© Антон Антонов, 2014

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

 

0

Я не доверяю цифре 4. Но, отдыхая, кто ж думает о таком? Я не думал, а зря.

Последняя экскурсия нашего небольшого с женой отпуска в Чехии. Прекрасная страна, красивая. Даже мне, будучи равнодушному к тому, где отдыхать, понравилось.

Прага. Город удивительной архитектуры. Затаскав себя по экскурсиям с самого первого дня, на закуску оставили коротенький пешеходный тур «Мистическая Прага». Я с женой, еще одна туристка и гид. Маленькая группа из четырех человек. Должно бы насторожить, но увы.

Истории гид рассказывала интересные, работу свою знает. Там, солдат приложил крестом по лбу встречную проститутку, за то, что обнажила пред ним грудь. Да не рассчитал сил и убил. Теперь после полуночи ходит ее призрак и жалуется каждому встречному. А вот здесь бродит приведение хозяйки публичного дома, что была убита богатым клиентом, за то, что подложила ему девку с сифилисом. И прочее в том же духе.

К завершению, проходя мимо одного из многочисленных кафе, гид сказала, что это единственное место, где подают мороженное в гробиках. И конечно же не обошлось без специальной истории для дома где кафе расположено. Интригующе, да. А потом мы подошли к финальной части экскурсии – Пражский музей пыток. Три этажа картин, инструментов, машин для причинения боли. Мне нравятся книги и фильмы ужасов. Страшные истории помогают сбросить хорошую долю напряжения и снять стресс. Пугаться в наше время просто необходимо. И, я предвкушал провести следующий час с интересом.

Мы оказалась единственными посетителями, что вполне закономерно. Думаю, по мнению большинства людей, музей пыток не самое подходящее место для досуга. Поэтому и группа на экскурсию набралась крохотная. Что ж, прекрасно, меньше народу – больше кислороду, как известно.

Первая комната, ничего особенного. Мини виселица, пара фотографий гравюр, стилизованных под старину. И щипцы для разрывания груди: здоровый ржавый пинцет с перекладинами на концах. Похоже на две буквы Т, сплавленные за ножки. Как объяснила гид, щипцы нагревали и разрывали несчастному грудную клетку. Не понятно всё же, как эти парни им пользовались. Ну да ладно.

Следующий экспонат, скажем так, мини-дыба для одной конечности. Злодея привязывают к стулу, привинченному к полу. А например руку, но можно конечно и ногу, на ваш вкус, крепят в петле на веревке, перекинутой через арку из бревен, как раз над стулом. Веревку накручивают на барабан, тем самым выворачивая бедняге сустав начисто. С фантазией работали люди, ничего не скажешь. Дыба, она что? Перестарался и всё, разорвало злодея на части и помер, не обвинив очередную ведьму или не выдав врага государства. Печаль. А тут пожалуйста, одна рука. Молчит? Вторая. Всё равно молчит? Не беда, у него еще две ноги. Больше шансов получить нужные ответы.

Потом была комната в основном с картинами, на тему пыток, как же иначе, и одним необычным приспособлением. Чем-то напоминает открытую наполовину книгу. Деревянные колодки для всего тела. Но крепят его в них, вверх ногами. И толи кровь потом пускают, толи еще что, я не успел понять. На середине рассказа гида, осознал, что меня бросает в жар. Слова начали пролетать мимо. Голова отяжелела. Внутренности стало закручивать на раскаляющемся вертеле. Перестало хватать воздуха.

Я вышел, прошел по коридорчику меж комнат с экспонатами, при этом, кусая, что есть сил костяшки пальцев. Больно, но эффект слабый. Стараясь не сильно шуметь, делал глубокие вдохи. Не помогало. Ерунда какая-то. Никогда не был настолько впечатлительным. Что за дела?.. Вид крови? Нормально. Фильмы ужасов, треш? Нормально! Влепил мысленный подзатыльник, пробежал по отвлеченным моментам с нотками позитива – слегка полегчало.

Стиснув зубы, я направился к остальным, но не дошел. Приступ навалился с новой силой. Я даже не успел сказать жене ни слова. Да и что говорить? Дорогая, твой всегда невозмутимый муж со стальным желудком, сейчас рухнет в обморок как сопливая девчонка? При посторонних? Я развернулся к выходу, в ушах гудело и давило как на глубине под водой. Во рту проступило послевкусие как от горсти холодных медных монет. Я вышел на лестницу: двадцать ступенек, закручена винтом, вход расположен в протяженной арке, почти тоннеле. Так что воздух с улицы поступает плохо. Прохладный камень стен помог не скатиться кубарем и я даже смог, стараясь внешне сохранять спокойствие, пройти мимо кассы и выйти в тоннель.

Из витрины магазинчика напротив, на меня уставились сувениры и отражение человека в лихорадке: высокий, худой, растрепанные волосы, бледный, зрачки расширены и весь дрожит. Никогда не видел людей с лихорадкой, но как по мне, такой вид им вполне подойдет.

Меня всё ещё не хотело отпускать, воздуха не хватало. Большая часть сил уходила на разгон возвращавшихся снова и опять, мыслей-картинок о пытках с помощью увиденных инструментов. Слева, в десятке метров, выход на площадь перед Карловым мостом, но освежить легкие мало. Нужен стимулятор – разогнать кровь. Иначе хоть задышись, все равно хлопнешься без сознания посреди толпы. Нет уж, спасибо.

Я с надеждой посмотрел направо. Тут торгуют везде и всем. Там просто обязан быть хоть самый захудалый местный потравини . Тоннель петлял и дальше угла с табличкой «туалет», что-либо разглядеть было нельзя. Мимо меня, сплошной змеей люди двигались в обе стороны. Хвала туристам. Я втиснул себя в поток и упираясь то в одного то в другого, преодолел почти треть пути, прежде чем наткнулся на холодильники с напитками. Уцепившись за ручку, затормозил себя. Взял большую банку «Рэд Була» и отдав продавцу деньги, дал движению перенести себя обратно.

Выйдя из арки, облокотился на стену и в несколько глотков осушил банку. Затем приложил её к затылку: приятный холодок помог продержаться ещё немного. От постоянно глубокого дыхания, кровь насытилась кислородом. Потом подействовал напиток, разгоняя её хорошенько по всему организму. Калейдоскоп образов «будни палачей» так же был успешно прерван.

Я облегченно утёр лицо от пота. Молодец. Справился. Осталось придумать оправдание для жены. Вернее, то, что будет сказано ей, но предназначено больше для гида и другой нашей туристки. Я встал у самого входа в тоннель, чтобы видеть, когда из музея выйдет Марина. Взгляд сам собой уперся в табличку WC. Отлично, всё будет списано на расстройство желудка – прихватило.Ну а что? Бывает со всяким. Тут не до любезностей, пулей помчишься в заветную комнату. Всё прошло удачно. Основным виновником была объявлена недавно съеденная пражская колбаска. Да простит она меня, ведь невиновна и надо отдать должное, была вкусной.

 

1

До отъезда в Россию у нас с Мариной оставалось ещё пять дней. Мы предавались безделью и просто гуляли. Но заноза в моем эго всё портила.

Ранним вечером третьего дня, я сказал супруге, что хочу прогуляться один. Она была не против: за полторы недели и так выполнила месячный план по ходьбе. Плюс, пол часа как вернулись из торгового центра на окраине Праги.

Выйдя из гостиницы, я бодрым шагом двинул в сторону Карлова моста.

Стоя уже перед входом в злосчастный музей и держа в каждой руке по банке запотевшего холодного «Рэд Була», я настраивал себя так, будто собираюсь пересечь каньон по канату. А надо было бежать оттуда. Заткнуть поплотнее тряпочкой эго, и бежать.

Пустующий музей встретил знакомым запахом, который я определил для себя как отсутствие людей. В этот раз, первые три комнаты я продержался спокойно. А вот содержимое четвёртой так и не разобрал. Едва переступил порог, и получил под-дых от собственного воображения. Накрыло сильнее чем в первый раз. Я неоднократно читал о случаях, когда с героем случается нечто настолько ужасное, что рассудок милостиво блокирует эти воспоминания. И, герой всего-то и помнит, без малейших подробностей: произошло что-то плохое. Вот мне, как-то не верилось в такое.

Но четвертая комната… Моё воображение расстаралось как никогда прежде: неизвестно, что за картины оно рисовало – я запомнил только ужас. Не знаю, выронил ли банки с энергетиком в комнате или коридоре, пока искал выход, но факт – воспользоваться ими не удалось.

Никаких мудрёных поворотов в музее нет: комнаты расположены веером. Промахнуться мимо лестницы выхода невозможно. Но я метался и никак не мог сбежать из душащего меня места.

