Тимур Гарин был журналист от Бога и даже скрываясь от правосудия в таборе он не оставался в стороне от жизни, которая била ключом. Табор оказался настоящим кладезем информации – здесь все знали всё и обо всех.

Через несколько дней Гарин уже имел сведения о том, что братки, которые освобождают закрома родины от урожая, выросшего на полях ГАП-13, принадлежат к небольшой, но авторитетной команде некоего Шамана, а тот, в свою очередь, подчиняется Олегу Васильевичу Воронину по прозвищу Варяг.

Еще Тимур выяснил, что расположенный севернее 12-й сельхозотряд замучили проверками и инспекциями. Все инстанции, имеющие хотя бы косвенное отношение к сельскому хозяйству, чрезвычайному положению, продовольственному снабжению и охране общественного порядка, набросились на ГАП-12, как стая коршунов на овечку, отставшую от стада. И это при том, что директор ГАП-12, по мнению всех беспристрастных очевидцев ведет дела честно, а бандитов отшил с первой же попытки, пригрозив, что бойцы службы режима станут открывать огонь на поражение по всем посторонним, кто рискнет появиться в лагере и на полях.

Между тем, в ГАП-13 за все это время не было еще ни одной инспекции или проверки. А когда Гарин попытался окольными путями выяснить, почему, оказалось, что в инстанциях Сергею Валентиновичу Балуеву доверяют больше, чем самим себе.

Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять – Балуев просто дал на лапу кому надо, а директор ГАП-12 Федоренко этого не сделал. Хотя, возможно, дело обстоит сложнее, и взятками ведает не Балуев, а его бандитские покровители. Что, однако, не меняет сути дела.

Но тут грянули новые события. Во-первых, из-за кровавой демонстрации в Москве в город отозвали почти всех солдат и многих милиционеров, а на их место прислали штатских добровольцев из числа безработных и военнообязанных, призванных из запаса. В результате режимные службы оказались ослаблены и обезоружены.

Потом в лесах появились дезертиры, которых почти сразу стали называть «партизанами». Дезертирство ширилось с каждым днем по одной простой причине – до солдат, наконец, дошло, что после дембеля их некем будет заменить. А значит, никакого дембеля ждать не приходится.

Но этого мало. Солдаты поняли, что власти собираются и впредь использовать их для подавления волнений, беспорядков и мятежей. И если волнения и беспорядки вдруг перерастут во что-то вроде революции, то первыми ее жертвами окажутся именно запятнанные кровью войска. Солдат никто жалеть не будет, даже если они не станут сопротивляться.

Конечно, на немедленное дезертирство решались немногие. В частях все-таки кормили, а как оно будет в лесу – большой вопрос. Про город и говорить нечего – прожить в Москве без документов, денег, карточек и ценных вещей было невозможно в принципе. А про лес говорили разное.

Проще всего было тем, кто раньше нес службу поблизости от табора и своими глазами видел, что прожить в лесу можно.

Леша Григораш, когда его вместе со сборной, наспех сколоченной ротой бросили добивать остатки бегущей толпы демонстрантов, просто отказался стрелять. Не схитрил, не начал палить в воздух, а просто отказался выполнять приказ. И даже закричал чужому капитану:

– Вы не имеете права! Нельзя стрелять по безоружным.

Мало того – когда капитан пригрозил трибуналом, Леша огрызнулся:

– Вас самого надо отдать под трибунал.

Тут уже капитан рассвирепел и приказал Лешу арестовать. И тогда Алексей направил автомат на своих сослуживцев – среди которых, слава Богу, не было его друзей.

Бойцы опешили, и Леша успел юркнуть в переулок. Рота, забыв о демонстрантах, гналась за ним по подворотням, но нарвалась на очередную группу мятежников числом до тысячи. Когда разгоняешь сто тысяч человек, такие группы попадаются на каждом шагу. Чтобы рассеять мирных граждан, потребовалось несколько минут, и Григораш за это время успел убежать далеко.

Ловить его в охваченной паникой Москве было бессмысленно, и Леша спокойно ушел за город, в табор. Вернее, не в табор, а на дачу к любимой девушке.

У начальника режима 13-го сельхозотряда капитана Шорохова потом интересовались, не возвращался ли рядовой Григораш к месту службы – но Шорохов с чистой совестью ответил, что нет, не возвращался. Действительно – он ведь вернулся не на службу к капитану Шорохову, а на дачу к Жанне Аржановой.

Но Леша был не один такой. Дезертиры шли в табор десятками и сотнями. И директор сельхозотряда Балуев придумал создать из них собственную службу режима, подчиненную не капитану Шорохову, а ему, Балуеву, лично. Ну и еще немного – браткам Шамана.

Табор тем временем разросся уже до таких пределов, что с трудом кормился с окрестных лесов и водоемов. Опасения Балуева оправдывались как нельзя точнее.

