— Винни, Винни! Толстый какой у тебя! Теперь буду Медведом тебя называть… Ух ты! Уау! Йес-с! Ну ты ваще!
— Ларсик, ма шер! Гадкая девочка! — Максим последние четверть часа только имитировал страсть, однако злодейка всё не унималась. Так они ещё и барахтались бы в недрах парчового дивана а-ля Луи-Филипп — если бы не гонг.
— А вот — кажется, к ужину звонят! — приободрился Стечкин.
— Уау! А я ведь сижу за столом по левую руку от самой госпожи Скандалли! — Лариска моментально вспорхнула с дивана и принялась наспех охорашиваться.
— Я очень страшная? Только говори правду. Ничего кроме правды, слышишь?
— Божественная! — Максим протянул к ней растопыренные волосатые пальцы.
— Так целуй же меня прямо туда, гадкий ты Винни-Пух! Медведка!
Макс, внутренне матерясь, подполз на коленях и, обхватив её за стройные ягодицы, принялся елозить лицом по ажурной глади чулок, поднимаясь от колен — и потом, как в старой песне поётся: «Всё выше, и выше, и выше…». Кружева… Всякие там резинки, подвязки… И вот — ах, боже ж ты мой…
— А-ах! — пропищала в ответ Ларсик, вжимая в себя, как вибратор, его курчавую небольшую голову.
— М-м-м… Да уж, однако… А Изяслав Ильич будет сегодня? — пробухтел Максим куда-то вглубь её алчной промежности.
— Фу ты, как щекотно! — захихикала фаворитка. — Спроси ещё раз, а то я не расслышала.
— Вот! — он извлёк из заднего кармана брюк смятую распечатку. — Передай это Изе, пожалуйста!
— Ну да, я, конечно, передам, — она скорчила обиженную гримаску и спрятала бумаги в сумочку, — А мы-то с тобой когда снова увидимся?
— Ларсик! Мы с тобой теперь скованы одной цепью, — Максим кивнул на исчезнувшие в недрах её модной сумочки бумаги.
— Это будет отныне наш с тобой пропуск в рай для двоих. «Баунти», «Севен ап»… Всё как в телевизоре. Ну, ты меня понимаешь?
— Я чо, дура? — огрызнулась по-коминтерновски Лариска, оправляя трусы. — Сказано — передам. А счас — тебе на выход, жирный мишка! Фак оф!
— Мадмуазель Романовская, все ждут только вас! — лисья физиономия лакея в дверях сочилась елеем, в то время как Макс кланялся и удалялся, про себя тихо плюясь.
Ужин в посольстве был накрыт для избранных персон и прошёл, как водится, скучновато. Блаженствовала, похоже, из приглашённых одна Лариска. Её Преосвященство госпожа Скандалли изволила несколько раз несмешно пошутить по поводу политкорректности и опостылевших всем на свете принципов американского парламентаризма. Толстый индийский посланник господин Сиджап распинался в любви к русской матрёшке, как символу многоуровневого непознаваемого Ничто, а чахлый пакистанский генерал Иди Насри стрелял в Лариску то и дело чёрными глазками-бусинками из мешковатых складок век и изредка сокрушённо цокал языком. Совсем, как Гоча в Коминтерне — короче, скука смертная. Хотя и круто — Ватикан! Наконец гости откланялись, и фаворитка хотела было также отдать хозяйке разученный накануне перед зеркалом реверанс, как вдруг госпожа Скандалли слегка поприжала её в дверях и ухватила за локоток длинными пальцами.
— Ларсик! — голос папского легата оказался низок и бархатист.
— Да, Ваше святейшество? — Лариса почувствовала, как сладостное тепло, поднявшись снизу вдоль позвоночника, властно теснит грудь, охватывает тело, заставляя опять дышать часто и неровно.
— Петра… Для тебя я буду просто Петра… — их губы как-то вдруг сами собою соединились.
— Идём в спальню! От тебя так сладко пахнет, Ларси. Ты ведь только что… Да? — пальцы Её Преосвященства как бы невзначай удалили с верхней губы девушки прилипший курчавый волосок Максима.
— Ну да, Ваше святейшество… Петра…
— Погоди, моя сладенькая… Вот чистый кокс, это только для нас с тобой. Вдыхай резко, одной ноздрёй. Вот так, смотри и делай, как я… Ну, ещё! А теперь иди ко мне…
Потом она спала на кушетке Людовика может быть Четырнадцатого, а то по ходу и ваще Восемнадцатого, и некто сквозь сон опять нежно ласкал её, что-то нашёптывая на ухо. Ангелы… Или… Гоча приснился только под утро — и она тут же села, как подброшенная. Господи, что я делаю здесь вообще! Изя! Или Гоча… Нет, Максим. Как есть, Максим. «Источник вечного наслаждения». Да нет, это же Петра! Петра? Или Гоча… Ах, ведь надо всех любить! Всех! Бог — это любовь, — и Лариска вновь погрузилась в сладостное забытьё…
— Сэр Борофф! — голос Её Преосвященства госпожи Скандалли в трубке был напряжён, — русские закопошились — и вновь в своём амплуа!
— Ах, Петра! Наконец-то я слышу ваше прелестное контральто! — сэр Эфраим почесал любимого трансгена за розовым ушком и откинулся в инвалидном кресле. Слон Ганнибал сполз с его пухлых колен и, недовольно фыркая хоботом, проковылял к выходу.
— Так что у нас опять эти жуткие русские? Рашен — сам себе страшен? Опять желают всё отобрать и поделить? Я угадал? «Смело, товарищи, в ногу? В руку, и в жопу, и в рот?»
— Сэр Эфраим! — в голосе Петры зазвучал металл. — Или вы будете сейчас слушать меня, или же…
— Или же что? — усмехнулся в трубку старик.