Пределы видимости сузились до пятачка передо мной. Уверенный, что выхожу – вошел во вторую комнату. Два шага ещё не мог понять куда делась лестница, а потом повернул налево, по ходу её закручивания, и уткнулся в мини-дыбу. С висевшей прямо за ней картины, на меня удивленно смотрели средневековые палачи. Почему удивленно? А как иначе, если я сидел привязанным к их пыточному стулу и в то же время, стоял в чёртовой второй комнате.

Бросившись в коридор, я чуть не свернул нос, уже сломанный однажды семнадцать лет назад в школьной драке. В этот раз, вправить его самостоятельно, мне бы не удалось. Вместо этого саданулся плечом, отчего меня развернуло в сторону четвертой комнаты. Висевший на ней маркер страха, заставил вскинуть голову, уводя взгляд. В горло тут же ссыпали кило медных ледяных монет. И прямиком в желудок.

Лицо запылало как шашлычные угли. Ни капли пота, но глаза щипало и взор упирался в сплошное марево. Не в силах определить где выход, я присел на корточки. Спрятавшись в ладонях, часто и глубоко задышал. Я сейчас запаникую! Часть меня, тыкающая правдой в лицо независимо от обстоятельств, отметила: я уже в панике, я начинаю истерить. Затем эта же часть спокойно выдала: если четвертая комната прямо по курсу, то выход точно за спиной. Не открывая лица резко встал и развернувшись двинулся, осторожно, правой ногой выискивая ступеньку. Идиотизм мысленной картинки происходящего, немного сбил приступ, жар ушел. Как только нога пошла вниз, правой рукой хлопнул о камень стены.

Ничего! Нога остановилась, а рука махнула не встретив препятствий.

В изумлении уронил руки вдоль тела и посмотрел направо – там должна быть стена, если уж под ногами началась лестница.

Но находился я уже не в музее. Брови поползли вверх, рот приоткрылся, снова закрылся. Я стоял и жевал воздух. Рыбка из аквариума.

Вокруг клубился плотный, серо-жёлтый, грязный туман. Что за?.. Меня передёрнуло, лицо скривилось в гримасу отвращения. За спиной туман подбирался почти вплотную. Впереди свободы было побольше. Какого?.. Глянув под ноги, – где лестница? – на черный, возможно асфальт, заметил и тут же почувствовал в руке автоматический пистолет. По виду, одна из старых моделей. Разглядев поближе, попытался вытащить магазин. Кнопка нажималась, но ничего не происходило. Сначала дернулся выбросить сломанное оружие, но тут же передумал. И не пожалел.

Раздавшиеся хлюпающе-шуршащие звуки заставили обернуться. Сквозь плотную завесу тумана прорезались черные изгибы щупалец. Не точное, но самое близкое, и самопроизвольно выскочившее, слово. Очертания их владельца и вовсе были смутны, но хватило, чтоб рубашка моментально стала липкой. В нос ударил едкий запах пота.

Инстинктивно вскинув руку с пистолетом, – он же сломан, я теряю время, надо бежать, бежать – я нажал на спусковой крючок. Сомнения рассеял, даже не звук выстрела, а возникшая огромная красная клякса в тумане, как раз там где секунду назад было нечто. С глубоким чувством искренней любви и переполняемый признательностью, я посмотрел на пистолет.

В следующий момент что-то легонько коснулось лодыжки. Я подпрыгнул на месте и отскакивая назад, снова не целясь, выстрелил три раза. Вовремя. Ещё одна тварь, не успев показать себя, взорвалась красными брызгами. Единственное дотянувшееся до меня щупальце… да, думаю это щупальце… оно истаяло, едва туман из серо-жёлтого, на мгновение, стал грязно-розовым.

Я попятился, потом развернулся и пошел быстрым шагом, то и дело оглядываясь. Затем, раздавшийся не-то рёв не-то сирена, заставил меня побежать. Стараясь убраться как можно дальше, одновременно пытаясь избавиться от вернувшегося противного привкуса во рту, я поначалу несколько отстраненно рассматривал место куда попал. Но с каждой подробностью всё плотнее становился холодный комок в животе. Волосы на руках вздыбились как от мороза. И было от чего.

Создающий впечатление нескончаемости коридор свободного пространства среди бледного, грязного, серо-жёлтого тумана. Коридор без стен, без потолка. Матово черный пол. Видимость вперед метров двадцать-тридцать, назад всего пять. Метра три в ширину. И так всё время. Я бежал, а чёртов коридор двигался вместе со мной. Верхний предел неопределим – не к чему привязаться, одно ясно это не помещение и значит где-то там небо. Солнца не видно, но света хватает, видимо в разгаре день.

И двери. Вернее дверные проемы. По обеим сторонам. Дверные проемы без дверей в коридоре без стен!? Голову стянуло горячим обручем. Она враз потяжелела на добрых четыре килограмма. Где я?..

Приблизившись к очередному дверному проему, я остановился. Бросил взгляд туда, откуда убегал: ничего тревожного. Звуки тоже пропали, остался только один. Я вгляделся в черноту проёма. Чем дольше смотрел тем чётче слышался странный вопль. Словно кричат вдалеке. Кажется, что кричащему страшно, но ему это нравится. Я сделал шаг к проёму. Нотки сладостного восторга прорезались всё яснее. Голос этого, скрытого от глаз, эмоционального мазохиста, набирал силу. Я подошел вплотную к стене темноты. В сознание вполз кто-то чужой и втащил за собой желание войти в проем. Перед мысленным взором поплыли фантастические картины кошмаров, но таких близких, родных. Резкая боль в животе, от стянувшегося до невозможности туго, узла холода, сорвала оцепенение. Я посмотрел на занесённую для шага ногу. Неизвестный из темноты терзал слух криком, пропитанным только ужасом. Я вздрогнул. Медленно отступил назад. И, шумно выдохнув, опять побежал.

Странные проёмы, начинают появляться чаще. Темнота осиротевших дверных коробок, тихо вопящих, пугает и отвратительно притягивает, обещая сладкий кошмар. И я против воли замедляюсь. Ноги норовят завернуть в чернильно-чёрный прямоугольник. Каждый раз, с трудом не даю себе войти туда, и двигаюсь дальше. Слава богу. Спасибо, спасибо.

Раздаётся вой. На грани слышимости. Животного способного издавать такой звук я не знаю. Да, конечно, всех существ мира я не слышал, но уверен эта тварь совершенно другая, чужеродная. Следом доносится глухой скрежет, будто части огромного механизма пришли в движение после сотни лет ржавления. Я останавливаюсь и кручу головой, стараясь высмотреть хоть что-то намекающее на источник этих звуков. По левую сторону, вдалеке, немного развеивает туман, всего на пару секунд. Тут же мелькнувшие очертания мозг соглашается принять не сразу: гигантская помесь кальмара, медузы и ещё невесть кого с ломано-панцирным покровом. Темно синего, почти чёрного, с зеленоватым отливом цвета. Вся в дырах, как подгнивший кусок ткани. И я готов ответить за свои слова – даже с такого далекого расстояния и в короткий промежуток времени, были видны на ней сероватые щетинки, живущие каждая своей жизнью.

Я срываюсь с места и мчусь со всей возможной скоростью. Не важно, что точка назначения неизвестна, главное бежать: в надежде скрыться от парящего нечто. Уже через десяток шагов меня рвёт, и чуть не падаю: трудное дело, тошнить на ходу. Почти растянувшись во весь рост, неуклюже спотыкаясь, выпрямляюсь. В то же время смотрю за спину: там мелькают росчерки силуэтов, похожих на тех, первых тварей. Отведя руку с пистолетом назад, палю пару раз. Бросаю взгляд через плечо: в тумане истаивает краснота, значит попал. Тут же рука сама собой наставляет оружие вперёд, палец дергает спусковой крючок три раза. Первый выстрел. Второй выстрел. Восемь, восемь, это восьмой выстрел, ствол явно восьми зарядный, это конец! Что дальше? Что дальше? Патронов нет! Грохнув третий раз, пистолет влепил рассудку ментальную пощечину. Я выныриваю из колодца помешательства. И срываюсь обратно: девять!? Последний или ещё один? Как узнать, как? Впереди, одна за другой исчезают три розовые кляксы. Давайте твари, давайте, кто бы вы не были! Ну!

– Хоть одна! Ну где же вы? Где, псы бешенные, где? – кричу и бегу выставив руку с оружием вперед. Палец на спусковом крючке дрожит. Пистолет как кусок мыла норовит выскочить.

Громадная область тумана впереди сильно темнеет. Скрежет. Щелканье. Хлюпанье. Всё сразу и громко.

Давлю изо всех сил на спусковой крючок. Ничего.

Я бегу. Мой персональный коридор движется всё так же вместе со мной. Я бегу. И всё больше деталей нового существа проступает из тумана.

Давай же! Палец окаменел. Стреляй… Стреляй! Жми! Ну! Несуществующий звук хруста ломающегося сустава указательного пальца правой руки, предваряет череду выстрелов. Да! Да! Получи свинца, тварь!

