Олей, как зайцы, путая следы, и добежали аж до Харбина. Выбор этот был не случаен. В Харбине обосновался Олин дядюшка, весьма состоятельный человек, в прежние времена души не чаявший в племяннице. На этот раз принял он нас весьма холодно, что, впрочем, и не удивительно. Однако помог изрядно. Выправил нам документы на имена супругов Абрамовых. С тех пор я ношу эту фамилию, а свою прежнюю давно забыл. Дал достаточно денег, но категорически потребовал, чтобы мы незамедлительно покинули Харбин. Мы были молоды, влюблены друг в друга. У нас были деньги. Стоит ли удивляться, что мы отправились путешествовать? За пять лет объездили Индию и Китай, побывали в Тибете. Изучали восточную мудрость, но пуще – тамошние виды борьбы. Как знали, что пригодится. Ольга не уступала мне ни в чём. Скакала, стреляла, фехтовала, метала нож, овладела рукопашным боем. Редкий мужчина смог бы ей противостоять. Когда до нас дошли слухи о революции в Мексике, мы тут же приняли решение отправиться туда. Жаждали защищать добро и справедливость, а нашли кровь и предательство. Впрочем, хороших, честных людей, искренне желающих счастья для своего народа тоже повидали немало. Но сила оказалась не на их стороне, и мы, после четырёх лет почти непрерывных боёв, были вынуждены покинуть Мексику. Причём, как и десять лет назад, пришлось спасаться бегством. Наши друзья тайно переправили нас в Соединённые Штаты Америки. Добрались до Нью-Йорка. Купили билеты на пароход до Лондона. И тут, совершенно случайно, узнали, что этот путь для меня заказан. Меня, как активного противника интервенции, предпринятой в Мексике США, обязательно опознали бы при посадке на пароход, а дальше – суд и американская тюрьма. Тогда я настоял на том, чтобы нам с Ольгой на время расстаться. Она благополучно отплыла в Европу, а я после нескольких месяцев мытарств добрался до Аляски, и уже оттуда, на браконьерской шхуне попал в Россию. На Камчатке встретил своего старого знакомого, рабочего-большевика, которого в числе прочих спас в 1905 году от расстрела. Он, узнав о приобретённом мной боевом опыте, настоятельно порекомендовал мне пробираться в Петроград, сколотив по пути боевой отряд. Снабдил документам и дал явку в Иркутске. Остальное ты знаешь.

Илья слушал мою байку, затаив дыхание. Мне же вралось легко, поскольку не было стыдно. Главное – мой боевой опыт был при мне, а уж как я его приобрёл, так ли это важно? Когда я закончил, Илья некоторое время переваривал услышанное, потом задумчиво произнёс:

– Теперь я понимаю, отчего ты оттолкнул от себя Варю. Надеешься в Петрограде отыскать Ольгу? Только зачем было давать надежду?

– Да какая там надежда, – отмахнулся я. – Слегка проявил галантность, а она, по простоте душевной, вообразила, чего не было.

– Да, – согласился Илья, – провинциальные барышни они куда наивнее столичных.

* * *

Этого я и опасался. Боевая дружина, обучать которую я подписался, и близко не напоминала воинское подразделение. Её активная часть – десяток крепких парней во главе с Тимохой, вооружённых револьверами, – была чем-то вроде личной гвардии товарища Терентьева. Остальные двадцать два человека в возрасте от восемнадцати до сорока лет находились как бы в запасе. Их единственная задача состояла в том, чтобы, прихватив охотничье ружьё, явиться к месту сбора, когда наступит время «Ч».

Знакомство с личным составом я решил начать с боевого десятка. Но прежде мне надо было наладить отношения с Тимохой. Я не сомневался, что он уже в курсе Вариных переживаний, а значит, представляет для меня потенциальную угрозу. Держать его постоянно в поле зрения – лишний напряг, подставлять дурню с револьвером спину – непозволительная глупость. Поэтому я вызвал парня на рандеву в специально подобранное для этого случая место. Уютный тупичок был хорошо укрыт от посторонних глаз и в то же время не располагал к обустройству засады непосредственно на месте встречи. Я загодя занял скрытую позицию в начале единственной тропинки ведущей в тупик. После того, как мимо меня прошагал Тимоха, я подождал ещё некоторое время. Убедившись, что парень пришёл один, я покинул схрон и не спеша направился к месту встречи. Тимоха следил за моим приближением, нервно смоля цигарку. Когда между нами остались не более пяти шагов, Тимоха швырнул окурок в снег, демонстративно сплюнул и засунул руки глубоко в карманы. «Шпана местечковая», – беззлобно подумал я. Вызывающая поза, наглая усмешка, дерзкий взгляд. Полное пренебрежение к сопернику. Видимо ревность начисто стёрла из его памяти итоги нашей первой встречи. Ну, так-то были лишь цветочки. Теперь пришло время ягодок. Добро пожаловать на КМБ, товарищ Тимоха! Сейчас я покажу тебе кто здесь командир и заодно постараюсь излечить от ревности. Последние разделяющие нас шаги делаю с добродушной улыбкой и имитирую попытку заключить Тимоху в дружеские объятия. Парень дёргается, пытаясь отстраниться, вскрикивает и замирает. В глазах недоумение. Он ещё не понимает, что полностью находится в моей власти, и любая попытка вырваться из захвата не принесёт ничего кроме боли. Улыбка приклеилась к моим губам, но глаза следят за действиями подопечного с холодным любопытством. Парень дёргается ещё раз с тем же результатом. Тогда он начинает бороться, пытаясь разжать захват за счёт силы. Кусает от боли губы, но не прекращает борьбы. Наконец, устав терпеть боль замирает и цедит сквозь зубы:

– Пусти!

С удовлетворением осматриваю результаты трудов своих. Наглость по нулям, упрямство в пределах нормы, сейчас уберём злость – и хоть под седло! Смотрю участливо, говорю миролюбиво, но захват не ослабляю.

– Конечно пущу, но не раньше того как скажу тебе несколько слов. Я хочу перед тобой извиниться. – От растерянности он, похоже, забывает про злость. Отлично! – С Варей действительно нехорошо получилось. – Отводит взгляд в сторону, но слушает внимательно. – Я просто отвык общаться с молодыми девушками и упустил из виду, что моё чисто дружеское отношение может быть истолковано как-то иначе. – Всё, можно снимать захват. Стоит спокойно, ждёт продолжения. Изображаю лёгкое смущение. – Так что, теперь вся надежда на тебя. Ты уж постарайся, утешь девушку. – После таких слов я бы на его месте тоже не удержался от самодовольной улыбки.

* * *

– Пришли! – говорит Тимоха.

Осматриваюсь. Что-то вроде заброшенного карьера. Невдалеке чернеют корпуса железнодорожных мастерских. Ещё ближе паровозное депо. Всё остальное – ровная степь.

– Ну, что, подойдёт?

Голос парня звучит задорно. После нашего вчерашнего разговора Тимоха резко изменил отношение к жизни в целом и к моей персоне в частности. Даст бог, Варя парню кайф не обломает.

А место для проведения занятий с боевыми группами действительно подходящее. Я посчитал более правильным назвать тактическую единицу боевой дружины «группой» а не пресловутой «пятёркой», чтобы свободно варьировать её состав в зависимости от поставленной задачи. Ведь для снайперской группы вполне достаточно двух-трёх человек: снайпер и один-два помощника – а штурмовую группу целесообразно увеличить до шести-семи, а то и десяти человек.

– Потянет, – ответил я на вопрос Тимохи и не удержался от смеха, глядя на его недоумённое лицо. – Не обращай внимания. Я за время странствий понахватал много странных словечек. Потянет – значит подойдёт. Лучшего места для скрытных учений нам вряд ли найти. Депо и мастерские рядом. Тайно провести сюда несколько человек труда не составит. Опять же, жандармы с той стороны незаметно не подберутся. А со стороны степи поставим наблюдателя, он в случае чего оповестит загодя, и мы успеем укрыться в тех же мастерских.

– А ежели верхами нагрянут? – спросил Тимоха.

– Молодец! – похвалили я его. – Правильный вопрос. Чтобы вовремя заметить верховых надо увеличить для наблюдателя радиус обзора. Посадим его… да хоть на водонапорную башню! Дадим бинокль. Ты, кстати, не знаешь, где можно разжиться полевым, а лучше морским биноклем? – Тимоха неопределённо пожал плечами. – Ладно, с этим я сам разберусь. Так вот, дадим ему бинокль, он верховых издали заприметит. Вы тут стрелять пробовали?

Тимоха кивнул. – Из револьверов.

– И как? Никто вас не услышал?

– Так кому слушать-то? В мастерских всегда шумно, там и пушку не услышат, а в депо посторонних не бывает. К тому же мы охранялись. Просили паровозников в это время чаще гудки давать. По гудку и стреляли.

– Молодцы! – моя похвала была вполне искренней. – Обязательно это используем. А ещё соорудим над тем местом, где будут располагаться стрелки, навес. Он тоже приглушит выстрелы.

* * *

– …Я наблюдал сегодня за вашими тренировками.

Мне не понравился тон, которым Илья произнёс эту фразу, потому ответ мой был лаконичен и сух:

– Я заметил.

– Ответь, Глеб, только ответь честно: весь этот бег по брёвнам, прыжки через ямы, лазанье по заборам – это так необходимо для подготовки дружинника?

– Это называется полоса препятствий, – сказал я.

– Что? – переспросил Терентьев.

– Брёвна, заборы, ямы – это называется полоса препятствий.

– Хорошо, – кивнул Илья. – Полоса препятствий – это обязательно?

– Для того чтобы подобрать из грязи власть, которую вот-вот уронит Николашка, – не обязательно, а для того, чтобы удержать власть в руках, – просто необходимо.

– Вот сразу видно, что ты не большевик, а всего лишь сочувствующий, – рассердился Илья. – Если народ возьмёт власть в свои руки, то уже никакая сила её из них не вырвет.

– Так я с этим и не спорю. Просто прольётся гораздо меньше пролетарской крови, если руки, о которых мы с тобой говорим, будут тренированными для боя.

– А мы, большевики, крови не боимся. За свободу – и чужой не пожалеем, и свою до капли отдадим!

– Тогда давай вообще прекратим обучение дружинников раз, по-твоему, это настолько вторично! – вскипел я.

– А я разве что-то подобное сказал? – удивился Илья. – Тренировки для молодых парней дело полезное. Чем глупостями заниматься пусть лучше по твоей полосе бегают. Ты, главное, не загоняй их до смерти.

«О чём вы, товарищ Терентьев? Какая смерть, если почти все бойцы до общевойскового норматива не дотягивают, я уже не говорю о спецназовском», – это я так подумал, а вслух сказал другое:

– Не волнуйся, Илья, кроме синяков да шишек ничего хлопцам не грозит. Ты же заметил, на полосе одна молодёжь.

– Ага, – усмехнулся Илья, – почтенных отцов семейства даже тебе не под силу туда загнать.

– Было бы надо – загнал бы, будь покоен, – уверил я Илью. – Только ни к чему это. С них занятий по тактике да рукопашному бою с лихвой будет.

– А со стрельбой как обстоят дела? – поинтересовался Терентьев.

– А что стрельба? – удивился я. – Они почти все охотники, из своих ружей стрелять умеют. Тех, у кого со стрелковой подготовкой хуже всех, я на охоту отправил, пусть там поупражняются. Так что в карьере стреляют только те, кому по штату револьверы да винтовки положены.

– Жаль, что винтовок у нас всего четыре, – вздохнул Илья.

– Конечно, жаль, – согласился я. – Я их за лучшими стрелками закрепил, и создал из них две снайперские группы.

– А как обстоят дела с формированием твоей группы? – спросил Илья.

Я лишь неопределённо пожал плечами, ибо говорить о чём-либо конкретном было пока ещё рано.

* * *

Непростая задача отобрать из не нюхавших пороха парней тех, кто не только надёжно прикроет спину в бою, но и по первому твоему приказу примет смерть. А уж обучить их хотя бы азам спецназовской науки за столь короткий срок почти нереально. Тем не менее, с отбором в свою личную гвардию я не спешил. Следил за работой парней на полосе препятствий, отмечал количество подтягиваний на турнике, учил рукопашному бою и говорил, говорил, говорил – с каждым из претендентов по нескольку раз.

Наконец настал день, когда перед неровным строем я задал вопрос: кто хочет стать бойцом отряда особого назначения? Вызвалось семнадцать человек. И уже в этот день я провёл первый тест. Выстроил болезных на дальней границе карьера, засёк по карманным часам время, скомандовал: – За мной, бегом! – и, не оглядываясь, побежал в степь. Остановился через двенадцать минут. Повернулся. Рядом никого не было. Вздохнул и пошёл собирать отряд. Первая дюжина попавшихся на пути стала слушателями вечерних курсов «Краповый берет». С учётом того, что все парни работали, ни о какой полноценной подготовке не могло идти и речи. Так – азы. Но меня волновал не столько уровень подготовки бойцов, сколько уровень их вооружения. Если для Красной гвардии маленькой железнодорожной станции хватало охотничьих ружей, четырёх винтовок да дюжины наганов, то моим бойцам требовалось что-то иное. Нечто, похожее на мой «Тигр».

А что, это была неплохая идея! Вечером я показал «Тигр» Илье. Тот не скрывал восторга.

– Какое отличное оружие! Вроде бы и охотничье, но и для уличного боя подойдёт как нельзя лучше. Ты его из Америки привёз?

– Да нет, с Камчатки. Там мне его подарил один ссыльный. Утверждал, что первоначальные чертежи этого ружья нарисованы были рукой, чуть ли не самого Мосина! Тот так и не довёл дело до конца. Что-то ему помешало. Уже на Ижевском заводе один из его учеников доработал-таки чертежи. Но в массовое производство ружьё так запущено и не было. Было изготовлено всего лишь несколько карабинов, один из которых ты сейчас держишь в руках.

Илья внимательно посмотрел мне в глаза.

– Понимаю, понимаю. Хочешь предложить наладить производство «Тигра» у нас в мастерских?

– А что, это невозможно?

– Так сразу и не отвечу. Если доверишь, покажу завтра одному мастеру. Послушаю, что он скажет.

– Бери!

На следующий вечер Илья вернул мне карабин. При этом был хмур и причину выдал сразу.

– Ничего не выйдет. Мастер говорит, что тут какие-то особые заготовки нужны, каких у нас в мастерских нет. На стороне достать можно, но выйдет накладно. Короче, карабин он изготовить берётся, но выйдет это не меньше двух сотен за ружьё. Сам понимаешь, для нас это дорого.

– А если я добуду деньги – оружие изготовите?

Илья внимательно посмотрел на меня.

– Будут деньги – будет разговор!

* * *

Я закончил подсчёты и задумчиво уставился на бумагу. Оружие, экипировка (ребят-то надо будет приодеть), билеты до Петрограда, прочие расходы. Как ни крути, а тысячи две надо иметь. Если оставить деньги только на прокорм, то сотни три у меня есть. Ладно, пару сотен вытрясем из партийной кассы. Остальные полторы тысячи надо где-то брать. И где, как не у каинских купчиков? Осталось придумать, как заставить кого-то из них сделать добровольное пожертвование. «Гоп-стоп» или, по-революционному, «экс» я отверг категорически. Для маленького Каинска слишком много шума. И тогда я решил использовать технологию, хорошо зарекомендовавшую себя в том времени, откуда я прибыл. Оставалось найти подходящую кандидатуру. И такая нашлась. Клеймёнов Пётр Фомич. Достаточно богат. Достаточно умён. Достаточно образован. Все эти три достоинства позволяли надеться на то, что господин Клеймёнов согласится добровольно расстаться с нужной для меня суммой. В Каинск я прибыл хорошо загримированным и подобающе одетым для представителя англо-российской компании, коим я и представился. Клеймёнов принял меня в кабинете. Вышел из-за стола, протянул руку.

– Чем обязан, господин… – он ждал, что я представлюсь, но услышал нечто иное.

– Моё имя, учитывая цель моего визита, не имеет ровным счётом никакого значения.

– Что вы хотите этим сказать? – выгнул бровь Клеймёнов.

– Я хочу сказать, что намерен предложить вам обменять полторы тысячи рублей ассигнациями на несколько дельных советов.

Надо сказать, что держался он молодцом. Лишь слегка побледнел и стал осторожно пятиться к столу.

– Вы сумасшедший? – спросил он слегка растеряно.

Я отрицательно покачал головой и достал из кармана наган.

– Никоим образом. Я вполне нормален. Настолько, что без раздумья нажму на курок, если вы немедля не прекратите пятиться к столу, – у вас там кнопка? – или предпримете другие необдуманные действия.

Надо думать, что господин Клеймёнов всерьёз опасался лишь сумасшедших. После моих слов он, хотя и замер на месте, но лицо его приобрело нормальный оттенок, а в голосе прозвучало скорее любопытство, чем испуг.

– Так вы грабитель?

– К чему такая прямолинейность? – укорил его я. – Я действительно хочу обменять информацию на деньги, а это, – я качнул наганом, – всего лишь сигнал для вас вести себя разумно.

Клеймёнов пожал плечами.

– Хорошо. Я вас слушаю.

