ГЛАВА 1. ПОГРУЖЕНИЕ

— Не признал — богатым буду! — Владимир Ильич, внутренне сжавшись в точку и попытавшись сделаться невидимым, уже совсем было прошмыгнул мимо харизматичного одноклассника. Где там!

Сульфат только делал вид, что поглощён перешучиваньем с ментами. В последний миг его мясистый взгляд по-хозяйски выцепил проходимца из толпы и словно приморозил к мозаичным плитам вестибюля музея.

— Ну, вот и ты, наконец! А то звоню, понимаешь, звоню — а мне всё: «Абонент не абонент»… Нехорошо, понимаешь.

Левин забормотал в оправдание какую-то ересь насчёт сломанного зарядного устройства и неверного pin-кода — скажи он правду, она бы только пуще напрягла сановного собеседника. В его прочном увесистом мирке государственной безопасности мобилы не исчезают в никуда из запертой квартиры…

Честно признаться, дематериализация старенькой «Нокии» не особо огорчила владельца — по той простой причине, что он давно не ждал от телефонных звонков ничего доброго. Все друзья к сорока семи растворились в потоке времени: кто пошустрей — зацепились в суетных столицах, остальные по одному откочевали вниз по реке к предкам, в Края счастливой охоты… Полгода тому Левин, с похмелья прибираясь в столе, перелистал записную книжку — и выкинул её в мусоропровод.

С тех пор он окончательно застрял в щели между мирами — не востребованный ни жизнью, ни смертью. Минимальный оклад музейного работника с каждым годом воздвигал всё больше прозрачных, но непроницаемых препон между Ильичом и обществом потребления, и мечта о платной операции за границей давно сменилась столь же нереальной грёзой о ловкой трости чёрного дерева, виденной в лавке старьёвщика Оси Пикселя под кучерявой вывеской «Антик — Рось». Сложный перелом голеностопа Левин получил в девяносто седьмом на соревнованиях по скалолазанию — а через полгода его бросила Инесса, весьма кстати повстречав безобразно богатого и здорового шведа-горнолыжника. Он честно отправился в храм и поставил свечку за здравие бывшей половины: «Пусть мне будет плохо, лишь бы ей счастье»…

Дальше всё покатилось вниз лавинообразно, и вскоре Левин окончательно позиционировал себя, как «профессионального неудачника». В принципе, первые звоночки подмечал и раньше: в эпоху очередей на нём неизменно заканчивался любой самый бросовый товар, включая кефир и носки. Позже — на самую важную встречу всякий раз опаздывал по нелепейшей из причин. Дальше хуже — стоило сунуться в какое-нибудь перспективное предприятие — и максимум через месяц проект сдувался. Он изучил всю литературу по парапсихологии и восточной эзотерике, и лишний раз уверился, что с его кармой лажа.

Было дело, Ильич грешил даже на своё одиозное ФИО, которым задразнили ещё с детсада (отдельное мерси родителям-ортодоксам.) Пока, наконец, не плюнул на себя окончательно — и не затаился в своих пыльных запасниках среди стеллажей и паутины. На макароны и портвейн покуда хватало — хотя коммунальщики уже грозились службой судебных приставал и выселением из родимой хрущобы за долги…

Плевать — чем хуже, тем лучше! Вопрос сейчас в другом — с какого перепугу занесло в музей этого свинорылого архангела? Краеведение ведь явно не его епархия.

— Выставка у вас занятная, — словно считал его мысли одноклассник. — «Предметы языческих культов К. области». Я давно интересуюсь. Помнишь, как с тобой пацанами в городище лазали?

Левин помнил — такое и по приговору суда хер забудешь. В пятнадцать лет визит в Нему стоил ему первой седой пряди на виске. Сульфат тогда обгадился и долго стирал в ручье штаны — но об этом сейчас вряд ли стоило…

— По службе интересуетесь, или приватно?

— Да расслабься ты, Ильич! — радушно хлопнул его по плечу полкан. — С каких это пор мы с одноклассниками на «вы»? Пойдём лучше, пройдёмся — глянь, как распогодилось! Как говорит народ — займи, да выпей!

«Счас наберусь наглости — и займу у тебя пятьсот рублей!» — криво ухмыльнулся в воротник Левин, натягивая ветхий плащ. «Терять всё равно нечего… На цепи не заработали…». 

Пройдя мимо памятника народному террористу Степану Халтурину, они завернули в уютный и явно недешёвый «кильдым» на набережной. Сульфат, не глядя в меню, распорядился заказом и начал охмурять. Собственно, в органах он уже год, как не служил, перебрался в администрацию области — но повадки остались пожизненно. Бывших чекистов не бывает. После первой сотки коньячку его квадратная рожа покраснела, а глазки замаслились.

— Богатая у вас экспозиция — сам небось по районам ездил, сбирал? — приступил он, показывая в улыбке крепкие зубы.

— Куда мне, — вяло отмахнулся музейщик, — с моей-то костяной ногой. Молодняк ездит, энтузиасты. Моё дело — в подвале бирки клеить.

— Интересный бубен у вас по каталогу значится… Я все залы дважды обошёл. И где бубен? Спёрли! — прикидываясь пьянее, чем следует, принялся наседать Шаньгу. Все их повадки Левин изучил ещё в универе — истфак считался традиционно диссидентским рассадником, и на Лубянке ему в те годы бывать довелось — слава Богу, что не в подвалах…

— Шаманский бубен пока не выставлен. Реставрируем.

— Что, товарный вид надо придать? Небось, уже и бабуль посулили из-за бугра?

«Так вот откуда ветры пущены», — равнодушно определил Ильич, разливая живой янтарь по пузатым бокальчикам.

— Немцы интересовались. Моя резолюция была: «Нет». Музею всё равно перепали бы слёзы — всё распилят дяди в Сером доме. Пускай у нас полежит лучше. Тем более, ничего пока не ясно — тот бубен, не тот…

— Амба-Шаман-Энлиль — Бубен нижнего мира? — глухо и низко проговорил полковник Шаньгу, подняв на собеседника тяжёлый, ничего не выражающий взгляд.

— Так значится по каталогу, — Левин, хлюпнув носом, всосал коньяк и поперхнулся. Было в этом взгляде Сульфата что-то очень нехорошее — или просто спьяну так показалось?

— … И в чём заморочка? Как, то есть, в него бубнить, чтоб на тот свет-то попасть? — степени опьянения полковника чередовались согласно некоему неуловимому со стороны алгоритму. Теперь он опять был якобы в зюзю. Музейщик пожал плечами.

— А я знаю? Посвящение надо получить, инициацию.

— И что — вот ты, кандидат наук, веришь во всё это мракобесие? Нижний мир, инсинуации… — пьяный Сульфат разве что не мазал сопли по брылям.

— Есть многое на свете, друг Горацио…

— О чём не стоит говорить по рации! — жирно рассмеялся Шаньгу, подводя толстую черту под мутным разговором. — Короче, Склифосовский! У меня до тебя предложение.

— От которого невозможно отказаться?

— Ну, почему? Всё можно. Только ты не откажешься, — чекист снова был трезв, как все минводы Предуралья. — Мы тут посовещались — и лучше твоей кандидатуры не нашли. Ты же у нас в городе главный спец по разной там чертовщине!

— Да какой спец, перестань! Был грех, интересовался по юности… Вспомнил тоже… Сейчас куда ни плюнь — попадёшь в Нагваля или в мастера Рейки: «Снимаю, порчу…». 

— Именно поэтому. У пацанов бизнес — и между нами, весьма крышанутый. Харе — крыша, крыше — харя. Всем сестрам по ушам. Ты один остался — независимый эксперт, едрён-батон… Кстати, с сегодняшнего дня — весьма достойно оплачиваемый, — с этими словами полковник припечатал к столу толстенький конверт.

— Это аванс… Срок командировки — неограничен, с твоей директрисой согласовано. Вернёшься — напишешь подробный отчёт и получишь вторую половину. Здесь сорок тысяч рэ моих подотчётных… Ах, извини. Уже — твоих!

Владимир Ильич затушил дотлевшую до фильтра сигарету в салат. Полугодовой оклад музейного хранителя…

— Куда ехать?

— В Нему. Посёлок городского типа — в десяти километрах, кстати, от того самого городища…

— Где ты в штаны наклал? — дёрнул какой-то бес за язык. Но Сульфат лишь кивнул с непроницаемым видом, и передал завербованному прозрачную папку на молнии.

— Здесь все вводные. Короче, старушенция одна всех задолбала вусмерть. До губернатора дошло! Звать Чарушиха… Милиция местная рыдает. Йети, русалки, НЛО — полный пирамидон, по списку!

— Лечить не пробовали?

— Месяц в дурке — хоть бы хренушки! Диагноз: «практически здорова». А бабка писучая — того гляди, из Москвы кто-нибудь пожалует на горяченькое. Или, того хуже, буржуины… А тут выборы-хуиборы, сам должен понимать…

Честно признаться, Левин абсолютно не понимал, какое отношение имеют глюки писучей старушки к очередному торжеству народовластия в Неме, но мнение своё предпочёл не озвучивать. Заветный конверт разжигал сердце и звал — вперёд, в неведомое! Будто из волшебного сна в следующий сон, прижимая к груди добычу — пока не растаяла. Словно двадцать лет с плеч долой — ногу вообще перестал ощущать.

До автовокзала Сульфат довёз на такси, и даже помахал вослед отчалившему автобусу чиновной спецпапочкой — при этом улыбка Будды загадочно мерцала на его толстом лице.

 

ГЛАВА 2. ENTER

Некоторых детей до сих пор находят в капусте. Кой-кого приносят аисты. Остальные, как Левин, вообще непонятно откуда и зачем взялись на этот свет.

Сульфат явно принадлежал к первой породе. Левин находил его в капусте при каждой встрече. Деньги сопутствовали Шаньгу мистическим образом с самого начала жизненного пути. Сульфату принадлежали самые крутые солдатики из ГДР, у него были первые в их классе джинсы и записи ансамбля «Тхе Беатлез». Книжный задрот Левин тянулся к пухлорылому однокласснику, брал у него уроки каратэ-до и сексуального воспитания, одновременно завидуя ему и презирая. После девятого класса летом они вдвоём рванули на поиски клада в Чёртово городище. В первый же день Сульфату повезло — разгребая угли костра, поднял прямо из золы древнюю золотую монету! А в подземелье провалиться первому посчастливилось, разумеется, Володечке. Сходил за дровами, называется…

Передёрнувшись всем телом от жутких воспоминаний, Ильич открыл глаза — за окном автобуса в лучах заходящего солнца разворачивался тот самый пейзаж, что и тридцать лет назад. Глухой заболоченный осинник постепенно сменился сосновым бором. Вот и пионерлагерь на опушке — давно заброшенный, весь зарос кустарником. Надпись над ржавыми воротами гласила: «Рябиновка». «Lasst die ihr eingeht, jede Hoffnung fahren» здесь, пожалуй, больше бы подошло — «Оставь надежду, всяк сюда входящий…». 

Пропрыгав по ухабам разбитой трассы, «ПАЗик» вскоре въехал в посёлок городского типа Нему. Говорящее название: немота, скорбное бесчувствие… Ощутив себя капитаном Немо, Левин вышел из автобуса — и тут же, провалившись по щиколотку в коварную лужу, рухнул плашмя набок. Приехали. Ногу пронзила боль… Следом за падением над ухом грохнул выстрел — и он отключился…

* * *

— Дяденька, вставай! — сквозь жёлтые крутящиеся круги перед глазами предстало небесное видение. Девочка лет двенадцати в оранжевой шапке со смешным помпоном протягивала ему отлетевшую при падении трость. Мордашка её представляла смесь ангельской прелести и лукавства. Ильич, кряхтя, поднялся на ноги.

— Какого падучего прислали. Пойдём уже.

— Девочка, ты кто? Куда мы вообще идём? — шкандыбая по весенней грязи следом за чудесным ребёнком, недоумевал командировочный.

— Сам всё увидишь. Меня, если очень хочется, можешь звать Лили Марлен, — отозвалась девчушка, — Впрочем, мне по барабану. Хоть Зоей Космодемьянкой!

И, очутившись на оттаявшем участке асфальта, принялась прыгать по начерченным цветным мелом квадратам «классиков». Пришлось дождаться завершения процесса. Потом они свернули в какой-то совсем уже по-деревенски кривой и запакощенный переулок, и девочка, приложив ко рту ладошки, трижды очень реалистично ухнула филином перед ветхими воротами.

Калитка с идиотской надписью: «Осторожно, медведь!» плавно растворилась. Левин вошёл во двор и на всякий случай кинул взгляд по сторонам — разумеется, никаких медведей. Равно как и хозяина — всё, по-видимому, управлялось дистанционно. Перед входом в дом на резном столбе торчал белый от времени и непогоды коровий череп с рогами. Левин сделал два шага по усыпанной гравием дорожке — и дубовая створка резко хлопнула за его спиной. Он нервно оглянулся — что ещё за дешёвые понты!

— Слышь, дитя природы! Как тебя, Лили! Завязывай с этим. Поймаю — выпорю!

Но никакой Лили на прежнем месте уже не было. Зато под ноги ему, тявкнув, метнулся, тут же скрывшись за поленницей, рыжий лисёнок. Блин, с портвейном, по ходу, пора завязывать…

— Ну, здравствуй, мил человек. Никак, из области прислали по нашу душеньку? Шлють и шлють, Чернобога на них нету! Проходь в избу. Бражка в аккурат поспела — как ждала тебя.

Возникший на крыльце старичок больше походил на древнего гнома, чем на заявленного медведя. Маленького роста, весь в белой пушистой бороде — не хватало только колпака и полосатых чулок. Левин присел за накрытый стол.

— Вот, отведай-ка за приезд. И я с тобой чокнусь — человек ты, вижу, непростой, научный. Пей, пей — всё на здешних травах, натурпродукт.

На вкус мутный напиток оказался, как ни странно, недурён — Ильич заел солёными грибками и подумал, что жизнь налаживается. Несколько смущал интерьер — прямо перед ним, в «красном углу» над тлеющей синим глазком лампадой вместо традиционных святителей красовались разнокалиберные фотки, кажется, вырезанные из журналов. Из многих лиц ему удалось опознать Сталина, Мао Цзедуна, Че Гевару, Гитлера, Григория Распутина и, как это ни странно, своего одноклассника — Сульфата Шаньгу — только ещё жирней, в странной шляпе и с массивным орденом на груди.

— Как нога? — осведомился дедок, — Извини, это Лилька тебя подбила на автостанции. Утречком подлечим — сегодня Луна не та.

— Не понял?

— Да встречу тебе интересную кое-кто готовил. Вот и пришлось послать внучку — а она девка вредная, безотцовщина. К тому же в прошлой жизни её сожгли на костре за какую-то ерунду. Теперь у неё комплексы насчёт властей — грибами не корми, дай ментам нагадить. Ты пей бражку-то, пей — она на травах…

— Простите, а можно с этого места подробнее? Кто вы и как вас звать?

— Я-то? Мазык обыкновенный, скоморох иначе, — пожал плечами хозяин, — Здесь Колей люди кличут. Чего тебе неясно?

— Да всё неясно! Это что у вас — секта какая-то? И кто меня встречал на автостанции?

— Счас сам всё увидишь! — глазки деда сузились, уставившись на угол с лампадой — она вдруг изменила цвет с синего на багровый и замерцала тревожной морзянкой. — Ё-моё, грузилка-перематрица! А ну, живо на печь! И прикинься ветошью.

В дверь заколотили тяжёлым. Левин живо вскарабкался на лежанку и задёрнул цветастые занавески, оставив себе для обзора узкую щель.

— Именем революции! Открывай, мурло белое! — раздались пьяные выкрики из сеней. — Попался — девка твоя у нас!

Дед Коля, приволакивая негнущиеся ноги, прошел к двери, скинул крючок и впустил незваных гостей. Их было четверо — один рыжий, в кожанке и сапогах бутылками, с крохотными очёчками на баклажанном носу. Он мёртвым локтевым захватом держал, прижимая к своей груди, брыкающуюся Лили Марлен. Остальные трое были в чёрных бушлатах, перетянутых крест-накрест пулемётными лентами, у каждого по маузеру в заскорузлом кулаке.

— Отдашь, что велено — отпущу тварь. Иначе — по кругу и в расход, — объявил визгливым голосом кожаный. — Ты меня уже достал, шут! Больше пощады не будет, слово Блюмкина!

— А может, бражки с дороги, Яков Григорьич? — голос старого скомороха сделался умильно-напевен. — И товарищи большевики, кажись, утомились, странствуя? Ась, братва? Так я налью?

— Зря стараешься, мазык! — ухмыльнулся рыжий. — Товарищи не слышат. Двоим я перепонки проколол, а третий — вообще голем, слушает только меня.

— Суровый вы народ — человеколюбы, — вздохнул старик. — Ну, что с вас взять… Лили Марлен, фас!

— Огонь!!! — успел взвизгнуть Яков Блюмкин, прежде чем из его перекушенного горла брызнула в пол струя чёрной крови. Тут же загрохотали маузеры, наполнив горницу едким дымом. Лисица, вырвав кадык чекисту, метнулась прыжком на полати и прижалась к Левину, мелко вздрагивая пушистым оранжевым тельцем. Он инстинктивно прижал к себе зверька, в ужасе наблюдая, как непонятно откуда взявшийся горбатый медведь с рёвом рвёт и ломает тела троих революционных матросов… Зрелище было настолько жутким, что мозг, не выдержав, дал команду «reset».

* * *

— Подъём, ханыга! — мент снисходительно похлопал его дубинкой по плечу. Левин огляделся — вокруг него уже начал собираться кружок любопытных. Вид облупленной автостанции с надписью «Нема» оптимизма не прибавил. Опираясь на трость, он стал подниматься из грязи.

— Что это было? Где я вообще?

— По моему, — ухмыльнулся сержант, — ты в жопе. Кровь на одежде — откуда? Придётся, гражданин, проехать в отдел для выяснения.

— Террориста взяли! — взвизгнул из толпы старушачий фальцет. — Это он стрелял вчера!

— Отвянь, Чарушиха! Вечно эта яга народ баламутит! — милиционер снисходительно помог Левину загрузиться в собачник.

 

ГЛАВА 3. НОЧЬ В МУЗЕЕ

Спровадив главную помеху — Левина, полковник Шаньгу глянул на часы и велел водителю «Опеля» с бутафорскими шашечками на крыше срочно ехать на Центральный рынок. Там он целеустремлённо двинулся в мясные ряды и узнал, где продают кроликов. Битых к концу дня разобрали, пришлось покупать живого. Спрятав вздрагивающего зверька под пальто, он проследовал в подсобку и подманил пальцем мясника. Выслушав странную просьбу, подкреплённую пятисотенной бумажкой, жилистый заляпанный кровью мужик вернул деньги.

— Я мясник, а не садюга.

— Какие мы нежные! Держи бабло, я сам! — время поджимало, и полковник, выдернув из плахи отточенный топор, с одного маху отсёк брыкающемуся животному заднюю лапку. Истекающее кровью тельце кинул мяснику: «Закусишь!» — и, упаковав трофей в припасённый пакет, опустил в карман. Теперь контрольный звонок директрисе — и вперёд! Кровь стучала в ушах победным бубном.

Глянув исподлобья вслед удаляющемуся чекисту, мясник достал грязный носовой платок, обмакнул в кружку с водкой, и туго перевязал ампутированную конечность зверька. «Ничё, до свадьбы заживёт. Дочку побалую…». 

На выходе из павильона Сульфат увидал на мелочном лотке зелёные резиновые перчатки. Вот это знак! Взять бубен в зелёных перчатках…

— Алло, Радмила Марковна? Это Шаньгу. Да, всё, как договаривались. Левина вашего я отправил на недельку-другую. Пускай воздухом подышит — а то совсем парня заморили. Больше там в подвале у вас ведь никого нет? До понедельника сдаёте музей на охрану? Да так, ничего. Зонтик у него забыл… Ладно, не скучайте — чао!

Скучать пожилой директрисе краеведческого музея на этих выходных и впрямь не пришлось. Через четверть часа на пешеходном переходе через пустынную улицу Степана Халтурина её сбил вынырнувший из-за угла «опель» с забрызганными грязью номерами и, не снижая скорости, скрылся в переулках. В бессознательном состоянии женщина была доставлена в черепно-мозговое отделение травмбольницы, где впала в кому с неясным прогнозом.

… Проинструктировав своего «таксиста», Сульфат нажал кнопку переговорного устройства на двери музея.

— Это я.

Тяжёлая створка тут же распахнулась перед ним, подобно Сезаму, пропустив в уже знакомый вестибюль. Страж из вневедомственной охраны привычно отдал честь и замялся, теребя нагрудный карман камуфляжа. Полковник глянул на него вопросительно:

— В здании чисто?

— Не нравится мне это, товарищ полковник. Директриса у них — бабка стрёмная, и ещё Левин этот, ботан… Чувствую — лажа может выйти. Давайте, я лучше деньги верну…

— Лажа может выйти, Соков, если ты тотчас не передашь мне ключ от запасника. И она выйдет — это я тебе гарантирую. — Шаньгу как танк надвинулся на щуплого мента, сверля его недобрым взглядом. — На тебе — три эпизода растления малолетних. Знаешь, что на зоне с такими, как ты, делают?

Капитан Соков, съёжившись, передал Сульфату ключи.

— Проводить вас?

— Сам найду. Сирену отключи — и пойди, погуляй часок, скушай мороженое. Погода — чудная. Через час вернёшься и выпустишь меня. Свободен.

* * *

… Шаньгу ощутил величие момента — он был в полушаге от мечты всей жизни. Попляшут теперь под его бубен! Он укрепил на лбу фонарик, чтобы не включать свет, и устремился, минуя залы, к цели. Экспозиции, посвящённые именитым землякам, его мало интересовали. Халтурин, Циолковский, Дзержинский: мелкий народ, халтурщики. Хотя, обладай они силой Бубна — кто знает, то ли бы ещё наворотили…

Но Амба Шаман Энлиль даётся в руки лишь избранным — по праву крови. Последним его законным владельцем был прадедушка Сульфата — тёмный маг и целитель Жамсаран Бадмаев, крестник Александра Третьего. В семнадцатом году бубен исчез в мутных волнах истории. Сульфат посвятил его розыскам двадцать лет жизни — и вот Амба всплыл! Стоит повернуть ключ — и открыть эту бронированную дверь в подвал…

Ему почудилось чьё-то присутствие, и он медленно повернул голову — луч фонарика выхватил чучело лисы с тремя лисенятами. Глаза горели из тьмы, как живые. Сульфат натянул зелёные перчатки — символ тайного Ордена. Дверь распахнулась, обдав его могильной сыростью бывших купеческих подвалов. Как Левин здесь ещё от чахотки не загнулся? Сульфат вспомнил, что за день до холодов в городе отключили отопление.

Поиски заветного артефакта много времени не заняли — бубен лежал на рабочем столе Левина, издали напоминая большую расписную сковороду. Шаньгу извлёк из пакета заячью лапку и с трепетом взял в руки сокровище. По преданию, в бубне живёт душа его создателя — она и помогает открывать Врата.

Первый удар, отражённый сводами хранилища, прозвучал гулко и страшно. Однако, похоже, ничего во внешнем мире не сместилось. Не удивительно — так бы каждый, дай волю, пошёл беспредельничать. Самое главное — это войти в резонанс с душой бубна. Подобрать верный ритм, войти в него… Полковник, прикрыв глаза, нанёс три негромких, но решительных удара заячьей лапкой — Амба пророкотал в ответ что-то угрожающее — и следом бронированная дверь в хранилище захлопнулась.

— Бляха! — несмотря на холод, Сульфата прошиб пот. Он вспомнил, что оставил ключ торчать снаружи! Теперь дожидайся, пока Соков нагуляется и отопрёт… Вспотевшее тело начала колотить дрожь, и Шаньгу осмотрелся в поисках обогревательных приборов. Ничего тут не было, кроме хлама веков. Зато на плечиках висела огромная, до пят шуба весьма косматого вида, вся обшитая какими-то медными побрякушками, костяными бусинами и амулетами. Мех на ощупь походил на медвежий — но в свете фонарика казался седым. Впрочем, выбирать не приходилось — массивное тело Сульфата с комфортом уместилось в шаманской шубе, и он принялся в ожидании расхаживать по запертому хранилищу, изредка с разной частотой ударяя в бубен — словно нащупывал внутри себя резонанс с правильным ритмом…

* * *

— А я заявляю, что Гришка Распутин — вор и сволота, кагальный выкормыш! И никакой святости в нём нет — ещё профессор Шарко в Париже всё это научно доказал. Сплошное шаманство и вред — предлагаю ЦК поставить мерзавца в убойный список!

— Савинков, как всегда, горячится, — распустил по жирному лицу фирменную улыбочку Азеф. — Григорий Ефимович ведёт скрытую и неустанную работу во благо общего дела. Я на это так скажу: Борис, ты не прав! Неужели ты сам поверил нашим же газетным майсам про таз мадеры и Сандуновскую баню с фрейлинами? Человек, похожий на Распутина… Да если бы и так — кто из нас без греха? Всё, тема закрыта.

Стиснув зубы, Борис нащупал в кармане пальто рукоять новенького браунинга. Нет, нужно плавно дышать животом, отсчитывая до ста. Никого не жалко. Никого…

Вскоре извозчик доставил его к вокзалу. Он сверил часы — времени оставалось впритык, чтобы купить билет. В 20.00 должен быть ликвидирован извращенец и кокаинист, полячок Феликс, обосновавшийся в Горках, на даче Бадмаева с богатым любовником — Семёном Будённым, бывшим танцовщиком Императорских театров.

До японской войны Семён блистал в «Половецких плясках» Бородина — в роли Кончака. Теперь он в полном шоколаде — усы отпустил не хуже, чем у Азефа. Нажился на поставках гнилой муки в войска. Его тоже — до кучи. Но номером первым, конечно, Феликс, он же Юзеф — провокатор по кличке «Переплётчик». В восемнадцать лет застрелил из ревности родную сестру, с которой сожительствовал. После уже вошёл во вкус содомии — таким, как Дзержинский всё едино: девочка, мальчик — какая в ж… у разница!

Дача с пригорка смотрелась в лунном свете игрушечной китайской пагодой. «Чтобы я так жил!» — не к месту вспомнилась Борису Викторовичу фразочка товарища по партии по кличке «Толстый». И с тобой мы ужо посчитаемся, Евно Фишелевич. Всем следует знать, что война тотальна. Мой револьвер быстр! Надо будет записать фразу — стриженым курсисткам понравится. Савинков глянул на часы — без четверти восемь. Ну, что ж — пора. Серой тенью скользнув сквозь вишнёвый сад, Борис заглянул в освещённое окно. На месте! Он прокрался через тёмную переднюю и сквозь бамбуковые жалюзи оглядел пышный интерьер в стиле модерн. Голубки уже приступили к любовным играм.

Семён, в кавалерийских сапогах, портупее и немецкой рейтарской каске — всё на голое тело — охаживал плетью по тощим ягодицам сладострастно мычащего Феликса. Над камином в глаза Савинкову бросился большой, испещрённый восточной вязью шаманский бубен, на фоне которого происходил противоестественный ритуал. Он беззвучно снял браунинг с предохранителя и, вскинув руку, шагнул в комнату. Первым надо валить Будённого — иначе пришлось бы стрелять Феликсу в торчащий кверху зад… Мерзость какая!.. На секунду прицел дёрнулся в руке и зарыскал…

Тут Савинкову ударили по голове сзади и спереди одновременно, и в глазах завертелось… бубен на стене издал глухой, вибрирующий звук — огоньки свечей метнулись и погасли. На том месте, где только что весело потрескивал камин, образовался прямоугольник мертвенного, зеленоватого свечения. Будённый встретил взгляд Савинкова и застыл с поднятой плетью. Бубен стал бить часто и громко, и тут в светящемся проёме обрисовалась массивная фигура в шаманской шубе и зелёных перчатках — с точно таким же бубном в руке. Во лбу полыхал третий глаз… Комната наполнилась нездешним ужасом. Борис узнал хозяина — Жамсарана Бадмаева.

«Утром агенты телеграфировали, что колдун прибыл Восточным экспрессом в Читу. Измена!» — не к месту подумал Савинков, выпуская в пришельца механически пулю за пулей. Они с визгом рикошетировали — одна оцарапала щёку, и Савинков, выйдя наконец из ступора, ринулся с крыльца в тёмный, благоухающий вишнёвым цветением сад. Дзержинский, тоже видевший шамана в проёме, закатил глаза и рухнул без чувств к ногам изумлённого Будённого…

* * *

Сульфат Шаньгу, испугавшись вспышек выстрелов, загородился бубном и прекратил стучать. Странный порнобоевик в формате 3D тут же прервался — перед ним снова была глухая дверь хранилища. Нет уж, хватит на сегодня экспериментов! Куда подевался этот мерзавец Соков?

 

ГЛАВА 4. ТОЧКА НЕВОЗВРАТА

Пионерлагерь звался хуже не придумаешь — какая ещё в ж. пень «Рябиновка»?

Очевидно, подразумевалась «Рябинушка», или что-то вроде — но привычно-алкогольные ассоциации в полусухом 1987-м окончательно взяли верх над останками убитых циррозом профкомовских мозгов. Когда спохватились — все документы уже вернулись из главка подписанными! Видать, там с бодунца тоже досиживал до пенсии ещё тот народец.

В итоге пришлось срочно досочинять для подрастающего поколения орнитологическую басню о некоей одноимённой птичке, крайне полезной, но редкой в Немском районе… Фуфло, слава КПСС, прокатило — но осадочек остался.

Короче, с этим лагерем не заладилось с первого дня. Не зря товарищ Газовнюк из облсовпрофа разводил пухлыми ручками — перед самым снятием только и успел, что умереть от инсульта на персональном толчке в расцвете творческих планов по приватизации… Но речь не о нём: «Ничего личного — бизнес…». 

Сперва в лагере пропали разом физрук и повариха. Якобы ушли в лес по грибы. Вроде нормально, грибы грибам рознь, сейчас этим никого не удивишь. Но следом в течение лета ухнули в никуда аж трое пионеров, причём один — по региональным меркам весьма непростой…

Присланный из области следователь КГБ тоже провалился, как сквозь землю. А это уже не шутки, товарищи! По слухам, потом его видели в девяносто втором в Ницце, рассекающим на белом «Мазератти» в компании двух модельных пелоток в соболях (чего только по злобе не налгут враги!)

В общем, лагерь пришлось закрыть — да и время уже подоспело. Через год советский режим с самым гуманным в мире соцобеспечением благополучно канул в квантово-запутанное Ничто…

Территория начала быстро зарастать малинником и чертополохом, с водонапорной башни и силовой установки энтузиасты ободрали цветмет. При этом регулярно поливали забор живущей поблизости бабки Чарушихи какой-то едкой жидкостью «с заговорами еретиков», отчего старухины кошки в количестве чёртовой дюжины каждое полнолунье оглашали округу сатанинским крещендо. Йети откровенно развратничали с русалками под хохот упырей и лешачих… Бабка ополоумела писать. Начальник райотдела милиции добряк Свинтидзе, принимая Чарушиху, как неизбежное зло, втихаря растапливал её заявлениями буржуйку на даче, и всё шло, как шло… Пока раздолбанный «газик» с сомнительной начинкой не тормознул однажды у крыльца.

— Викентий Карлыч! — крикнул сержант Ганешин, распахивая дверку. — Привёз!

— А привёз — так сам и занимайся, — проскрипел знакомый фальцет Чарушихи. — Потому, Карлыч твой опять на реке браконьеров ловит. У-у, полицаи! Сталина на вас нету! Русалок бы лучше ловили — да где вам!

— Это, Аномалиха… Базар фильтруй, да? — сержант, отворив дверь собачника, помог Левину сойти с подножки.

— Сам, говоришь? Лады… Пройдёмте, подозреваемый. А ты жрать волоки, яга, чем под дверью гундосить!

— Чичас, батюшка! К Анютке твоей в чипок доковыляю.

— Мухой метнулась! Фу, едрить, с ночи не жрамши… Присаживайтесь, гражданин, — Ганешин радушно пододвинул Владимиру Ильичу стул. — Водку будете?

Левин индифферентно пожал плечами. На казённом блюдце с ободком лежало три сдохших чипса и обкусанная долька чеснока — а есть хотелось, как из пушки… Выпили с ментом по сто из мутных стаканов. Изучив документы командировочного, сержант дружески приобнял его за плечи.

— Значит, говоришь, прислали с области? Нашу нечисть инспектировать?

— Типа того.

— И прибыл ты рейсом… Ага, вот и билет. Вчера, в 20–30. Всё верно?

— Господин полицейский! Позвольте…

— Сорри-бля — я не полицейский!

— Простите…

— Бог простит! — мусор рывком зафиксировал Левина за ворот и упёрся ему в глаза своими мутными щёлочками. — Объясняю для самых умных: аттестацию у нас пока один Карлыч прошёл. За толерантностью к нему. А я — русский мент, сержант Пётр Ганешин. Итак — слушаю. Где провёл ночь? Смотреть в глаза! Карманы вывернул!

Пухлый конверт с авансом Шаньгу Ганешин, изучив, накрыл казённой папкой «Дело». Левин понял, что попал. Рассказывать деревенскому менту дурной сон про битву медведя-оборотня с революционными моряками он счёл ниже своего достоинства.

— Я имею право на один звонок.

— Имей! — Пётр иронически протянул ему древний, перетянутый изолентой «Панасоник». Номера Сульфата Левин, к своему ужасу, не помнил. Абзац.

* * *

Запертый в подвале полковник Шаньгу ждал возвращения Сергея Сокова уже третий час. Холодок начал пробираться под медвежью шубу. Попытался набрать номер Механика — ноль. Абонент не доступен. Остальные — та же ботва. Своды подвала надёжно глушили сигнал. С Соковым явно что-то стряслось… Тут до Сульфата начала доходить печальная истина. Ему предстоит куковать в хранилище наедине с бубном как минимум до понедельника. А если Механик разобрался с директрисой по полной? А Левина не будет как минимум ещё неделю… Или вообще… Больше ключей нет ни у кого. Значит, ждать, пока власти спохватятся и вскроют музей — и обнаружат в хранилище его, живого или мёртвого — сразу и не скажешь, что лучше… Вода в подвале была — Шаньгу сунул голову под холодный кран и растёрся насухо какой-то народной вышивкой… Потом схватил бубен — и заячья лапка в его пальцах словно сама принялась выбивать по поверхности нервно рокочущий мощный ритм…

* * *

Капитан Соков закрыл за собой кованую дверь на два оборота и, сунув ключ в карман, направился к набережной. Розовеющие сумерки пахли апрелем — комплекс Зачатьевского монастыря под горой напоминал о чём-то грустном и вечном. Кресты сияли в прощальных лучах. Инстинктивно повинуясь приказу полковника, Сергей купил на лотке мороженое и решил скушать его на смотровой площадке. Целый час нужно где-то убить — поразмыслить как раз было о чём. Если полкан украдёт экспонат — а он его украдёт, то стрелочником всяко выставят его, Сокова. Вариантов нет — нужно отсюда валить. На тридцать тыщ бакинских, полученных от Сульфата, можно купить домик с участком на Пхукете. Море, пальмы и малолетки без комплексов в неограниченном количестве…

Он окинул прощальным взором панораму заречья — но неожиданно был отвлечён от тропических вожделений звуками детской считалочки:

— Айн-цвай-полицай! Драй-фир-официр… — Соков обернулся на звонкий голосок. Рыжая растрёпанная девчонка лет тринадцати в дразняще-короткой юбочке и полосатых гетрах прыгала по расчерченным на асфальте классикам. Заметив его пристальный взгляд, она как будто смутилась, но тут же продолжила скакать, как-то по особому откровенно демонстрируя дяденьке менту подростковые изломы ещё невинного, но уже набирающего сок тела. Прыгнула на финальную клетку — и Соков перестал себя контролировать.

— Ты это… что здесь скачешь? — подходя, спросил он прерывающимся голосом, — Типа, не скучно тебе? Хочешь мороженого?

Проказница, подняв на него доверчивые ярко-зелёные глазки, ответила робко:

— А ты хороший полицейский? Не оборотень в погонах?

— Да посмотри на меня! — возмутился капитан. — Я — самый главный охотник на оборотней в городе! Ну, иди ко мне.

— Охотник на оборотней? — изумлённо протянула рыжая бестия, на секунду прильнув к нему, и тут же отстраняясь. Соков ощутил невероятное возбуждение и растопырил руки.

— А ну, попробуй — догони! — взвизгнула маленькая шалунья и, выхватив у него мороженое, выкинула его вниз под гору и припустила по набережной к мосту.

Это было самое захватывающее в его жизни преследование!

Дав капитану приблизиться на расстояние вытянутой руки, нимфетка вдруг поворачивалась в прыжке к нему лицом и, лукаво поболтав высунутым кончиком языка, снова оказывалась за дальними кустами. Соков сам не заметил, как очутился в парке. Люди будто вымерли — на Мосту самоубийц никого не было. Тяжело дыша, он приблизился к призывно улыбающейся Лильке…

Один прыжок — и она, балансируя руками, застыла на чугунной ограде. Её расширенные глаза глянули на него в упор — и он почувствовал в них что-то настолько же родное, насколько и бесконечно враждебное.

— Pater Noster! In nomine Domini… Лили Марлен! Да, так её тогда звали… Живой огонь Сатаны!..

— Поймаешь — твоя!

Сам не ожидая от своего тела такой ярой прыти, через секунду Соков уже был на ограде и бежал за бесовкой, перебирая берцами по узкому бордюру над пропастью и бормоча невесть откуда взявшуюся латынь…

Как лунатик — если не смотреть вниз, то ни за что не упадёшь. До цели теперь оставался всего один шаг… Капуцин-капитан протянул руки — и потерял равновесие, натолкнувшись на невидимую преграду.

Зелёные глаза девочки не выражали ровно ничего человеческого, и вдруг он с ужасом понял, что во всей этой фишке не так. Вертикальный зрачок.

— Вспомнил меня, монах?

— Я не монах… Я… это… я оборотень в погонах. Прости меня, Лили Марлен! — он замахал руками — но центр тяжести был уже критически утрачен.

— Оборотень — я. А тебе — удачного приземления, брат Ансельм! — последнее, что он успел увидеть, был стремительно летящий навстречу снизу чёрный асфальт в прошлогодних выбоинах.

 

ГЛАВА 5. BAD TRIP

— Абзац, дедуля! Теперь этот жирный правнук там надолго застрял — сияя веснушками, пропела рыжая плутовка, вбегая в избу и крутя на пальце ключи от хранилища.

— Застрять в подвале — это мы конечно, оно нам завсегда!.. — смахнув связку ключей невидимым жестом, ворчливо пробубнил мазык, контролируя боковым зрением «красный» угол. — Да ведь колотит в бубен, паскудник. А мне — воротà держи. Начудесил уже — поп приходил плакаться. Того гляди — прорвёт… Хлынут оттель, и кто — ты, что ли, с полицаями своими будете их держать?

— Полицаи, дед, скорей твои, чем мои. Сам знаешь. Гнал бы лучше в пень своего Гапона. И так он здесь на халяву. Не нравится — пускай отваливает назад, в свой девятьсот лохматый год! Ком цурюк — скатертью дорожка, — Лилька, демонстративно виляя худыми бёдрами, направилась в сени.

— Ты, баловница, опять со своими прошляками в городý управлялась. Вижу, что не без этого. Ужо тебе — хвост-то ть надеру.

— Т-сс! Петька идёт, — перебила взъерепенившегося деда лиса — тинейджер, тенью ныряя за косяк.

И впрямь, в избу ввалился с перекошенным справедливостью лицом сержант Пётр Ганешин.

— Ну, здравствуйте вам, Николай Николаич. Внучки, надеюсь, вашей нету?

— А тебе она пошто?

— Да ты не серчай, дед Коля. Ты же знаешь, у меня с Анюткой крепко — недорослями вашими не интересуемся по сексу, не солидол. Не серчай, просто больно она любопытная, Лилька. Разговор мой лично к тебе — Викентий на реке, не услышит.

— Чего надоть?

— Дед Коль, нам уже с области хмыря подослали про здешнюю ботву разузнавать. Луна полная, Аномалиха перья распускает — того гляди заколдобится. И что мне с этим всем прикажешь делать на фоне грядущих выборов? Давай уже как-то сотрудничать!

— Вам надо — вы и…

* * *

— Убили-и!!! — вопль Чарушихи со двора был поддержан хором бродячих собак, кудахтаньем кур и угрожающими выкриками толпы обывателей. В стекло влетел голыш.

— Я предупреждал! Теперь они сюда идут…

— Не они, а народ. Пойди и встреть как полагается, в воротах. Лили Марлен, место!

Лисонька только брезгливо фыркнула: «Тоже, командующий войсками — пфуй!»

Пётр, выйдя на крыльцо мазыковой избушки, поднял руку:

— Граждане немцы! Требую соблюдать дисциплину и внимание.

— Сам соблюдай! Настоебенило! Мы не немцы, мы немчане! Сам ты немец — полицай!.. Покажите ему, чего свинья в лагере отрыла!

Перед отшатнувшимся Петром Ганешиным была шмякнута на крыльцо рвано откушенная по локоть мужская рука — довольно грязная, мускулистая, в густой волосне и синих пороховых татуировках. Слово «Аврора» выколото по тыльной стороне кисти довольно неровно — выше был традиционный восход солнца, на предплечье же читался обвитый змеёй сложный морской якорь.

— И что? Откуда эта гадость у вас?

— А то не знаешь! — взвыла Аномалиха. — Свинья принесла! С Рябиновки! Там их — трупаков этих — как говна у Профкомыча за баней!

— А ты у него, выходит, за ней сидела? За баней-то? — осведомился заинтересованно сержант милиции.

— У гхòвнах! — расхохотался, хлопая себя по толстым бокам, дядько Мыкола Ботва.

Мнения трудящихся в результате разделились — самые отчаянные предлагали, не взирая на сгустившиеся сумерки, вооружиться чем Бог послал и идти в Рябиновку биться с демонами. Но таких смельчаков оказались единицы. Основная же масса, как всегда, склонялась к паллиативу.

— И где начальство вообще?

— Да где ему быть, как не на речке! Карлыча будто не знаете… Как всегда, русалку удит!..

— Тю! У гхòвнах! У Профкомыча! По-за баней!!! — толстяк Ботва, тыча пальцем в Чарушиху, хохотал до упаду поочерёдно над ухом каждой из баб, пока не охрип. Но тут в освещённый круг ворвалась невесть откуда взявшаяся грязная жирная свинья, и, ухватив с крыльца руку с татуировкой «Аврора», уволокла её в сплошную темь. Из кустов раздалось мерзкое чавканье. Опупевший от такого свинства народ безмолвствовал…

* * *

Луна вспыхивала в струях неторопливой речки, что из века в век влачила свой путь по странно-петляющей траектории — вокруг церкви на холме куда-то во мрак беспросветных «Дерендяевых болот». Рыболовы удили, медитативно уставя взор в тающую даль заката…

— Викентий Карлович!

— Да, батюшка?

— Вы обещали — и я вас ловлю на слове. Каждого задержанного я могу перед первым допросом исповедовать. Так или нет?

— И тайна исповеди, согласно указу Святейшего Синода…

— Ах, ваше благородие, ну как не совестно! Времена же изменились, когда это было…

— Молчу, молчу, Георгий Аполлонович. Только как ни крути — кесарю кесарево… Мы ведь с вами, некоторым образом, в одной лодке?…

— Викентий Карлович! — священнослужитель, наклонясь к самому уху начальника полиции, тревожно шепнул:

— Ах, подполковник! Я согласен, помилуйте, но… У вас клюёт!

Их благородие, почувствовав, что леса действительно натянулась струной, подсёк умело. На том конце заходило что-то уж слишком мощно даже для апрельского нерестующего сазана.

— Подсак давай!.. Нет, брось… Багор! Тоже отставить! — Свинтидзе вдруг спрыгнул в воду и побежал, сгорбившись, в чём был вглубь реки следом за звенящей лесой. Вскоре он потерял грунт под сапогами и поплыл.

— Карлыч, что там?!

— Блу-блу-мгу-русалка! — раздалось с глубины. Дальше были одни беззвучные пузыри.

— Викентий Карлович! — заметался в подряснике по песчаному берегу поп. — Ваше благородие! Лю-ю-д-и-и-е!!! — но никто не откликнулся из жителей — лишь Луна бессмысленно отражала рябь поверх мутящейся водоворотами речной глубины… «Объяли меня воды до души моей… Аминь, Господня воля… А может, всё и к лучшему? Один Ганешин теперь остался из перебежчиков…». 

* * *

… Левин открыл глаза и не сразу понял, где он. За окном сквозь железную решётку виднелась непроглядная апрельская ночь. Во сне он только что летал, между делом абсолютно свободно проникая сквозь стены. А здесь, в камере, только и мог, что сесть на койке, свесив ноги, и обхватить припухшее со сна лицо ладонями. В таком состоянии прошло некоторое время. Потом из коридора раздались ссорящиеся голоса.

— Слышите — пропустите меня к нему! Я хочу видеть этого человека!

— Не положено ночью, батюшка, — робко попытался возражать караульный мент. — Викентий Карлыч утром придёт, тогда и…

— Дурак ты, братец, прости Господи! Не придёт больше Викентий. Считай, что я за него. Ключи живо!

Дверь в камеру со скрипом распахнулась. Левин поднял голову — перед ним стоял навытяжку породистый, невысокий, но крепко сбитый южнорусского типа священник с большим православным крестом в одной руке и фонарём в другой.

— Чем обязан? — Ильич предупредительно встал с койки.

— А то сам не знаешь! — поп навёл на лицо узника луч света — и отшатнулся. Пафос слетел с него, как не бывало.

— Борис Викторович? Вы?

Левин, заметив смятение визитёра, инстинктивно полез в карман за сигаретами.

— Достали и здесь… Ну, что ж — значит, от судьбы не уйти, — промолвил поп, прикладываясь губами к кресту. — Я готов. Стреляйте! Только помните, Савинков, — невинная кровь моя падёт на вашу голову, вас и Иуды Азефа! Во веки веков — аминь.

— Батюшка! — Левину захотелось утешить священнослужителя, бывшего явно не в себе. — Вы меня, вероятно, с кем-то перепутали.

Видя, что палач медлит, обладавший недюжинной силой Гапон вдруг в порыве отчаяния ринулся на него и, схватив за оба запястья, с налёту боднул головой в лицо! Не готовый к такой атаке Левин потерял сознание и обвис на руках отца Георгия. Священник поднёс к его губам животворящий Господень крест.

— Во имя Отца и Сына и Святаго духа… Да расточатся врази Его… — поп достал из складок одеяния тонкий стилет. Левин, улетая по спирали в цветное небытие, вдруг почувствовал увесистый толчок по затылку. Пушистобородый старичок приложил палец к губам.

— Мазык? Я что — снова во сне?

— В сон успеешь. А пока — реал. Соберись и пни ему коленом по яйцам…

— Уау! — взвыл Гапон, роняя кинжал. Ползая на карачках по полу, прокашлял злобно в бороду:

— Ну, ты и бес, Савинков… Сволочь!

— Чем богаты! — Левин уже без тени религиозного чувства поддал священника в спину ногой и подобрал с пола стилет.

 

ГЛАВА 6. ГОСТЬ ИЗ БУДУЩЕГО

— Да о чём мы вообще, дружок? Нет ни добра ни зла. Их Моисеи — книжники выдумали, чтобы вам жизнь мёдом не казалась. А вы и рады стараться — надулись друг на дружку от важности, как мыши на крупу…

— Так-таки и нет? Заврался ты по ходу, дедуля, — возмутился Владимир Ильич.

— Да вот так и нету. Есть верхний мир, есть нижний. У них там свои дела, а мы здесь жмёмся посерёдке. Только где ты зло разглядел? Лиса зайчика поймала — она что, злая? Всё зло — у тебя в голове.

— Да эти же большевики! Блюмкин, которого Лили Марлен убила. Он что — по-вашему, херувим?

— Почти угадал, — усмехнулся дед. — Только Яша не большевик. Он эсер и перчаточник высшего посвящения. Загрызть его Лилька могла — убить нет. У него девять жизней в твёрдом теле. Теперь вроде всего шесть осталось. Да только это ничего не меняет.

— А революционная матросня? Добряки те ещё!

— Ну, матрос Кошка был просто Яшиным тульпой. Тульп маги себе лепят из того, что подвернётся. Страх, зависть, классовый гнев… Из говна в общем лепят — можешь о нём забыть. Матроса Кошки больше не существует. Расформирован. Двух других, кстати, тоже.

— Дед, а я сейчас не сплю? Я — существую?

— Понял наконец, дурень! А ну, глянь себе на руки!

Левин в недоумении пересчитал свои пальцы — отчего-то их оказалось на одной руке четыре, на другой, кажется, шесть — и все с птичьими когтями, пытающимися ухватить пустоту… Выходит — всё сон?

— Лады, хорош ночевать, — скомандовал мазык, — Пошёл, цурюк! Да, а с Яшей всё же лучше бы тебе пока не встречаться…

* * *

Тут же Левина словно подкинуло на бетонном полу. Он поймал на щеке и брезгливо растёр в пальцах чуть не заползшую в ухо тюремную мокрицу. Сев, оглядел камеру — поп Гапон, как у себя дома, всхрапывал рядом, задрав бороду к потолку.

«Вот так клюква! Выходит, я вчера православного батюшку чуть не уханькал! Гадко как. И, главное, похоже не во сне. А впрочем, где сны — и где я? Ладно, дышит — во всяком случае, поп сам первый начал…». 

Переодевание заняло совсем немного времени. Левин, кряхтя, втащил тело священнослужителя на койку, накрыл тюремным одеялом и оправил на себе просторную рясу.

— Отворяй! — заколотил он ногой в дверь, прикрывая лицо широким рукавом. Вскоре заспанный милицейский сержант, ворча, распахнул железную дверь.

— Ну, я пошёл, — помня тайные наставления мазыка, Левин уставился в правый зрачок Петра Ганешина. — Благослови тебя Бог, братец. Ворожу-творожу, карий глазик отвожу… — удивляясь самому себе, он проделал перед лицом мента «хитрые» жесты.

— Да, разумеется, ступайте с Богом, святой отец, — загипнотизированный мент тупо провёл его к выходу, — Только у меня к вам ещё один вопрос, личный… Как по вашему, батюшка, русалки существуют?

Левин замешкался лишь на секунду — надо было крутить педали, пока не дали…

— Всё сущее — видимость. Пока реальность нас не убивает — она делает нас сильней. Молись и кайся, сыне! — сымпровизировал он на ходу.

— Как я и думал. Никаких русалок, значит… Видимость одна.

— По вере твоей да воздастся! — с этими словами Левин нырнул из дверей ментовки за ближайшие кусты. Ряса путалась с непривычки в ногах. Зато кинжал у попа оказался что надо — он на пробу срезал себе кончик ногтя и удовлетворённо сунул клинок за ремень. Пора валить с этой гнилой Немы. Кто бы только знал, куда? — Левин отлично понимал, что его нигде не ждут…

И всё-таки главное — подальше от нехорошего поселения. Резвым шагом он направился по шоссе в сторону облцентра — нога, на удивление, не болела…

Вскоре справа по курсу среди зарослей он увидал ржавые ворота с ветхой надписью «Рябиновка». Левин прибавил шагу — чёрт, кажется, поздно. Сзади по трассе его уже нагонял милицейский «бобик» с мигалкой. По ходу, мент слишком быстро оправился от неумело наведённого морока, и теперь жаждал реванша. Ильич спрыгнул на обочину и, проваливаясь в лесных яминах, ломанулся в чащу.

— Стоять! — следом за окриком громыхнул выстрел. Левин забежал в облупившийся административный корпус, промчался как во сне по тёмному коридору и толкнул дверь с изображением писающего мальчика. Классический сортир с очком в обрамлении окаменевшего пионерского кала… Дальше бежать было некуда. Он сжал в кулаке рукоять кинжала и зажмурил глаза. Топот по коридору приближался. Левин понял, что никакие заклинания здесь не помогут…

— Открывай, мля! Завалю! — сержант был явно настроен решительно.

— Пётр, может быть, всё-таки вначале поговорим?

— С тобой?! — ветхая дверь вылетела с удара ноги. Пётр Ганешин замер, сжимая в кулаке табельный пистолет Макарова. — Молись своему Христу!