Почти успеваю добежать до гигантского красного облака прежде чем оно исчезает. Перехожу на шаг. Плечи тяжело опускаются, плетусь ссутулившись. Пять. И девять. Поднимаю пистолет к глазам. В тебе не может быть 14 патронов. Окидываю взглядом окружающий «пейзаж». Но и этого места не может быть. И меня в нём… Стиснув рукоятку, опять перехожу на бег.

Музей, музей, музей. Грёбаный музей!

– Я должен быть в музее! В музее!

Я останавливаюсь и запрокинув голову ору надрывая горло:

– Какого хера я тут делаю! Какого, хера? – складываюсь пополам от накативших рыданий, а затем падаю на колени. Меня трясет. Музей… Я должен быть в музее… Почему?

– Почему-у-у-у-у? – утыкаюсь лбом в черный пол, с остервенением стуча рукоятью пистолета.

Раздаётся рёв. Гораздо ближе чем в первый раз. Я вскидываю голову. Снова рёв, уже вперемешку со скрежетом. Ещё ближе.

Я подскакиваю, кидаюсь бежать. Резко торможу, верчусь вправо влево. Куда, куда?

Справа, учтиво распахивает объятия чёрный прямоугольник. Там не может быть хуже. Закрываю глаза, чтоб не передумать, и вламываюсь в темноту.

 

2

Чёрт, всё– таки сломал. Отлепив себя от стены, осторожно прикасаюсь к разрывающемуся от боли носу. Так, ничего не сдвинуто вроде, крови нет. Просто ушиб, но блин больно-то как! А где?.. Смотрю на правую руку: пустую, руку. Медленно оборачиваюсь, осматриваясь: мини-дыба стоит, не обращая на меня внимания. Как и палачи на картине за ней. Их больше занимает бедолага на пыточном кресле. Абсолютно, мне, незнакомый.

Я во второй комнате с экспонатами, в музее. Наклонившись, упираюсь руками в колени и делаю долгий выдох замершего в легких воздуха.

Я спятил? Блин, надеюсь нет. Выпрямившись, делаю глубокий вдох и еще один долгий выдох. Видения прекратились, так что нет, не спятил. Надеюсь. Тщательно ощупываю голову на предмет ран, ушибов и других признаков, что всё пережитое – галлюцинации после травмы. Не считая носа, голова в порядке. Трясущимися руками вытаскиваю из джинсов мобильник. Половина девятого. И что? Ты помнишь во сколько пришёл? Тем не менее, несколько успокоенный, пожимаю плечами, отвечая сам себе: хотя бы день тот же. Чёрт, у меня всё же случился истерический припадок. Другим знать об этом не обязательно. Так что сейчас главное свалить из музея, сохраняя достойный вид. На кой только хрен я сюда попёрся!? Всё, забудь.

Я осторожно выглядываю в коридор: никого. Вот и славно. Хотя всем пофигу, но мне спокойнее. Пригладив волосы, выхожу и неторопливо спускаюсь по лестнице, делая вид, что копаюсь в мобильнике. Мы все так делаем, спасибо нам за это.

Кажется, что поток туристов в тоннеле стал ещё плотнее. Многие отправляются на вечерние прогулки, чтобы увидеть примелькавшуюся архитектуру в новом свете: ночные огни это красиво. Луна привносит загадочности: с торговой площади её видно висящей меж двух шпилей собора святой Варвары. В бокал мистики, толику мрачности добавляет находящееся аккурат напротив, лобное место: в мозаике тротуара тут выложены 27 крестов, по одному на каждого из казненных за одно утро аристократов. Праге есть, что рассказать о кровожадности людей.

В гостиницу иду очень медленно. Осматривая знакомый маршрут, выискиваю малейшие признаки своего безумия. Ничего. Совсем ничего. Нормальная Прага, нормальные люди. Я, нормальный.

До номера добираюсь к десяти. Открываю дверь и стою. Смотрю в темноту номера и не двигаюсь. Темно… Чёрный прямоугольник… Стою, ногой подпираю дверь, не давая закрыться. Провожу рукой по двери: немного шершавая, самую малость. Но она есть. И не так уж темно: вон шкаф, вон дверь в ванную, вот, всего в метре, вешалка. Начинаю фактически заталкивать себя внутрь, очень медленно.

Левым плечом чувствую прикосновение.

Резко крутанувшись против часовой стрелки, прижимаюсь к стене возле двери в номер. Та громко захлопывается. Ещё громче, барабанные перепонки разрывает стук сердца.

Вскинув руки в примиряющем жесте, на меня смотрит пожилой мужчина:

– Oh, sorry! Sorry! I didn't want to scare you. – Показывая на свои наручные часы, он продолжает говорить: – My watch stopped. Please, could you tell the time? 

Твою мать, как же ты меня напугал. Нафиг так делать? Смотрю на него с укором и спрашиваю:

– Что?

– My watch. Could you… tell the time? Please.

– Что? Часы? – никак не соображу что ему надо, и смотрю, вопросительно приподняв брови и делая пространные движения рукой, предлагая объяснить попроще.

– Он спрашивает, сколько сейчас времени. – Раздавшийся справа голос заставляет меня вздрогнуть. Развернувшись, говорю визгливо:

– Да вы все сговорились что ли?

Стоящая в дверях номера Марина, на реплику не реагирует. Помотав головой, забирает у меня из руки телефон и показывает экран мужчине. Выставив время он кивает, говорит: – Thank you, – и уже глядя на меня, добавляет, – sorry, again. Scared you. I didn't want, really. Bye. – И уходит. Через минуту слышится звук дверей лифта, затем уезжающего.

Повернув голову, смотрю на супругу. Её несколько помятый вид укоризненно заявляет «Я спала. Ты меня разбудил». Захожу в номер и, поцеловав свою половинку в лоб, говорю:

– Извини, я тебя разбудил. Не успел дверь придержать. Американец, этот, со своими часами блин, напугал.

Закрыв дверь и пройдя в глубь номера, она включает напольную лампу. Свет, свет, свет. Боже храни электричество. Свернувшись на кровати калачиком, смотрит на меня немного удивленно и говорит, одновременно зевая:

– С каких пор… ха-а-а-а… ты такой пугливый?

– Не пугливый, задумался просто. Сама знаешь, как оно бывает. Ты вон подпрыгиваешь, когда на кухне, а я мимо в ванну прохожу. Спать ложишься? Двигайся давай. – Раздевшись, ложусь, подталкивая жену на её половину кровати.

– Правильно, я же думаю ты в комнате. А ты выскакиваешь, передо мной. Сейчас подвинусь,.. ха-а-а… не тыкай меня. Лампу я выключать буду?

– Зайка, я уже сплю… – договариваю и через пару секунд вырубаюсь.

Открываю глаза. Жена спит. Иногда пытается начать храпеть, но легонько тронув её, сбиваю эти попытки. Понимая, что уже не засну, смотрю время: сотовый показывает 06:04. После той хрени, странно что ничего не приснилось. Блин, вставать рано, спать уже не хочется. Как обычно. Чоб не поспать то? Идиотизм. Тихо встаю, одеваюсь. Набрав на телефоне супруги «Вышел подышать. Сижу у гостиницы», кладу его на свою подушку и выхожу из номера.

На одной из лавочек лежит мужчина. Спит. Одет вполне прилично, рядом ни бутылок, ни ещё какого-то мусора. Местный абориген? Притомился бедняга? Сажусь через одну лавочку от него и ещё немного поглазев, отворачиваюсь.

На небе утренние облака, ветра нет. К полудню, даже раньше, оно очистится, будет жарища. Сейчас свежо, тихо – чудесное время. Прикрываю глаза, дышу глубоко, наслаждаюсь.

– Эй? Дружище? Ты меня понимаешь? – голос звучит со стороны «спящего» аборигена.

Неохотно открываю глаза и поворачиваюсь. У солнечного сплетения начинает собираться холодок. Чувствую нервозность, уже жалею, что вышел. Абориген смотрит на меня приподняв голову. Неужто русский? Птичка Перепил?

– Да. – Ответив, молча смотрю на него.

– Понимаешь? Ты меня понимаешь? Правда? – Он садится, глаза у него как из присказки: «по пять копеек». – Ты меня понимаешь! А-а-а! Господи! Ты меня понимаешь! – Тут он резко меняется в лице. Брови ползут к переносице, у глаз собираются морщины, он сильно щурится. Подходит и садится около меня. Чо ты привязался? Больной что ли? Твою мать, с утра, настроение испорчено! Он осторожно берёт меня за плечо. Стиснув зубы, сижу не двигаясь. Всё тело начинает пыхать жаром. Растягивая слова, Абориген произносит:

– Ты в музее был.