– Начну с предсказаний. В дальнейшем, после того как исполнится первое, вы более серьёзно станете относиться к последующим. Очень скоро, в самом конце декабря будет убит Распутин. – Клеймёнов слегка побледнел. – К весне следующего года в России произойдёт революция, которая положит конец правлению Романовых. Власть перейдёт к представителями либерально настроенной буржуазии. Но удержать её им не удастся. Уже к концу года власть перейдёт к народу. При этом неизбежно прольётся кровь. Будут ли это ручейки или кровавые реки потекут по русской земле – я не знаю, но для вас это в любом случае будет означать полный крах. В вязи с этим несколько советов. В начале следующего года в Петрограде будет ощущаться серьёзная нехватка продовольствия. Если вы подсуетитесь, то революцию, конечно, не предотвратите, но лично для себя заработаете гораздо больше денег, чем отдадите мне сейчас. И второй совет. Не позднее середины будущего года бегите из России куда подальше.

Клеймёнов не сводил с меня внимательного взгляда.

– Вы закончили? – спросил он.

– Да.

– Допустим, что я поверю во всё то, о чём вы сейчас говорили, – произнёс он. – Но если я откажусь платить, вы меня убьёте?

– Зачем? – рассмеялся я. – Не заплатив, вы всё равно не сможете в полной мере воспользоваться полученными сведениями.

– Это ещё почему? – удивился Клеймёнов.

– Да потому, что в этом случае на ваши предприятия обрушатся многочисленные беды. Может случиться пожар, или вас обворуют приказчики, или что ещё. Я пока не придумал, но придумаю, можете мне поверить. Я вас разорю.

– Легко ли это будет сделать из тюрьмы, – заметил Клеймёнов.

– Какой тюрьмы? – удивился я. – Даже если вы вызовите полицию, что вы мне предъявите? Перескажите им наш разговор. Так я от всего откажусь, а свидетелей нашей беседе нет. А вот сами вы, чего доброго, можете сойти за сумасшедшего. Револьвер? Так у меня есть право на ношение оружия.

Я очень надеялся, что этот блеф у меня прокатит. Для пущей убедительности я убрал наган. Клеймёнов, не спуская с меня глаз, спятился к столу и засунул руку под столешницу. Послышались шаги. Я страдальчески поморщился и укоризненно покачал головой. А про себя подумал: «Неужели я ошибся?» Вошёл служащий и застыл в почтительной позе.

– Влас Егорович, голубчик, выдайте этому господину полторы тысячи рублей, – распорядился Клеймёнов. – Расписку я уже получил.

* * *

Как только был изготовлен последний шестой «Тигр», я устроил своему войску крайнюю проверку. Увёл ребят подальше в степь, где, в стороне от чужих глаз, пять дней гонял их по полной программе. Там я окончательно определился с шестёркой, а по возвращении на станцию объявил дату отъезда. Моё решение многими было встречено с явным облегчением. В первую очередь – Тимохой, который всё ещё ревновал меня к Варе. Илья Терентьев тоже, я думаю, вздохнул с облегчением. Пока я командовал боевой дружиной, мой авторитет вырос многократно, и он всерьёз опасался конкуренции.

Теперь, подпирая спиной перегородку, разделяющую на секции вагон третьего класса, я всё реже вспоминал Каинск-Томский и всё чаще задумывался о том, что ждёт меня в Петрограде. Я не боялся идти навстречу любым опасностям, ибо тыл мой надёжно прикрывала шестёрка преданных бойцов, готовых идти за мной до конца.

 

Глава восьмая

МИХАИЛ

Господина полковника я встретил стоя, засунув руки в карманы халата. Уже не того, в котором был внизу – другого, с карманом без дырки, но и без пистолета. Оба браунинга (мой и Войновского) были теперь у Львова, а револьвер, не говоря уже о маузере, был для кармана великоват. Впрочем, без оружия я оставался недолго. Полковник, как вошёл, так сразу вернул мне пистолет. Я небрежно опустил браунинг в карман, абсолютно не сомневаясь в том, что он разряжен. Я и сам на месте полковника не стал бы рисковать. Львов сел в кресло подле журнального столика и жестом предложил мне занять другое. Губы полковника тронула лёгкая улыбка.

– О трупе можете забыть, он вас больше не побеспокоит.

Я тоже слегка растянул уголки губ, давая понять, что шутка до меня дошла. Полковник же, напротив, перестал улыбаться и смотрел на меня изучающе, этаким взглядом-рентгеном. Я, чтобы угодить полковнику, сделал вид, что немного этим смущён, чем вызвал на его холёном лице самодовольную улыбку.

– Ну-с, милостивый государь, – бархатным голосом произнёс Львов, – вы уже выбрали себе кодовое имя?

– Да, господин полковник. С вашего позволения, пусть это будет Странник.

Этот псевдоним я выбрал в память о прошлой жизни. Странник – таков был мой сетевой ник. Разумеется, полковнику я об этом не сказал. Мой выбор не встретил с его стороны никаких возражений.

– Странник так Странник, как вам будет угодно. Итак, милейший Странник, я добился вашего перевода в своё подразделение с целью поручить весьма необычную миссию. В основу этого решения легли три факта вашей биографии: ваш высокий профессионализм, ваша склонность к авантюрам, ваш университетский диплом. Кстати, не поможете мне решить одну задачу? Полковник что-то быстро написал в блокноте, вырвал лист и протянул мне вместе с карандашом. Посмотрев на бумажку, я внутренне усмехнулся: мне предлагалось взять производную от функции. Забавно. Недоучка – полковник ведь покинул университет после второго курса – экзаменует недокандидата. Я быстро написал ответ, и протянул листок полковнику, будучи уверен, что этим проверка и кончится. Но не тут-то было. Мне пришлось решать задачи из области матанализа и высшей алгебры, а потом мы прошлись по курсу элементарной физики. Наконец Львову это надоело, – мне самому это надоело ещё в самом начале – и он принял экзамен.

– Оставим это, – сказал он, сминая исписанные бумажки. – Теперь, Странник, я коротко изложу вам, чем занимается вверенное мне подразделение…

И какой же фигнёй с точки зрения любого нормального полицейского занималось ведомство, возглавляемое «его высокоблагородием». От чистой мистики до вполне реальных масонов, идолопоклонников и сектантов всех мастей. Поначалу я, честно говоря, слушал вполуха. Просто прикрылся маской заинтересованности и параллельно думал о том, как мне повезло. Теперь я был практически уверен в том, что Войновский относился к той редкой категории агентов-инициативников, работающих, как правило, не за деньги, а за какой-то иной интерес. Работая в режиме краткого оперативного контакта, они редко попадали в обычную картотеку. А уж с учётом саботажа, который организовали Львову его коллеги, вряд ли он имел на Войновского что-то, кроме справки-объктивки с кратким изложением анкетных данных агента и описанием его деяний. Так что до того момента, когда полковник узнает, что «я» это не «он», пройдёт достаточно времени. Меж тем в речи полковника проскользнуло упоминание реки Тунгуски. С этого момента я стал слушать со всем вниманием. Ведь это я в студенческие годы с усердием опровергал известную кометную теорию тунгусского феномена И. С. Астаповича. Тогда мне не хватило аргументов. А у полковника, они, возможно, были. Он несколько раз упомянул о некой папке, хранящей уникальные материалы, те, которые науке, коею я имел честь когда-то представлять, известны не были. Что и не удивительно, если учесть, что папка хранилась в жандармском управлении, и наверняка погибла в пламени пожара в 1917 году. Стоп! Но теперь-то год 1916. И тут есть над чем поразмышлять…

Тем временем полковник закончил вводную часть и перешёл к части технической. Со словами: – Ну-с, а теперь сделаем-ка мы вам новые документы, – полковник стал доставать из портфеля бланки и коробочки с печатями и штемпельными подушками. Меня, как опера, пусть и из другого времени, такое развитие событий ничуть не смутило. Изготовление временных документов прикрытия для агента руками его куратора – дело вполне обычное даже для 2010 года, а уж для 1916, надо полагать, тем более.

– И что же мы для вас придумаем… – протянул Львов, готовясь заполнять бланк.

Тут меня охватило непреодолимое желание использовать своё собственное имя. Я набрался наглости и произнёс:

– Господин полковник, если позволите, я хотел бы использовать собственную заготовку.

Львов с интересом на меня взглянул.

– Давайте послушаем, что вы там напридумывали.

– Пусть будет: Жехорский Михаил Макарович, уроженец Выборгской губернии Великого княжества Финляндского, дворянин.

– На дворянство потянуло? – съязвил полковник. – А, впрочем, для нашего дела это даже лучше. Вот только род вы выбрали старинный, хоть и обедневший, по плечу кольчужка-то?

Глядя на моё обиженное лицо, полковник поспешил добавить:

– Ладно, ладно, Жехорский так Жехорский. Где вы его откопали-то, никак «Бархатную книгу» читывали?

Я утвердительно кивнул головой.

– А герб сможете описать?

Я счёл за благо изобразить растерянность. Нечего блистать большим умом перед начальством.

– Ну, как же, – пожурил меня полковник. – Свой герб дворянин должен помнить. Ладно. Слушайте и запоминайте: на червлёном щите золотая змея, кусающая свой хвост.

Когда документы были готовы, полковник сложил принадлежности обратно в портфель и сказал:

– А теперь перейдём непосредственно к вашему заданию. Сначала небольшая преамбула. Я, знаете ли, в чертовщину не очень-то верю. Думаю, что всякая чертовщина это или просто обман, или непознанный наукой феномен. Так вот. Не так давно попал к нам в подразделение один артефакт. Как попал, откуда, про то вам знать не обязательно. Только это зеркало, да то самое, огромное на подставке, в которое вы сейчас смотритесь. По слухам, принадлежало оно самому графу Калиостро, и было оставлено им в России во время поспешного бегства. И приписывают этому зеркалу способность переносить человека из одного времени в другое. Вот только как это работает, никаких сведений нет. Скажите ерунда? Я и сам так думал. Но только как-то обедал я с Распутиным и обмолвился об этом зеркале. Старец пожелал самолично взглянуть на него, а когда взглянул, то страшно побледнел, зашатался и второпях покинул комнату. Мне потом сказал, что видит в этом зеркале силу огромную, а государю, сказывают, именно после этого посещения выдал пророчество: «Не будет меня – не станет и Вас». Так-то! Вам, Странник, вменяется в обязанность быть при этом зеркале хранителем и, одновременно, разобраться в принципе его действия, если таковое, конечно, имеет место быть. Из дома прошу надолго не отлучаться. Питаться советую в ресторане. Есть тут неподалёку весьма даже приличный. А сегодня ужин от меня в подарок. И как раз из того самого ресторана. Я распорядился доставить. Ждёт вас внизу.

Полковник направился к двери. Я на правах хозяина отправился его провожать. Проходя мимо накрытого стола, из чистого озорства предложил:

– Не отужинаете со мной?

Полковник наглость стерпел, лишь окатил меня холодным взглядом.

– Благодарю, но я, сегодня, уже отужинал. Честь имею! Да, чуть не забыл. – Полковник извлёк из кармана и высыпал на столик горсть патронов от браунинга.

ОЛЬГА

Вот уж не думала, что когда-нибудь превращусь в затворницу. А так хотелось побродить по Питеру. Я ведь здесь впервые. Хотя, так даже лучше. То, что рядом с домом, я изучить успела – остальное остаётся на потом. Вот окажусь в своём 1916 году, тогда и поброжу. В том, что я там окажусь и притом в самом ближайшем будущем, после той психологической обработки, которой подверг меня «преподобный» Игнат, более сомнений у меня нет. Следуя его же совету, я избавилась от всего, что может хоть как-то изобличить меня как попаданку (Ну и словечко, Господи прости!). Сняла с себя всё, включая нижнее бельё, и отдала Игнату Степановичу. После моего перехода это наденут на безымянный труп, который вместо меня сгорит в «Мерседесе» рядом с таким же ряженым под Михаила. Как подумаю, что мои любимые трусики наденут чёрт знает на чью попу… Брр! Даже представлять не хочется. Теперь я ношу то, что носили женщины в начале прошлого века. Всё это принёс Игнат Степанович. Говорит, что сейчас это вновь входит в моду. Ну, не знаю. Одно радует – сплошной шёлк. А поверх длинное серого цвета платье с глухим воротом. Я теперь даже от макияжа отказалась. Так, на всякий случай. Здесь мне красоваться не перед кем, а ТАМ что-нибудь придумаем. На улицу я теперь выхожу редко. Исключительно ради выгулять Герцога. Братьев-сектантов, которые таскают мне еду, псина переносит с трудом, а о том, чтобы даться им руки и речи не идёт. Телевизор почти не смотрю. Как-то стало неинтересно. Зато много читаю, в комнате, где зеркало. Я теперь и живу в этой комнате, чтобы не пропустить момента, когда Мишка, наконец, соизволит за мной явиться. В те минуты, когда меня здесь нет, в комнате дежурит один из людей Игната Степановича. Они теперь установили надо мной круглосуточную опеку.

Календарь худеет на глазах, год на исходе, да и Мишкин отпуск давно истёк. Телеграмма, которую я дала от его имени на службу с просьбой о продлении отпуска по семейным обстоятельствам, большого выигрыша во времени не даст. Его скоро станут искать всерьёз. Вчера уже кто-то звонил в дверь – я не подошла. Телефоны, наверное, уже давно оборвали наши родственники. Думаю, что так, хотя проверить не могу: городской я отключила, а сотовый выкинула. Мне нечего ответить. Представляю, что о нас все подумают, когда мы «погибнем» в автокатастрофе. Впрочем, тут я уже ничего исправить не могу. Думаю только об одном: лишь бы Мишка пришёл раньше, чем спецназ начнёт штурм квартиры.

МИХАИЛ

Как это треклятое зеркало работает, я знаю. Скажу больше, испытал это на себе и даже с успехом. А вот как оно выбирает момент, когда включиться, вот этого я никак понять не могу, хотя прыгаю вокруг подкидыша Калиострова уже который день. И с чего Львов решил, что физику с этим разобраться будет легче чем, скажем, чукотскому шаману? Нет, безусловно, определённая закономерность в работе этого магического устройства – а что, по-моему, очень точное определение? – присутствовать должна. Вот только в магии я ни ухом, ни рылом, а элементарная физика тут пасует. Был бы рядом знакомец Войновского Никола Тесла, он может чего и накопал. Помнится, великий был затейник. Ну вот, опять был! Никак не могу привыкнуть, что это я буду, а те, кто был, включая Теслу и Распутина, они есть, живут и здравствуют. Хотя, Распутину уже недолго осталось. Скорее бы перетащить сюда Ольгу, а то сижу возле зеркала, как на привязи, а часики-то тикают. И каждая минутка приближает меня к тому моменту, когда ворвётся в эту комнату полковник Львов с пистолетом наперевес и скомандует: «Руки вверх, самозванец!» Ну, это будет чуть позже, а сейчас пойду, заварю чайку.

Я сидел на кухне, пил чай с баранками, – знатные тут, я вам скажу, баранки! – когда по полу прошла какая-то вибрация, я её реально ощутил через ноги. Началось? Выскочил из-за стола и побежал к лестнице. Так и есть! Сверху из-под двери пробивается белый свет. Перепрыгивая через ступеньку, мчусь наверх. Зеркало в комнате источает яркий белый свет. Но, главное, на раме появилось углубление для ключа. Вытаскиваю на ходу ключ из ворота и тычу им в углубление. Не попадаю, но ключ сам встаёт на место. Тут же в зеркале появляется комната, но не отображённая, а, как бы, я смотрю на неё с той стороны. Ольга спит на диване, укрывшись пледом, Герцог лежит у её ног. Устремляюсь к ним – не тут-то было! Не пускает меня зеркало дальше рамы. Тогда кричу: «Оля, проснись!», – но звук моего голоса тоже, кажется, не проникает в тот мир. Засада! Сколько будет открыта дверь, я не знаю, и как пробудить Ольгу не ведаю. Выручил Герцог. Проснулся, вскочил и начал беззвучно лаять. Это для меня беззвучно, а Ольга, та сразу проснулась, села на диване и таращится на меня. Отчаянно машу ей рукой, давай, мол, сюда. Поняла, вскочила, ухватила Герцога за ошейник и ко мне…

ОЛЬГА

Разбудил меня собачий лай. Открываю глаза – Ёшкин каравай! Зеркало светится, в раме стоит Михаил, открывает по-рыбьи рот и машет руками. И, главное, смотрит на меня, как на дуру непонятливую. А я понятливая, только спросонья. Наконец, до меня всё дошло. Вскакиваю с дивана, хватаю Герцога за ошейник и к зеркалу. Ошейник-то на Герцоге тоже старинный, Игнат Степанович постарался. За шаг до рамы псина упёрлась всеми лапами. Слава богу, пол паркетный, дотащила я Герцога до зеркала. Михаил посторонился, и я ввалилась в раму, а со мной и Герцог. По инерции пролетели мы ещё несколько шагов, и чувствую я спиной, что сзади происходит что-то неладное…

МИХАИЛ

Когда Ольга и Герцог проскочили мимо, послышался звук колокола, только какой-то дребезжащий, как будь-то колокол треснутый. Я на всякий случай отпрянул от зеркала. Вижу, оно вбирает в себя источаемый доселе белый свет. Потом свет исчез, а зеркало всё пошло трещинами. Бог с ним, потом разберёмся! Поворачиваюсь к Ольге, а та тут же виснет у меня на шее и начинает осыпать лицо поцелуями. Честно говоря, никак не ожидал такого от Ведьмы.