Тут бы Левину и конец — но узкое пространство сортира внезапно заполонило гулкое рокотание шаманского бубна. Оно нарастало с такой страшной силой, что оба противника вынуждены были зажать уши ладонями. Зелёное сияние вспыхнуло, и Левин ощутил, как весь превращается в некие светящиеся мурашки. Тело Петра Ганешина тоже претерпевало изменения — у него вдруг стали отрастать усы и пропала бородавка на щеке. Впрочем, выражение глаз по окончании трансформации осталось по-прежнему недобрым.

— Что это было сейчас? — робко спросил Левин, протягивая ему руки для браслетов.

— А то сам не знаешь? — сержант, не снимая с пояса наручников, глянул на задержанного оценивающе. — Мазыцкие штуки знаешь, а про Дыру типа не в курсе? О» кей, пошли уже на воздух, засланец…

* * *

Они сели на крыльце среди пионерских развалин, и Ганешин угостил Левина «Винстоном».

— Короче, извини, погорячился я. Думал, ты тоже из тех… Которые по времени шарятся. А тебя, значит, и правда с области прислали наше говно разгребать?

Ильич тупо кивнул.

— Мужик ты, я гляжу, свой, конкретный. Но и без меня тебе здесь ничего не светит, так что, извиняй — работаем на пару… Я Пётр Ганешин — мент от Бога.

Левин пожал протянутую руку.

— … По убеждениям — патриот, владею всеми видами оружия до 2040-го года включительно. С тебя обещание, что меня после не отправят цурюк нах хаузе… Ну как — время пошло?

— А цурюк это куда?

— Ну, в две тысячи сороковой родимый… «Назад в будущее», — скривился, как от протухшей пищи, Пётр.

— А что — будущее тебе так жмёт?

— Нехер мне там делать, брат… Да и никому нехер, поверь…

— Там что — ментов нету? — сочувственно спросил Левин, зная из книжек, что так положено разговаривать с буйными сумасшедшими.

— Здорово, корова! Да там все — менты, в кого ни плюнь. Короче, прикинь — пока нефть шла, ещё кое-как выживали. А потом началось — каждый год новые налоги и тарифы. На рыбалку, на грибы-ягоды, на дождь, на обувь, на ходьбу босиком… А чтобы следить и взимать, всё больше ментов требовалось. Разных — дорожных, водяных, полевых, лесных, домовых… Ну, я-то с самого начала в городовые устроился, нам даже платили поначалу. А большинство на подножном корму рыскало, кого поймал — тот и твой. Короче, к концу тридцатых уже все, кто кое-как ковылял, в ментах числились. Но тут Полкан в Кремле окончательно впал в маразм, а может ракета ему новая понадобилась, чтоб грузинам грозить. Больше-то его давно никто не пугался…

Короче, ввёл он налог на личное оружие. Тут уж менты не выдержали — и сковырнули старца. Потом смута была, трупы жрали. А в сороковом Глобы Плюшевую революцию привезли, объявили диктатуру совести и запретили русский язык. Что дальше, не знаю и знать не хочу. Услышал Бубен и свалил к вам.

— И что, интересно, вы там ели, если никто ничего не производил? — Левин с нескрываемым интересом слушал сержантские байки, чересчур логичные, чтобы быть бредом.

— Суррогат какой-то в пластиковых упаковках, продукт идентичный натуральному. Кто говорил — из нефти гонят, кто — из трупов… Мнения были разные, плюрализм, едрёноть…

— А культурная жизнь?

— Культура твоя — говно, извини, брат! 7D, 8D… Скафандр надеваешь, платишь и пошёл всех валить. Вертушки, огнемёты. В 8D даже ядерная кнопка была. Вкус, запах горелого мяса — всё как в реале. Можно было за час уничтожить целую империю зла… Только я культуру не любил никогда. У меня книга была — от прадеда на чердаке сохранилась. На русском языке, прикинь! Я её под одеялом с фонариком 18 раз перечитал, почти наизусть помню. Там такие вещи описаны, о которых и сейчас-то никто толком не знает. Я потому и по-русски так говорю хорошо.

— И как книга называется? — Левин почувствовал щекотание усов в своём ухе и побоялся, что гость из будущего хочет его отгрызть. Но этого не случилось.

— Столетней давности книга. Автор — Сталин. «Краткий курс истории ВКПб».

— Хм… И как ты сюда сбежал?

— Случайно повезло. В Рябиновке затихарился, как обычно, чтобы книгу почитать. Наши сюда редко ходили, русалок боялись… Вдруг слышу — из сортира бубен, потом свет — ну, всё как сегодня. Я свой плазменный меч достаю — и вперёд! Никого только там не было. Выхожу на дорогу — а всё вокруг уже другое. И так мне вдруг стало легко на душе — будто я домой вернулся! Ну, сперва шарахался маленько, гоп-стопом промышлял. А потом начал осматриваться — ну ни хера себе люди живут! Свиньи свои, огороды, рыбалка… Грибы-ягоды бесплатно! Стал знакомиться с народом, а через год уже работал в милиции… Карлыч помог ксиву выправить. Такие вот дела, товарищ Левин… Ладно, пошли к машине — прохладно становится.

— Да, Пётр. Удивительные вы вещи рассказываете… А где же, не сочтите за назойливость, ваш плазменный меч?

— Факин меч-то я в Рябиновке зарыл от греха. Нельзя его здесь светить — вопросов бы лишних много возникло… А вот куда делся мой факин «газик» — хотел бы я знать?

Левин был тоже изрядно удивлён. В такой дыре, как Нема, украсть ганешинский «бобик» мог или действительно пришелец, или ещё один буйный сумасшедший. Впрочем, других здесь, похоже, и не водилось…

 

ГЛАВА 7. КАЖДЫЙ ОХОТНИК ЖЕЛАЕТ ЗНАТЬ…

— Левин, готовьте вазу! — Катя, раскрасневшись, вбежала с тремя веточками освящённой вербы. — Весь год должны стоять, если поп не врёт! Это чудо. Поп такой чудесный, и кстати, он байкер! Эй! Где все попрятались? Тёть Дуся, где пипл?

— Тс-с! Аллилуйя, — музейная уборщица сурово приняла у неё мохнатые дары весны и, ткнув их машинально в аквариум с местными тритонами и пиявками, всхлипывая, закрыла лицо ладонями.

— Да вы что, тёть? И где все наши вообще? — юная стажёрка наивно захлопала серо-зелёными глазками.

— Дьявол! — прошипела старуха, осеняя ничего не понимающую девушку крестным знамением. — При дверях Суд божий… Конец света! Ляжки-то прикрой пред Господом!

— Тётя Дуся! — Катерину не учили на истфаке, как общаться с религиозными фанатами в стадии обострения. — Радмила Марковна на месте? А Левин? Да Соков этот мерзкий, в конце концов? Где все?

— Все сгинули. Страшный суд. Никого не минет чаша сия. Двенадцатый год календаря майя — последний… Апокалипсис! Ванга! Из подвала уже колотится Сатана!

— Тёть Дусь, ты это… Посиди лучше здесь, ага? — Катя устремилась через залы к известной двери. Знакомые экспозиции — парейазавры, неандертальцы, Халтурин, Дзержинский, молодой Сталин… Из подвала ей смутно послышалось дробное рокотание бубна. Катя пнула в дверь ногой:

— Левин! Кончайте дурью маяться! Дусю вусмерть зашугали! — бубен напряжённо смолк. — Я вам лапши «Анаком» принесла. И вербу. Ну Левин, миленький, откройте мне! Это я, Катя!

— Ху-у-ум-м-м! — послышался из-за двери нечеловечески-низкий протяжный звук — и вновь заколотил бубен. Тут стены маленького зала поплыли у неё перед глазами, крутясь и расширяясь, со всех сторон вспыхнули жёлтые лисьи глаза, стальная дверь надвинулась, и она, падая навзничь, в одно мгновенье вспомнила всё…

* * *

… В эту избушку её привела прямо с автостанции «Нема» стрёмная рыжая девчонка-подросток.

— Сказкина Катерина — ты? По этнографии русского язычества?

— Салют! Это ты мне про бубен в личку писала? — Катя, приняв игру, пыталась отвечать по-свойски.

— Ну, типа… Мыло моё, а бубен дедкин. Он в сети не шарит, старпёр. Идём уже, я Лили Марлен, — девчонки на голливудский манер стукнулись кулачками в знак дружбы.

Круговерть грязных переулков, ветхие ворота и коровий череп при входе настроили исследовательницу на научный лад. Она тайком извлекла было диктофон — но он так и не пригодился. Дедок, представившийся Колей, провёл Катю в избу и радушным жестом усадил на лавку.

— Так говоришь, по науке приехала? Предметы изучаешь? — глазки старца глядели из-под седых бровей этаким добряком — но по хребту её пробежал самопроизвольный морозец.

— Я получила электронное письмо. Про бубен… Вообще, знаете, русская этнопсихология — моя тема.

— Знаем, какая твоя тема — цурюк нах хаузе. Вот бражки выпей с дороги — тут тебе и будет тема…

Катя храбро заглотила приятную жидкость из кружки.

— А всё же бубен шамана можно посмотреть? Или наврали про вас, дедушка, что вы маг?

— Кто могет, тот и маг… Лови, ежели дотянешься, — мазык лукаво потряс у неё перед лицом невесть откуда взявшимся расписным бубном.

— Оба-на! Хватай! А то поди наврали шуты сдуру учёной девке?

Катя снова и снова дёргалась всем телом, чтобы схватить заветный артефакт — но её рука опять провалилась в пустоту.

— Да вон он бубен — то, бери! Иль дураки деревенские те врут… — дед прыгал по избе молодым козлом. Катя рыпнулась встать с лавки — и не смогла, словно за гвоздь зацепилась юбчонкой. Дёрнувшись несколько раз, поняла, что держит не сзади. Вперёд не пускала какая-то мягкая, но неодолимая стена.

— Хорош, цурюк! — дед Коля махнул у неё перед лицом ладонью, и Катерину отпустило.

— Теперь говори — какая твоя тема? Научная?

— Отец ушёл, когда я маленькой была… Мамка… свинью последнюю забила, чтоб мне образованье гуманитарное… Сучка я… — Катя неожиданно для себя заревела в голос… — Макс бывший — фу, как стыдно! А теперь Левин этот музейный — импотент какой-то… Всех их я мужиков ненавижу!!! Почему он на меня так криво смотрит, урод? Ы-ы-ы!

— Ну, вот и ладушки. Встретила в себе деву-Обиду — погладь и спрячь, пускай никто неймёт… После сама прошщупаешь…

Дальше был какой-то сияющий провал.

… К автобусу до облцентра Катю провожала всё та же сомнительная рыжая Лилька. Впрочем, добыча, упакованная в три ряда мешковины, компенсировала всё. Левин просто опупеет. Настоящий шаманский бубен, вау! Мухоморы эти — туфта, про них ещё Бунин писал, что безвредные. Всё уже почти прошло.

— А чего это твой дед всё цурюкает? — спросила она провожатую напоследок.

— Да, так. Привык с войны. В германскую в плену побывал — с тех пор прилипло.

— Нацистский лагерь — страшное дело… — политкорректно вздохнула Катерина.

— Дура. Какой в жопу лагерь? Он в первую германскую был. Там в плену и бабку мою склеил, Грету. Вон, гляди! — в лилькином ай-фоне на фоне готического собора усач в клетчатом костюме и котелке обнимал за талию томную блондинку с высоким начёсом.

— Это дед Коля с бабой Гретой. А во вторую германскую его по возрасту не призывали.

— Так он выходит здесь тоже через Дыру очутился? — сама не понимая толком о чём, спросила Катя.

— Не, дедуся здесь самокатом. Через здоровый образ жизни.

— Врёшь, столько не живут!

— Вот и старый о том же, — печально вздохнула Лили Марлен. — Типа, домой ему пора. А как я тут без него — не колышет. Эгоист, медведь, сволочь старая! Ладно, не грузись, подруга, автобус твой. Пошла — ком! Айн-цвай-полицай… — смахивая дождинку, ползущую по щеке, рыжая волшебница отвернулась. На этом сновидение кончилось — Катю грубо подняли с пола музея двое крепышей в штатском.

— Госпожа Сказкина?

Катя, оправив задравшуюся миниюбку, нарочно тормознула на несколько секунд, чтобы прийти в себя.

— Я, и что?

— Нужно побеседовать.

— Без моего личного адвоката я не скажу ни слова! — краешком глаза она злорадно заметила длинный огонь плазменной горелки, разрезающий по дуге вокруг замка бронированную дверь в подвал. Если там Левин — сам виноват, ботан херов! Пусть с ним теперь внутренние органы разбираются!

— Товарищ майор, готово! — доложил, снимая маску, сварщик.

— Господин Дупак! Ставьте уже вашу защиту! — мрачно отдал приказ майор Тамбов, ни на грош не веря во всю эту херомантию. Из управления навязали шарлатана — генерал Шугал сбрендил на чертовщине.

— Лучшая защита — это нападение, — прошипел без голоса лысый как яйцо специалист, нервно потирая на висячем носу старомодные очки.

— Всё, что угодно, только живее. Вам платят за результат!

— Не вы мне платите, едрёна шишка… — Алан Дупак встал в своём астральном балахоне перед дверью, растопырившись в форме пентаграммы. Голос его сделался вдруг басовит и зловещ, он шёл словно из низа живота.

— О, великое братство ночи! Предстань пред тем, чей низкий разум движет Эйцехоре! Вырви сей гогочущий язык и запихни ему обратно в глотку, о, Кали-ма! Пронзи его легкие жалами скорпионов, о, Сехмет! Ввергни суть его в пустоту гнетущую, о, могучий Дагон! Шемхамфораш! Мене! Текел! Фарес! Йоахве!!!

— Всё сказал? — выбив плечом бронированную дверь, таившийся за ней полковник Сульфат вихрем снёс с пути главного федерального мага и всю опергруппу, потом взметнулся по крутой лестнице, прижимая к косматой груди Бубен. Сверху раздался удаляющийся топот его больших ног.

— Козёл! — Тамбов презрительно сплюнул под ноги мага.

— Поймать и уничтожить мутанта! Алло! Всем постам! План перехват!

— За козла ответишь! — прошипел Алан Дупак, стягивая через голову балахон. Шея его была туго перебинтована. Окажись здесь Левин, он бы страшно удивился, опознав в федеральном колдуне загрызенного накануне в мазыцкой избе комиссара Якова Блюмкина… Но Левин был далеко…

* * *

— Катерина Ивановна, вы можете идти? — вспомнил наконец майор Тамбов о скорчившейся за косяком девушке.

— Да, майор, — ответила Катя, вставая и брезгливо отряхиваясь. — Я могу идти. И уберите руки, пожалуйста — у вас под ногтями траур. Кто там был? — она указала на развороченную дверь хранилища.

— Это бы мне у вас лучше спросить, сударыня…

— Я ничего не знаю! Все вопросы — к руководству, — она независимой походкой проследовала через залы экспозиции на улицу, хотя на самом деле дрожь колотила всё её тело. «Господи! Или кто там? Дьявол? Что происходит? Надо ехать к деду. Он точно всё знает…». 

— Проследить за сучкой! — приказал в рацию своим людям Тамбов, чувствовавший себя обгаженным, но непобеждённым.

* * *

Йети видели в этот понедельник десятки людей — но не запомнил никто. Промчавшись мимо Вечного огня скачками вниз по деревянной лестнице к монастырю, «реликтовый гоминоид» бил в бубен, и жавшиеся на лавках влюблённые парочки замирали на миг в поцелуе — а потом глядели друг на друга, и их пальцы туже сплетались в дыхании весны.

Йети в серебристой мохнатой шкуре пробежал, колотя в бубен, и исчез в воротах Зачатьевского монастыря. Никто из прихожан не понял, в чём дело — мелькнул и пропал. Письменных свидетельств также не сохранилось. Обычный апрель, начало Великого поста. Мало ли чего примерещится по авитаминозу.

 

ГЛАВА 8. БИТВА В ПУТИ

ПМГ-40 — плазменный меч городового образца 2040 года — представлял из себя на вид довольно невзрачный чёрный цилиндр с ребристой рукоятью. Достав его из-под груды битых кирпичей, Ганешин любовно обтёр полой камуфляжной куртки и повернул круглую шишечку на торце по часовой стрелке. Левин наблюдал за его манипуляциями скептически — до тех пор, пока ослепительный белый луч метровой длины не вырвался из рукояти. Описав над головой молниеносную дугу, Пётр с маху перерубил молодую осинку в руку толщиной и, убрав луч, сунул меч в карман.

— Ещё вопросы?

Ильич в поповской рясе застыл перед ним с полуоткрытым ртом.

— А то ты меня, по ходу, за фуфела держал…

— Да я… Нет, что вы…

— Хорош, давай на ты. Идём, скоро рассвет. Нужно определиться, куда нас занесло.

— Да как куда — вон же «Рябиновка», — Левин обвёл рукой лагерные постройки — и сам отчего-то смутился. Даже в темноте было ясно, что местность изменилась. Административный корпус красного кирпича выглядел как будто вчера построенным, а на месте бетонных бараков виднелись тёмные бревенчатые амбары. Из темноты раздался лай собак и следом — колотушка сторожа.

— Сваливаем! — скомандовал сержант Ганешин, и они устремились по трассе в сторону облцентра. Судя по тому, что следов асфальта на дороге не было, Бубен погрузил их через Дыру куда-то в прошлое. Насколько глубоко — ещё предстояло выяснить. Ганешин шел впереди, что-то бодро насвистывая — очевидно, по опыту полагал, что чем дальше назад, тем, в сущности, оно лучше.

Левин, глядя на него, тоже приободрился. Терять «дома» ему было, если разобраться, нечего. К рассвету вышли на окраину села. Бабы в цветастых сарафанах, выгоняя со двора скотину, провожали их удивлёнными взорами. Ещё бы — чужой поп, а с ним солдат в неизвестной серой форме.

«Неужто германец нас покорил? Вот оно, без царя-то — грехи наши тяжкие!» — перешёптывались трусливо кумушки и крысами ныряли по закромам — прятать в навоз нажитое непосильным трудом.

Заметив производимый среди населения ажиотаж, Ганешин свернул огородами к реке. Там среди кувшинок шумно, как водяной, плескался проезжий ямщик — нераспряжённая тройка лошадей за кустами пощипывала молодую травку. Никак, здесь уже конец мая… Пётр по-пластунски подполз к телеге и быстро переоделся в ямщицкое, аккуратно сложив свою форму на видном месте — честный чейндж. Собрался уже присоединиться к Левину, как вдруг лошадёнки всхрапнули и шарахнулись, ямщик заметил покражу и, выпуча глаза, заорал из воды:

— Караул! Ратуйте, православныя! Грабють!

Из села послышались ответные возгласы — Левин понял, что сейчас их будут бить. Вскочив на облучок, Пётр нахлестнул коней и, подкатив к Левину, крикнул:

— Падай в корыто!

Левин кубарем перевалился через борт ямщицкой телеги, тройка дёрнула, и, одолев невысокий подъём, ударила в намёт по главной улице торгового села, густо обдавая грязью машущих вслед пудовыми кулачищами обывателей. Пётр, широко расставив ноги в сапогах гармошкой, в развевающейся по ветру поддёвке, продолжал работать кнутом, пока околица села не скрылась за бескрайними полями и перелесками. «Не так ли и ты, Русь!» — пришло на ум Левину при взгляде на его экспрессивную фигуру.

— Ты прям Будённый! — крикнул он Петру сквозь шум ветра. — Ещё бы пулемёт «Максим» сюда!

— Максим — фуфло, я Шевчука люблю! — недослышав, оскалил в ответ цыганские зубы Ганешин…

К железнодорожной станции подъехали шагом, когда уже смеркалось. Два пьяных солдатика приколачивали к деревянному фасаду красную простыню с кривоватой надписью «Вся власть Советамъ!» Вдали за лесом басовито вскрикнул паровоз — и толпа мешочников, дыша луком и матерясь, повалила на дощатый перрон. Пётр наддал плечом — и они втиснулись в вагон третьего класса.

— Это докуда паровоз, любезный? — осведомился Левин у толстого мещанина, помогая ему утрамбовать под полку мешок.

— На Питер, батюшка! — отвечал толстяк и, надавив всей массой на соседа, освободил священнику краешек полки, — Прошу садиться.

Пётр неприхотливо умостился в проходе среди узлов…

* * *

Под стук колёс Савинков быстро провалился в сон. И вновь был обречён на просмотр того же навязчивого кошмара — хрипящее лицо бородатого незнакомца, которого он душил шёлковым платком в грязной охтинской подворотне, кривлялось и подмигивало, меняя очертания, пока Борис не осознавал в ужасе, что это — его лицо… Он понимал, что душит самого себя — но лишь туже затягивал концы платка.

В 1906-году произошел чудовищный конфуз с приговорённым ЦК партии эсеров священником Гапоном. Борис Викторович имел к попу личные счёты и голосовал за смертную казнь, хотя многие товарищи были против. Потом тщательно отследил сволочь до самой дачи в Озерках. Ошибки быть не могло — светила такая же, как сегодня, полная луна. Свеча на окне мигнула красной морзянкой — всё в порядке, гадина на месте. Борис снял браунинг с предохранителя и шагнул в гостиную. И тут по ушам ему ударил какой-то ритмический непонятный гул, комната наполнилась зелёным свечением, и Гапон, только что сидевший с газетами в вольтеровском кресле перед камином, растворился в воздухе!

Борис сориентировался не сразу — революционно-материалистическая картина мира разом дала трещину по всему полю. В мистику Савинков не верил. Подкупленного сторожа пришлось втихаря замочить в сортире. Потом почти на автомате в районе красных фонарей на Охте он отследил загулявшего бородача похожей на попа комплекции — нужно же было как-то отчитываться перед Азефом. Удавил платком в подворотне — а тело отвёз на извозчике в Озерки и, переодев в рясу, подвесил в петле. Извозчика ликвидировал по дороге контрольным в затылок. Фуфло, как ни странно, прокатило. Труп лже-Гапона нашли только через месяц, черви не оставили криминалистам ни единого шанса — кроме рясы и чёрной бороды, опознавать было нечего…

— Борис Викторович! Что с вами, проснитесь! — над ним озабоченно склонилось лицо молодого соратника Якова Блюмкина.

— Что такое? — строго спросил Савинков, вскакивая.

— Кричали на весь вагон, едрёна бомба.

— Вы выходили на станции, Яков? — Борис заметил на ботинках соратника свежую грязь.

— За кипятком. Там какой-то шухер на перроне, пришлось вернуться. А тут вы орёте как ишак, я извиняюсь.

Савинков молча вышел из купе. До чего неприятный тип этот Блюмкин. А если он продался большевикам? Борис подсознательно не доверял евреям, хоть умом и понимал, что это неправильно. Но ликвидация Ульянова-Ленина — слишком серьёзный шаг. Здесь не должно быть случайных людей. Одесские товарищи за Якова поручились головой. И всё же… Зачем он прошёл к хвостовому туалету? Как назло, вспомнилась фраза Азефа: «Доверять нельзя никому. Даже самому себе. Мне — можно…».  Дверь из головного тамбура резко распахнулась, в проход ввалился красногвардейский патруль во главе с одноруким матросом.

— Проверка документов! — минуя других пассажиров, однорукий, сжимая в кулаке маузер, направился прямиком к нему. Савинков, пожав плечами, послушно полез в нагрудный карман — и, повернувшись к матросу боком, дважды выстрелил в упор сквозь пальто. Однорукий рухнул, загородив остальным проход. Борис кошкой метнулся в тамбур, вслед ему загрохотали выстрелы. Дверь туалета распахнулась, и Блюмкин попытался поставить бегущему коварную подножку. Но Савинковым в такие минуты словно овладевал бес: на бегу засадив в туалет три пули, он в следующую секунду уже мчался сквозь вагоны по загромождённым узлами проходам к хвосту состава. Прыгать лучше всего с задней площадки…

* * *

Дав короткий гудок, паровоз тронулся, и Левин тревожно завертел головой. Петра Ганешина, сошедшего на станции за кипятком, среди входящих не было. Неужели отстал? На него вообще-то непохоже. Должно быть, прыгнул в другой вагон.

Соседи — купцы третьей гильдии Ухов, Ландышев и давешний толстый мещанин Макар Грибоедов тем временем угощались самогоном с салом. Речь с политики плавно перетекла на божественное.

— А вот мы у батюшки спросим! Вы что ж не кушаете, святой отец? — словно только сейчас заметив голодные глаза Левина, Ухов протянул ему краюху хлеба с салом. — Яко в пути пребывающие…

Левин жадно набил рот.

— А вот как будет по учению? Власть большевиков — она тоже от Бога? — допытывал толстяк.

— Мне кажется, Богу, если он есть, это всё по барабану, — потеряв бдительность, брякнул Левин. И тут же замер с набитым ртом — мешочники с закаменевшими лицами принялись вставать с лавок.

— Поп ненастоящий! — тоненько взвизгнул Макар Грибоедов и потянулся схватить Левина за грудки.

— Да на ём креста нет! — взвыли Ухов и Ландышев. Левин, вскочив, метнулся через мешки по проходу к голове состава. Сзади за ним, матерясь, с топотом гналась православная общественность…

* * *

В тамбуре одиннадцатого вагона Савинкова чуть не сшиб с ног бегущий навстречу поп. Борис обнял его, чтобы не упасть, мельком глянул — и отшатнулся. На него в упор смотрело его собственное лицо, так же перекошенное от ужаса! Кошмар продолжался наяву.

Сзади нарастал топот патруля. Террорист инстинктивно ухватился за рукоятку стоп-крана и повис на ней всем телом. Состав дёрнуло. Распахнув дверь вагона, Савинков прыгнул в непроглядную ночь. Через минуту следом за ним под насыпь кувырком выкатился Левин. Из вагона ему вслед полыхнул запоздалый выстрел.

 

ГЛАВА 9. ОБРЕТЕНИЕ СИЛЫ

В груди у Петра Ганешина, пока он спешил с помятым котелком по перрону к бойлерной, звучал неопознанный, но явно революционный мотив на слова Шевчука. Слава ВКПб, свершилось! Волею таинственного Бубна они с Левиным очутились в прекрасном и яростном вихре Гражданской войны, описанном гениальным автором Краткого курса. О такой удаче гость из будущего мог лишь мечтать. От водокачки донеслись злобные выкрики — туда со всех сторон сбегался народ. Петра чуть не сбила с ног кодла крестьян, вооружённых вилами и дрекольем, но рефлексы городового сработали — он ухватил за рукав белобрысого парня и, взяв его на болевой, развернул к себе лицом.

— Куда спешим, товарищ?

— Там, за амбарами… — махнул свободной рукой поселянин, — Советскую власть свергают!

— Как? Кто посмел?

— Не местные, шпана с города. Хлеб весь у мужиков пограбили, а таперя, значит, их же и к стенке… Председателя Совета ухлопали… С-суки жады…

— А ну, веди, разберёмся! — Ганешин, сурово перекатив желваки, направился следом за парнем.

Протолкавшись сквозь кольцо воющих баб, он увидал около дюжины мужиков в исподних рубахах, стоящих на коленях у бревенчатой стены. Расстрельная команда, заскучав от речей, передавала с шуточками по кругу бутыль первача. С крыльца, взмахивая кулаком, картаво выкрикивал что-то в толпу чахоточный главарь в пенсне и кожанке не по росту.

— Местные Советы объявляю распущенными! Вся власть переходит в руки комбедов. Все элементы, оказавшие сопротивление работе продотряда, будут расстреляны в упор на месте! Распоряжение товарища Цурюпы! Аркадий Петрович, приступайте…

— Товарищ Моржов… Исай Григорьевич… Я так не могу! — бледный юнец с дёргающимся круглым лицом, путаясь в портупее, выронил маузер. — Дайте кокаину!

— Слизняк ты, Голиков, — комиссар брезгливо передал ему аптечный флакон. Пока дрожащие руки юного командира возились с пробкой, в народе произошло движение. В следующую секунду с левого фланга громыхнул обрез, и толпа бородатых мужиков с вилами наперевес ринулась на выручку приговорённым.

Продотрядовцы, похватав винтовки, дали нестройный залп и схватились с мужиками врукопашную. Голиков, боясь попасть в своих подельников, принялся, зажмурясь, садить из маузера в толпу безоружных баб…

Комиссар Исай Моржов, воздев над головой бомбу, готовился дорого продать свою пролетарскую жизнь. Но тут верхом на могучей кулацкой лошади на площадь влетел, вертя над головой плазменным мечом, сержант Пётр Ганешин. Вздёрнув коня на дыбы перед крыльцом, он с оттягом рубанул Исая, развалив комиссарское тело от ключицы до паха. Аркадий Голиков, приседая как заяц, зигзагом метнулся от страшного всадника за амбар в лопухи. Вертясь на разгорячённом битюге в гуще сражающихся, Пётр принялся разить врагов короткими точными ударами, стараясь не зацепить своих. Вскоре с грабителями было покончено. Раненых супостатов мужики добили навозными вилами.

— И чьих же ты будешь, мил человек? Как тебя звать-величать? — спрашивали, кланяясь усатому незнакомцу, благодарные жители.

Кто-то, чтоб не продуло, заботливо водрузил на его разгорячённую голову островерхий гвардейский шлем-богатырку. Бабы протягивали спасителю самогонку и нехитрую крестьянскую снедь.

Отхлебнув из фляги, Пётр расправил усы, и тут бес гордыни неожиданно дёрнул его за язык. Он вспомнил своего любимого героя — того, из незабвенной Книги.

— Зовите меня просто… товарищ Будённый!

— Народному мстителю товарищу Будённому — Ура! Ура! Ура! — раскатилось над площадью. В этот же день Пётр был единогласно избран председателем местного Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Вооружив мужиков трофейными винтарями, он возглавил первый на вятской земле, пока небольшой, но мобильный отряд народной милиции.

* * *

Сборы были недолги. Бывший танцовщик императорских театров предусмотрительно хранил сбережения в швейцарском банке, потому на пограничный пропускной пункт прибыл налегке. Сквозь мешковину подмышкой у беглеца обрисовывался круглый предмет наподобие крестьянского решета. На строгий вопрос финского пограничника «Вас ист дас?» Семён промычал: «Музикь! Танцен!» — и, гулко стукнув в решето, выбил штиблетами чечётку.

Потом вложил в руку капрала столбик золотых червонцев и был с поклонами препровождён на железнодорожную станцию. В вагоне он потягивал скверный галицийский коньяк и время от времени выбивал на бубне нервную дробь пальцами. Кажись, пронесло!

… Узнав, что старика Бадмаева загребли в ЧК, Семён Будённый, замирая трусливым сердцем педераста, прокрался на его опечатанную дачу и изъял заветный артефакт. В мистике он не понимал ни рожна, но в таинственной силе шаманского бубна имел возможность убедиться на своей шкуре. Надо будет поразнюхать в Швейцарии среди тамошних оккультистов — как говорится, Свет идёт с Востока, а деньги — с Запада. Главное в нашем деле — оказаться на пересечении. Немцы сейчас злы, войну просрали — в самый раз наплести им что-нибудь про оружие возмездия… Эх, жаль — образования не хватает.

* * *

— Товарищ Блюмкин! — смыв под краном кровь с тонких рук, следователь ВЧК Ревекка Майзель ловко ухватила за пуговицу пробегавшего в туалет коллегу. — У меня обеденный перерыв. Ваша очередь поработать со старичком.

— Рива, а может отобедаем с вами совместно, и к свиньям всю контру? Имею французский коньяк, — не стесняясь «красной демоницы», Яков принялся деловито мочиться мимо унитаза.

— Загнуться может. Лучше я приеду к тебе вечером в «Националь», — хлопнув его по заду, Майзель выскользнула в коридор. Яков вздохнул и направился в кисло пахнущий порохом и скотобойней подвал Лубянки. Его встретил привычный звон мириада мух.

— Фамилия! — он рывком поднял за белую бородёнку широкое лицо в кровоподтёках.

— Я Бадмаев. Старик, сто девять лет. Меня вся Россия знает, а ты не знаешь.

— Отчего же? Наслышан. Крестник царя, Гришки Распутина приятель. Да за одно это я тебя сейчас — в штаб к Духонину… Именем пролетарского гнева! — привычно принялся драть глотку Блюмкин.

— Замолчи! Какой ты пролетарий? Гляди мне в глаза… — ровным голосом приказал вдруг старик. — Тебя Янкель зовут. Ты из рода раввинов-каббалистов. Всё-таки пришёл. Шибко ждал я тебя.

— Зачем ждал? — пробормотал ошарашенный чекист. — Ты сбрендил, старый?

— Силу передать. Мне нельзя умереть без наследника. Говна в тебе, конечно, много. Да делать нечего теперь… Возьми мою руку. Так…

Находясь под гипнозом его тихого голоса, Яков послушно взял в свои руки склеротическую жёсткую кисть. Из-под ногтей Жамсарана сочилась кровь — Майзель поразвлекалась с булавками. Вторую ладонь Бадмаев водрузил ему на лоб и забормотал заклинания на неведомом восточном языке.

«Силу — это хорошо…».  — успел радостно подумать Блюмкин перед тем, как окончательно покинуть тело. Бормотание старика переросло в громкий заунывный напев…

С трудом разлепив глаза, Яков извлёк из кармана френча золотые часы с гравировкой «Ники от Аликс с любовью»… Он находился в отключке не меньше сорока минут. Старик сидел напротив в той же позе, даже не попытавшись смыться. Только черты его как-то заострились, а лицо приобрело синюшный оттенок.

— Эй! Гражданин Бадмаев! Аллё-гараж! Ты чо тут типа, помирать собрался? А как насчёт силы?

— Сам всё увидишь. Мне домой пора… Ждут… — еле слышно прохрипел Жамсаран.

— Ну, домой тебя, положим, никто ещё не отпускал.

— Заткнись, времени нет. Слушай… У тебя девять жизней. Первый раз убьют в Европе, в этом году. Потом в Тибет поедешь. Без Тибета ваша власть долго стоять не будет. Там главное тебе — немцев опередить. На моей даче в Горках на чердаке лаковая шкатулка. Прочтёшь и сожжёшь — по-тибетски теперь знаешь.

— Хорош загибать, папаша! — прищурился было в ответ Яков, и вдруг осознал, что весь предыдущий диалог они вели на лхасском литературном наречье, которое, как известно, сильно отличается от разговорного диалекта предгорий.

— Ни-хуа себе едрёна цзамба… Слышь, дед, а что там Дзержинский лепил про какой-то бубен?

— Бубен на даче, — прошептал старик, закатывая глаза. — Себе возьми, Феликсу не давай. Амба Шаман Энлиль — это ключ. Где двери — узнаешь на карте. Карта в шкатулке. Всё, пора мне… Мирбаха убей, слишком много знает…

— Ну, папаша, глядите, если вы мне набрехали! — Блюмкин пружинистым шагом вышел из камеры, услыхав в спину:

— Да пребудет с тобой сила…

Мёртвый старик продолжал сидеть за столом в той же позе, загадочно улыбаясь сквозь полуприкрытые веки. На его голову по-хозяйски рассаживались жирные лубянские мухи.

 

ГЛАВА 10. ВЕЛЕСОВО ПЕНИЕ

Катя нервно обернулась и глянула сквозь забрызганное грязью заднее стекло автобуса. Чёрный «Гелендваген» следовал за «пазиком» на том же расстоянии, как пришитый. Вот свернули с главной трассы на разбитый просёлок с указателем «Нема — 15 км». Джип не отставал. Она окинула затравленным взглядом полупустой салон с сидящими среди баулов и корзин снулыми колхозниками. Сомнений не осталось — это по её душу. Проехав мимо мрачных руин пионерлагеря, автобус затормозил на площади напротив барака автостанции. Она последней сошла на тротуар и неуверенно направилась к окраине посёлка, тщетно пытаясь вспомнить путь до мазыковой избы. Джип с затемнёнными стёклами крадучись двинулся следом. Кто в нём? Менты? Бандиты? Что им от неё надо? Одно Катя понимала ясно — даже если она приведёт их к дедовой избушке, легче от этого никому не станет. Ей захотелось сесть посреди дороги и разреветься от безысходности.

Неожиданно сзади послышался нарастающий рёв. Обогнав ползущий «Гелендваген», перед ней тормознул, обдав грязью, спортивный мотоцикл.

— Прыгай! — услышала она знакомый голос. Из-под шлема ей улыбалась плутовская рожица Лили Марлен. Катя запрыгнула на заднее сиденье, и «Хонда», лихо сделав «свечку» на колесе, устремилась по просёлку. Внедорожник, прибавив ходу, повис на хвосте. Но тут юная мотоциклистка, свернув на какую-то боковую тропинку, рванула за околицу в направлении леса. Катя увидела прямо по курсу вздувшийся от половодья мутный ручей. Не сворачивая, мотоцикл прибавил ходу. Катя зажмурилась и, услышав крик: «Держись!» крепче вцепилась в свою спасительницу. Оттолкнувшись от деревянных мостков, железный конь взмыл в воздух и, перелетев через водную преграду, скрылся за кустами.

— Ушли, бесовы куклы! — майор Тамбов раздражённо потянулся за сигаретами. Генерала такой исход операции явно не устроит — узнав о подробностях происшествия в музее, он приказал Тамбову лично взять девицу в разработку. Матёрый опер облажался — не ожидал нарваться в Неме на организованную группу.

— Рули в райотдел, — приказал он водителю. Но там их ждал очередной облом — на двери красовался амбарный замок. От вездесущей Чарушихи удалось наконец разузнать, что весь личный состав на реке ищет тело утонувшего начальника милиции Свинтидзе, а Пётр Ганешин, бросив в Рябиновке служебный газик, ночью куда-то исчез. Дебелая буфетчица Анютка ничего не могла прояснить по поводу пропажи сожителя, и только мазала по щекам сопли пополам с дешёвой косметикой.

— Русалки это, больше некому! — ревела она на всю улицу. — Сначала Карлыча, а теперь и Петеньку моего уволокли!

— А вам бы к Дурову сходить, к Николашке, — подал наконец авторитетный совет лысый Профкомыч. — Он тут у нас по нечисти основной.

— Опять херомантия? — скривился, как от зубной боли, Тамбов.

— Да нет, просто колдун деревенский.

— Ладно, показывайте дорогу.

* * *

Закатив мотоцикл в хлев, Лили Марлен вихрем влетела в горницу.

— Заводи шарманку, дедуля! — крикнула она. — Шнель! Катерина наша отличилась — гостей навела.

— С Дыры никого вроде не поступало, — дед недовольно глянул в красный угол. — Никак, с города нанесло?

— Простите меня! — Катя не знала, куда деться от стыда. Старик, порывшись в старом сундуке, извлёк оттуда старую патефонную пластинку и бережно обтёр её поверхность бархатной тряпицей. Потом открыл стенной шкаф и принялся со скрипом взводить пружину антикварного аппарата.

— Ступай на чердак, — велел он внучке, — Шумнёшь, когда начинать.

А сам, прокашлявшись, сделал несколько глубоких вдохов и стал распеваться, словно заправский оперный баритон. Катя в недоумении застыла посреди избы. Голос деда, поначалу хрипловатый и неверный, на какой-то ноте вдруг зазвучал странно глубокими обертонами и разом заполнил собой объём помещения. Воздух заструился у неё перед глазами цветной рябью, стены как будто сделались зыбкими — и вдруг дед исчез. Правда, длилось это всего пару секунд. Следом с чердака раздался задорный крик Лили:

— От винта! Но пасаран! — и тут же из сеней раздался топот многих ног. Дед запустил патефон и, скоморошьим шажком руки в боки выйдя на середину горницы, начал негромко подпевать грянувшему женскому хору. Катя узнала старинную обрядовую русскую песню. Голос мазыка, набрав силу, мощно вплёлся в древний напев, и конфигурация пространства вдруг стала меняться на глазах. Откуда-то появился насест с курами, из угла двусмысленно хрюкала свинья, по стенам висели рваные ватники и хомуты. В дверях показался майор Тамбов в сопровождении опергруппы, жители робко толпились позади.

— И куда вы меня привели? Хлев какой-то! — Тамбов плюнул Кате на юбку и сердито пнув подвернувшееся корыто, вышел. Она хотела было возмутиться, и тут до неё дошло, что она только что была невидима. Вскоре с чердака раздался крик Лили Марлен:

— Отбой! Свалили.

Через секунду привычная картина мира восстановилась. Дед Коля, беззвучно смеясь, стоял посреди горницы. Патефон, доиграв, зашипел и смолк. Катя брезгливо растёрла платочком тамбовский плевок и тихо спросила:

— Что это было сейчас?

— Велесово пение. В двух словах сказать не умею, а поживёшь с нами — сама всё поймёшь. Ох, устал я — давайте-ка, девки, чай пить.

После третьей чашки пряного травяного настоя дед вздохнул:

— Раньше-то в пении другая сила была. Раз от целого города войску глаза отвели. Про озеро Светлый Яр слыхала?

— Это про святой град Китеж?

— Ну, в святые-то его после определили, — усмехнулся дед. — А место было весёлое. Со всей округи туда на Купалу собирались, пели-плясали, Яриле-солнышку костры жгли. А на самом берегу мазыцкая слобода была, прозывалась Кидыш. Скоморохи, значит, жили. Послал царь Иван туда войско карательное, с попами и воеводами, всех мазыков велел похватать и в срубах пожечь. Ну, наши видят — не сладить, и затянули Велесову песню хором. Глядят московские — пусто, лес стеной, чащоба. А в озеро посмотрят — там город отражается. Потом коровья лепёха главному в рыло прилетела — ну, они кресты покидали — и давай бог ноги!

— Значит, это был гипноз? Массовая галлюцинация?

— Ну, это тебе видней, ты учёная.

— Нет, ну объясните — как это из пения может возникнуть курятник? — заволновалась Катя, — И куда в это время девается реальность?

— Физику в школе учила? То, что принято называть реальностью, это только колебания пустоты. Реальность из них наш ум создаёт. То, что большинство издавна договорилось видеть — то и реальность. А ну как этот договор-то похерить?

— Всё равно непонятно, как куры берутся из пения. Да ещё свинья…

— И не поймёшь. Потому как надо сперва ум свой от понятий очистить. А пение Велесово особое — тут не горлом поёшь, а духом, серёдкой. Тогда оно размягчает трёхмерную картинку. Потом ты поверх неё свою рисуешь — хошь лес, хошь курей, а хошь чёрта в ступе.

Катя молча тянула чай, пытаясь переварить свалившуюся на неё информациею — всё это вполне тянуло бы на ядрёный шизофренический бред, если бы… Именно, что если бы.

— А что, на озере Светлояре до сих пор мазыки живут? — нарушила она затянувшееся молчание.

— Нету больше мазыков — все примёрли, — ответил благодушно дед. По нашим краям я остался, да Дерендяй на болоте. Чарушиха ещё маленько колдует — но она не из наших, тёмная.

— Тёмная — потому что Сатане служит? — морозец пробежал по спине Кати.

— Про сатану не в курсе, к нам не завозили. А тёмная она потому, что не знает ни хрена. Как и ты покудова. Всё, девки, спать. Завтра чуть свет к Дерендяю на заимку уйдём — кипеш пересидеть надо. Там на пару с ним и поучим тебя маленько. Не просто ж так тебя сюда занесло.

— Дедушка, последний вопрос. Левин здесь у вас не появлялся? Музейщик хромой из города…

— Был, — буркнул старик, — сбежал. Чувствую, наворотит он там дел. Знал бы, что так выйдет — чем лечить, вторую ногу бы ему переломал!

 

ГЛАВА 11. УФОЛОГИЧЕСКИЙ ПРАКТИКУМ

Мистер Толстон Пью на вид вполне соответствовал русскому звучанию своего имени, хотя был путешествующим американцем и знал по-русски не больше, чем Будённый по-английски. Зайдя в вагон на австро-швейцарской границе, толстяк тут же расстегнул свой патентованный несессер и принялся угощать танцовщика императорских театров кукурузным самогоном из Кентакки, грубым на вкус, но забористым. В ответ — знай наших! — Семён затребовал в купе шампанского и, за неимением свежих устриц, ведро раков. Думая, что так и нужно, американец перепачкался в шелухе и стал разговорчив. На скудном немецком он рассказал, что едет к доктору Штайнеру в Цюрих за просветлением. В его речи часто мелькали термины «Гиперборея», «Шамбала» и «духовная эволюция». Что это такое, Семён Михайлович не вникал. «Должно быть, нехристь, обезьянщик, — решил он огульно, — нет, брат, шалишь! Ты-то у нас точно от свиньи происходишь, научный факт.» Вскоре американец захрапел, а Будённый, выбивая нервическую дробь на бубне, принялся разглядывать горный пейзаж за окном, всячески борясь с искушением проверить карманы спящего «обезьянщика». Где-то на подъезде к Дорнаху искушение пересилило, и бумажник мистера Толстона Пью перекочевал в саквояж Семёна. Мелочь, а приятно!

— Ну, что ж — придётся сойти пораньше, — выбив напоследок пальцами победный марш из «Парсифаля», танцор глянул в окно — и зажмурился. Сквозь колышущееся зеленоватое марево вместо альпийских скал вдруг проступил совершенно фантастический пейзаж, похожий на декорацию модернистского балета. За окном расстилался священный город с обелисками и храмами, украшенными каменной резьбой и древними солнечными символами. Процессия в пышных одеяниях двигалась по направлению к конической белой горе, увенчанной ослепительно сияющей золотой пирамидой. В воздухе то и дело проносились, произвольно меняя траекторию, похожие на суповые миски странные серебристые штуковины. Вот одна из них снизилась и, перекрыв обзор, какое-то время летела параллельно поезду, блестя обшивкой и словно заглядывая круглыми иллюминаторами в окно купе. Семёна охватила паника — вдруг пальнёт?

— Эй! Мистер! — забившись под нижнюю полку, он, не помня себя от страха, стал дёргать храпящего попутчика за ногу.

— Оу, год! — Толстон Пью, продрав свинячьи глазки, благоговейно вылупился на нездешний ландшафт. Но тут картинка стала мутнеть и вскоре погасла, вновь сменившись, как в волшебном фонаре, чистенькой и скучной швейцарской идиллией с коровами. Поезд замедлил ход.

— Вылезайте, коллега! Нет, вы видели? — принялся тормошить запылившегося Семёна восторженный адепт.

— Оно на меня смотрело… — мелко крестясь и стуча зубами, Будённый вытряхнул в себя остатки виски из горлышка. — Что это было?

— Кажется, мы с вами удостоились видеть Гиперборею, мой друг — прародину арийской расы! Ну, теперь-то доктор Штайнер утрётся! Вы непременно должны пойти к нему со мной в качестве свидетеля! Я дам вам свою визитку. Сейчас-сейчас… — Толстон Пью принялся суетливо рыться в карманах пиждака. — Где же, чёрт возьми, мой бумажник?

— Извините, мне здесь сходить! — Семён торопливо подхватил бубен и саквояж и опрометью ринулся из купе.

— Цюрих, кафе «Зелёный дракон»! — крикнул ему в спину толстый энтузиаст. — Мы собираемся там каждую субботу!

Сняв номер в маленьком семейном пансионате на берегу озера, Будённый кое-как поставил голову на место двумя литрами холодного пива с сардельками и вновь обрёл способность комбинировать. Связь между шаманским бубном и чудесными видениями была налицо. Оставалось грамотно подкатить к этому докторишке-колбаснику — тут главное не продешевить. По Питеру он знал — с мистиками и фармазонами держи ухо востро. Неплохо бы ещё нанять крепкого швейцарца для охраны… А если повезёт — то и не только…

От пива и грешных мыслей Будённого сморило в шезлонге. Видимо, по ассоциации с бубном всю ночь снился Феликс — его по-католически нежная душа лучилась любовью сквозь суровое, аскетично-бледное тело кокаиниста.

* * *

В.И.Левин выполз из шалаша и настороженно повёл носом. Из села тянуло недозревшими огурцами и курятником, у ручья на рассвете побывала лиса, но ушла, а в лесу за ночь вылезли первые подосиновики. Грибы весьма кстати, если учесть, что в селе на него вчера спустили собак. Еле ушёл оврагом, на бегу пришлось переломить хребёт пегому поповскому волкодаву. Как он это делал, Левин не мог бы объяснить словами — после прыжка из поезда и удара головой о столб слова как-то разом утратили свой смысл, обратившись в шуршащую ненужную шелуху. Её потихоньку с каждым днём выносил из головы ветер, освобождая место для чего-то большего — он мог теперь часами сидеть в засаде на какого-нибудь зайца или сойку, внимая благословенной тишине внутри и вокруг себя. Тишина эта была ничем — и одновременно всем, и между «внутри» и «вокруг» не было никакой разницы. Тело его за месяц такой жизни налилось непривычной силой, пребывавшей в покое, но готовой в любой миг взорваться каскадом точных, молниеносных действий.

Встреч с людьми Левин поначалу избегал. Но заметив, что при виде его суровой бородатой фигуры в ветхой рясе крестьяне ломают шапки и подходят под благословение, несколько осмелел. Просить милостыню ему было неприятно, но иногда сердобольные крестьянки сами кланялись ему хлебом-солью, а мужики, случалось, подносили шкалик-другой. Левин, крякая, выпивал — ему нравились новые ощущения от алкоголя: душа воспаряла в неведомые выси, ум становился пустым, и неожиданные слова спешили сами, толкаясь и брызжа слюной, слететь с языка. После того, как он напророчил сначала грыжу у попа и заморозки, потом расстрел царской фамилии и, наконец, налёт на село банды Прокопа, уважением к его пьяным пророчествам прониклись даже маловеры. Отец Фрол, чуя конкуренцию, поторопился соборно предать лжепророка анафеме, а дьякон Исаакий дважды, схоронясь в кустах, «окормлял» его из берданки солью со щетиной.

На этот раз гибель любимой собаки переполнила чашу поповского смирения — преподобный окрысился не на шутку. Выклянчив у фельдшера склянку морфия и разболтав его в самогоне, поп вступил в сепаратный сговор с сельским атеистом Ефимом Генераловым. Ефим, служивший некогда лакеем в пароходстве, почитался на селе человеком крупного критического ума, за что земляки величали его Езопом, а под горячую руку и Махаметом. Этого-то пьющего гражданина и подбил отец Фрол выманить самозванца из лесу — для конечного посрамления обоих во имя торжества истинной веры.

Поначалу всё шло по-задуманному — остаканившись убойным зельем, сельский атеист принялся научно крыть Бога по матери вкупе со всеми святыми угодниками. Досталось до кучи и отцу Фролу с попадьёю. Собравшийся на паперти народ с азартом ждал реакции тайного пустынножителя. Левину, как человеку широких взглядов, захотелось изречь этим большим детям что-то мудрое, всепримиряющее, но после стакана адской смеси остатки слов выскочили из его головы, оставив звенящую пустоту. И в этой пустоте под прикрытыми веками Левину начали крутить жуткий фильм, который его голос помимо воли озвучивал бессмысленными лающими выкриками: «Древнее зло восстало… На кол попов и господ… Прощай, немытая Россия… Панцер! Панцер! Хитлер капут… Летят звездолёты — кирдык Мальчишу…». 

Очнулся он, ничего не помня, со связанными руками в поповской кладовой. Рядом с ним мычал на сене избитый Ефим Генералов. В зарешёченном оконце обозначился кровавый восток. Неожиданно из-за леса по какой-то пьяной траектории вынырнула летающая тарелка. Дёрнулась в небе пару раз — и беззвучно упала на дальнее болото. «Со стороны Рябиновки…».  — определил Левин. «Хотя при чём тут Рябиновка, если утром в селе уже будут банды Будённого…». 

Однако Рябиновка была очень даже при чём. Серебристый объект, переливаясь по борту разноцветной иллюминацией, материализовался из зелёного свечения на пустыре за кирпичным корпусом резиденции купца Рябинина. Овальная дверца уехала в корпус, из аппарата выглянула обтянутая чёрной кожей голова с круглыми глазами в пол-лица. Ночной сторож Силыч, выронив берданку, как заяц, помчался вон и закричал отъявленно мерзким голосом: «Бесы!»

— Хальт! Цурюк! — раздалось из тарелки, и сторож, споткнувшись о пень, вытянулся во весь рост в крапиве. Над ним склонилась массивная тень пришельца. Некоторое время, сдвинув на лоб лётные очки, затянутый в кожу полноватый пилот внимательно разглядывал матерящегося старика. Потом вернулся к тарелке и задвинул за собой овальную дверь.

