Вероника Сиверцева видела свою первую соседку по камере мельком, когда похитители на несколько секунд включили свет, чтобы увести ее куда-то в другое место. Однако Вика сразу узнала эту девушку, когда они столкнулись наверху, в довольно просторном помещении, освещенном естественным светом.

Вику привели туда с завязанными глазами и связанными за спиной руками на второй день пребывания в темной камере. До этого Вероника пыталась в истерике колотить в дверь и звать на помощь, но это кончилось только тем, что ее утихомирили бичом и укоротили цепь. Несколько часов она могла только стоять на коленях — лечь, встать или сесть мешала цепь и руки, привязанные сзади к ногам. Глаза ее были завязаны, а рот заклеен скотчем. Примерно половину этого времени рядом кто-то занимался любовью с Сандрой, и Вика испытывала при этом странные ощущения. Она была девственницей, но регулярно занималась самоудовлетворением перед сном и очень хорошо представляла, насколько приятным это может быть.

С другой стороны, Вику воспитывали в том духе, что секс — это нечто порочное, отвратительное и грязное, и что все мужчины сплошь — насильники, маньяки и извращенцы, за исключением папы и того юноши, которого мама с папой выберут Вике в мужья. Будь Вероника флегматиком или меланхоликом — не избежать бы ей фригидности и сексобоязни. И стала бы она старой девой или, в лучшем случае, подобно матери, замужней женщиной, считающей, что секс — это грязь, а совокупление без цели деторождения — разврат.

Вика была единственным ребенком в семье, но это только потому, что ее мама получила какие-то повреждения при родах и больше рожать не могла. Не исключено, что этим объяснялась и ее воинствующая антисексуальность.

Однако Вика, в отличие от холерички-мамы и флегматика-папы, уродилась сангвиником. В ней рано пробудилась чувственность, и очень скоро девочка открыла секрет маленьких удовольствий, которые можно получать незаметно от родителей в постели или в ванной.

Более осведомленные и раскованные подруги объяснили Вике, что далеко не все мужчины — насильники и маньяки, встречаются среди них и вполне нормальные люди. А Наташка Иванова подарила ей на шестнадцатилетие романы «Эммануэль» и «История О» под одной обложкой. Книгу приходилось очень тщательно прятать от папы с мамой, зато ее чтение привело Вику в восторг.

Следствием прочтения «Истории О» стала метаморфоза эротических снов Вероники. Если прежде основной темой этих сновидений было банальное изнасилование в темной подворотне (иногда, впрочем, насильниками оказывались животные и чудовища, пару раз — кентавры, а однажды даже трехголовый дракон), то теперь к этому добавились цепи, наручники, пытки и смертная казнь вплоть до сожжения на костре и посажения на кол. Последнее, впрочем, было связано не с «Историей О», а с одной научно-популярной книгой о прошлом человечества, где говорилось, что во многих первобытных племенах девственниц лишали невинности разнообразными предметами искусственного происхождения. Фрейд, очевидно, сказал бы, что в этом сновидении проявился страх Вероники перед дефлорацией, мы же отметим, что посажение на кол, как и все остальное, доставляло девушке во сне неописуемое удовольствие.

И вот теперь Вика наяву оказалась в той самой позе, которую так часто видела во сне — в положении рабыни с картины Бориса Вальехо «Тарнсман»: нагая, на коленях, со связанными за спиной руками, завязанными глазами и с ошейником на шее. Это ей нисколько не нравилось, черная повязка промокла от слез и ужасно болела кожа, обожженная бичом — но звуки полового акта совсем рядом заставляли кровь приливать к эрогенным зонам, и Вика испытывала нарастающее желание успокоить, унять этот жар, как она умела делать это у себя дома, в кровати, просыпаясь после очередного сексуального сна.

Но теперь не сон, и руки связаны, и укороченная до предела цепь мешает наклониться, чтобы прижаться грудью к коленям. И от этого жар становится все сильнее.

Развязала Вику Сандра. Ее партнер, уходя, разрешил это сделать, и Вика долго ревела у Сандры на груди. Сандра ее утешала, и со стороны это напоминало прелюдию к лесбийской любви. Вика не осознавала, что ее телодвижения выглядят двусмысленно — ее тело как бы жило в эти минуты отдельно от сознания. Успокоив разгоряченное тело лесбийскими ласками, Вика тотчас же забыла о них. Сознание зафиксировало только то, что она прижималась к Сандре, как к близкой подруге — как это обычно бывает, когда одна девушка хочет поплакаться другой в жилетку. То, что на обеих девушках не было никаких жилеток, для Вероники в этой ситуации роли не играло.

О том, что ее действия могли быть истолкованы, как лесбийский акт, Вика узнала только вечером, когда им принесли поесть, включили свет и объявили:

— Вы сегодня играли в недозволенные игры, или нам показалось? Сандра, ты прекрасно знаешь, что это запрещено. Рабыни предназначены для мужчин и могут заниматься любовью друг с другом только по приказу мужчин. В следующий раз будете наказаны обе.

Веронике хотелось закричать, что она не рабыня, что сейчас двадцатый век и совсем скоро будет двадцать первый, что Россия — свободная страна, и никто не имеет права держать ее в подвале на цепи, как собаку. Но она промолчала. Боль от ударов бича еще жгла ее кожу.

А на следующий день ее отвели в душ, потом опять связали руки и завязали глаза и повели наверх. Там ее кто-то трогал, поворачивал, рассматривал. Вика услышала пару замечаний о своей внешности, которые в другое время и в другой обстановке могли показаться лестными.

Потом кто-то сказал:

— Я хочу посмотреть, какие у нее глаза.

— Карие, — ответил другой голос.

— Я хочу посмотреть, — настаивал первый.