НИКОЛАЙ

Не знаю, кто мне ворожит, но, видимо, на нелегальном положении побыть не придётся. А ведь настроился уже. Как вернулся с военно-врачебной комиссии, так и начал Фролу глазки строить, мол, пора, а то на фронт загребут. А он про предписание давай спрашивать. Вот, думаю, дурья башка, какое тебе предписание, когда я за ним ещё не ходил? Ну, и вслух примерно то же самое сказал. А он смотрит укоризненно, зачем про фронт говоришь, если в предписание не заглядывал? А чё в него смотреть, когда и ежу понятно, что годен я безо всяких ограничений? Ежову, говорит, может и понятно, а мне, товарищ, сначала бы на бумажку глянуть. Тут меня тоска взяла. Если он теперь такой бюрократ, то, что с ним будет, когда до власти дорвётся? Однако делать нечего. Встал сегодня утром, собрался и потопал за предписанием. Вот тут-то чудеса и начались. Сам начальник госпиталя, ещё третьего дня с радостным видом пророчивший мне окопы, сегодня с недовольной миной сообщил, что Окружная военно-врачебная комиссия не утвердила решения госпитального начальства и признала меня ограниченно годным к воинской службе. Вследствие чего, я направляюсь для продолжения службы в мастерские Запасного автомобильного бронедивизиона в качестве младшего мастера-механика. Ну и за каким лядом мне при таком раскладе переходить на нелегальное положение? Бегом в канцелярию за документами, пока не передумали. Гляжу в проходное свидетельство и глазам не верю. Оказывается, я полностью удовлетворён в вещевом имуществе. Поскольку х/б третьего срока носки, раздолбанные сапоги да порыжевшие от времени шинель с папахой никакого удовлетворения у меня не вызывали, помчался я к каптенармусу. И кто бы сомневался! В ведомости напротив моей фамилии, какая-то сволочь – и я даже знаю, какая, – успела проставить крестики. А ведь там мне, как лицу связанному с ремонтом техники, полагалась и кожаная куртка, и брюки… Короче взял я эту тыловую крысу – и хрен с ним, что унтер! – за грудки и страшным голосом – откуда он у меня только взялся? – объяснил, что если он немедля не выдаст мне всё, что положено, то вытрясу я из него его поганую душу и ничего мне за то не будет, поскольку после фронта я весь из себя заслужено-контуженый и на то у меня справка имеется. Душу не душу, а положенное мне казённое имущество я из него вытряс. Переоделся во всё новое, что не вошло, запихал в сидор и отправился по новому месту службы.

Если честно, то насчёт того, что я не догадывался, кто приложил руку ко всем этим чудесам, – я имею в виду мою ограниченную годность – так это больше для красного словца. Без товарища Матвея со товарищи тут точно не обошлось.

Мастерские, по сути, представляли собой один из цехов Путиловского завода и располагались вблизи рабочих казарм. Войдя в открытые высокие ворота, я увидел два бронеавтомобиля разной степени разобранности, возле которых копошились рабочие, а стоявший поодаль военный что-то рассматривал на большом листе то ли ватмана, то ли синьки, водя по нему пальцем. Подойдя поближе, я обнаружил, что пребывает военный в чине фельдфебеля, потому радостно гаркнул:

– Господин фельдфебель, дозвольте обратиться!

Подняв голову, фельдфебель не сразу сфокусировал на мне взгляд из-под маленьких очёчков на толстом мясистом носу. Наконец рассмотрев, кто орёт ему под ухо, совсем не по уставу спросил:

– Тебе чего, хлопец?

– Господин фельдфебель, рядовой Ежов прибыл из госпиталя для дальнейшего прохождения службы после ранения!

– Ну, чего ты орёшь, – поморщился фельдфебель, – здесь тебе не плац. А доложиться должно начальнику мастерских, его благородию инженеру Полосухину. Ступай в конец цеха, там контора за перегородкой, не заблудишься, – и, покачав головой, добавил: – Экий горластый, ещё б работал так, как горло дерёт.

Постучав в фанерную филёнку двери, табличка на которой гласила, что за ней находится сменный инженер, я тут же получил разрешение войти. В небольшом кабинетике за столом, заваленном бумагами, рулонами чертежей и разными железками, сидел немолодой мужчина с чеховской бородкой и в таком же пенсне, в зелёном мундире военного чиновника с серебряными узкими погонами, на которых виднелся один просвет без звёздочек, что свидетельствовало о чине титулярного советника и соответствовало армейскому капитану.

– Чем обязан, молодой человек? – тихим голосом спросил чиновник, не выпуская из пальцев карандаш, которым он до того, видимо, делал какие-то пометки.

– Ваше благородие, дозвольте доложить! Рядовой Ежов прибыл для дальнейшего прохождения службы после ранения!

– А… да-да! Мне телефонировали о вас. Вы один? Мне обещали в штабе округа, что пришлют ещё специалистов. Совершенно некому стало работать, всех квалифицированных рабочих мобилизовали по прошлому году…

Фрол, когда я, испросив краткосрочную увольнительную, забежал за вещами, посмотрел на меня с усмешкой.

– А ты, я вижу, передумал переходить на нелегальное положение?

Я досадливо подёрнул щекой.

– Ты, чем зубы скалить, лучше скажи, через кого мне связь держать?

– Не боись, без связи не останешься, – снова усмехнулся Фрол. – А пока служи – не напрягайся. Кто надо – о тебе знает. Когда будет надо – подойдёт и передаст привет от товарища Матвея. Ну, бывай, что ли? – И крепко пожал мне руку.

 

Глава девятая

ОЛЬГА

Ёшкин каравай! До сих пор не могу прийти в себя. С теми же мозгами и на десять лет моложе – шикарный бонус! Только я об этом не сразу узнала. Зеркало, через которое я прошла, всё пошло трещинами, и, вообще, как сказал Мишка, из волшебного артефакта превратилось в бесполезный хлам. Выполнило, значит, задачу – и кранты! Да и фиг с ним, я на обратную дорогу особо-то и не рассчитывала. Мишке очень понравился мой прикид. Спросил, как я до этого додумалась. Я честно всё выложила: про Игната Степановича, про его секту и про то, что они думают про нашу четвёрку. Мишку мой рассказ заинтересовал чрезвычайно. Час я соловьём заливалась, а он слушал, не перебивая, только глазёнками поблёскивал. Когда я выдохлась – начал задавать вопросы.

– Говоришь, нас во временну́ю воронку не случайно затянуло?

– Это не я говорю, это они так говорят. Выходит – не случайно.

– Интересно. Я ведь и сам так же подумал. Говоришь, мы тут все четверо?

– Да я-то тут причём? Они считают, что все четверо.

– Да-да, очень может быть… Говоришь, нет нам обратного пути?

Я устала объяснять непонятливому Мишке, что я при этой теме наподобие попугая, потому ответила – как спросил: – Нет. Останемся тут до конца жизни.

– Всё правильно, – кивнул головой Мишка и отчего-то погрустнел.

Вот тут-то и заметила я перемены в его внешности.

– Слушай, мне это кажется? Ты, вроде как помолодел…

– Да, думаю лет на десять, – самодовольно заявил Мишка. Потом посмотрел на меня лукаво: – Побочный эффект перехода, знаешь ли.

Минуты две он на меня так таращился, пока до меня дошло. Я вскочила и кинулась в ванную комнату. Ведь в той квартире, откуда и пришла, второе зеркало было именно там. В этой квартире всё, за исключением верхней комнаты, выглядело иначе. И зеркало в ванной было другим, но, главное, – было! Полчаса я любовалась своим обновлённым отражением. Мишка подходил пару раз. Что-то там гундел, я не слушала. Потом я нашла его наверху на диване с книгой в руках.

– Налюбовалась? – ехидно осведомился Мишка, глядя на меня снизу вверх.

Обычно я в таких случаях сержусь, но на этот раз даже бровей не свела.

Потом мы пили чай. Потом я слушала Мишкин рассказ. Потом попала под репрессии.

– Значитца так! – заявил новоявленный узурпатор. – На улицу ни ногой. Да и к окнам тоже подходить не надо.

– А чё так строго-то? – вежливо осведомилась я. – Может, сделаете бедной девушке какое послабление?

Мишка знал меня достаточно хорошо, чтобы уловить в моём тоне предвестие крупных для себя неприятностей, потому поспешил пояснить:

– Львов мог установить за квартирой наблюдение. Хотя, навряд ли, – тут же опроверг он только что сказанные слова. Немного помолчал и добавил: – Но нам лучше всё-таки перестраховаться.

Вы думаете, я что-то поняла? Вот и я так думаю. Но со скандалом решила повременить и лишь спросила тоном примерной школьницы:

– А какой прок в том, чтобы Львов ничего не знал о моём появлении?

– Понимаешь, предвижу я от этого сукиного сына пользу великую для дела нашего, – Мишка, когда его несёт, начинает изъясняться весьма витиевато, – и потому хочу его завербовать. А ты в этом деле вроде как моё секретное оружие.

Насчёт оружия спорить не буду – что есть, то есть. А вот насчёт вербовки спешу уточнить:

– У тебя уже разработан план?

– В общих чертах. Осталось продумать некоторые детали. Ты не волнуйся, как только всё будет готово, я тебя посвящу.

– Так начинай посвящать сейчас. Вместе и додумаем. Как говориться: одна голова хорошо, а две… – тут я осеклась под его насмешливым взглядом.

– Не обольщайся. Стать первым думающим оружием тебе не суждено, – скороговоркой выпалил Михаил и тут же устремился к двери. Если бы взгляд мог прожигать, то дыра в спине ему была обеспечена.

МИХАИЛ

Дулась на меня Ольга не долго. Скоро ей стало скучно, и она первой пошла на примирение. Со своим вынужденным заточением она смирилась довольно легко. Будучи человеком военным, она просто прировняла мою просьбу к приказу, а приказ, как известно, пояснений не требует. Из квартиры она не рвалась, к окнам, кроме как в темноте, не подходила, на тему вербовки Львова разговоров не заводила. Зато на другие темы мы говорили подолгу. В основном о Глебе и Николае и о нашей общей роли в грядущих событиях. О местонахождении ребят наши мнения разнились, но в одном мы сошлись: где бы они ни были, путь их лежит в Петроград, где мы вскоре с ними и встретимся. Что касается нашего предназначения, то тут версий было много – и все мои. Ольга сразу заявила, что её роль вспомогательная. Будет дело – будет думать. Тут она показала мне язык. А вот ломать столь чудесным образом помолодевшую головку над столь чудовищными проблемами она категорически отказывается. Меня же она слушала с видимым удовольствием, не отвергая ни одну из предложенных версий. У меня даже закралось подозрение, что я заменю ей телевизор. Чтобы усилить эффект я даже притащил из чулана пустую раму, видимо от картины, и попробовал вещать через неё, но рейтинга мне это не прибавило и рама отправилась пылиться дальше.

* * *

Шло время. Львов несколько раз звонил, интересовался моими успехами в разгадке тайны зеркала, но делал это как-то вяло, видимо, его волновали другие проблемы.

Настало 16 декабря и пришло время посвятить Ольгу в мой план. По моему значительному виду она догадалась, что я намерен говорить с ней о важном, и, сделав серьёзное лицо, приготовилась слушать.

– Значитца так, Львова надо ломать сегодня… – я сделал паузу и посмотрел на Ольгу, но она только кивнула головой.

– Ты даже не спрашиваешь почему? – удивился я.

– Сам скажешь, – лаконично пояснила Ольга.

В этом она была абсолютно права. Мне оставалось только утереться и продолжать:

– Дело в том, что сегодня во дворце Юсупова будет убит Распутин!

Ольга вновь лишь кивнула головой. Это стало меня слегка раздражать. Однако сам виноват, надо было в прошлый раз удержаться от прикола насчёт думающего оружия.

– Если нам удастся заманить полковника сюда, – а нам это удастся! – то ты возьмёшь его под контроль, а я расскажу ему о том, что мы попаданцы. В качестве доказательства предъявлю тебя – Ольга не смогла удержаться от самодовольной улыбки – и расскажу об убийстве Распутина… Да не молчи ты, хватит уже!

– А если он кинется спасать Старца? – тут же спросила Ольга.

– Да как же он кинется, если ты ему этого не позволишь? – с улыбкой поинтересовался я.

– Да? Тогда, точно, не кинется. И ты думаешь, этих доказательств ему окажется достаточно?

Я пожал плечами.

– Может – да, может – нет, да это, по сути, и не так важно. Главное, чтобы он засомневался и не принялся тут же нас арестовывать.

– Интересно, как это он примется нас арестовывать, если я ему этого не позволю? – спросила на голубом глазу Ольга.

Я с подозрением посмотрел на неё.

– Ну, не вечно же ты его будешь контролировать…

– Так ведь это как вы тащь подполковник решите…

Вот язва!

– Я говорю: не вечно!

– Всё, поняла, значит, будет сомневаться!

Ольга посмотрела на меня, поняла, что переборщила и примеряющим тоном спросила:

– А как ты его сюда заманить собираешься?

– Не фокус как. Позвоню, скажу, что есть срочная информация по зеркалу, примчится, как миленький. Но лучше бы он приехал сам, без вызова.

– Оно, конечно. Сам – оно завсегда лучше! – кивнула головой Ольга.

– Ну, хватит уже?!

– Хватит, так хватит, – согласилась Ольга. – Пойдём обедать?

* * *

Когда часы в прихожей пробили семь раз, я решительно поднялся с кресла.

– Всё! Иду звонить.

Ещё не дойдя до аппарата, я услышал, как с той стороны двери вставляют в замочную скважину ключ. В три прыжка взлетев по лестнице, я ворвался в комнату.

– У нас гости! – шепнул я встрепенувшейся Ольге.

Она молча кивнула головой и приняла расслабленную позу, где до этого и сидела: на боковом диванчике. Я опустился в кресло лицом к двери. Судя по шуму, вошедший был один. Он сразу же направился к лестнице, лихо пересчитал каблуками ступени, и вот он уже в комнате, полковник Львов собственной персоной с решительным выражением на лице и пистолетом в руке. Не надо быть большого ума, чтобы сообразить: господин полковник наконец-то узнал, что я не тот, за кого себя выдаю. Ну, что ж, так даже лучше! Вот только пришёл ли он один, не стоят ли за входной дверью ребята в голубых мундирах? Ну, если даже и стоят, то один-два, не больше. А это значит, что если мой план даст осечку, то мы уйдём, оставив после себя два-три трупа, только и всего! Эта мысль заставила меня улыбнуться, что не осталось незамеченным со стороны полковника.

– Да я смотрю, вам весело, господин, не знаю, как вас там по-настоящему величать! – сверкнул глазами Львов. Тут он заметил скромно сидящую на диване Ольгу.

– Вы ещё и не один? Сударыня, кем бы вы ни были, но я попрошу вас спуститься вниз и подождать меня там, пока я побеседую с этим господином. Из квартиры выходить не советую, за дверью мои люди!

Значит, всё-таки не один. Дежурный офицер и шофёр? Полковник сегодня не в крагах, думаю, что моя догадка верна.

Ольга поднялась и скромно пошла к двери. Вот она зашла за спину полковника, вот подхватывает обмякшее тело – нам лишний шум ни к чему – и бережно опускает его на ковёр. Верно мыслит – вдруг напарниками будут?

– Быстро вниз! – тихо командую я, и Ольга бесшумно исчезает за дверью. Вскоре возвращается, в руках верёвка и полотенце.

– Дверь не заперта, но закрыта. Я растяжку поставила, попробуют войти – услышим.

Растяжку Ольга заготовила заранее, привязав конец бечёвки к язычку колокольчика. Мы выдвинули на середину комнаты второе кресло, усадили в него полковника, зафиксировали верёвкой руки на подлокотниках и завязали рот полотенцем. А что делать, скотч-то ещё не изобрели? Ольга вернулась на диван. Я уселся в кресло напротив полковника, и мы принялись ждать. Вскоре наш пленник стал приходить в себя. Открыл глаза, дёрнулся, что-то промычал сквозь полотенце и принялся буравить меня глазами. Я же заговорил по-дружески:

– Пётр Евгеньевич, право, не стоило так сюда врываться: с пистолетом в руке. Вы просто не оставили нам выбора. Пришли бы как обычно, мы бы побеседовали, и я рассказал бы вам всё, что вас интересует. Напрасно вы смотрите на меня с таким недоверием. Я уже и сам, вот Ольга не даст соврать, собирался вам звонить и именно с целью пригласить вас на серьёзный разговор. Ах, пардон, вы же не представлены друг другу. Господин полковник! Это моя напарница, Ольга. Вы же для неё в представлении не нуждаетесь, она о вас наслышана достаточно. И вот что я вам предлагаю. Вы пообещаете не кричать и не создавать другого шума, а мы уберём это дурацкое полотенце. Ваше решение?

Ох, как не хотелось полковнику давать это обещание. Но сидеть в таком виде ему хотелось ещё меньше, и он, наконец, утвердительно кивнул. Ольга тут же подошла к нему и сняла полотенце. Полковник шумно вздохнул и принялся ругаться, без крепких, правда, – всё-таки в комнате дама – выражений. Ругался он скучно, без выдумки, аристократ, одним словом. Я терпеливо ждал, пусть выговорится. Вскоре полковник замолчал, и я вежливо поинтересовался:

– Полегчало? Вот и славно! Теперь послушайте, что скажу я. Я действительно Жехорский Михаил Макарович. Документ вы выправили на моё настоящее имя. Вот только Войновским я никогда не был. Впрочем, его вы тоже видели, и даже хлопотали о его похоронах. Вот только не надо скрипеть зубами, я, право, не собирался никого убивать. Однако судите сами, что остаётся делать, когда на тебя прут с обнажённым стилетом? Ну а вам представился чужим именем по причине полной безысходности. Я ведь в квартиру эту попал чуть раньше Войновского…

– Вот тут вы врёте! – перебил меня Львов. – За квартирой начали следить незадолго до прихода Войновского и уже по приходу сняли наблюдение.