В му… Внутренности подпрыгивают к горлу: один в один, резкая смена высоты в самолете. Нет… Нет! Нет! Нет! Я вскакиваю и мечусь взглядом по улице: телефонная будка, здание гостиницы, ещё дома, дорога, дерево у скамеек, кусты. Не не не не не, всё нормально. Совпадение. Он набухался просто. А про музей совпадение. Ноги вдруг стали как после тяжелой тренировки. Еле успеваю сесть, чтоб не упасть. Я же не сошел сума?! Блин, я боюсь, боюсь… Прячу лицо в ладонях. Да ну нет же, бред. Бред! Такого быть не может. Появляется злость на этого пьяного идиота. Подняв голову, смотрю ему в глаза и, постепенно повышая голос, говорю:

– Что, тебе, надо?

– Ты успокойся главное. И не уходи только. Я тебе помогу.

– Себе помоги!

– Да погоди ты! Себе не могу… духу не хватает. Даже не смотря на всё… что происходит… – Он как-то весь поникает, ссутуливается. Затем, вскидывается, и уже чуть не подпрыгивает на месте. Снова начинает говорить:

– Ты посмотри на меня. Я старый уже. Да и смелым особо, никогда не был. Даже не женился, боялся с девушками знакомиться. А ты вон, молодой, тебе лет 25.

– 32. – Поправляю его автоматически.

– Тем более! 32, а выглядишь моложе. По жизни не трусливый? – Он замолкает, но видно, что даже если не отвечу, продолжит говорить. Отвечаю:

– Нет. Иногда. Стараюсь перебарывать себя. – Странный разговор начинает действовать успокаивающе. Откидываюсь на спинку и, сложив на груди руки, вздохнув, говорю:

– Ты… Вы к чему это?

Поглядывая на меня, он принимает такое же положение и тихо произносит:

– Я был, в грязно-жёлтом Аду.

Я всё ещё могу оказаться психом.

Не отрывая взгляд от моего лица, Абориген продолжает:

– И так же как ты, я вошел в чёрный проем.

Кажется, он реален и мне не мерещится. Значит я в порядке. Чувствую, что сейчас стеку со скамейки, словно кисель. Никогда не был настолько расслабленным и счастливым. А вот в музее какая-то… сбиваюсь, осознавая смысл произносимого Аборигеном:

– И мы ещё в нем.

 

3

…фигня происходит.

– Как это, в нём? Тут, всё нормально. – Я обвожу рукой окружающую обстановку и снова поворачиваюсь к нему. – А там, там такое! Да я бы свихнулся, если бы увидел, кто… что там прячется! – Наклонившись к нему, шепчу: – Эта чернота, вся: концентрат страха. Если б мы всё ещё были в ней, от всякой мерзости, всего, что бросает в дрожь – тут, было бы не протолкнуться. – Снова откидываюсь на скамейку. Я в порядке. А он нет. Он не смог вынести произошедшего и сошел с ума. А я выдержал. Справился.

– Ненормально. Тут, всё неправильно. Ты откуда?

– Что? Откуда? А, из России, как и ты, э, вы. Вы же русский? Или просто хорошо язык знаете?

– Я так и думал. А я француз! И по-русски, ни слова не знаю.

– Блин, а сейчас? Мы сейчас на каком языке, по-твоему, разговариваем? – Повернувшись к Аборигену всем корпусом и стараясь говорить спокойно, продолжаю: – Слушай. Там, в музее, что-то происходит. Не знаю что, но нам повезло, мы вернулись. Всё, точка. Кошмар закончился. Теперь только нормальные, привычные ужасы, понимаешь? Никакой нахрен мистики. Просто надо держаться подальше от этого музея. И подобных ему мест. Не дай бог, угодить куда похуже и не выбраться. – Смотрю ему в глаза: ничего. Кто блин придумал, что по глазам что-то там видно? Просто глаза. Вот на лице, да, на лице у него прям написано – «не убедил».

– Я говорю на французском…

– Да твою налево! Я по-французски только до свидания и пожалуйста знаю, но уж могу отличить когда человек по-французски, или ещё на каком-то языке, говорит. – С раздражением встаю, собираясь уйти. Срочно за пивом, срочно. И подальше от этого психа.

– Не уходи! Пожалуйста! Я ни с кем не разговаривал четыре года. Я могу тебе, просто всё рассказать. Ты выслушай, потом если не пригодится, если ты прав и я спятил, даже не вспомнишь, забудешь и всё. – Он замолкает и смотрит на меня, протянув руку, словно хочет дотронуться, но не решается. Чёрт! Да он плачет!? От вида, взрослого, крепкого мужчины, доведенного до слёз, меня начинает внутренне колотить. Я готов лупить стену в бессильной злобе. Никто не должен так выглядеть! Это неправильно! Я могу исправить. Да, да, надо всего лишь выслушать. Он выговорится, всё будет хорошо. Потом в гостиницу отведу. Точно, пусть врача вызовут. Ему стопроцентно нужен психиатр. Сажусь и, не глядя на Аборигена, тихо говорю:

– Если перестанешь… – язык сопротивляется слову «плакать», я показываю на свой глаз потом на него. Сообразив, о чем я, он вытирает слёзы, начинает растирать лицо, выпрямляет спину, поводит плечами. Похож на встряхнувшегося после сна пса. – Да, так лучше. Рассказывай. – Облокачиваюсь на спинку и блуждаю взглядом по стоящему рядом дереву, в тени которого притаилась телефонная будка. Это будет просто странная история. Ничего особенного. Просто история.

– Спасибо. – Абориген делает глубокий вдох, выдох и начинает рассказывать: – Мне 53 года. Я писатель. Я на самом деле француз и на самом деле не знаю русского языка. – Увидев мой устремившийся на него взгляд, поднимает руку ладонью вперед. – Потом. Мы же договорились, я просто рассказываю. – Он продолжает после моего кивка:

– Честно говоря, я наверно не очень хороший писатель. Напечатали всего одну мою книгу, да и то, маленьким тиражом. И, я согласился на минимальный гонорар. Семьи нет, родных тоже, так что, денег за подработки в журналах и газетах мне хватало. И я согласился: ведь меня напечатали, понимаешь? Я бы и без гонорара наверно согласился. Хорошо, что они не предложили. – Он улыбается, совершенно нормально, расслабленно, как обычный человек. Потом чуть грустнеет и продолжает:

– За следующую обещали заплатить больше, но, но вторую книгу не взяли. И очень долго я не писал ничего длиннее статей по заказу. А потом вдруг меня осенило: История Палача! Это название просто всплыло в голове, и не пожелало уходить. Очень скоро у меня была готова основная идея. – Француз, развернувшись ко мне, уже ничем не напоминает испуганного большого ребёнка. Продолжая говорить, он понемногу начинает жестикулировать. Видимо, старое чувство блестящей идеи вернулось. – Ты только представь, что средневековый палач попадает в наше время. И не куда ни будь, а в богатенький район Парижа. Чем он займется? Конечно же пытками. Сделает себе инструменты, и будет пытать кого? Богатеев. Их по-прежнему все ненавидят. Хотят ими быть, но ненавидят. Книга была обречена на успех. Это не просто роман ужасов, это роман ужасов, где страдает ненавистный вам класс. Я бы купил такой. Но мне повезло, я мог написать его сам! Издателю понравилась идея и наброски текста. Мне даже выдали аванс, небольшой, но хватило на поездку сюда, в Прагу. Для сбора материала лучше места не найти, а мне надо было проникнуться духом моей будущей книги. И я пошел в Пражский музей пыток. – Он замолчал. Бросаю на него короткий взгляд, и – ни к чему его торопить – возвращаюсь к созерцанию коры дерева напротив. Сам холодею при воспоминании о музее.

Поднявшийся легкий ветерок начинает разгонять облака. Воздух понемногу прогревается, появляется всё больше машин – город проснулся. Мой собеседник откашлявшись, наконец-то продолжает свою историю:

– Я вошел в первый же чёрный проем. Точнее вбежал. Вбежал, вопя от ужаса и не осознавая куда, я бегу. Очутился снова в музее. Придя в отель, я напрочь забыл о книге. В тот же день решил вернуться домой. И не смог. Меня никто не понимал. Все с кем я говорил, разводили руками и качали головой. Я объяснял жестами, писал, рисовал им картинки. Ничего! От меня просто отмахивались и забывали. Но и я тоже их не понимал. Они все как будто забыли нормальный язык. Я только и слышал, что невнятный поток звуков. Я даже не смог выписаться из номера. Ты говоришь тут всё нормально? Я живу в этой гостинице уже четыре года. Заплатив за восемь дней. Однажды я месяц тут не появлялся. И что? Вернулся и спокойно продолжил жить в номере. Никто не озаботился, что постояльца нет месяц. Месяц! О, а как-то я потерял ключ-карту. Тогда я впервые спал здесь, на скамейке. А на утро карта была в кармане. Но это не всё. Скажи, какой сейчас месяц?