Табориты подобно саранче обрушивались на поля сельхозотряда, мешая хомяку пожирать урожай в одну харю.

Но и это спасало не вполне, так что многие табориты решили последовать примеру Жанны Аржановой и ее подруг. Вокруг табора становилось все больше частных огородов, и лишь очень немногие соблюдали ограничение, установленное правительством – располагать дачи не ближе 25 километров от кольцевой автодороги.

Впрочем, те, кто следовал этому правилу, заботились тоже не о соблюдении закона, а только о сохранности урожая. Решив для себя не возвращаться в город, они были равнодушны к проблеме расстояния до Москвы – зато очень беспокоились по поводу близости табора. Истинные табориты, которые ходили без одежды и питались дарами природы, относились к частной собственности точно так же, как к государственной.

Они ее игнорировали, уподобляясь австралийским аборигенам. Что общественное поле, что частный огород – им было все едино: что найдем, то и съедим.

Саранча – иного слова не подберешь.

Но уберечь от вредителей свой огород в пятнадцать соток гораздо проще, чем охранять общественные поля в сотни гектар, разбросанные по лугам и полянам на километры вокруг.

Поэтому многие располагали свои огороды рядом с табором и сельхозлагерем. И объединялись между собой для ночного дежурства, чтобы совместно оберегать урожай.

Урожай на девственных лугах и полянах по-прежнему созревал быстро. Первые клубеньки у картошки появлялись уже на вторую неделю после посадки, а к концу месяца многие кусты уже цвели и даже давали ягоды. А спелые картофельные ягоды и извлеченные из них семена очень высоко ценились на черном рынке. Из них картошка росла не хуже, чем из глазков (о клубнях умолчим, потому что клубнями давно никто картошку не сажал – это было бы кощунственное расточительство: тратить еду на семена).

Прожить месяц на подножном корме – дело нехитрое. Тем более, что биологи сделали еще одно важное открытие, а Тимур Гарин, который все-таки не обошел биостанцию стороной и стал наведываться туда регулярно, как только понял, что власти не очень усердствуют в его розыске, рассказал об этом открытии новоявленным дачникам.

Оказывается, достаточно выкопать в лесу грибницу съедобного гриба и посадить ее в грунт, обильно сдобренный белым пухом (который на глубине совсем не напоминает пух, однако делает почву очень светлой) – и буквально на следующий день можно есть свежие грибы.

А еще лучше – найти трухлявый гриб, шляпка которого кишит спорами. Из этих спор можно вырастить целую грибную плантацию.

Правда, такие посадки довольно быстро хиреют. Но удобряя грибную грядку свежим белым грунтом или пересаживая грибницу время от времени на новое место можно продержаться на грибах несколько недель – как раз пока не поспеет первый урожай.

* * *

И все было бы замечательно – но как только у дачников появились первые успехи, на них свалилась новая напасть. Балуев вдруг заявил, что все дачи вокруг табора, кроме самых дальних, находятся на территории его лагеря и по закону он должен конфисковать весь урожай в пользу государства. Но если дачники хотят жить не по закону, а по понятиям, то они обязаны отдать часть урожая ему лично.

Огородников ткнули носом в указ о чрезвычайном положении и пригрозили натравить на них власти – и те поняли, что придется делиться.

Но не успели они опомниться, как свою долю потребовали бандиты. Как принято – за охрану и защиту.

Дачники удивились. Они привыкли к тому, что Балуев и бандиты – одна компания и все дела у них общие. Но братки только пожали плечами:

– Какой еще Балуев? Не знаем мы никакого Балуева.

Дачники объяснили, кто такой Балуев и как он обирает честных тружеников, но взаимопонимания от этого не прибавилось.

– Ну и что? – сказали братки. – Если он – хозяин этой земли, значит все по понятиям. Никакого беспредела. А мы – крыша. Если нам не заплатишь – беда будет. Такое хозяйство нельзя без охраны оставлять. А то придут какие-нибудь отморозки и ничего в огороде не оставят. Да еще самого покалечат, если не убьют.

К тем, кто намека не понял, действительно приходили отморозки, били и калечили, жгли шалаши и времянки, опустошали грядки, а кого-то даже убили в назидание остальным.

И остальные стали платить двойную дань. Слава Богу, у них и после этого оставалось достаточно еды, чтобы дожить до следующего урожая. Но излишков не было уже никаких.

И тем не менее, несмотря на все опасности, люди выходили из города, чтобы копать огороды в лесу за кольцом. Таких людей становилось все больше – просто потому, что старые запасы еды в городе подходили к концу, а новых создать не удалось.

Второй урожай на общественных полях был разворован покруче, чем первый, и украденное перераспределилось таким образом, что купленные чиновники и бандиты жрали от пуза, состоятельные люди, которые успели до катастрофы накопить достаточно денег, вещей и ценностей, тоже не страдали от недоедания, зато все остальные голодали уже по-настоящему. И еда со своей собственной грядки была для многих единственным спасением.