С глаз Вероники сняли повязку.

Тут она и увидела свою первую сокамерницу. У той глаза оставались завязанными, но Вика узнала ее и убедилась, что там, в камере, первое впечатление ее не обмануло. Это была та самая девушка, которая спала на переднем сиденье черного БМВ в ночь похищения.

— Действительно, карие, — сказал мужчина с очень запоминающимся лицом. Его азиатскую физиономию обрамляли пышные бакендбарды, что и само по себе в наше время большая редкость.

Он заглянул Вике прямо в глаза, и она вздрогнула от этого взгляда — ей показалось, будто что-то холодное коснулось ее мозга.

— Хорошо, я беру ее, — сказал бакенбардист, помедлив.

— Оставить ее с Сандрой, господин Христофор? — уточнил чисто выбритый молодой человек в кимоно.

— Да, конечно. Такой товар грех продавать кому попало. Придется поискать покупателя. А Сандра научит ее покорности.

— Сандра расскажет ей, что такое покорность, — поправил молодой в кимоно. — А учить будем мы.

— Пусть она встанет на колени, — равнодушно сказал Христофор.

Вообще весь разговор протекал так, будто Вероника — неодушевленный предмет или, в лучшем случае, дрессированное животное, не способное понять, о чем идет речь.

— На колени перед хозяином! — резко скомандовал молодой и легонько хлопнул Вику по плечу многохвостой плеткой.

Девушка поспешно подчинилась.

— Она будет хорошей рабыней, — произнес Христофор, а молодой, поглаживая спину девушке плеткой, объявил:

— Радуйся. Теперь ты рабыня господина Христофора и должна благодарить его за поощрения и наказания.

Вероника снова заплакала. Ей хотелось забыться в истерике, кинуться в драку, броситься бежать — но плетка была совсем рядом. А еще она помнила, что у некоторых мужчин здесь есть пистолеты, а Сандра говорила что-то про ванны с кислотой в подвале. Или это была не Сандра…

Неважно! Все равно неволя казалась Веронике лучше смерти и полного исчезновения. Кислота прекрасно растворяет органику, смерть необратима, а из неволи еще можно спастись.

Поэтому Вероника просто тихо плакала, а молодой мужчина с плеткой продолжал говорить негромко и холодно:

— Господин Христофор сказал тебе добрые слова, а ты забыла поблагодарить его, иначе будешь наказана.

— Я не знаю… Я не знаю… — пробормотала Вика, всхлипывая.

Плетка больно хлестнула ее между лопаток.

— Господину Христофору ты должна говорить «Благодарю тебя, хозяин». Тем, кто будет наказывать или награждать тебя от его имени, не забывай говорить: «Благодарю тебя, господин».

Плетка хлестнула ее еще раз. Вика вскрикнула, но ничего не сказала.

— Похоже, она не будет хорошей рабыней, господин Христофор, — сказал человек с плеткой обладателю бакенбардов, а потом снова обратился к девушке: — Ты опять забыла. За наказание нужно благодарить. Я буду бить тебя до тех пор, пока ты этого не усвоишь.

И он ударил ее трижды. Эти удары были гораздо больнее, чем первые два. Пытаясь уклониться, Вероника упала на живот, и ботинки Христофора оказались прямо перед ее глазами.

Христофор сделал шаг назад, а молодой помощник все так же холодно и равнодушно приказал:

— Встань на колени.

Это было не так просто сделать со связанными за спиной руками. Но Вероника все-таки изловчилась и вернулась в прежнее положение.

— Не надо. Не бей меня. Пожалуйста! — прошептала она.

— Неправильно, — прервал ее бичеватель и ударил снова.

— Благодарю тебя, хозяин, — пробормотала Вика.

— Неправильно, — повторил бичеватель. — Твой хозяин — господин Христофор.

И он ударил девушку еще раз.

— Благодарю тебя, господин, — выдохнула она.

— Вот теперь правильно.

Молодой человек отвел плетку и вместе с господином Христофором отошел к другой девушке. Ее глаза были завязаны, но она все слышала и теперь дрожала от ужаса.

Через два дня Вероника уже привыкла без напоминаний благодарить мужчин за наказания и поощрения. В число последних входила еда, купание под душем и мимолетные ласки, которыми мужчины награждали Вику, приходя развлекаться с Сандрой. Саму Веронику только целовали и трогали руками на ходу — дальше дело не шло. Она поинтересовалась у Сандры, почему, и та ответила:

— Нетронутые дороже ценятся.

А в тот день, когда Веронику впервые вывели обнаженной на свежий воздух, она снова увидела свою первую сокамерницу.

Рабынь выгуливали на небольшом участке, огороженном с трех сторон бетонным забором с колючей проволокой, а с четвертой стороны — серебристой гофрированной стеной какого-то ангара. Двенадцать девушек привезли туда в микроавтобусе и оставили под присмотром двоих охранников. Охранники требовали, чтобы рабыни подставляли свои тела солнцу. Почти у всех были белые полосы на груди и бедрах, а это, как объяснила Сандра, вызывает раздражение у здешних мужчин.

Глаза у всех девушек были открыты. Очевидно, портить рабыням зрение здесь тоже не хотели.

И Вероника сразу увидела ту девушку.

— Эй, ты меня не помнишь? — спросила она. — Нас сначала посадили вместе. Я — Вероника. А тебя как зовут?

— Настя, — ответила девушка, но тут их разговор прервался, потому что в «загон» втолкнули еще одну обнаженную красавицу.

Сопровождавший ее охранник сказал двум другим:

— Эту привезли сегодня ночью. Командор приказал обращаться с ней бережно.

— Ценный товар? — спросил один из стражей.

— Ценнее некуда, — прозвучало в ответ.