Восьмой самурай Анаши Кумару был доставлен в: спецприемник для лиц без определенного места жительства в бессознательном состоянии. Дело в том что по дороге он впал в буйство и попробовал высадить дверь «воронка» здоровой ногой. В результате он повредил и вторую ногу, а сопровождающие утихомирили его дубинками и добавили на всякий случай кулаком по зубам и ногами по ребрам.

В рапорте при передаче клиента было записано, что данный бомж, отказавшийся назвать себя, неудачно упал, находясь в нетрезвом состоянии, чем и объясняются многочисленные травмы. А чтобы снять всякие вопросы, ему перед приездом влили в глотку хорошую порцию водки чтобы пахло. Эти манипуляции сопровождались ворчанием, что приходится тратить хорошее пойло на всякую падаль.

Заодно сопровождающие лица несколько изменили версию по поводу того, откуда этот бомж взялся. Получалось, что его просто сняли с проходящего поезда, где он по пьянке начал буянить, драться и неудачно падать. Новая версия гораздо лучше объясняла синяки, переломы ребер и травмы ног.

Благополучно спихнув бомжа, сопровождающие вздохнули с облегчением. Пусть теперь у других голова болит.

У работников спецприемника голова разболелась только через несколько часов, когда побитый бомж начал приходить в себя. Оказалось, что по-русски он не говорит, а среди персонала не нашлось никого, кто знал бы японский. Больше того, никто не смог даже разобрать по характерным сочетаниям звуков, что это японский.

Соответственно, работники спецприемника затруднялись в определении национальности нового клиента.

– Наверное, калмык, – неуверенно предположил кто-то.

Почему именно калмык, а не бурят или якут, автор предположения объяснить не смог. Интуиция.

Разницы, впрочем, не было никакой, потому что никто из работников не знал ни калмыцкого, ни бурятского, ни тем более якутского. Единственная подробность, которая всплыла при обсуждении лингвистических проблем, заключалась в том, что в чукотском языке много букв «ы». Это сообщение сделал бомж, слывший в спецприемнике интеллектуалом. Он даже припомнил одно слово из этого языка – «ты-гыгыргын», но запамятовал, что оно означает.

Чукотское слово не помогло. Новичок по-прежнему лопотал на своем языке, вкрапляя в него только два русских слова – «анаша» и «кумар».

– Ломает его, – со знанием дела решили бомжи. – Травки просит.

Убедившись, что ему не найти общего языка с этими людьми, Анаши Кумару пришел к выводу, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих, и, хромая на обе ноги, отправился на поиски какого-либо оружия. А поскольку в спецприемнике, как и везде в России, царил образцовый бардак, оружие отыскалось быстро.

Это был большой кухонный нож, тупой, как сибирский валенок. Отечественным бомжам даже в голову не приходило думать о нем, как об оружии, и тем более использовать его в этом качестве.

Но Анаши Кумару был вовсе не отечественный бомж, а даже совсем наоборот – японский самурай и воин Якудзы, которого учили использовать в качестве оружия любой предмет, попавшийся под руку.

Правда, Анаши был не самым лучшим учеником и не умел перерезать врагу горло листом бумаги или пронзать его насквозь отточенной монетой. Однако теперь в его руках был нож, размерами лишь немного уступающий самурайскому мечу.

Повар пропажу своего инструмента не обнаружил по уважительной причине: он переживал седьмой день запоя, и по всем признакам выходило, что это состояние продлится еще недели две.

Удивительно было другое: почему никто не обратил внимания на то, как бомж неизвестной национальности бродит по всему спецприемнику со здоровенным ножом в поисках, чем бы его наточить. Он даже задавал другим бомжам и обслуживающему персоналу вежливые вопросы типа: «Не знаете ли вы, уважаемый, где находится точильный круг?» – но поскольку спрашивал он по-японски, никто ему не ответил.

Тогда якудза решил действовать тупым ножом, компенсируя недостаток остроты избытком решимости. Со зверским выражением на лице он доковылял до выхода и прорычал охранявшему его сотруднику органов:

– Открой дверь и выпусти меня!

Скомандовал он опять же по-японски, потому что никакого другого языка не знал, и сотрудник его не понял. Тогда Анаши Кумару присовокупил к словам красноречивый жест, взмахнув тупым ножом перед глазами стража ворот.

Жест подействовал. Сотрудник органов мгновенно вспомнил, что ему остался всего год до пенсии, и обратился в паническое бегство. Но запертую дверь, однако, не открыл, и самураю пришлось возиться с ней самому.