— Что там, Герман? — осведомился у него по-немецки нервный молодой человек в тёмных очках и котелке. Произношение явно выдавало в нём уроженца Австрии.

— Всё в порядке, Ади! — беспечно ответил румяный крепыш. — Правда, мы с тобой почему-то в России.

— Майн Готт, но здесь же сплошные медведи и большевики! — кайзеровские усы австрияка уныло обвисли. — По-твоему, мы сможем вернуться на этой штуке домой?

— А кто, по-твоему, самый лучший в мире авиатор? — Герман, опустив на лицо очки, принялся самоуверенно тыкать толстыми пальцами в панель управления.

 

ГЛАВА 12. УРОБОРОС

[5]

Латышские стрелки напряглись. Легко Картавому крыть с трибуны кого ни попадя — Бог поругаем не бывает. А попугаем? Тут ограничений нет…

Гигантский завод Михельсона полгода, как встал. Клепают на коленке зажигалки. Так ведь тоже нельзя — а Россия гниёт на корню. Доколе? Случись с Ним сегодня швах — и мясник Лацис заставит всю бригаду ночью рыть себе могилы. А не случись сегодня — найдётся доброхот, грохнет лысого попугая завтра. Нет, плохая служба, слишком много пролетариев. Пулемёт «Льюис» — это пуккала, сорок шесть патронов в диске. Если ломанутся — на всех не хватит, их тысячи. Ох, плохо латышу в России. Куда ни плюнь — всюду петля.

Завод бывшего Михельсона. В.И. Ульянов-Ленин, стенограмма:

— У России, товарищи, особый путь! Нам с вами со страной архи-не-повезло! Помню, приехал я на Финляндский, стою на броневике — и слёзы. А между прочим, я хорошо порчу навожу… Процент пролетариев, т. е. голодных и рабов, ничтожно мал. Чтобы не соврать, где-то три и четыре десятых процента. Все остальные люди — говно, мелкая буржуазия. Расходный материал, — оратор, сделав дёрганый жест, привычно пробубнил себе под нос странную формулу: «Накажу, страшно накажу, чувствуете дрожь?»

— Так вот, поверьте мне — все эти люди — срань, выжимки, угле-во-до-роды мировой Геволюции! В топку их, товарищи!!!

По данному знаку свыше полыхнули кумачом две спускающиеся на цирковых тягах гигантские пентаграммы, поддерживаемые чёртовой дюжиной голых жопастых девок. По мысли режиссёра, толстухи должны были символизировать торжество материи над духом.

— Зад вбери, конопатая! Грудями прижимайся, мазл тов! — Всеволод Мейерхольд в отчаянии куснул губу до крови.

— Не-ет! Не верю! На тебя сейчас смотрит мировая история, сцуко! Ляжку тяни! Какого лешего тебе ещё тут надо, Коба? Не видишь, мастер в поиске… Ай! Ой, вот этого не надо, не-ет!!! Пусти мошонку, генацвале! Это вообще не я, всё дурак Бабель, жирный идише швайн! Пишет про своего Будённого всякую хню. Про огненный меч — его выдумки, причём здесь я вообще?

Иосиф Виссарионович, улыбнувшись уголками глаз, выпустил Севино хозяйство и покачал у него перед носом мудрым указующим пальцем. За что, в сущности, можно не любить их — богоизбранный, хороший народ… А с Бабелем у ЦК ещё будет отдельный разговор.

Живое Ленинское слово. Стенограмма:

— В итоге для победы Революции нам необходимо за два года гражданской войны сжечь всю вашу нах тупорылую хотелку, всю вашу классовую зависть и жабу, товарищи михельсоны! Порчей разорву ваше прошлое и будущее!!! Чтобы кинуть вас в чистилище бытия, это без обид… Потому что умереть сейчас — значит воскреснуть. Уже свободными — без совести, без богов, без попов! Тупо, архибезжалостно, на расколбасе! Были ничем — стали всем, сами себе боги и попы! Кто против? Воздержался? Воздержавшихся завтра ликвидируем уже сегодня! Баржами топить черносотенцев в Каме и Волге! Что, товарищ Каплан, — спишем миллион жмуров на диалектику? Ваше слово — прошу! — заложив пальцы за жилет, страшный шут по-монгольски ощерился в зал.

«Откуда он знает мою фамилию? Ведь это невозможно…». 

«Пошла!» — Блюмкин из-за кулис мягко придал ей толчка под зад.

Близорукая Дора без усилия протёрлась между кожаными спинами чекистов. Латыши тоже, видимо, в теме — раздались перед ней странно легко. Пенсне у неё зачем-то отнял в подсобке Яша, вручая браунинг. Сквозь колышущуюся серую массу неумело ряженная под пролетарку девушка с трудом различила галстук в крупный горох на груди демона.

«Так вот откуда пошло «шут гороховый.» Боже сил, укрепи мою руку! Пули ведь ненастоящие — он сказал, фабрики «Красный треугольник», резиновые… Проучу урода синяками — и весь этот «кошемар» мигом закончится, меня отпустят домой, к маман… И почти ничего ведь у нас с Яшей до свадьбы не было! Всё у нас впереди, обвенчаемся у русского батюшки…».  — Шагнув вперёд, Дора выхватила из ридикюля воронёного дружка и, обняв левой кистью суставы правой снизу, стала, зажмурясь, раз за разом давить указательным на спуск, с упором локтями в живот, как учили в кремлёвском тире… Дым заволок обзор, в наступившей тишине мишень обвалилась кучей на чугунный пол… На хрупкую Дору, разом смяв, кинулись с криками латыши охраны в чёрных вонючих кожанках…

С рассветом месиво, оставшееся от «эсерки Каплан», (переименованной посмертно ради англоманской прихоти Якова Свердлова в «Фанни»), было сожжено в бочке с мазутом у стен древнего Кремля его бессменным комендантом тов. Мальковым при содействии двух тульп и поэта Демьяна Бедного.

Тело же тов. Ленина, пронзённое ядовитыми пулями мировой буржуазии в шею и грудь, было срочно доставлено на автомобиле в Горки, под надзор лучших из тех, кого удалось поймать, царских спецов. Про Мейерхольда в суете забыли — еврейское счастье и на сей раз не подвело шоумена.

Прощённый за скандальное убийство графа Мирбаха Блюмкин, кляня скупость своего сановитого тёзки Я.М.Свердлова, той же ночью с документами на имя Исаева отбыл литерным поездом в Цюрих — вдохнуть альпийского озона. На Белорусском вокзале его провожал сухощавый козлобородый мужчина в длинной шинели до пят.

— Бубен бубном, а Семёна доставь живым. Догадываешься, почему прошу?

Яков индифферентно пожал плечами. Догадываются лохи.

— Не то, что ты подумал, — в глазах Дзержинского вспыхнула мудрая искорка иронии. — У него очень звучная фамилия, не находишь?

— Восточный фронт? Тачаночное войско Петра Будённого? Простите, но это же смех на палочке, скоморошество.

— Как выяснилось, скорее грех, чем смех. Вот, прочти, — Блюмкин пробежал глазами текст загрифованной телеграммы:

«будённый откинул войска сибирской директории сто пятьдесят вёрст тчк его бандой захвачен белый бронепоезд квч единая россия квч тчк что делать впр юровский».

— Понял. Только при чём здесь наш Сёма-танцор? Он же просто однофамилец того настоящего Будённого.

— Как знать, как знать…

— Я понял вашу мысль, Феликс Эдмундович. Доставлю живым или здоровым, едрёна матрёна. Надеюсь, с коня он у вас падать не будет.

— Будет — привяжем за ноги мёртвого, опыт есть. Словом, удачи тебе, брат Яков, езжай с Богом, — длинная фигура великого инквизитора растворилась в ночи за окнами. Паровоз страшно закричал и тронулся сквозь ненасытную средневековую тьму — на запад.

* * *

— Итак, вы — Будённый? — широко расставленные глаза доктора Штайнера, казалось, пронзали душу насквозь. — Это случайно не ваш родственник в России громит тачанками Добровольческую армию?

Секунду подумав, Семён решил, что такое родство ему будет с руки — толика демонизма в глазах гнилой Европы никому ещё не навредила.

— Брат, — небрежно бросил он, раздув щёки. — К сожалению, Пётр с детства предпочитает силовые методы…

— Ясно, — усмехнулся немец, — за соседним столиком тоже двое таких сидят. Здоровяк и с ним слепой усач в котелке. Не крутите головой — могут обидеться. Итак, мистер Пью не врал — Бубен у вас?

— Сперва назовите вашу цену, доктор. И помните — у нас с братом длинные руки.

— Странная анатомия у вас, славян — длинные руки, короткие ноги… — Штайнер извлёк из кармана красивый шарик на нитке и принялся раскачивать его перед глазами Семёна. Сразу же реальность сделалась зыбкой, как кисель, лица посетителей превратились в похабные хари и начали злобно кривляться.

— Итак, что у нас насчёт Бубна, товарищ?

— Ого, Ади, да я погляжу, здесь нечисто играют! — толстый Герман ткнул локтем в бок своего слепого приятеля. — Казак-то отплыл!

— Несчастная Европа! А ты знаешь, почему я ослеп, дружище? Почему? Ну разумеется, ты думаешь, что всему виной паршивый горчичный газ лягушатников? Нет, нет и нет! Я ослеп, потому что не желаю видеть всё происходящее! — голос Адольфа стал набирать неприемлемые в общественном месте обороты. — Мне мерзко видеть, как пресловутый доктор Штайнер, к которому ты меня вёз, и в которого я с твоих слов так поверил, занимается кунштюками с этим несчастным казачком. Я разочарован, Герман. Я страшно разочарован. Кельнер, принесите нам с другом ещё по пиву!

— Адольф, он всё слышит! Не обращайте на него внимания, херр Штайнер, мой друг слегка перебрал. Знаете, мы оба воевали. Несчастная Германия!

— Да-да, разумеется, друзья. Мы с моим русским коллегой просто шутили. Послушайте, раз уж пошла такая пьянка, а не поехать ли нам всей компанией ко мне домой — я чувствую, что вы хорошие люди, и беседа у нас состоится. Кельнер, велите моему шофёру подать авто!

— Если только он не еврей! — слепец явно решил оставить последнее слово за собой.

— О нет, геноссе! — доктор Штайнер лукаво улыбнулся, — это вряд ли, я лично проверял. Его фамилия Дуроф, очень прилежный человек — кстати, соотечественник нашего уважаемого Семёна, ефрейтор, как и вы.

— Я имею Железный крест! — на всякий случай самоутвердился Адольф, откидывая со лба чёлку.

— Ну, тогда вам с ним будет о чём побеседовать. Кстати, такие длинные усы вам, коллега, абсолютно не к лицу. Говорю, как практик.

— Герман, по-моему херр доктор изволит глумиться над слепым ветераном!

Нависнув над профессором тяжёлым лицом, капитан Гёринг просканировал его долгим изучающим взглядом. Штайнер иронически дёрнул углом рта в сторону Хитлера.

— Да нет, Ади. Этот человек, пожалуй, прав. Не обижайся, но в сущности, твои усы — полное говно.

 

ГЛАВА 13. ЖЕНИТЬБА СКОМОРОХА

Летний день в Альпах долог — солнце ещё не коснулось вершины горы Блоксберг, когда маленькая экспедиция была уже почти у цели. В открытом салоне белой «испано-сюизы» Рудольфа Штайнера смогли с комфортом разместиться его гости — Семён Будённый с бубном на коленях, мистер Толстон Пью, парочка неофитов германского оккультизма — худой и полный, ну и, разумеется, сам херр доктор со своей молодой ученицей — красавицей Гретой Шнее. Шофёр из русских военнопленных, статный, в чёрной косоворотке ефрейтор Клаус Дуроф, шутя справлялся с опасными изгибами горного серпантина, хотя и глядел, похоже, больше не на дорогу, а в зеркальце заднего вида. Грета слишком часто ловила на себе его смеющийся взгляд — и против воли улыбалась в ответ. Ей было радостно и опасно, сердце замирало в преддверии чудес.

— А отчего вы расстались с мадам Блаватской, доктор? — полюбопытствовал по-американски прямолинейно мистер Пью. Штайнер поморщился — умеют же надавить на больную мозоль.

— Я духовно перерос её учение, — скорбно ответил он.

— Смотрите, какая красота, господа — вершина совсем розовая! — воскликнула Грета, чтобы сгладить конфуз. Она-то знала — великие Посвящённые тупо не поделили артефакты. Если точнее, старая ведьма заграбастала всё себе. А без хорошего артефакта — настоящей духовной школы не создашь, вот Руди и бесится. Интересно, как проявит себя этот бубен. Будённый — жулик и идиот, вероятно, попытается навести цыганский морок… Грета прикрыла свои прекрасные газельи глаза и ещё раз прокачала чакры золотистым светом учителя. Дудки, уж её-то этим русским колдунам не обморочить!

— Доктор, а этот Портал, к которому мы едем — он что, создан специально для прохода летающих тарелок из Гипербореи? — спросил смекалистый крепыш Герман.

— Ну, точнее было бы, пожалуй, сказать, что аппараты древних конструировались для прохода через временные Порталы.

— Вы сказали «Порталы» — выходит, Блоксберг — не единственный?

— Разумеется, Порталов на планете множество. Вот только нам пока известно точное местоположение лишь трёх — здесь, в Тибете и на Земле Королевы Мод в Антарктиде. На самом деле их в одной только России не меньше семи.

Услышав эти слова слепой Хитлер сосредоточенно затеребил свой длинный ус.

Штайнер не счёл нужным упоминать о полученном утром письме некоего Исаева, предлагавшего поделиться картой всех временных порталов — в обмен на Бубен Будённого. Скорее всего, очередной аферист, а то и вообще подельник Семёна — цену набивает. Ничего — скоро всё станет ясно.

— Приехали, господа! — шофёр притормозил возле входа в расщелину, у которой была установлена аккуратная табличка: «Пещера ведьм» — туристический объект. Не мусорить.»

— Мимикрия, — улыбнулся доктор. — Хочешь скрыть — замаскируй под привычное. Итак, доставайте ваш Бубен, маэстро Симон. Солнце уже садится — скоро можно приступать. Пока предлагаю желающим подкрепиться фруктами и глотком рейнского.

— А мы со своим! — Толстон Пью, подмигнув, протянул Семёну объёмистую флягу. Тот отпил, крякнул от удовольствия и гулко ударил в Бубен. Звук отразился от стен расщелины тоскливым эхом.

— И в чём, вы полагаете, доктор, может быть сила этого варварского инструмента? — осведомился Адольф.

— Ну, теоретически это попытка примитивных народов преодолеть линейность времени. Шаманы использовали его в корыстных целях, чтобы в состоянии транса подглядеть ближайшее прошлое и будущее. Ведь возможности магов древних рас были им уже недоступны — приходилось заниматься самодеятельностью. Заметьте, что форма бубна копирует форму виманов — летающих блюдец Гипербореи. Вероятно, и вибрации используются те же. Но если Бубен и Портал вступят в резонанс — мы можем добиться совершенно непредсказуемых эффектов… Если этот бубен, разумеется, настоящий. Я вижу на нём какие-то знакомые знаки — позвольте взглянуть, коллега?

— Эй, руки! — отскочил Будённый, как от змеи. — Знаем уже ваши фокусы — сперва купите, потом и лапайте себе на здоровье!

— Как скажете, — обиделся Штайнер. — Однако ваша революция, кажется, превратила вас всех в параноиков. Клаус, что там у нас с закусками?

С закусками всё было на высшем уровне, как и с аппетитом у присутствующих. На соседнем отроге в кустах товарищ Исаев-Блюмкин, затаившись с биноклем, сердито истекал слюной — он-то едой не запасся. Зато был на шаг впереди всех, как ему казалось. На стороне Штайнера — опыт и тысячелетняя европейская традиция, на стороне Блюмкина — звериная хитрость, бомба и наган. Впрочем, поглядим, — Яков подкрутил окуляры… «Что-то наши друзья у пещеры не к добру засуетились! А этот шофёр в куцавейке — чего это он там выплясывает? Ого — так и есть, скандал! Жирный погнался за нашим педиком. Вот педик упал, выронил Бубен, бегут. Удар — и Штайнер передаёт Бубен шофёру!» — с футбольными интонациями ехидно комментировал из кустов Блюмкин заснеженным вершинам.

На самом деле всё было проще не придумаешь — Коле Дурову хотелось домой в деревню. Ещё ему ужасно как приглянулась красотка Грета и бубен — под такой на Купалу русалок гонять — одно удовольствие. Вот и решил ефрейтор Николаша тряхнуть стариной — чему деды-мазыки учили. Чай, за войну не всё перезабыл… Стоило Семёну заколотить в Бубен — как Коля у машины, слегка поводя плечами, принялся тихонько притопывать и гудеть нутром. Пошли Навьи. Ага, кажись поймал. С двумя фрицами всё ясно — обиделись за войну, чего-то замышляют. Задумали Бубен отнять и использовать не по-хорошему. Хрена вам, пацаны!.. Штайнер — мужик незлой, хотя и самодур, хочет этих двух себе в секту заманить. Это на здоровье, развлекайтесь! Грета — ха, да она сама со мной не прочь! Уважаю, справим-ка это дельце мирком-ладком. Так, а что с Будённым? Фу-ты, срам какой! Глядеть противно… Вот даже как? Да ещё у Толстона бумажник спёр! Ну, нет, этого дядю пора к ногтю…

От звуков Бубна все присутствующие словно впали в транс — Коле ничего не стоило незамеченно подкрасться к мистеру Пью и, дёрнув его за рукав, отвести в сторону. Через минуту разъярённый толстяк, хватив шляпой об землю, устремился к Семёну.

— Вы все свидетели! — вскричал он, суя руку ему в карман и извлекая оттуда свой бумажник, — этот человек вор! Я требую суда Линча!

Ошалев от неожиданности, Будённый рванулся из его рук, упал и выронил Бубен. Потом, вскочив, побежал, не разбирая дороги, куда-то вбок, изредка падая на колени и карабкаясь на четвереньках всё выше по склону. Мистер Пью, пыхтя и ругаясь, следовал за ним, подобно раздувшейся от злобы Немезиде — и вскоре оба скрылись из глаз за уступами.

— Ну, что ж, надеюсь, друзья, это печальное происшествие не нарушит чистоту нашего эксперимента! — доктор Штайнер передал Бубен своему шофёру, как ни в чём не бывало сидящему за рулём «испано-сюизы». — Попробуйте-ка, Клаус — как-никак, вы тоже русский. Можете не вставать.

— Рад услужить, херр доктор.

— Ах, меня что-то ноги не держат — столько переживаний! — фройляйн Шнее доверчиво оперлась о плечо доктора.

— Присядьте в авто, дорогая — оттуда вам будет всё видно. А вы, Адольф — лучше зайдите-ка в пещеру, Герман вас проводит. Вот так, здесь самый центр Портала — если активация начнётся, возможно даже самоисцеление вашей слепоты. Такие случаи известны. Все готовы — начали!

В стремительно сгущающихся сумерках раздались тревожные раскаты Амбы Шаман Энлиля. В умелых руках потомка скоморохов ритмы быстро сменялись один другим, пока, наконец, не был нащупан тот единственный — попавший в резонанс. Зелёное свечение заполнило расщелину, там начали клубиться, сгущаясь, какие-то видения. Потом раздался удивлённый голос слепого Хитлера:

— Майн Готт, Герман — я тебя вижу!!!

— Отлично, Ади, я тебя тоже. Ты стал такой забавный с этими крошечными усиками! А тебе идёт. Ого, глянь, какая красота — круглая и блестит. Давай-ка, геноссе, в неё заберёмся? Видишь, они здесь все на таких летают! Нет, я им покажу, кто самый лучший в мире авиатор! — Адольфу ничего не осталось, как влезть в виман следом за своим пухлым братом по оружию. Гёринг сосредоточенно вцепился в штурвал, нажал наудачу пусковую кнопку — и прекрасный ландшафт арийской прародины навсегда исчез, растворившись в зелёной вспышке…

* * *

— Идиот, ну и куда ты меня привёз?

— Пустяки, Ади, дело житейское. Сейчас выйду и всё устрою. Смотри-ка, у тебя опять отросли эти дурацкие усищи!

— Я тебе запрещаю впредь говорить в таком тоне о моих усах!

Пока наши два приятеля совершали свой стремительный круиз по маршруту «Блоксберг — Гиперборея — Рябиновка», доктор Штайнер застыл перед светящимся Порталом, заворожённый открывшимся — его тренированное сознание мигом соединилось со сверхсознанием Золотой пирамиды, венчавшей легендарную гору Меру, и древняя мудрость стала вливаться в него могучим потоком. Так он простоял, отрешённый от обыденности, в течение многих часов — пока не свалился на землю замертво от истощения…

Яков Блюмкин, смекнув, что его провели, кинулся, потрясая бомбой, следом за умчавшимся по узкому серпантину длинным белым автомобилем.

«Испано-сюизу» доктора Рудольфа Штайнера полиция обнаружила через три дня на живописном берегу Женевского озера.

Про таинственных Клауса и Грету больше в этих краях никогда не слышали. Да швейцарцы и вообще говоря не самый любопытный народ…

 

ГЛАВА 14. КРАТКИМ КУРСОМ

Борис Савинков, по конспиративной привычке зарывшись лицом в стог, с невольным трепетом наблюдал за передислокацией красных войск. Во всём этом сквозила некая первородная скифская мощь — гимназисту Саше Блоку по этногенезу пятёрка с плюсом… Сперва с гиком и шальной пальбой по полю промчалось около полусотни боевых колесниц. Следом в облаке пыли со странной песней потянулась на рысях конница:

«Какие жуткие слова. А красиво поют! В нашем времени не было таких ясных слов — всё больше чахлые накокаиненные незнакомки… И как же страшны эти лица в закатном зареве. Так вот он какой — пресловутый новый мир, ради которого я, Борис Савинков, жил, боролся, и теперь обречён сдохнуть в гнилом стогу! Увы — Революция всегда сжирает своих лучших детей…». 

* * *

— Товарищ Будённый! — к лихому усачу в малиновых шароварах подскакал плюгавого вида вестовой с пакетом. — Вас срочно требуют в Вятку, в штаб Реввоенсовета.

— Меня — требуют? — Пётр, оскалившись, дал шпоры злому вороному жеребцу. — А ты не в курсе, боец, как я назвал свой бронепоезд?

— Все знают, товарищ Будённый: вы назвали его «Кратким курсом!»

— Так вот, передай своему начальству — мой паровоз всегда под парами. Час пути — и нескольких залпов хватит, чтоб превратить вашу сраную Вятку в огненную братскую могилу! И кто после этого смеет с меня чего-то требовать? Я — Будённый! А твоя как фамилия, чучело?

— Боец Поскрёбышев… — втянул голову в плечи неказистый человечек.

— Расслабься, не трону. И кто только таких посылает ко мне? Тьфу!

— Я — ординарец Иосифа Виссарионовича Сталина. И это — его личный приказ вам.

На сей раз пришла очередь осесть в седле Петру Ганешину. Вот и доигрался, бляха, в Будённого! Самозванец нащупал ребристую рукоять плазменного меча на поясе. «Рубануть до седла — и никто после не спросит… Ординарец какой-то… Да только шалишь, Петруха — история-то спросит — и твоя революционная совесть за всё ответит… В конце концов, от его Книги я не отступал. Ну, разве самую малость. Приеду к Сталину — и всё расскажу ему лично. Делай что должен — и будь что будет…». 

— Вон у того тополя свернём лесочком, — тихо шепнул Пётр сталинскому посланнику. — Армия ничего не должна знать.

— Так будет правильно, товарищ Будённый, — кивнул лысой головой Поскрёбышев…

* * *

Дальше мимо савинковского стога тяжко прогромыхала конная артиллерия — и потянулся нескончаемый обоз. Здесь уже революционных песен никто не пел. Да и разговоры велись попроще — добродушный толстый писарь Бабель в треснутых очёчках прислушивался к речам обозных мужиков, время от времени что-то занося в засаленную тетрадь.

— Тот Ленин, что в Кремле засел — ненастоящий! Его в пломбированном вагоне из Германии ввезли с тридцатью тремя евреями. Поэтому в Москве и окопался — в Питере-то настоящего Ильича каждая свинья знает, — вещал безносый старик Здолбунов, воняя окрест кислыми портянками. — А ты пиши, писатель… Нам всё едино — хуже уже не будет.

— И где тогда натуральный Ильич? Завалили жыды батюшку-праведника? — поднял голову от жратвы списанный в обоз за животный антисемитизм люмпен-пролетарий Иван Чухов.

— Ленин, мужицкий царь, в лесах вятских до поры схоронился, — строго изрёк Здолбунов. — Своего часу дожидается. Живёт потаённо, прикинувшись вещим старцем… Все в красном войске знают про то, только молчат до поры. И вам лучше бы помалкивать.

— Ну, ты дед и сказочник! — покачал толстой головой писарь Бабель. — Ещё расскажи про меч-кладенец Будённого, и про Дерендяя в огненном столпе.

— Больно нужно — не хочешь, не верь. Каждому воздастся по вере его… — Здолбунов принялся отрешённо давить в швах зипуна тифозных вшей. Борис Викторович, не дожидаясь, пока последняя телега с награбленным скроется за поворотом, вылез из своего наблюдательного стога и пошёл быстрым шагом на восток — навстречу надвигающемуся в орудийных разрывах колчаковскому фронту — домой, к цивилизации…

Однако через четыре часа ходьбы ноги начали заплетаться — и Савинков присел отдохнуть, привалившись спиной к обугленной кирпичной кладке. Это была, по-видимому, бывшая резиденция купца Рябинина — некогда почётного гражданина Немской волости. Веки моментально налились свинцом, Борис всхрапнул — и через минуту гирей рухнул в забытьё. Ему снилась в сполохах зелёного огня прекрасная земля будущего, без ненависти и зла, где все любимы — и все равны, и где люди умеют летать, как птицы… С каждым ударом Бубна ангелы будущего воспаряли всё выше…

Июльская ночь в Гиперборее коротка — с первыми лучами его разбудил щебет птиц. «Как можно за год так всё засрать?» — спросонок брезгливо оглядел Савинков территорию брошенного пионерлагеря. Воистину, разруха была тотальна — пучки травы пробивались сквозь щели обнажившихся фундаментов, густой слой мусора скрывали только заросли крапивы и репья. Ржавая надпись над воротами: «Рябиновка» — покосилась… Словно Мамай прошёл. Кое-как почистив платье, Борис попил из ржавой лужи и, проверив магазин «браунинга», скорым шагом вышел на Немский тракт. Странно — откуда здесь асфальт? Впрочем, неважно — войска Колчака в сорока верстах, прорвёмся. Где наша не пропадала!

Внезапно террористу пришлось прыгнуть за куст и залечь — в направлении Немы с рёвом промчался по дороге мотоциклет совершенно невообразимых обтекаемых форм. Японский, не иначе! Ай да адмирал, — «погон японский, правитель омский»… А за рулём-то девка рыжая, не иначе — связная…

* * *

Захлопнув за собой овальную дверцу вимана, Герман Гёринг принялся сосредоточенно изучать панель управления. Так… Вверх-вниз, влево-вправо — всё ясно. Красную кнопку больше не нажимать — хватило уже экспериментов с континуумом. Пора и честь знать — кушать, опять же, очень хочется. Так, а если пятерню вот сюда приложить?

— Ади, ты как там? Всё мечтаешь о Гиперборее?

— По-моему, камрад, кто-то тупо не умеет летать. И этот кто-то — не я, — сердито буркнул Адольф, откинув со лба чёлку. В следующий миг незримая сила вплющила его в кресло. — Эй, партайгеноссе — полегче!

Виман взмыл над Рябиновкой, на секунду завис — и, порыскав в пространстве, уверенно заложил дугу в направлении запада. У Хитлера от перегрузки вылезли глаза на лоб. Капитан Гёринг положил машину на курс: «Получилось! Теперь полчаса — и дома. Вот шайзе — это ещё что за хрень?» — обзор ему внезапно перегородило громадное свинцовое тулово цеппелина без опознавательных огней. Герман резко принял штурвал на себя в тщетной попытке избежать катастрофы. Тарелка взмыла кверху, подставив брюхо — и, сражённая огнём батареи тяжёлых пулемётов, закувыркавшись в воздухе, спикировала в болото. Трясина жадно чавкнула пузырями, поглотив двух ветеранов германского оккультизма.

* * *

— Готов, товарищ Сталин! Отлетались белобрюхие.

— Харашё, Яков! А Вятка скоро?

— Сорок пять минут при попутном ветре, Иосиф Виссарионович.

— Ну, тогда пускай приготовят мне в штабном вагоне тёплую ванну из киндзмараули — хорошее вино, доктор Боткин рекомендовал. И к завтраку — доставить Бабеля для беседы. Два яйца всмятку, тосты и чай. А к обеду я жду Петра Будённого. Подадите нам раковый суп, спаржу и дюжину дупелей в кляре. Коньяк «Арарат КВ ВК». Вопросы есть, Юровский?

— Никак нет!

В углу каюты застрекотал беспроволочный телеграф. Отправив приказ, пожилой неповоротливый Яков Юровский с горбом парашюта за спиной понуро побрёл к выходу. Уж лучше бы Троцкий, мать ети, чем этот рябой беспредельщик!

Сталин, озорно подмигнув чекисту-латышу, подкрался на цыпочках — и отвесил мягким кавказским сапогом председателю УралЧК пенделя под целлюлитный зад. Яков с криком вылетел из гондолы во тьму.

— Рылом не вышли — царей судить! — усмехнулся в рыжие усы Коба.

* * *

К прибытию сталинского цеппелина вино в Вятке было, как это ни странно, найдено, и ванна нагрета в точности до нужной температуры. А в десять ноль — ноль в штабной вагон вкатили примотанного верёвками к инвалидному креслу грустного Исаака Бабеля с разбитыми губами. Его тетрадь с записями на палехском подносе уже была густо изляпана красными винными отпечатками пальцев Кобы. Разговор между двумя революционными гениями не сохранился — нечего здесь пиарить, история вообще говоря, наука классовая — Inelligenti pauca.

 

ГЛАВА 15. ЗАГОГУЛИНА

Товарищ Сталин показался Петру на редкость задушевным хозяином.

— Ты кушай, Петь, не отказывай себе ни в чём. Эта птичка под коньяк очень хороша — хоть она и не орёл, как ты, совсем маленькая, зато, сцуко, жирная! Называется смешно — дупель. А выпьем мы с тобой — угадай за что…

— Полагаю, за искренность? — ляпнул Ганешин первое, что взбрело на ум.

— Браво — аллаверды! Вот только искренность в революции не всегда полезна — тому есть масса очень плохих примеров. Один Юровский с дочерью чего стоят… Прикинь — от усердия привёз Свердлову царскую голову в спирту. Теперь Михалыч брызжет слюной и требует себе голову Ленина — для коллекции. Да только хрен ему — Ильич ранен смертельно, но умереть он не может.

— Бессмертен?

— Да нет, — усмехнулся Коба, — просто у них, колдунов, порядок такой — не умрут, пока кому-нибудь силу свою не передадут. Вот я и запер его в Горках под охраной — пусть помучается.

— Ну, тогда — за беспощадность?

Иосиф Виссарионович поморщился:

— Плоско, кацо, не вижу диалектики. Церковь тоже была беспощадна в своей борьбе. Миллионы невинных попы угрохали ради выдуманной идеи: «Троица — всем построиться!» Я же, если ты не в курсе, в тифлисской семинарии обучался… На одном курсе с Жорой Гурджиевым. Большой был знаток — он-то мне и предсказал русский трон.

— Товарищ Сталин! — расправил культовые усы Пётр, — А вы в ад верите?

— Ад каждый в своём уме строит, Петька — и как правило, всё у него потом сбывается. А вечных мук нет — только вечное возвращение.

— Я предлагаю тогда тост — за рай! — горячая слеза преломила золотое сияние коньяка в тонких гранях хрусталя. — Где травы да цветы! Гуляют там животные — невиданной, едрен-батон, красоты!

— Вот ты и размяк, Будённый! — Коба тепло обнял за плечи своего нового друга и, осушив бокал, поцеловал его в шершаво торчащий ус. — Мы с тобой, Петька, отныне будем вместе — как стручок и горошина. Вся Россия — наш сад! У меня друзей до тебя по жизни не было — одни якобинцы местечковые, и каждый из них всегда тянул бурку на себя — нерусь, упыри болотные… Нет, сожгу их — а прах в стене замурую, чтобы подольше на том свете маялись. Наливай — или краёв не видишь?

Иосиф крякнул, закусил спаржей и устало улыбнулся:

— Почитал тут дневники великой княгини Елисаветы — Юровский, прыщ, после того, как её в шахту спихнуть, архив мне приволок. Пишет дама в дневнике: «Унижение и страдание приближают нас к Богу». Прикинь — к Богу! В какой только помойке такого бога нашла? Большевики дурище всю родню угрохали, в серной кислоте растворили и закопали! Царскую семью… тьфу, да и какие из них к свиньям цари! То ли дело я… Иисус из Назарета им сказал — открой сына Божьего в себе — а они вместо этого начали старым костям и тряпкам поклоняться, из дощечек слёзки давить. Неумный контингент, злой и глупый.

— Выходит, потому их и убил народ? — в голове у Петра шевельнулся отблеск смутного понимания.

— Да! Ты первый, кто понял — Романовы сами себя высекли. Унижение и страдание, страшный суд — для народа оно, положим, и не плохо, чтоб побаивались. Но не для царей же! Сами в свою яму угодили — просрали державу, мою желтоволосую Русь! Гавно! — Коба, за минуту до того спокойный, вдруг уже, пенясь слюной, топал сапогами и орал. — Хрена я вам сдам Русь-матушку — абасрадзе!!! Позавчера грохнул сцуку Ульянова — завтра остальных. По списку: Свердлов первый! Феликсу приготовиться! В очередь, сукины дети! — У-у-у-у-у-у… — Пётр изо всех сил сжал в братских объятиях вздрагивающее тело своего больного друга. От нечеловеческого воя Кобы заткнули уши латыши на платформе, в лесах откликнулись разжиревшие волки, почуяв страшную сталинскую боль…

Вокзальные бабы загляделись на набегающую с востока чёрно-сизую тучу в косых молниях.

«Колчак грядёт!»

«Воистину Колчак!»

— А залупу тебе, мурло адмиральское! — Ганешин концом шашки разжал зубы товарищу Сталину и влил ему в рот будённовские двести граммов коньяка. Тот, несколько раз дёрнувшись, затих — и вскоре уже вполне осмысленно пошевеливал тараканьими усами.

— Что это с тобой было, Коба?

— А, дух Ильича навещал — домой просился… — слабо прохрипел вождь, пошевелив пальцами суховатой левой руки… — Так что, Петруха, может вдвоём мы с тобой и вырулим? Где, говоришь, твой бронепоезд пыхтит? Поскрёбышев, карту на стол!

— Если отгоним его за Котельнич и отступим для виду — белые поведутся, — оживился Будённый. — Займёт офицерьё Нему — и засунет голову в наш мешок. Двое суток им на мазурку с поповнами — а там отрезаем с севера тачанками, с юго-запада бронепоездом — и отрабатываем по посёлку главным калибром. После чего на месте Немы останется яма. Как тебе план?

— Не башка — а Исполком Верховного Совета! Если адмирала откинешь — место в моём цеппелине гарантирую тебе навечно!

— Спасибо, Коба — да только я не авиатор. Позволь лучше мне вернуться к войскам.

— Что — русалки спать не дают? — усмехнулся Сталин.

— Откуда знаешь про мои сны?

— Партия, Петька, всё видит. И знает. Ступай — Исаак будет за тобой приглядывать.

— Блять моржовая — а других стукачей у тебя что — нету?

— Зря ты так, Пётр — Бабель не блять — а очень видный советский литератор, к тому же инвалид по зренью… Вы наверняка с ним со временем сработаетесь…

— Если раньше не станет инвалидом по черепному мозгу! — буркнул Пётр, вбрасывая тело в седло.

* * *

… «И это называется виман?» Капитан Гёринг, ухватив друга за косой чуб, на последнем дыхании выволок его через овальную дверцу на поверхность. Жёлтые и белые кувшинки ехидно обрамляли круглое болотце. Перегнув Адольфа через толстое колено, Герман сунул ему два пальца в рот — Хитлер изрыгнул несколько чёрных головастиков и открыл глаза.

— Майн Готт, где мы?

— Если не ошибаюсь, камрад, до сих пор в России.

— Паршиво. Ну, нечего делать, идём. Нужно же отсюда как-то выбираться.

— Хенде хох! Стоять-бояться! — бандитская двустволка недвусмысленно упёрлась в лицо Адольфу. В поясницу Гёринга сзади больно ткнули штыком. Потом мокрым оккультистам скрутили руки за спиной и швырнули их на телегу. Через час завезли в какое-то село — и спустили в подвал. На соломе в углу похрапывал худой бородатый человек в рваной поповской рясе.

— Эй, геноссе! Почему бы тебе не проснуться и не развязать нам руки? — как нельзя деликатней осведомился Герман. Вскоре товарищи по несчастью познакомились.

— Очень приятно, Левин.

— Странно. С такой фамилией, а на еврея не похож, — искоса оглядел его Хитлер.

— Я — потомок русских священников и дворян. А вы антисемиты?

— Как бы тебе повежливей сказать? Просто арийские патриоты. Герман — потомок по боковой линии короля Людовика Святого. По крайней мере, так ему самому кажется.

— Понятно. А здесь что делаете?

— Это долгая история. Хотя времени у нас, полагаю, предостаточно.

Время действительно было — за сутки узники совести успели переговорить о многом, и даже отчасти друг другу надоесть. В темноте поповского подвала Левин так и не опознал в занудных сокамерниках будущих вождей Третьего Рейха… На допрос его вызвали первым.

* * *

«При задержанном обнаружено 40 тысяч рублей неизвестных белогвардейских денег с орлами, кинжал и мандат на имя Ленина Владимира Ильича», — зачитал по слогам протокол туповатый белобрысый чекист. — Как это понимать? Ленин же застрелен три дня назад на заводе Михельсона. Вы что — самозванец?

— Об этом я буду лично говорить с вашим руководством! — блефанул Левин, радуясь нелепой опечатке — смерть откладывалась.

— Хм… Ну хорошо — завтра отправлю вас пароходом в Вятку. Двое немцев — тоже ваши агенты? Впрочем, пускай товарищ Сталин сам с этим разбирается…

Весело плыл по Вятке-реке пароход с дурацким названием «Память Фишгопа». Палили обдолбанные красноармейцы из ружей в пролетающих птиц. Строчили из пулемётов… Падали в воду чайки, трещали «Льюисы» и «Максимы». Мимо притихших берегов плыл этот безумный пароход, ещё год назад называвшийся «Русь»…

При встрече Коба услышал от молодых немецких социалистов немало позитивных мыслей о построении справедливого общества руками его врагов — идея трудовых лагерей Хитлера удивила его высшей мерой экономической целесообразности. Поговорили и о методах магического воздействия на толпу…

Сталин предлагал остаться погостить при штабе — но им пора было возвращаться в фатерлянд, делать свою революцию. Расстались после банкета добрыми друзьями — и литерный поезд увёз двух недоученных магов домой в Мюнхен.

А вот с Левиным всё было сложнее — с такой загогулиной без Будённого, пожалуй, и не разобраться…

 

ГЛАВА 16. ОХОТА НА ЛИС

Услышав треск мотоцикла, Борис Савинков осторожно выглянул из своего убежища — лёжку он оборудовал себе на берегу реки под старой лодкой. Инстинкт подпольщика подсказывал не спешить объявляться — не факт, что власть в Неме колчаковская, хотя тут и там и свисают триколоры. Во всём мерещилась бутафория, люди разговаривали и вели себя неправильно — не говоря уже про изобилие повсюду странной и пугающей техники. Порой Борису казалось, что он умер и угодил на тот свет. Где тогда заявленные черти со сковородками? Рай напоминало ещё меньше — да и к чему в раю полицейский сыск?

А в том, что проводится хорошо спланированная полицейская операция по захвату рыжей мотоциклистки, сомнений не было. Отход к лесу с вечера заблокирован дорожным катком, мостки, с которых она могла перемахнуть речной омут, ночью подпилены. Загонщики притаились за углом в зловещем чёрном «Мерседесе», очертаниями напоминающем катафалк. Тормознув у крыльца, Лили Марлен вошла в продуктовую лавку и, пробыв там недолго, вышла, волоча по земле набитый консервами рюкзак. Борису хотелось её предупредить, но он себя пересилил — девчонку всё равно не спасти, только сам запалишься. К тому же непонятно вообще — кто здесь на чьей стороне?

Согнувшись под тяжестью рюкзака, мотоциклистка оседлала «Хонду» и только было стартанула по дороге на Рябиновку, как из-за угла ей наперерез выкатился полицейский «Гелендваген», перегородив путь. Майор Тамбов открыл дверцу, широко улыбнулся и выстрелил. Он целился поверх головы, и это сработало — рыжая, заложив крутой вираж, вывернула на 180 и помчалась по тропе к мосткам.

Речушка в этом месте была неширока — метров пять, но прямо под берегом дно обрывалось бездонным омутом с водоворотами. В дурном этом омуте, согласно народным поверьям, обитали сомы и русалки, а на дне ржавел утопленный по пьяни ещё при Андропове трактор «Беларусь».

Здесь воды поглотили начальника милиции Свинтидзе, тело которого так и не было найдено никогда. Словом, нехорошее место.

Слившись с машиной в одно целое, Лили Марлен взяла разгон для прыжка. Но в последний момент, вместо того, чтобы, оттолкнувшись, птицей взмыть в воздух, «Хонда» нелепо кувырнулась с подломившегося трамплина и, вскипев пузырями, скрылась под водой. Увлекаемая тяжёлым рюкзаком, следом за мотоциклом камнем пошла ко дну девочка. Подбежавшие менты нелепо засуетились на берегу — лезть за ней в гиблый омут никому не улыбалось. Поняв, что героизма не дождёшься, майор Тамбов принялся, матерясь, стаскивать с себя камуфляж. К месту происшествия моментально подтянулись обыватели с дельными советами, кто-то стал суетливо обвязывать майора подмышками бельевой верёвкой. Вдруг из-под старой перевёрнутой лодки метнулась тень — и ласточкой ушла под воду. Народ отшатнулся и замер.

Раскрыв глаза в зеленоватой воде, Борис устремился ко дну. Он краем глаза разглядел заросший водорослями ржавый остов среди чёрных коряг, на остатке дыхания достиг дна — и увидал лежащий там мотоцикл. Девочки не было, он разглядел её не сразу — и от увиденного пробкой выскочил на поверхность. Видимо, померещилось… Отдышавшись, Савинков нырнул снова — и на сей раз совершенно чётко разглядел сквозь толщу воды беглянку, сидящую как ни в чём не бывало с рюкзаком за спиной на тракторной кабине, болтая ногами в полосатых гольфах. Глаза её были открыты, волосы шевелило течением, и Борис мог бы поклясться, что она ему подмигнула. Чувствуя, что дыхание кончается, он на автомате ухватил странную утопленницу за рыжую чёлку и, не обращая внимания на её злобные пинки, погрёб к поверхности. Вместо благодарности утопающая впилась ему в ляжку зубами — но Борис держал крепко. С берега их зацепили рыбацким саком и общими усилиями выволокли на траву. На воздухе Лили Марлен моментально потеряла сознание. Её лёгкие были полны воды, и врачу потребовалось немало усилий, чтобы вернуть пленницу к жизни. Спасителя также попросили остаться до выяснения — и вежливо упаковали в собачник. Только тут Савинков понял, что сморозил глупость. Скидывать браунинг было поздно — и он сунул его сзади за ремень, внутренне приготовившись к худшему.

— Эту сучку откачать — и в камеру. Глаз с неё не спускайте! — приказал довольный Тамбов. На вялые возражения врача он отрезал:

— Плохо вы знаете эту тварь, док. Я за ней три недели охочусь — хитрая, как лиса. Спасибо вот гражданину — если б не он, ушла бы. Кстати, никто не в курсе — что за человек? Он ведь не здешний, верно?

Из-за спин раздалось скрипучее карканье Чарушихи:

— С области музейщик — Левин его фамилие. Командировочный от органов — навроде секретного агента. Я его рожу мигом спознала!

Тамбов искоса окинул взглядом мокрого Савинкова в собачнике. «Та-ак. Вот и конкурирующая фирма!»

— Прошу на выход, коллега, — радушно распахнул он перед Борисом дверку. — Если не ошибаюсь, вы из ФСБ?

— Союз защиты Родины и свободы. Моя фамилия…

— Не трудитесь, нам известна ваша фамилия, Левин. Хорошо ныряете — не иначе, разрядник?

Савинков только пожал плечами — пускай будет Левин, фамилия не хуже прочих. В Лондоне раз пришлось быть сэром Джоном Пупкином — и ничего, выжил… В это время врач, склонившийся над спасённой девочкой, заметил лёгкий румянец на её щеках, потом ресницы дрогнули — и на доктора уставилась пара настороженных жёлто-зелёных глаз. Что-то в них было не так — он достал из кармана платок, чтобы протереть запотевшие очки. «Мне показалось — или у неё и вправду вертикальный зрачок?» Выяснить это он не успел — Лили Марлен, сжавшись, как пружина, внезапно перекинулась назад через голову, и доктор, от изумления отпрянув, приземлился на задницу.

Девочки на прежнем месте больше не было — а между ног у полицейских молнией метнулась в камыши некрупная рыжая лисица. Тамбов, когда ему доложили про докторский глюк, чуть не лопнул от злости. Кончилось всё тем, что он затащил Савинкова в станционный буфет, где они жестоко нажрались водки производства местной фабрики «Белка», и Борис Викторович с отвычки облевался пельменями. Майор с горя скупо приласкал на мешках безутешную буфетчицу Анютку…

* * *

— И жратву и мотоцикл утопила! — через час жаловалась растрёпанная от бега Лили Марлен Кате. — А всё твой Левин, между прочим! Выволок меня из омута за волосы, скотина!

— Левин здесь? — глаза у Кати загорелись. — Дед, ну и чего дурочка ругается — ведь он её спас!

— Таких спасителей — за жопу и в окно! — запальчиво крикнула Лилька. — Джизас херов!

«Это уже слишком, — решила Катя, — пора накатить рыжей бесстыднице». Уйдя сознанием в тонкое тело, она отвесила лисоньке с четырёх метров такого ядрёного поджопника, что та кубарем покатилась в угол. Тут же, не дожидаясь ответной плюхи, создала на прежнем месте фантом и, скользя, отшагнула в сторону. Астральный пинок Лильки, не задев её, увяз у деда в бороде. Старик захохотал:

— Хорош, девки — брейк! А ты, Катюха, я гляжу, не даром у нас время проводишь? Фантом строить Дерендяй обучил?

— Он…

— Узнаю школу. Однажды полк Колчака от Немы отогнал, такую харю им скорчил в огненном столпе, что мама не горюй! За это в его честь, между прочим, в вашем городе целую улицу назвали — народ должен знать своих героев… А Левин твой, если это только был он, не обижайся — херню сморозил. Не надо было Лильку из омута вытаскивать. Теперь пропали консервы…

— То есть… — до Кати начало доходить, — значит, это правда, что ведьмы в воде не тонут?

— Ну, это ты у неё самой лучше спроси.

— Лили Марлен, прости — я была неправа…

— Проехали.

— А ты в воде тонешь? Ну, если руки-ноги связать?

— Я что — похожа на говно, чтоб не тонуть? Как и ты — камушком.

— И что потом?

— Отдышусь и вылезу, когда все уйдут. В воде кислорода навалом — рыбы же дышат.

— Почему тогда все остальные люди тонут? Не ври, в воде нельзя дышать!

— Потому и тонут, что лохи. Верят во всякую хреноту. Почему самоубийцы падают с высоты — и помирают, не долетев? А парашютисты в затяжном не помирают?

— От страха?

— Ну, типа. А точнее, от веры. Если веришь в кирдык — будет тебе кирдык. Если веришь в страшный суд — к бабке не ходи, засудят по-страшному. Каждому — по вере. А пьяный падает с крыши — и нормалёк.

— Хочешь сказать, если тебя выпихнуть из самолёта без парашюта, ты не разобъёшься?

— Хотелось бы посмотреть на того орла, что попытается меня выпихнуть, — подбоченилась лиса. — Сам первый вылетит на ать-два!

— Это ладно — но есть законы физики!

— Не знаю, мы в академиях не кончали. Короче, имеется тут ещё одна фишка — пошли на болото, покажу. Деду только не сдавай — заругает… А накатывать у тебя уже лихо выходит, подруга! — за этим разговором они, взявшись за руки, добрались до круглого лесного болотца, заросшего по периметру жёлтыми и белыми кувшинками.

— Первый пошёл! — задорно крикнула Лили Марлен, прыгая солдатиком с коряги в чёрную глубину. Катя бесстрашно нырнула следом — торфяная вода была темна, но прозрачна. Вскоре она уже ощупывала рукой серебристую обшивку покоящегося на дне круглого аппарата. Зрелище вынесло мозг — она даже не сразу заметила, что уже несколько минут, как почти без усилия дышит водой…

 

ГЛАВА 17. ОБИТЕЛЬ ЗЛА

Как ни странно, доклад Тамбова об упущенной лисе-оборотне вызвал в центре больше вопросов, чем нареканий. Генерал Шугал перелистал репринтное издание «Молота ведьм» на своём столе — и огорошил майора странной фразой: «Без молитвы и серебряной пули ты бессилен!»

— Не понял, товарищ генерал?

— Ничего, — Марат Кошерович странно всхлипнул в трубку. — Так говоришь, фамилия ФСБ-шника — Левин? Ни у нас, ни в базе Интерпола на него данных нет — видимо, всё затёрто. Так что не исключаю, что он вообще из внешней разведки. Ты не против, если с вашей группой поработает Дупак? Впрочем, это не обсуждается. — Тамбов на том конце линии обиженно задышал в телефон. Шарлатана в звездастом балахоне только в Неме не хватало — здешним курам на смех!

— Да, ещё. Есть вероятность, что к вам направляется реликтовый гоминоид. С виду вроде гориллы, но по жизни значительно хуже. Имей в виду — при встрече в переговоры не вступать, огонь только на поражение! — на этой оптимистической ноте генерал дал отбой и откинулся в кресле. Хороша вероятность — кто из людей способен просчитать психологию «бигфута» — иной биологический вид, мать его йети!

После побега из музея Сульфат Шаньгу вырыл себе ногтями берлогу в крутом заросшем берегу под стенами Зачатьевского монастыря. Кормился, воруя церковное подаяние — а по ночам оглашал округу ударами в Бубен. После того, как шаманская шуба в подвале приросла к нему, тело полковника, и без того коренастое, обрело горбатые неандертальские очертания, кисти рук свесились ниже колен, и он ощутил, что может при нужде срывать головы, как перезрелые кокосы.

При приближении сапиенса губы йети, вытянувшись в трубочку, издавали неслышный ухом, но разрушающий нейроны защитный свист. Термин «ультразвук» Шаньгу позабыл, как и прочие буквосочетания — его процессор теперь оперировал чёткими мыслеобразами, всё наличествовало здесь и сейчас, любое намерение мигом обретало бытие. Он получил желанную силу — вопрос, какой ценой?

Ближе, чем на двести метров, к логову «бигфута» почти месяц никто не смел приблизиться. Но в ночь на Ивана Купалу неформальное сообщество гòтов 29-го гуманитарного колледжа, прослышав об аномалии, решило отжечь под монастырскими стенами своё культовое пати. Закинувшись у «святого» источника палёным «экстази» с пивом, продвинутые тинейджеры в боевом окрасе подожгли крест и, держась за гениталии, воззвали к тёмному Лорду Ктулху, алча бунтарского мегакопрогруппенсекса — и Сульфат в панике бежал, шля проклятия всему поколению «next»: их мыслеобразность не вписалась в неандертальский мозг, процессор перегрелся и заглючил…

Напоследок полкан зашёлся неистовым свистом в четыре пальца, после чего областному психдиспансеру пришлось бесплатно отмазывать от российской армии сразу восемь призывников — не говоря уже о девочках-вампирессах, пакетно впавших в кататонический ступор. Одной из пострадавших от гнева йети по иронии судьбы оказалась Амалия Шугал — любимая дочь генерала МВД. Как бы там ни было — а бывшему полковнику Шаньгу судьба уготовала трогаться в путь — и путь этот лежал в Рябиновку. Такое заключение выдал сломленному горем отцу-генералу после обследования зловонной берлоги Сульфата мэтр федеральной экстрасенсорики Алан Дупак (он же Исаев, он же — под грифом «абсолютно запретно» — Яков Блюмкин).