– И как же я тут оказался? – сладким голосом поинтересовался я.

– Теперь и не знаю, – честно признался полковник.

– Понимаю, – кивнул я, – вы не успели ещё об этом подумать после того как узнали что я это не он. Кстати, как вы про это узнали? Молчите? Дайте, я сам догадаюсь. Что, из Ростова прислали-таки агентурное дело Войновского с отпечатками пальцев, а то и фотографией, угадал? Ну, молчите, молчите, сам вижу, что угадал! Так вот, насчёт моего прихода. А пришёл я в квартиру через зеркало, то самое с коим поручили вы мне разобраться и которое стоит сейчас за моей спиной закрытое покрывалом. Что вы смотрите на меня, как на сумасшедшего? Вам ведь радоваться надо. Зеркало-то ваше настоящим чудом оказалось, с его помощью действительно можно перемещаться во времени! Правда, вынужден тут же оговориться: можно было перемещаться во времени. Ибо теперь оно ни на что уже не годно. Смотрите сами. – Я подошёл к зеркалу и сдёрнул покрывало. Полковник не удержался от восклицания. – И случилось это после того, как через зеркало прошла Ольга. Поэтому-то вам и не доложили об её появлении в квартире.

– Не доложили потому, что и не могли доложить, – буркнул полковник. – За квартирой никто не следил.

Я старался не смотреть на Ольгу, но её уничижительный взгляд жёг мою левую щёку.

– Хотел я установить за вами наблюдение, хотел, – стал для чего-то оправдываться полковник, – да людей мне на это выделить отказались.

Щёку тут же перестало жечь.

– То-то вы как-то вяло отреагировали на её присутствие, за что, впрочем, и поплатились.

– Чем это она меня? – спросил, кивая в сторону Ольги, полковник.

– Так вы считаете, что Ольга ударила вас по голове? – сообразил я. – Так ощупайте голову и убедитесь, что с ней всё в порядке! Освободи ему правую руку, – обратился я к Ольге.

Ольга развязала одну из верёвок, и полковник тут же принялся ощупывать голову. Вот теперь выражение его лица стало мне нравиться: на нём появилось сомнение. Но и из голоса оно пока тоже не исчезло.

– Так откуда вы к нам изволили прибыть? – спросил Львов. – Полагаю, из будущего?

– Правильно полагаете, – согласился я. – И заметьте, из довольно далёкого будущего, из 2010 года!

После этих слов полковник стал сомневаться уже во всём. Он критически осмотрел меня, потом перевёл взгляд на Ольгу, которая вновь закрепила его руку на подлокотнике и теперь скромно стояла в сторонке.

– Вы намекаете на одежду? – спросил я. – Так должен вас огорчить. Из будущего в прошлое нельзя пронести ничего, что могло бы выдать… – Тут я замялся. Чуть ведь не сказал «проходимца» пытаясь найти синоним слову «попаданец». – … Того, кто пришёл, – совершенно коряво закончил я фразу, за что был удостоен от Ольги неодобрительного взгляда. Но полковник, казалось, не обратил на это внимания.

– Чем же вы тогда докажете, что прибыли из будущего? – почти весело спросил он.

– А Ольга вам что, не доказательство? – нахмурился я. – Где вы видели женщин с такими бойцовскими навыками? Или хотите, чтобы она продемонстрировала на вас что-нибудь ещё?

– Нет, нет, увольте, – поспешил отказаться полковник. Тут его лицо озарилось догадкой. – Если вы те, за кого себя выдаёте, то, верно, вы можете предсказать будущее?

Это была уже почти победа! Мне пришлось очень постараться, чтобы мой голос звучал ровно.

– Только ближайшее. Нас ведь сюда за тем и вызвали, чтобы мы будущее изменили.

Я всерьёз опасался, что полковник полезет в дебри, но тот, видимо, был далёк от праздного любопытства.

– Ближайшее – даже лучше, – заявил Львов. – Легче проверить. Что, например, произойдёт завтра?

– Завтра возле Петровского моста будет поднят из полыньи завёрнутый в холстину труп Распутина!

Полковник так дёрнулся, что только реакция Ольги не позволила ему наделать много шума. Пришлось вновь надеть на него намордник из полотенца. Но и после этого он пытался дёргаться, выкрикивал приглушённые угрозы и бешено вращал глазами. И откуда у него такая любовь к Старцу? Или всё гораздо проще: Львов и Распутин оба близки к царю, к тому же Распутин покровительствует Львову. Так или иначе, но пришлось мне полковника вразумлять:

– И чего вы, Пётр Евгеньевич, так всполошились? Дайте угадаю! Вы, верно, думаете, что Григория Ефимовича собираются порешить революционеры, и я из их числа, а вам тут просто зубы заговариваю?

По глазам полковника было видно, что я угадал.

– Так нет же. Революционеры тут не причём. Распутина убьют самые преданные царю люди. Произойдёт это во дворце князя Юсупова. Помимо хозяина в злодействе примут участие Пуришкевич и … великий князь Дмитрий Павлович. Ну, что, может, вновь вернёмся к данному вами слову?

Полковник угрюмо кивнул. Я подал знак, и Ольга сняла полотенце.

– Когда это должно произойти? – хриплым голосом спросил полковник. – Может можно всё ещё предотвратить?

– Бросьте, полковник! Вы же умный человек и должны понимать, что останавливать колесо истории – себе дороже. Ну, спасёте вы Старца сегодня, так его порешат завтра, а вам сие благодеяние боком выйдет!

– А вы-то сами здесь зачем? – зло спросил полковник.

Хороший вопросик! И не хотел бы я на него сейчас отвечать, но деваться некуда.

– Мы – другое дело! – со значением ответил я. – Да и кто вам сказал, что мы собираемся лезть под колесо. Так подтолкнём чуток, оно, глядишь, и покатится по другой колее.

– А до вашего времени оно, значит, не ту колею проложило? – уже сдаваясь, проворчал полковник.

– А вот об этом я с вами говорить, не намерен! – твёрдо заявил я. – По крайней мере, сейчас. Давайте я вам лучше расскажу, как будут убивать Распутина. – Заметив, что Львов страдальчески поморщился, я поспешил добавить: – Уверяю вас, мне самому это претит, но должны же вы потом убедиться, что всё так и было. Сначала его отравят. Когда яд не подействует, начнут стрелять. Всадят в него с десяток пуль. Потом тело завернут в холстину и сбросят в прорубь. А теперь вот что. Мы вас тут всё равно до утра продержим, для вашего же, поверьте, блага. Поэтому, если вы дадите слово, то мы вас развяжем, потом спустимся вниз, позовём ваше сопровождение, и вы отпустите их домой, приказав заехать за вами утром. Договорились?

Полковник крепко задумался, потом сказал:

– Даю слово!

В прихожей мы образовали живописную группу: Ольга встала у дверей, полковник расположился чуть подальше, я встал у него за спиной, уткнув ему в спину дуло браунинга.

– Запомните, полковник, – предупредил я. – Начнёте шутить – станете трупом, как и ваши люди, а мы всё равно уйдём.

Львов только кивнул.

– Оля, давай, – сказал я негромко.

Ольга распахнула дверь и обратилась к стоящим за ней жандармам:

– Господин полковник просят вас зайти!

* * *

Когда жандармы удалились, мы вновь вернулись наверх, заняли те же места, только связывать полковника больше не стали. Разговор не клеился, больше молчали. В начале двенадцатого я произнёс:

– Началось!

Львов вздрогнул и побледнел. Потом закрыл глаза и сделал вид, что собирается уснуть. Не знаю, как он, а мы с Ольгой в эту ночь практически не спали. Утром за полковником приехала машина, и мы его отпустили. В тот день арестовывать нас так никто и не приехал. Вечером мы с Ольгой отправились гулять. Город гудел. Об убийстве Распутина шептались, говорили и даже кричали, казалось, на каждом углу.

ОЛЬГА

– Миш, а ты не помнишь, кто и когда изобрёл джинсы?

Мишка посмотрел на меня с видимым интересом.

– Если не ошибаюсь, то Леви Страусс в 185… не припомню, каком году. А что?

– А то, что достали меня уже эти сиротские тряпки!

И это была чистая правда. Постоянно носить одно и то же серое до полу платье, для улицы надевать поношенное, с чужого плеча, пальто, мне, такой красивой, а теперь ещё и такой молодой? И так мне тут стало обидно, что я поспешно отвернула лицо, чтобы Мишка не увидел моих набухших слезами глаз. Но он таки допёр, даром что мужик, и я услышала за спиной его сочувственное сопение.

– Ну, джинсы, по правде говоря, тебе бы мало помогли, – произнёс он, стараясь быть участливым. – В моду они войдут лет этак через сорок, а в их теперешнем виде ты бы их не надела.

Спасибо – утешил!

– Но у меня есть для тебя другое предложение! – Что-то в его голосе заставило меня повернуться к нему лицом. – А не совершить ли нам набег на магазин модной женской одежды? Нет, право, деньги у нас есть – дед Юзек побеспокоился, прошвырнёмся вдоль канала до Невского. Собирайся!

Глаза мгновенно высохли, но некоторые сомнения ещё остались.

– А как же Львов?

– А что Львов?

– Ты же сам сказал, что на улицу мы будем выходить только вечером, а днём будем ждать сообщений от Львова.

– Да пошёл он в задницу, чистоплюй хренов! Сколько он там ещё будет созревать? К тому же, знаешь что? Если он заглотит наживку, то за пару-тройку часов не сорвётся, я тебе гарантирую. Так что – собирайся!

В пару-тройку часов мы, конечно, не уложились, но через пять были уже возле дома. Подкатили на извозчике – столько свёртков и коробок мы бы вдвоём не унесли. Мишка подрядил дворника и тот перетаскал поклажу в дом.

* * *

– Ну, как я тебе?

В новом платье да с новой причёской – а вы думаете, что мы пять часов только по магазинам ходили? – я была неотразима. И Мишка не устоял. Крякнул и заявил, что этим вечером мы ужинаем в ресторане. Вот как? А я думала, что мошну деда Юзи я вытрясла основательно. Да, Ведьма, недоработочка вышла…

Вернулись заполночь, навеселе, а под утро нас пришли грабить. Дворник, сволочь, навёл, а может извозчик? Сколько было «гостей», про то мне неведомо, поскольку прошли они чёрным ходом, на кухню и попали прямёхонько на Герцога. Тот с ним разобрался по-свойски и очень быстро. Так что когда я влетела на кухню, наш пёсик уже гнал кого-то по лестнице. Первым делом я отозвала пса и лишь потом осмотрелась. Ничего страшного. Небольшой раскардаш, пятна крови, да ещё кто-то ножичек обронил.

– Не повезло ребятам, – раздался за спиной Мишкин голос. – Хорошо, что ушли, – добавил он, – нам разборки с полицией ни к чему. – И пошёл спать.

А я занялась уборкой. Терпеть не могу беспорядок.

* * *

Шёл третий день после убийства Распутина. Я сидела на диване в верхней комнате и занималась рукоделием – купила ради забавы. Вошёл Мишка и торжественным тоном сообщил, что только что звонил Львов и сказал, что сейчас приедет. И ещё добавил, чтобы я прекратила заниматься глупостями и приготовилась. Чтоб он понимал! Куда ж ещё готовиться, когда спицы в руках? Так что ничего я менять не стала, так и встретила Львова за рукоделием. Полковник был при параде, очень сосредоточен и слегка бледен. Поздоровался коротко, но вежливо. А потом Мишка попросил меня удалиться: ему, мол, надо поговорить с полковником с глазу на глаз. Было бы сказано. Я ушла, Герцог вошёл – всё по-честному, вряд ли у полковника могли возникнуть на этот счёт какие-либо претензии. Разговор у них получился долгим, без малого три часа. Потом спустились. Полковник был уже не столь деловит, да и лицо слегка порозовело – похоже ребята мадеру употребили, а Мишка так просто был весел. Потом полковник откланялся и ушёл, а Мишка уставился на меня хитрым глазом в ожидании, когда я начну проявлять женское любопытство. Не дождётесь! Я ведь вижу, как его распирает от желания с кем-нибудь поделиться и долго он не продержится. Так оно и вышло.

– А ведь вербанул я таки полковника!

Я оторвалась от рукоделия и подняла глаза.

– Он поначалу жалится начал, что тучки над ним сгущаются, – продолжил ободрённый вниманием Мишка, – а потом попросил рассказать, что будет дальше.

– И ты рассказал?

– Всё как есть! И про революцию, и про Гражданскую войну, и про убийство царской семьи, и про Советскую власть, и про наше время.

– Вот так всё-всё и рассказал?

– Не всё-всё, а только в общих чертах без подробностей и фамилий.

– И правильно, а то кинется большевиков мочить, до кого дотянется.

– Вот и я так подумал.

– А про то, что ты вроде как его коллега тоже рассказал?

– Обижаешь, – Мишкино лицо расплылось в самодовольной улыбке, – и о том, что мы с ним почти в одних чинах, и о милиции в целом. А как же, просветил коллегу!

Бедный, бедный Львов, три часа тет-а-тет с Мишкиным занудством – от такого и помереть не долго.

– И как он твой рассказ воспринял?

– Чуть не сомлел, пришлось его мадерой отпаивать.

Кто бы сомневался. Но вслух я это не скажу, вслух я ограничусь короткой репликой:

– Я заметила.

– Да ладно тебе, тем более что я почти не пил, больше ему подливал. Пойдём, пропустим за успешное начало? Там ещё немного осталось.

 

Глава десятая

НИКОЛАЙ

Я много читал о том, как в канун нового 1917 года хмурилось над Петроградом небо, как швырял мокрый снег в лицо и за воротник солёный балтийский ветер, как сжимались в нехорошем предчувствии сердца людей. И сейчас, когда я сам нахожусь в том месте и в то время, могу сказать со всей определённостью: и небо хмурое, и ветер солёный, и предчувствие есть – а вот сердца, как мне кажется, не сжимаются. Скоро праздник, лица у людей весёлые, и думают они не о грядущих боях, а том, как прибалдеть на Рождество да Новый год по полной программе.

На связь со мной так пока никто и не вышел. Чует моё сердце, что здесь он, «товарищ», рядом. А не подходит – видно присмотреться решил. Ну и ладно! Пока он присматривается, я осматриваюсь. В работу я уже втянулся, и, кажется, всё у меня неплохо получается. Начальство довольно, того и гляди на повышение пойду. Шучу, конечно, зачем мне это, когда начальство скоро по мордáм бить начнут? Да и чином не вышел. Тут интересно другое: оборудование в мастерских вполне даже приличное. Станочный парк хоть и не с ЧПУ, но очень даже ничего. По моим прикидкам всё это вполне применимо для изготовления оружия ближнего боя типа ПП-2000 или чеченских «Борз». Тем более что стволов трёхлинеечных на Путиловском как грязи, успевай нарезать. Как только свяжусь с товарищами, так сразу эту идею им и подкину.

– Привет тебе, парень, от товарища Матвея.

Вот зараза! Со спины подкрался. Не спеша поворачиваюсь. Вот на кого бы ни подумал. Этот вертлявый тип, постоянно трущийся возле начальства, ничего кроме антипатии во мне не вызывал. Хорошо замаскировался «товарищ». Он мне и сейчас неприятен: рот слюнявый, глазки бегают.

– Сегодня после смены приходи… – Назвал адрес, пароль и смылся, так и не подав руки. Оно и к лучшему.

ОЛЬГА

Я уютно устроилась на диванчике, поджав ноги и укрывшись пледом. Мишка мотался по комнате наподобие броуновской частицы – он сам, за каким-то хреном, мне про них однажды рассказывал – держа в правой руке подстаканник. Чай из стакана давно был выпит, и тот позвякивал каждый раз, когда Мишка излишне резко жестикулировал.

– По логике вещей, Львов обязательно начнёт контригру, – развивал Мишка недавно начатую тему. – А и пусть себе, мы ему мешать не будем.

Оратор на секунду прервал речь и покосился на меня, желая проверить, не хочу ли я задать какой-нибудь глупый вопрос, на который он тут же даст очень умный ответ. Нет, не хочу. И он, звякнув с досады стаканом, вынужден был продолжить сам:

– В конце концов, в феврале всё станет на свои места. А пока Львов обеспечит нам «крышу», что замечательно само по себе. Я так же надеюсь с его помощью внедриться к эсерам.

Мишка вновь покосился на меня. Какой, право, глупый! Есть ли мне разница, куда он собрался внедряться: к большевикам или к эсерам? Да хоть к кадетам! – был бы толк.

– И, наконец, с его помощью я хочу попытаться отыскать следы наших друзей!

Душа моя встрепенулась, жадно впитывая последнюю сказанную Мишкой фразу. А этот зараза, уж точно нарочно, спросил меня приторно-сладким голоском:

– Ты и теперь ни о чём не хочешь спросить?

– Мишенька, солнышко, какого умного вопроса ждёшь ты от боевого робота, волею судьбы втиснутого в женское обличие? Ты продолжай, не останавливайся, а я, если подберу подходящие слова, найду место, куда их вставить.

– Кто б сомневался, – буркнуло «солнышко» и продолжило дозволенные речи, позвякивая в такт словам стаканом.