– Август. – Я смотрю на него, уже с интересом, и ожидаю продолжения безумной истории. Или истории его безумия?

– Да, август. Только растянувшийся, вот уже на четыре года. И это не День сурка, как в том фильме. Все дни разные, но всегда август. Я пытался уйти, уехать, угнав машину. Но я всегда возвращался. В первый же сон после побега, я снова оказывался там: в грязно-жёлтом Аду. И всё было гораздо хуже и страшнее.

Первый раз я выдержал неделю. На восьмой день, вымотанный донельзя, я вырубился против воли. Держался двое суток без сна, не хотел снова в тот кошмар, но в итоге сломался. А уже через секунду, проснулся и помчался в отель. Чувствовал, что должен вернуться. Кошмары прекратились, я проспал наверно несколько дней подряд. Ещё через неделю, снова пытался сбежать. Но не продержался уже и двух дней.

Я думаю, есть причина, почему я здесь. Почему не могу выйти. Я думаю, что должен побороть какой-то определённый страх и тогда снова попаду туда. В тот коридор. И может быть, смогу выбраться в итоге и оттуда.

Но я не сумел найти нужный. У меня хватает фобий, и я многие попробовал преодолеть. С какими-то получилось, но в основном я только изводил себя до крайности, и в итоге отступался ничего не добившись. И, ещё, стоит подумать, что вернусь в то место, – он громко сглатывает, потом его передергивает, – и я начинаю истово верить, что текущее положение дел просто прекрасно. Куча недостатков, но человек привыкает ко всему, так, что… – Он пожимает плечами, и дальше мы сидим какое-то время молча.

Уверен, психиатрия знает ещё более странные истории.Теперь бы как-то передать его врачам. Попробовать убедить его, что он просто болен? А вдруг кинется на меня? Хотя вроде буйным не выглядит. Ладно. Всё-таки я его понимаю, после чертовщины в музее спятить совсем не сложно. Попытаюсь поговорить. Я наклоняюсь вперёд, опираясь руками на ноги, и нарушаю затянувшуюся тишину:

– Слушайте. Я вас понимаю, то есть я ведь тоже там был. Но, моя жена: я с ней разговаривал. Вчера, когда вернулся. И мы отлично друг друга понимали. И ещё американец ко мне обращался. Я его тоже в принципе понимал. Не полностью, но в основном. Он меня напугал, правда, подкравшись, ну вернее я его, конечно, не заметил, задумался. Но факт – проблем с общением нет. Да и если предположить, что всё так, как вы рассказали – то каким образом мы с вами, можем друг друга понимать? Если вы француз, то почему я слышу русскую речь? И, вы же вошли в первый проем, а у меня какой был по счету? Не знаю, но уж точно не из первого десятка. И произошло это вчера. А вы здесь по вашим словам – четыре года. Извините, но из всего вокруг, для меня ненормальны только вы. – Ну вот, сказал. Теперь надо внимательно. Если набросится, бежать нахрен отсюда. Пусть гостиница полицию и бригаду санитаров вызывает. Выпрямляюсь и напряженно наблюдаю за реакцией Француза на сказанное.

Ни малейшего признака агрессии: он сидит так же, как и до моих слов. Единственно, очень уж сильно опустились уголки рта, что придает ему совсем грустный вид. Смотря под ноги, он отвечает:

– Для меня ты говоришь по-французски. Я слышу говор парижанина. – Ага, это шизофрения тебя убедила в этом. Уж я то знаю, что говорю по-русски. – Я думаю, что для того, или тех, кто создал грязно-жёлтый Ад, – если он сам по себе не возник, – такая мелочь с языками, не проблема. А разные проемы и время, ну и что? Такая же мелочь. Послушай, я много не понимал, и, встретив тебя, запутан теперь ещё больше. Но я думаю, если ты можешь говорить со своей женой, то возможно и твой страх, нужный страх, связан с ней. Или с американцем. Это, по крайней мере, логично, в какой-то степени. – Неожиданно встав, отчего внутренне меня окатило холодом, он оправляет пиджак, смотрит мне в глаза, произносит: – Я лишь хочу верить, что мой рассказ поможет тебе, и ты выберешься. Я думаю, ты сможешь. Я буду в это верить. Я думаю от этого, мне станет легче. – И уходит в противную от гостиницы сторону.

Я не останавливаю его. Не могу себе позволить, ибо знаю, уверен, что снова увижу слезы на его лице. Господи, мужик, ты меня без ножа режешь. Я ведь помочь тебе хотел. Надеюсь, ты поправишься.

 

4

Весь следующий час я сижу, изучая кору дерева. Очень много дорог на ней: одни совсем короткие, другие наоборот – тянутся от самого низа почти до верхушки. И много перекрестков. Много вариантов.

Француз ещё не успел скрыться за углом дома, а подсаженный им в мою душу червяк сомнений, уже мутировал в скандинавского уробороса – Ёрмунганд. Совсем недолго я сидел опоясанный её кольцами: она выплюнула хвост, и как положено в Рагнарёк, отравила меня своим ядом.

Что если он прав? Или, что если ты всё же сошел с ума? Что если и то и другое?

По крайней мере, я не пытаюсь упасть в обморок. Видимо организм устал от потрясений. Или привык, и теперь ему на них просто плевать. Надеюсь, впредь понадобится что-то посильнее пыточных экспонатов, чтобы отправить меня в нокаут. И надеюсь, это что-то так и останется под кроватью. Всем ведь известно: там и живут монстры.

Вместе с тем, я физически ощущаю готовность головы взорваться от попыток просчитать варианты. Так я ни чего не добьюсь. Нужны бумага и ручка. Карандаш. Надо составить схему и думать, уже глядя на нее. Смотрю на здание гостиницы и… Я не могу туда идти. Я… просто не могу. Она там, и придется говорить с ней. Я всё время буду думать об этом нужном страхе и… Нет, не могу. Пока не могу. Проверяю карманы джинсов: в заднем обнаруживаются двести крон. Этого хватит. На телефоне – 08:35 и Марина, скорее всего уже встала. Прочла мою записку, успокоилась, почему меня нет, и сейчас, как обычно, принимает душ. Потом пойдет на завтрак. Затем возможно почитает и только после этого перезвонит. Думаю, часа два у меня есть. Хорошо. Так и сделаем. Сначала газетный киоск, потом бар. Потом… Потом в гостиницу.

Неспешно подымаюсь и прогулочным шагом иду к Вацлавской площади: ближайший киоск как раз там, у входа в метро.

Следующая моя остановка бар «Легенда». Как правило, тут и утром не протолкнуться, но сегодня мне везёт – пока никого. С удовольствием занимаю дальний угловой столик и, наняв помощником бокал «Эгинбурга», берусь за карандаш. Собрав остатки самообладания, решительно разгоняю депрессивные мысли, следом истеричные, уверенно открываю блокнот и…

Через час я выхожу из бара с по-прежнему чистым блокнотом. Но я пришел к нескольким, как мне кажется правильным, заключениям. Во-первых, – к делу это не имеет отношения, но тем не менее, – карандаш и блокнот обладают магическим свойством, помогающим решать проблемы, и при этом, не обязательно их использовать: достаточно чтобы они у вас были. Во-вторых: разговор с Мариной о случившемся – необходимая, первостепенная вещь. В-третьих: в гостинице надо узнать есть ли постоялец Француз и как можно больше о нём. В-четвёртых: он ошибся, мой страх, если я ещё в… проёме, не связан с женой, так как проблем с пониманием у меня не возникло и с газетчицей, и в баре. Четыре. Четыре плохая цифра. В-пятых: скорее всего страх Француза, связан с общением с людьми. На этом точка.

По пути в номер спрашиваю на ресепшене о Французе… и в ответ слышу «Мы не имеем права давать такую информацию». Великолепно. Киношная попытка дать взятку в сто крон, едва не стоит мне выселения из номера. Ладно. Хорошо. Может и сумма маловата, но одной задачей меньше.

Жены в номере не оказывается. Ложусь с книгой, усмиряя сердце и мысли. Читая, всё время съезжаю на предстоящий разговор. В конце концов откладываю книгу и лежу прокручивая будущий диалог. Постепенно взбудораживаю себя до невозможности больше терпеть. Звоню Марине.

Со стола раздается рингтон её телефона. Блин, да ладно? Ну опять оставила. Зачем вообще тогда сотовый? Неужели трудно положить в карман? Подхожу к столу, беру мобильник жены, в надежде, что по моему примеру написала куда пошла. Наивный. Ага, стала бы она его оставлять для этого – просто забыла. Осматриваю стол на предмет записки: её нет, зато есть кое-что другое.

Часы. Не ёё. Мужские механические часы. Беру их, понимая, что где-то видел. У американца такие были…

В голове образуется пустота.