Новое тело было неприхотливо — «бигфуту» хватало горсти личинок, чтобы делать переходы по сорок километров в сутки. Ночевал в кронах деревьев. На исходе девятого дня перемахнул сгнивший забор — и оказался на территории заветной «Рябиновки». Бубен спрятал под фундаментом, привалив грудой мусора. Оставалось дождаться ночи…

* * *

Родная Бавария, увы, ничем не обрадовала старину Германа — профессия военного пилота после краха Второго Рейха вызывала лишь скептическую усмешку на вывороченных губах потенциальных работодателей. «И таки куда господин капитан собирались лететь? Печали уже хватает и на нашей грешной земле…». 

— Тойфель! Утром заложил в ссудной кассе барона Моисея Каринторфа фамильный медальон — а к вечеру вырученной сотни не хватило расплатиться в пивной. Гиперинфляция — пришлось отдать Мировому сообществу в довесок отцовские часы. Где-то сейчас дружище Ади — всё так же сидит на бульваре с акварелями? Вот с кем бы обсудить это за кружкой доброго баварского…

Ноги сами занесли его на местный «Монмартр». Взгляд Гёринга невольно притянул броский плакат с солнечным символом в круге поверх готической надписи:

«Надоели паразиты?

Хорошая новость для господ с хорошим достатком!

Кого не устраивает картина мира — поможем сменить прямо сейчас.

Отвечать за всё буду я!

Адольф Хитлер.

(Евреев просьба не беспокоиться.)»

Под плакатом на раскладном стульчике сидел Ади собственной персоной — только усы теперь торчали аккуратной щёточкой, и взгляд ярко-голубых глаз был безумен.

— Камрад! — здоровяк прослезился, заключая худого приятеля в объятия.

— Герман Гёринг — страшно рад, сколько зим!

— Пока ни одной — но это не повод, чтобы не выпить. Я гляжу, ты процвёл? В чём гешефт — торгуешь непознанным? Полицеймейстер Мюллер ещё не взял тебя под колпак?

— Тс-с! Мюллер мой VIP-клиент. И знаешь, Герман — я понял, что шнапс — это прибежище низших рас, — изрёк Адольф бодрым металлическим голосом. — Алкоголь скотинит и зверит. Предлагаю выпить зельтерской — у меня к тебе есть серьёзный разговор… Русские приключения никак не идут из моей головы: этот Йозеф Сталин — глубоко искренний человек, и мне немного стыдно за всё, что между нами осталось недосказано…

— Молчание — золото, Ади.

— Да — и Германия — превыше всего! Словом, не зайти ли нам в тошниловку Захер-Медовича — деньги у меня есть? Ты ведь должен помнить, куда конкретно упал мой виман…

— Полагаю, добрый немецкий ужин не явится помехой для воспоминаний?

* * *

… Очнулись братья по оружию в вагоне третьего класса, когда поезд уже замедлялся на подходе к Цюриху. Клетчатый альпийский костюм Адольфа был безнадёжно облёван, а котелок валялся под лавкой, подозрительно напоминая очертаниями опрокинутый ночной горшок…

— Мы должны взять Штайнера за помидоры — сейчас или никогда! — щёточка усов из-под пледа непримиримо встопорщилась. — Прекращаем бухать, Герман — немедленно давай мне свою кружку, я в неё плюну!

— Бесполезно, Ади — вздохнул толстяк. — Вчера я признал тебя фюрером грядущего тысячелетнего Рейха. Так что плевок ничего не изменит — я всё равно выпью…

— Правда? Ну и чёрт с тобой, жирная свинья — тогда я тоже выпью за компанию — хох! Попробовал тут изучать русский — ты знаешь, у славян совершенно сумбурный менталитет: слова «священник» и «задница» в их языке — однокоренные… Скудость словаря — признак низших рас. Ты ещё не забыл, что нам нужны Бубен и карта временных Порталов, камрад?

Далеко ходить за славянским менталитетом не потребовалось — Семён Будённый при монокле и цилиндре, виляя бёдрами, прохаживался петухом по перрону, явно кого-то поджидая. Лицо его всё ещё носило следы побоев Толстона Пью.

Тут выяснилось, что ночью в поезде у пьяного Адольфа стащили кошелёк и ботинки.

— Хвалёная швейцарская честность! Да эти горцы — просто дикари, клянусь любимой мамой, я ещё наведу у них прусский порядок… — поняв, что ситуация чревата получасовой речью, Герман торопливо уступил приятелю свою обувь, а сам вышел на тёплую брусчатку босиком. В ботинках на три размера больше походка Ади приобрела характерное утиное покачивание, а тросточка с загнутой рукоятью удачно дополнила комический облик неудачника.

— Не стоит подходить сразу — лучше проследим за негодяем, — шепнул Хитлер товарищу, и они, смешавшись с толпой, начали фланировать по платформе, не упуская Семёна из виду.

Патриотов приметил изнывавший без ангажемента актёр из Лондона — и, оценив находку, принялся, отставая на три шага, удачно копировать манеры Адольфа, добавив характерную мимику. Он настолько вошёл в образ, что вскоре вся вокзальная публика уже ухохатывалась над колоритной троицей.

Толстый Герман первым сообразил, что они стали объектом насмешек. Незаметно приотстав, он сгрёб фигляра за шиворот и отвесил ему босой пяткой такого пинка, что мистер Чаплин на лету опрокинул головой кадку с пальмой, а публика взорвалась овацией, полагая, что вся сценка разыграна для их удовольствия труппой бродячих клоунов. (В мозг Чарльза образ неудачной шутки впечатался от удара пожизненно — впрочем, очевидно, во благо… )

Хитлеру, так ничего и не понявшему, стали совать в руки мелочь. Громче всех хохотал вышедший из-за афишной тумбы Блюмкин-Исаев — вынув из кармана смятую купюру, он хамски налепил её опешившему Адольфу на лоб и, ухватив под руку Семёна, растворился с ним в толпе.

Через полчаса, смыв унижение в привокзальной пивной, двое патриотов Рейха с подозрением разглядывали тысячерублёвый билет Банка России выпуска 1997 года, который кельнер категорически отказался у них принять. Мелочи едва хватило уплатить за выпитое.

 

ГЛАВА 18. ВОЛЧЬЕ СОЛНЫШКО

— Прелестно — какая крошечная музыкальная шкатулка! — танцовщик императорских театров картинно всплеснул руками, когда из корпуса mp3-плеера грянул канкан Оффенбаха. — Надо полагать, сделано в Швейцарии?

— Одесская артель лилипутов «Красный карлик» — криво ухмыльнулся Блюмкин и нажал на «replay».

«Прелестно — какая крошечная музыкальная шкатулка…».  — Будённый выпучил глаза, узнав собственные жеманные интонации. Опаньки — вот она чёрная магия по-взрослому…

— Сколько хотите за артефакт?

— Какие счёты между творческой интеллигенцией? Меняю на решето, что вы позаимствовали на даче Бадмаева.

— Бубен? — Будённый замялся. — Знаете, сейчас он не при мне.

— Я в курсе, ваш сообщник Клаус неплохо инсценировал похищение. Время и место встречи назначайте сами — только, пожалуйста, без фокусов — а то Дзержинский не поймёт. Я работаю на ЧК.

— О, Феликс! — вспыхнул Будённый, — Практически святой человек. Как он там?

— Живёт мечтой, — дёрнул глазом Исаев. — Приехал бы и сам, но завал работы — красный террор, знаете ли…

Договорившись о встрече назавтра в полдень у русской церкви, Семён полурысью метнулся к вилле доктора Штайнера.

— Толстон тут? — осторожно осведомился он у швейцара.

— Мосье Пью вчера отбыл Восточным экспрессом в Гималаи.

— Отрадно! Ему давно требовалось проветрить мозг. Доложите обо мне херру доктору — дело на миллион…

Рудольф принял гостя по-домашнему — босиком, в оранжевой рясе буддийского покроя. Лицо его могло конкурировать бледностью с китайским фарфором. В кабинете остро пахло азиатскими травами.

— Всё грустите о потере любимого существа? — проникновенно вздохнул Семён, — Как я вас понимаю! Вся жёлтая пресса уже неделю только вашей Гретой и кормится. Однако ближе к делу — я от Исаева. Артефакт, который он предлагает, — это, я вам доложу, стоит четырёх Бубнов и дюжины Грет…

Доктор отрешённо кивнул. Таинственный Исаев неделю назад уже предлагал ему в письме карту Порталов. В нарастающем могуществе Советского эгрегора у Штайнера не было поводов усомниться — кто, как не он сам в 1905-м инициировал Ульянова в Орден. Похоже, пора сыграть с Тёмными по их правилам, втёмную.

— Но Бубна, насколько я понимаю, у нас нет?

— Отличный бубен имеется в местном театре оперетты.

— Однако! — в бессилии уронил руки Рудольф. — Бубен же бубну рознь, как вы не понимаете!

— Кто из нас двоих не догоняет, Штайнер? Боюсь, не я. В наших оккультных делах важней всего грамотная распальцовка! Распишете бубен своими рунами, а потом тупо давите на авторитет. Если большевик закочевряжится — дожмёте баблом. Десять штук — край, у них в стране голод. Ну, и разумеется, полста косых мне — половину сейчас, вторую сразу после сделки. Полагаю, это справедливая цена.

— Если дело выгорит — вы получите свои пятьдесят тысяч незамедлительно. А пока что вот чек на приобретение симулякра. Ступайте.

Штайнер после ухода афериста сел в лотос и погрузился в медитацию:

«С волками жить — по волчьи выть… Сразу после обмена все всё забудут — кроме меня… На весах кармы каждый будет взвешен и оценен… не исключая и Грету, похотливую гадину…».  Тема безусловной любви свернула в итоге не туда — и доктору вновь пришлось прибегнуть к испытанному средству… Коричневый шарик зашипел в медной чашечке и расплавился.

* * *

Сумма на чеке вдохновила комбинатора — через час, споив знакомого бутафора, он уже выносил с заднего крыльца театра оперетты бубен фирмы «Вельтмайстер». Учёный дурак Штайнер, загодя вооружась тибетскими письменами, приступил к своему тайному деланию. Оставался ещё один, секретный штрих — найти в привокзальной тошниловке пару отморозков поздоровей…

Они нарисовались сами, что те сказочные двое из ларца — босой толстяк в кожаных шортах и худой брюнет с косой чёлкой и опасными глазами. Пресекая наезд, Будённый игриво обнял хулиганов за плечи и повлёк к барной стойке. После третьего тоста они припомнили, что где-то уже встречались. В итоге жирный босяк вытребовал себе авансом сто двадцать франков на амуницию. И ещё по три тысячи каждому — после дела.

Инструкции немцы получили от него очень конкретные и незамысловатые — ставка была на внезапность. Оставался последний траурный аккорд композиции — не взрыв, но всхлип…

В оружейную лавку Вольфштюкера Семён успел перед самым закрытием. Начал было прицениваться к никелированному дамскому «бульдогу» — однако хозяин, сплюнув на пол табачной слюной, невозмутимо извлёк из загашника чёрный «парабеллум» с двумя запасными обоймами. Докторского аванса хватало впритык — но что не отдашь за удовольствие держать в руках реальный ствол крупного калибра!

Светлая душная ночь зависла над горами — никому из участников завтрашней драмы не спалось. С бездонного неба таращилась Луна — «волчье Солнышко». Задёрнув тяжёлую штору в своём номере, Исаев вдруг остро ощутил ничтожество — и в то же время абсолютную драгоценность всего пережитого им с момента рождения, включая каждый миг…

* * *

Утром в очередной раз встало Солнце и засвиристели птицы. Невыносимо, когда третьи сутки ты связан по рукам и ногам, окуклился в собственном дерьме, — и, главное, совершенно непонятно, по чьей забывчивости или злой воле! А снаружи то и дело доносятся митинговые крики о вольности и свободе… Вылететь бы бабочкой-капустницей из этого жалкого тела: смерть — вот всё, о чём мечталось сейчас Левину.

Он прикрыл прозрачные от Солнца веки — и внезапно легко перевернулся лицом вниз. Потом, быстро перебирая передними конечностями, начал выкарабкиваться из кокона наружу. Вылетел из твёрдого тела он, словно пробка из шампанского — с шипящим свистом.

Спелёнатый верёвками кокон тела так и остался сухой шкуркой где-то внизу — а сияющий новый мир раскинулся радугой красок и звуков, суля неисчерпаемое поле для исследования.

Первым делом Левин облетел цокольный этаж особняка — увиденное в камерах показалось мерзко, бабочка души шарахнулась выше — благо, перекрытия и стены больше не были преградой. Вот уже какой-то усач, лёжа в ванне, наполненной красным вином, перелистывает синюю тетрадь, покуривая трубочку. Судя по запаху — cannabis indica. Лицо показалось до боли знакомо. Левин-бабочка глянул из-за плеча курильщика — записи в тетради напоминали небрежный студенческий конспект:

«Тоталитарные секты иудаизма. Век 1-й.

ТОРА ПЛЮС — эрзац для гоев.

Смирение, умерщвл. плоти, вечн. муки, страш. суд.

Объекты поклонения — виселица Тау, фрагменты тел, изобр. замученных. Терминология: стадо, раб божий. Срок годности — 2000 лет.

Наша тактика — зуб за зуб. На удаление без очереди».

— Апрельские тезисы, — пожал плечами Коба, затягиваясь листьями травы. — Сам не всё понимаю, о чём тут у него. Ульянов-Ленин был мужчина реально нервный, без юмора — за брата мстил. Ты в курсе, что он двенадцать лет изучал в библиотеке Британского музея? Средневековые гримуары по колдовству! Раз пытался вынести под кальсонами «Некрономикон» в переводе Джона Ди, 1517-го года. Библиотекаршу до сих пор жаль — пышная такая женщина, эрудированная, Мишель Герлович её звали… Когда заметила и хотела пристыдить — просто порвал её напополам, как грелку — и с воем кинулся в Темзу. По крайней мере, так передавали по каналам жандармерии. Знаешь, я о нём, если честно, совсем не жалею — тяжёлый был человек… — Коба медитативно затянулся из трубочки.

— Простите, Иосиф Виссарионович, — Левин наконец понял, с кем имеет дело, — а разве вы меня сейчас видите?

— Партия видит всё. Знаешь, что, душенька — жёлтые тигриные глаза царя по-отечески сощурились. — Ступай-ка ты уже домой в тело — сейчас тебе его развяжут, обмоют и оденут в чистое. Обед в час — тебе же нравятся лангусты с авокадовым пюре и морские ежи в соусе из княженики? Устроим рыбный день.

Но только чур — без обид, кацо! Тело, которое мучилось там в подвале — оно не ты, любой тибетчик это подтвердит. Проверку ты прошёл. Кстати — а что там у Будённого с национальным вопросом? Не в службу, слетай к нему — а то народ, понимаешь, безмолвствует — того и гляди начнутся погромы. А я этого не люблю: евреи, на мой взгляд, не менее богоизбранный народ, чем папуасы — или, к скажем, пигмеи. Не в курсе — отчего никто никогда не устраивает пигмейских погромов?

* * *

… Слетать — мягко сказано. Бабочка-душа перемещалась по пространству со скоростью мысли. Будённый в каюте бронепоезда оказался удивительным образом похож на сержанта Петра Ганешина. Усы его топорщились революционным порывом.

— На минуту отвернуться нельзя — тут же что-нибудь пропадает! Где мой меч?

— Я почём знаю? — пожал плечами денщик. — Сами набезобразят по пьяному делу — а потом ищи за вами. Кто вчера Бабелю ухо рубил?

— Я — Бабелю? Нехорошо как. Направь к нему нарочного, нужно извиниться.

— Сбежал ваш Бабель — достали вы его.

… Плазменный меч Будённого Левин разглядел не с первой попытки — подслеповатый Исаак, вперевалку пробираясь лесами в расположение Колчака, припрятал чёрный цилиндр там, где его стали бы искать в последнюю очередь.

 

ГЛАВА 19. ВОЗДУШНЫЕ МЫТАРСТВА

— В конце концов, как сказал реб Менахем Мендль, имущество гоя считается бесхозным! — успокаивал себя одноухий Исаак, пробираясь складками местности в расположение Колчака. — Как достали эти бессмысленные фразы:

— Карающий меч революции! — Счастье людей труда! — Почём Христа продал?… — Пётр Будённый и его дегенеративные бойцы — просто агрессивное стадо, заповедник недоумков. А ведь родина — это там, где мне хорошо. С другой стороны, хорошо — это там, где нас нет… Выходит, родина — это… хм… да, — умозаключение не обрадовало подслеповатого беглеца — пахнýло вечным жидом, и чёрт его знает, чем ещё тошным, и мозоли на пятках сделались особенно ощутимы… Он присел на пенёк, чтобы перемотать портянки, да заодно проверить, как там покража… Извлёк и обтёр лопухом чёрный цилиндр — и принялся хаотически вертеть в пальцах ПМГ-40: принцип действия карающего меча оставался неясен.

Неужели всё и правда срабатывает только за счёт личной силы бесноватого Будённого? Тогда не видать Бабелю в новой колчаковской демократии ни редакторского кресла газеты «За Единую Россию», ни открытого автомобиля, ни японского ушного протеза из гуммиарабика… Контрразведка разберётся — а они это дело любят и умеют! Любой жандармский подпоручик почтёт за честь отвесить богоизбранному брату своему девять граммов свинца в затылок! — тут писатель случайным усилием пальцев нервно довернул шишечку на рукояти. Видимо, при этом он что-то не то нажал — и взорванный тепловым лучом красный мухомор обрызгал его лицо ярко-алыми шмотьями…

— Аллё, камрад! Полегче, — раздался насмешливый голос из-за спины, и Бабель, поняв, что рассекречен, послушно вскинул руки вверх. Мысль отбиваться плазменным мечом даже не пришла в его миролюбивую голову — есть по жизни воины, а есть, извините, просто российские литераторы…

— А ну кажи дядьке Дерендяю, чего у тебя там! — Дерендяй, о котором так много говорили большевики, оказался на вид белобрысым толстоватым мужиком без возраста с крошечными голубыми глазками на широкой, как блин, курносой харе. Брезгливо обнюхав цилиндрическую рукоять, он выпустил из неё узкий плазменный луч и срезал им на пробу пару стебельков осота. Майского хруща, поймав в ладонь и что-то пошептав, отпустил лететь.

— А ты из этих, значит… Как их… Красный? Борщевик?

— Товарищ Дерендяев, боюсь, произошла трагическая ошибка. Вы будете смеяться — но я за всех — и одновременно ни за кого! Как говорится, над схваткой…

— А-а… Типа чудэ-юдэ рыба фиш? А ну упал хайлом в грунт! — получив разом по затылку и под колено, Бабель ткнулся очками в лебеду. То, что заслонило в следующий миг Солнце, немудрено было спутать с грозовым фронтом — настолько громадным казался надвигающийся из-за леса сталинский цеппелин. Они переползли под еловые лапы и скорчились в обнимку, не дыша…

* * *

— Ты, конечно, думаешь сейчас: «Коба передо мной пальцы гнёт, а в натуре он, если ковырнуть — самозванец, жертва собственной паранойи — так это у вас, докторов, называется?»

Левин отрицательно помотал головой — с чего это его определили во врачи?

— Дичь, товарищ Сталин, не хочу даже обсуждать. Так могут думать лишь недалёкие медработники низового звена или врачи-вредители. Велите подать дробовик — там что-то шевельнулось под елью.

— Вот так и все вы — не признаётесь, скорей готовы кровью измазаться… Запомни, Левин: дичь — это жирный дупель твоего мозга. А я — русский царь, прими как факт и смирись — иначе поссоримся, — жёлтые глаза будущего самодержца пронзили собеседника насквозь.

Нужно сказать, за этот день скромное обаяние Кобы перевернуло все устоявшиеся представления Владимира Ильича о политике и натурфилософии двадцатого века.

— Знаешь, — а я ведь три года был в горах разбойником. От Гори до Хинкали грабил богатых — и раздавал бедным до копейки, люди со всех сёл ко мне за справедливостью шли. По крови я не сапожник — Государь Александр 111 по Кавказу путешествовал за девять месяцев до моего рождения. После бала мою мать срочно замуж за осетина выдали — начала полнеть. А в семинарии Гурджиев мне гороскоп составил:

— Быть тебе, — говорит, — Коба, русским царём — если дату своего рождения на год сдвинешь.

— А разве можно? — спрашиваю его, — Бога ведь не объегоришь?

— Значит нельзя, раз спросил. Кому можно — тот никого не спрашивает, а тупо егорит… — На этом мы с Жорой и расстались. Так что дата рождения у меня в документах теперь на год позже. С жандармским полковником князем Чхванией восемь месяцев большие дела крутили на пару — только потом мне скучно стало, и я его взорвал динамитом. А дальше в Шушенском Ильича встретил, и понеслось: Маркс-Шмаркс… Но кой-чему полезному он меня всё же научил… Поскрёбышев — коньяку!

Левин согрел в ладони янтарь на дне широкого бокала и выпил, закусив мидией. Товарищ Сталин с радушной улыбкой поддержал инициативу.

— Послушай, дорогой, — а что это я тебе столько рассказываю — а ты всё отмалчиваешься, как сыч… Искренность — за искренность, поведай немножко о себе тоже. Тебя доставляют с двумя немцами, при тебе мандат на имя Ленина. Что за игра — поделись! Почему на твоих деньгах год выпуска 1997-й — скажешь, опечатка? Девятка вместо единицы? Короче — кто вы, доктор Левин? И чего нам от вас ждать?

— Немцы ни при чём, я сам по себе…

Под пристальным взглядом стального генсека Левин готов уже был открыть всю невероятную правду про Сульфата и Портал в Рябиновке — но тут латыш-чекист, вбежав, что-то шепнул на ухо Кобе, и цеппелин, отдав якорь, пошёл на снижение. Яков Блюмкин в шофёрском кепи деловито вскарабкался в гондолу по верёвочной лестнице. Их взгляды пересеклись…

— Товарищу Сталину — пакет от Дзержинского! А что в вашем летающем кабачке делает левый эсер Савинков? Наше с кисточкой, Борис Викторыч!

— И вам не хворать, Яков… если не ошибаюсь, Григорьевич! — ответил Левин, вцепившись в подлокотники кресла. (Этот человек был растерзан недавно на его глазах оборотнями!) — Как там гималайские медведи — не всех от вас стошнило?

Блюмкин, хмыкнув, инстинктивно поправил галстук на кадыке.

Сталин, попыхивая трубочкой, от души веселился, наблюдая за пикировкой попутчиков. Значит, Савинков…

— Вижу, вы уже знакомы — тем лучше. ВЧК просит направить в село Шопино антирелигиозный десант; Левина-Савинкова назначаю командующим, товарища Исаева-Блюмкина — комиссаром. В вашем распоряжении — десять латышских стрелков с двумя пулемётами «Льюис»… Плюс в помощь местная беднота и активисты. Попа звать Фрол, дьякона — Исаакий. Десантирование — с парашютами, и постарайтесь там без крайностей…

* * *

— Расстреляйте меня, товарищ Сталин! — Ганешин ввалился в каюту цеппелина, посыпая голову каким-то мелким мусором из карманов шаровар вместо пепла.

— Что такое, Петька? Давай уже без юродства.

— Бронепоезд угнали! Перегонял ночью по старой колее мимо Рябиновки, всё штатно — потом вдруг зелёная вспышка — и поезд исчез! Я в шоке.

— Пил?

— При чём здесь пил-не пил? Бронепоезд — не иголка. Колчак ломит, Коба! А ты: пил, ел… Пили-ели — всё нормально…

— Обосрались все буквально! Ладно, что с карающим мечом Революции?

— Так, это… Кажись, Бабель спёр.

— Твой меч у Дерендяя. Доводилось слыхать?

— Местный дурак, типа скомороха?

— Называет себя «мазык» — это данные моей партийной разведки. Болото в квадрате 20–12. Ступай — и отними у него меч, выкупи, я не знаю! Попробуй давить на патриотизм — или сразу убей… Главное — чтобы меч не достался Колчаку. Вам Сталин что — нянька? Иди, работай!

* * *

— Первый пошёл! — Левину прежде никогда не доводилось прыгать с парашютом. Приближаясь к земле, он грамотно спружинил коленями, как учили — и тут же оказался накрыт куполом белого шёлка. Выполз и огляделся — порядок. Все латыши тоже приземлились удачно. И только Блюмкину не пофартило — навозная яма оказалась выкопана за свинарником будто специально по его душу.

— За церковью пруд, — подсказал Левин, знакомый с местностью не понаслышке. Пока Яков ополаскивался среди кувшинок, кривая бабка Чарушиха успела оповестить всё село, что с неба сошли аггелы Антихриста.

Отец Фрол, желая встретить мученическую кончину достойно, облачился в парадные ризы и троекратно облобызал на прощание дьякона Исаакия. Исаакий, причастившись припрятанными в алтаре остатками кагора, скупо прослезился и полез на колокольню. Округу огласил грозный набат.

У ворот экспедиционеров встречала толпа во главе с корифеем местного вольтерьянства Ефимом Генераловым. На груди его полыхал кумачом алый бант, а в руке поигрывал колун. Бабы выли.

Латыши угрюмо рассредоточились по двору.

 

ГЛАВА 20. МЕТАФИЗИКИ ШУТЯТ

Когда Бубен зарокотал в ночи, самым трудным было не думать о пингвинах. Иначе можно легко вынырнуть через Антарктический Портал, что на Земле Королевы Мод… В прошлый раз его чудом спасли и отогрели спиртом нацистские полярники. У Исаева было время разобраться с этими пространственно-временными фокусами — система «Бубен-Портал» чётко реагировала даже на случайно мелькнувшую тень мысли. Поэтому Максим Максимович твёрдо поставил перед внутренним взором заставку из рекламы «Альпенгольд» — и через секунду уже исчез в сполохах зелёного свечения.

Сульфат, подкарауливавший за разрушенным сортиром Рябиновки, сделал отчаянный обезьяний скачок следом — но ритм Бубна при этом сбился, и Портал погас, снова оставив йети среди окаменевших фекалий родного времени. До рассвета было далеко, присутствие людей больше не напрягало — и Шаньгу, присев на корточки, принялся, наподобие ночного рыболова, лениво постукивать в Амбу наудачу — вдруг что-нибудь, да вынырнет из реки времён…

Так прошёл час. Он уже совсем было заклевал носом, когда тишину разорвал басовитый паровозный гудок. Следом раздался тяжкий грохот колёс по стыкам — и сквозь зелёный туман проступили очертания надвигающегося бронированного чудища, ощетинившегося из башен ужасными корабельными калибрами. Йети в панике вскочил и, прижимая к мохнатой груди Бубен, тушей ломанулся сквозь кусты — прочь от заржавленной железнодорожной ветки, ведущей в никуда, в заброшенный стратегический тоннель времён Рейгана и холодной войны… Отдышавшись на краю какого-то круглого болотца, прислушался — за спиной всё тихо. Сульфат вскарабкался на дерево и мирно угнездился среди листвы на ночлег. На сегодня впечатлений было довольно.

Что касается Якова Блюмкина, то он, стянув через голову звездастый балахон Дупака, нацепил шёлковую «бабочку» и, посвистывая, невозмутимо вышел из «Пещеры ведьм» на горе Блоксберг.

Дело в том, что, поучаствовав в паре бестолковых полицейских рейдов Тамбова, Яков понял, что против йети у него нет ни малейшего шанса — и решил лучше, вернувшись назад, отследить судьбу Бубна в Цюрихе. Ситуация осложнялась тем, что там в том же времени болтался его двойник — Яков Блюмкин 1-й, образца 1918-го года. А соприкосновение с ним, согласно тибетским поверьям, было чревато самыми ужасными последствиями. В трактате Бардо Тодол в главе «о пустоте» глухо говорилось, что заговоры в таких случаях бессильны, а современная пара-наука что-то бормотала насчёт полной аннигиляции. Но Блюмкин 1-й, будучи магом без году неделя, ничего этого, как пить дать, не читал.

Так, постоянно озираясь во избежание встречи с самим собой, Яков вышел на Будённого и удачно договорился об обмене Амбы Шаман Энлиля на дешёвый китайский девайс. Встреча была назначена назавтра в полдень у русской церкви. Блюмкин пришёл на полчаса раньше и придирчиво изучил окрестности. Семёну он не доверял ни на грош — в природе, как известно, нет хищника опасней хорька.

* * *

… Доктор Штайнер, провидя тупиковость механической цивилизации, не любил сам управлять своим автомобилем. Однако деваться было некуда — передав Семёну фальшивый бубен, он натянул шофёрские краги и уселся за руль белой «испано-сюизы». Будённый побарабанил пальцами по новоделу — сработано на совесть, не отличишь.

— Деньги при вас?

Доктор беспечно кивнул на бардачок. Открыв, Семён благоговейно узрел шесть хрустящих банковских пачек. «Кто так деньги хранит?» — возмутился он про себя, но благоразумно промолчал и лишь незаметно ощупал парабеллум за поясом. Наблюдавший за ним краем глаза Штайнер чуть заметно улыбнулся. Читая в душах, он ничего иного и не ждал от танцора. У большевика Исаева, очевидно, тоже имеются свои заготовочки — приключение обещало оказаться презабавным. Хоть на время отвлечься от грустных мыслей о Грете…

Инструкции, полученные двумя немецкими патриотами от Будённого, были незамысловаты: прикинуться подгулявшими бездельниками, каковыми они в сущности и являлись, и, улучив момент, когда серебристая штучка размером с зажигалку окажется в руках у Семёна, с криком наброситься на Исаева. Набив еврею морду, отнять у него бубен и скрыться. Расчёт Будённого был на то, что Исаев кинется в погоню за своим фальшивым артефактом. А дальше всё просто — под дулом пистолета забрать у Штайнера деньги, шантажируя его соучастием в разбойном нападении — и поминай как звали! Доктор человек публичный, полицию вмешивать не захочет.

Хотя, если ситуация повернётся так, что придётся стрелять — ну, что ж, игра того стоила…

Посовещавшись накануне в пивном погребке, Адольф с Германом решили, что рука провидения ведёт их прямиком к цели. Больше того, полезное совмещалось с приятным — у обоих давно чесались руки насовать в рыло настоящему еврейскому большевику. Хотя главное, разумеется — Бубен. С утра, осматривая место грядущей битвы, молодые пассионарии пришли к выводу, что первое слагаемое успеха — внезапность — под вопросом. Чтобы незаметно для жертвы пересечь площадь, требовалось прибегнуть к некоей военной хитрости. Сидя в церковном дворике и глядя на чинно снующих русских иерархов, Герман внезапно ткнул приятеля локтем в бок.

Пошептавшись пару минут, герои разделились: Адольф, припомнив все свои скудные познания в русском языке, подкараулил настоятеля храма у служебного выхода и затеял с ним бессвязный религиозный диспут, намекая на возможность щедрых пожертвований в будущем. Священник, прекрасно, впрочем, понимавший по-немецки, в силу деликатности не смог сразу послать назойливого проходимца подальше — а со второй минуты уже, разинув рот, заворожённо внимал гипнотическому пафосу хитлеровской речи…

Толстый Герман тем временем прошмыгнул у него за спиной в подсобку и, порывшись там, вскоре выскочил обратно с огромным узлом. Присев за кустами, он подал приятелю знак заканчивать. Ади резко оборвал речь на полуслове и, оставив русского батюшку в глубоком недоумении, выскользнул за ворота.

В театральной лавке приятели затребовали себе две самых больших бороды — и им выдали одну седую, для Санта-Клауса, другую — синюю, оставшуюся от одноимённого водевиля. Впрочем, выбирать не приходилось, время поджимало. Наспех напялив на себя церковное облачение, они выбежали из общественной уборной с хоругвями наперевес, являя собой весьма экзотическое для Цюриха зрелище. На локте у босого Германа болталось увесистое кадило. Впрочем, недалёкие бюргеры полагали, что именно так, очевидно, и должны выглядеть настоящие русские попы.

Штайнер был по-немецки точен — с первым ударом колокола белая «испано-сюиза» притормозила у церковных ворот. Блюмкин-Исаев, поднявшись с лавки, быстро огляделся и подошёл, небрежно приложив два пальца к кепи.

— Я тут на всякий случай захватил ведущего эксперта в нашей области, — важно кивнул ему Будённый, развалясь на переднем сиденье. — Знакомьтесь — мой друг доктор Рудольф Штайнер.

Два посвящённых обменялись холодными кивками. За непроницаемостью их полуулыбок таилась страшная, невидимая Семёну борьба — каждый пытался взломать защиту и прочесть намеренье другого. Увы — доктору удалось лишь считать общий тревожный фон ауры оппонента. Блюмкин же, сколько ни шарил, натыкался на сплошной белый шум. Впрочем, неважно — сегодня игра шла в открытую.

— Вы позволите? — он протянул руку за артефактом.

— Только после вас! — нервно дёрнул усом Семён, и серебристая коробочка плеера опустилась в его ладонь. Блюмкин принялся внимательно изучать лже-Бубен, а Будённый — тыкать пальцами в своё приобретение.

— Почему не играет?

— Дайте сюда! — Блюмкин снисходительно отнял у него mp3-плеер. Канкан Оффенбаха игриво вплёлся в перезвон колоколов.

— Всего один вопрос, доктор. Если это и вправду Амба Шаман Энлиль — почему вы решили передать его советской власти?

— Потому что перемещения во времени не входят в мои ближайшие планы, — холодно ответил доктор. — Всё равно ничего не изменишь…

— Вы хотите сказать, что всё предначертано?

— Абсолютно, включая даже появление вон того близорукого идиота! — Штайнер кивнул в сторону летнего кафе — оттуда к ним скорым шагом направлялся крепкий мужчина в котелке и круглых очках, явно привлечённый видом бубна. Исаев в ужасе застыл, узнав своего двойника. Он резко рванул с места в направлении церковных ворот, прижимая артефакт к груди. Плеер при этом продолжал надрываться в его кулаке… Решив, что большевик затеял недоброе, Будённый трусливо выдернул из-за ремня парабеллум. В это время путь беглецу преградила парочка странных служителей культа в съехавших набок бородах.

— Хальт! — крикнул худощавый Санта, ухватив Исаева железной клешнёй за шиворот. А босой толстяк в синей бороде, широко размахнувшись, с оттягом огрел его кадилом под дых. Блюмкин, извиваясь в объятиях «святых отцов», оцепеневшим взглядом следил за приближением своего второго «я». Ещё миг — и случится непоправимое. Тут он заметил воронёный ствол, нерешительно гуляющий в кулаке Будённого, и принял последнее в этой жизни решение.

— Да стреляй уже, педрила! — крикнул он страшным голосом. В ответ послушно загрохотали выстрелы. Тело тов. Исаева выгнулось дугой — и обвисло на руках двух переодетых национал-социалистов.

«Эли! Лама савахфани…».  — прошептали мёртвые губы.

Адольф, не растерявшись, вырвал из скрюченных пальцев трупа поддельный бубен, и лже-попы исчезли в зарослях церковного дворика.

Начинала собираться толпа. Впавшего в ступор Семёна повязали. Канкан в кулаке мертвеца продолжал наяривать.

Яков Блюмкин-первый, сардонически хмыкнув, надвинул котелок на глаза и растворился в толпе.

 

ГЛАВА 21. КОБА В РЯБИНОВКЕ

Всё в последнее время происходило как-то криво, не по Книге.

— Остынь! — твердил себе Пётр, запивая горькую квасом с мухами. — Ведь ты не настоящий Будённый… Просто беглый городовой, мусорино позорный…

— Наливай давай! — он демонстративно сгрёб маркитантку за жирные прелести.

— А кто, если не ты? — внезапно строго отозвалось в голове красного комполка голосом Кобы… Что тут ответишь? В течение двух суток просрано практически всё: историограф похода Бабель сбежал, прихватив огненный меч Революции. Бронепоезд пропал, и, как результат, весь план освобождения Немы от колчаковской гидры гавкнул. Теперь путь врагу на Вятку открыт… При этом никакого другого Будённого помимо самого сержанта Ганешина на горизонте нет и никогда не было. Абзац!

Он замахнул ещё полстакана первача и вышел, звякая шпорами, за шатёр.

Тёмное поле, сколько хватал взгляд, было усеяно бивачными кострами. В небе со стороны противника застрекотал аэроплан. Пётр в бессильной злости сжал кулаки. Одномоторный «фоккер»-разведчик, демонстративно облетев расположение полка, разбросал листовки и скрылся в ночи без единого выстрела. Ганешин поднял спланировавшую к ногам колчаковскую агитку и стал читать.

«Солдаты! Большевики вас разводят. Вместо земли и воли вас всех загонят в лагеря. Ленин убит, Сталин кровавый параноик, а ваш Будённый вообще самозванец и бывший жандарм. Вяжите главарей и переходите, пока не поздно, под трёхцветное знамя подлинной демократии, Единой и Неделимой России! Каждому обещаю коня, сапоги и 100 рублей ассигнациями.

Начальник отдела контрпропаганды В.К.Свинтидзе.»

— Так вот где ты вынырнул, Викентий Карлыч! — Будённый скрутил из послания козью ногу и зло затянулся. — Ну, что ж, даст Бог, ещё поквитаемся с тобой… товарищ подполковник!

— Трубите сбор! — крикнул он, вбегая в штабную палатку. — Срочная передислокация.

Через полчаса несколько неприятельских батарей, разорвав громом ночь, усердно перепахали по наводке «фоккера» оставленное будёновцами гороховое поле. Полк отошёл и закрепился на подступах к Неме. Сам Будённый разбил ставку в брошенной резиденции купца Рябинина. Знакомые места… Интересно, где-то сейчас Левин?

* * *

… О.Фрола изловили в лебеде; он трясся и тыкал жирным перстом в небеси. Закончив растаскивать добро с поповского подворья, мужики собирались уже подпустить преподобному красного петуха, но Блюмкин умело перевёл стрелки на конкретику.

— Выноси святых! — он указал на распахнутые ворота храма. — Нечего клуб захламлять.

Мужики не без некоторой опаски принялись сволакивать в штабель «божью благодать». Латыши штыками обдирали с досок литые оклады и паковали драгметалл в мешки. После этого в дело вступал Ефим Генералов с колуном.

— Хватит, попили нашей кровушки! — покрикивал сельский богоборец, разбивая и швыряя в костёр наследие тёмного прошлого. Святители и великомученики угрюмо корчились в пламени революции, не в силах явить маломальское чудо — и суеверный страх полегоньку начал отпускать народ. Остаканившись из поповских погребов, вандалы притащили гармонь и вскоре уже пустились в буйный перепляс вокруг костра.

Левин, не имея возможности что-либо изменить, с тяжёлым сердцем удалился от вакханалии под опустевшие своды храма. Распятого Иисуса вынесли, и теперь один Бог-отец с фрески злобно таращился на него из-под купола.

— Ну, что, Яхве, бог-ревнитель, — угрюмо процедил Левин, — теперь будешь мстить до седьмого колена, как завещано? И детям, и внукам нашим? Рад покуражиться?

Ответа не последовало. Тогда Левин выдернул из деревянной кобуры маузер и, прицелясь сквозь набежавшие слёзы, засадил пулю между глаз главному виновнику всего сущего. К ногам брызнула штукатурка. Он вздрогнул — сзади на плечо легла чья-то рука.

— Ход ваших мыслей мне нравится, — произнёс возникший из полутьмы Яков Блюмкин, — я тоже с детства недолюбливал этого мстительного старикашку. Только целитесь вы не туда, Борис Викторович.

— А куда надо? — тупо спросил Левин комиссара.

— Себе в голову, любезнейший. Там он окопался, точно вам говорю.

— Почему тогда уж не в сердце?

Блюмкин тонко улыбнулся.

— Ваше представление о Боге — плод вашего ума, то, что вам за тысячу лет вдолдонили попы. Посему — только в голову.

— Я над этим подумаю, — хмуро буркнул Левин, пряча маузер в кобуру.

— Кстати, о попах — что с преосвященным делать? Он давно тут всем поперёк горла — полсела у него в кабале. Ефимка просветил их слегка насчёт инквизиции — теперь пьяные поселяне требуют бросить попа в костёр.

— Ну, знаете ли! — Левин стремительно направился к выходу. — А ещё интеллигентный человек.

— Да не волнуйтесь вы так! Шоу не будет. Я шепнул конвойному застрелить его при попытке к бегству.

Он успел вовремя — чекисты уже выводили о. Фрола из подвала (того самого, где Ильич давеча провёл двое суток с пленными немцами). Заметив, как один из латышей отстал на шаг и передёрнул затвор, Левин прыжком ринулся на него и сшиб с ног. Второй конвойный выстрелил навскидку в нападавшего и промазал. Первый латыш оказался здоровяком — перекатившись через Левина, он подмял его под себя и начал душить стволом карабина. В глазах помутилось. Второй чекист подошёл сбоку и хладнокровно прицелился в его посиневшее, хрипящее лицо. Левин зажмурился. «Посему — только в голову», — вспомнились ехидные слова, перед тем, как он привычно вылетел из тела и увидал всю картинку сверху. Вот и смерть. Отчего же нет страха? И нет уже времени рассказать всем, что умирать — это так легко… Грохнул выстрел.

— Именем революции — стоять! — раздался голос Блюмкина. — Скоты! За сопротивление командиру — расстрел на месте!

Левин, вновь ощутив себя в теле, недоумённо огляделся. Возле него лежал чекист с развороченной выстрелом головой. Поп, тряся окороками щёк, мелко крестился и бормотал от св. писания. Блюмкин, спрятав наган, чуть заметно подмигнул:

— Что же вы? Командуйте.

— А где отец Исаакий? — поднявшись, спросил Левин у попа. Узнав своего бывшего узника, о. Фрол позеленел ещё пуще.

— На ко-колокольне. Сказал, что не дастся — лучше спрыгнет.

— Передайте ему, чтобы спускался. Вы оба свободны.

Вскоре дьякон, затравленно озираясь, присоединился к священнику. Защищённые от гнева толпы цепью латышских стрелков, они взгромоздились на телегу и, сопровождаемые бранью и комьями навоза, скрылись в лесу.

— Ступай и больше не греши! — пустил вслед Блюмкин и повернулся к Левину.

— Не пойму я вас, Борис Викторыч. С Гапоном вы, помнится, не так церемонились…

Через час цеппелин товарища Сталина показался из-за деревьев. Выслушав доклад комиссара, Коба мудро усмехнулся в усы.

— А ведь Борис прав. У нас на Руси мучеников чересчур любят. Пусть обломаются. Жирно им будет — столько наговняли по жизни, а тут вдруг бац, и в рай! Пускай работать идут. Придёт время — построим специально для таких трудовые лагеря. Проповедовали страдание — нате, наслаждайтесь!

* * *

Ночью дирижабль причалил в Рябиновке. С востока в зареве канонады накатывался колчаковский фронт. Левина, уснувшего после переживаний в своей каюте, Коба заботливо велел не будить. А сам, в сопровождении Якова Блюмкина, направился в штаб.

Будённого в расположении застать не удалось — он лично объезжал позиции, воодушевляя бойцов стоять насмерть. Ночь была светла, Луна в обрамлении звёзд отбрасывала таинственные тени. Сталин, отпустив Якова, отправился прогуляться по тщательно охраняемой территории. Редкие минуты одиночества… В кустах запела ночная птица, и стихи начали всплывать в голове сами собой:

Нет, «людей» нехорошая рифма — «Похудей… иудей… му…».  Чёрт знает, что за рифма! — Коба набил трубку и привычно затянулся, стараясь подольше не выпускать терпкий дым. «Владей. Вот именно, людей — владей!»

За амбаром он вдруг увидал колышущееся зеленоватое марево. Бесшумным шагом, словно боясь спугнуть чудо, Коба направился на свет. Внезапно в ушах его начал отдаваться всё нарастающий тревожный пульс. Или это сердце так колотится? Странную траву прислал товарищ Шаумян…

Потом всё с грохотом кануло в зелёной вспышке — и он сам провалился в небытие.

Тщетно привыкшая к сталинским фокусам охрана до полудня обыскивала каждый дюйм территории. На этот раз всё было более, чем серьёзно. Пришлось телеграфировать в Кремль:

— Товарищ Сталин исчез.

 

ГЛАВА 22. СИНДРОМ ИЗМЕНЫ

— С-сука любовь! — от обиды Катерину трясло.

Хотелось выть на Луну, сияющую в оконном провале Рябиновки… Некстати это всё — с минуты на минуту должна появиться погоня.

— Не реви! — встряхнул её за плечи мазык, — Большое дело — облапошилась. Все прокалываемся когда-нибудь.

— Верить, получается, вообще никому нельзя. Всю жизнь думала, что Левин — это Левин! Я к нему всей душой, обрадовалась — а тут… Какой-то террорист половой вместо него.

— Послушай… В сущности ведь что Левин, что Савинков — просто аватары, разные образы пустоты, и это не повод реветь, как лохушка.

— Лохушка и есть! — Катю всё пуще разбирало, — Всё ведь видела — и родинка неправильная на щеке, и глаза злые… Любовь — морковью, но совокупляться с разными аватарами мне, знаешь, как-то впадлу.

— Да ладно — просто считай, что Савинков — это Левин сегодня. Тем более, по большому счёту так оно и есть…

— Что такое?

— То самое. Твой Левин — очередное земное воплощение культового террориста Бориса Савинкова. Который просочился через Портал — и отымел тебя за баней без всякой задней мысли. Ещё вопросы?

— Оба-на! — плечи Кати недоверчиво дёрнулись. — Ну, а я тогда чьё воплощение?

— Ты-то? А самой ничего не мнится?

— Не знаю… Германию какую-то постоянно вижу во сне… Садик с розами, и замок на горе… А потом меня увозит русский принц на белой «испано-сюизе»… Ну, это такое старинное авто, я в «Гугле» проверяла. Нормальные девчачьи бредни, в общем…

Дед Коля молча взял её ладонь в свои и задержал. У Кати на секунду мелькнуло дурацкое чувство, что он сейчас поцелует ей пальцы. Впрочем, смутный кайф тут же обломала вбежавшая в комнату Лили Марлен.

— Атас, менты!

— А Дерендяй чего? — обернулся к внучке старец.

— Чучело-мочало! Как всегда, дружит с насекомыми.

— Ладно, уходим, — дед вскочил и, ухватив Катю под локоть, поволок её по тёмному коридору. Скользкими каменными ступенями троица спустилась в подвал. Пахнуло сыростью. Осознания происходящего у Кати не было — ноги перебирали сами, как в трансе. Лили Марлен захлопнула массивную дверь и чиркнула зажигалкой. Сине-белый огонёк начал, искрясь, укорачивать пороховой запал петарды…

Пробираясь дальше по подземному ходу в полной тьме, беглецы услышали сверху топот ментовских сапог и отзвуки русского мата. Когда наконец вынырнули через сплошной малинник к ручью, сзади что-то оглушительно грохнуло, и их отшвырнуло наземь. Почва вздыбилась и просела. Предсмертных стонов слышно не было — тела государевых людей мать-Земля приняла молча…

— Чей-то бойфренд по ходу отлетел в Валхаллу, — скорчила траурную гримаску Лили Марлен. — Террористу намба уан Борису Савинкову — прощальный пионерский салют.

Катя не вдруг поняла, что случилось. Уши были заложены, рот безвольно скривило судорогой.

— Не грузись, Катюха… — старый скоморох впервые на её памяти выглядел смущённым. — Понимаешь, бзик у Лильки на всякие технические пакости. Не может без фейерверков. Изъян воспитания, безотцовщина… А что до твоего мужика, просто прими для себя на веру: «Левин жив.» И когда-нибудь, чует моё сердце, вы ещё обязательно с ним встретитесь…

— Не в этой жизни, — разрыдалась лицом в ладони Катя.

* * *

Тамбова вышвырнуло взрывной волной наружу, хорошо приложив спиной о дерево. Сколько он провёл в отключке — неизвестно, но пыль успела осесть. Майор застонал и понемногу начал приходить в себя, хотя в глазах ещё двоилось. Первый вопрос был — где опергруппа? Второй — что за тип в сапогах сидит орлом на одиноко высящемся посреди обломков унитазе? Рябоватый усач в полувоенном френче напряжённо отслеживал из-под прикрытых век все телодвижения майора, сжимая в зубах потухшую трубку. Вот в ночной тиши раздался недвусмысленный звук. Тамбов потянулся к кобуре, но она оказалась пуста — пистолет при взрыве отшвырнуло куда-то.

— «Правды» у вас нет? Или другой пролетарской газеты? — осведомился человек во френче. Майор тупо помотал головой.

— Ильич в Шушенском как-то обмолвился, что важнейшим является говно. Кто не страдал запором, вряд ли сможет понять всю беспощадную логику ленинской мысли, — Коба сошёл со своего трона и, подтёршись лопухом, натянул штаны.

— Догматики от истории, чувствую, будут когда-нибудь утверждать, что Сталин вообще не испражнялся — но это безграмотное утверждение. Вы, как врач, должны понимать.

Тамбов где-то читал, что сумасшедшим нужно поддакивать. Похоже, здесь именно тот случай.

— Мы говорим Ленин — подразумеваем партия, — всплыло откуда-то в тупой голове. — Я сейчас свяжусь… с клиникой, — он достал телефон и судорожно стал набирать личный номер генерала МВД.

— Марат Кошерович, в Рябиновке теракт! Пионерлагерь взорван, имеются жертвы. Срочно нужно подкрепление и медпомощь. Секунду, у меня телефон вырывают… Короче, тут товарищ Сталин на линии.

— Тамбов, ты что — пьян? — генерал Шугал хотел уже в сердцах бросить трубку, когда в мембране неожиданно раздался до боли знакомый по кинохроникам ироничный голос с грузинскими интонациями:

— Здоровое недоверие — хорошая основа для совместной работы. Так, кажется, говорится, товарищ… Как ваша фамилия?

Генерал сам не понял, как вскочил с кресла и отрапортовал по стойке смирно.

— Есть человек — есть проблема, товарищ Шугал, — изрёк Коба, держа собеседника голосом на коротком поводке. — Надеюсь, с вами у нас проблем не будет… Срочно пришлите мне настоящего врача, а не этого… саботажника!

Бригада прибыла быстрее, чем ожидал Тамбов. Товарищ Сталин, внимание которого было умело отвлечено психиатром с внешностью интеллигентного эсесовца, получил сзади от подкравшегося двухметрового санитара разряд электрошока в шею, и был споро зафиксирован на носилках.

— Вы, очевидно, родственник больного? — спросил опера доктор, вкатывая бесчувственному Кобе двойную дозу аминазина.

— Сопровождающий. Майор Тамбов, следственный отдел МВД. Не будет у вас, доктор, глотка spiritus vini?

— Отчего же, коллега? — странный врач извлёк из кейса флакон с бесцветной жидкостью и профессионально нацедил в пробирку. — Угощайтесь.

Заглотив, майор сначала обратил внимание на странноватый вкус, а потом уже на неуместное обращение «коллега». В глазах разом потемнело, и он кулём повалился на траву.

— Мента тоже пакуем? — осведомился санитар.

— Некогда, — ответил главный. — Всё равно он ничего не вспомнит. Птичка в клетке — уходим.

* * *

— И как тебе расклад? — тревожно спросил дед Коля сгустившегося в утреннем тумане Дерендяя.

— Если коротко — то жопа, — буркнул фантом. — Как пить дать, заколют враги вождя народов. Нужно срочно возвращать Кобу домой, в восемнадцатый год. Иначе так всё замутится, что вообще потом не разгрести.

— Ясен пень, нужно. Вопрос — кому идти?

— Николай, даже не уговаривай — я к ним не ходок. Я старый гриб, моё дело — ботва, личинки-куколки, за погодой присматривать. А в боевуху вашу позабыл, как вообще играют.

— Ты предлагаешь отправить на дело Лили Марлен?

— Лиса одна точно напортачит, — поджал губы Дерендяй. — Тем более, они про неё уже в курсе.

— И кого тогда? Я Дыру сторожу, Левин ушёл в революцию, да и не знает он покуда ни хрена. Остаётся Катерина?