– Если я верно запомнил, твой Игнат Степанович предположил, что после взрыва на Центральном рынке вместо останков Николая нам подсунули разорванное тело из прошлого – оно же наше настоящее. Сейчас идёт война и проще всего взять такое тело с поля боя. По логике вещей, Николая вряд ли стали сильно калечить, скорее всего, ему организовали тяжёлую контузию. Тут тебе и головные боли и частичная потеря памяти – короче, полный «букет» для попаданца: будет болтать что лишнее – спишут на контузию. С этим ясно. Теперь с именем. Было ведь у того, чьи останки мы похоронили на Заельцовском кладбище, имя? И что-то мне подсказывает, что имя это должно быть схоже с именем, то бишь фамилией Николая. Ершов, Ершов… Ежов! Николай Ежов! Будущий нарком внутренних дел. А что, очень может быть. По крайней мере, это стоит проверить. Теперь Глеб. Здесь твой Игнат…

– Оставь его себе, – буркнула я.

– … Что? … Игнат Степанович предположил, что Глеб перенёсся во времени, но не в пространстве, то есть остался на станции Барабинск, или как её в то время называли. Сориентирую Львова и на это.

– Ты думаешь, будет результат? – спросила я с надеждой.

– В наше время был бы точно, – пожал плечами Михаил. – А так… Но шанс есть!

МИХАИЛ

Львов был деловит и сосредоточен. Держался независимо, но и покровительственные тона в речь тоже не допускал. Играем в равноправных партнёров. Ну, что ж – принято. Мои просьбы выслушал внимательно, равно как и «пророчества» на ближайшее будущее. На этот раз я «предсказал» отставку Трепова и назначение председателем совета министров Голицына. Думал, что Львов сначала дождётся исполнения предсказанного, а уж потом доложит о результатах. Но нет. Трепов ещё не покинул кресло, а полковник уже тут как тут.

– По поводу Ежова и в Каинск (как я и предполагал, никакого Барабинска, а уж тем более Куйбышева, тогда ещё не было) я запросы сделал, ответа пока нет. Что касается эсеров. Прошлым летом Ростовским жандармским управлением была ликвидирована боевая эсеровская группа. Группа была малочисленна (четыре человека) и строго законспирирована. Когда их брали – отстреливались отчаянно, потому все были убиты, кроме одного, нашего агента, который их и выдал. Догадались, о ком идёт речь?

– О Войновском?

– Верно, о нём. Так вот. Возглавлял группу некто Седой, весьма известный террорист. Доподлинно установлено, что кроме него и Войновского остальные члены группы не были известны эсеровскому руководству. Даже нам так и не удалось индефицировать их личности. Скажу одно: среди них была женщина. Дело этой группы прислали из Ростова вместе с документами Войновского для передачи в центральный архив, но я сумел задержать его у себя. Если вы не ошиблись насчёт революции, то до этого времени его не хватятся. Значит, мы вполне можем употребить дело ликвидированной группы для своей пользы. Будем считать, что помимо Седого и Войновского в группу входили так же Странник и… – тут Львов вопросительно посмотрел на меня.

– Ведьма, подсказал я.

Полковник улыбнулся, но от комментариев воздержался.

– Значит, Странник и Ведьма. Они уцелели в перестрелке, в которой погиб Седой. Они знали, кто их предал, выследили Войновского и ликвидировали его. По нашим сведениям, Войновский давно уже на подозрении у руководства эсеров, и с этой стороны накладок быть не должно. Теперь о вашем внедрении. Через несколько дней в Александринском театре дают пьесу Зинаиды Гиппиус «Зелёное кольцо» в постановке Мейерхольда. На спектакле ожидается муж Гиппиус Мережковский, Керенский, ну, и, думаю, кто-то из господ эсеров тоже пожалует. Вы пойдёте на спектакль, прихватив с собой трость Войновского. Дело в том, что в его агентурном деле прописано, что эта трость является неким отличительным знаком этого господина. Заметили, у неё ручка необычной формы? Ваше появление в театре с тростью Войновского вызовет к вам интерес со стороны тех, кто вам нужен…

– … А дальше по обстановке, – закончил за него я. Прекрасно! Отличная работа, Пётр Евгеньевич.

– Был рад оказаться полезным, – произнёс Львов, отвернувшись в сторону, чтобы я не мог видеть выражения его лица.

– Мне бы ещё описание личности этого Седого, – произнёс я, сделав вид, что не заметил демарша полковника. – Как-то не хочется засыпаться на мелочи.

Львов достал из кармана фотокарточку и молча протянул мне. Группа мужчин позировала стоя на фоне незнакомого мне пейзажа. Присмотревшись, я обнаружил на снимке знакомые лица.

– В центре Азеф, а рядом Савинков, – произнёс я, как бы рассуждая вслух.

Полковник тут же насторожился.

– Откуда вам это известно?

– Пётр Евгеньевич, у НАС эти лица присутствуют в каждой приличной энциклопедии, – снисходительным тоном пояснил я.

– Ну, конечно! – язвительно произнёс полковник. – Я мог бы и догадаться. Эти господа, верно, стали, то есть, я хотел сказать, станут значимыми людьми?

– В какой-то мере, – кивнул я. – Имя Азеф стало синонимом предательства, а Савинков погиб в статусе врага народа.

– Даже так? – изумился Львов. – Что же там у вас такое творилось…

– Скоро узнаете, – усмехнулся я. – Впрочем, с вашей помощью, я надеюсь, нам удастся кое-что исправить. Так кто здесь Седой?

– Слева от Азефа.

ОЛЬГА

Нормальная женщина не станет долго существовать без зеркала, в котором она может увидеть себя в полный рост. Пришлось немного поработать «пилой», зато результат на всю фигуру. Треснувшее зеркало перекочевало в чулан, а его место заняло очень похожее, правда, не волшебное, зато целое. И вот теперь в нём отражается очень даже симпатичная дама в вечернем платье, срочно сшитом на заказ модным дамским портным, в меру приправленная украшениями (спасибо дедушке Юзеку) и с новой причёской. Мишка положенную долю комплементов уже отпустил и теперь сидит на диване и ноет, что нам пора выходить. А ведь этот тип во фраке и с «бабочкой» – никогда его прежде таким не видела – прав. Надо подъехать к театру – разумеется, мы возьмём извозчика – минимум за полчаса до начала спектакля, чтобы освоится, на других посмотреть и себя, красивую, показать. Потому не без сожаления отворачиваюсь от зеркала и коротко произношу:

– Я готова!

* * *

Возле театра я уже бывала. Не так давно, когда сто лет спустя мы гуляли с Мишкой по Невскому проспекту. Мы тогда свернули к памятнику Екатерине II, а потом дошли до театра. Мишка мне тогда все уши прожужжал и про Росси, и про то, что, хотя официальное название театра «Российский государственный театр драмы имени Пушкина» – о, боже, я это запомнила! – название «Александринка» приклеилось к нему ещё с тех незапамятных времён, в которых мы теперь и пребываем. А вот внутри здания я оказалась впервые. Это что-то! Наш Новосибирский театр оперы и балета выглядит на фоне этого великолепия бедным родственником. А на меня обращают внимание и это приятно. Билеты Мишка купил в ложу второго яруса. По его словам, отсюда и видно хорошо и к себе особого внимания мы привлекать не будем. Корзину с цветами, которую Мишка приволок с собой, он сдал в гардероб вместе с верхней одеждой и там же разжился театральным биноклем. Теперь высматривает кого-то в зале. Видимо, нашёл, тянет мне бинокль и тихонько говорит, сопровождая слова стрельбой глазами:

– Посмотри, в директорской ложе Гиппиус, Мережковский, Керенский, остальных я не знаю.

Про Керенского я помню только то, что он убегал от большевиков в женской одежде. Фамилия Мережковский тоже о чём-то говорит, а вот про Гиппиус я узнала недавно от Мишки. Дни перед спектаклем были перенасыщены новой информацией. Мало того, что мы напару изучали светский этикет, так Мишка ещё раздобыл книжки Мережковского и Гиппиус и заставил меня, их прочитать. Теперь я понимаю, почему мы их не проходили в школе – такого издевательства над детьми даже наша педагогическая наука допустить не могла. Хотя тут я немножко кривлю душой. Кое-что вполне даже читаемо. Рассматриваю директорскую ложу в бинокль. Керенский мужчинка вполне даже себе ничего, как и бородач Мережковский. А эта худосочная блондинка, значит, и есть Гиппиус? Мишка говорит, что она тут слывёт за красавицу. Ну, не знаю, к тому же она, кажется, больна. Опускаю бинокль и слушаю бормотание Мишки, который изучает программку: «И почему я был так уверен, что в этой пьесе играет Савина?».

Начался спектакль. И чем дольше я смотрю на сцену, тем больше начинают одолевать меня смутные сомнения: чей-то развратом попахивает! Выходит, мы там ничего нового не придумали?

В антракте Мишка помчался вручать цветы. Поскольку мороженного у него нет, как и детей в директорской ложе, можно смело ему довериться и понаблюдать в бинокль, как он там управится.

МИХАИЛ

Вблизи от входа в директорскую ложу ошиваются два каких-то бугаеподобных типа: толи шпики, толи боевики – по рожам, скорее, последнее. Косятся, но не препятствуют. Оставляю корзину возле двери, заговорщески подмигиваю ближнему бугаю и вваливаюсь в ложу. Начинаю молотить языком прямо с порога, пока недоумение присутствующих не переросло в неприятие.

– Господа, прошу прощения за то, что пришёл, не зван, но не смог отказать себе в удовольствии выразить почтение столь приятному обществу. Позвольте представиться: Жехорский Михаил Макарович!

Быстро окидываю взглядом ложу. Две женщины. Вторая, видимо, жена Керенского. Трое мужчин. Керенский и Мережковский на виду, а третий в тени, лица не разглядеть. Если те двое за дверью кого и охраняют, то только его. Похоже, я удачно зашёл. Трость в моих руках он разглядел отлично!

Мережковский, подождав, не добавлю ли я ещё чего, вежливо произносит:

– Сударь, от имени присутствующих я благодарю вас за визит и если у вас всё…

– Ещё одну минуточку, уважаемый Дмитрий Сергеевич, – припускаю в голос просительные нотки. – Позвольте обратиться к вашей очаровательной супруге?

Недоумевает, сомневается, но – вот что значит истинный интеллигент! – соглашается.

– От чего ж? Извольте!

Быстро выволакиваю из-за двери корзину с цветами и преподношу Гиппиус со словами:

– Позвольте, несравненная Зинаида Николаевна, преподнести сей скромный дар в знак глубочайшего восхищения вашим литературным талантом!

Будь ты хоть декаденткой, хоть символисткой, а против лести-то как устоять? Вот и «белая дьяволица» слегка порозовела щеками, принимая корзину, и хорошо поставленным голосом произнесла:

– Благодарю вас сударь, вы очень любезны!

Произношу с пылом:

– Ну что вы, Зинаида Николаевна, это все мы должны благодарить Отца, что живёте вы среди нас и озаряете нам путь вашим богоподобным талантом!

Совсем растрогалась «девушка» и в забытьи произнесла фразу, о которой, верно, тут же и пожалела:

– Сударь, нынче вечером мы будем отмечать премьеру в «Привале комедиантов», что на Марсовом поле, приходите и вы.

О таком я не мог и мечтать! Ай, да Жехорский! Чтобы не дать успеть Гиппиус отреагировать на уже потянувшиеся к ней недоумённые взгляды, я скороговоркой выпалил:

– Почту за честь! – и выкатился вон.

* * *

– В ресторан…

– Арт-кафе, – поправил я Ольгу.

– … Та же хрень, только в полосочку, – ты пойдёшь один. Я там, конечно, тоже буду, но пойду одна и раньше.

Когда Ведьма выходит на тропу войны, спорить с ней нечего: небезопасно, да и виднее ей.

Так что в «Привал комедиантов» я спустился, будучи полностью уверен в своей безопасности. Пустить меня пустили, но встретили не очень дружелюбно. Несколько вынужденных рукопожатий, столько же натянутых улыбок, мол, мог бы догадаться и не прийти. Я сделал вид, что ничего этого не замечаю, и мне всё нравится. Тогда на меня просто перестали обращать внимание. Это было мне на руку. Теперь тот, кто захочет ко мне подойти, сможет это сделать безо всяких помех. Ждать пришлось недолго. Когда мне на плечо легла чья-то ладонь, я повернулся нарочито неспешно. Передо мной стоял один из тех бугаёв, что пасли ложу в театре.

– С вами хотят поговорить, – произнёс он тоном, дающим собеседнику понять, что это не просьба, а приказ.

Я проследовал за провожатым в служебные помещения, где возле одной из дверей уже тёрся второй бугай. Впрочем, в комнату я вошёл один. За столом сидел господин, которого я, определённо, видел в первый раз, но который мне кого-то напоминал. Пока я напрягал память, господин указал мне на стул:

– Присаживайтесь.

Я уселся, положил ногу на ногу и принялся демонстративно поигрывать тростью. Незнакомец свёл тонкие бледные губы в насмешливой улыбке, столь же демонстративно выложил на стол извлечённый из кармана браунинг и произнёс:

– Как сложится наш разговор, зависит от вашего ответа на мой первый вопрос: откуда у вас эта трость?

Вот так я тебе сразу и ответил!

– С кем имею честь? – холодно осведомился я.

В глазах моего визави заиграли злые огоньки, но он сдержался и так же холодно ответил:

– Константин Чернецкий. А теперь, отвечайте!

– А вы, разве, не хотите узнать моё имя? – удивился я, полностью проигнорировав его последние слова. – Ах, да, ведь оно вам известно. Вы же были в ложе Мережковских, когда я туда заходил с цветами?

Незнакомец дёрнул щекой и потянулся к пистолету. Я тут же обхватил ладонью рукоять трости. Несколько секунд мы буравили друг друга глазами, после чего я сделал вид, что уступаю.

Ну, хорошо, извольте. Эта трость досталась мне в память о неком господине Войновском.

– Это всё? – спросил мужчина, не дождавшись продолжения.

– Разумеется нет, – заверил я его, – но продолжение вы услышите только после того как скажете, кто вы есть на самом деле, вашей вымышленной фамилии мне уже недостаточно.

Мой собеседник задумался, потом, видимо приняв решение, откинулся на стуле.

– Своё настоящее имя я называть не стану, скажу одно: я член ЦК партии эсеров. Теперь ваш черёд.

– А вы знаете, я, пожалуй, поверю вам на слово, – сказал я. – Я, как и Войновский, входил в состав боевой группы Седого.

Лицо моего собеседника стало задумчивым.

– Но ведь группа была полностью ликвидирована жандармами, – произнёс он, не спуская с меня глаз.

– Руки у жандармов коротки! – усмехнулся я и тут же моё лицо посуровело. – Седой действительно погиб в перестрелке, двум другим, включая меня, удалось вырваться из кольца живыми, правда, не скажу, что невредимыми.

– Вы сказали «двум», но ведь группа состояла из четырёх человек?

– Четвёртый был провокатором.

Лицо мужчины сделалось жёстким.

– Назовите имя! – потребовал он.

– Войновский, – ответил я.

Мужчина на секунду прикрыл глаза, потом посмотрел на меня всё тем же пронзительным взглядом.

– А знаете, я почему-то склонен вам верить! Тем более что Войновский был у нас на подозрении. Но он пропал одновременно с известием о ликвидации группы. Видимо, вы знаете, что с ним стало?

– Знаю. Я его выследил и ликвидировал.

– Ну, хорошо, – сказал после некоторого раздумья мужчина, – будем считать, что на первый вопрос вы ответили. Теперь я хотел бы знать…

– А с чего вы решили, что я буду отвечать на остальные ваши вопросы? – перебил я его. – Я не успел оформить членство в партии, формально как бы в ней не состою и потому не подотчётен её ЦК. Считайте мой ответ на ваш предыдущий вопрос обычной любезностью.

– Благодарю, – насмешливо поклонился мужчина. – Однако если всё сказанное вами найдёт себе подтверждение, то упомянутая вами формальность будет легко преодолена.

– И как только это случится, я охотно отвечу на все ваши вопросы.

– Боюсь, вы не в том положении, чтобы диктовать условия. Стилет внутри трости, возможно, и уравнивает шансы между нами, но за дверью мои люди, а это, согласитесь, даёт мне ощутимый перевес.

– Действительно? – переспросил я его. – Давайте проверим. Дорогая! – крикнул я в сторону двери.

Дверь тут же открылась, и в образовавшуюся щель просунулось улыбающееся лицо Ольги.

– Мальчики, у вас всё в порядке? – сладким голосом поинтересовалась она.

Эффект был ещё тот. Мой собеседник впал на несколько секунд в ступор, потом вскочил и, схватив пистолет, правда, держал он его при этом в опущенной руке, устремился к двери. Ольга любезно посторонилась, давая возможность оценить нанесённый ею ущерб. Пока мужчина, застыв, разглядывал что-то за дверью, – я примерно представлял, что он там видит – Ольга ловко его обезоружила и перекинула браунинг мне. Однако выдержки ему было не занимать. Мужчина быстро пришёл в себя, твёрдой походкой вернулся к столу, сел и спокойно посмотрел мне в глаза.