Во мне образуется пустота.

Начинаю видеть себя как будто со стороны: садящегося на стоящий рядом стул, берущего карандаш и делающего запись в блокноте – «Я спятил?»

 

5

Состояние прострации длится около восьми минут, затем вырываю лист блокнота. Это не важно. Её надо найти. Захожу в туалет выбросить бумажку с бесполезным вопросом, и справить нужду. Пока мою руки, стараюсь определиться что делать. В любом случае: пока ищу Марину, возможно и станет понятно – псих ли я. Ополаскиваю лицо холодной водой: бодрит.

Для начала стучусь во все соседние номера: нигде никого. Неудивительно – самое время для прогулок и экскурсий. Спускаюсь на ресепшен, слава богу, администратор другая. Выкладываю на стойку найденные часы и сразу перехожу к сути:

– Добрый день. Я из номера 211. Моя жена пропала.

– Пропала?

– Да. Я вернулся с прогулки, а её нет. Её телефон лежал на столе, а рядом было вот это. Чужие мужские часы.

– Ну, может она просто вышла в магазин, например. А часы это подарок для вас.

– Мы женаты 7 лет. Она никогда не купит мне в подарок часы: я их не ношу. К тому же, эти же часы я видел вчера, на руке пожилого американца. Точнее он говорил по-английски, поэтому я думаю, что он американец. Похож на американца.

– То есть в номере вы нашли часы другого мужчины, и думаете, что жена пропала?

– Именно. Погодите, вы на что намекаете? Что пока меня не было, она спуталась с каким-то стариканом? Да вы издеваетесь?

– Успокойтесь, пожалуйста. Когда вы её видели?

– Где-то в половине седьмого утра, когда пошел на улицу подышать.

– Сегодня?

– Блин, да конечно сегодня! – Сорвавшись, припечатываю ладонь к стойке. Чёрт, больно. – Вчера вечером, мы с женой сталкиваемся с незнакомым пожилым мужчиной возле нашего номера. У него якобы часы остановились. Она сказала ему сколько времени, он ушел. Сегодня я прихожу с прогулки – жены нет, её телефон на столе, а рядом часы вчерашнего старика. Что, по-вашему, я должен думать?

– Записка? Искали?

– Я похож на идиота? – По снисходительному выражению лица девушки, понимаю, как должно быть выгляжу со стороны. – Хорошо, да, я волнуюсь. Но на то есть причины. И я не идиот! Записки не было.

– Я не думаю, что она пропала. Извините.

– Я, думаю.

– Я поняла, но что вы от меня хотите? Чем я могу вам помочь?

Её вопрос подвешивает меня на какое-то время. Действительно, что мне от неё-то надо? Смотрю на терпеливо ожидающую ответа администратора и только и могу, что хлопать глазами. Американец! Я, наконец, оживаю, и, показывая ей на часы, говорю:

– Американец! Можете мне сказать, есть ли на нашем этаже пожилой американец? Мне показалось, что он с нашего этажа. Как ни будь проверить, можете? – С Французом не вышло, и я уже готовлюсь повысить голос и устроить скандал при необходимости, но девушка просто кивает и садится за компьютер. Через пару минут щелканья по клавишам и кликанья мышкой, она медленно мотает головой и смотрит на меня. Чёрт! Я так же молча верчу часы в руках, затем, прежде чем уйти уточняю:

– Никого похожего?

– Нет, простите. Вы не переживайте, она наверняка скоро появится. – Дежурная улыбка у администратора красивая, но как-то не помогает. Улыбаюсь ей в ответ и поблагодарив за помощь, иду обратно в номер. Ещё раз стучусь во все соседние номера, всё так же, безрезультатно. Куда же ты делась? Хоть бы предупредила, что надолго.

В номере подхожу к окну, распахиваю полностью и наваливаюсь на подоконник с намерением караулить возвращение Марины: тротуар внизу отлично видно в обе стороны.

 

6

Чего ты так возбудился?

Отвянь.

Я на вскидку, могу предложить тебе варианта три, почему её нет.

Заткнись.

Она ушла по магазинам, как тебе уже сказали. Телефон, по обыкновению своему, забыла. А часы, часы просто нашла.

Да заглохни ты! Я тоже могу варианты предложить, вот только, хреновые. Что с того?

Ты опять истерить…

Всё! Хватит. Сейчас я просто жду.

Через силу удаётся прервать внутренний спор. Ох, как же я обожаю мусолить всевозможные варианты развития событий. Из детства всплывает выражение «разводить демагогию» – мы говорили «димагогию». Подразумевалась пустая, ни к чему не ведущая болтовня. Я тогда считал, что это от имени Дима. У нас действительно был один Дима, который любил болтать попусту. Вот я и определил происхождение выражения от него. И сейчас я нет-нет, но пытаюсь начать разводить эту самую «димагогию».

Как и предполагалось: к полудню небо безоблачно, жарко неимоверно. Ещё и ветра нет. Я снимаю футболку, остаюсь с голым торсом. Помогает, но слабо, и уже через минуту за футболкой следуют джинсы. Походить бы в трусах, но как-то неуютно себя чувствую. Наверно я параноик всё же, кажется что кто-то, да следит. Бросив джинсы на диван собираюсь взять из шкафа летние брюки.

Негромкий стук. Марина!

Бросаюсь к двери, распахиваю: там стоит девушка-администратор, к которой я недавно обращался. Брюки не одел…

– Можно войти? – Она улыбается, опущенные руки сцеплены в замок, отчего грудь подалась вперед, свободно, не стесненная двумя расстегнутыми сверх приличия пуговицами рубашки. Если не перестану пялиться, выдавлю себе глаз. Один, для начала. Я справляюсь таки с накатившим оцепенением и, отступив в сторону, говорю:

– Да, конечно. – Закрываю дверь. Брюки, брюки… Иду к шкафу, задержавшись напротив девушки, с некоторой надеждой утоняю: – Вы что-то узнали или нашли?

Она смеётся, как мне кажется, немного нервно.

– Э, нет. Я просто зашла сказать, что… – и замолкает. Сосредоточенно смотрю на неё в ожидании продолжения. Вместо этого меня толкают к стене. Дальше всё происходит чересчур стремительно: левой рукой она пригибает немного мою голову и целует, правая же, несколько раз, сильно сжимает ту часть моего тела, что уже при виде груди проявила волнение, а тут, тут реакция тем более не заставила себя ждать, к тому же девушка начала делать рукой ещё и поступательные движения – вверх, вниз. Ну нихрена себе, чо за дешевая комедия? Твою так, она ж без лифчика!? Твёрдые соски упираются в меня, ещё более укрепляя нижнюю часть.

– Дфа… пгдит… – С трудом отстранив девушку, громко сглатываю и наконец-то выдавливаю из себя: – Ты чо творишь? Совсем уже? – Вместо ответа она пытается снова прижаться ко мне и моим губам.

Звук дверного замка, сработавшего от ключ-карты, обрывает это странное домогательство. Когда дверь открывается, администратор, уже в полностью застегнутой рубашке, негромко сказав – Здравствуйте – выскакивает из номера мимо Марины и убегает.

– Здравствуйте… – Проводив девушку взглядом, жена входит и пока вешает рюкзак, не глядя на меня, говорит: – Это кто? Чего она умчалась так быстро? Ты е… – Фраза обрывается, едва повернувшись, она замечает «шалаш» у меня ниже пояса. Её лицо вытягивается, принимая, слабо сказать, удивленный вид.

Не вздумай кинуться за брюками! Будешь выглядеть как застуканный изменник!

– Это администратор, я просил её найти кое-что для меня. Она… – Говорю совершенно спокойно, уверенно, однако весьма красноречивая улика – Мёртвые котята! Думай о мёртвых котятах! – всё ещё, выставляет меня в плохом свете. Марина перебивает:

– Где? В трусах? Ну и как, нашла? – Она вскидывает руки ладонями вверх. – Не отвечай, не надо, сама вижу, что нашла. Не мог сам найти? Бедняжка, в туалет наверно захотел, а «кое-что» найти не смог, аж администратора звать пришлось! – Разувшись, супруга, проходя дальше в номер, отталкивает меня, отчего врезаюсь в шкаф. Самое время надеть штаны.

Одеваюсь полностью, добавляя к брюкам рубашку. Несмотря на жару, внутри меня всё холодеет. Волосы на руках подымаются. Лицо полыхает, начинает дёргаться правое веко. Такого просто не может быть. Это ж бред! Жена застала с другой. Бред! Хрен докажешь ей сейчас. Бл… мысль тормозит ручником: надев носки и выпрямившись, я, наконец, замечаю стоящего у двери Американца. В голове стремительно пролетают события последних суток. Указывая на мужчину пальцем, поворачиваюсь к жене, и говорю:

– А ты не хочешь мне рассказать, где ты была?