— Больше некому, — кивнул виртуальный мазык и начал медленно растворяться в утреннем мареве. — Она ж всё умела, когда твоей женой была. Тебе и карты в руки. Развороши ей ум хорошенько — а как до дела дойдёт, само и припомнится.

— Погоди ещё. Тут это… У меня Савинков под завалами — кажись, не дышит. А его ведь тоже надо домой возвращать.

— Ох, грехи… Ладно уж, воскрешу. Хотя за такие фокусы можно и огрести капитально… Одного, слыхал, вообще гвоздями прибили — довоскрешался трупаков. Короче, с тебя причитается, — недовольно клубясь, прошелестел туман. — Главное, следи чтобы Максим Максимыч опять не нарисовался.

— Тьфу-тьфу, помяни дурака! — суеверно переплюнул дед Коля.

 

ГЛАВА 23. DEMENTIA PRAECOX

[8]

— А взрывчатка у тебя откуда? — молодая волчица, сбив лису в прыжке, рыча, прикусила ей холку.

— Да отцепись ты! Жив твой Савинков, Дерендяй воскресил! — протявкала Лили Марлен, тщетно дёргаясь под превосходящей массой.

— Не юли. Я задала вопрос! — Катины глаза зажглись жёлтым огнём.

— Тротил в тоннеле старом спёрла. Там ещё до фига всего есть. Вернёшься — покажу.

— Цурюк, воительницы! — дед, напялив треуголку из газеты, застыл перед подружками на пеньке в важной позе местечкового Бисмарка. — Разминка окончена — живо в тело! Вопрос на дурака — как проще всего попасть в глубокий тыл неприятеля?

— На парашюте! — кувырнувшись назад через голову, приняла человеческий облик Лили Марлен.

— Нет у нас парашюта, не пошили. Катерина?

— Тогда, может быть, легче поднять руки и сдаться? Ну, если задача — туда попасть.

Лиса презрительно скривилась, но дед выглядел довольным.

— В яблочко! Учись, двоешница. На войне морали нет — есть только цели и средства. Кстати, слова товарища Сталина, которого нам и предстоит выручать.

Лилька обиженно фыркнула:

— Опять отец народов! Сбегаю-ка, проверю периметр — а то уши вянут вас слушать. Всю семью тебе заморил вождь — и его же теперь спасай!

Лиса недовольно скрылась в зарослях. Катя вопросительно взглянула на скомороха — её поразила моментальная перемена в его внешности. Шутовства как не бывало — осталось лишь серое лицо усталого и печального старика.

— Хочешь спросить — почему?

— Я пойду. Надо — значит пойду. Просто… не понимаю — почему я? И как это всё так складывается?

— Ну… Такие уж правила игры — как в пазлах, всё связано. Если в той жизни тебя кто изобидел, или убил — значит, в этой он опять где-то рядом трётся. Ждёт, пока ты обратку кинешь. А в следующей — снова он тебе, и так пока оба не осознаете. Типа теннис, только очень большой. Лилька не понимает, у неё мышление мести…

— Конечно! Чуть что — «товарищ не понимает»! — высунулась из кустов задорная мордашка лисы. — Может, мне просто в кайф охотиться. А то избавишься от всех привязок — а потом тебя же и растворят хер-те в чём. В каком-нибудь говноЯхве — сто лет мечтала! Дон Хуана вон вообще Орёл склевал за все заслуги…

— Смени подгузник.

— Чего? — не поняла Лили Марлен.

— Чучело-мочало. Важности полные штаны, иди подмойся, балаболка — отрезал дед. — До пятницы они его никуда не увезут — Дерендяй не даст. Погода будет нелётная, с градом. Итак — на всё про всё у нас сутки. Время пошло…

* * *

— Странная пассионарность для психа, вы не находите, доктор? — за зеркальным бронестеклом больничной курилки озабоченно переговаривались невидимые двое в штатском.

— Dementia praecox на аминазиновом фоне не исключает вспышек маниакальности, князь. А контингент у нас внушаемый. Что ж теперь — всех записать в Наполеоны? — пожал плечами главврач Абрикосов.

— Зачем же всех? Сталин — он Сталин и есть… Напрасно не верите — есть оперативная разработка, всё подтверждается. Проник через Рябиновский портал. Заметили, кстати, как он бурно реагирует на врачей?

— Здесь все так реагируют…

— Нет, вы только гляньте, Павел Петрович, каков мерзавец! Одно слово — Коба! Шалишь — этого вождя красножопых я в Петербурге лично буду пытать! — породистое лицо князя Галицына исказилось ненавистью. — Жду не дождусь отлёта — гроза вот что-то, как на грех, разыгралась…

* * *

— Вредительство! Это ж надо — объявить меня сумасшедшим и закрыть здесь с вами! — молодой Коба барсом сновал по предбаннику больничного клозета, тщетно пытаясь затянуться из пустой трубки — там только безнадёжно хлюпало.

— А здесь, товарищ Сталин, самые проверенные кадры и собрались! — каркнул за всех буйный самосожженец Абдулатип Ельцин, сверкая вороньим безумьем пустых зрачков. — Вот я — одиннадцать лет требую вернуть мне девичью фамилию отца Торчун-задэ. В политике мафии жидосиловиков разочарован! Считаю либеральные реформы режима подлым фарсом и геноцидом! Писал в Гаагу — простыни рваные, няньки хамят. Норма сахара снижена с пятого года до шести кусков. По ночам вместо канала «ТНТ» в голове крутят рябь — явно происки «Белой руки». Спрашивается — доколе коршуну кружить?

— Доколе? — подвизгнул из угла седенький интеллигент Комков, четверть века назад по блату закосивший от армии под пророка Елисея. — Мне отмщение и аз воздам — допрыгаетесь! Послание к Идумеянам, песнь 3-я, статья 105-я прим: врачующим и санитарующим — публичное покаяние в пещи огненной!

Контингент одобрительно загудел.

— А ну ша, дебилы! — в дверном проёме обрисовалось горой тело Захара Думова.

— Явление альфа-самца народу, — буркнул пророк, отползая в тень. Захар, бывший ОМОНовец, отдыхал здесь, спасаясь от статьи «превышение полномочий». Он привычно вразвалку двинулся сквозь толпу — пространство между паханом и неофитом раздалось.

— Ты чо тут, самый типо умный? — Захар дёрнул щуплого Кобу за ус. Сумасшедшие замерли в предвкушении — но всё случилось слишком быстро, словно снятое в условно-клиповой манере. И вот уже туша Думова с воем ползёт по кафелю на карачках, а Сталин без усилия двумя пальцами водит его вокруг себя за умело сломанный мизинец…

— Долго я к вам добирался, слушай, — проникновенно обратился он к партнёру по танцу. — Сапоги запылились — неудобно перед товарищами.

С этими словами ряха Думова была нагнута к голенищам нового пахана. Поняв, чего от него требуют веления времени, поверженный авторитет принялся, всхлипывая от усердия, вылизывать языком сталинские сапоги.

* * *

— Я же вам говорил, доктор, — сощурился полковник Галицын.

— К бабке не ходи — он. Вопрос в другом — откуда им известно о «Белой руке?» Это же внутренняя информация ФСБ, вы один имеете спецдопуск?

— Да здесь у половины больных запущенная телепатия, — безнадёжно махнул рукой главврач, — Енотов после курса электрошока вообще мыслью ложки гнёт. Чего только ему не кололи — без толку. Пластиковую посуду пришлось купить. Так что увы — информация, у нас, как говорится, витает в воздухе. Но наружу не выходит…

В это время на пульте замигала красная лампочка вызова.

— Это из приёмного покоя, — накинул халат Абрикосов. — Опять кого-то привезли. Не желаете составить компанию, князь? За питомца своего не волнуйтесь, отсюда ещё никто не сбегал.

Доставленная оказалась довольно миловидной девахой в белой ночнушке до пят, с венком из полевых цветов поверх неровно выстриженной русой головы.

— Взяли в приёмной губернатора, — громко шепнул доктору на ухо медбрат. — Никифор Юльевич лично просил присмотреть за этой Офелией.

— Хм… Как же она проникла туда… в таком виде? — недоверчиво спросил полковник Галицын.

— Никто понять не может. Взяли прямо из кабинета — вломилась и потребовала денег. Губернатор в шоке.

— А скажите-ка нам, милая, — мягко обратился к задержанной доктор, — для чего вам понадобились деньги?

— Раздам бедным! — полковник невольно поёжился — казалось, сквозь распахнутые глаза этой пигалицы на него глядело само безумье, жалкое и величественное. — Правительство США должно каждому жителю Земли по две тысячи долларов. Пусть для начала вернут долю моей покойной бабушки — вот её расписка. Об остальных поговорим после, — девушка предъявила доктору смятый клочок бумаги. Он был испещрён некими замысловатыми символами.

— Вы позволите? — Галицын протянул холёную руку с магистерским перстнем на мизинце.

— Деньги вперёд! — девица быстро спрятала клочок за спину.

— Я полагаю, доктор, картина ясна, — скучливо отвернулся князь. — Оформляйте быстрей — и едемте обедать.

— Представьтесь, пожалуйста, — мягко обратился Абрикосов к больной.

— Как? Вы меня, что ли, не узнали? — она величаво оправила венок. — Я — святая Екатерина Вятская и Марадыковская!

— Чтобы называться святой, дорогуша, нужно как минимум явить при жизни чудеса, — повернулся к ней раздосадованный князь — махровый цвет идиотизма уже начинал бесить. — А вы что? Являетесь к официальным лицам, пардон, в неглиже… Какие-то доллары… Стыдно-с!

— Чудес захотели? — в глазах святой проблеснул нехороший огонёк, губы что-то быстро забормотали. В следующую секунду она с воплем вскочила на табурет, указывая пальцем на Галицына.

— Нянька! Хлорку! У этого насекомые!

Все взгляды невольно скрестились на замершем эмиссаре ФСБ. И тут из-под его белоснежной манжеты по-хозяйски выполз на руку упитанный чёрный таракан, волоча торчащее из зада кожистое яйцо. Зарычав от омерзения, полковник судорожно встряхнул кистью. Таракан перелетел на халат старшей медсестры и шустро убежал за воротник. Под визг толстухи, ощущая щекотание мерзких лапок тут и там по телу, князь в панике ринулся вон из приёмного покоя.

 

ГЛАВА 24. ТОЧКА БИФУРКАЦИИ

— Вы желали видеть меня, Викентий Карлович? — полномочный представитель Ставки Главнокомандования штабс-капитан Галицын, войдя, вскинул руку к козырьку — и невольно поджал губы. Грузный седоусый шпак за столом был явно нетрезв.

— Присаживайтесь, князь, — подполковник Свинтидзе радушно хлопнул в пухлые ладоши, и денщик возник в дверях с привычным графинчиком на подносе. Отпустив его кивком головы, добряк гостеприимно набулькал в два стакана.

— За здоровье Его превосходительства, адмирала Колчака! И мамзель Аннет… Сигарку не изволите? Вот балычок астраханский…

— Если можно, я бы предпочёл ближе к теме, подполковник. У вас есть новые агентурные сведения о красных?

— Как же-с… — одышливо хрюкнул, закусив коньяк лимоном, Свинтидзе. — Цеппелин члена Реввоенсовета Иосифа Сталина вчера вечером прибыл в Рябиновку…

— Штаб в курсе. И что?

— Да то, мон шер, что Джугашвили-то там и там нет. Как говорят наши друзья пролетарии, был — и весь вышел.

— И где же, по-вашему, сей чудесный грузин? — штабс-капитана начинала всерьёз бесить эта декадентская многозначительность.

— Вы не поверите, князь, — но именно сейчас он нигде. Так же, как и захваченный красными бронепоезд «Единая Россия»… Скрылись в реке времён… Но в любой момент могут вынырнуть вновь, и тогда кое-кому мало не будет… пардон, князь, вам не доводилось читать Герберта Уэллса?

— Я лично встречался с сэром Гербертом в Лондоне, — поморщился Галицын, — но думаю, здесь не лучшее место, чтобы обсуждать беллетристику союзников. Меня больше волнует срыв ими военных поставок.

— О-кей, — вздохнул Свинтидзе, извлекая из сейфа чёрную клеёнчатую папку и пистолет неизвестной Галицыну системы. — В двух словах всего не расскажешь. Посему я тут подготовил подробную докладную записку на имя Верховного. Попрошу вас ознакомиться и решить — передавать ли сии материалы Александру Васильевичу. Ибо лично его они могут травмировать весьма. Единственное, на чём настаиваю — это чтобы вы прочли их немедля, сейчас. — Жандарм как-то ловко крутнул чёрный пистолет вокруг пальца на столе. — Простите за назойливость, но от этого зависит будущее России.

— Между нами, подполковник, — пыхнул сигарой Галицын, — порой мне сдаётся, что после отречения Государя будущего у России просто нет.

— Боюсь, князь, вы не вполне правы. Мне довелось встретиться с ним лично. То есть не с Государем, разумеется — но с будущим… — с этими словами Свинтидзе протянул штабс-капитану красное удостоверение с тиснёным двуглавым орлом, явно до того побывавшее в воде.

«МВД Российской Федерации…». 

— Обратите внимание на дату выдачи — подполковник ткнул пальцем в расплывшийся текст.

«Начальник полиции Немского района, 2012 год».

— На фото — вы?

— Кажется, мне удалось вас заинтриговать, — Свинтидзе подвинул пистолет к себе, а к собеседнику полный стакан коньяку, коробку сигар и клеёнчатую папку с тесёмками…

Когда князь Галицын перевернул последнюю страницу и потянулся за коньяком, за окнами уже стемнело, графин был пуст, а пепельница полна окурков.

— Россия как сырьевой придаток Северо-Американских Соединённых Штатов? — он повернул осунувшееся лицо к Свинтидзе. — Мерзость какая-то. И вы, милостивый государь, хотели, чтобы командование поверило вашей декадентской стряпне и на этом основании атаковало Нему, не дожидаясь подхода чехословаков?

— Ваше сиятельство, — подполковник грузно навис над столом, протягивая пистолет Макарова за ствол князю, — К чёрту Портал, забудьте. У нас сейчас реальный перевес в артиллерии, живой силе и пулемётах, красные деморализованы. Один удар Офицерского полка — и завтра мы сможем рапортовать о полном разгроме будённовских банд. Пролетарии без вождя разбегутся, как тараканы. А если Сталин и пропавший бронепоезд вернутся в Нему — они попадут уже в наши руки! И всего того безобразия, что я описал в своей записке, просто-напросто никогда не случится! От Вятки — прямой путь на Нижний и Москву. Колчак победит! Это — главный выбор в вашей жизни, князь! И моей тоже… Мы с вами вдвоём можем наново переписать историю России. Теперь, если считаете меня провокатором — стреляйте.

— Вы безумец! — Галицын с любопытством повертел в руке ПМ и опустил его в карман френча. — И ваше безумье, кажется, заразительно… Выступаем с рассветом — велите трубить общий сбор! Если это было враньё, я расстреляю вас лично… За сотрудничество с красными до 1991-го года. Вахмистр — коня!

* * *

Левина заставил пробудиться чудный образ подъёма на скоростном лифте в обнимку с хорошенькой Катей Сказкиной. Оглядевшись, он понял, что лежит в каюте цеппелина абсолютно один. Не считая кучевых облаков, убегающих за окнами вниз. Получалось, что и отец Фрол, и Блюмкин, и тупой латыш с развороченным мозгом — всё это был не сон. И он стрелял промеж глаз Отцу-Саваофу в реале…

А наивная мордашка стажёрки из краеведческого музея, в последнее время так странно зачастившая в его сны, это… Лишь сны? К чему бы? — Левин попытался зацепиться за тонкую надежду остатками дрёмы, но воронёный ствол нагана глянул в его лицо апофеозом реальности.

— Гутен морген, дружище, подъём! Проспали сутки.

— Ах, Яков! — Левин демонстративно поднял руки, потягиваясь. — Вечно вы со своими метаниями. Как вечер — спасаете, а поутру вновь агрессия… Может, определитесь уже как-то?

— Делать бы жизнь с кого… — ухмыльнулся в ответ Блюмкин, невзначай заглядывая под скомканную подушку. Потом охлопал тело Левина от подмышек до щиколоток:

— Вроде чисто. Ладно, пошли в столовую — за чайком, да с крендельком — легче пройдёт… Мерси, Сяо Хуй, свободен! — отпустив китайца-стюарда, Яков чинно прихлебнул из пиалы.

— Итак, Савинков, вынужден вас поставить перед фактом: вы в говне. Ваш Джугашвили бездарно смылся. Будённый не успел — Нема взята белыми в клещи. Я с риском для жизни вывел цеппелин из-под огня — можете полюбоваться сами.

Блюмкин что-то отрывисто скомандовал в раструб командирской трубки и отворил иллюминатор.

Словно в подтверждение его слов ветер стих, и снизу донеслась полифония боя. Аппарат, заложив плавный вираж, вышел из облачности. Теперь все перемещения войск были видны сверху, как на тактической карте. Левину вспомнилась детская игра в солдатики — с той лишь разницей, что изменить здесь было ничего нельзя.

Казачья лава, смяв красную кавалерию, атаковала укрепления Рябиновки — но, отброшенная пулемётным огнём, затаилась в перелеске. Пластуны спешились и поползли в обход. В это время левый фланг будённовцев оказался прорван штыковой атакой офицерского батальона и в панике рассеялся. Будущий пионерлагерь с горсткой защитников теперь был в кольце врагов. Вот в артиллерийском разрыве захлебнулся последний красный пулемёт.

Левин, по статусу потомственного интеллигента изначально ненавидевший коммуняк, вдруг поймал себя на остром сочувствии попавшим в западню бойцам. Эти жалкие, обманутые на всю голову бедняки сейчас умрут…

— Можем, конечно, снизиться и убить бомбами нескольких русских офицеров, — считал его мысли Яков Блюмкин. — Только Петра это вряд ли спасёт… А уж Колчака точно не остановит.

Тут в конфигурации боя что-то неуловимо сместилось, и Левин различил песню, подхваченную вслед за фальцетом запевалы низким мужским хором:

С Петром Ганешиным в малиновых шароварах во главе, поющие оборванцы встали из руин и двинулись на врага цепью — в рост. Это было настолько против всех правил воинского искусства двадцатого века, что стрельба смолкла. Так, вероятно, атаковали в последний раз где-то под Бородином. Солнце холодно сияло в стали штыков — в атаку шли уже мёртвые люди.

Суматошный залп белых выбил дюжину смельчаков из сотни, остальные перешли на бег, и песня взорвалась боевым рёвом: «Ура!» Офицеры не выдержали — побежали.

Будённый, вертя шашкой над головой, обрушился в гущу врага, при этом паля с левой руки из маузера, пока не кончилась обойма. Фланг белых был смят, и части красноармейцев, прорвав кольцо, удалось скрыться в лесу.

Пётр, с рассечённым от уха до носа лицом, рубясь спина к спине с могучим люмпен-пролетарием Иваном Чуховым, пал под грудой поверженных тел…

Так Нема была взята. Выстрелы победителей в воздух ничем не могли повредить удаляющемуся на запад за пеленой облаков цеппелину. Из ступора Левина вывел стрёкот беспроволочного телеграфа.

— Кончайте киснуть, все там будем, — Яков поднёс к его дёргающимся губам стакан коньяку. — Как говорил один ныне забытый воздухоплаватель, незаменимых у нас нет. Хочется верить, что вы найдёте общий язык с новым Будённым — его, кстати, зовут Семён. Железный Феликс уже в Вятке и желает сказать вам пару слов тет-на-тет — смотрите, не разочаруйте вождя народов, — Левину почудилось, что какая-то сальная ухмылка проскользнула на обезьяньем лице Блюмкина.

 

ГЛАВА 25. A PERFECT GETAWAY

[9]

Полковник Галицын безнадёжно глянул за окно. Вылет откладывался. В темноте по бронестеклу кабинета главврача продолжал скрестись косой дождь. Мистика какая-то — по всей остальной среднерусской равнине карта «Gismeteo» показывала «ясно». Андрей Григорьевич заварил в казённом стакане два пакетика зелёного чая, достал из кейса потрёпанную клеёнчатую папку со старорежимными тесёмками и в сотый раз углубился в чтение:

«На имя Верховного Главнокомандующего адмирала А.В.Колчака от подполковника Свинтидзе…». 

В руки легендарного Адмирала докладная записка так и не попала — уехала в багаже тяжелораненного под Немой прадеда, князя Григория, с обозом барона Унгерна в Манчжурию. После смерти штабс-капитана взрывоопасный документ трижды передавался старшему в княжеском роду, пока не пришла пора дать делу ход. Нелёгкая миссия эта выпала на долю нынешнего князя Андрея, полковника ФСБ и магистра тайного офицерского Ордена «Белая рука». Цель — хирургическим внедрением в прошлое раз и навсегда вымарать позорные страницы большевистского самозванства из истории Отечества! Но род Галицыных от судьбы не бегал — уже тысячу лет служил престолу православному честно и грозно…

Наконец, спустя месяц кропотливой работы, удача улыбнулась — главный злодей в его руках. Осталось доставить Джугашвили в питерскую штаб-квартиру и после допроса с пристрастием — ликвидировать. Чесались, конечно, руки вывести подлеца на задний двор психбольницы и грохнуть тут же, без покаяния… Но здравое рассуждение подсказывало, что корень зла не в нём одном. Сталин — лишь самый жирный гад из змеиного клубка. Не будет его, тут же повыползают наверх Троцкие, Дзержинские, Свердловы… Имя этой поганой нечисти — легион. Выскребать нарыв нужно до дна, начало и конец всему — Ульянов-Ленин, мальфар, погрузивший страну в пучину красного морока. Чтобы Октябрьского переворота никогда не было в истории Государства Российского, необходимо запустить скальпель в прошлое как можно глубже, туда, где демон ещё не набрал силы…

Тут и мог пригодиться Коба — кроме него никаких зацепок за временной Портал у Галицына не было. Действовать приходилось вслепую, на свой страх и риск, к тому же в обстановке глубочайшей секретности. Доверять нельзя никому — измена мерзавца Шаньгу наглядно это показала. Бог его покарал, превратив в обезьяну, да что толку… Тут ещё сегодняшняя девица с тараканами никак не шла из головы — вспомнив про насекомых, полковник гадливо передёрнулся. Внутренний голос подсказывал, что с ней не всё чисто… Как минимум, в гипнотических способностях красотке не откажешь. А что если… Чёрт, нужно было сразу её дактилоскопировать и пробить на связь с Немой! Галицын потянулся было за телефоном, но безнадёжно махнул рукой: кого в этой дыре теперь добудишься… Дождь неумолимо продолжал барабанить в стекло кабинета.

* * *

Ноги как будто залипали в полу бесконечного коридора — каждый шаг давался с неимоверным трудом.

«Ничего, это от укола», — сказала себе Катя и ужаснулась — язык во рту словно распух, вместо слов выходило лишь гугнивое мычание. Что скажет Сталин, увидев её такую? Явилась спасительница! Она из последних сил доволоклась до металлической двери с глазком и надписью «Сектор А» и налегла на неё. Заперто. А чего, спрашивается, можно было ожидать? В глазке за дверью виднелась громоздкая фигура спящего санитара с электрошоковой дубинкой на ремне. Приехали. Миссия невыполнима…

— Оттолкнись и прыгай! — скомандовал в голове голос деда Коли.

— Куда — там же дверь! — обозлилась Катя.

— Кверху прыгай.

Она машинально послушалась — и тут же, выскочив из этого тягучего кошмара сквозь макушку, ночной бабочкой взвилась к потолку. Ощущение полёта так опьянило её, что Катя, сделав круг по коридору, с налёту проскочила оказавшуюся иллюзорной преграду. Резвясь, отвесила оплеуху охраннику босой пяткой, и он замычал, ворочаясь в своей медвежьей спячке. Но она была уже далеко.

— Запоминаешь путь? — спросил мазык.

— Нашла! — весело откликнулась бабочка-разведчица. — Спит отец народов в третьем боксе от угла.

— Сталин не спит. Сталин работает, — мягко поправил её Коба, открывая жёлтые всевидящие глаза.

— Ой, извините! — она слегка смутилась. — Я не знала, что вы меня видите.

Мазык, казалось, тоже был удивлён.

— Партия, душенька, всё видит, — усмехнулся молодой вождь в усы.

— Я пришла вас спасти, товарищ Сталин. Меня Катя зовут, — она почувствовала, как краснеет, поняв, что он, вероятно, видит её голой и растрёпанной от полёта сквозь стены.

— Мою дэду так же звать… — грустно улыбнулся Иосиф Виссарионович. — Что делать будем, говори. Можно позвать этого вертухая и сломать ему шею…

— Не стоит! — она окинула скептическим взглядом щуплую фигурку Кобы. — Кругом сигнализация. Ждите меня, я сейчас вместе с ним вернусь. Если всё получится, он сам нас отсюда выведет.

— Смена растёт! — поцокал языком вождь. — Слушаюсь и повинуюсь.

— Теперь цурюк! — скомандовал дед, и Катя, вскрикнув, очнулась на своей пружинной койке в общей палате. Вокруг косматыми тенями беспокойно заворошились в свете ночника психбольные.

«Дурацкий сон какой… Или не сон?» — она не сразу припомнила, откуда и зачем она вообще здесь.

— А что не сон? — раздался в голове резонный вопрос старого скомороха. — Просто в некоторых снах надо действовать. И поживее — Дерендяй устал тучи держать…

Катя, бесшумно ступая босыми ногами, вышла в общий коридор женского отделения. Дебелая санитарка дремала у выхода. Мастер-ключ от всех дверей лежал на столе, прикрытый её мясистой ладонью. Всё вроде просто, если бы не дрожь в коленках. Слившись дыханием со спящей, она создала образ комара и принялась тоненько жужжать перед её лицом. Толстуха, не открывая глаз, захлопала перед собой в ладоши. Схватив со стола ключ, Катя выбежала на лестницу. Весь маршрут запечатлелся в её подкорке, как в навигаторе. Взлетев на третий этаж, она беспрепятственно добралась до железной двери в сектор «А». Первый успех придал ей уверенности — ощущение полёта вернулось. «Согласна на любой исход, но лучше пусть всё будет по-моему», — произнесла она магическую формулу удачи и нажала на кнопку звонка. Охранник заполошно вскочил и прильнул к глазку.

— Минуточку, товарищ полковник! — он отключил сигнализацию и завозился с замком. — Вот же не спится приезжему тараканщику! (Конфуз с Галицыным и насекомыми успел стать притчей во языцех всего персонала).

— Объект из бокса три готовьте на выход! — полковник ткнул ему в нос пропуск и быстро проследовал в спецсектор.

— Передумали? Увозите от нас вождя? — ухмыльнулся гигант, нащупывая на связке нужный ключ.

— Разговорчики! — отрезал полковник в несвойственной ему прежде солдафонской манере. Это показалось странным — ещё час назад угощал сигаретами и мило шутил… Ключ в двери бокса со скрежетом повернулся.

— Катюша! А я уж и не ждал, что придёшь! — обрадовался пленник, вскакивая с койки и улыбаясь куда-то за плечо санитару.

«Прокол», — дёрнулась в страхе Катя. Этого хватило, чтобы морок рассеялся — и вместо полковника ФСБ охранник увидал вдруг испуганную девчонку в ночнушке до пят, сжимавшую в кулачке испещрённый закорючками тетрадный лист…

— Вали его вусруб! — скомандовал спокойный голос деда Коли, и Катя, разом собравшись, вложила весь свой страх в удар. Кобе показалось со стороны, что девушка лишь слегка ткнула охранника ладонью в грудь. Отброшенный незримой силой назад, гигант отлетел через всю камеру и, впечатавшись затылком в стену, кучей замер на полу. Если бы товарищ Сталин видел китайские боевики, он бы, вероятно, был удивлён чуть меньше — но товарищ Сталин их не видел…

Подхваченный Катей под руку, он послушно ринулся в коридор. Путь преградила железная дверь — выход из сектора был, согласно инструкции, заблокирован. Пришлось вернуться — Коба с воровской смекалкой тут же определил на связке нужный ключ. Беглецы выкатились на лестницу — и тут в спину им ударил нарастающий рёв сирены…

Катя, вспомнив детство, животом по перилам съехала вниз. Следом за ней, прыгая через четыре ступеньки, мчался вождь мирового пролетариата. Полковник Галицын, так и не ложившийся в эту ночь, первым преградил ему путь, набычившись в боксёрской стойке. Неизвестно, чем бы закончился поединок смертельных врагов, если бы Катя не обернулась от дверей на шум борьбы… Накат! Внезапно потеряв связь с миром твёрдых предметов, полковник поплыл, хватаясь пальцами за воздух. Коба, по-бандитски боднув его головой в живот, следом за спасительницей устремился на волю. Сквозь секущие струи дождя им дважды мигнул из-за деревьев свет фар.

— Авто свободен! — дед Коля радушно распахнул перед беглецами дверку двадцать первой «Волги».

— Откуда эта рухлядь? — от переполнявших эмоций Катя кинулась ему на грудь и чмокнула в мокрую лысину.

— Для разнообразия, — буркнул, пряча улыбку в бороду, мазык и лихо тронул с места. — «Испано-сюиза», вроде как, уже была…

Через несколько минут ливень разом стих, и в разрывах облаков засияли свежевымытые звёзды.

 

ГЛАВА 26. КРЫЛО БАБОЧКИ

— Дед, они догоняют! — обернувшись с переднего сиденья, Катя заметила приближающийся свет фар.

— Нас не догонят, — отозвался старый скоморох, топя педаль. — А если догонят, то не нас.

«Волга» двадцать первой модели, лихо обогнав представительский «мерс», съехала на грунтовку и замерла, потушив фары. Дед посеменил вокруг машины, притопывая, и затянул разухабистым тенором:

— Если парень был в ударе на вечорке, как танцор…

— Я скажу вам — этот парень, безусловно, ком-бай-нёр! — подхватила напев Катя, входя сознанием в резонанс с начавшим возникать на месте их машины образом комбайна «Нива». Чёрный джип преследователей притормозил у развилки:

— Салют труженикам села! А что — «Волга» старая тут не проезжала? — приветливо спросил Галицын у веселящихся механизаторов, глядя на Катю в упор и не узнавая.

— А вона поехала! — куражась, махнула она платочком на огни удаляющегося «мерина». Джип устремился по трассе вдогонку за ним. Дед, не прекращая пение, уселся за руль и двинул «Волгу» по объездной дороге на восток. Сталин на заднем сиденье, уже приготовившийся дорого продать свою жизнь, не мог сдержать удивление.

— Со времён Гурджиева не видел ничего подобного! Не научите?

— Не-а, — коротко мотнул головой дед и насупился.

— Вот и он так же мне ответил, — вздохнул Коба. — Не царское, дескать, это дело… И ещё что-то про бегемота, я тогда так и не понял.

— У бегемота кожи мало, — пояснил мазык. — Поэтому когда глаза открываются — жопа закрывается, и наоборот. Так же и у тебя: если откроется виденье, ты больше не сможешь гадить миру. Потому что увидишь, что мир — это ты сам и есть.

— Вот только не надо этой философии с намёками, — обиделся Коба. — Жаба душит — так и скажите… А то «не можешь гадить». Запоры, конечно, и у меня случаются…

— Заваривай на ночь траву купырь, — посоветовал дед.

На рассвете въехали в посёлок Стулово, и тут мазык занервничал.

— Неуж началось? — тревожно повернулся он к Кате.

— Что началось?

— Совсем недавно здесь был Ленин, — он указал на пустующий постамент перед зданием клуба. — А сейчас нету. Похоже, пространство вариантов начало меняться.

— Что это значит? — у неё тревожно заныло сердце.

— Всё, что угодно. Слыхала про крыло бабочки?

— Кино такое вроде было.

— Кино кином, а говно говном. Товарищ Сталин — не бабочка. И что там без него произошло за сутки — один Чернобог ведает… Если будем дальше сопли жевать, может так выйти, что и нас самих здесь скоро не станет.

Прибавив ходу, «Волга» выехала на старый тракт, ведущий на восток. До Немы оставалось полтораста километров, когда Сталин, примолкший на заднем сиденье, вдруг несколько раз громко всхлипнул. Катя удивлённо поглядела на него в зеркало заднего вида.

— Я понял… про бегемота… Вы все думаете, Коба тупой.

— Ну что вы… — ей захотелось как-то утешить этого обиженного усатого недомерка.

— Разве я для себя стараюсь? Да мне кроме пары сапог и трубки вообще ничего не нужно! Сгинь, нечистый дух! Опять он здесь. Мучить меня явился… У-у-у!!! — начавшись на тоненькой горловой ноте, тоскливый вой, разрастаясь, устремился к хмурым осенним небесам.

* * *

Ленин умер, но тело его продолжало жить, зафиксированное стальными обручами в секретной камере особняка в Горках. Один чудовищнее другого рождались в заизвесткованном мозгу мальфара кровавые образы диктатуры пролетариата — и, подхваченные низкими вибрациями зависти взбудораженных толп, окутывали липким мороком одну шестую часть земной суши.

Большевик номер два Свердлов чего только не перепробовал, чтобы пробраться к телу вождя — всё тщетно. Выставленная Сталиным охрана из кавказских воров свято блюла верность своему пахану, следя в оба, и в первую очередь, разумеется, друг за другом. Всем ведь известно, что демон может передать свою силу лишь одному человеку. И, поскольку желающих оказаться в этой роли имелось с избытком, на случай провокаций подход к телу был для надёжности заминирован.

Сам Коба, несмотря на кучу комплексов человек, в сущности, не злой, не горел желанием становиться исчадьем ада — его бы вполне устроила обещанная Гурджиевым роль мудрого и просвещённого государя. «Вот бы можно было Ильича обратно оживить» — частенько думал он. «Не совсем, а так, чтоб только моргал и лыбился с инвалидного кресла… От его имени послабления народу сделать. Можно назвать, например: «Новая экономическая политика»… А там, глядишь, потихоньку развернуть всё к старому житью-бытью… Попов только на хер с пляжа — достали…». 

Но древний демон не имел желания возвращаться в исковерканное сифилисом и ядовитыми пулями туловище. Что ни день, атаковал Кобу ужасными припадками, требуя отпустить его на волю…

* * *

Известие об исчезновении Сталина вызвало в ЦК нездоровый ажиотаж. Железный Феликс срочно прибыл в Вятку. Город почти не изменился со времён его первой ссылки — разве что грязи прибавилось. По этим немощёным улочкам он двадцать лет назад так же угрюмо бродил вечерами в длинной шинели до пят. Подкараулив припозднившихся барышень, выскакивал перед ними из-за афишной тумбы, распахивая полы шинели и мрачно хохоча… Жаль, не долго музыка играла — за эти фокусы был сослан ещё дальше на север, в Кайгородок.

«Вот и привёл Бог отыграться за всё! Прими же, Йезус-Мария, от раба твоего кровь малых сих в знак очистительной жертвы!» — покинув пропитанные ужасом своды подвалов ГубЧК, Феликс железной поступью направился в костёл. Там, оставив охрану на входе, долго пребывал в мистическом созерцании игры цветных витражей, пока не закончился приход от дозы морфия. В детстве ему робко мечталось о терновом венце, а когда подрос — о шапке-невидимке, чтобы перерезать всех русских… Насчёт венца, правда, пока так и не сбылось.

На выходе из костёла великого инквизитора уже поджидал Блюмкин.

— Ну, выкладывайте! — взяв Якова под руку, Дзержинский принялся вышагивать с ним по церковному дворику.

— Как только Коба исчез, я организовал утечку в штаб белых. Нему взяли на моих глазах, Пётр Будённый убит.

— Значит, можно доставать из колоды Семёна?

— Попробуй достань! Он в швейцарской тюрьме по обвинению в умышленном убийстве.

— Если понадобится, я лично за ним поеду! — светло улыбнулся Феликс. — Будённый — это знамя революции, говоря по-вашему — раскрученный товарный знак, за ним все голодранцы юга России побегут громить Деникина. А с Колчаком здесь пускай Троцкий с Чапаевым разгребаются. Одно меня беспокоит — где всё-таки может быть этот засранец Коба? От него любой пакости ждать впору.

— Не знаю, — слукавил Блюмкин. — Но мне удалось захватить его личного разведчика, Левина. Он медиум, или что-то вроде. Суперценный кадр — умеет произвольно выходить из тела и получать достоверную информацию прямо с места событий. Через годы, через расстояния…

— И сквозь стены может проходить? — заинтересованно спросил Феликс Эдмундович.

— Может, но только в тонком теле.

— То есть, для диверсионной работы не годен… Ну, а, допустим, просто подержать одного человека за руку?

Блюмкин искоса глянул на Феликса. А Ржавый-то умом не блещет!

— Вы насчёт Ульянова-Ленина? Да если кадавр передаст ему свою силу, то этот Левин и возглавит революцию, а вас всех порвёт, как Тузик грелку!

— А если перед этим хорошенько заковать его в кандалы? А по возвращении сразу же умертвить?

— Вы не представляете, с чем пытаетесь играть, — покачал головой Яков. — С каждым новым телом сила демона возрастает в прогрессии. Когда он вернётся, вам останется только ползать в своих фекалиях и предупреждать все его прихоти. А их у него…

— Н-да, похоже я погорячился, — согласился Дзержинский. — Ладно, пока забудем. Ведите, показывайте своего медиума.

Войдя следом за Блюмкиным в комнату, где отдыхал с дороги Левин, Феликс глянул на него и почувствовал неприятный холодок — лицо спящего было ему знакомо. Тут же в памяти услужливо всплыл будуар с камином на даче Бадмаева, Семён Будённый в рейтарской каске и портупее на голое тело — и бледное лицо террориста, сосредоточенно целящегося в грудь любимого человека из браунинга… Ошибки быть не могло — то самое лицо, такое не забывается. Железный Феликс резко развернулся на каблуках и вышел, хлопнув дверью.

«Лично затопчу сапогами», — решил он, нащупывая дрожащими пальцами в нагрудном кармане шприц и ампулу с морфием.

 

ГЛАВА 27. НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ. ПЕРЕЗАГРУЗКА

Яков Блюмкин тревожно глянул за окно: Дзержинский в долгополой шинели пересекал двор комендатуры, напоминая тяжёлую шахматную фигуру в руке незримого, но грозного гроссмейстера. Эскорт из латышей не поспевал за его стремительной поступью.

— Просыпайтесь! — Яков потряс за плечо Левина, блаженно похрапывавшего на диване. — Смерть свою проспите.

— А? Что такое?

— Предупреждать надо было. Не знаю, чем уж вы ему насолили, но только он вас узнал и теперь идёт сюда.

Из коридора послышались приближающиеся шаги великого инквизитора. Махнув рукой, Блюмкин метнулся ему навстречу и угодливо распахнул дверь.

— Этого — в подвал! — отрывисто приказал Железный Феликс, и чекисты, насовав Левину под дых, выволокли его, как куль, из кабинета.

— Я должен вас поблагодарить, — резко всем корпусом повернулся к Якову Дзержинский, — за доставку в ЧК опасного контрреволюционера. Фамилия этого типа — Савинков, и он в меня уже стрелял. Разумеется, я выше личных счётов — меня многие ненавидят! — голос его стал набирать сверлящие, истерические нотки. — Но он… Этот человек покусился на самое возвышенное, тёплое, светлое… Можно сказать, на святое.

Прошептав последнее слово на всхлипе, Дзержинский без сил опустился на диван.

— Не хотелось бы думать, что вы с ним в сговоре, Блюмкин. Так что будет лучше, если расскажете всё сами, как на духу.

— Тот самый Савинков? — лицо Якова фальшиво вытянулось. — Ну, значит нам повезло вдвойне!

— В каком смысле?

— Как я уже докладывал, этот тип занимался у Сталина эзотерической разведкой. Но если он к тому же имеет навыки террора, то сам Бог велел нам его использовать. Разве не вы кричали на всех углах, что у чекиста должна быть холодная голова? Так попытайтесь её включить для разнообразия. К примеру, вам ведь нужно знать, где сейчас Коба?

— Ну, допустим…

— А козни Лейбы Троцкого и его шайки-лейки? А если Колчак займёт Вятку и понадобится действовать в тылу врага? — дожал Блюмкин. — Короче, я настоятельно прошу временно передать Левина-Савинкова в моё полное распоряжение.

— Да, но после…

— Обещаю, когда всё закончится, вы сможете лично выбросить его на булыжники с верхнего этажа Лубянки. А я, так и быть, поддержу за ноги.

— Ох, Блюмкин! Вы мёртвого уговорите, — погрозив Якову трупно-бледным костистым пальцем, Феликс Эдмундович вышел из кабинета. А вскоре туда вновь втолкнули Левина в кровоподтёках, уже без ремня и сапог.

— С днём рождения! — приветствовал его Блюмкин.

— Он у меня в марте…

— Благодаря мне вы только что родились во второй раз.

— Спасибо.

— «Спасиба» недостаточно, придётся отрабатывать. Мне глубоко плевать, на что вы там покусились, Левин, но имейте в виду — вы живы до тех пор, пока сотрудничаете со мной, так что приступим поскорее. Мне необходимо знать, где сейчас Сталин. Можете на него выйти?

— Попробую, если угостите папиросой. Боюсь только, он сразу же меня засечёт.

— Это не важно, соврите что-нибудь. Надеюсь, мысли он не читает?

— А вот в этом я как раз не уверен…

— Да шняга это, обычные кавказские распальцовки, — поморщился Яков. — Скорей курите и поехали.

Левин лёг на диван, закрыл глаза и, привычно разогнав вихрь огня от крестца к макушке, вызвал в памяти усатый лик Сталина. Выход произошёл как всегда гладко — но дальше сознание окуталось каким-то клубящимся перламутровым туманом. Он напряг всю свою волю, пытаясь сосредоточиться на образе Кобы — но Кобы нигде не было. Всё, что он смог уловить — это издевательски прозвучавшую фразу с грузинским акцентом: «Время — вперёд!» Тонкое тело, не отягощённое земным умом, восприняло эти слова, как команду — и Левин, пронырнув сквозь пелену, с ускорением понёсся по радужному тоннелю, состоящему, как ему удалось разглядеть, из миллионов цветных картинок, мелькавших слишком быстро, чтобы их осознать. На секунду он испугался, что умер — но тут тоннель закончился, и он увидал с высоты птичьего полёта знакомый пейзаж. Это была Нема, причём, судя по телевышке, Нема его родного постсоветского времени, пробуждающаяся в хмурых лучах осеннего утра.

По трассе, ведущей из города, в сторону Рябиновки двигалась военная автоколонна в сопровождении двух лёгких бронетранспортёров. Вот она замерла перед воротами — и десантники, получив команду, рысью двинулись в обход, беря пионерлагерь в кольцо оцепления. Левин не сразу понял, что его напрягает больше всего в увиденном. И лишь снизившись, он разглядел жирные тевтонские кресты на бортах машин и услышал характерные лающие выкрики команд на немецком языке.

Испуганной птицей он метнулся к посёлку и, заложив вираж над центральной площадью, увидел реющее в лучах восходящего солнца алое полотнище с чёрной свастикой в белом круге над комендатурой.

Ничего не понимая, он инстинктивно ещё раз вызвал в памяти образ Сталина — и тут же очутился в полутёмной избе. По интерьеру Левин узнал жилище таинственного мазыка. Сам дед восседал во главе стола, прихлёбывая из блюдечка травяной чай. По правую руку от него сидела Катя, грызя пряник, а по левую — Иосиф Виссарионович с неизменной трубкой в зубах. Вождь склонился над топографической картой, ковыряя прокуренным квадратным ногтем подстаканник с барельефом, изображающим профиль престарелого фюрера.

— Кто-нибудь всё-таки объяснит мне, что тут происходит? — хмуро поинтересовался Коба.

— Ждём донесений разведки, — развёл руками дед.

— Я говорю в широком смысле! — взорвался обычно невозмутимый Сталин. — С каких пор в Вятской губернии хозяйничают немцы, и что это за рожа с педерастическими усиками на моём подстаканнике? Не пойму, кого этот старикашка мне напоминает.

Тут дверь бесшумно отворилась, и в комнату проскользнула рыжая девчонка в лихо сдвинутом на ухо берете.

— Атас! В Рябиновке зондеркоманда партизан выкуривает, а полицаи пошли в обход по дворам, с овчарками. Край через полчаса будут здесь.

— Погоди, не части, — оборвал её дед. — Давно немцы в Неме?

— Ты чё, старый, мухоморов обожрался? — покрутила пальцем у виска Лили Марлен. — Они вроде всю дорогу здесь. Тысячелетний Рейх от Гибралтара до Урала. Никак, обострение склероза?

— А за Уралом что? — осторожно осведомился мазык.

— Как что? Китай, ясен пень. С чего тебя на географию-то пробило?

Сидящие за столом быстро переглянулись.

— Вот тебе и крыло бабочки… — обескураженно протянул дед. — Поняла теперь, зачем товарища Сталина нужно возвращать?

Катя молча кивнула.

— Так ты говоришь, Рябиновка оцеплена? — обратился дед к внучке.

— Рота карателей, шварце-эсэс.

— Ну, йети-то им изловить слабо, он их за версту учует. Уйдёт в леса, затаится. Ох, и дорого бы я дал, чтобы узнать, где этот Сульфат прячет свой Бубен… Ладно, пора. Уходим огородами.

* * *

С минуту после их ухода окутанное бредом происходящего сознание Левина пребывало в пустой избе. Потом он почувствовал, как что-то начало неумолимо втягивать его обратно в радужный тоннель. Вспомнив последнюю фразу мазыка, он волевым усилием сумел зацепиться за образ Сульфата Шаньгу — и в тот же миг увидал его, сидящего на корточках в развалинах часовни красного кирпича, в сорока шагах от главного корпуса пионерлагеря. Внешне волосатое существо, копошившееся в мусоре, весьма мало напоминало вальяжного полковника ФСБ, которого он знал, но Левин по какому-то внутреннему убеждению ни минуты не сомневался, что это и есть Сульфат — в подлинной своей ипостаси. Йети разрыл ногтями широкий узкий подкоп, ведущий под плиты пола, и, воровато оглядевшись, сунул туда завёрнутый в мешковину круглый предмет, напоминающий формой решето. После чего торопливо забросал его мусором и скачками скрылся в кустарнике.

Не в состоянии дольше сопротивляться неведомой силе, Левин, дёргаясь, как рыба на крючке, был втянут через сияющий тоннель обратно в восемнадцатый год и увидал внизу своё тело, лежащее на чёрном дерматиновом диване в кабинете Вятского ГубЧК. Дикая боль пронзила голову. Сквозь вереницу бредовых образов над телом склонилось внимательное узкое лицо с козлиной бородкой и светлыми глазами садиста. Блюмкин из-за плеча Феликса корчил какие-то заговорщицкие рожи, от которых Левину ещё меньше хотелось возвращаться в тело.

— Где Сталин? — сурово допытывал глуховатый голос с польским акцентом.

— Сталина нет. Тысячелетний Рейх… от Гибралтара до Урала… Сульфат спрятал Бубен в часовне… — сквозь пульсацию боли услышал Левин собственное безвольное бормотание.

— Где Сталин?!

— Сталин с Катей… Огородами в Рябиновку…

— Пся крев! — брезгливо повернулся к Блюмкину Железный Феликс. — Сами разговаривайте с этим кретином. Он явно что-то знает.

— Положитесь на меня, — отозвался Яков. — Через час мы будем иметь полную информацию.

 

ГЛАВА 28. НОВАЯ РУССКАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

— Мне — присягнуть на этом? Да ваш Адольф — просто мизерабль, паршивый нижний чин! — плюнул сгоряча в латунную икону полковник Галицын, захваченный во время облавы в пионерлагере «Рябиновка».

— Мой дед, князь Андрей, в мае 45-го лично руководил захватом Рейхсканцелярии и сгрёб в совок его сожжённый труп… Пустите руки!

— А вот это вряд ли, — иронично заметил шарфюрер СС Макс фон Боль, методично протирая обшлагом от плевка походный складень, — Пафос — пафосом, а историю знать нужно. В тридцать девятом Антанта отказалась от всех прав на восточноевропейские колонии в пользу Рейха, так что ваш дед вам врал. Напившись от безделья сивухи, бредил, как все русские…

— Я не знаю, с какого перепугу ваше войско просочилось к нам через Портал, — вскинул подбородок князь, — но минимум через сутки меня хватятся. Так что искренний совет — обделывайте свои делишки побыстрей и сваливайте нах хаузе подобру-поздорову. ОМОН приедет — мало не покажется, шарфюрер!

Несмотря на то, что диалог вёлся на чистейшем хохдойче, ни один из собеседников не понимал, о чём толкует оппонент.

— Вы только что упомянули Портал, — закинул наудачу наживку фон Боль. — Из этого я могу сделать вывод, что в мои руки попал один из безумцев, возглавляющих так называемое «славянское сопротивление». Признайтесь, полковник, — неужели интеллигентный человек, как вы, может искренне верить во всю эту языческую лабуду? Ведь вы русский — следовательно, в глубине души православный?

Галицын в ответ истово перекрестился в наручниках.

— Тогда вы должны быть в курсе, что наша мать Церковь предала дерендяевскую ересь анафеме. Все эти лжечудотворцы, волхвы и прочие путешественники во времени — просто плод больной фантазии сепаратистов, а святой Адольф и Богоматерь Ева непогрешимы во веки веков — аминь! Покайтесь, князь — обещаю, скидка выйдет…

— Заканчивайте, шарфюрер, — поморщился Галицын. — Скучно слушать…

— Хорошо, тогда давайте по существу, — Боль взял его доверительно под локоть и вывел на двор. — С умным человеком и поговорить приятно. Вам известно, разумеется, что после вознесения Фюрера осталось много апокрифических документов, и не все из них подлежат безусловной канонизации. Самым спорным, по мнению экспертов, является утверждение о наличии сети пространственно-временных Порталов, пронизывающих Землю. Всем знать об этом не полезно, но вам я открою карты: имея честь представлять Политическое бюро Аненэрбе, я послан сюда с целью развеять миф о вимане, упавшем в здешних болотах, а также о русских йети…

— Что такое виман? — спросил князь Андрей.

— Здесь нет времени обсуждать термины, — эсесовец начал от волнения заикаться. — Если виман действительно упал — то очень хочется верить, что не здесь… Ведь Вятка — высочайше утверждённый нашей Церковью бренд, «Das Weltarschloch» — т. е. культурная задница цивилизованного мира… Ничего доброго сюда падать не может и не должно!

Вся беда в том, что апостол веры Гёринг также упоминает о данном эпизоде — а чтобы подвергать правке святоотеческие предания, нужны самые веские аргументы. Так что лучше расскажите-ка мне всё, что знаете — это упростит процедуру. Сложности никому не нужны, ведь так? А в обмен я гарантирую вам вместо высшей меры — три года в Аушвице. Аушвиц — не Мордовия, это образцовый лагерь в центральной Европе, практически курорт, любой русский может только мечтать о такой участи… Итак, для начала меня интересуют мазыки и их главарь Дерендяй.

— Меня — в Аушвиц? Прирождённого русского князя хотите упаковать в газенваген с паршивыми евреями?

— С кем, простите? Я вас недопонимаю.

— Ну… Мит шмутце юден?

— Хм… Да вы, никак, себе мозг отсидели, князь, в своём подполье… Даже малышня из «Хитлерюгенда» в курсе, что «юден» — не более, чем мифологический образ, навроде Бабайки — пугать детей! Никаких евреев в природе нет и никогда не было.

Полковник искоса глянул на шарфюрера: «Однако… Ну, нет, так врать нельзя. Кажется, континуум забарахлил не по-детски — как бы то ни было, а отсюда пора линять.»

— Насколько я вас понял, лишние уши нам ни к чему, шарфюрер, — Галицын показал глазами на обгорелые развалины часовни красного кирпича, темнеющие сквозь золото листвы…

— Интеллигентные люди всегда найдут общий язык, — кивнул немец, самоуверенно углубляясь под руку с новым осведомителем под сень полуголых берёз…

… Удар коленом в пах был, разумеется, обманом — инстинктивно согнувшись в поясе, Макс фон Боль тут же налетел подбородком на взметнувшийся снизу локоть чекиста и без чувств рухнул на сырой грунт. Добив врага каблуком в кадык, князь профессионально обыскал тело и, найдя в кармане галифе ключ, живо освободился от наручников. Именной «Люгер» немца оказался как нельзя кстати. Затащить фон Боля в часовню было делом пяти минут. Хватились князя не скоро — овчарки довели зондеркоманду до ручья, после чего, с воем мечась вдоль берега, потеряли след.