— Или же вы в очередной раз будете слушать только себя, и как следствие, облажаетесь. Извините, сэр.
— Уже извинил. «Valyay, nayarivay!» — так, кажется, это по-русски?
— Сэр, русские открыли холодный термояд.
— Ну, наконец-то. Мы тоже… Ну, то есть наши разведчики когда-то тоже его открыли… Если не ошибаюсь, в пятьдесят первом. К счастью, весь этот элемент «Q» оказался дутым пузырём. Нет его в природе. Повышайте общую грамотность, Петра, и не треплите вы себе нервы по пустякам. Что там с царским троном? Есть кандидатура?
— Сэр, я тут подумала… — Петра, мысли которой были заняты вовсе не тем, вдруг переглотила слюну и неожиданно для самой себя отчеканила:
— Есть, сэр! Как не быть.
— Ну, я доверюсь вашему вкусу, монсиньора. А что, принцесса эта — хорошего рода? (Откуда он знает, что принцесса? Хренов паралитик! — пронеслось в голове Петры.)
— Именно того самого, как вы заказывали, сэр. То есть от морганатического брака. Княжна Романовская. Лариса Ярославовна. Они там незаконнорожденных всегда писали на «… ский», эти Романовы-Голштейн-Готторпские. С родословным деревом всё у нас, похоже, будет «чики».
— Ну, вот и хорошо. Работайте, Петра! И не грузитесь, во имя всего святого, этим несуществующим элементом «Q».
— Да, сэр! Ну, а если всё же допустить… Просто допустить, что «Q» — вопреки логике — существует? Тогда ведь всё наше — абсолютно всё — летит псу под хвост! Нефть — на хер никому не нужна. Золото — на хер. У всех его, как говна за баней. И у нас вообще ничего не остаётся. Ни-че-го! Никаких инструментов влияния, вообще! Мы все — и Орден, и Комитет — мы все остаёмся с голой жопой на морозе. Тысячелетняя работа отправляется в помойное ведро… И русские…
— Хм… — сэр Борофф замешкался. — Ну хорошо. Если это всё-таки миф — то миф явно вредный. Замять его дело нехитрое. А теперь попытаемся изнасиловать наш мозг и допустим — в порядке бреда — что холодный термояд — не миф, а жуткая реальность. И что элемент «Q» существует. И что русские до него допёрли. Так, пока в качестве гипотезы. — В трубке повисло тяжёлое молчание.
— М-да, умеете вы озадачить старика, монсиньора. Тогда нужно выскабливать всё это до дна — и хоронить глубоко. Совсем глубоко. Хоть в аду! Где, говорите, находилась лаборатория покойного Кулибякина?
— Бывший Вятлаг, объект ХА — 063. Замутнинский район, северо-запад К. области. Там на триста километров кругом ни наших войск, ничего вообще. Дикое поле, тайга. Взвод морпехов послать, я полагаю — и всё.
— Морпехов… — раздумчиво произнёс сэр Борофф. — Взвод ниггеров — неизбежная огласка. А кто раскопал всю эту поганую ботву?
— Некто Максим Стечкин. Лидер национал-патриотов. Левин Платон, писатель, тоже в курсе, кажется. Я полагаю, обоих нужно отравить.
— Ваше Преосвященство! — сэр Эфраим в возмущении поднял брови, — Обрыдли уже ваши венецианские фокусы! Пфуй! — он на секунду задумался и дал розовому слону обслюнявить свой указательный палец.
— А что, если мы этого Стечкина и пошлём в экспедицию? У него же, как я слышал, проблемы с оккупационными властями — думаю, он рад был бы на время скрыться из Москвы. И Левина с ним до кучи. Это ж золотое перо России, нельзя таких парней травить, как клопов. Пускай лучше оба поработают на нас втёмную. Они же патриоты своей страны, так я понял?
— Сэр, я не знаю… — ошеломлённая напором его мысли, госпожа кардинал несколько стухла. — Вы хотите честный ответ?
— Петра, радость, когда между нами было нечестно?
— А если честно, сэр, я и сама, кажется, скоро стану русской патриоткой.
— Ай, молодца! — Борофф вскочил с инвалидного кресла и принялся бегать раздражённо по кабинету. — Дура ты, Петра, вот что. Ну, да ладно. Стечкин, Левин — всех этих евреев пошлём-ка мы на патриотический подвиг. Бабу им ещё до кучи не помешало бы…
— Бабу? — задумалась на миг Петра. — Бабу-то мы сочиним. А для чего им баба?
— Да просто, чтобы не скучали! — ухмыльнулся сэр Эфраим.
— Ритку выводи, старый! Хорош таблом щёлкать — конец света прощёлкаешь! — заколотил с утра в вагонную дверь путейский сутенёр Щитов.
— Чего колотишься, мудень? Спят ещё девки, — прошепелявил начальник вокзального гарема евнух Олегович.
— Чего… Чучело-мочало! Ритку на выход!
— Что такое? — детское помятое личико Маргариты выглянуло из окна ржавеющего на запасных путях Казанского вокзала купейного вагона — ещё неумытое и ненакрашенное. Она сразу всё поняла.
— Тебя тут, — Щитову самому стало погано от своей искариотской роли. — В общем, ты не поминай меня лихом, Марго. Прощай, вон те двое в штатском — за тобой…
Маргошу приняли под локти и грубо загрузили в длинный лимузин. «Интересно — пытать сначала будут — или сразу?» — она исподлобья оглядела внутренность машины.
— Вот и встретились три одиночества! — на неё, смеясь, смотрела из глубины салона длинная физиономия П.Е.Левина. Рядом барственно развалился на сиденье Стечкин.