– Что? Я… Не уходи от темы! – Встав у окна, Марина обвинительным жестом тычет в меня зажженной сигаретой. – Ты…

Я взрываюсь криком:

– Какой ещё темы? Я тебя с утра не видел! Телефон оставила, ни записки, ничего! Где ты была? – Схватив со стола часы, подхожу к ней вплотную и цежу сквозь зубы: – Что его часы делают на нашем столе?

Левым плечом чувствую прикосновение. Дежавю.

Оборачиваюсь и со злобой говорю, подошедшему Американцу:

– Не трогай меня.

– Sir… – Он начинает говорить, всё ещё держа руку на моем плече.

– Убери руку!

– Sir, I thi… – Его рука всё там же.

Ах ты… зажав часы в кулак, резко бью его в нос. Марина вскрикивает. Отшатнувшись, мужчина опускается на кровать. Из под прижатых к лицу ладоней течёт кровь. С абсолютно ничего не выражающим лицом он бросает на меня взгляд, а затем… Левая рука рывком перескакивает к грудине, он делает пару резких вдохов и заваливается на бок. Фак…

Нашариваю спинку стула и медленно, очень медленно сажусь. Бросив в окно сигарету, Марина подбегает к Американцу щупает на шее пульс, потом выбегает из номера.

Он умер? Сердце походу… Зачем бил то?.. Полиция… родным сообщат ведь… на работу… дальше карусель мыслей становится бессвязной и малопонятной.

Сижу, уставившись на труп посреди кровати. В голове каша. Звуки проезжающих машин, голоса людей и даже вонючий, удушающий выхлоп от автобуса, остановившегося прямо под окнами и мерно тарахтящего – всё это почему-то добавляет в происходящее иррациональности.

Из мысленной солянки выпрыгивает воспоминание-речь с одной из экскурсий «Местное пиво вы нигде больше не купите. Пивовары его продают только в местные магазины, только! Никуда больше. Название пиву, дали по фамилии, как вы могли догадаться, конечно же, самого герцога Эгинбурга!»

В «Легенде» я взял «Эгинбург»…

Внезапно, левую щёку обжигает хлёсткий удар; с небольшим отставанием, болью вспыхивает правая. Переведя взгляд на стоящего передо мной человека, секунд пять фокусируюсь, и, пока брови приподнявшись, заставляют лоб прорезаться складками, говорю:

– Ты? – передо мной стоит Француз. – Что… – жестом он прерывает меня. Садится на краешек стола и указав на Американца шепчет:

– Не жалко, старикана?

– Я… – он опять останавливает меня жестом, наклоняется, сделав строгое лицо, и произносит уже в полный голос:

– Шучу! – И заходится смехом.

Озадаченный, только и могу, что смотреть на хохочущего передо мной человека. Отсмеявшись, уже с бесстрастным лицом, шутливо погрозив мне пальцем, он говорит:

– Ох, порадовал ты меня, порадовал. Что теперь делать будешь? Как с полицией разбираться планируешь?.. Шучу я! – Снова смеётся, и говорит: – Ты бы себя видел! – Он широко открывает рот, хмурит брови, закрывает рот, губы вытягиваются в тонкую полоску. И всё это не прекращая смеяться.

Я делаю ещё одну попытку заговорить:

– Откуда…

– Погоди, погоди. – Он прищуривается и, улыбаясь на одну сторону, говорит: – А как тебе девушка администратор? О! Хо хо, ты покраснел! Ат, шалун, – и опять грозит мне пальцем. Затем встаёт напротив меня, прячет руки в карманы брюк.

– Ладно, – лицо его абсолютно серьёзно, – так что на счёт «Эгинбурга»? – Француз внимательно смотрит на меня.

– «Эгинбурга»? Пива? Его продают только в Карловых Варах.

– И?

– В «Легенде» его быть не может… – я усиленно сопротивляюсь подступающим догадкам.

– А значит? – он выжидающе указывает на меня рукой ладонью вверх. – Ну, смелее.

– А значит мы в чёрном проёме. – Я вытираю проступивший на лбу пот.

– Подсказка не из блестящих, но! Для Чехии, в самый раз.

– Значит, ты не врал?

– Да с чего мне врать-то? И я ведь тебе сказал, сразу причём, твой страх связан с женой. Чего ж ты сразу к ней не пошел, м? И, кстати, она ведь просто возила бедного старичка в больницу. Что-то с сердцем, знаешь ли. О, прости, конечно знаешь. – Он улыбается.

– Откуда… откуда это всё, известно тебе?

– А как по твоему? Я создал это место. Конечно я знаю, что тут происходит.

– Но зачем?.. Что… мне теперь делать? – я задаю вопросы, но внутри чувствую сплошной вакуум. Круговерть мыслей прекратилась. Эмоции пришиблены последними событиями и новостями.

– Тебе? – он достает из-за пояса пистолет и кладёт на стол. Знакомая вещь… – Могу предложить вариант. – Возле глаз его собираются морщинки веселья, но в остальном он серьёзен.

Отчего-то меня это сначала раздражает. Затем моё сердце начинает выдавать за сотню ударов в минуту. Кровь очень отчётливо, стучит в ушах. Начинается. Успеваю констатировать накатившую волну бешенства и резкий бросок на Француза.

А потом как будто просыпаешься: резкий переход от картинки сна в реальность.

Я почти успеваю сжать горло Француза. В последний момент он прыжком расставляет ноги шире плеч, вскидывает широко руки: и я влетаю в появившийся на его месте чёрный проём.

Здравствуй грёбаный коридор. Обернувшись вокруг себя, убеждаюсь в том, что попал опять в грязно-жёлтый Ад. Смутное беспокойство прерывает неосознанное сжимание кулаков. Опустив взгляд, смотрю на пустые руки – нет пистолета. На столе. Он остался на столе… Резко поворачиваюсь к проёму – которого однако, уже нет. И ни где вдоль моего персонального коридора без тумана, нет ни одного чёрного прямоугольника.

Щёлк. Щёлк. Щёлк.

Шур. Щёлк.

Чавк. Щёлк. Щёлк.

Ноги срывают меня с места ещё до того, как я обернусь за спину: туда, где до тумана жалкие пять метров. До тумана и тех, кто издаёт эти звуки. Вперёд, вперёд, быстрее, ещё быстрее…

Мой панический бег, несколько скрашивают, вырвавшиеся на свободу эндорфины. Скрашивают, но не более того.

 

7

Никогда не бегал на тренажере, на беговой дорожке. Но представлю, в общих чертах, как оно. Полотно движется, ты бежишь, а вокруг один и тот же фон. Насколько знаю, есть тренажёры, в которых полотно приводится в движение именно ногами бегущего. Если всё так, я как раз на одном из таких.

Субъективно, я бегу уже час. Ноги начинают побаливать. Лёгкие пока держатся, но изредка всё же, дыхание срывается на хрип. Хорошо хоть бок не колет, иначе… Нет, стоп, всё будет нормально. Всё будет нормально. Как? Как оно будет нормально? Ни пистолета, ни дверей, ничего! Меня сожрут! Собрав силы, немного ускоряюсь. Опрометчивый поступок: через минуту правый бок оккупирует боль. Какая ирония… кх-кх-кхех-кх. Бросив взгляд за плечо – силуэты тварей видны еле-еле, – я немного сбавляю темп, выставляю дыхание на вдох, вдох, выдох, вдох, вдох, выдох. Отличная схема, между прочим. Я вышел на нее ещё в школе, во время местных соревнований. И после сотни метров, с момента как я перешел на 2—1, у меня открылось легендарное второе дыхание! Именно так. Хотя перед этим, только и думал, как бы вообще добраться до финиша.

Тренажеры хороши ещё и тем, что позволяют спокойно подумать. Тело занято своим делом, мозг своим – никто никому не мешает. Идеально. И если уж я «на тренажёре», почему бы не поразмышлять над происходящим. Последние сутки я постоянно то напуган, то озадачен. Не было возможности толком всё осмыслить. А сейчас пожалуйста. Беги, думай. Идеально. Вдох, вдох, выдох.

Во-первых: пора откинуть мысль о сумасшествии. Любой вариант с этим допущением – та самая «димагогия».

Вдох, вдох, выдох.

Во-вторых: музей – место, откуда перемещает сюда, в Коридор. Грязно-желтый Ад… Метко подметил Француз. Хотя какой он француз! Вряд ли даже человек, это понятно. Урод блин, прикрылся писателем. Знал откуда-то, что слабость имею к ним.

Вдох, вдох, выдох.

В-третьих: завязано всё на страхе. И, скорее всего, на других негативных эмоциях. Например? Злость. Интересно, ревность эмоция? Ладно, второстепенно. Оставим страх.

Вдох, вдох, выдох.

