А Уклюжий, он же Шурик Твердохлебов, актер городского драмтеатра, находящийся в очередном отпуске — в связи с чем его внезапное исчезновение ни у кого не вызвало подозрений и вообще никем не было замечено, — тем временем совершенно вылечился от своей наркомании. То есть у него кончилась ломка, и он, наконец, смог наслаждаться любовью в полную силу. А любовь — она вообще-то прекрасно помогает от всех болезней, кроме венерических. Каковыми Уклюжий не страдал по причине девственного образа жизни и привычке использовать для инъекций личный шприц.

Наверху назревала очередная заваруха, а в «темнице» было по-прежнему тихо. Звуконепроницаемые стены хранили покой пленников, коротавших время за сексом и светскими беседами.

— Странно. Я всегда ужасно боялась смерти, — сказала Яна на этот раз. — А теперь не боюсь. Мне даже интересно, как это будет. Как ты думаешь, это больнее, чем раскаленным железом по «кошачьему месту»?

— Слушай, не надо об этом, — попросил Уклюжий. — И так тошно, а тут еще ты со своими темами.

— Говорят, если сразу убьют, так и почувствовать ничего не успеешь. Раз — и на небесах. Интересно, там что-нибудь есть?

— Где?

— Ну, на небесах. Или наоборот. В то, что попы впаривают, я не верю. Это сказки для маленьких. Но что-то, наверное, есть. Как ты думаешь?

— Никак я не думаю. Кончай!

— Я тут круглые сутки только и делаю, что кончаю. Пора и о душе подумать. Меня саму, того и гляди, кончат, а ты говоришь «кончай»! Слушай, ты с ними с самого начала был. Скажи, они что со мной собирались сделать — застрелить, зарезать, живой в землю закопать?

— Да ничего подобного. Отпустить тебя собирались. Они же думали, что ты про них ничего не узнаешь. А тогда зачем тебя убивать?

— Так я и сейчас ничего про них не знаю. Ты же не говоришь ничего.

— И не скажу. А то они и меня, и тебя убьют. А так, может, выживешь еще.

— Спасибо на добром слове… А еще говорят, когда человек умирает, душа его выводится в астрал. И нет никакого рая, и ада тоже, а они так и шатаются по свету. Только у них тела нет, поэтому их не видно и они делать ничего не могут. Слушай, какой ужас — жить без тела!

— Если ты не перестанешь, я стану орать и кусаться, — заявил Уклюжий.

— Ори, — разрешила Яна. — А переселения душ я вообще не понимаю. Какой смысл в том, что в прошлой жизни я была кошкой, если сейчас я этого совсем не помню? Это все равно, что совсем умереть — без разницы.

— Ну, я серьезно — давай о чем-нибудь другом. О любви, например.

— А чего о ней говорить? Ею заниматься надо. А ты не можешь. И в этом главное несчастье всех мужчин.

— Ничего подобного. Есть верный способ, и ты его знаешь.

— Французы едят лягушачьи лапки и подвергают друг друга французской любви. То и другое — извращение.

— Не ври. Тебе нравится. Я видел.

— Значит, я извращенка.

И Яна стала подвергать Шурика французской любви. Но закончить ей не дали.

В «темницу» ворвался Крокодил с автоматом на груди. Он был без маски, и Яна в первый момент не узнала его, а потом ее охватил ужас. Что бы она там ни говорила об исчезновении страха смерти, а на самом деле она ощутила это страх в полной мере, когда увидела своего мучителя при оружии и с открытым лицом.

А он быстро отсоединил ее цепь от стены и сказал:

— Пошли.

Яна покорно пошла за ним, хотя ноги ее подгибались и все тело пронизывал безотчетный страх.

И только одного Яна не могла понять — зачем Крокодил ведет ее наверх, в большие светлые комнаты, где стены и стекла неспособны удержать звук. Ведь она же может закричать, и крик обязательно услышат.

Солнечный свет на мгновение ослепил ее, хотя день уже подошел к концу и на город спускались сумерки. Просто окно выходило на западную сторону, и заходящее солнце на фоне идеально чистого неба било своими лучами прямо в это окно.

Крокодил сковал пленнице руки за спиной и отпустил ее. Яна упала на колени и замерла в этой позе, сжавшись и зажмурившись. Она ждала выстрела и даже не пыталась сопротивляться или кричать.