– А вот теперь, – дружески улыбнулся я, – когда на меня никто не давит, я, так и быть, раскрою перед вами некоторые карты. Довольно давно я, поляк по происхождению, волею судьбы оказался вдали от моей горячо любимой Родины. И с тех пор постоянно воюю, в надежде на то, что мой боевой опыт когда-нибудь пригодится и моей многострадальной Польше. Несколько лет я провёл в составе французского Иностранного легиона. Потом мне это наскучило, и когда срок очередного контракта истёк, я покинул Легион, Францию и старушку Европу, отправившись путешествовать по Америке. Однако наслаждаться прелестями мирной жизни мне довелось недолго. В Мексике произошла революция, и я опять ввязался в драку, на стороне, как мне тогда казалось, правого дела. Хотя, по крайней мере, с моей стороны, оно таковым и было. На той войне мне повстречалось немало русских добровольцев. Среди них была одна супружеская пара, покинувшая Россию после событий 1905 года. Они оба были великолепными бойцами, особенно женщина, недаром её прозвали Ведьма.

– А как прозвали вас? – неожиданно спросил внимательно слушающий меня мужчина.

– Более скромно, – ответил я. – Всего лишь Странник. Мы были рядом чуть больше года, а потом наши военные дороги разошлись. В следующий раз я встретил Ведьму на пароходе, который вёз нас из Северной Америки в Европу. Встретил одну, поскольку её муж, преследуемый агентами БР, был вынужден пробираться в Россию более длинным путём. От него и по сей день нет никаких известий. Мы же с Ведьмой благополучно прибыли в Европу. И уже через несколько дней, в одном из лондонских пабов, уберегли от удара ножом невоздержанного на слова мужчину, который оказался нашим соотечественником. Так мы познакомились с Седым. Почему мы оказались в его боевой группе рассказывать надо?

– Не утруждайтесь, – покачал головой мужчина, – Седой был отличным организатором.

В комнату вошла Ольга.

– Прошу прощения, – спокойным голосом сказала она, – но дело в том, что в эту минуту здание окружают жандармы.

Мы с мужчиной переглянулись.

– Придётся нам прервать разговор, Борис Викторович, – сказал я, подвигая в его сторону браунинг, – и как можно быстрее покинуть это заведение.

– Как, вы меня узнали? – изумился мой собеседник.

– И, кажется, не один я, – ответил я Савинкову. – Что там парни? – этот вопрос я адресовал уже Ольге.

– Оклемались и готовы к действию.

– Отлично, тогда вперёд!

ОЛЬГА

Лишний раз убеждаюсь: мужик – большой ребёнок. Вот и этот, носится по комнате, разве что не подпрыгивает, ручками машет и меня нахваливает – если не это, убила бы!

– Ну, ты показала мастер-класс. Савинков от тебя остался в полном восторге. Он так и сказал при прощании: «Только после того, как увидел Ведьму в деле, окончательно поверил, в то, что вы смогли выжить в той перестрелке».

Ёшкин каравай! Какой к свиньям мастер-класс? Обычная рутинная работа. Пришла загодя, осмотрела подвал, где расположена кафешка, наметила пути отхода. Их, кстати, оказалось целых два, правда, один пришлось немного расчистить. Во время отхода аккуратненько, без смертоубийства, отключила двух жандармов и одного настырного дворника – вот, собственно, и всё! А то, что Савинков пришёл в восторг, говорит только о том… Стоп! Как Савинков?

– Погоди, – прервала я Мишку, – ты сказал Савинков?

– Ага! Это имя тебе, похоже, знакомо? Да, это был тот самый легендарный боевик Савинков. Хотя, если верить историческим документам, его здесь быть не могло. Он должен вернуться в Россию несколько позднее. Значит, он сумел оставить этот визит в тайне. Вот ведь авантюрист! Ради того, чтобы побывать на премьере пьесы, с автором которой дружен, подставил голову. Ушёл, правда, по-английски, но, думаю, Зинаида Николаевна ему простит. Он ведь даже усами пожертвовал ради этого приезда! Ну а ты, так просто молодец, – вновь перешёл он на прежнюю мелодию. – Действовала исключительно высокопрофессионально, – ввернул-таки штабное словечко! – Хочешь, я тебе весь наш разговор перескажу?

– Давай, – без особого энтузиазма – всё равно ведь не отстанет – согласилась я.

 

Глава одиннадцатая

ОЛЬГА

За Савинкова я теперь была спокойна. В обозримом будущем голодная смерть ему никак не грозила. Той лапши, что Мишка навесил ему на уши в «Привале комедиантов», хватит надолго. Смущало иное: половина этой лапши приходилась на мой счёт.

– Ты зачем ему про Мексику наплёл? – спросила я у Мишки, развалившегося теперь в кресле с самым благодушным видом. – Ничего проще придумать не мог?

– Мог, конечно, – пожал плечами Мишка. – Вот только не я про Мексику придумал.

– А кто? – удивилась я. – Львов?

– И не Львов…

В глазах Мишки появился азартный блеск, видимо в предвкушении продолжительной игры в загадки. Да вот только я была не в том настроении, чтобы потакать его извращённому вкусу. Видимо мне удалось это выразить во взгляде, потому что Мишка сразу пошёл на попятную.

– Я всё расскажу, – заявил мой друг, – только не смотри на меня с таким укором.

Он набрал в грудь воздуха, потом выдохнул и сказал:

– Постарайся не воспринимать эту информацию как абсолютную истину. Всё ещё может оказаться не так.

Предчувствие того, что он что-то разузнал о Глебе, накатило на меня с такой силой, что я только процедила сквозь зубы:

– Да начинай уже!

Мишка сразу посерьёзнел и заговорил своим обычным голосом:

– Вчера, приходил Львов и принёс любопытную информацию.

– Минуточку! – прервала я его. – После спектакля мы, не заходя домой, отправились в кафе. Я – на час раньше. Он к тебе в это время подходил?

Мишка отвёл глаза в сторону.

– Нет. Он приходил домой, до театра, когда ты в уборы наряжалась.

Ну, всё понятно. Мишка просто утаил от меня приход Львова. И, как это не горько признавать, поступил правильно. Времени на обстоятельную беседу у нас тогда не было. Поэтому я просто вздохнула и разрешила:

– Продолжай.

МИХАИЛ

Разговор со Львовым я лучше перескажу от первого лица. Уже по внешнему виду полковника можно было догадаться, что есть важная информация. Когда время, отпущенное на светскую беседу, или, проще говоря, разговор ни о чём, прошло, я обратился к полковнику:

– Теперь выкладывайте, Пётр Евгеньевич, с чем пожаловали?

– Буквально два часа назад, начал Львов, – зашёл ко мне в кабинет знакомый ротмистр из другого подразделения. Поскольку мы с ним старые приятели, то разговор проходил в свойской манере. «Увидел твой запрос по Каинску и сразу поспешил зайти», – заявил после обмена приветствиями мой приятель. «Есть что-то интересное?» – сразу встрепенулся я. «Да как сказать, – замялся ротмистр. – Ты Кольцова помнишь?» – «Это, которого? Того, из вашего подразделения? Ну, как же, помню. Тоже, кажется, в ротмистрах ходил?» – «Ротмистром его сделали в последний момент, чтобы с повышением отправить, куда подальше от столицы», – несколько раздражённо пояснил мой приятель. А был тот Кольцов, признаюсь вам дорожайший Михаил Макарович, личностью весьма примечательной. Такого лентяя и выдумщика было ещё поискать. До работы вовсе не охочь, зато реляции писал отменные. Начальство его поначалу хвалило, а потом, когда поняло, что реляции те из одной только фантазии и состоят, приложило максимум усилий, чтобы от нас его спровадить. Были у того Кольцова какие-то связи в министерстве, потому и услать его удалось только с чином и званием. Однако вернёмся к моему приятелю. «И что тот Кольцов?» – спрашиваю. «А то, – говорит, – что отправили его как раз в Каинск. Теперь вот он оттуда очередную реляцию прислал. Мой полковник, как прочёл, так сразу весь побагровел, и хотел эту бумагу, было, скомкать, насилу адъютант отстоял. В общем, я её тебе оставлю, поскольку она как раз по твоему запросу, а потом заберу».

Покажите бумагу, – попросил я полковника.

– У меня её нет, – холодно ответил Львов. – Она уже давно в другом управлении. Вам же придётся довольствоваться моим пересказом.

– Тоже вариант, – кивнул я. – Так я вас слушаю, Пётр Евгеньевич.

– В бумаге говорится, что на ближней к Каинску железнодорожной станции Каинск-Томский не так давно объявился один человек. Пришёл, поговаривают, чуть ли не с Камчатки, а туда попал из самой Америки. А до того, вроде бы воевал на стороне инсургентов в Мексике, да не один, а с женой. Но та, стало быть, по дороге в Россию пропала. И вот этот приезжий наладил в железнодорожных мастерских производство каких-то невиданных карабинов, под названием «Тигръ». Помимо этого он занялся обучением местных рабочих военному искусству. А для того, чтобы всё это оплатить, он отобрал деньги у одного местного купца. И сделал это без единого выстрела. Купец, мол, после беседы с ним, сам деньги и выложил. А в настоящее время отправился этот человек прямиком в Петроград, а с ним ещё шестеро боевиков. И вот что примечательно, написана эта бумага таким языком, что сам Крестовский бы позавидовал. Не мудрено, что полковника чуть удар не хватил. Короче, зная Кольцова, ходу этой бумаге не дали. А вы, я вижу, ею заинтересовались?

Я посмотрел на Львова.

– И даже весьма. А скажите, Пётр Евгеньевич, не упоминает ли сей ротмистр имени этой странной личности?

– Ах, простите! – хлопнул себя по лбу полковник. – Упоминает: Абрамов Глеб Васильевич.

ОЛЬГА

Как хорошо, что я не умею читать по губам, зануда Мишка всё ещё ими шевелит в надежде закачать мне в мозг ещё несколько мегабайт совершенно не нужной мне информации. Он не понимает, что я уже отключила звук и, глядя на его смешно шлёпающие губы, думаю о том, кто является для меня самым главным в жизни. Васич, ты нашёлся! Всё то время, что тебя не было, я почти не сомневалась, что ты ко мне вернёшься. В Мишкиных словах растворилось, наконец, это проклятое «почти», которое, ещё немножко, свело бы меня с ума. Ну чего ты, Мишенька, так пыжишься? Хоть я тебя и не слышу, но догадываюсь, в чём ты пытаешься меня сейчас убедить. Мол, всё это ещё не точно. А вдруг это досадное совпадение? Чудак ты, Мишка! Какое совпадение, если самая незримая и самая прочная на свете нить вновь связывает наши души. Я не знаю, где он сейчас и что делает, но я знаю, что он с каждой секундочкой, с каждым вдохом приближается ко мне. А до Мишки, похоже, дошло. Он уже не шевелит губами, и лишь смотрит на меня и печально и нежно. Встаю, подхожу к нему, целую в тёплую щёку и скольжу в свою комнату. Нам надо побыть вдвоём.

НИКОЛАЙ

Жадно глотаю морозный воздух, чтобы хоть как-то остудить клокочущее внутри меня возбуждение. Я возвращаюсь в казарму после только что завершившегося собрания партийной ячейки, на котором мне вручили членскую карточку РСДРП. Там всё было по-взрослому. Сначала за меня замолвили слово порученцы: Фрол и товарищ Матвей. Потом было бурное обсуждение. Каверзные вопросы сыпались со всех сторон. Меня, вернее Ежова, тут знали многие, и, в отличие от того же Фрола, совсем не считали подходящей кандидатурой в члены партии. Как я и предполагал, Ежов до возвращения с фронта в революционной борьбе замечен не был. Выручил товарищ Матвей. Он вновь попросил слова, и объяснил присутствующим, что война резко изменила мировоззрение товарища Ежова, и его военный опыт для партии исключительно важен. За короткий срок товарищ Ежов успел высказать несколько ценных мыслей, а по его эскизам сочувствующие нашему делу инженеры с Путиловского уже заканчивают делать чертежи нового пролетарского оружия – услышали бы эти слова чеченские боевики. Его выступление решило исход обсуждения в мою пользу, и меня, пусть и не единогласно, в партию приняли. А уже после собрания, товарищ Матвей отвёл меня в сторону и предупредил, что в первых числах января мне надлежит присутствовать в качестве «приглашённого товарища» на заседании Петроградского комитета РСДРП(б). Он де так меня расхвалил перед комитетчиками, что они сами решили меня послушать. А что, мне есть что сказать. В виду казармы настроение моё заметно упало. Этот Новый год обещал стать самым унылым праздником в моей жизни. Фрол, правда, приглашал в компанию, да и увольнительную дали бы без хлопот, но уходить в загул мне хотелось ещё меньше, чем проводить праздник в казарме.

– А ты в этом прикиде отлично смотришься! – прозвучал над ухом знакомый голос.

Я стремительно повернулся. Прямо передо мной, упакованный барином, стоял и лыбился Мишка – Михаил Макарович Жехорский – Шеф.

МИХАИЛ

Адрес «общаги», – а чем казарма не общага? Кто не согласен, пишите, поспорим – в которой обитался Николай Ежов, Львов мне выдал как раз в канун Нового года. Я решил сделать Ольге сюрприз, потому ничего говорить не стал. Тому была и другая причина. Ольга, на мой взгляд, излишне эмоционально восприняла известие о Глебе, твёрдо уверовав в его скорое пришествие. А вот я, грешным делом, сомневался. И теперь, идя в сторону Путиловского завода, решил загадать: окажется Ёж Ершом, значит и Глеб подлинный, а, коли, нет, то не знаю, что я буду делать с Ольгой. До казарм добрался ближе к вечеру, как раз к концу смены. Я знал, что Ежов служит механиком в Запасном автомобильном бронедивизионе и днём работает в мастерских. Однако когда солдаты возвратились в казарму, Ерша я среди них не заметил. Расстроился, конечно, однако решил проверить. И не зря. Оказалось, что Ежов сразу после работы ушёл в увольнительную. Когда стрелки моего «Паши Буре» оказались в опасной близости от конца срока увольнительной вижу, идёт, родимый! И так мне вдруг стало хорошо, я разве что не прослезился. Ёрш меня, конечно, не узнал, да и не смотрел он по сторонам, торопился. И как только он со мной поравнялся, я и выдал: «А ты в этом прикиде отлично смотришься!» – ничего, значит, умнее придумать не смог. Ёрш аж крутанулся на месте. Смотрит на меня, а глаза у него, на глазах, – забавно: «глаза на глазах» – увеличиваются в размере и нижняя челюсть постепенно отвисает. Он тоже не умнее меня оказался, спрашивает: «Ты как здесь?» – умора! Отвечаю в тон: «Так же, как и ты». Испугался: «Что, тоже грохнули?» Тут я не выдержал и говорю: «Ёрш, тебе не кажется, что мы разговариваем как два идиота?» Он кивает: «Кажется, Шеф, ох, как кажется!» И полез, наконец, обниматься. Потом мы зашли на КПП, Ёрш отметил увольнительную, и мы ещё час просидели в комнатёнке для посетителей. О многом поговорить не успели, зато договорились Новый год отмечать у меня на квартире. Я ему про Ольгу не рассказал, очень захотелось посмотреть на их рожи во время встречи. Записал ему адрес, спросил: «Найдёшь?» Ухмыляется: «А то!» Спрашиваю: «С увольнительной помочь?» Оглядел меня критически: «Ты и здесь уже в начальники выбился?» Ответил его же словами: «А то!» Рассмеялся, но помощь отверг: «Сам, – говорит, – с усам!» На том и расстались.

ОЛЬГА

Стала я какая-то рассеянная. Пока ёлку украшала, две игрушки разбила. Мишка молчит. Моё состояние ему понятно. Он молодец. Взвалил все заботы по встрече Нового года на себя. И ёлку приволок, и игрушки раздобыл. Они у них тут такие чудны́е, никогда таких не видела. Теперь вот на кухне копошится. Я помогаю, как могу, но, честно говоря, всё время ощущаю себя где-то за бортом. Вчера ездила на Николаевский вокзал, смотрела расписание поездов. Мишка спросил: «Ты, надеюсь, не собираешься ежедневно встречать все поезда?» Я даже немножко обиделась: «Ты меня совсем за дуру-то не держи. Буду встречать один». – «А как определишь, какой?» – «А закрою глаза и ткну в расписание пальцем. Сердце, оно подскажет» Мишка только головой покачал. «Делай, – говорит, – как знаешь. Деньги на извозчика брать не забудь». Он всё-таки замечательный.

МИХАИЛ

Николай пришёл, когда Ольга на вокзале встречала «свой» поезд. Я, грешным делом, всерьёз обеспокоился, что она умом тронулась, но, кажется, всё обошлось блажью. Ёрш облазил квартиру, потом демонстративно пошмыгал носом и заявил: «Чую, женщиной пахнет». После этого заявления он уставился на меня, и мне пришлось сознаться: «Да, помимо меня живёт в этой квартире ещё и женщина». Ёрш потребовал было подробностей, но тут я был непреклонен: «Скоро придёт, и ты сам всё увидишь». Глеб, тот бы так просто не отстал. Однако Ёрш по привычке держал меня за старшего и эту тему до поры отставил.