* * *

— Никак, ты, Лилечка? — кисло-сладкие глазки Чарушихи вспыхнули. — А я вот из церкви ковыляю, от отца Георгия. Матушке-владычице Еве свечечку возжгла. Ты-то куда в такую рань, срамница? Кто это с тобой — родственники?

— Они, болезные, — буркнула Лили Марлен, норовя проскользнуть мимо старой ехидны.

— Мазыки деревенские, по всему видать, — просканировала взглядом группу беглецов бабка. — Поди, к старушке на чаёчек заглянете?

Дед Коля, переглянувшись со Сталиным, утвердительно кивнул. Гости гуськом прошествовали через двор в цокольную комнату старенького купеческого особнячка. Морковный чай из ветхого самовара был откровенно мерзок, отдавал латунью, а сушки — плесенью. Но то, что они увидели в телевизоре, их заинтересовало куда больше:

— … Телевидение «Адольф Хитлер Фернзей»: Программа «Парадоксы науки». На связи — профессор Фукс.

Подслеповатый лысый добряк на экране, щуря голубые глазки, изрекал под медитативную музыку:

— … Итак, когда очередной из вариантов так называемой реальности воплощается из небытия, большинство людей забывает свою прошлую жизнь. При этом их образное мышление бывает перекрыто мышлением их двойников из вновьпроявленного мира…

И лишь те, кто не должен был здесь родиться и не имеет двойника в новой реальности, помнят всё. Эти изгои продолжают мыслить старыми штампами «своего» времени. Конечно, такие бедолаги социально чужды и нуждаются в услугах передовой арийской психиатрии…

Чарушиха оценивающе глянула на гостей.

— Ещё чаёчку?

— Благодарствуем, мать, — вежливо ответил дед Коля. — А переключись-ка на местные новости.

— … От нашего корреспондента из Немы, Вятская епархия, — комментатор в фернзейаппарате брызгал праведным гневом, — Действия так называемых партизан в Неме носят всё более агрессивный характер. От воровства кур и свеклы экстремисты перешли к прямому физическому насилию. Сегодня на территории Рябиновки найден представитель Аненэрбе шарфюрер СС фон Боль с повреждением шейного отдела позвоночника. В преступлении подозревается русский мужик примерно сорока лет, смотрите фоторобот…

— Галицын! — тихо ахнула Катя.

— Ох-ти, девица! Никак, хахаря спознала? — сощурилась Чарушиха.

— По-моему, у кого-то из присутствующих грязный язык, — угрожающе привстал, нависая над столом, Иосиф Виссарионович.

— Да ладно, усатый, я ж в хорошем смысле — сама была молодухой. Страсти-то какие, моченьки моей нет! Пойду выйду от греха, облегчуся… — бабка, бормоча, юркнула за дверь.

— Доносить побежала, — определила Лили Марлен. — Я догоню?

— Да ну её, — махнул рукой мазык, — не грузись… Пошли уже, Дерендяй ждёт…

Кратчайший путь к поселковой комендатуре лежал огородами, так что бабке дважды пришлось перелезать через заборы. Внезапно гнилой плетень просел под её тяжестью, и Чарушиха рухнула ничком в заросли лебеды, раскровянив губу и подвернув лодыжку. Подол юбки неблаговидно задрался… Тут же сверху на неё налетело грузное волосатое Нечто, и Аномалиха тихо взвизгнула… Ласками при всём воображении это сложно было назвать — Сульфат Шаньгу не имел самки с лета, и теперь оттягивался на бабке по-полной… Всё это закончилось бы самым плачевным образом — но тут над ухом ебомой громыхнул выстрел.

Бигфут с запредельным рёвом кинулся в кусты, припадая на левую ногу. Галицын с двух рук выпустил ему вслед обойму «Люгера» — однако и этого было явно мало. Сульфат гигантскими прыжками преодолел пространство до лесополосы и скрылся за деревьями.

 

ГЛАВА 29. DER UNTERGRUND

[10]

Оглохшая от выстрелов Чарушиха приоткрыла один глаз — и сразу зажмурилась. Над ней склонилось суровое лицо партизана из криминальных новостей. «Богородица-Ева матушка — спаси, сохрани и помилуй мя…».  — забормотала про себя старая доносчица… Но тут сзади послышался треск раздвигаемых стремительным натиском кустов, и Галицын развернулся в боевую стойку. Доберман взвился в прыжке — всё, что успел князь, это отдать ему левую руку. Правой он обнял пса за загривок и, пропихивая ему предплечье в глотку, покатился с ним по траве, норовя подмять под себя коленом. Из-за деревьев приближались голоса немцев.

Галицыну наконец удалось зафиксировать горловой хрящ собаки… Доберман — упорный боец — вертелся ужом до последнего, яростно молотя лапами, пока не затих. Обессиленный князь успел подняться на одно колено, когда на спину ему ринулась, сбив в прыжке с ног, немецкая овчарка. На этот раз шансов не было — тренированный зверь, удерживая добычу за воротник, всем видом демонстрировал готовность тотчас сомкнуть челюсти на кадыке. Каратели приближались.

Неожиданно над ухом раздался негромкий свист, и хват пса ослаб. Галицын повернул голову — и вместо матёрого эсесовца увидал рыжую девчонку-подростка в полосатых гольфах и сдвинутом на ухо берете.

— Ну что, Бобик? Сыграем в догонялочки? — с места перекувырнувшись назад, чудное видение исчезло в кусте крапивы, а оттуда рыжей молнией метнулась через пустырь в сторону леса невесть откуда взявшаяся лисица. Овчарка, залившись бешеным лаем, устремилась следом. Князь, не до конца веря в чудесное избавление, поднялся и на заплетающихся ногах побежал в другую сторону. Больше часа он путал следы, пока окончательно не выбился из сил. Наконец его внимание привлекла заброшенная банька на задворках пустой усадьбы с висящей на одной петле дверью.

Галицын проскользнул внутрь. В предбаннике было пусто. Он выглянул в волоковое оконце — погоня отстала. Здесь можно было передохнуть и решить, что делать дальше.

Князь успел за утро обойти посёлок, он уже видел выцветшие от непогоды нацистские флаги на комендатуре и понимал, что это не случайное проникновение отряда фрицев сквозь Портал. Всё намного серьёзнее. Вопрос в том, где кончается этот бред и начинаются нормальные реалии РФ? В какую сторону бежать, чтобы попасть к своим?

Перевязав чистым платком погрызенную доберманом руку, Галицын криво усмехнулся. То всю дорогу был «гнилой режим компрадорской олигархии», а тут нате: сразу стали «своими»…

После бессонной ночи, преследований и борьбы усталое тело требовало отдыха. Он решил вздремнуть полчасика, растянувшись на полке — а там будь что будет. Освободив дверь от хлама, князь Андрей ощупью шагнул в прохладную полутьму парилки…

— Заходи, кацо, давно ждём! — лукаво усмехаясь в усы, товарищ Сталин подопнул к нему перевёрнутую вверх дном шайку. — Присаживайся, уважаемый.

Галицын замер: обстановка в бане напомнила ему заседание подпольного парткома из советских фильмов. Безумную девицу из клиники он узнал сразу же. Напротив неё расположился фольклорного вида старичок в пушистой бороде, с хитроватым маразмом в глазах. В довершение всего в дверь проскользнула давешняя рыжая бестия в берете и невозмутимо вскарабкалась на верхний полок…

— Все в сборе, — констатировал дед бюрократическим голоском. — Иосиф Виссарионович, огласите повестку дня. А вы присаживайтесь, полковник, в ногах правды нет.

Галицын молча уселся на шайку.

— Вопрос, товарищи, как вы понимаете, на повестке дня у нас один, — весомо изрёк Коба. — Линять отсюда надо. Итак, ваши предложения? Начнём с младших.

— Каратели в Рябиновке лагерем встали, — пожала плечами Катя. — Вопрос — что им там нужно.

— Партизан ловят, — подала с полатей голос Лили Марлен. — Таких вот, как их сиятельство!

— Князь ни при чём, — покачал головой Сталин. — Он приехал в Нему одновременно с нами, на рассвете. А автоколонна из Вятки двигалась всю ночь. Получается, есть ещё какие-то партизаны?

— Партизаны! — фыркнула Лилька, — ваще отстой, бомжи в старом тоннеле завелись, кур воруют. У попа всю репу выкопали ночью — одна радость.

— А ты их видела? — спросил дед. — Что за бомжи?.

— Обычные — вонючие, одеты стрёмно. Сапоги, кожанки, мат-перемат, сами лентами пулемётными обмотались, как лохи… У одного усы, как у Бульбы, у другого майка полосатая. Третий вообще типа китаец… Из-за таких клоунов роту шварце-эсес точно не пришлют.

— Лентами, говоришь, пулемётными… — почесал в затылке дед. — Знатные бомжи — всем на диво… Имеются соображения на сей счёт, товарищ Сталин?

— Имеются, товарищ Дуров, — усмехнулся Коба. — Судя по описанию, это наши люди.

— А вы что думаете, князь? — повернулся к Галицыну дед, — Да не пыжьтесь так, теперь мы все в одной лодке! Кстати, это Катерина уговорила внучку вас спасти…

Князь по-офицерски коротко поклонился Кате, сохраняя достоинство.

— Партизаны — прикрытие. Со мной говорил их шарфюрер фон Боль. Он из Аненэрбе, их интересовал Рябиновский портал, а также небезызвестный вам homo erectus мосье Шаньгу. Шарфюрера уже вряд ли что-либо интересует, а вот Шаньгу ушёл. Дублёная шкура, сволочь…

— Пули его не берут, — пояснил мазык. — Зря только шум подняли. Ладно, теперь он на какое-то время затаится, и Аненэрбе останется с носом. Но Нему будут шерстить, так что нам тоже нужно где-то пересидеть.

— А если к Дерендяю на болото? — предложила Катя.

— Дерендяй где-то здесь, нутром чую, — ответил дед. — Но на связь не выходит. Не пойму, в чём дело — туману напустил, хрен подберёшься. Такое впечатление, что ему есть что скрывать. Вопрос — чего Дерендяю от меня скрывать?

— А то сам не знаешь? — буркнула с полатей Лили Марлен.

— А ну, пойдём выйдем, — строго поманил её пальцем дед. Лилька нехотя сползла с насеста.

— Извините нас, господа, — дверь за ними захлопнулась.

— Что ещё за тайны мадридского двора, — проворчал Сталин, не любивший чужих тайн. — В разгар беспощадной классовой борьбы…

— Послушайте-ка, Джугашвили! — желчно повернулся к нему князь. — Вас самого не тошнит от этой нелепой фразеологии?

— Тошнит, дорогой, — обезоруживающе улыбнулся Сталин. — Извини, привычка. Ты не представляешь, с каким говном приходится общаться! Всех этих профессиональных революционеров после ведь придётся зачищать, с ними ничего путного не построишь. Больные люди, помешаны на ненависти. Только подумаешь, что всех этих упырей активировал Ульянов… Дорого бы я дал, чтобы он вообще никогда не рождался!

Галицын с новым интересом глянул на вождя мирового пролетариата. Коба, кровный враг, внезапно высказал вслух его собственную заветную думу о Ленине… Тут было о чём поразмыслить на досуге.

Когда мазык с внучкой вернулись, Катя сразу поняла по непроницаемому лицу деда, что он получил некое чрезвычайное известие, касающееся лично его. Любопытно… Нужно будет порасспросить рыжую бездельницу, что она ему наплела…

— Уходим в старый тоннель, — дед жестом дал понять Сталину, что заседание окончено. — Встретим там ваших товарищей в пулемётных лентах — глядишь, репой угостят.

* * *

Углубившись в подлесок на безопасное расстояние, Сульфат встряхнулся, как медведь после купания. На траву из волосатой шубы высыпалось несколько расплющенных пуль. Убегая, он успел оглянуться, и с удовлетворением узнал в стрелявшем своего бывшего коллегу по «Белой руке» полковника Галицына. Ну, что ж — семя брошено, акт любви свершился. Можно переходить к войне…

Недовольно принюхиваясь, Шаньгу обогнул занятую немцами Рябиновку по широкой дуге. Бубен никуда не денется, спрятан под полом часовни с двойным наговором «на защиту от дурака». Скоморохи не доберутся, немцы тоже… Правда, в последний раз он почуял чьё-то незримое присутствие в развалинах, и ему показалось на миг, что это был Левин… Но он точно знал, что Левина здесь нет.

Заржавленная железнодорожная ветка вела в тёмный глухой бурелом, но это не остановило йети. Двигаясь вдоль путей, он вскоре достиг входа в заброшенный тоннель. В полутьме, царившей под сводами, виднелись горы мусора — культурный слой нескольких поколений молодёжно-алкогольной жизнедеятельности. Дальше рельсы уводили в непробудный мрак. И оттуда на него пахнуло оружейной сталью, креозотом и давно не мытой человечиной. Сульфат шёл ощупью, пока зрение не адаптировалось к темноте. Вскоре путь ему преградила бесформенная серая громада… Надпись вдоль клёпаного борта древнего бронепоезда гласила: «Кратким курсом!»

 

ГЛАВА 30. МАШИНА КАРМЫ

Скрытый от взглядов с земли за грядой облаков, цеппелин скользил в розоватой утренней дымке, держа курс на восток. Левин, припав глазом к окуляру подзорной трубы, сквозь разрывы в тучах созерцал бескрайность лесов в проблесках озёр, чувствуя себя отчасти сродни Богу. Перемещение фронтов Гражданской войны виделось сверху какой-то муравьиной суетой. Кое-где возле населённых пунктов вспыхивали и гасли искры боестолкновений — лавина белых неумолимо накатывалась на Вятку. Блюмкин, насвистывая себе под нос «Семь сорок», наносил на штабную карту расположение своих и колчаковских частей.

— Значит, от Шопино путь на Рябиновку свободен?

Левин утвердительно кивнул.

— Тогда приготовьтесь, — Яков достал из-под сиденья рюкзак парашюта и, не глядя, кинул ему в руки. — Как только услышите выстрел — прыгайте. Приземлитесь — парашют сразу же спрячьте. Встречаемся у пруда, места вам знакомые, не заблудитесь.

— Никак не пойму, Блюмкин, что за игру вы ведёте? — Левин просунул руки в лямки и уже привычно оправил парашют на спине.

— А как вам понравился Дзержинский? — вопросом на вопрос ответил Яков.

— Честно говоря, так себе.

— Не переживайте, вы ему тоже. При первом удобном случае он бы вас умертвил медленно и со вкусом. Так что считайте, что я опять занимаюсь благотворительностью, устраивая ваш побег.

— Мы пойдём к Колчаку? — с надеждой спросил Левин — по литературе и кино образ белого движения рисовался ему в основном в позитивной тональности.

— Мы пойдём к вашей невесте, дорогуша. Или кем там вам приходится Катя?

Левин почувствовал, что краснеет.

— Просто… Хорошая девушка, вместе работали. Откуда вам про неё известно?

— Во время своих астральных путешествий вы слишком много болтаете, мон шер, — усмехнулся чекист. — Ещё у вас комплекс неудачника, вы влюблены, как школьник, и стесняетесь. Ну, съели? Что вы там сверкаете глазёнками? Не возникло ещё желание разбить мой длинный еврейский нос? — Блюмкин грубо толкнул его в грудь, направляя в сторону выхода. У Левина сжались кулаки.

— Чего таращишься, поц? Давай, бей уже!

Левин сам не понял, как его кулак влетел в физиономию охамевшего большевика, сшибив его с ног.

— Охрана! — заверещал Блюмкин, катаясь по резиновому коврику. Дождавшись, когда в каюту вбежали чекисты, Яков выдернул из кобуры маузер. Пуля просвистела над ухом Левина, и тот, распахнув дверцу гондолы, головой вперёд нырнул в пустоту. Вслед прогремело несколько запоздалых выстрелов.

— Мерзавец! — театрально вскричал Блюмкин, размазывая кровь по щекам. — От меня не уйдёшь! Живей парашют, хорош копаться!

Один из латышей, привыкших к беспрекословному подчинению, помог ему нацепить мешок, и Яков с криком «Смерть врагам революции!» спиной, как аквалангист, вывалился следом за беглецом.

— Отчаянная голова — наш комиссар, — поцокал языком командир чекистов Упитс, расчехляя беспроволочный телеграф. — Редкая преданность идеалам… Не пойму вот только, куда девалась штабная карта.

* * *

… Почувствовав на щеках влажную прохладу облаков, Левин прикрыл глаза. Было ясно, что Блюмкин только что умело разыграл психологический этюд. Его не переставал удивлять этот по-своему одарённый человек. Создавалось впечатление, что он постоянно ведёт какую-то сложную шахматную партию, причём на нескольких досках одновременно. Неясно, правда, до сих пор, в чём его цель…

Левину по ассоциативной связи с Катей вспомнился мазык — первая встреча с Яковом произошла в дедовой избе, он тогда требовал отдать ему Бубен. В чём сила Амбы Шаман Энлиля, Левин толком не знал. Ясно одно — в руки Блюмкина он по какой-то причине попасть не должен. Но Яков, как-никак, трижды спасал ему жизнь — и теперь вправе рассчитывать как минимум на признательность…

«Какие-то дурацкие игры… Когда встретимся внизу, нужно будет поговорить начистоту», — положим, Левин не слишком рассчитывал на откровенность, но по гримасам Блюмкина он уже научился делать выводы о главных целеустремлениях его лжи…

* * *

Задумавшись, он прозевал момент приближения к земле, и порыв низового ветра, оцарапав лицо о крону прибрежной ветлы, снёс его на середину пруда. Осенняя вода обожгла тело. Отцепившись от лямок парашюта, на четвереньках выбрался на отмель… Нужно было срочно развести костёр — иначе воспаления лёгких не избежать.

К счастью, спички в непромокаемом контейнере уцелели, и вскоре он приплясывал голый вокруг огня, развесив одежду сушиться в дыму…

Первым, кто обратил внимание на дым подозрительного костра, был, увы, не кто иной, как приходский священник села Шопино о. Фрол Пеликанов. Взяв на подмогу здоровенного дьякона Исаакия, вооружённого берданкой, батюшка несмело приблизился к пруду и раздвинул заросли ветлы.

— Господи-Иисусе! — разом вспотев, аки мышь, закрестился преподобный. — Это ж тот демон, что намедни с басурманами святыню сквернил!

— Он, анафема, — пробасил шёпотом отец дьякон, взводя курки. — В Господа со шпалера пулял, величаясь в гордыне… Ныне беса тешит, голяком восплясаху!

— Беги, отец дьякон, к казачьему уряднику Давиле, а я пока антихриста постерегу! — поп отнял у приятеля ружьё…

Пока Блюмкин, отнесённый ветром на другой конец села, прятал свой парашют, пока добирался огородами к месту встречи — голый Левин был взят в кольцо десятком мордатых гогочущих казаков. Отходив красного ирода по спине нагайками, его в одних подштанниках повели по главной улице к знакомому подвалу, где маялся в ожидании расправы стихийный атеист Ефим Генералов.

— Дурная бесконечность, — сплюнул Яков, отползая в камыши. — Когда уже этот Савинков разберётся со своей кармой?

Без Левина идти в Рябиновку смысла не имело — Бог весть, когда Сульфату на той стороне вздумается активировать Портал. Если принять в внимание, что окрестности кишат белыми — шансов ноль…

Тем временем казачки согнали со всего села плотников, и на площади перед церковью начал на глазах вырастать помост. Казнь красного командира решено было обставить с помпой, в назидание смутьянам.

В резерве у Якова имелась украденная штабная карта и документы на имя ротмистра Исаева Максима Максимовича, но здесь он успел засветиться в роли комиссара. Оставалось двигаться в сторону Немы, и там попробовать втереться в доверие — будь что будет… Но первым делом необходимо скинуть компромат.

Углубившись в лес, Блюмкин огляделся, выбрал приметную кучу бурелома и раскидал ветки. Под кучей скрывалась вполне уютная сухая берлога. Умостившись в ней, Яков вырезал ножом квадратик дёрна, сложил свои комиссарские мандаты и партбилет в портсигар и похоронил, присыпав хвоей.

Собрался было вылезать, когда снаружи раздались мягкие тяжёлые шаги. Блюмкин скорчился и затаил дыхание. Внутрь просунулось мохнатое рыло хозяина логова. Обнаружив вторжение, медведь коротко рявкнул и попытался выковырять постояльца лапой. Кривые кинжалы когтей проскребли землю в пяти сантиметрах от блюмкинского носа. Он суетливо достал маузер и прицелился зверю в лоб. «На выстрел сбегутся казаки», — понял он, — «а тушу от входа мне не отодвинуть…». 

— Миша! — внезапно раздался снаружи ласковый голос с родным одесским акцентом. — Михаил Соломонович, таки шо вы там колупаете?

— Примите медведя, гражданин! — сдавленно крикнул из берлоги Блюмкин. — Никакой возможности гулять по лесу!

Недовольно рыкнув напоследок, медведь убрался. Вместо него из дыры протянулась полная веснушчатая рука, покрытая рыжим волосом. Яков ухватился за эту до боли родную еврейскую руку и, чуть не плача, выбрался на поверхность. Лицо спасителя показалось ему знакомым — за круглыми стёклышками испуганно моргали добрые близорукие глазки, дужки очков перевязаны сзади верёвочкой… Одного уха у мужчины не было.

— Послушайте, мы с вами не могли встречаться на Молдаванке? — утрируя акцент, спросил Блюмкин. — В синагоге реба Менахема Мендля?

— Вы — Блюмкин, — расплылся в улыбке медведевожатый. — Вот так встреча! А я Исаак Бабель. Странно, что вы меня запомнили — я всегда был такой тихоня… То ли дело Яшка — король шпаны… Страшно рад, идёмте — здесь небезопасно. Миша, вас, кстати, это тоже касается!

Двое старых знакомцев углубились в чащу. Медведь, ворча, покосолапил следом.

— Вы теперь укротитель? — спросил несколько успокоенный Блюмкин.

— Забирай выше, — надул щёки Исаак. — Теперь я мазык — русский народный колдун! Наследник древней ведической традиции скоморохов. Не верите?

— Отчего же, — с деланным равнодушием пожал плечами Блюмкин, — лишь бы в радость.

— А вы здесь какими судьбами? Если, конечно, не военная тайна?

— У меня цурес, Исаак, ай, вей из мир! — горестно запричитал Яков. — Моего товарища дорогого, Левина, казаки завтра утром будут казнить!

— Ну, таки мы ж его спасём! — бодро воскликнул Бабель. — За одну только фамилию… Пошли, познакомлю с Дерендяем — это мой наставник, по-здешнему «дядька». Для него выручить из беды хорошего человека — всё одно, что плюнуть в мацу. Даёшь язычество! Уж ты гой еси, Перун-батюшка…

 

ГЛАВА 31. БЛАГОДАТНЫЙ БОЛТ

— Богородица, Ева, радуйся! — осенил крестным знамением паству отец Гапон, явственно чувствуя спиной нарастающий холодок… Вертеть головой, нарушая благочиние, не стал — скомкав окончание молебна, суровой поступью скрылся в алтаре. Там его и поджидал Савинков, поигрывая браунингом.

— Вот и свиделись, батюшка, — криво усмехнулся палач. — А вы не верили, что Земля круглая… Ну-с, раздевайтесь, больной.

— Зачем? — дрогнувшим голосом спросил священник.

— Не пугайтесь, не до трусов… Снимайте золотую спецовку — пригодится преемнику. Неужели вы думаете, что я способен осквернить выстрелами жилище вашего повешенного еврея? Этак всех архангелов переполошишь! Я дам вам возможность помолиться ему напоследок в лесополосе. Вдруг поможет? В прошлый раз вы, помнится, с его помощью уже явили какой-то грязный трюк.

— Можете убить меня, — распрямил плечи отец Георгий, — но не смейте хулить Христа в алтаре. Евреем он никогда не был.

— Пардон? — поднял брови Савинков. — Что ни день — новости. А я-то грешным делом считал, что вся эта мелодрама с воскрешением произошла в первом веке в Палестине.

— Вас обманывали! — гневно возразил пастырь. — В Палестине ничего никогда не было, кроме нефтяных арабов. Новая хронология академика Хаменко бесспорно доказала, что Христос, он же Батый, родился и жил в Киеве в 17 веке, где и был прибит язычниками к городским вратам. Историю своего Отечества нужно знать, без неё народ подобен слепцу! Впрочем, перед кем я мечу бисер…

Гапон аккуратно убрал в шкаф епитрахиль и фелонь, перекрестился на образ св. Адольфа и вышел в осенние сумерки. Савинков, перевесив через руку с пистолетом плащ, следовал за ним.

По пути до лесополосы им встретился эсесовский патруль, но священник, зная отчаянный нрав Бориса Викторовича, не стал дёргаться, лишь молча благословил представителей власти. «Чему быть, того не миновать»…

— А вы, я погляжу, органично вросли в новые реалии, батюшка! — не удержался от сарказма революционер. — Всякая власть от Бога, а? Чего ж вы тогда в пятом году против царя народ баламутили? К перевороту призывали?

— Я ошибался, — прошептал поп. — Сколько ни переворачивай, с каждым разом только хуже. Сами видите.

— Я много чего вижу, — отозвался Савинков, — хотя и не всё понимаю. Для меня ясно одно — чем хуже, тем лучше! В сущности, какая разница, кого взрывать — великого князя, председателя ВЦИК или гауляйтера?

— Боже мой, но во имя чего? — поп повернул к Савинкову искажённое страданием лицо. — Во что-то же вы веруете?

— Считайте, что в адреналин, — пожал плечами террорист. — Вот вы сейчас чувствуете себя великомучеником и умиляетесь. Но по сути мученики — всего лишь люди с плохой кармой. Соответственно, великомученики — люди с очень плохой кармой. И в чём доблесть? Ладно бы — спорили, сопротивлялись! А то, честное слово, пули жалко. Идёт, ноет…

Они пересекли раскисшее поле и углубились в лес. Стемнело — похоже, собирался зарядить дождь.

— Куда ведут пути? — спросил Борис Викторович, споткнувшись о ржавый рельс.

— Неисповедимы пути Господни… — затянул привычную волынку поп.

— Тьфу ты! Я про железную дорогу.

— А… Кажется, в какой-то заброшенный тоннель…

— То что нужно. Идёмте, — Савинков тычком ствола в поясницу придал телу священника направление. Первые капли упали на горячий лоб отца Георгия. Вскоре они уже шли сквозь сплошную пелену дождя.

Прямо по курсу открылся чёрный провал, и Гапон инстинктивно прибавил шагу. Несколько минут перед ликом вечности — ничто, а умирать в сухости, что ни говори, приятней…

Внезапно из глубины тоннеля раздались суматошные выстрелы, а следом — низкий звериный рык. Три потрёпанные фигуры в бушлатах, перетянутых накрест пулемётными лентами, горохом вылетев из провала, понеслись, размахивая руками, по полотну. Подобно зайцу в луче фар, они бежали, не в силах свернуть в сторону. Савинкову были хорошо видны их перекошенные криком рты и безумно выкаченные бельма глаз.

За ними без видимой поспешности мягкими прыжками двигалось покрытое серебристой шерстью человекоподобное Нечто. Вот оно настигло заднего беглеца, на бегу схватило за шиворот одной лапой, за штаны другой, и, подняв над головой, метнуло в убегавших, сбив их с ног, словно кегли. Савинков столкнул Гапона под насыпь и прижал к земле.

Йети, ворча, склонился над добычей, по очереди отработанным движением сворачивая головы красным бойцам, будто курам. За минуту с экипажем заблудившегося бронепоезда было покончено. Несмотря на привычку к убийству, Савинкову стало слегка дурно от такой деловитости.

Зато дальнейшее поведение гоминоида не столько удивило, сколько истерически позабавило Бориса Викторовича. Сложив трупы в ряд на полотне, Сульфат нашёл гладкую жердину, без труда переломил на две неравные части и аккуратно связал их между собой снятыми с трупов ремнями под прямым углом. Получившийся крест воздел горè, потом бухнулся на колени над убиенными большевиками и принялся нечленораздельно завывать, мотая головой. Со стороны Немы донёсся колокольный набат. Йети горестно рвал шерсть на груди.

— Гляньте-ка, — толкнул Савинков в бок попа. — Не от вашего стада овечка отбилась? Нет желания обратиться с пастырским наставлением?

— Господи Иисусе! — побледнел отец Георгий. — Благодатный болт!

— Что такое?

— Вы ввели меня во смущение — и уходя из храма я забыл отключить реликвию от питания! Что же теперь будет?

— А ну-ка давайте отползём вон за те кустики, и вы мне толком поведаете всё по порядку… Что ещё за болт? И причём тут йети?

— Благодатный болт — это заклёпка от вериг блаженного священномученика Атбросима, местная святыня. После Реформации Православия в 1985-м году по распоряжению гауляйтера Восточных территорий была согласно генплану подключена к генератору веры. Такие генераторы установлены во всех храмах, их включают священники во время богослужений.

— Что-то вроде 25-го кадра — чтобы вера не оскудевала?

— Напрасно иронизируете! Немцы очень благочестивый народ и пекутся о низших расах, как о братьях меньших. Генераторы поставлены за счёт федерального бюджета Рейха. Но после службы их необходимо отключать. Если поле облучения накроет большое скопление верующих, может начаться цепная реакция с непредсказуемыми последствиями. А сегодня вечером на площади перед храмом факельное шествие общества трезвости «Радость через силу»… Всё взрослое население посёлка. Что-то будет?

— Занятно… Я тоже не прочь взглянуть на шоу, — Савинков на секунду задумался и, приняв нелёгкое решение, спрятал браунинг в карман. — Идёмте, Гапон, я раздумал вас казнить. Ну же, расслабьтесь! Будем считать, что приговор утратил силу в связи с истечением срока давности.

Оставив за спиной молящегося Сульфата, двое недавних врагов пошагали напрямик через лес в сторону Немы. Чем ближе они подходили, тем надрывнее бередил душу колокольный набат. Истощив силы в борьбе с собой, Савинков рухнул на колени в грязь и истово пополз к Гапону, размазывая слёзы по щекам.

— Каюсь аз многогрешный! Прости ты меня, Христа ради, святый отче!!!

Но попу было не до пустяков — в следующий миг он уже сам долбился лбом об пень в пароксизмах религиозного рвения.

* * *

— Боже мой, но должен же быть выход! — прохрипел разбитым горлом зафиксированный в гипсе шарфюрер СС Макс фон Боль. Набат колокола третий час отдавался в его голове, высвобождая из подсознания помимо воли картины адовых мук и Страшного суда. На улице творилось невообразимое. Немские обыватели, оторвавшись от фернзейаппаратов и побросав привычные дела, сбились в стадо и, разорвав на себе одежды, бесновались под окнами. Многие хлестали себя по спине и плечам ремнями до крови, женщины выли и кликушествовали.

— Ведьму на костёр! — прорвался сквозь общий гул истошный вопль, тут же подхваченный сотней глоток. — Во имя Господа!

— Что ещё они затеяли? — спросил шарфюрер, усилием воли держа защитный колпак над собеседником.

Бургомистр Ботва несмело выглянул в окно.

— Зажигают. Чарушиху поволокли — покаялась, что совокуплялась с Сатаной.

— Маразм. Неужели в вашей дыре нет человека, владеющего навыками эгрегориальной защиты?

— Шо це за навыки?

— Ну, мистики, колдуны, экстрасенсы…

— Разве что фрау Грета… Но она в списке неблагонадёжных.

— Кто такая?

— Очень почтенная пожилая особа, занимается целительством. Вот только ходит слушок, что она сожительствует… — Ботва понизил голос до шёпота, — с самим Дерендяем!

— Да хоть с тойфелем лысым. Звоните, пускай сделает что-нибудь, и я выпишу ей пожизненный аусвайс на целительство.

— В том-то и беда, — бургомистр потянулся к телефону, — что у неё аусвайс, подписанный лично Адольфом Хитлером. А то бы давно сгнила в лагере…

 

ГЛАВА 32. ГУСЛИ-САМОГУДЫ

С площади в поповский подвал доносился перестук топоров и крепкий, как осенние яблоки, матерок плотников, сколачивавших помост для виселицы. Левин прикрыл глаза и прислушался к себе: страха не было. Скорее нервное ожидание, сродни растрёпанным чувствам пассажира на перроне перед отправкой в неведомое…

— Эй, товарищ! — губ его коснулся округлый металлический предмет. — Причастился б ты…

Он открыл глаза — над ним склонилось плаксивое лицо Ефима Генералова с трясущимися щеками.

— Что вы мне суёте? — брезгливо отстранился Левин.

— Благодатный болт святого Атбросима! Когда церковь громили, я на всякий случай притырил.

— Ах, лижите сами ваш болт! — Левин отвернулся к стене. Но вскоре устыдился своей невольной грубости и спросил сокамерника:

— Вы ведь не верите в Бога? Чем в вашем случае может помочь христианская реликвия?

— С Богом у меня свои счёты, — буркнул Ефим, продолжая слюнявить заклёпку, — до вашего благородия не касаемо. А Болт — он сам по себе чудотворный. «Узы вериг отверзающий», такое у него свойство. Вдвоём бы мы его живо заактивировали — и адьё!

— Ладно, если вам от этого станет легче, причащусь. А всё же интересно — что там за непонятка вышла с Господом?

— Бабу он у меня увёл! — в сердцах брякнул Ефим, передавая Левину реликвию. — Купеческую вдову Деменьшину в монастырь родня забрила от греха, в невесты Христовы… Я с горя и запил…

Пряча улыбку, Левин принялся демонстративно бормотать над болтом. Вскоре понял, что губы его против воли шепчут фразы на малознакомом древнем языке. Тем не менее отчасти он сознавал их смысл, хотя и не успевал вникнуть — слова вылетали всё быстрей, закручивая сознание в водоворот образов. Когда Ефим в очередной раз глянул на него, Левин был далеко: пальцы его вцепились в болт мёртвой хваткой, а черты лица заострились, как у покойника…

* * *

Пролетая по чёрному тоннелю к свету, он разглядел внизу ощетинившуюся орудийными стволами громаду бронепоезда. В кабине шла оживлённая дискуссия, и Левин прислушался.

— А я вам говорю, что вы не справитесь с управлением, гражданин Галицын. Для этого нужны руководящие навыки! — Сталин, расположившись на месте машиниста, назидательно водил пальцем перед носом князя. — Ступайте лучше в пулемётную рубку и покажите Катерине, как стрелять. А сами, как дойдёт до дела, займётесь главным калибром.

— Ладно, — поморщился Галицын, — Спрячьте пальцы, кресла делить сейчас не время. Лучше скажите-ка, Джугашвили — отчего вы так уверены, что план старых шутов сработает? Фрау Грета ведь немка, а наш дедок уже час ведёт с ней сепаратные переговоры. Это не кажется вам подозрительным?

— У партии всё под контролем, — мудро усмехнулся в усы Коба. — Мазыкам нет смысла нас предавать — они заинтересованы в моём возвращении.

— Ну хорошо, допустим, прорвались мы сквозь немцев — фактор внезапности и всё такое… Но каким образом вы надеетесь открыть Портал? Ведь за Рябиновкой ветка упирается в тупик, и если мы не переместимся во времени…

— Хороший вопрос, — важно кивнул Коба. — Но вы не учитываете ещё одного фактора — фактора партийности. Если партия скажет «надо», любой Портал будет открыт к сроку.

В кабину заглянула встревоженная рожица Лили Марлен.

— Атас, немцы!

— Что за кипеш? — повернулся к ней Иосиф Виссарионович, строго грозя пальцем. — Доложи по форме!

— Рота СС движется из Рябиновки, преследуя этого… Гуманиста… Через четверть часа будут здесь.

— Гоминоида, — мягко поправил её великий языковед. — Ступай, предупреди всех. Разводите пары, князь!

Галицын закатал рукава и, открыв ревущую адским огнём топку, принялся швырять в неё с лопаты уголь.

* * *

… На рассвете узников разбудил колокольный набат. Щёлкнул замок, и верзила урядник, пряча глаза, поставил перед ними котелок жирно пахнущих щей с двумя ломтями тёплого хлеба. Секунду подумав, присовокупил вынутый из-за пазухи шкалик.

— Кланяйтесь на том свете от казака Андрея Давилы. Дескать, сам вскорости пожалует… И кушайте, господа, поживее — публика ждёт.

Левин, чувствуя зверский аппетит, быстро умял свою порцию, хватил спирту и вышел на двор. За ночь приморозило, утреннее солнышко топило пищавший под ногой ледок. Он огляделся и остро понял, что всё это сейчас исчезнет навсегда, необратимо… Сзади доносились всхлипы и причитания Ефима Генералова, а впереди высился над головами сгрудившихся селян чёрный эшафот. Пройдя сквозь два ряда казаков, он взошёл по ступеням и поневоле зажмурился на бившее в глаза светило.

Внезапно сквозь гул предсмертного набата пробились диссонансом другие звуки — резкие и разухабистые. Тут же в толпе произошли непонятные завихрения. Казачья полусотня расступилась, пропуская к помосту странную процессию. Впереди, переваливаясь на задних лапах, выступал медведь в сарафане и кокошнике. За ним с маленькой визгливой гармоникой в руках, кривляясь, семенил вприсядку вожатый-цыган. Приглядевшись, Левин к своему изумлению узнал в нём загримированного Якова Блюмкина. Лица других ряженых скрывали скоморошьи хари, и всё это двигалось и вертелось с невообразимой быстротой под визг маленькой скрипочки в руках рыжего толстяка и дробный перестук бубна, в который била порхающая посреди толпы стройная девушка в маске козы.

Тут на глазах у Левина пространство начало зыбиться, виселица на фоне мясистой помпезной церкви куда-то сгинула, словно растворившись в мерцающей дымке, и он увидал на горе ряд рубленных из золотистого тёса теремов с коньками на высоких кровлях. Вдали блистало под солнцем озеро, и от его поверхности, расправляя два белоснежных крыла, поднималась в небеса сотканная из тумана Царевна-Лебедь с лицом Кати.

— Идём со мной! — протянула она к нему с улыбкой руки.

— Куда?

— Увидишь…

Он смахнул с глаз набежавшие слёзы и очнулся. Церковь и виселица были на прежних местах. Но вокруг на площади всё изменилось. Народ, за минуту до того хмуро пялившийся на казнь, с просветлёнными лицами кружился в неудержимом русском плясе.

Бабы, поводя плечами, плыли павами, а вокруг них, оттеснив деревенских увальней, выкидывали акробатические коленца хлопцы-казаки.

Грузный урядник Давила самозабвенно исполнял перед помостом танец с саблями, чертившими два сплошных круга в воздухе, никому не причиняя вреда. А на паперти, приседая и распрямляясь, как надувной пузырь, отплясывал перед медведем «барыню» отец Фрол в праздничной рясе.

— Идём скорее! — маленькая тёплая ладонь уверенно потянула Левина за собой. Механически сойдя с помоста, он легко прошёл следом за девушкой в козьей маске сквозь толпу, словно сделавшись на миг невидимым. Это его развеселило, напомнив астральные путешествия. За околицей они присоединились к остальным скоморохам.

— Вот, привела, — с лёгким немецким акцентом произнесла спасительница, снимая личину. Левин поразился — настолько её лицо чем-то неуловимым напомнило ему Катю, хотя все черты в отдельности были другие — пожалуй, чересчур строгие и правильные.

— Хорош гусь… Не пялься на мою бабу! — услышал он из-под волчьей маски насмешливый голос и вздрогнул. Во первых, это был явно голос деда Коли — только молодой и сильный. Во вторых — что почему-то особенно поразило Левина — в руках у скомороха поигрывал Бубен. Вне всякого сомнения, это был сам Амба Шаман Энлиль.

— Скажите, что всё-таки там… было сейчас? — спросил Левин у девушки.

— Гусли-самогуды, — отвечала она равнодушно. — Фольклорный номер…

* * *

— А как же Блюмкин? — тревожно спросил одноухий толстяк, снимая скоморошью личину и водружая на нос круглые писательские очки.

— Выкрутится, не впервой, — отмахнулся ефрейтор Коля Дуров и отправился с заводной рукоятью к спрятанному в кустах авто.

Компания загрузилась в длинный «хорьх», и через минуту мчалась по знакомой дороге в сторону Немы. За спиной в шуме ветра вскоре стихла визгливая гармоника, наяривавшая на площади села Шопино бессмертную композицию «Семь сорок».

Левин представил себе попа Фрола, отплясывающего с медведем еврейский танец фрейлехс, и от души расхохотался. «Любовь побеждает смерть» — вспомнилась ему ни к селу ни к городу казавшаяся прежде бессмысленной фраза товарища Сталина…

 

ГЛАВА 33. СУМЕРЕЧНЫЙ ДОЗОР

Блюмкин был в ярости. Амба вновь сыграл с ним скверную шутку и ушёл из-под носа. Левин в очередной раз спасён — а хрен ли толку, если этот темнила скрылся вместе с Бубном и мазыками. Больше всего Якова бесила постоянно навязываемая ему обстоятельствами роль бескорыстного спасителя Савинкова. Такое впечатление, что некая сила — уж не сам ли Бубен — играла с ним в кошки-мышки.

Отдельно напрягал медведь — тащился за ним всю дорогу от Шопино до Рябиновки, как пришитый. На все топанья ножкой и крики: «Брысь! Пшёл вон!» никак не реагировал. Явно имел поручение следить — впрочем, к этим фольклорным фокусам Яков уже начал привыкать в здешней глухомани. Край непуганых скоморохов — тьфу, прокисай всё на свете!

Выйдя из лесу, он направился в сторону казачьего разъезда и, предъявив документы на имя ротмистра Исаева, в резкой форме потребовал разобраться с косолапым. Казаки, обрадовавшись потехе, с гиком умчались в лес травить Топтыгина, а новоявленный ротмистр беспрепятственно проследовал в штаб, где вскоре и был принят начальником контрразведки Свинтидзе.

О чём они беседовали, история умалчивает, — но вскоре загудели в осенних сумерках телеграфные провода, а через час вокруг Рябиновки стянулось кольцо оцепления из отборных разведчиков-пластунов. Пулемётным расчётам были вручены осветительные ракеты и отдан приказ — не смыкать глаз всю ночь. Викентий Карлович, в компании срочно вызванного из офицерской бильярдной штабс-капитана Григория Галицына, затаились в старой часовне — отсюда весь главный корпус просматривался, как на ладони. Оставалось дожидаться ночных визитёров. Свинтидзе в прошлом имел опыт общения с мазыками, и полагал, что с ними в принципе вполне реально договориться…

* * *

— Тебе интересно, в чём цель Блюмкина? — переспросил Коля Дуров, ловко вырезая что-то засапожным ножиком из чурочки.

— А хер его знает. Как любой маг, Яша стремится к безупречности — надо думать, опять затеял какую-то пакость. Блюмкин — «та сила, что стремясь ко злу, всякий раз творит добро». По крайней мере, в отношении тебя, мил человек… Так что цени и пользуйся.

Левин, окончательно запутанный объяснениями скомороха, замолк, уставясь пустыми глазами в огонь. Вскоре его сморило в дрёму. Костёр догорал.

Дерендяй, бормоча над подстреленным казаками медведем тайные слова, привычно пользовал его тушу мёртвой и живой водой, покуда Топтыгин не зашевелился. Сентиментальный Исаак Бабель, обняв голову мохнатого друга, принялся целовать его в нос, вознося хвалу Перуну. В лесу быстро сгущались сумерки — час между собакой и волком. Внезапно, словно подкинутый толчком наружу из тонкого сна, Левин вскочил на ноги.

— Надо идти!

— Что это тебя торкнуло? — лениво спросила Грета, потягиваясь под пледом.

— Бубен и меч сюда! Они ждут.

— Кто ждёт-то?

— Там, в бронепоезде, Катя и остальные… Некогда объяснять. Нужно открыть Портал…

Схватив с земли Амбу и чёрный цилиндр плазменного меча, Левин размашистым шагом устремился в сторону Рябиновки. Коля уже отвёл было руку, чтобы накатом сбить беспокойного гостя с ног, но Грета остановила мужа.

— Бесполезно. Он неуязвим, гляди!

Поменяв ось зрения, мазык увидел разгоравшееся вокруг удаляющейся фигуры золотисто-пурпурное свечение. Оно исходило из груди и свивалось над головой в форме яркого жгута, за который Левина, окружённого огненной луковицей, словно волокли, подвесив макушкой к небесам.

— Что это на него накатило? — тревожно спросил Коля у Дерендяя. — Сроду такого не видал.

Оторвавшись от медведя, Дерендяй глянул вслед Левину и сощурился.

— А это, Николаша, никому лучше и не видеть. В старые годы сие называлось Ярь, боевое безумие.

— Состояние берсерка, — подтвердила Грета. — Описано в германских сагах. Вот уж от кого не ожидала. А с виду такой интеллигентный человек… Пойдёмте за ним — только нужно соблюдать дистанцию. Берсерк видит в темноте без помощи глаз и убивает всё, что движется, без разбора…

* * *

Викентий Карлович отхлебнул для бодрости коньячку из плоской фляжки и собирался закурить, но Галицын перехватил его руку со спичкой.

— Имейте терпение, подполковник! Хотите нас демаскировать?

— Вы правы, князь… Извините, нервы. Чу! Кажется, кто-то крадётся, — Свинтидзе, сняв парабеллум с предохранителя, осторожно выглянул наружу. К выступу стены прижалась скорчившаяся тень.

— Кто здесь? — дрогнувшим голосом спросил жандарм.

— Не стреляйте! Это я, ротмистр Исаев — раздалось в ответ.

— Какого чёрта вы здесь делаете? Я же вас честью просил не покидать своего номера в гостинице! Вы, милостивый государь, мне слово дали!

— Виноват, но там клопы… Словом, не мог покинуть вас в трудную минуту, пардон, — Блюмкин тенью юркнул под своды часовни и раскланялся с князем. Осознав очевидную нелепость поднимать скандал в засаде, Галицын холодно кивнул незваному гостю.

Внезапно за соснами что-то несколько раз коротко и беззвучно сверкнуло, словно огненная дуга прочертила темноту. Предсмертный крик оборвался, не набрав силы — и вновь тишина…

— Что это было? — прошептал без голоса штабс-капитан.

— Если то, о чём я подумал, наше дело плохо, — нервно ответил Свинтидзе.

— Да ну же, рожайте! Не в пансионе благородных девиц!

— Карающий меч революции… — пробормотал подполковник. Огненная траектория вновь сверкнула, на этот раз справа и ближе.

— Почему пластуны молчат? Уснули? Пристрелить мерзавца, меч реквизировать! — Галицын, сжав рукоять револьвера, рванулся на выход. Тут плазменная дуга рассекла воздух в нескольких шагах от него, срубив голову очередному казаку, и князь открыл стрельбу на вспышку, целясь в размытую тёмную фигуру на уровне груди.

Вспыхнули разом над резиденцией осветительные ракеты, зарокотал пулемёт, взрывая фонтанчики мёрзлой земли. Разведчики-пластуны открыли беглый огонь из-за кустов, но попасть не могли — Левин, вернее, то существо, что ещё совсем недавно было Левиным, двигалось по освещённой территории, вращаясь вокруг своей оси, как в убыстренной киносъёмке, и напоминало скорее смерч, чем человеческую фигуру. Со стороны казалось, что у берсерка как минимум восемь рук, вооружённых ужасными огненными клинками, и пули, от которых не успевал уклониться, он отбивал ударами плазменного меча, при этом двигаясь по кругу от одной казачьей засады до другой, и неумолимо разя всё живое на своём пути.

Почуяв, что дело не выгорит, оставшиеся в живых станичники, побросав карабины, кинулись из-за кустов врассыпную. Осветительные ракеты догорели, а у пулемётчика то ли кончилась лента, то ли переклинило в голове от увиденного — так или иначе, территория Рябиновки вновь погрузилась во тьму и безмолвие, нарушаемое лишь стонами раненых.

Князь Григорий, сидевший на земле, прислонясь спиной к сырой кирпичной кладке часовни, тщетно пытался различить взглядом в темноте фигуру врага. В первые секунды из-за шока он не почувствовал боли, и лишь с удивлением констатировал, что на месте отрубленной левой кисти из его рукава торчит обожжённая культя.

Первый удар Бубна в наступившей тишине прозвучал гулко и грозно. Галицын выстрелил на звук — револьвер дал осечку, и князь замер, заворожённо вслушиваясь в набирающий силу рокот Амбы Шаман Энлиля. Зелёные всполохи ослепили его, и он скорее почувствовал, чем увидел фигуру Исаева, метнувшуюся через поляну в сторону главного здания…

Потом сзади, со стороны леса, в ритм Бубна вплёлся приближающийся перестук железнодорожного состава по стыкам рельсов, и басовитый гудок паровоза разорвал ночь.

— Что за чёрт! В сторону Вятки пути разобраны — куда они едут?

Из часовни, шатаясь, вышел Свинтидзе с залитым кровью лицом — перед побегом Блюмкин коварно отключил его ударом головой в нос.

— В любом случае, важней не куда, а откуда, князь. Впрочем, и это не важно. Идёмте. Боже мой, надо скорей перевязать вам руку…

Сквозь просветы между деревьями Галицын, морщась от боли и отчаяния, различил мелькание угловатой громады бронепоезда, ощетинившейся орудийными калибрами. Вдоль борта чётко читалась надпись: «Кратким курсом!»

И если бы князь мог разглядеть хищно улыбающееся усатое лицо в будке машиниста, настроения ему это бы вряд ли прибавило.

 

ГЛАВА 34. КРАСНОЕ И ЧЁРНОЕ

— Так говоришь, меня в вашем Рейхе в 1982-м году заживо сожгли? — усмехнулся в пушистую бороду дед Коля.

— Всех скоморохов согнали в барак — и огнемётом… — подтвердила фрау Грета — старуха с величавой осанкой, тайком утирая слезу. — Окончательное решение славянского вопроса… Ты мог уйти с Дерендяем, но не захотел, остался со своими. Меня, как немку, тогда забрали в московское Вольфшанце реанимировать Еву Браун, и я ничего не знала…

— Ну, хоть удостоился огненного погребения, и на том слава Роду… — развёл руками дед. — Мелочь, а приятно.

— А меня в вашей в Совдепии, надо думать, ещё раньше порешили? — лукавая искорка вспыхнула в голубых глазах целительницы. — Колись уже, старый пень, как ты там жену не уберёг.

— Я в Ленинград хлебные обозы водил, — буркнул дед, — когда всех вятских немцев угнали в Забайкалье. Приказ Сталина… Состав замёрз на перегоне, никто живой не доехал…

Старички помолчали.

— А я ведь всегда знала, что мы с тобой свидимся, Николаша… Жаль, ненадолго. А может, останешься?

— Вот же бабы! — сердито отвернулся мазык. — Пойми ты, дурья башка — там какая-никакая, а Россия. А здесь что? Тьфу! Паства святого Адольфа… Сама их лечи… Пойдём лучше, глянешь на мою Катерину.

— Никак, молоденькую нашёл мне на замену, — шутливо поджала губы фрау Грета, заглядывая в башню бронепоезда, где Катя, повязав голову красной банданой, осваивала матчасть пулемёта «максим».

— Гляди внимательно, — велел старик, придерживая жену на железных ступеньках трапа.

— Майн Готт… Она — это я? — прошептала старуха, вцепившись в его локоть, чтобы не упасть.

— Дошло теперь? — дед к чему-то прислушался и, спустив Грету на полотно, повлёк её к выходу из тоннеля.

— Надо спешить, берсерк входит в Рябиновку. Прощай.

— Мы больше с тобой никогда не будем вместе, Клаус? — спросила Грета, уже не сдерживая слёз.

— Мы все когда-нибудь будем вместе…

* * *

Поравнявшись с паровозной будкой, мазык махнул рукой машинисту. Локомотив выпустил пары и, дав короткий гудок, начал медленно набирать ход. Дед Коля, прижав к себе на прощанье жену, неловко клюнул её в щёку и вскочил на подножку. Через минуту бронепоезд вырвался из тоннеля на оперативный простор. Мазык занял место кочегара, подкидывая угля в круглое жерло топки.

— Боевому расчёту приготовиться! — скомандовал в переговорный раструб Иосиф Виссарионович, разглядев прямо по курсу в свете прожектора три десантных бронетранспортёра противника. Эсесовцы, шедшие цепью следом, заметались в луче.