В-четвертых: почему, в музее происходит такая хрень? Серьёзно? Хрень? Хотя, да, более подходящее слово подобрать сложно. А важно ли, почему? Если поможет вырваться отсюда – да. Хорошо, и почему же? Есть версии? Пожалуйста, вот самая достоверная. В музеетри этажа посвященных пыткам – картины, инструменты, прочая дрянь. Всё это мощный концентрат страха, боли, страдания; и других прелестей человеческой добродетели, ага.

Вдох, вдох, выдох.

Многие приходят туда, чтобы хорошенько испугаться, а потом выйти и почувствовать, что в их, жизни, этим ужасам нет места. Всё происходящее с ними, обыденно, скучно, да, но и слава богу. После увиденного, вряд ли кому-то захочется променять страх не заплатить вовремя кредит, на реальную дыбу. Люди – трусы, когда дело доходит до физической расправы. Особенно когда понимаешь, что в конце только смерть. А она там всегда.

Вдох, вдох, выдох.

Так вот, все эти эмоции долгое время падали и падали в копилку музея. И в определённый момент произошел «большой взрыв» – накопленное Зло осознало себя. Дальше, всё просто – оно создало Коридор, с его Дверями и стало ловить таких вот индивидуумов как я. Чтобы питаться их вкусными страхами. Ну как, помогло найти способ выбраться? Пока что нет. Мда…

Вдох, вдох, выдох.

Всё время думал, что если столкнусь с чем-то сверхъестественным, буду только рад. Ведь значит, жизнь не так заурядна. И если случилось нечто эдакое, то и многое из того, что принято называть чудесами, мистикой, даже магией, всё это, может быть на самом деле. Хех, тварям за спиной, моя жизнерадостная философия наверняка придётся по вкусу.

Вдох, вдох, выдох.

В-пятых: как выбраться из Коридора? Победить страх? Француз говорил об этом… Да уж, источник заслуживающий доверия. К тому же это было там, в проёме, а про Коридор он ничего не говорил. Двери… чёрные проемы… не вариант, это уже понятно. Пока их нет, но уверен, появятся. Отдаться на съедение?

Вдох, кхе-кх-кх-кхех-кх, вдо-о-ох, выдох, вдох, вдох, выдох.

Думаю с этим можно не торопиться. Если я не найду выход, они меня и так сожрут. Вечно я бежать не могу.

Вдох, вдох, выдох.

И всё же, как? Если ты зашел в комнату и не видишь выход – может быть он там же где и вход? Короткий взгляд через плечо: существа по-прежнему еле различимы. Туда? То есть, всё же отдаться на съедение.

Не на съедение. Выйти… Я надеюсь…

Вдох… Останавливаюсь. Вдох… Поворачиваюсь. Выдох. Иду туда, откуда только что убегал. Ещё немного и стиснутые зубы начнут крошиться. Скулы сводит от напряжения. Разминаю шею: наклон вправо, влево, вращение по часовой, против часовой. Легкий хруст позвонков приятно вливается в уши, успокаивает.

Щёлк. Щёлк. Чавк. Да, да я знаю, вы там.

Шур. Щёлк. Чавк. Щёлк. Щёлк. Заметили меня, да?

Как только лица касаются влажноватые клубы тумана, закрываю глаза. И продолжаю идти вслепую. С открытыми всё равно будет не лучше. Плюс, совсем нет желания видеть настолько близко, эту бледную, серо-желтую грязь. Предплечья охватывает нечто… много-щупальцевое?… – крепко, уверенно. В этот же момент – и теперь-то я уверен, это щупальца, мать их – такие же захваты появляются на ногах. Я не останавливаюсь, пытаюсь идти дальше. По шее, прямо под подбородком скользит нечто шершавое, делает резкий рывок и сдавливает горло. Да хрен вам! Превозмогая отвращение, делаю усилие, вырывая руки, затем хватаюсь за то, что душит. Дернув это вниз, отрываю от себя, и тут же впиваюсь в это зубами.

 

8

– Ай! Бл… – Дальше я не различаю. Уже после «ай», открываю глаза. И попадаю в настоящее слоу-мо. Речь растянута и звучит грубовато, но забавно. Ме-е-едленные движения и – смешные лица. В кино этим уже никого не удивишь, но всё равно смешно. А уж встретить такое в жизни…

Меня держат трое крепких парней. А я держу одного из них, зубами за чрезмерно волосатую руку. С ними девушка. Четыре. Я не доверяю… замечаю ещё одну девушку: пять, их пять, фух. Укушенный наконец-то вырывает свою руку. И вот эта пятая, девушка, дает мне со всего маху пощечину. И весь процесс от замаха до встречи с моим лицом – я наблюдаю весьма подробно. Хлясть. Слоу-мо обрывается.

– Ты ж нахрена меня укусил блин? – пострадавший сумел выдать фразу без ругательств, но дальше снова сплошные маты. Русские. Я расплываюсь в улыбке. Осматриваюсь: я на полу второй комнаты, в музее. Один из парней держит меня за ноги, второй за руки, вернее держали, сейчас они просто настороженно смотрят на меня, готовые, судя по всему, снова схватить. Отвесившая мне пощечину девушка присаживается передо мной на корточки и говорит:

– Ты очнулся? У тебя походу припадок был. Ты эпилептик?

– Да. В смысле, да, я очнулся. Нет, не эпилептик. Я хрен его знает, что это было, но никому не пожелаю. – Я подымаюсь с помощью одного из парней.

– Да уж, тебе повезло, что мы тут оказались. Вообще случайно зашли. А ты тут на полу лежишь и как будто током тебя шарашит. – Это уже сказал Укушенный, потирая при этом пострадавшую руку. Замечаю у него там размазанную кровь. Цепко я его.

– Ээм, извини, за руку. Честно, не специально, она у тебя настолько волосатая, я бы никогда сознательно… – Под общий смех пожимаю его протянутую широкую ладонь. Мотнув головой, он говорит:

– Забудь, ерунда. Сам-то как? Точно нормально?

– Да. Да. Блин, спасибо вам огромное. Фух. – Я наклоняюсь упираясь руками в колени. – Фух. Всё, нормально. Теперь точно. Чёрт, сколько время? – лезу в карман за телефоном: нет. В другой: нет. Сердце начинает стучать немного сильнее. Сую руку в задний карман: есть, нашел! Половина девятого… Опускаю сотовый. А число? 26-е, тот же день когда и пришел сюда. Всё. Я выбрался.

Ещё раз поблагодарив так удачно появившихся молодых людей, выхожу на лестницу. Осторожно касаюсь стены: камень – холодный, твердый, чуть шершавый, местами царапающий, – не нуждаясь в громких, витиеватых фразах, легко и непринуждённо вселяет уверенность реальности происходящего. Глубоко втягиваю носом воздух: чудесный, фирменный запах «нет людей». Я выбрался.

– Парень! Погоди, часы забыл! – На середине лестницы меня догоняет Укушенный.

– А?

– Часы твои? Ты потерял?

Я опускаю взгляд с его лица на часы, которые он протягивает, и тихо произношу:

– Механические. Мужские.

– Ну да, твои значит? Держи, потом бы фиг нашел. – Он вкладывает их мне в руку и хлопнув по плечу уходит.

Опять потрогав стену, резко размахиваюсь, собираясь столкнуть наваждение и реальность: разбить часы о камень. Но вместо этого, после секундного замешательства, подношу их почти вплотную к глазам и разглядываю. Вроде ничего так, хорошие. Без названия, да и ладно. Командирские напоминают… у папы такие были.

Спускаюсь к выходу и на улице, обернувшись, смотрю на невзрачную вывеску «Пражский музей пыток». Я знаю, что с тобой делать, сучье место. Больше ты никого не получишь. Глянув на приятно отяжелившие левую руку часы, снова подымаю взгляд на вывеску: жалкая попытка. Спасибо, за часы.

Сунув руки в задние карманы джинсов, не спеша, выхожу к Карлову мосту. Свежий вечер бодрит. Ну что ж, время раннее, в гостиницу можно не торопиться и спокойно всё обдумать. Марину все-таки вмешивать не стоит, думаю. Сам управлюсь.

***

«Француз»… Ох, как же он бесновался в первый мой сон после сожжения музея. Признаюсь, я чуть не обмочился в постель. Хорошо, успел проснуться и добежать до туалета. Хотя, думаю, больше было виновато выпитое накануне пиво.

Он всё ещё иногда приходит ко мне во сне и ругается, брызжа слюной. Но теперь, я всегда отвечаю одинаково – показываю средний палец и просыпаюсь. Обычно это происходит часа в три ночи. После этого, конечно же не уснуть, но не беда. В мире ещё много музеев, где скопилась подобная дрянь, и которые надо уничтожить. Приходиться тщательно всё продумывать, и это занимает много времени. Так что есть чем заняться, бессонными ночами. Ведь быть пойманным не закончив, это глупо.