Коротая время, мы продолжили беседу, начатую при нашей прошлой встрече. Ерша тогда в основном волновали события, последовавшие сразу за взрывом, и как они отразились на семье. Тут мне порадовать было нечем. И хотя я ему ничего не сказал про подлость с выселением Лены с ребёнком из общежития, рассказ всё одно получился грустный. Мы потом даже немного помолчали, чтобы хоть как-то отойти. «А ты знаешь, чьи останки вы похоронили вместо меня?» – спросил после паузы Николай. Хотел сделать мне сюрприз, а вышло наоборот. «Разумеется, – ответил я, – Николая Ежова, чьё имя ты теперь и носишь, – посмотрел на его вытянувшееся лицо и добавил: – А как бы ещё, чудак-человек, я тебя разыскал?» – «Ну, не знаю, – пожал плечами Ёрш, – может как-то случайно вышло…» – «Могло и случайно выйти, – согласился я. – Но не вышло, ибо я тебя вычислил», – и рассказал как. «Подумать только, насколько всё просто», – вздохнул Ёрш.

Теперь мы устроились на кухне, – я уже начал отвыкать от этой советской привычки – где Николай со всем вниманием выслушал рассказ о пропаже Глеба и моих приключениях. Об участии во всём этом Ольги я, по понятным причинам, умолчал. Ёрш сам про неё вспомнил, когда я довёл рассказ до дней сегодняшних. «Представляю, как там Ольга переживает», – сочувственно вздохнув, произнёс он. На что я тут же выдал фразу, повергшую Ерша в лёгкое недоумение: «Уверяю тебя, что ТАМ она точно не переживает». Ёрш свёл брови к переносице, пытаясь переварить фразу. Видимо не сумел и произнёс: «Загадками говорите, товарищ полковник». В это время над дверью зазвенел колокольчик. «А вот и разгадка пришла!» – воскликнул я, спеша в прихожую.

НИКОЛАЙ

– А вот и разгадка пришла!

Шеф исчезает в прихожей. Интересно, говорить непонятками вошло у него за правило, или это он для меня так старается? Слышится характерный звук открываемой двери, чуть позже голоса Шефа:

– Ну, как?

Ответа я не расслышал. Вошедшая – я полагаю, что вернулась хозяйка дома – говорит очень тихо. А вот голос Шефа слышен отлично. Догадываюсь, что это он для меня слегка прибавил звук.

– Ну, ничего. А у нас гость!

И почти сразу же:

– Нет, нет, успокойся… Пройди на кухню, сама увидишь.

Я с интересом смотрю в сторону коридора, но вижу исключительно фигуру Шефа, которая загораживает ту, что идёт следом. Войдя на кухню, Шеф быстро отходит в сторону, в дверях я вижу Ольгу и моментально обалдеваю. Она застывает на пороге, всматривается, охает и прислоняется к косяку. Шеф смотрит на нас и радуется, как режиссёр, которому только что удалась сцена в спектакле. Вот и склонности к театральным эффектам я тоже за ним раньше не замечал. Видимо, мы тут все изменились.

Чем дольше смотрю на Ольгу, тем сильнее охватывает меня раздражение. Ведь она по всем понятиям должна выглядеть измождённой, а она смотрится просто шикарно. С моих губ непроизвольно срываются слова:

– А ты, я вижу, похорошела!

Вроде бы и комплемент отпустил, а только сказал я это с таким неодобрением, что Ольга вздрогнула, как от удара, и растеряно посмотрела на Михаила. Тот успокоил её улыбкой и обратился ко мне:

– Ёрш, ты в зеркало давно смотрелся?

Какое зеркало, причём тут зеркало? Если он имеет ввиду то, через которое сюда пришёл и которое стоит у него в кладовке, то на него и смотреть нечего: всё в трещинах. Видел я его давеча.

– А смотрелся бы почаще, – продолжил Шеф, – то и не говорил бы глупости. Или ты думаешь, один здесь помолодел?

Ну, конечно. Какой же я дурак!

– Оля, прости!

Говорю – чуть не плачу, встаю и делаю шаг к Ольге. Она грустно улыбается, – Ах, Ёрш, Ёрш… – и принимает меня в объятия.

ОЛЬГА

Появление Николая вывело меня из прострации. Я снова почувствовала вкус к жизни. И то верно. Мы ведь и прежде не все праздники вместе встречали. Во время долгих «командировок» – и кому пришло в голову назвать опасную работу этим обиходным словом? – вдали от любимого главное не думать о том, что с ним или с тобой может что-то случится, недолго и беду накликать. Особенно тяжело переносить разлуку в праздники, и тогда лучше быть среди друзей. Скоро полночь и я спешу накрыть на стол. Ребята помогают, выполняя все мои ценные указания, и одновременно оживлённо беседуют. Я не сильно прислушиваюсь. Рассказав давеча Кольке всё, что я знаю о нашем деле, я посчитала свою норму на болтологию на сегодня выполненной и перестала вникать в суть мужского разговора. Но вот парни чего-то раздухарились. Интересно, что там у них?

Николай: – Ты что, всерьёз решил примкнуть к эсерам?

Михаил: – А ты считаешь, что нас сюда забросили, чтобы мы опять оставили власть в одних руках?

Николай: – Я думал что мы, вернее, я сначала так думал только о себе, будучи большевиками, сумеем каждый на своём месте…

Михаил: – Ты что, правда, такой наивный? Пойми, дурья башка, если не изменим систему – не изменим ничего, только головы зря сложим.

Николай: – Я так не считаю!

Михаил: – А я считаю!

– И я считаю! – пришлось решительно вмешаться в разговор. – Считаю, что пора садиться за стол, если мы хотим успеть проводить Старый год.

Умная женщина всегда сумеет вставить нужное слово. Ребята враз остыли.

– И верно, – сказал Мишка, – ещё наспоримся. Пойдём, Ёрш, накатим за уходящий!

– Так я разве ж против? Было бы предложено!

 

Глава двенадцатая

МИХАИЛ

Наступивший год начался с событий приятных. Во-первых, я стал полноправным членом партии эсеров, или ПСР, если уж быть абсолютно точным. Случилось этот вскоре после того, как третьего дня января совершая обычный моцион от Сенной площади до Невского проспекта, возле входа в Зеркальную линию Гостиного двора, я нос к носу столкнулся с Зинаидой Гиппиус. Та была не одна. Сопровождавшая её молодая женщина увиделась мне алой розой на сером Петроградском снегу. Такой красотой обычно одаривает своих дочерей Восток. Чуть вытянутое смуглое лицо, которое не портил даже слегка укрупнённый нос. Алые чуть припухлые губы. Миндалевидные глаза под густыми чёрными бровями. И восхитительные цвета воронова крыла волосы, на которых странным образом удерживалась отороченная каракулем шапка-таблетка.

Я вежливо поздоровался и хотел продолжить путь, но Гиппиус меня удержала.

– Михаил Макарович, вы не знакомы? Нина Беринг, моя приятельница и очень неплохая поэтесса.

– Не слушайте её, – приятным грудным голосом, в котором не слышалось и тени жеманства, произнесла Нина, пока я пожимал обтянутые перчаткой пальчики. – На фоне её стихов я никакая не поэтесса.

Гиппиус же, пропустив её слова мимо ушей, принялась мне выговаривать:

– Куда вы прошлый раз исчезли? Я вас искала, хотела поговорить, но не нашла. А потом – знаете? – в «Привал комедиантов» нагрянули жандармы. Перевернули всё верх дном, кого-то искали. Испортили нам остаток вечера.

Я делал вид, что слушаю со всем вниманием, хотя, на самом деле, мне было смешно. Ведь в тот вечер она едва ответила на моё приветствие и поспешила удалиться, а теперь… Впрочем, я догадывался из каких краёв ветер дует, и терпеливо ждал, когда она перейдёт наконец к делу, ради которого она меня и придержала. К тому же это было не обременительно под изучающим взглядом красавицы Нины. А вот и ключевая фраза:

– Почему вы не бываете у нас на Сергиевской? Заходите непременно. У нас бывает интересно!

Гиппиус выполнила задание и поспешила откланяться, а я продолжил путь, думая не столько о том, кто меня «заказал», а о том, что, верно, встречу у Мережковских Нину.

* * *

На этот раз у Мережковских меня приняли более чем радушно. А я, напротив, был несколько разочарован. Почему-то мне казалось, что увижусь здесь с некоторыми известными личностями, хотя бы с тем же Мейерхольдом или Андреем Белым. Но, увы, помимо хозяев в квартире я застал ещё четверых мужчин, фамилии которых – меня, разумеется, всем представили – ни о чём не говорили. Разговоры велись исключительно о политике. Я, для первого раза, предпочёл больше слушать, чем говорить. Да и что я мог им сказать? Что те перемены, на которые они возлагают теперь такие надежды, окажутся для них пагубными: разочарование, эмиграция, а то и гибель – вот их удел? Подобных пророков испокон веков принято побивать камнями. Так что молчи Миша, молчи. Да и другое дело: не для того ли ты здесь, чтобы подобные пророчества по большей части не сбылись?

Пришли ещё гости. Мне послышалось, что их было как минимум двое, но в зал вошла только одна Нина. Поздоровалась со всеми, со мной в последнюю очередь. Потом неожиданно заявила: – Господа, я украду у вас Михаила Макаровича! – взяла меня под руку и под шуточки гостей вывела из зала. Прошли в кабинет, где я увидел – значит, слух меня таки не подвёл – мужчину лет тридцати. Его костюм был совсем как мой, но было видно, что он привык носить одежду попроще. Мужчина шагнул навстречу.

– Александрович!

Пожимая протянутую руку, я назвал своё имя, а сам с интересом рассматривал будущего вожака левых эсеров.

– Прежде чем исполнить возложенное на меня поручение позвольте узнать: действительно ли вы и некий Странник одно и то же лицо?

Вопрос Александровича не поставил меня в тупик, ответ последовал незамедлительно:

– Да, это так.

– В таком случае, я от имени ЦК Партии социалистов-революционеров уполномочен подтвердить ваше членство в её рядах, если таково ваше желание.

Даже так? Интересно, как подобное согласуется с уставом партии? Вот только стоит ли мне вникать в такие тонкости, когда от меня ждут простого и короткого ответа?

– Да, таково моё желание.

– В таком случае, – Александрович поднялся со стула, – я поздравлю вас со вступлением в ряды партии!

Я пожал протянутую руку. Нина, которая весь наш разговор стояла сзади, подошла ближе и тоже протянула руку.

– Поздравляю, товарищ!

Рукопожатие хрупкой на вид женщины оказалось на удивление крепким, что наводило на некоторые мысли.

– А теперь, – голос Александровича звучал весьма дружелюбно, – согласен ли Странник ответить на некоторые вопросы представителя ЦК его партии?

Ах, вот где собака порылась. Теперь у меня нет никаких оснований отказаться от участия в викторине.

– Согласен.

– Тогда присядем? Нина, оставьте нас на несколько минут.

После того как Нина закрыла за собой дверь кабинета, Александрович заговорил, не отказываясь от дружеской интонации.

– По поручению ЦК была проведена проверка всего того, что вы успели сказать в беседе с товарищем Чернецким. И почти сразу же выявилась одна любопытная деталь. Оказывается, Войновский жив и числится за жандармским полковником Львовым, который поселил его на конспиративной квартире. И знаете, что самое интересное? Этот Войновский удивительно похож на небезызвестного вам Михаила Жехорского.

– И что с того? – пожал я плечами. – Если бы господа жандармы самым возмутительным образом не прервали нашу беседу, то я поведал бы товарищу Чернецокому, что после ликвидации Войновского воспользовался его документами и представился полковнику Львову как его новый сотрудник.

– Зачем вам это понадобилось? – спросил Александрович.

Пока все вопросы, которые он задавал, были просчитаны мною заранее, и ответы на них давались легко.

– После того, как мы с Ведьмой вырвались из жандармской ловушки, мы сначала залечили полученные в бою раны, которые, на наше счастье, оказались несерьёзными. Потом стали искать Войновского. Застали его в тот самый момент, когда он появился на конспиративной квартире Львова. Зашли в неё буквально за ним. Он тянул время, говорил, что выдал нас случайно, что готов искупить вину. Для пущей убедительности даже рассказал нам о своей новой мисси всё, что знал сам. Потом, видимо посчитав, что достаточно усыпил нашу бдительность, попытался нас убить, но сам получил пулю. Судите сами, как мне было не воспользоваться такой возможностью? Ведь, со слов Войновского, Львов его в лицо не знал, а из Ростова бумаги могут идти очень долго, поскольку полковник не любим среди коллег. Нам с Ведьмой требовался отдых, а тут и квартира, и покровительство жандармского полковника, и паспорт, в конце концов!

Я взглянул на Александровича. Тот кивнул головой.

– Хорошо. Эти ваши объяснения совпадают с теми выводами, к каким мы и сами пришли после того как заглянули в дело ликвидированной в Ростове группы Седого. Кстати, оно оказалось у Львова.

А вот этого я не предусмотрел. Неужели провал? Но почему тогда так спокоен Александрович?

– Из него мы узнали, что во время завязавшейся перестрелки был убит только Седой. Двум другим участникам группы удалось уйти. О них в деле информации оказалось очень немного. Упомянуты только клички: Странник и Ведьма, да дано описание внешности, очень похоже на ваше и Ольги – извините, но мы выяснили её имя.

Я с трудом подавил вздох облегчения. А Александрович на меня и не глядел, он продолжал говорить.

– Кстати, Ведьма, тоже может вступить в партию, лишь подтвердив своё желание в ней состоять.

– Боюсь, что это невозможно, – покачал головой я.

– Почему? – удивился Александрович.

– Дело в том, что Ольга замужняя женщина и мужа своего боготворит. А он, насколько я понял из личных с ним бесед, ближе к эсдеками, чем к нам.

– Жаль, – искренне огорчился Александрович, – но, вольному воля! Что касается вас, Странник, то мне предложено использовать боевой опыт, ведь он у вас имеется? – Я кивнул головой. – Использовать при формировании боевых дружин. Вы согласны?

– Согласен!

– Тогда на сегодня всё. О месте и времени нашей следующей встречи вам сообщит Нина. Вся связь будет идти через неё.

* * *

Знакомство с Ниной стало ещё одним приятным событием, которое произошло со мной в начале 1917 года.

После того, как Александрович покинул квартиру Мережковских, мы вернулись к обществу. Спорили долго, расходились затемно. И нет ничего необычного в том, что я вызвался проводить Нину. Зимний вечер был на удивление тих. Редкие снежинки почти вертикально опускались с тёмного неба, чуть кружились в жёлтом свете фонарей, стелились под ноги прохожим. Не разрываемый злым балтийским ветром сумрак сглаживал острые углы квадратов и треугольников, из которых состоял город, отчего тот казался округлённым и каким-то очень домашним. Мы вышли на угол Литейного, и я изготовился ловить извозчика, но Нина меня придержала.

– Вы разве спешите?

– Собственно, нет, – я был слегка растерян этим вопросом.

– Тогда пойдём пешком? Грешно манкировать такой погодой.

Мы свернули налево, дошли до Невы и по Французской набережной пошли в сторону Зимнего дворца. Прачечный мост перевёл нас через Фонтанку и вывел к ажурной решётке Летнего сада. Мы не спеша прошли вдоль сотен металлических копий, за которыми, едва прикрывшись голыми ветвями, коротали зиму липы, дубы и вязы. За Лебяжьей канавкой мы свернули к Троицкому мосту. Дальше наш путь лежал на Петроградскую сторону. Там между Каменноостровским проспектом и Большой Пушкарской улицей затерялся во дворах обычный Петроградский дом, где в небольшой квартире проживала Нина. На мосту мы оказались совсем одни. Внизу спала под ледяным одеялом Нева, впереди и слева чёрной меткой на белом снегу темнели бастионы Петропавловской крепости.

К Нининому дому мы подошли уже в начале следующих суток. И стоит ли винить меня за то, что я принял приглашение подняться в квартиру? Был чай на кухне и белая простынь на диване в гостиной. Я уже почти уснул, когда дверь отворилась и на пороге в чём-то немыслимо воздушном возникла Нина. Слабый свет, проникающий в гостиную из коридора, не позволял разглядеть детали, но основной замысел делал вполне очевидным. И с этим я был совершенно согласен: любовью надо заниматься в полумраке. Что и случилось в следующие полчаса.

Проснулся я уже в спальне. Любить друг друга на диване вполне приемлемо, а вот спать вдвоём крайне неудобно. Мы же категорически не хотели расставаться. Должен ли я был этим утром испытывать неловкость? Чёрт его знает! Нина сняла это вопрос с повестки дня самым кардинальным способом. Так что из постели мы выбрались где-то часам к десяти. Вот тут-то я и вспомнил об Ольге. Эта мысль вызвала во мне такое смятение, что его сразу же заметила Нина. Она лёгким движением наложила сведённые воедино пальцы мне на губы не дав сорваться с них путаным словам.

– Молчи! Ничего объяснять не надо. У нас ещё будет время подробно обо всём поговорить. А сейчас пей чай и беги по своим делам.

Извозчика я поймал сразу, как вышел на Каменноостровский.

ОЛЬГА

Я немного нервничала. И вовсе не Мишкиным отсутствием – должен же мужик когда-нибудь загулять? Просто мне уже скоро ехать на вокзал, и я прежде хотела убедиться, что с ним всё в порядке. Убедилась! Ввалился в квартиру весь запыхавшийся. На лице раскаяние, как у кота Васьки только что оприходовавшего крынку со сметаной. Всё как я и думала.

– Наш Дантон пошёл по бабам? – это я уже вслух сказала, предвосхищая Мишкины объяснения.

На его лице отразилось «Как ты узнала?», но сказал он нечто иное:

– А почему, собственно, Дантон, а не Робеспьер или кто другой? Вождей у Великой французской революции было как грязи.

– А потому, что на Робеспьера ты, извини, не тянешь, а кроме него я помню только Дантона.