Первый выстрел главного калибра орудийной башни взметнул огненный смерч на месте головного БТРа. Два оставшихся ответили беглым пулемётным огнём, высекая искры из четырёхдюймовой брони. Катя, ловя врагов в прорезь амбразуры, с азартом давила на гашетку «максима». Уши у неё заложило от грохота, глаза ел пороховой дым — но чёрные фигурки фрицев, как в компьютерной игре, летели наземь одна за другой, пока не кончилась лента…

Галицын, с трудом управляясь в одиночку с громоздким затвором орудия, прицелился прямой наводкой по второму БТРу — но тут из-за кустов прочертили тьму одна за другой три огненных дуги фаустпатронов. Один ушёл за лес, второй угодил в угольный бункер, третий разворотил башню главного калибра — и ослепшего князя отшвырнуло на железный ребристый пол.

Поезд, набирая ход, трясся всем телом на ржавых рельсовых стыках, вот впереди показались корпуса Рябиновки… Два вражеских БТРа висели на хвосте, мчась с обеих сторон вдоль насыпи и поливая бронированную тушу плотным огнём пулемётов и управляемых реактивных снарядов ФАУ-52. Вот одна машина поравнялась с паровозной будкой. Из верхнего люка высунулся нацист со зверским лицом и в упор навёл на Сталина фаустпатрон, ловя его профиль в пляшущую прорезь прицела…

На раздумья времени не было: дед Коля, мгновенно выдернув у оцепеневшего Иосифа Виссарионовича трубку изо рта, шепнул над ней заветное слово — и швырнул через форточку в супостата… Сложив чёрные крылья, с визгом ринулась из тьмы в лицо фаустнику ночная нежить — и, вмиг закогтив, выклевала ему зоркие очи… Фриц вскинул руки и повалился. Выстрел ушёл в небеса. БТР вильнул и отстал…

Втянув тело мёртвого камрада в люк, эсесовцы были озадачены характером страшных ран, располосовавших его лицо. Из выбитого глаза торчала загнанная мундштуком вглубь черепа трубка-носогрейка…

Но ещё больше их поразили странные зелёные сполохи впереди, на территории недавно покинутой Рябиновки, и леденящий кровь, монотонный рокот Амбы Шаман Энлиля…

* * *

Оглашая ночь торжествующим криком паровозного гудка, бронепоезд «Кратким курсом» под управлением товарища И.В.Сталина, оставив преследователей позади, на всех парах ворвался в пространственно-временной Портал. Хлопок — и державный машинист в отключке привалился к бронированной дверце…

«… Портал имени Сталина — почему бы нет. В конце концов, кто первым из большевиков его открыл? Как думаете, товарищ Дуров?» — Коба разлепил глаза и понял, что разговаривает сам с собой в пустой кабине. Паровоз без кочегара заметно снизил скорость, впереди по курсу виднелся полосатый барьер, за ним — разобранные рельсы. Коба дал экстренное торможение и перевёл рычаг на задний ход. Ну, вот, кажется, и дома.

Время собирать камни…

* * *

Выслушав сбивчивый доклад о прорыве призрачного бронепоезда из ниоткуда в никуда, шарфюрер СС Макс фон Боль принялся нервно мерять кабинет шагами. Гипсовый ошейник продолжал фиксировать позвоночник, но боль отступила, и голос вернулся. Волшебные руки фрау Греты возродили шарфюрера к жизни, мозг работал чётко.

«Массовая галлюцинация исключается. Нет, Гёринг в мемуарах не врал — Портал работает. И у кого-то явно имеется к нему ключ. Йети? Вполне вероятно. Но его ещё предстоит поймать. А пока в наших руках лишь этот подозрительный субъект с документами столетней давности…

— Введите задержанного! — приказал шарфюрер. В кабинет втолкнули Якова Блюмкина в разодранном френче без погон.

— По виду — крепкий орешек. Приготовить пыточную камеру, — распорядился на языке титульной нации фон Боль, отслеживая реакцию, и радушно добавил по-русски: — Прошу садиться.

После инициации, полученной от старика Бадмаева, Блюмкин бегло изъяснялся на всех языках мира, хотя и с неистребимым одесским акцентом. Он не вполне понимал, куда его занесло, однако о пыточной камере и её чудесных возможностях в деле правдоискательства знал не понаслышке. Икона св. Адольфа в красном углу дала недостававшую пищу уму — Яков понял, что пора идти ва-банк.

— Давайте без церемоний, — заявил он на неплохом хохдойче, благоговейно воздев глаза к иконе. — Как вы уже, вероятно, поняли, я прислан сюда из прошлого с особой миссией. Но для начала мне необходимо знать, куда я попал и с кем имею честь… Кстати, не откажусь от чашечки кофе со сливками — дорога была не из лёгких.

Фон Боль, поняв, что имеет дело с цивилизованным человеком, распорядился расстегнуть наручники и подать кофе, коньяк и штрудель. На протяжении следующих получаса, поощряемый одобрительными возгласами ротмистра Исаева, он с упоением распинался о преимуществах общественного устройства Восточных территорий под мудрым руководством НСДАП.

— … Вообще говоря, русским дензнаки не полагаются. Всё необходимое им выдают по трудовой карточке. Конечно, исключения имеются…

— Деятели искусств?

— Ах, полноте! Всех поэтов, сказителей, кукловодов и педерастов изолируют пожизненно в колонии-поселения за Полярным кругом. После работы в урановой шахте они могут предаваться своим неврозам беспрепятственно — это никому не вредит. Иногда к ним обращаются с требованием написать псалом или меморандум… Музыку и сценарии телешоу давно пишут вычислительные машины. Хорошие деньги платят только русским программистам.

— Весьма рационально, — хмыкнул Блюмкин. — А как же исконный враг — американская плутократия?

— Не понимаю, о чём вы, — развёл руками шарфюрер. — Америка — мирная аграрная страна. После прихода к власти негров от неё вообще никакого беспокойства. Стабильные поставки: хлопок, рис, марихуана… На канадско-мексиканской границе толстые бледнолицые индейцы разводят своих двухголовых бизонов…

Как видите, геноссе, у Рейха нет внешних врагов. Впрочем, предлагаю перейти ближе к теме. Вы упомянули о некоей миссии из прошлого. Итак, откровенность за откровенность, Исаев. Кто вас сюда послал?

— Меня? — Максим Максимович, решив не мелочиться, вскочил, щёлкнул каблуками и выкинул руку в арийском приветствии в направлении красного угла.

— Меня послал Адольф Хитлер!

 

ГЛАВА 35. УТРО МАГОВ

Блюмкин-Исаев не врал — Адольф Хитлер действительно его послал вкупе со всем богоизбранным народом, притом весьма-таки далеко. Произошло это в ноябре 1918-го года в окрестностях Цюриха при обстоятельствах странных, чтобы не сказать судьбоносных.

Завладев с подачи Семёна Будённого фальшивым артефактом, два молодых национал-патриота — Адольф Хитлер и Герман Гёринг — добрались в нанятой пролётке до Пещеры Ведьм у подножия горы Блоксберг. Кучера они отпустили, пригрозив на прощание кулаком.

Здесь всё и должно было свершиться. Наконец-то ключ к Порталам Земли попал в правильные руки! Когда пиво было допито, а все мечты о торжестве социализма в одной отдельно взятой стране озвучены, новоявленные маги принялись колотить в опереточный бубен Будённого. Они по очереди насиловали инструмент всю ночь, до мозолей и синяков, пытаясь подобрать нужный ритм — однако ничего мистического не происходило: Портал дремал.

Когда рассвет позолотил снежные шапки на горизонте, проступивший от пота штамп фирмы «Вельтмайстер» на ободе бубна навёл более упитанного из кудесников на здравую мысль:

— Ади, а тебе не кажется, что нас развели? — осведомился Герман.

— В центре любой проблемы прячется, как червь в гнойнике, всё тот же народ-паразит! Мне сразу морда этого Исаева не понравилась… Так что бей в бубен, камрад, бей в бубен, и пошли они все подальше! — принялся заклинать Адольф, забыв, что они не на митинге.

— Иди сам в пень, Ади, со своими евреями! Знаешь, что я сейчас сделаю? — внезапно рассвирепев, импульсивный Гёринг поднял двумя руками над головой фальшивый артефакт — и с размаху одел его на голову слишком разговорчивому фюреру германской нации наподобие старинного жабо.

Хитлер замер на полуслове, как был — с воздетыми к небу кулаками, тут же провалившись в состояние глубокого транса…

— Эй, геноссе! Кончай дурить, цурюк! — перепуганный Гёринг принялся лупить окоченевшего приятеля по щекам.

— Чёрт знает, что — никак, Гиперборея гадит! Да помогите же, кто-нибудь!.. Ладно, раз такое дело, стой здесь, а я спущусь в долину за крестьянской подводой… Как нехорошо вышло… — с этими словами огорчённый крепыш скрылся из глаз за перевалом…

* * *

— … Вот мы и на месте, дорогой мистер Дзержинский! — тяжело отдуваясь, провозгласил отвыкший от высокогорья Толстон Пью. — Снимите кепи — ибо перед вами тот самый знаменитый Блоксберг, место Силы.

— А что это за фигура торчит перед входом? — подозрительно спросил Феликс Эдмундович.

— Понятия не имею, — ответил американец. — Возможно, местный святой. В Гималаях, откуда я только что прибыл, их повсюду, как насекомых… Впрочем, если есть интерес, спросите у него сами.

— Наплевать, не люблю юродивых. Мы, большевики — материалисты, давайте ближе к теме. Я прибыл сюда с конкретной целью — вызволить из плена пролетарского героя товарища Будённого. И где ваш Штайнер? Если уж назначает свидание в такой дыре — мог бы по крайней мере быть точен.

— Потише, мистер. Великие Посвящённые под настроение могут быть весьма обидчивы. А ваш «пролетарский герой»… Ладно, молчу. Ценности при вас?

Феликс достал из кармана бархатный мешочек и высыпал на ладонь несколько крупных бриллиантов.

— Надеюсь, это возместит недоразумения?

— Алмаз «Шейх» из коллекции убиенной императрицы Александры Фёдоровны, — неожиданно произнёс приятный баритон из ниоткуда, и драгоценный камень завис в воздухе перед лицом чекиста.

— Вы это… Завязывайте с шапками-невидимками! Я ещё в детстве эти сказки проходил… — окрысился великий инквизитор, перехватывая запястье астрального шутника на болевой.

— А вы боец! — одобрительно хмыкнул Рудольф Штайнер, моментально соткавшись из пустоты. — Только между бойцом и воином имеется качественное различие, и шапки тут ни при чём… Кстати, да будет вам известно, в народных сказках нет ни одного выдуманного эпизода — сплошная правда жизни. Коллега Юнг называет это архетипами… Успокойтесь, здесь никто не собирается вас экспроприировать. Давно из России? Как там здоровье моего протеже Ульянова-Ленина?

— Овощ, — отмахнулся Дзержинский, — никаких шансов.

— А мне кажется, что по приезде вы будете приятно удивлены переменой в его состоянии, — улыбнулся доктор.

— Вы что же — способны угадывать будущее? — скептически поджал губы Феликс. — Может, в качестве бонуса назовёте дату моей смерти?

— Не стоит, — мягко возразил Штайнер, — Вы и так чересчур нервны. А вот ваш коллега Будённый точно доживёт до девяноста лет и подавится оливкой…

— То-то! Будущее мы, большевики, творим сами.

— Безусловно. Но в непроявленном пространстве вариантов всегда есть более и менее сильные шансы. К примеру — совсем недавно Россию ожидало расчленение и продажа по частям державам Антанты. Но прошлой ночью кое-кто пересдал карты… И теперь, чтобы как-то уравновесить положение, мне придётся заняться вон тем молодым человеком, — Штайнер указал на фигуру Хитлера, застывшую перед входом в пещеру.

— Буду весьма признателен, если поможете загрузить его в авто. Не бойтесь, пока что он абсолютно безопасен…

— Бояться — мне? Пся крев… Толкайте за ноги этого чурбана! — ругнулся Дзержинский, пакуя Адольфа в багажник. — Однако, до чего горячая у него голова…

— В настоящее время его мозг эволюционирует со скоростью несколько тысяч лет в час, — пояснил доктор. — После чего в него будет загружена вся необходимая информация, чтобы противостоять Сталину. Иначе старушке Европе просто не выжить.

— Напрасно паритесь, — фыркнул Феликс, — Сталин сгинул, забудьте эту фамилию.

* * *

Вскоре белая «испано-сюиза» уже петляла по серпантинам, приближаясь к вилле доктора Штайнера. Толстон Пью вдохновенно вещал что-то о пространственно-временном континууме.

— Портал, мортал! — Дзержинскому наскучило это словоблудие. — И много их было, ваших перебежчиков?

— Кто ж их считал, — пожал плечами Штайнер. — Из моих знакомых — разве что князь Гагарин, известный всему Петербургу мистик и меценат. Безумно мечтал попасть в Космос — а работать над тонким телом ленился. В итоге уговорил — переправил я его на шестьдесят лет вперёд.

Осуществил барин мечту детства, улетел в Космос на какой-то дурацкой ревущей колбасе. Ясно, что с ним там никто даже не поздоровался. Вакуум и полное разочарование! Пришлось князеньке вернуться и работать над собой. Зато теперь летает каждое полнолунье, и со всеми в великолепных отношениях… Да вы его наверняка знаете — вечно улыбается, как ни встретишь на Невском… Шуба у него ещё замечательная — а вот шнурки завязывать так и не научился.

— Давненько вы не были в Петербурге, доктор, — усмехнулся Толстон Пью. — Если князь и жив, то шубу с него давно сняли… А кстати, Дзержинский! Вы не забыли, что в случае успеха с Семёном вы обязуетесь передать нам концессию на Сибирскую нефть сроком на 99 лет?

— Да забирайте! — расхохотался Феликс, поражённый пресловутой тупостью американцев. — Наше богатство — сало, пенька, грибы. Какая к свиньям нефть, да ещё в Сибири!

— О-кей, подпишите вот здесь и здесь, — засуетился Пью.

— Не спешите, — поморщился Феликс. — Подпишу, как только смогу обнять своего боевого товарища. Кстати, вы не в курсе, что Сибирь пока в руках Колчака?

— Адмирал подписал аналогичное обязательство неделю назад, — похлопал по пухлому портфелю Толстон Пью и приложился к фляге.

Освобождение Будённого заняло шесть дней — на седьмой он, округлившийся от тюремных харчей и безделья, отдыхал, млея в объятиях своего сурового и нежного друга.

Никакой мистики — вся верхушка судебных и полицейских властей Цюриха так или иначе состояла в тайных орденах и ложах, где Штайнер пользовался неограниченным влиянием. К тому же тело Блюмкина внезапно испарилось из морга, заявлений от потерпевших не поступало, и ни один из свидетелей не мог подтвердить, что сомнительный иностранец вообще в кого-либо стрелял.

В итоге Семёну вернули парабеллум и отпустили — с предписанием в 24 часа покинуть территорию Швейцарской республики.

Впрочем, строгость властей была излишней: Дзержинский, всю неделю с тревогой следивший за сообщениями из России, на следующий же день, подписав все бумаги, срочно абонировал двухместное купе-люкс до Петербурга. Там любовников ждал очередной сюрприз: Смольный кипел, как разворошенный муравейник. Невесть откуда взявшийся Сталин железным контрударом откинул войска Колчака от Вятки аж до Уральских предгорий.

На этом фоне появление легендарного Будённого было встречено в городе трёх революций цветами и орудийными салютами. Обряженный в малиновые шаровары с серебряным кантом, с бутафорской саблей на боку, отставной танцор разъезжал на размалёванном красными звёздами броневике с митинга на митинг, собирая везде восторженные толпы поклонников. Аншлаг вышел — куда там императорским театрам!

 

ГЛАВА 36. СОН БЕРСЕРКА

В Вятке царила обычная перед спешной эвакуацией суматоха. Комиссары жгли компромат, примеряли женское платье и клеили фальшивые бороды, чтоб без следа раствориться в гуще народной. Будённый погиб, Сталин исчез, Дзержинский по слухам сбежал за бугор… Разложившаяся красная армия мародёрствовала по округе и пила горькую. Казалось, всё кончено — отвоевались…

Внезапно в кабинет председателя губсовдепа влетел расхристанный лысый человечек в бурке с горящими глазами, размахивая телеграфной лентой:

— Сталин выбил врага из Немы. Готовьте контрнаступление!

— У вас белая горячка, Поскрёбышев? — хмуро осведомился Дрелевский, зашивая в подол крестьянской чуйки столбики червонцев из сейфа.

— Читайте сами, — лысый протянул телеграмму.

«Бронепоезд «Кратким курсом» массированным огнём обратил банды Колчака в бегство… Панике врага способствовала психическая атака товарища Дерендяева… Приказываю развить успех… Есть мнение именем Дерендяева назвать улицу. Подпись — Сталин», — выпучив красивые бараньи глаза, принялся разбирать буквы комиссар.

— Командный состав и партактив ко мне! — крикнул он, сорвав телефонную трубку.

Магия имени сработала — всё пришло в движение и стало меняться на глазах. Паровозы зашипели, окутывая строящиеся колонны клубами пара. Пьяные лица бойцов разгорались на осеннем ветру кумачом пролетарского гнева. Образовав на вокзальной площади цепочку с вёдрами, комсомолки принялись заливать горючее в бензобаки гигантского цеппелина. К вечеру головной эшелон был уже сформирован и отправлен на восток.

Первым в Нему влетел на рысях Отдельный имени годовщины Октябрьского пленума эскадрон красных казаков под управлением Хаима Белькевича. Центральная улица зияла воронками на месте разрушенных домов. Обыватели попрятались в ожидании репрессий. Постреляв по окнам для устрашения, кавалеристы ускакали в сторону Рябиновки, над которой уже реяла на фоне блёклой зари свинцовая туша цеппелина. Штаб Сталина был оборудован в салоне бронепоезда, но вождь никого не принимал — работал с документами. Подробности чудесного изгнания колчаковцев удалось собрать по крупицам у местного населения — единственный участник событий, писарь Бабель, ходил с замысловатым видом и помалкивал, имея, очевидно, на сей счёт особые указания.

Легенда гласила, что Сталин, побывав на том свете, вернулся на землю вершить Страшный суд, заручившись полномочиями на Самом Верху. В подтверждение чему многие видели в небе огненный столп, из которого неслась вслед убегающим белогвардейцам матерная брань и летели предметы утвари…

Реальные события в ночь великого перелома развивались по иному сценарию: первым, кто встретил Сталина, спустившегося на насыпь из паровозной будки, был Исаак Бабель. Он и представил вождю своих новых товарищей — скоморохов и примкнувшего к ним Ефима Генералова.

После короткого собеседования сельский атеист был послан за подмогой, и вскоре явился с группой угрюмых оборванцев явно пролетарского происхождения. Это были прятавшиеся в овине дезертиры-будённовцы. Они приветствовали вождя восторженными возгласами и пением «Интернационала».

Теперь нужно было спешить, пока белые не прочухались. Наскоро сформировав орудийные и пулемётные расчёты, Сталин лично развёл бойцов по позициям. Из развороченной башни главного калибра выволокли на траву контуженного полковника Галицына. Из пулемётной рубки вывели под руки Катю. (Её обнаружили спящей в обнимку с ещё тёплым от стрельбы кожухом «максима»). Рассеянно пожав ей на прощание руку, Иосиф Виссарионович занял привычное место машиниста, и громада бронепоезда тронулась в направлении Немы, быстро набирая ход.

Катя, склонясь над бесчувственным князем, расстегнула ему воротник и попыталась нащупать пульс. Вроде бы жив… В это время за спиной послышался хруст гравия под сапогами. Она обернулась и, вздрогнув, замерла — двое подошедших мужчин в форме белых офицеров презрительно глядели на неё сверху. У одного вместо левой руки торчала замотанная кровавой тряпкой культя. В правой он сжимал револьвер… Лицо белогвардейца показалось Кате до странности похожим чертами на Галицына.

— Опоздали, ваше сиятельство, — произнёс обрюзглый подполковник, глядя вслед удаляющемуся бронепоезду. — Нужно уходить, сейчас там будет жарко.

В подтверждение его слов нестройный залп разорвал ночь. Снаряды с воем понеслись к Неме, расцветив горизонт огненными султанами взрывов. Вся операция напоминала избиение младенцев — ничего не подозревающий гарнизон был уничтожен прямой наводкой во сне в течение нескольких минут. Оставшиеся в живых бежали кто куда, многие в обгаженном белье. В довершение ужаса от тендера бронепоезда взвился к небу огненный смерч, в котором хохотал и корчил рожи переевший накануне мухоморов Дерендяй. Нехитрый голографический трюк окончательно сломил психику колчаковцев, и даже видавший виды Свинтидзе размашисто перекрестился на знамение.

— Дострелите эту красную падаль, Галицын, и идёмте. Игра проиграна. Сударыня, отодвиньтесь в сторону — мы с женщинами не воюем.

Услышав свою фамилию, контуженный Андрей Григорьевич очнулся и открыл глаза. Последнее, что он увидел — это перекошенное злобой лицо родного прадеда со старинной фотографии — и чёрный зрачок револьвера, полыхнувший огнём. Пуля пробила грудь навылет, и полковник потерял сознание от болевого шока. Катя в ужасе смотрела на две фигуры, удаляющиеся на восток в зареве горящей Немы.

Галицын издал булькающий звук, и ей почудилось, что он произнёс фамилию «Левин». Она припала к его груди, ища, чем заткнуть рану. Сквозь кровяные пузыри губы умирающего силились прошептать что-то, как ей показалось, чрезвычайно важное… Катя смогла разобрать:

— Назад через Портал… Симбирск, семья Ульяновых… Раздавите зло в колыбели…

Ноги князя Андрея несколько раз дёрнулись, лицо посинело и надулось — но в следующую минуту уже опало и застыло величавой посмертной маской. Катя обтёрла с маски кровь, прикрыла её от падавшей снежной крупы красной банданой и побрела вдоль насыпи. Последние слова покойного продолжали отдаваться в её пустой голове.

* * *

Старый мазык соскочил с паровоза при прохождении бронепоезда через Портал, а молодой Коля Дуров образца 1918 года Катю знать не знал. Равно как и Галицына, да и самого Сталина…

Усатому машинисту он вызвался помочь вполне искренне, поскольку от православного царя с его попами и жандармами язычники-мазыки сроду ничего доброго не видали. Обещания же земли и воли из революционных агиток звучали убедительно. Что до Дерендяя, дядька насчёт политики вообще не заморачивался. Во всей этой истории его занимала возможность почудить. К тому же ему понравилось слово «Коба», означавшее по-древнерусски: «чародейство». Такое имя кому попало не дадут…

Поэтому, когда с гарнизоном в Неме было покончено, скоморохи, сделав на прощание вождю ручкой, направились восвояси — разыскивать исчезнувшего Левина с Бубном. По описаниям стариков, выйдя из состояния Яри, берсерк должен был отсыпаться неподалёку в укромном месте.

Сталин, не желая смириться с потерей таких серьёзных союзников, приказал Бабелю проследить за мазыками — но тот, поплутав для виду пару часов, вернулся ни с чем. Знал, что искать скоморохов против их воли — себе дороже.

Оставалась Катя. Её боевую магию вождь мог наблюдать в деле — ценнейший кадр, что и говорить. Такие решают всё… Отправив телеграмму и дождавшись прибытия цеппелина из Вятки, Иосиф Виссарионович срочно снарядил отделение чекистов на розыски волшебницы. Приказ гласил: «Доставить любой ценой».

Богатырский сон свалил Левина в развалинах рябиновских строений. Голова его покоилась на Бубне. Сознание балансировало на грани двух миров: он то проваливался в необычайно яркие сновидения, где продолжал быть берсерком, то возвращался к реальности, чтобы тут же вновь провалиться в сон…

Во время одной из таких вылазок перед ним возник образ Кати. Она подошла и, став на колени, погладила его ладонью по щеке. Глаза девушки были заплаканы. Схватив её пальцы, Левин прижал их к губам — но тут же заметил за спиной любимой возникшего в проёме чекиста с маузером в корявом кулаке…

— По личному приказу товарища Сталлинна — вы задержаны! — с акцентом произнёс палач, кладя руку на плечо Катерины.

Нащупав рукоять карающего меча, Левин кувырком переместился ему за спину — и коротким взмахом отсёк сжимавшую маузер кисть. Чекист дёрнулся, выпустил добычу — и рухнул, срубленный ударом под колени. При этом сапоги остались стоять, а Катя исчезла.

Решив, что реальность сна такое допускает, Левин подхватил Бубен и ринулся на выход.

 

ГЛАВА 37. ТАНЦЫ НА ГРАНИ

Исаев доподлинно знал из откровений Левина, где йети спрятал Бубен — но находясь под надзором в комендатуре, нечего было и думать до него добраться. Посему приглашение фон Боля посетить офицерскую баню он принял с радостью.

Выходя из парилки, Яков сжался под брезгливым взглядом эсесовца, скользнувшим по его ритуально обрезанному достоинству — и попытался заговорить зубы:

— Если Тысячелетний Рейх контролирует весь земной шар — не рациональнее ли было бы ввести для этого сброда как минимум единый язык? А то, пока вели к вам на допрос, обслуга изматюгала меня дважды по-русски и один раз, стыдно сказать, по-башкирски… Сделалось неловко за компатриотов…

— Стоит один раз выучить аборигенов ругаться по-немецки, — буркнул шарфюрер, обмывая бритое лицо из раковины, — как они тут же и думать начинают по-немецки. Вопрос — кому в Рейхе нужны ещё 100 миллионов недоделанных немцев? Пускай самобытная нация живёт согласно своих примитивных верований. Русский менталитет незамысловат: лень, чувство вины, подставление щёк руке крепкого хозяйственника. Славяне как дети — за то и опекаемы святым Адольфом. Трудолюбивыми их, правда, не назовешь — кой-чему приходится учить…

Немец хлестнул стеком по надраенному голенищу и приветливо улыбнулся своему отражению в зеркале.

— Воруют?

— За экономические преступления, — пояснил Боль, — согласно Сверхновому Завету ампутируют руку. Считается, что без двух рук воровать вдвое трудней. Но жизнь диктует своё. Когда руки кончаются, русскому вору поочерёдно отнимают прочие конечности… Туловище — значимый этап на пути его личностного роста, хотя и не последний. Усекновение головы — вот где сила русского воровства. И наша, пардон за каламбур, головная боль… Оставшись наедине с миром, Голова обретает в числе прочих сиддх дар прозорливости.

— Шутите? И такой уникум имеется в Богом забытой Вятке? — делано изумился Блюмкин.

— Натюрлих! Иоанн Пфердов — на сегодня вятский городской Голова, по русски — смотрящий. У меня, кстати, есть к нему нынче одно дельце — так что можете составить компанию…

Отказ выглядел бы бестактно — Исаеву ничего не оставалось, как живо одеться.

Набив в мобильном ферншпрехере код гаража, Боль отдал необходимые распоряжения, и вскоре джип с брутальным номером 666 уже вёз их в направлении Вятки…

… Из казино «Vorovsky Fahrt» Блюмкин вышел, как оплёванный — требовалось срочно глотнуть свежего воздуха… Контингент заведения составляли в основном суровые мужчины с ампутированными конечностями. Безногих возили на тележках дамы эскорта.

Голова Иоанна на блюде, с низким лбом и бычьим загривком, была подсоединена сложной системой жизнеобеспечения к барной стойке. Она автономно материлась, цыкала бриллиантовой фиксой на стриптизёрш, скусывала с вилки спецпайковые закуски и без видимой поддержки какой-либо физики выигрывала в очко у всех зазевавшихся суммы от ста марок и выше. Карты сами летали в воздухе, управляемые личной силой Смотрящего.

Исаев не вдруг понял, как просрал городскому Голове двести рейхсмарок — всё, что было выдано скуповатым немцем на расходы… «Полёт валькирий» с вариациями на мотив «Комаринского» добавлял проигрышу эсхатологический оттенок. Инфразвук басов высаживал мозг. Красны девицы в чёрно-белых мини-сарафанах похабно извивались в культовом Танце Свастики…

Блюмкин, пошатываясь, вышел на крыльцо и прижался лбом к стеклу.

— Торжество арийских технологий, я гляжу, вас впечатлило? — лицо фон Боля, вышедшего следом, лучилось пониманием. — Ничего, тошнота — нормальная реакция на русскую культуру. На свежем воздухе, как правило, быстро легчает. А если нет, всегда есть средства оживить процесс. Итак — ближе к теме, Янкель! Где Бубен?

— Что, простите? — опешил Исаев.

— Адольф простит! — чёрный стек шарфюрера снизу без замаха вбил ему мошонку в пах. Вдогон дважды хлестнул по ушам…

— Мерзкий еврей! Кого ты хотел отыметь?

Скорчившись, Блюмкин рухнул наземь и пополз, загребая пальцами мокрый снег. Получив напоследок начищенным сапогом в зад, он был загружен подоспевшими вышибалами в джип…

* * *

Исаев смекнул, что дело швах. Голова русского Ивана слила его фрицу с потрохами. Ладно — по прозорливости всем зачёт… Пора идти ва-банк.

— Бубен у меня, спрятан в надёжном месте, — признался он, сплёвывая в ладонь выбитую фиксу. — Я даже допускаю, что под пытками выдам вам его местонахождение… Однако воспользоваться им без меня вы не сможете. Путешествие во времени — тонкий процесс, без специалиста вас может занести в Антарктиду времён мамонтов… Или куда похуже. Так что — думайте, шарфюрер. Я предлагаю сотрудничество.

— Со статусом полезного еврея? Но для этого необходима виза Москвы. Не проще ли вас запытать — и концы в воду?

— Можно. Но никаких гарантий, что вас не сдадут свои. Есть русская поговорка: «Вода дырочку найдёт…».  А на ваши статусы я, извините, срал. Короче — куда едем, партайгеноссе?

— Мне необходимо увидеть Адольфа Хитлера в молодости, — признался Макс фон Боль. — Это реально?

— Да хоть сейчас! Цюрих, восемнадцатый год — вас устроит?

— Поехали. Только не советую юлить — пристрелю!

Джип, вырулив на трассу, рванул обратно в сторону Рябиновки. Очередной раунд остался за Блюмкиным…

* * *

Катя брела, плохо представляя, куда: только что на её руках впервые умер человек. Каким уж там другом был ей при жизни Галицын? Гебист-тараканщик… Неделю назад она бы с ним на одном гектаре не села… Отчего же последние слова нелепо сгинувшего князя так бередили душу?

«Раздавить зло в колыбели… Назад через Портал… Симбирск, семья Ульяновых…».  — крутилось в голове, как заевшая пластинка. Такими словами перед смертью не бросаются… И подсказать ответ некому — дед Коля с Лили Марлен остались в другой реальности…

Она бездумно забрела в руины, поросшие кустами чертополоха…

Там под сводами часовни раскинулся в богатырском сне Левин, посапывая, словно большой ребёнок… Катя опустилась на колени перед мужчиной своей мечты. Провела подушечками пальцев по проросшей светлым волосом щеке…

Не открывая глаз, спящий поймал её ладонь губами — и Катю пронзило до макушки жаркой волной счастья. Она уже готова была слиться с ним душой и телом, прямо здесь, как вдруг… Левин резко переместился ей за спину, дважды взмахнул плазменным мечом — и на Катю свалился обрубок чекиста!

Инстинктивно вспомнив уроки мазыков, сознание сместило точку сборки, на миг сделав девушку невидимой…

Левин удивлённо огляделся, потом подхватил Бубен — и выбежал из развалин вон…

Размазав по щекам слёзы обиды пополам с чужой кровью, Катя выбралась из-под мертвяка, села посреди руин — и заревела громко, навзрыд…

* * *

Беда одна не ходит — через минуту враги были тут как тут. Под ногами чекистов, нюхая кровавую грязь, клубилась свора элитных борзых со Сталинской псарни…

— Ведьма убила товарища Вальтера Пузо! — произнёс командир отряда Упитс, наливаясь гневом.

— Гадина! Хватайте её за ноги — пустим тварь по кругу! — гнусные хари мясников не демонстрировали ни намёка на сострадание… Ей ничего не оставалось, как подключиться макушкой к небу, взмахом рук наружу зарядить грудь — и, бормотнув своё тайное имя, перекинуться назад через спину…

— Оборотень! — шарахнулись по сторонам латыши… — Ату её! Фас!

Белая волчица в прыжке вырвала клыками пол-лица оказавшемуся на пути крепышу в омерзительно пахнущей кожанке… Коротко рыкнула — и, едва касаясь земли, чесанула в лес, к Дерендяеву болоту.

Сзади бесновалась свора, секли воздух выстрелы — но Летящая стрелой точно знала, что уйдёт.

Так и вышло — на полпути сквозь бурелом борзые выдохлись, зарыскали, скуля, и потеряли след…

Будто подхватив что-то мордой с земли, она издала звук — поначалу слабый и тонкий, больше похожий на писк… Потом вой набрал силу, вытягивая из её груди вибрирующую ноту в направлении Луны…

Вскоре из глубины леса донёсся отклик: голос стаи охватил пространство, ширясь и завораживая всё окрест — и поверх него, устремляясь к бездушным звёздам, гордо взмыл одинокий плач белой волчицы…

 

ГЛАВА 38. ТРАНСПОРТНО-БОЕВОЙ ВИМАН

Отдав последние распоряжения по преследованию белых частей, Иосиф Виссарионович набил трубку и сошёл из штабного вагона на насыпь. Охрана вытянулась, щёлкнув прикладами.

— Что это волки развылись? — недовольно прислушался вождь. — Словно тризну по ком справляют…

— По старому миру, товарищ Сталин! — нашёлся безотказный Поскрёбышев.

— На трупах жируют, — буркнул в воротник кто-то из комсостава.

— Предложение будет такое, уважаемые, — не спеша докурив, произнёс вождь. — Врага мы прогнали — пора налаживать новую жизнь. С утра готовьте облаву. Кумач на флажки вам товарищ Бабель выпишет… Я лично возглавлю охоту с воздуха.

* * *

Горбатый — матёрый вожак, тревожно принюхиваясь, вёл стаю сквозь бурелом. Никогда раньше не забредали они в такую чащобу — пищи всегда хватало вблизи людского жилья. Но с вечера запахло угрозой — двуногие затевали недоброе.

Зов незнакомой самки со стороны болот дал стае наводку… Пару раз по дороге они шарахались от тревожной цепи алых флажков. Наконец вышли к заброшенной заимке на берегу болотного омута и расселись полукругом. Белая волчица вышла навстречу и ритуально обнюхалась с вожаком. Горбатый насторожился — запах был странный. «Человеческое, слишком человеческое», — мелькнуло невесть откуда под угловатым черепом старика… Однако стая слишком устала, чтобы продолжать путь. Выставив дозорных, волки погрузились в чуткий сон…

Разбудил их нарастающий рёв, следом — крики загонщиков и лай борзых. Горбатый оскалился и вздыбил шерсть — чужая заманила в западню… Увидев в глазах вожака смертный приговор, Катя гибко извернулась, оставив в клацнувшей пасти Горбатого клок шерсти, и припала к земле.

Скомандовав стае: «Ноги! Каждый за себя!» — вожак легко парировал грудью атаку белой предательницы…

Цеппелин завис на бреющем. Сталину сверху были видны все перипетии схватки двух хищников.

«Даже перед лицом вечности друг друга грызут! Совсем как люди, слушай…».  Он вскинул к плечу штуцер с цейсовской оптикой и на секунду тормознул, озадаченный извечным вопросом русской социал-демократии: «С кого начать?»

Две мишени внизу — белая и тёмно-бурая — сшиблись в один рычащий Инь-Ян и яростно покатились по земле. Иосиф Виссарионович, отбросив раздумья, спустил курок наудачу.

Судьба не подвела — первая пуля сразила Горбатого. Вывернувшись из-под его трупа, белая волчица прыжками устремилась к омуту. Небесный охотник с упреждением прицелился в летящий стрелой к воде силуэт.

И тут его рука дрогнула во второй раз. Замерев у кромки камыша, волчица внезапно кувырнулась назад через голову — и обернулась нагой девушкой… Она подняла испуганное лицо к цеппелину. Сталин узнал свою недавнюю спасительницу.

Увидев нацеленный сверху штуцер, Катя оттолкнулась от берега — и ушла в чёрную ледяную глубь.

Иосиф Виссарионович раскурил трубку и принялся ждать, когда беглянка всплывёт подышать.

— Спустить верёвочный трап! — распорядился он, заранее радуясь лёгкой добыче… Однако лишь несколько больших пузырей поднялось со дна.

— Шалишь! Как там было у Мейерхольда — не верю!.. — сощурился вождь, и уже собирался отдать приказ обыскать дно…

Как вдруг вода вскипела разом по всей поверхности, и из глубины показалось нечто большое, как спина допотопного Левиафана, переливающееся в ореоле вспышек неземной красоты. Сталин выпустил остаток обоймы в Неведомое — но оно продолжало расти, и вскоре диск завис над водой, издавая низкое трансформаторное гудение, исполненное грозной мощи…

— Бомбомёты к бою! — крикнул Коба, ощущая позыв облегчиться прямо в штаны. — Большевики не сдаются!

Раздался хлопок — Сталину показалось, что лопнула обшивка цеппелина — и виман исчез из глаз в яркозелёной вспышке…

— Все видели, товарищи? Оно нас не тронуло! — вскоре Иосиф Виссарионович уже проводил агитработу среди экипажа. — Вывод: мы наблюдали не религиозный феномен тёмного прошлого, а аппарат из нашего с вами светлого будущего. А будущее, как известно — за коммунизмом!

— А с девкой-то что? — подал голос угрюмый латыш. — Это ведь она убила Вальтера Пузо…

— Хороший вопрос, товарищ Упитс, — улыбнулся в усы царь. — За то, что упустили девку, сразу по возвращении с охоты мы вас расстреляем. Не забудьте напомнить товарищам…

* * *

Раскрыв глаза в зеленоватой глубине, Катя, вспомнив уроки Лили Марлен, разом вытолкнула из лёгких остатки воздуха. Промелькнула короткая лента прожитых лет — и вот она ощутила себя крошечным рыбообразным зародышем, уютно плавающим в материнском лоне…

Дыша водой, она двинулась вдоль дна, и вскоре нашарила рукой гладкую обшивку таинственной капсулы.

Её всегда манило узнать — что там внутри, но на все расспросы Лилька лишь закатывала бесстыжие глазёнки. Похоже, и сама не знала ничего толком…

Торопиться наверх причин не было, если не считать пронизывающего холода донных ключей… Проплыв пару раз вокруг аппарата, чтобы согреться, Катя принялась без всякой цели повторять засевшее в голове завещание князя Галицына: «Назад через Портал… Семья Ульяновых… Зло в колыбели…».  — Интересно, какой это может быть год?

«Самонастройка. Год рождения Ульянова-Ленина 1870-й», — произнёс кто-то голосом автомобильного навигатора у неё в мозгу. Катя перепугалась не на шутку — о глюках при дыхании водой Лилька не предупреждала.

«Я не глюк. Я Буй-Тур Коло-бог 12–13, транспортно-боевой виман Асгарда. Добро пожаловать на борт. Температура за бортом девять градусов, возможно переохлаждение ваших органов.»

Люк аппарата уехал вбок, открыв проход — и Катя, недолго думая, занырнула в виман. Перед ней посреди кучи индикаторов вспыхнул контур человеческой ладони и дата цели: «22 апрель 1870».

«Поехали?» — осведомилась умная машина, задраивая люк.

— Слышь, Колобок — а назад-то мы хоть сможем вернуться? — отчаянно труся, спросила она.

«В любое время. Кодовое слово — «цурюк». Последним пользователем, к сожалению, была грубо повреждена система навигации в пространстве…».  — не преминул накляузничать виман.

— В пространстве без меня… — решила отважная путешественница. — На фиг, на фиг… Перетусуюсь в тихом девятнадцатом веке, пока сталинисты не свалили, потом разыщу Левина, и вместе домой, нах хаузе… А хотя… — тут она призадумалась. — Назад в эту жопу? И что я там забыла? Были же когда-нибудь и на Руси хорошие времена… При Хрущове, говорят, нормально люди жили… Короче, Левин историк, сам пусть и думает…

«Система готова к запуску, — прервал ход её мыслей Буй-Тур, — Приложите свою правую ладонь…». 

Она прижала пальцы к вспыхнувшей пятерне на панели и зажмурилась… По телу мурашками поползла вибрация, потом раздался оглушительный хлопок — и Кати нигде не стало. Распавшись на элементарные частицы, она, проделав квантовый скачок сквозь время, тут же собралась вновь — но, по ощущениям, как-то не совсем так… Почувствовав подвох, провела ладонью по лицу — и завизжала от ужаса. Под пальцами струилась пышная патриаршая борода а-ля Черномор! Зато голова оказалась при ближайшем исследовании лысой, как колено.

— Буев Колобок! Ты что наделал?!! — она в истерике замолотила кулачками по приборной панели, на которой в ответ вспыхнуло зеркало. Черты лица, слава Богу, не изменились — но эта ужасная бородень! Вот тебе и мечты о семейном счастье — обхохочешься!

«Шерсть — атавизм животного мира, — разъяснила коварная железяка. — У расы богов её не было.»

— Плевать! Верни всё как было, слышишь!

«Это невозможно. Волосы при скачке формируются согласно матрицы случайных чисел…». 

Дверца отъехала в сторону, недвусмысленно приглашая на выход. Вынырнуть в таком виде из болота нечего было и думать — а вдруг там люди?

— Погоди-ка! — осенило её вдруг. — А что, если мы с тобой сделаем ещё один ма-асенький скачочек? Вдруг свезёт? Хуже же всяко не будет…

«Хуже не будет», — подтвердил Буй-Тур Коло-бог 12–13, послушно задвигая люк. Катя нетерпеливо приложила ладонь куда следует, вся процедура повторилась — и на табло вспыхнула новая дата: «23 июнь 1876».

— Так-то лучше! — произнесла девушка, кокетливо улыбнувшись своему отражению в зеркале — на сей раз безо всякой бороды, зато с длинными, до пояса, зелёными русалочьими космами…

— Даже стильно, не находишь, Колобашка?

«Покров гармонирует с цветом глазной радужки», — подтвердил двенадцато-тринадцатый.

— Зануда! Всё, я пошла тусоваться. Без меня — никуда, ты понял? — она погрозила пальчиком своему транспортно-боевому виману и, вынырнув через люк, устремилась к играющей солнечными бликами поверхности.

Внезапно нога её запуталась в мотне невода. Брыкающуюся Катю поволокло к берегу под дружное уханье рыбачьей артели купца Рябинина:

— Эй, ухнем! Ещё — ухнем!.. Налегай, ребятушки — чую, нонеча на Купалу быть нам с уловом! — радовался на берегу, потирая руки, брюхатый купчина.

 

ГЛАВА 39. КОРМИЛО ВЛАСТИ

Отыграл, отгулял Яр-Хмель. Катя очнулась — и начала потихоньку сползать с дерева, в развилке которого обнаружила себя, бесстыдно раскинувшейся навзничь. В зелёных волосах запутались золотые берёзовые серёжки.

Что было до костров — она ещё смутно помнила: купались девки с девками, а парни с парнями порознь, чинно. У всех девушек — венки из любистка на головах. «Чтобы тело молодилось, добрым молодцам любилось»… Из-за кустов кто-то лукаво подглядывал, хихикая — не то парни-охальники, не то шаловливый лесной народец… Дальше — месяц посеребрил воду, и деревья начали переходить с места на место, меж собой беседы ведя…

Катя знала ещё от бабушки — сорви в ту ночь цвет папоротника, и поймёшь язык всякого дерева и всякой травы, ясны станут тебе речи зверей и птиц. То — цвет-огонь, дар Ярилы-батюшки. Страшно подходить к чудному цветку, и редко кто решается…

Она была единственной из всей ватаги, что не побоялась сомкнуть над дивным цветом ставшие на миг ало-прозрачными ладони… Произошедшее после Катя при всём желании не могла бы выразить в словах — это просто случилось, за гранью трёхмерности, с её убогими понятиями о добре и зле, тьме и свете, воде, огне, медных трубах, Боге… да что там — самом человеке… Она летала далеко-далеко — и очнулась в развилке старой берёзы…

Внизу тем временем игры с хороводами закончились, раздольные песни смолкли — утренняя звезда Леля зарозовела над горизонтом… Молодёжь притихла, разбившись у костров на парочки: кого с кем не разлучил Божий огонь-крес… Замерло всё — того и гляди взойдёт над лесом красный край Ярилы-Солнышка…

— Ползёт, зараза… Вы не ждали нас, а мы припёрлися… — буркнул под нос дядька Дерендяй…

— На колени, рабы божии! Господу помолимся — аллилуйя! — в свете дотлевающих купальских огней обрисовалась из тьмы, бренча веригами, нарочито сгорбленная фигура в ветхой хламиде.

— Мы не рабы, мы вольные хлебопашцы, — неохотно отвечали от костров. — Сам-то чьих будешь, прохожий?

— А то не признали? — осклабился святой. — Я ваш пастырь, блаженномученик Атбросим. Послал меня к вашему стаду Иегова, Бог Израиля… Бог-ревнитель из святой земли Палестины — будить языческие сердца ваши благостью своей неизреченной…

— Выпил — вали домой, мужик, — отрезал Дерендяй, заслоняя собой Катю от стервятника. — Израиля-ебову прими до кучи… Наша святая земля — Русь, а отец — Сварог. Сегодня — гуляем. Ещё вопросы?

— Сварог ваш — древесный пень, идолище поганое! — возопил святой. — В топку! Слушайте: Буду топтать вас в кровавом точиле, ибо Я — ваш отец! Второзаконие, глава 28-я, стих 49-й!

— Это в каком же смысле, прохожий, вас следует понимать? — лениво поинтересовался Ерошка — косая сажень в плечах, отрываясь от сомлевшей в его объятиях Дуняши и передавая приятелям жбан с недопитой медовухой. — Ежели по-русски, чучело — хочешь сказать, что ты — мою маму?… Нет, все слышали? — некрупное бревнышко, как бы случайно очутившееся в его ладони, прочертив дугу, вписалось божьему человеку аккурат промеж лопаток.

… — А чо, он первый сматерился… — притворно захныкал схваченный Дерендяем за ухо юный верзила, роняя на траву дрын.

— Тьфу, теперь вони не оберёшься, — сплюнул в золу дядька.

Катя дрожала у костра, натянув на зелёные волосы какую-то дерюгу. Вот и потусовалась…

Ветхий Атбросим лежал ничком, на всякий случай не шевелясь, но всё примечая… Не соврали, выходит, про русалку! Искушение бесовское… «Отсеки член искушающий»… — артритные пальцы, путаясь в веригах, нащупали под рясой вяловатое искомое…

— Ужо вам, антихристы! — бормотал он, добравшись к полудню до обители Обрезания Господня. — Народ наглый, который не уважит старца и не пощадит мученика…

* * *

Успешно преодолев с помощью Якова Блюмкина Портал в направлении «Рябиновка — Блоксберг», Макс фон Боль приободрился. В реальности еврей оказался не столь страшен — народные предания Рейха явно демонизировали древнего врага. Хам и жулик, разумеется, изрядный — впрочем, как и все русские…

Бубен Боль предусмотрительно запер в автоматической камере хранения на вокзале. На входе в резиденцию доктора Штайнера шарфюрера вежливо разоружил улыбчивый слуга-тибетец в пурпурной рясе. Блюмкин тем временем, отведя хозяина в сторону, в двух словах посвятил его в положение дел. Доктор светски кивнул:

— Проходите, Макс, рад видеть. Чёрная форма вас стройнит — весьма элегантный пошив. А мы тут как раз говорили с моими молодыми друзьями о будущем Европы, так что вы кстати. Знакомьтесь — Адольф Хитлер, Герман Гёринг… Возле столика с напитками — наш американский коллега мистер Пью. Впрочем, это уже не важно, он по обыкновению ушёл в себя… Перед тем, как мы начнём, слово имеет херр…

— Исаев! — подсказал Блюмкин. — Я, господа, как и вы, работаю на вполне конкретные структуры, посему предлагаю забыть на время наши разногласия. Вы печётесь о светлом будущем своего Отечества, большевики — о счастье всех прочих народов Земли… То и другое, некоторым образом, фуфло — ибо будущего нет.

— Так говорил Заратустра — и это же независимо от него начертает своим калом на сливном бачке русский панк Боня, повесившись в вокзальном сортире города Цурюпинска в две тысячи девятом году… А к мёртвым принято относиться с пиететом. Итак, напомню азы.

— Никто не писал на небесах никакой Книги судеб — отвечаю, как махровый еврей. Всё, что мы имеем — это бесконечное пространство вариантов. При том, что будущее каждого формируется из его собственных тайных страхов и вожделений. А поскольку у всех живущих на сегодня они довольно типовые — будем иметь то же самое типовое говно — как в России, так и в Германии, различия ничтожны…

— По-вашему, господин хороший, Фатерлянд уже ничего не стòит? «Родина — это там, где мне хорошо» — так, кажется, говорится у вас — жрецов ссудного процента? — брюзгливо перебил его Адольф.

— Где тебе могло быть хорошо, шлемазл — если бы не метался по пивным, а сидел на жопе ровно и писал свои пейзажи, — парировал Блюмкин, переходя на жаргон. — Пардон… Но если бы вы только знали, херр Штайнер, сколько будут стоить подмалёвки этого оболтуса на Сотбис к примеру в 2012 году… Да чтобы я так жил!

Фон Боль от такой наглости невольно потянулся к пустой кобуре… Хитлер по привычке вскинул кулаки, чтобы разразиться ответной тирадой — но смолчал… Лишь в зрачках будущего владыки полумира мелькнула на миг тень пресловутой Weltschmerz…

— Брейк! Не будем ссориться, господа! — мягко произнёс Штайнер. — Мы собрались здесь, в сущности, не за этим…

* * *

— Лишь бы власть не препятствовала, ваше благородие… Вот создам в уезде сеть потребительских обществ, — щедро плеснул в стакан полицмейстеру купец Рябинин. — Всё население охвачу! Верую, ибо разумно — за крупным капиталом будущее! Пройдёт каких-нибудь лет сто — и вся Россия станет единым потребительским обществом! Самое смешное, ведь станет — помянете моё слово, Викентий Карлович!.. Так жить вам и здравствовать до самой той поры — выпьемте!

— Коньячок у тебя мягкий, Пуд Африканыч, — Свинтидзе крякнул и со смаком закусил севрюжиной. — И петь ты, я гляжу горазд… Вот только контингент пошаливает… Отец благочинный зело недовольны — что ещё за мазыки у вас? Типа староверов? Некрасиво, любезный друг… Навешали, понимаешь, святому отцу пустынножителю…

— Так синяков же не было… Атбросим этот, я извиняюсь, давно всех забодал — больной человек-с, даром что старец… А коньяк у меня — шустовский, я вам ящичек в пролётку велел упаковать-с, не побрезгуйте, ваше-ство. От всей души. Что до мазыков — мужики тверёзые, работящие, в нигилизмах не замечены… Насчёт политики у нас — ни-ни.

— Пой, ласточка!.. — полицмейстер, набив рот едой, погрозил пальцем.

— Касаемо русалки — был грех. При мне и вытащили, под самого Ивана-Купалу. Праздник сей — храмовый, легальный… Девка на политическую не шибко схожа. Те больше стриженые, в пенсне — а у нашей патлы зелёные до самого сраму, вот и вся, извиняюсь, ейная идейность. Так что дуля тебе — не докопаешься, ваше благородие. Всё чин-чинарём, — жирно подмигнул чиновнику купчина.

— А иди ты, шут! — рыгнул Свинтидзе, давясь анчоусом, — так таки и русалку? Это ж сколько надо было выпить?

— Вот те хрест! Мироныч! Покличь Дерендяя ко мне, мухой!

Вскоре подошёл и низко склонился перед господами белобрысый мужик с туповатым выражением на широком лице.

— Здоров, дядька Дерендяй! — демократично подал мужику два пальца Рябинин. — А где твоя девка водяная?

— Дак это… Святой отец себе посля обедни сразу и забрали.

— Атбросим, что ли? На кой она ему ляд?

— Сказал, плоть перебарывать. Посохом стучал, засудить грозился страшным судом — ну, мы и отдали… — наивно вздохнул мужик. — А девка была больно баская… Ножки-ручки нежные — словно бы и не мужичьих кровей… Жалко — умучают попы…

— Молчать, скот! — грохнул по столу кулаком охмелевший жандарм, на миг ощутив себя в душе либеральным просветителем. — Много на себя берут, мракобесы! Айда в монастырь — запрягай, Рябинин! Я буду не я, если не вызволим русалочку! Водяная девка, как все научные гипотезы, обязана проходить по линии МВД — на то есть секретная директива Государя!