Анаши Кумару попытался высадить дверь головой, поскольку ноги уже не действовали.

Оказалось, однако, что входная дверь – это самая крепкая деталь во всем здании, и лучше бы ему было биться головой об стену. Стены дома, построенного в восемнадцатом веке и пережившего последний капитальный ремонт незадолго до революции, скорее поддались бы напору.

Тем временем выяснилось, что сотрудник, которому остался год до пенсии, не просто отступил, а совершил хитрый тактический маневр. Подобно Кутузову под Москвой, он временно сдал позиции, чтобы восстановить силы и собрать подкрепления.

Подкрепления сбежались со всего спецприемника, прямо над головой самурая страшно зазвенел сверлящий мозг сигнал тревоги, а через минуту за дверью, которая и дрогнуть не дрогнула под его ударами, послышался звук сирены. Милицейский участок был рядом.

Анаши Кумару понял, что окружен, и, находясь на взводе, даже не вспомнил о невропатологе, не говоря уже о хирурге или стоматологе, в услугах которого он особенно нуждался, поскольку во время транспортировки ему вышибли один зуб, а теперь, в ходе ожесточенной схватки у дверей, выбили еще два.

Сам не свой от боли, Анаши разорвал на себе казенную рубаху и ткнул ножом себе в живот.

Натренированный живот спружинил, и тупое лезвие отскочило, не причинив самураю никакого вреда.

Положительно, ему не везло с харакири. Наверное, у него была другая карма.

Вторую попытку ему сделать не дали. Через секунду шесть человек уже сидели верхом на Анаши Кумару, а еще двое пытались вязать его простынями и полотенцами.

Продолжая оказывать сопротивление даже в этой позиции, Анаши Кумару укусил двух человек. Укушенные в долгу не остались, и с этой минуты воину Якудзы нужен был уже не стоматолог, а зубопротезист.

А примерно через два часа, после неспешного оформления всех документов, бережно спеленатый Анаши Кумару, накачанный успокоительным по самые уши, отправился на «скорой» в областную психиатрическую больницу.

В сопроводительных документах было написано, что в клинику препровождается лицо без определенного места жительства с подозрением на потерю памяти и навязчивую идею суицида. В графе «национальность» значилось «калмык», а в графу «имя», чтобы не было никаких претензий и лишних разбирательств, вписали первое, что пришло в голову.

Врач спецприемника, большой любитель американских детективов, припомнил, что в Штатах человека, имя которого неизвестно, называют «Джон Доу». Недолго думая, доктор перевел это наименование на русско-калмыцкий язык, и в психушку Анаши Кумару поступил с бумагами на имя Ивана Доева.

А уже на следующий день психиатр, которому достался новонареченный Иван Доев, делился с коллегами своим открытием.

– Это уникальный случай. Представьте: сын степей калмык вообразил себя самураем и помешался на мысли о харакири. Он разговаривает на выдуманном языке, который считает японским, и жестами дает понять, что хотел бы совершить самоубийство по японскому обычаю. И главное, я не знаю, как к нему подступиться. По-русски он разговаривать не желает, и неясно даже, понимает ли он меня.

– А по-калмыцки не пробовал? – в шутку поинтересовался кто-то из коллег.

– Да вот я думаю, не позвонить ли в Элисту. Или лучше уж сразу в Москву. Наверняка ведь где-то были аналогичные случаи.

Врач, не так давно окончивший институт, мог обойтись без лишних заморочек и лечить нового пациента обыкновенным способом, как лечат большинство больных с навязчивым бредом и манией суицида. Галоперидол для поднятия настроения, аминазин для снятия возбуждения и, возможно, инсулиновый шок для борьбы с бредом. Методика, опробованная десятилетиями.

Но молодой доктор был добросовестным человеком и свято верил в клятву Гиппократа. И он решил сделать все, чтобы лечение было эффективным, – в частности, обратиться за помощью к более опытным коллегам, даже если это сочтут слабостью и малодушием.

Более опытные коллеги в родной больнице ворчали:

– Дался тебе этот бомж! Ну, вылечишь ты его – и что дальше? Если бы ты с него диссертацию писал – тогда еще понятно, а если ты его в Москву отдашь, диссертацию напишет кто-то другой. А ты останешься на бобах со своей нищенской зарплатой и дурацким благородством.

Однако молодой врач вовсе не считал благородство Дурацким, и эти слова только укрепляли его в намерении обратиться за помощью к московским докторам.

Ведь если больной считает себя самураем, который обязан совершить харакири, то надо спасать человека. Иначе когда-нибудь он его все-таки совершит и эта смерть будет на совести врача.