Пока Мишка думал, что на это сказать, я оставила слово за собой.

– То, что ты провёл ночь с бабой – мало того, что это у тебя на морде написано, так, тому есть ещё с десяток верных признаков. Но это уже наши маленькие женские секреты, посвящать в которые я тебя не намерена. Если коротко, никакой беды я в этом не вижу. В конце концов, ты всегда был кобелём, и вряд ли, сбросив десяток лет, стал кем-то иным. Другое дело, что твоя связь может иметь дурные последствия. И ладно, если только для твоего организма, а не для всего нашего дела.

– Нина не такая, – возразил Мишка.

– Спасибо, что познакомил, – усмехнулась я. – Ладно, потом расскажешь со всеми подробностями. И спрячь, пожалуйста, эту идиотскую ухмылку. Подобные пошлости только вам, мужикам, на ум идут. Я на вокзал, обед на кухне, пока.

Быстро чмокаю Мишку в щёку – а духи у неё ничего – и порхаю за дверь.

НИКОЛАЙ

В комнате, где проходило заседание Петроградского комитета РСДРП(б) было сильно накурено. Я тут ещё и минуты не пробыл, – до этого момента меня держали в соседней комнате – а мне уже хочется на свежий воздух. Если окажусь среди власть имущих – обязательно пролоббирую закон о запрете курения в присутственных местах. Вглядываюсь в лица членов комитета. Лично, мне знаком только товарищ Матвей, но кое-кого я узнаю по фотографиям из различного рода литературы. Справа от председательствующего сидит Калинин в очках и с традиционной бородкой клинышком. Рядом с ним Молотов. А председательствует член Русского бюро ЦК РСДРП(б) Шляпников. Он-то и обращается ко мне:

– Мы тут с товарищами обсуждаем вопросы организации рабочих дружин. Вот хотим послушать вас, фронтовика.

Теперь главное не выглядеть чересчур умным.

– С кем воевать собираемся? – спрашиваю.

Переглядываются, улыбаются, весело им.

– А что, есть разница? – спрашивает Молотов.

– А как же, – стараюсь говорить авторитетно. – Ежели с армией – это одно, ежели с полицией да жандармами, опять – другое.

– А давайте представим, что с армией!

Это опять Шляпников сказал. Чувствую по настроению, что комитетчики меня всерьёз не принимают, отдохнуть на мне решили. Ладно…

– Так этого я и представлять не хочу – побьют нас! – ешьте, не обляпайтесь.

– Вы что не верите в силу рабочего класса? – хмурится Калинин.

– Да тут не столько в вере дело, а в выучке и в вооружении. Против армии другая армия нужна, тут дружинами не обойтись. Но армию быстро не подготовишь. Проще тех, кто сейчас серые шинели носит, разагитировать.

Умыл я их. Улыбки с лиц посходили, начинают думать.

– Так, может, дружины совсем не нужны? – почти зло спрашивает Шляпников.

– Зачем? Против полиции и жандармов они в самый раз будут. Здание, какое, занять и под охрану взять, или митинг постеречь. Тут и тактика попроще, и вооружение полегче.

– Кстати, о вооружении, – голос Шляпникова подобрел. – На Путиловском вот-вот наладят выпуск ваших ружей, опытный образец уже готов. – И выкладывает на стол пистолет-пулемёт.

Подхожу, беру в руки. Типичный «Борз». Это я уже потом, когда разобрал, понял, что есть отличия, а на вид один в один чеченская самоделка.

– Так не поймёшь, – говорю, – пострелять надо.

– Вот вы этим и займитесь, – смеётся, – не здесь, конечно. Ваша придумка – вам и пристреливать!

– А как вы до такого додумались?

С Калининым ухо надо держать востро. Губы улыбаются, а глаза под очками нет. Потому, говорить стараюсь непринуждённо:

– Так я с детства железки люблю, – и улыбаюсь немного застенчиво.

– Вот вооружим вашими ружьями дружинников и царю крышка! – восклицает Молотов. – Как вы думаете, товарищ Николай?

– Так не успеют их на всех-то наготовить, – отвечаю. – Народ так долго терпеть не станет. Да и не к чему это.

Комитетчики в недоумении.

– Что-то я не пойму тебя, Николай, – не выдерживает товарищ Матвей. – Сам ведь предложил, а теперь говоришь, не надо?

– Я говорю, всем это ни к чему. Оружие это новое, такого ни у кого нет. А новое лучше до поры держать в секрете. Потому, то, сколько успеют сделать, надо раздать проверенным товарищам и сформировать из них особые отряды для самых важных дел.

За столом переглядываются. Теперь на меня смотрят с уважением. Шляпников говорит уже не совсем уверенно:

– Мы тут распределили заводы и мастерские где много наших сторонников между товарищами. Тебе хотели выделить «Путиловский», «Лесснер», «Эрикссон» и кое-что по мелочи. Да теперь вот усомнились: может ты, что другое предложишь?

– Я готов выполнить любой приказ комитета, – это я прямо-таки отчеканил. – Но если хотите знать моё мнение, то это не совсем верно. Где «Путиловский» и где «Лесснер? Мотаться между Нарвской заставой и Выборгской стороной – ноги сотрёшь, да и уйма времени уйдёт. Лучше формировать дружины по районам.

– Ишь, какой умный, – фыркнул Молотов. – Думаешь, мы до этого не додумались? Вот только не на всех заводах мы верх имеем. На многих верховодят эсеры да меньшевики.

– И что с того? Я лично многих парней знаю, кто за ними числится – хорошие ребята. Я так понимаю, что пока у нас цель одна: дать Николашке по шапке. А там, если пути наши разойдутся, только от нас будет зависеть под чьей рукой дружины останутся.

Зашептались комитетчики. Потом Шляпников сказал:

– Ты вот что, Николай, – посиди пока за дверью, нам с товарищами обсудить кое-что надо.

Вышел я за дверь и вижу: моего полку прибыло. В комнате, соседней с той, где заседает комитет, собралось уже несколько человек. Думаю, это всё будущие командиры районов. Подошли недавно, но накурить уже успели, а я-то надеялся отдышаться. И ведь на улицу не выйдешь – могут не так понять. Сел на свободный стул. Ждать пришлось около часа. Потом позвали. И опять только меня одного.

– Вот что, товарищ Николай, – начал Шляпников, – мы тут посовещались и решили, что твои предложения нам частично подходят. Дружины будем готовить свои, по районам, а штаб попробуем создать совместно с другими партиями. И поручаем это дело тебе. Помимо штаба будешь формировать особые отряды. Постараемся их вооружить твоим оружием. Справишься?

– Справлюсь!

– Значит, договорились! От комитета с тобой будет работать товарищ Коряков. – Из-за стола мне, улыбаясь, кивнул молодой парень. – После познакомитесь, а сейчас садись за стол, пригласим из другой комнаты товарищей и начнём распределять их по районам.

Из дома, где проходило заседание комитета, я вышел вместе с Петром Коряковым. Мы уже успели познакомиться и почти подружиться. Понравился мне этот рослый крепыш. Люблю людей с открытыми лицами.

– Тебе куда? – спросил Пётр не переставая улыбаться. – В путиловские казармы? А то, может, ко мне, на Лиговку? Я в комнате один живу.

– Ты не забывай, что я пока что ещё в армии.

– А, ну да, – смутился Пётр. – Тогда, до встречи?

МИХАИЛ

И ещё одно, уж точно самое радостное событие произошло в первых числах наступившего года. Но об этом пусть лучше расскажет Ольга.

ОЛЬГА

Моя голова была настолько занята Мишкиными похождениями, что я ЕГО чуть было не пропустила. Он прошёл мимо меня по перрону Николаевского вокзала в окружении группы молодых людей. Он не глядел по сторонам, никого не искал в толпе встречающих московский поезд. А моё сердце ёкнуло с запозданием. Я резко повернулась и увидела среди других спин столь мне знакомую. Сколько раз я видела эту спину, которая удалялась от меня во время очередной разлуки. И всегда я молча смотрела на неё, пока она не исчезала с глаз. Но сейчас я этого допустить не могла. Я закричала: «Глеб!» И с ужасом поняла, что голос меня покинул, имя осталось внутри. Хотела броситься следом, но ноги приросли к перрону. Я в отчаянии воззвала к Богу, и он меня услышал, первый раз за всю жизнь. Но может так и надо, чтобы Бог приходил к нам на помощь всего лишь раз, в самый нужный момент? Спина, которая неумолимо удалялась от меня, вздрогнула, будто в неё вонзился мой отчаянный взгляд. Он остановился и обернулся. Этот взгляд останется в памяти до конца моих дней, как самое лучшее, что я видела в своей жизни.

ГЛЕБ

Я не мастак говорить о чувствах. Если коротко, в эту минуту я был счастлив. Взгляд любимых глаз, колдовской взгляд, который заставил меня замереть посреди перрона Николаевского вокзала и повернуть голову, теперь спрашивал: можно? Даже сейчас Ведьма не позволила себе нарушить правила. Но у меня не было причин отказать себе в удовольствие заключить Ольгу в объятия, – встреча на вокзале вряд ли может привлечь внимание – потому мои глаза ответили: можно!

Жена встречает мужа, одетого в форму инженера-путейца, после непродолжительной разлуки. Надеюсь, что со стороны всё именно так и выглядело. Объятия, короткий поцелуй, Ольга берёт меня под руку, в другой руке у меня саквояж, и мы не спеша идём в толпе пассажиров к входу в вокзал.

– Деликатные у тебя ребята, – негромко говорит Ольга.

Ничего не понимаю.

– Ты о чём?

– Правильнее, о ком. О тех парнях, что шли около тебя по перрону. Оставили нас вдвоём. Что-то я не вижу их поблизости. Они не заблудятся?

Очень интересно! Выходит, встреча на вокзале вовсе не случайна и нас ждали? Но с этим разберёмся опосля, а пока я равнодушно пожимаю плечами.

– Заблудятся, не заблудятся – мне-то какая разница?

Ольга настолько очаровательна в своей растерянности, что я не выдержал и рассмеялся.

– Ты что, решила, раз люди около меня, то значит со мной и прибыли?

– А разве нет? – видимо от совершеннейшей растерянности тупит Ольга.

– Разумеется – нет!

– А кто они?

– Да понятия не имею. Какие-то мастеровые. Видимо прибыли бригадой на заработки. Рядом мы оказались совершенно случайно. Просто они поравнялись со мной, видимо, в тот момент, когда ты меня заметила.

– А где же тогда твои ребята?

– Стоп, родная! Я не буду спрашивать – пока не буду – почему ты меня встречаешь. Честно говоря, я и сам надеялся тебя здесь увидеть. Но про парней-то ты откуда знаешь?

– Мишка через Львова узнал.

– Значит Жехорский с тобой?

– Скорее, наоборот.

– Да какая разница! А Ёрш?

– И он с нами.

– Здорово! – О таком я мог только мечтать. – А Львов – это кто?

– Жандармский полковник.

Я аж присвистнул от удивления.

– Лихо, я смотрю, Макарыч развернулся! Жильё, я так понимаю, у вас в Питере есть?

– Огромная квартира на Екатерининском канале в районе Сенной площади.

– Не слабо. Так мы, получается, там все поместимся?

– Кто это все? – хитро прищурилась Ольга.

– Я и мои парни числом шесть. Они все тут поблизости. Сможешь их определить?

– Попробую…

Ольга внимательно осмотрела заполненный народом зал ожидания.

– Солдаты – вряд ли, – комментировала она свой сыск. – Офицеры – тем более. Юнкера – нет. Да и студенты – сомнительно. Мастеровые – банально…

Потом повернула ко мне просветлевшее догадкой лицо.

– В зале, как мне кажется, многовато железнодорожников. Они среди них?

– Чёрт! – забеспокоился я. – А как среди соглядатаев окажутся такие же умные?

– Не окажутся! – уверенно произнесла Ольга.

– Хотелось бы. Но от греха… пора отсюда выбираться! Подожди меня здесь.

Я отошёл от Ольги, подал условный знак, и тут же рядом пристроился Иван, мой заместитель по отряду. Я говорил негромко, сканируя взглядом ближайшее окружение. Иван стоял ко мне вполоборота, но слушал, надеюсь, внимательно. Закончив инструктаж, я вернулся к Ольге.

– Пошли!

* * *

Пока мы добирались до Мишкиной берлоги, я только раз потерял ребят из виду – в переполненном трамвае – и слегка забеспокоился, всё-таки парни непривычны к большому городу, но Ольга меня успокоила:

– Не ёрзай, тут они, тут.

Макарыч, увидев нас в прихожей, только покачал головой. – Встретила-таки, – сказал он Ольге и лишь потом полез обниматься.

Пару минут мы тискали друг друга в объятиях, потом Макарыч поинтересовался:

– Парней-то, где бросил?

В этот момент в дверь позвонили.

– Считай, что за дверью, – улыбнулся я.

Когда Иван и ещё двое бойцов оказались в прихожей, Макарыч удивлённо спросил:

– Это все? А зачем ты свою «армию» в железнодорожников обрядил?

– Это не все. На второй вопрос отвечу чуть позже. – Потом я обратился к Ивану: – Давай за остальными!

Тот кивнул и исчез за дверью.

Макарыч подождал, пока Ольга уведёт оставшихся парней наверх, потом с ехидцей в голосе спросил:

– В шпиёнов играешь?

– Бойцов обучаю, – серьёзно ответил я. – Каждый день обучаю, то одному, то другому.

– Да ладно, я ведь пошутил, – слегка смутился Макарыч.

– А с чего ты взял, что я обиделся? – удивился я. – Я ж тебя больше ста лет знаю. А на старых друзей не обижаются.

Макарыч улыбнулся, потом замер с улыбкой на лице. Затем улыбнулся ещё шире.

– А ведь действительно. Мы теперь друг друга, кроме всяких шуток, больше ста лет знаем!

Потом мы втроём сидели на кухне. Ольга сказала, что парни пока от еды отказались, решили дождаться остальных. Я к ихнему мораторию не присоединился и уплетал Ольгину стряпню за обе щёки под рассказы о том, что случилось в моё отсутствие. Потом мы все пили чай, и говорил уже больше я. Когда моя повесть дошла до изготовления «Тигров» Макарыч спросил:

– Вы что, так со всем арсеналом и приехали?

– Нет, покачал я головой. Из оружия у нас только мой «Тигр». Лежит разобранный на дне саквояжа, без патронов. Но на него у меня бумага есть.

– И как ты её получил? – поинтересовался Макарыч.

– Так же, как и в наше время, – усмехнулся я. – Организовал местному начальнику ОЛРР откат в виде полусотенной купюры – и бумага в кармане!

– В нашем времени это обошлось тебе гораздо дешевле, – заметил Макарыч.

– Так тут у меня и не было друга, полицейского начальника, – парировал я. – Да и зовётся местный чиновник иначе.

– Ну, понятно, – кивнул Макарыч. – А остальные карабины везти не рискнул? Ну и правильно!

– Не в риске дело. – Я очень старался, чтобы мой голос не казался слишком огорчённым. – Было бы что везти – провёз бы! А так…

– Не понял?

– Понимаешь, мастер, который взялся делать «Тигры» очень постарался. Но изготовить все детали у него не получилось, и он придумал, как упростить механизм, заменив сложные детали более простыми. Я когда его самоделки пристреливал – радовался, не оригинал, конечно, но с пивом потянет. А вот когда я устроил своему войску жёсткую проверку в полевых условиях, то ребята выдержали, а самоделки – нет. Пошли отказы. Вот я и решил оставить карабины барабинским дружинникам.

Мы немного помолчали. Потом я вспомнил.

– Ты давеча спрашивал, зачем я хлопцев в железнодорожную форму обрядил? Не скрою, были у меня и другие мысли, а потом подумал: они ведь и так железнодорожники, и ехать нам по железной дороге, так чего огород городить? Какая одежда привлечёт меньше всего внимания на железной дороге? То-то… Вот и разбил я свой отряд на две паровозные бригады во главе, кстати, с настоящими машинистами. И сам в инженера-путейца вырядился, но только не сразу. От Каинска-Томского до Омска ехал по-простому, третьим классом, и только в Омске преобразился. Ты знаешь, как мы уезжали? Вот ты сказал про шпиёнов. То, как мы развлекаемся сегодня, это так, семечки. Ты послушай, как всё начиналось. Перво-наперво выправили все бумаги. Паспорта, правда, у всех и так были настоящие. А что? Мой, хоть и купленный, но ведь настоящий! Остальные бумаги, конечно, липа. Но добротная. Так просто не распознаешь. Мало того. Железнодорожники, они на революционную волну хорошо настроены. И связь у них налажена о-го-го! Ушёл соответствующий сигнал и за нашей группой товарищи всю дорогу присматривали. Передавали, можно сказать, с рук на руки. Случись чего – помогли бы! Так что можно было без особого риска ехать всем вместе. Но я решил иначе. Одна группа уехала за двое суток до моего отъезда в сторону Новониколаевска, другая, тоже экипированная как поездная бригада, за сутки – в сторону Омска. Я сел в поезд ночью один, как уже говорил, в третий класс. В Омске меня местные товарищи приютили. У них я отсиделся, переоделся и, опять-таки ночью, сел уже в другой поезд. Но ехал теперь «барином» в вагоне другого цвета. В этот же поезд, но в разное время, в разные вагоны и на разных станциях сели остальные бойцы.

В это время в дверь позвонили. Иван привёл остальных хлопцев.