Да коли я её живьём в Кунсткамеру — это ж сразу генеральский чин, европейская популярность… В Париж на выставку! А там и ко Двору представят… В «Ведомостях» пропишут: действительный статский советник Свинтидзе…

— Эх-ма — выручай, залётные! — бубенец бился под дугой, распугивая робких обитателей лесной глухомани… Вскоре бор расступился, и тройка на рысях вылетела в поле ржи. На пригорке сияли крестами золочёные маковки ближнего монастыря…

— Ну, Пуд Африканыч, не выдай! — отхлебнул из фляги полицмейстер. — Ты да я — вдвоём, понимаешь, сила! Отобьём у клерикалов русалочку — считай, подряд на железную дорогу твой… Надулмана с Пользнером по бороде мешалкой, хватит кормить инородцев…

Кстати, всё забываю спросить: а что, хвост у неё — и вправду рыбий?

 

ГЛАВА 40. СУМЕРКИ БОГОВ

Спешно покинув виллу Рудольфа Штайнера, немецкие романтики поселились в уединённом пансионе на окраине Цюриха. Никакого пива — теперь, как никогда, пора брать судьбу за цугундер!

Сцену воскрешения богов требовалось обставить со всей помпой… Хитлер часами выслушивал донесения Боля о быте и нравах Рейха в новом тысячелетии. По совету Блюмкина они отправились к лучшему городскому портному Йошуа Шлахтеру, где с Адольфа и Германа была снята мерка. По достоинству оценив мундир шарфюрера СС, хвастливый Гёринг заказал себе такой же — но необъятно-широкий, нежно-бирюзового отлива, с обильным золотым шитьём и маршальскими звёздами. Хитлер ограничился скромной формой без знаков различия — лычки ефрейтора к делу явно не шли, а лишней мишуры он не любил…

Пока шился антураж, за Блюмкиным было установлено круглосуточное наблюдение, чтобы не дал дёру. Толстый Герман, оставленный в номере сторожить пленника, принялся его добродушно подначивать:

— Старина Боль говорит, вы работали палачом в ЧК. Неужели пытки безвинных жертв и впрямь могут доставлять удовольствие? Никогда этого не понимал…

— Безвинных жертв не бывает, — пожал плечами Блюмкин. — По закону кармы каждый получает своё, и никто не в силах искупить чужой грех. Любой палач по определению — слепое орудие судьбы.

— Не увиливайте! Речь о ваших личных мотивах. Вы что — садист по жизни?

— Я, как и вы с другом, в некотором роде стремлюсь к совершенству, — вздохнул Блюмкин. — А палач — трудная роль в человеческом театре, возможно, самая трудная. Но если подойти к ней полностью осознанно, не мучаясь расхожими комплексами вины, то никакой кармы не поимеешь, напротив. Любые выплески презрения и ненависти со стороны хнычущего социума подпитают тебя энергией по закону сообщающихся сосудов. Ведь в нашем иллюзорном мире материальна лишь мысль — действия при этом могут быть любые, они не важны. Безупречность мага — в осознании своей изначальной правоты.

— Слова истинного арийца, Исаев! — оценивающе глянул на него Гёринг. — Ваша мамочка, случаем, не привечала немецких колонистов?

— Вы, немцы, не любите евреев за то, что мы на вас чересчур похожи, — буркнул Блюмкин. — С той разницей, что мы не прочь иногда посмеяться над собой.

— Главное — не пытайтесь посмеяться над нами, — погрозил ему пальцем добряк. — Знаете, Ади излишне горяч в национальном вопросе, поэтому я заранее выговорил себе одну забавную привилегию… Хотите узнать, какую?

— Даже если бы не хотел, вы всё равно скажете.

— Кто еврей, а кто нет — решаю я! — самодовольно расхохотался Гёринг, хлопая себя по ляжкам. — Так что в ваших интересах доставить нас в 2012-й год в целости и сохранности. В случае успеха обещаю вам моё личное благоволение и уютное поместьице с замком… ну, скажем на Мальте. Не против стать мальтийским рыцарем, а, Янкель? Вам пойдёт… Мальта ведь входит во владения Рейха — там, в нашем с вами светлом будущем?

— Как и вся Европа, — смиренно кивнул Блюмкин. — Рейх контролирует геополитику — относительную независимость сохранил пока лишь Китай.

— С Китаем разберёмся, — вальяжно отмахнулся Гёринг. — Пошлём экспедицию в будущее, угоним эскадрилью виманов — от узкоплёнчатых пух и перья полетят! Himmel, Arsch und Zwirn!

— Виман? Это что-то, если не ошибаюсь, из мифологии?

— Мифология у низших рас, у нас — конкретика! — отвечал Герман, выпятив грудь. — Если хотите знать, я лично пилотировал одну такую штуковину… Кстати, пора проверить — как там моя ласточка, не заржавела ли в вятских болотах…

— Это которую вы сдуру утопили в районе Немы? — невинно осведомился Блюмкин.

— Законсервировал, — поправил его Гёринг, поняв, что сболтнул лишку. Еврей, похоже, знает и так чересчур много… На лестнице раздались шаги — вприпрыжку от возбуждения в комнату влетел Адольф в сопровождении верного фон Боля, нагруженного свёртками.

— Пора! — воскликнул с порога Хитлер, брезгливо скидывая с себя куцый клетчатый костюм. Заскакал на одной ноге, влезая в форменные галифе цвета горчичного хаки (цвет, за который позже его последователей враги прозовут «коричневыми»). Притопнул яловым сапогом. Переодевание заняло совсем немного времени. Макс фон Боль услужливо зашнуровал на рукаве любимого руководителя повязку со свастикой. Гёринг в маршальском мундире молодцевато крутнулся перед зеркалом, выкинул вперёд и вверх ладонь, и отчеканил пришедшуюся ему по душе фразу из будущего:

— Яволь, майн фюрер!

Таксомотор ждал внизу. Шофёр — седовласый негр — окинув компанию в опереточной униформе мудрым обезьяньим взглядом, согласился доставить их на Блоксберг, если оплатят обратную дорогу. В горах темнело быстро.

Ещё раз обыскав Блюмкина на предмет оружия, ему спутали ноги короткой верёвкой и вручили Бубен. Троица в нацистских мундирах заняла места по старшинству — Хитлер в центре Портала, воздев очи к пылающим пикам Альп… Рейхсмаршал — по его правую руку… Боль, не в силах вынести величия момента, ткнул Блюмкину пистолетом в поясницу. Бубен в руках мага зарокотал, набирая силу… Вскоре Портал взорвался зелёным светом — и все четверо исчезли из глаз…

Негр, наблюдавший за действом из-за кустов, включил фары и, мурлыча себе под нос «Let my people go» Луи Армстронга, порулил назад. Свернул с шоссе он возле виллы Рудольфа Штайнера.

— Беда с правдолюбами, — вздохнул доктор, отпустив соглядатая. Всю ночь в его кабинете мерцал масляный светильник, мелькали тени духов и слышалось нудное бормотание мантр…

* * *

Фон Боль, преисполненный ответственности перед Историей, очнулся первым. Знакомые развалины Рябиновки в сумерках явно указывали, что они прибыли по адресу. Комбинация сработала. Отныне он — особа приближённая к фюреру… Яволь — Германия превыше всего!..

За кустами рыскали лучи фонарей, слышался лай собак — дозорные третьей роты шварце-СС через минуту будут на месте. А вскоре с его подачи Рейх станет владычествовать не только над пространством — но и над временем. Эскадрильи боевых виманов взмоют над землёй, неся высшую справедливость непокорным народам Галактики… Замирая, шарфюрер потряс за плечо Гёринга — коснуться рукой священной особы фюрера он бы не посмел…

Блюмкин из-под прикрытых век коварно следил за троицей неудачников. Дело сделано, оставалось отрезать им путь к отступлению. Нащупав в кармане отточенный с одного края никелевый пфенниг, он дождался, пока шарфюрер повернётся спиной — и со всей дури пропорол лезвием накрест мембрану Бубна. Кожа Амбы Шаман Энлиля лопнула, словно перетянутая струна…

От резкого звука Хитлер пришёл в себя. Вспомнив, зачем он здесь, вскочил на ноги и зафиксировался в проёме развалин, скрестив руки на причинном месте. Луч фонаря упёрся в его невысокую напружиненную фигуру с повязкой на руке. Волевой рот напрягся, готовый разразиться импровизированной речью. Великий миг!..

Гёринг и Боль вытянулись, вскинув руки в арийском приветствии…

* * *

— Лежать! Работает ОМОН! — огласил Рябиновку в матюгальник окрик майора Тамбова, подкреплённый короткой очередью из «калаша» поверх голов.

Фюрер первым рухнул по фронтовой привычке ничком, вжавшись в землю. Боль успел полоснуть кинжалом снизу по уху набегающего мента, прежде чем его сшибли с ног прикладом. Через минуту дело было кончено — всех четверых упаковали в браслеты.

Максим Максимович подмигнул волочившему его в «бобик» лопоухому конвойному — в голове пели скрипочки Таривердиева из «Семнадцати мгновений»… Пасьянс сложился.

— Йес! — он мысленно вскинул кулак кверху. Можно представить себе, как теперь пойдёт вразнос мировая история без этого бесноватого ефрейтора. Ждать оставалось считанные часы, пока ряженые клоуны парятся в пресс-хате немской мусарни!

Светало… Йети — мохнатый лесной человек — обездоленно прокричал в умирающей ночи.

 

ГЛАВА 41. РЕЛИГИЯ И НАУКА

Зря купчина засучивал рукава: пролётка на въезде в монастырь Обрезания Господня была встречена не терниями с волчцами — но тучными хлебами и рыбами…

Настоятель обители отец Палисандр оказался мужчиной обходительным и ушлым, в миру явно не из простых. Был он по-благородному сив волосом, вальковат, чёрные глазки метались под кустистыми бровями, аки дрессированные мыши.

— Опять Атбросим? — брыля преподобного дёрнулась. — Не берите в голову — у старца, по терминологии одного из венских докторов, синдром анального застоя… По мне — его бы хоть завтра в лечебницу, да отец Маммон не благословляет. Крест на колокольне надо чинить — а откуда средства? Вятские купчихи летят на Атбросима, я извиняюсь, аки мухи на кал: если блаженный харкнул в рожу вдовице — быть ей на Красную горку замужем… Никто не помнит, откуда сия дикость повелась, однако факт: срабатывает!

— Чудеса Господни, — дежурно перекрестился купец.

— Строго между нами, пресловутые вериги его, — цепь от механической молотилки фирмы «Даймлер». Насилу удалось замять скандал с немцем-колонистом… Впрочем, каюсь — орлов баснями не кормят, — опомнился преподобный. — Силь ву пле откушать постненького…

Стол громоздился горой закусок. Каких только даров смиренной паствы здесь не было — не исключая остендских устриц и новомодных питерских поганок в маринаде. После пятого стакана кагора Свинтидзе плавно перевёл беседу на русалочку…

— Да ради всех святых угодников — заберите вы от меня эту халду! — замахал рукавами рясы о. настоятель. — Жду уже грешным делом — скорей бы подохла… Как привезли, ни минуты покоя — всюду мазыки мерещатся! Чересчур легко они её нам отдали — того и жди подвоха.

— Понимаю, — важно кивнул полицмейстер. — Мазыки — это бунтари, вроде социалистов?

— Хуже, батенька! Социалисту сунет мужик-богоносец в рыло — тот и с копыт долой. Пока топчут его пенсне — исправник уже на месте, злодей в кандалах… Мазыки не то, их от обывателя не вдруг отличишь — мимикрия-с. Между собой лопочут по-своему, язык их тайный зовётся «самскрыт»… Я изучал вопрос — этой заразе на Руси почитай сорок тысяч лет, от языческих волхвов ведутся. Тяжело святой церкви с ними…

— Посевам вредят? — невинно спросил купец.

— Если бы вредили! Чуть недород или засуха — всей округой к ним… То же и насчёт болящих — мёртвого воскрешают, не совру…

Остаканившись, отец Палисандр нетвёрдо поднялся с лавки и мотнул головой: дескать, идёмте!

Пройдя внаклонку сводчатым сырым коридором, они вступили в подземелье, освещённое чадным смоляным факелом. Тени судорожно метались по стенам. У купца дрожь пробежала до копчика. Помещение было тесным, по центру располагался неглубокий выложенный камнем бассейн, очевидно, питаемый грунтовыми водами. В бассейне, прикованная за ногу ржавой цепью к плитам дна, сжавшись, сидела по грудь в ледяной воде пресловутая русалочка. Под глазами чёрные круги. Никакого рыбьего хвоста, — заметил про себя полицмейстер. — Да если б даже и был…

Горбатый Атбросим упорно тыкал ей в посиневшие губы распятием, второй рукой дроча себе под рясой.

— Целуй, нечистая сила!

Катя плюнула ему в бороду и отвернулась — недолёт. Святой истово замахнулся над её головой массивным распятием — но вовремя был сбит с ног пудовым кулачищем купца Рябинина.

— Ключ! — протянул руку Свинтидзе. Настоятель, ни слова не говоря, протянул ему всю связку…

Пуд Африканыч, легко, как ребёнка, подняв Катю из воды, понёс её на руках к выходу. Походя отопнул с дороги великомученика, не обращая внимания на его гугнивые проклятия.

— Надеюсь, это маленькое недоразумение останется между нами? — залебезил о. Палисандр, добавляя от себя святому сапогом в рёбра. Викентий Карлович произвёл характерный жест, потерев указательным пальцем о большой…

* * *

Слобода Дымково располагалась на низком правом берегу Вятки-реки, Вересники — на левом. Каждую весну они заливались паводком — этакая северная Венеция… Нравы в обеих Венециях водились дикие, торжествовало право сильного. Имелось три молельни разной веры — часто члены одной семьи принадлежали к разным сектам и ели из отдельной посуды. Короче, воронья слободка, вечный кошмар полиции…

Зимой во время свадеб богатые дымковчане лихо катили на рысаках до Вересников, напоказ возя по льду реки приданое какой-нибудь невесты, вплоть до перин, буфетов, гусей и петухов; устраивались лютые пьянки с мордобоем. Городских низовые ненавидели совместно — а учёное сословие вдвойне. И было за что!

Очередной искус произошёл под Рождество — свадебный поезд был атакован бесовским наваждением на реактивном ходу. Нелепая санная конструкция, дымя и искря, с рёвом врезалась в самую гущу хмельных поселян. Мотор чихнул и смолк, повисла нехорошая пауза. Очкастый юноша со слуховым рожком в правом ухе принялся было извиняться — но к нему уже протянулись со всех сторон здоровеннейшие ручищи пьяных дымковчан.

Казалось, расправа неминуема — но тут, крутя над головой оглоблю, в толпу с рёвом врезался верзила лет двадцати из Вересников, вида более чем решительного. Ушибленные мещане прыснули по сторонам — знали уже, что от этого оглоеда ждать добра не приходится…

— Степан Халтурин, токарь-краснодеревец, — спаситель протянул учёному мозолистую ладонь.

— Просто великолепно! — затряс его руку подслеповатый Константин Эдуардович. — Науке такие люди ох, как нужны. Идёмте скорее, требуется выточить одну деталь — без неё мой аппарат неаэродинамо… в общем, не полетит!

Прошло полгода, не одна деталь была выточена. Дружба юных энтузиастов окрепла. В доме Циолковского Степан отдыхал душой: сверкают электрические молнии, гремят громы, звенят колокольчики, пляшут гуттаперчевые куколки.

Сейчас они сидели в кутузке — само собой, по чистой случайности. Экспериментальная модель аэростата, потеряв управление, влетела в элитную мансарду публичного дома и вызвала там страшный переполох. Как назло, в тот вечер наверху отдыхало влиятельное лицо…

* * *

— Вот построим с тобой, Костяныч, летальный аппарат, — мечтал измордованный полицией Халтурин, — долетим до Бога — и за бороду его: попался, урод? — Хрясь мордой об колено — довольно, попил нашей кровушки! Русский народ тебе — не насрано! Наплодил, понимаешь, у власти жуликов и воров…

— Ну, не совсем так, Стёпушка, — улыбнулся слепой как крот учитель, поглаживая тонкими пальцами мозолистое пролетарское колено… — Бога ведь нету…

— Врёшь — крайний есть всегда! — Бог представился на миг Степану таким же слепым и глухим к народным нуждам, как этот умник — к тому же впавшим от старости в маразм… Чуткие пальцы учёного рассеянно двинулись по бедру революционера — лишь бы успокоить, без всякой задней мысли… Халтурин возбудился пуще:

— А можно чиновников с воздуха бомбить булыгами, или сбрасывать агитационную литературу! Прикинь: ярмарка, тыща человек внизу — мещане, барышники, весь шалман… И тут подлетаем мы: — Бабах! Бабах!.. Нет, погоди, получше придумал. В ракету засандаливаем пуд пороху — и прямиком по полицейскому участку! От Свинтидзе с жандармами — одно мокрое место!

— Экий ты, братец, злой… — трусливо отдёрнул руку изобретатель. — Ракета ведь придумана не за этим, а чтобы облетать другие миры…

— На хера другие? — озадачился краснодеревец. — Не проще наш по своей правде перестроить? Бабах — и в дамки, сразу всем хорошо!..

По коридору раздались шаркающие шаги — тюремщик принёс баланду.

— Что там у вас с утра за кипеш? — капризно уперев руки в боки, пронзил его взглядом Халтурин. — Всё лютуете, сатрапы?

— Жри не выступай, — проворчал инвалид. — Их благородие господин Свинтидзе привёз научный казус из Немы — девку водяную, русалочку. Заперли на три замка — а она, б… ь, возьми, да и испарись из камеры. Наваждение! Награда объявлена тому, кто сыщет — двести целковых. Листовки распечатали с описанием… На уж, держи на подтирку, учёный… — тюремщик протянул Циолковскому желтоватую ориентировку — сотни таких были расклеены по заборам Вятки: «Разыскивается…». 

Пока Степан нехотя подкреплялся щами с убоиной, гений жадно пробежал текст, грызя ноготь указательного пальца — и, прочитав, воздел его кверху.

— Эврика! Мой принцип человека-невидимки всё-таки работает!

— Чего-с?

— Дурень. Зови сюда своего Свинтидзе с понятыми. Ассигнации вперёд — будет вам русалочка! — и толкнув Халтурина в бок, озорно шепнул:

— Деньги наши! Теперь уже наверняка, Степан, улетим с тобой отсюда к едреней фене!

 

ГЛАВА 42. ВСАДНИК НА КОНЕ БЛЕДНОМ

Худшие опасения о. настоятеля сбылись — перед самым приездом архипастыря чудотворная икона св. Пелевия, исправно мироточившая всю дорогу, забастовала, хоть кол теши… Дело пахло скандалом: владыка нарочито ехал из епархии, дабы засвидетельствовать равноапостольное богоявление… Тщетно о. Палисандр тёр ангельский лик освящённою ветошкой, а дьякон в сердцах замахивался кадилом — мученик забастовал. Собравшиеся на крёстный ход немские обыватели возроптали, подогреваемые злорадными завываниями Атбросима:

— Поддались искушениям плоти — теперь гореть всем в аду! Грядёт всадник на коне бледном — ужо вам, зашипите на сковородах господних, толстомясые!

— Просвети, батюшка, рабов многогрешных! Что делать-то? — стенали робкие мещанки, бухаясь на колени в пыль пред святым мужем.

— Сказано: ненавидьте плоть свою! — выкатив бельма, брызгал слюнями праведный. — Природа есть церковь Сатаны! Плохо ненавидели, оттого и не мироточит!

Отец Палисандр в панике шепнул отцу дьякону:

— Беги к мазыкам — чую, их фокусы. Скажи, если тотчас не замироточит — сгною в Соловках всех, до седьмого колена!

Дав служителям культа побесноваться ещё минут пять, к амвону приблизился Дерендяй в сопровождении небритого незнакомца в длинном плаще с капюшоном. С большим бубном под мышкой ассистент напоминал некоего мрачного воина древности, вооружённого круглым щитом.

— Проблемы, отче? — дядька поднял на настоятеля бестолковый взгляд.

— Ещё спрашивает, пакостник… — глазки о. Палисандра под скуфьёй сузились. — Ну, чего ты добиваешься, чего? Сместят меня — пришлют другого пастыря, построже — а я на тебя докладную в Синод… Не лучше ли по-мирному всё решать?

— Девку водяную куда дел? — Дерендяй кивнул в направлении Левина. — Женишок ейный прибыл, интересуется.

— Я вообще не при делах, — заюлил настоятель. — У нас она плавала, аки сыр в масле… Полицмейстер из Вятки наезжал, забрал себе для опытов. Верни пастве чудо, мазык, не гневи небо!

— Слыхал, парень? В Вятке твоя дроля, в полицейской управе…

Левин сжал побелевшие пальцы на рукояти плазменного меча. Этой ночью он уже повидал в тонком сне, как попы мучают Катю в подвале — оттого и ломанулся ей на выручку сквозь временной континуум, насилу отбившись от поганой орды… Назад дороги не было — перед входом в рябиновский Портал положил не меньше полудюжины инородцев во главе с красным комиссаром Львом Усышкиным…

* * *

— Чудо, говоришь? — переспросил Дерендяй. — Оно бы можно, да вот бесплатные чудеса, сам знаешь, не больно в цене… Положим, взбодрю я ваш балаган… А в отместку — вели-ка ты, отче, заседлать моему гостю сивого меринка со своей конюшни… Да сто целковых серебром накинь сверху — путь ему впереди долгий…

Отец Палисандр только крякнул с досады. Однако деваться некуда — вскоре обительские трудники уже приторачивали к седлу сумки с припасами. Левин, перешептавшись о чём-то с мазыцким дядькой, вручил ему Бубен — и, дав смирному мерину шпоры, умчался в облаке пыли за околицу — спасать возлюбленную…

Тем временем нестройно загудели колокола — владычный поезд въезжал в святую обитель. Казалось, конфуз неминуем. Толпа, ропща, воззрилась на иссохший образ. Постный лик Пелевия таращился, не подавая признаков чуда. Туша епископа в золотых ризах бегемотом проковыляла сквозь паству к паперти… Отец Палисандр обречённо зарыскал глазами в поисках коварного Дерендяя — но того и след простыл. «Развёл! Закопаю паскуду…». 

— Во имя Отца и сына и Святаго духа! — продрался из передних рядов горбатый Атбросим, гремя веригами. — Заклинаю! — И, рухнув, забился в пене посреди грязной лужи, напоминая раздавленное насекомое…

— Мироточит! — выдохнула толпа, разом валясь на колени. Из тёмных зрачков св. Пелевия брызнули две клоунские струйки, оросив трёхпалубный подбородок архипастыря. Владыка мазнул пальцем себе по бороде, полизал и брезгливо повёл шишковатым носом…

Зверски рявкнул диакон, и хор затянул аллилуйю. Жёлтая лужица растекалась под иконой, но собирать её на анализ было некому, да и ни к чему. Чудо свершилось, назло козням диаволовым…

Трапеза также удалась, епископ уснул в салате. Что до Атбросима, то его тотчас же по смерти без лишних проволочек канонизировали во благо обители…

* * *

Идея сделать человека невидимым явилась Циолковскому, как и всё гениальное, во сне. Денег на эксперименты как всегда не хватало. По ходу опытов Константин Эдуардович покрывал себя серебрянкой и облучал чем ни попадя согласно волновой теории, в результате чего почти полностью лишился зрения и слуха.

Услышав от тюремного смотрителя, что арестованная русалочка испарилась из запертой камеры, изобретатель смекнул, что на этом можно реально срубить капусты. Давно уже они со Степаном мечтали податься в Петербург на собранном ими в амбаре реактивном аэростате. Останавливало, как обычно, безденежье. В столице житьё дорогое, связей ноль, а пока достучишься до чинов в Минобороны — как раз ноги протянешь… Двести целковых премии были бы как нельзя кстати.

После переговоров со встревоженным полицмейстером Циолковский в жандармской пролётке был доставлен домой, и вскоре вернулся с целой телегой громоздкой аппаратуры. Её сгрузили в коридоре перед входом в камеру исчезнувшей русалочки, и Степан Халтурин, вооружась насосом, принялся через дверной волчок закачивать туда серебряную пыль. Циолковский корпел над тумблерами. Вскоре из пустоты раздался чей-то надрывный кашель. Свинтидзе истово перекрестился.

— Я был уверен, что она там! — самодовольно улыбнулся изобретатель. — Всё дело в преломлении света, имеющего, как и всё в мире, волновую природу… — он хотел было пуститься в учёные разглагольствования, но был перебит жандармом:

— Короче, Циолковский!..

Не без опаски водрузив на лицо нелепые инфракрасные очки, Свинтидзе стал разительно похож на жабу с аксельбантами. По этому поводу Халтурин не удержался от солёной пролетарской прибаутки, взбираясь на велосипедное седло электрического генератора. Сапоги его замелькали в воздухе, крутя педали. Коридор наполнился гудением. Константин Эдуардович просунул в волчок трубку излучателя и, перекрестясь для порядка, включил рубильник.

… Катя, покрытая слоем серебряной пыли, сидела в углу камеры, обхватив себя руками и мелко дрожа. Свинтидзе в жабьих очках шагнул к ней и, облапив поперёк живота, поволок к выходу. Там на неё надели ручные и ножные кандалы, после чего она сделалась видимой уже безо всякой аппаратуры. Русалочке отвесили пару оплеух, вкатили дозу брому и приковали со всеми предосторожностями к привинченной к полу койке…

* * *

Проведя Циолковского с Халтуриным в свой кабинет, полицмейстер милостиво распорядился поднести им по стакану водки с солёным огурцом. Сам сел в кресло и углубился в делопроизводство. Спустя пять минут он поднял на посетителей строгий взгляд:

— Как, вы ещё здесь? Ступайте, господа, все обвинения с вас сняты. Вы свободны.

— Простите, ваше благородие… А деньги? — заикнулся учёный.

— Пустяки, от штрафа я вас тоже освобождаю. Вы нам — мы вам. Прощайте, господа, много дел, знаете ли… Утром везу опасную заключённую в Петербург — в интересах государственной безопасности…

Циолковский что-то залопотал, но был мягко выдворен на лестницу унтером Свирипеевым. Выйдя на улицу, он увидел свою аппаратуру, сваленную неряшливой кучей в луже под забором. Шуганув интересующихся свежим мусором кур, он начал вздыхать над изломанной лучевой колбой…

От горестных дум его отвлёк цокот подков по булыжнику. Учёный поднял взгляд и обомлел: ведя в поводу бледного коня, к нему направлялся странный измождённый человек в плаще с капюшоном.

— Полицмейстер здесь?

Константин кивнул… Незнакомец, достав из-за пояса чёрный цилиндр, повернул шишечку на рукояти и решительно шагнул к дверям.

… С Халтуриным пришлось повозиться отдельно — из окон кабинета некоторое время доносилась его ругань и звуки пощёчин. Потом грянул полицмейстерский бас:

— Бунтовать? Вон отсюда!

Степан пересчитал копчиком ступени лестницы… Потом дверь управы распахнулась, и из неё на пинке унтера вылетел пламенный революционер. Халтурин непременно расквасил бы себе нос о булыжники, не угоди он слёту в объятия решительного незнакомца в плаще.

Массы Степана, помноженной на ускорение, оказалось достаточно, чтобы сбить Левина с ног. Чёрный цилиндр откатился к калошам Циолковского. Тот поднял штуковину — и в панике отпрянул от плазменного луча, вырвавшегося из рукояти.

— Тэк-с! Понятненько…

 

ГЛАВА 43. ДУРАКИ И ДОРОГИ

После первой же рюмки Левин понял, что всю дорогу ему лгали: история — миф, жизнь богаче воображения…

Кабак на Николаевской прозывался «Конюшня» не зря: коня блед (он же сивый мерин) определили в стойло на отдых, задав овса, а троице подозрительных субъектов хозяин сразу отвёл отдельный кабинет за ширмами, чтобы не волновать чистую публику. Половой был сама любезность: не зная цены царским деньгам, гость из будущего швырял халявное серебро горстями, словно проворовавшийся кассир.

Вот он и в желанной императорской России — сбылась мечта идиота… С обиженными властью товарищами, правда, пришелец во взглядах не сошёлся — слишком сильны были их стереотипы:

— Дворяне и помещики вас достали, это я могу понять, — Левин взял под язык прозрачный ломтик астраханского балыка… — но Государь? Без легитимной власти в России, поверьте, воцарится диктатура хамов! Мне ли не знать, друзья, почём в светлом будущем талоны на травяную колбасу…

— Пустое, барин. Помещиков здесь отродясь не было, — Халтурин махнул стакан водяры и завёлся. — Да царя бы просто не поняли, начни он одарять своих дворян такой землёй с такими вот людьми… У нас дай бог подати заплатить, и чтоб себе на гроб осталось. Из ископаемых один торф: хошь, жги его, а хошь жри. Коров держат исключительно ради навоза. Одно слово — Вятка… Про хамов у власти — вообще помолчим. Вот и выходит, что царизм твой — полное гэ в обёртке…

Изобретатель, набивший рот рябчиком после тюремных харчей, молча кивал очёчками. Под диспут выпили по ещё…

Пока Степан страстно аннигилировал буженину с хреном, Ильичу представился шанс ознакомиться с фантасмагорическими теориями русского гения из первых уст. Крича ему в слуховой рожок, удалось выяснить следующее: когда Циолковский написал работу «Аэроплан или птицеподобная (авиационная) машина», Императорская Академия наук в ответ покрутила пальцем у виска — нонсенс! В моду с подачи французов только входили воздушные шары. Обращение в Генеральный штаб русской армии также не имело успеха. Пришлось перестраиваться под коллективное бессознательное чиновной немчуры…

Средства внезапно выделил эксцентричный толстосум Рябинин, детей коего Константин обучал естественным наукам. Идея была проста, как три рубля — чтобы стать управляемым, летательный пузырь должен быть обтекаемой формы и иметь рёбра жёсткости. Постройка машины держалась в сугубой тайне — Пуд Африканыч боялся, что в Купеческом клубе в случае неудачи его подымут на смех…

Испытания воздушного баллона планировались на сентябрь месяц — к тезоименитству благодетеля, но всё было готово уже загодя. Аппарат имел форму веретена, снизу крепилась гондола с турбореактивным двигателем. Детали оснастки были любовно выточены Степаном Халтуриным из дуба и покрыты янтарным лаком. Каркас пузыря из медных обручей обтянут прорезиненной парусиной. Что до горючего — умельцами было опробовано практически всё, что горит. В итоге из твёрдых видов топлива остановились на сале — ввиду его крайней дешевизны на Вятке… Запуск уменьшенной копии модели прошёл успешно, если не считать поджога публичного дома мадам Коко…

Факты эти, имевшие важнейшее значение с точки зрения историографии науки, Левина затронули постольку-поскольку. Прибыл он сюда не за тем. Нужно было вызволять Катерину из беды…

Измордованный властями Халтурин первым выдвинул план разбойного нападения на полицмейстерский поезд — Свинтидзе неосторожно обмолвился, что повезёт русалочку в Питер с утра… Идея Левину понравилась, а Циолковский и по-трезвости-то слышал плоховато… В итоге — единогласно. Усугубили за успех, однако далее решено было не напиваться. За поповские деньги на ночь абонировали трёхместный нумер наверху, велев половому разбудить их с третьими петухами…

Аэростат в амбаре был давно готов, оставалось заправить его горючим, забрать Катю — и адью в небо… Куда — да какая разница! Лишь бы, как поётся в песне: «подальше от этой земли!»

* * *

… С утра пал туман. Слобода Чижи за городской заставой ещё спала. Полицмейстер в рессорной бричке пустил слюни на аксельбант, время от времени вскидываясь на очередной колдоёбине. Поезд отстал в тумане — русалку в закрытой чёрной карете везли два жандарма с саблями наголо, ещё двое замыкали верхами.

Серые избы… Поля, перелески… Россия, нищая Россия… Лирическую дрёму Викентия Карловича прервал резкий толчок и окрик возницы:

— Тпру-у-у!

— Что такое?

— Изволите видеть, вашбродь, мёртвое тело!

Свинтидзе, недовольно крякнув, выбрался из пролётки, передовые жандармы спешились. Здоровенный жмур валялся в луже ярко-алой крови прямо поперёк колеи. Бледное лицо его показалось подозрительно знакомым. Полицмейстер склонился над покойником, чтобы пощупать пульс на шее, как вдруг… Халтурин, резко рванув сановника за лацканы, подопнул его сапогом в низ живота и воровским приёмом переметнул через себя. Мгновенно оседлав, приставил к горлу мясницкий нож и дурным голосом заблажил на охрану:

— Бросай оружие, волки позорные! Порешу начальника, я психический!

Свинтидзе под ножом прохрипел опешившим жандармам:

— Исполнять, дурачьё! — и окинул тяжёлым взглядом из-под черепашьих век террориста:

— Каковы ваши требования?

— Во-первых — долой самодержавие! — Степан победно вскинул голову, глядя, как Константин Эдуардович собирает с земли в охапку полицейские шашки и револьверы.

— С этим понятно, а дальше? — поморщился полицмейстер.

— Ну это… чтоб всеобщее голосование, свобода совести… — Халтурин нахмурил узкий лоб… — Общих жён иметь также хотелось бы…

— А то их тебе так мало, козлина? — фыркнул Свинтидзе, втайне ожидая, что вот-вот вынырнет из-за поворота чёрная карета с жандармским эскортом, и фарс закончится.

— Козлить рабочего человека стыдно, барин! — Халтурин не находил слов от горячей обиды. — Эх, вырезать бы тебе кадык, сволота, да мараться лень…

Он тоже вгляделся в туманную даль — и вдруг ловким движением кинул нож за голенище:

— Кочумай, сатрап — свободен. С царём вашим буду разбираться в Питере отдельно… Передавай привет от Стёпки Халтуры с Вересников, пусть ожидает в гости!

Из тумана показалась арестантская тройка. Лошадьми неумело правил Левин, второй рукой обнимая прильнувшую к нему, как гибкий хмель, Катю… Обрезав подпруги, Степан пустил жандармских коней вскачь на волю. Вскоре злоумышленники, погрузив в карету захваченное оружие, растворились в тумане.

* * *

Спешенные полицейские во главе со Свинтидзе молча поковыляли по буеракам шоссе назад в Вятку, то и дело натыкаясь на тела порубленных товарищей. Плазменный меч отработал на славу — над располовиненным от ключицы до паха трупом унтера Свирипеева Викентия Карловича вырвало желчью. Из-под обрубков рёбер печень мертвеца неприлично бугрилась циррозными шишками…

— Лучших людей… — полицмейстер судорожно всхлипнул, давясь патетической слезой. — Господи Иисусе Христе — просрали Россию! Всякое быдло будет меня, природного дворянина… Довольно, прочь отсюда — к чёрту лысому, в монастырь! В Нему!..

До управы представители власти доковыляли лишь к сумеркам. Полыхая в закатном небе оранжевыми вспышками, проплыл в сторону юго-запада веретенообразный неопознанный объект. Обыватели осеняли его крестным знамением. Полицмейстер из третьего этажа управы гневно плевался им на головы и грозил кулаком. В летней ночи над всей Вяткой надолго завис тонкий миазм горелого сала с денатуратом…

Докладывать о казусе наверх страшно было и подумать — убиенных нижних чинов отпели втихую, а живым настрого велели помалкивать в тряпочку. Русалки, нигилисты, летающие люди — всё это в итоге осталось в памяти горожан лишь нелепым вздором, о котором приятно посудачить между преферансом и сытным ужином с выпивкой.

Небесные дороги хороши хотя бы тем, что не оставляют следов надолго.

 

ГЛАВА 44. ГОЛУБАЯ ЧАШКА

Утро вставало над Симбирским острогом. Истошно кричали петухи…

Кудрявый мальчик спросонок потянулся ручонкой, и — горе! Опрокинул папенькину любимую голубую чашку. Хотел заплакать — но понял, что слезами горю не помочь, и воровато сгрёб осколки в карман…

Дом смотрителя народных училищ Ильи Ульянова располагался по-над Волгой-рекой, как раз напротив тюрьмы. Отцу, записному либералу и поборнику общечеловеческих ценностей, такое соседство было вдвойне тягостно — да куда денешься при копеечном жаловании, коли жена повадилась метать потомство, как икру. Тут ещё эта двойня некстати… Предупреждали же добрые люди, что еврейки плодущи… Польстился на тёплое местечко в провинции за женитьбу на гулящей — теперь терпи, калмык…

Окрутили его с беременной Мари Бланк в Петербурге силком — чин из Третьего отделения шепнул, что бастард ожидается высочайших кровей, чуть ли не от самого Цесаревича… Главное — чтобы тс-с!! Илье Николаевичу после скандала с мальчиками выбор был невелик — или женись на опозоренной фрейлине, или в Анадырь на вечное поселение. Всевышний подкузьмил — не вышел Илья по женской части… Родись веком позже — блистать бы ему на гей-парадах на Невском, а так…

Первенца в семье Ульяновых нарекли по биологическому отцу — Сашенькой.

Тяжела судьба меньшинств в империи — никакой тебе политкорректности… Смотритель народных училищ проводил бòльшую часть времени в разъездах по округу, подальше от злых языков уездных моралистов, поближе к нежному юношеству. А воспитанием детей занималась вечно пьяная гувернантка Кашкадамова — наперсница Машенькиных утех.

Старший сын Александр вырос в результате угрюмым умником — зачем-то усердно зубрил химию азотистых соединений и тайком вешал кошек за сараем. Кудрявый Володенька же, напротив, отличался ангельским нравом и какой-то патологической совестливостью. (О страшной тайне близнецов не знал никто, кроме матери и её деда — скандального житомирского хасида Сруля Мошковича Бланка, о коем речь впереди).

Вот и сейчас: всем за завтраком с первой минуты было ясно, что Вовочка прячет глазки неспроста, явно нашкодил. Но шестилетний кудряш, так и не сознавшись, выбежал из-за стола без сладкого и ушмыгнул в ежевику — рыдать. Первенец Александр (домашняя кличка «Цесаревич») пустил ему в спину надкусанным яблоком, за что тут же огрёб от Кашкадамовой ложкой по лбу и похотливо осклабился, нащупывая её туфлю под столом. Та разом сомлела — гадость, а приятно…

Маленький Володя, скрывшись в зеленях, достал из кармана голубой черепок и принялся, всхлипывая, рыть в чернозёме ямку — похоронить следы своего невинного преступления. Тут, как назло, каторжных вывели на тюремный двор… Грянула окрест старинная, по слухам, авторства чуть ли не самого Стеньки Разина, плясовая:

— Из-за лесу из-за тёмного… — вывел разбитый тенорок запевалы.

Привезли хуя огромного! — ответил хриплый хор каторжан.

— Привезли его на семерых волах…

— Он, бедняга, был закован в кандалах… — песня крепла, разливалась над бескрайней Волгой-матушкой:

— Бабёнки, девчонки бегут:

— Ой, куды тако сокровище везут!

Маленький Вовочка, заткнув со стыда уши, кинулся бежать вниз по горбатому спуску, не в силах вынести грубой правды русского шансона… Тут и был схвачен за шиворот мужчиной в длинном плаще с капюшоном, внезапно возникшим из зарослей бузины. За спиной незнакомца зловеще маячила фигура молодой тётеньки с пыльным мешком.

— Фамилия?

— Ульянов… — моргая честными глазёнками, рапортовал малыш в матроске.

— Владимир Ильич? — на всякий случай уточнил небритый.

— Голубую чашку разбил я! — захныкал кудрявый младенец (копия барельефа на октябрятской звёздочке)… — По нечаянности! Умоляю, не говорите папà! Сам во всём признаюсь, пусть только боженька вернёт его в семью и отвратит от плохого…

— Такой мелкий, а уже торгуется, — господин в плаще подал знак своей молчаливой подельнице. — Открой рот и скажи: «А-а»!

В следующий миг инфернальному дитю сунули в рот воняющую хлороформом тряпку и одели на голову мешок. Ножонки в вязаных гольфах несколько раз взбрыкнули напоследок, отбросив сандалии в придорожную пыль.

— Есть!

* * *

… Вся пёстрая цепь нелепостей: крушение аэростата, драка с Халтуриным, сплав на плотах вниз по Волге — разом сложилась в исполненную смысла картину. Словно кольнула сквозь ветхую ткань бытия тайная пружина Судьбы…

Вскинув ношу на плечо, Левин потрусил к припрятанному в укромной бухте ялику. Катя едва поспевала за любовником — на душе у неё скребли кошки, но она мужественно оттолкнула утлую ладью от берега и впрыгнула следом, замочив подол непривычно длинной юбки. Левин запихал мешок с похищенным ребёнком под корму и взялся за вёсла. Вот, собственно, и всё — или почти всё… Он, сжав зубы, принялся выгребать из-за отмели на стрежень.

Странно, но вместо радости обоих точило какое-то гадливое чувство. Катя неуверенно потрогала сквозь мешковину сонное детское тельце — Володя Ульянов пошевелился, захныкал, видимо, увидав во сне папину голубую чашку, и она испуганно отдёрнула ладонь.

— И что теперь? — спросила нервно.

— Как будто сама не знаешь…

— Нечего тут знать. Ребёнка топить я не дам.

— Ребёнка? — взвился Левин, — С дуба рухнула? Какой ребёнок — это же монстр, демон, фитиль гнойника всей русской бесовщины!.. Свои инстинкты самки засунь, будь, добра, себе куда подальше! Слезинка ребёнка — ах, уси-пуси… Доброта хуже воровства… — он перестал грести, натолкнувшись взглядом на непреклонность в её зрачках.

— Да пойми наконец: тысячелетняя культура, генофонд нации — всё будет уничтожено в семнадцатом году через этого вот… — он брезгливо ткнул ногой в мешок, — крысёныша… — В мавзолей он намылился, как же! Камень в мешок — и в воду!

— Насрать на мавзолеи! — она топнула в днище и лодка качнулась. — Детей топить нельзя.

— Дура! — Левин, вскочив, выдернул из-под кормы мешок со зловещим младенцем, и уже замахнулся над набежавшею волной — но Катя, взвизгнув по-звериному, впилась ему зубами в мякоть ладони… Володя Ульянов, ударившись головёнкой о борт, выпал из мешка на дно лодки и открыл глаза. В них не отражалось ничего, кроме доверчивого любопытства — бескрайнего, как сама волжская ширь:

— Куда это мы плывём? Вы с тётей разбойники, да?

У Левина в глазах подозрительно защипало, и он угрюмо взялся за вёсла. Катя сунула фитилю гнойника русской бесовщины завалявшийся в кармане леденец.

— А сам ты… куда бы хотел?

— Не убивайте меня, пожалуйста! Отвезите лучше к боженьке в монастырь — а я там буду молиться за вас, и за братца Сашу, и за всех — всех плохих…

— Могу себе представить… — сплюнул за борт Левин. — Хотя… Слушай, а ведь это идея! Отвезём подлеца к Атбросиму — как раз два сапога пара, старый да малый! И мазыки рядом — проследят в случае чего…

Катю передёрнуло от воспоминаний о подземном узилище и святом старце. Но ничего лучшего, пожалуй, младенцу Ульянову при нынешнем раскладе не светило. Она молча кивнула, соглашаясь.

— Замётано! Попросим Дерендяя, чтоб подтёр ему память — и пусть себе молятся с блаженным на пару. Хуже от этого никому не будет.

— Лучше, я полагаю, тоже…

На том и порешили. Левин, у которого словно гора свалилась с плеч, игриво ущипнул мальчонку за щеку:

— Поедешь с нами в Нему, тёзка. У-у, бутуз! Главное, по дороге не проболтайся — а то живо в мешок и в воду! Отец, небось, всю полицию на ноги подымет?

— Папенька с нами давно не живёт, — отвечал правдивый кудряш. — Он в командировках по полгода, всё водится с плохими мальчиками. За них я тоже буду молиться.

— Прекрасная идея, молодой человек! — Левин, войдя в образ, важно кивнул.

В Сызрани фальсификаторы истории без приключений сели на пароход до Вятки и отбыли вторым классом в неведомое. Сдать стрёмного младенца по назначению, потом в виман — и цурюк, назад в будущее!..

Каким-то их встретит 21 век в иной России — могучей и прекрасной, отроду не знавшей большевистской чумы и всей этой последующей гнусной агонии…

 

ГЛАВА 45. УГНАТЬ ВСЛЕПУЮ

Дед Коля, сидя на коряге над речным омутом, издали напоминал очертаниями степенного рыболова. Лишь подойдя ближе, Савинков понял, что это лишь причуды сенильного маразма. Что-то бормоча себе под нос, старик сосредоточенно водил раздвоенным прутиком по поверхности бегущей воды…

Кашлянув, чтобы не вспугнуть безумца, Борис подсел поодаль. После воскрешения Дерендяем в руинах Рябиновки норов борца за свободу заметно пообмяк… Обод шаманского Бубна с лоскутьями вспоротой кожи он положил рядом — но мазык даже не повернул головы.

— Блюмкина работа?

— Представьте себе — этот скот перетащил сюда из прошлого каких-то ряженых интуристов; среди них один весьма непростой — Хитман что ли, фамилия… Никогда не слышал, чтобы за час на ломаном русском можно было так распропагандировать отделение полиции…

— Хитлер, — кивнул мазык, — этот может. А после, конечно, Яша привёл Бубен в негодность.

— Как видите… — Борис скрежетнул зубами. — Вот эти останки мне удалось выклянчить у Тамбова на память… Тамбов, кстати, при мне побратался с толстяком, выдающим себя за маршала. Поклялись бить жидов и олигархов до последнего. Блюмкину приказано подготовить списки… Николай Николаевич, когда вся эта мутота закончится, а? Вы же обещали вернуть меня домой — или тогда не нужно было воскрешать! Там в конце тоннеля меня встречали, кстати, вполне дельные люди: Степан Халтурин, Мария Магдалина, Жанна д-Арк… Кажется, и товарищ Дерендяев присутствовал…

— Кажется — крестись, — ехидно подмигнул мазык. — Что, не по нутру светлое будущее?

— Здесь меня принимают за жандарма, за какого-то Левина, — сжал кулаки Савинков. — Я устал пьянствовать с полицией и делать вид, что болею за «Зенит-чемпион»… И вообще — пора, знаете, домой — бороться с большевизмом.

— Так уж и пора? Видел же, что бывает на выходе? — скоморох, сложив ладони лодочкой, очень натурально изобразил ими неприличный звук.

— Хватит меня морочить! — взорвался террорист. — Сами говорили, есть куча параллельных вариантов будущего. Уж я постараюсь, чтобы на этот раз вышло всё как-нибудь… ну, по-человечески… Всех Лениных-Сталиных — сразу за жопу и в окно!

— В окно, говоришь? — мазык прочертил прутиком по воде и, что-то увидав в глубине, печально глянул на Бориса. — Да, в окно — это по-человечески… С третьего этажа — на брусчатку внутренней тюрьмы…

— Что, простите?

— Так, привиделось… Слушай сюда, герой с дырой: Бубен зашивать без мазы — разве только перетянуть по новой. Наговоры я помню, а вот кожа пойдёт не любая. Старики говорили — нужна цельная шкура этого… Блин, склероз…

— Гоминоида! — из кустов с умным видом высунулась мордашка Лили Марлен.

— Во-во, — кивнул мазык. — Спасибо, внученька. А где ловить пакостника — хрен, мать йети, знает…

— Да у Чарушихи в бане! — подсказала рыжая проныра. — Каждую субботу у них там день влюблённых. С обеда яга ему шаньги печёт, а ночью граблями следы ровняет. Все соседи в курсе… Поп грозил проклясть — она и попу в бороду наплевала… Любофф! — лиса-подросток деланно закатила глаза.

— Ох, мòлодежь… Пороть вас некому! — дед, кряхтя, поднялся с коряги и шаркающей походкой поковылял к посёлку.

Лилька глянула вслед его силуэту с оттопыренными ушами над жилистой шеей — и странная грусть сдавила ей сердце. Она вдруг поняла, что дед и впрямь очень стар… Не иначе, опять с утра водил вилами по воде… А все в Роду знают, что это значит.

Чтобы не дать воли слезам, она запрыгала на одной ножке по прогалинам, брызгая на Савинкова грязью из-под кроссовок.

* * *

— … Так опоносить — меня? Мерзавцы! Двенадцать лет в этой упряжи, как раб на галерах — и вот благодарность! — бушевал экс-полицмейстер Свинтидзе, утрамбовывая ценные бумаги в саквояж бюстиком графа Бенкендорфа (девайс был отлит по его спецзаказу в Лондоне Борисом Бирюзовским из чистого золота.)

Только что Викентию Карловичу с ухмылкой вручили указ об отставке. История с русалочкой таки всплыла в Питере — доброжелатели расписали всё в наилучшем виде, Палех отдыхает… Особо расстаралась, конечно, былая любовь — унтер-офицерская вдова Глаша Свирипеева. Верно гласит народная мудрость — сколько свинью ни корми, а вылетит — не поймаешь… Как-то так…

— Пшёл! — привычно ткнув кучеру Андрею в ватную спину кулаком, Викентий Карлович всхлипнул:

— Гони по Николаевской!

— Николаевская — она, барин, длинная… А правду говорят, что вас уже сократили?

— Не рассуждать! В Нему вези, в монастырь.

— А-а, это значит, батюшке Атбросиму решили покаяться? Милое дело! — не в тему расцокался языком возчик. — По грехам вашим самая пользительность…

В следующий миг шапка его слетела на мостовую от увесистой оплеухи… Дальше всю дорогу барин и ямщик дулись друг на друга молчком.

«Разыскать подлеца Дерендяя и вытрясти из него всю подноготную… Что ещё за чудеса на вверенной территории? Припру к стене фактами — и пусть попробует не научить своим трюкам…».  — призрак тайного могущества уже маячил перед внутренним взором отставника.

* * *

… Вокруг шумел вершинами немский лес. Когда до обители оставалось не более семи вёрст, одна из сосен, вскрикнув всем телом, рухнула им поперёк пути.

— Тпру-у! — кучер натянул поводья… Пуганый Свинтидзе схватился за револьвер. Однако ни намёка на лихих людей — лишь щебет лесных птах раздражал округу. Во что целиться? В бесконечность? Чепуха, катар нервов. Ежиха с семейством деловито пересекла дорогу — Свинтидзе в сердцах дал пинка замыкающему…

— Природное явление, Андрей — экий ты, братец, шугливый… — но, пока он собирался с духом, мужика и след простыл.

Викентий Карлович, поаукав с четверть часа, не без робости водрузил саквояж на плечо и грузно поковылял в направлении обители Обрезания Господня… Ему припомнились слова настоятеля отца Палисандра: «Этой заразе на Руси почитай сорок тысяч лет, от языческих волхвов ведутся. Тяжело святой церкви с ними…». 

С непривычки стало жутко. Тропа периодически раздваивалась — но он всякий раз сворачивал по солнышку, пока оно окончательно не закатилось за лес. Наконец сквозь буреломы показался идеально ровный прогал…

На выходе из чащи на него спикировала сорока, с тревожным криком огадив мундир. Но Карлыч, браво смахнув с аксельбанта птичье дерьмо, шагнул на подёрнутую ряской бездонную зыбь. Нога не нашла привычной опоры. Саквояж с золотым Бенкендорфом, булькнув, стремительно нырнул в бездну.

— Цурюк, ваш сиятельство! — захлёбываясь в чёрной жиже, возопил экс-полицмейстер — и тут же хаотически забил в воде сапогами…

* * *

… Что заставляет нас в смертную минуту вспомнить заветное слово — Дерендяй его ведает. Россия не зря зовётся в мире Страной Чудес:

«Буй-Тур Коло-бог 12–13 приветствует Странника на борту. Кодовое слово «цурюк» принято к исполнению…». 

Полубесчувственного Карлыча засосала в овальный проём неведомая сила. Она же, усадив в кресло, вжала его ладонь в силуэт пятерни на панели. Потом что-то нестерпимо вспыхнуло в мозгу, и дворянин распался на кванты…

Когда сознание вернулось к нему, дело было уже сделано. В зеркале, возникшем из ниоткуда, он увидел себя помолодевшим без бакенбард, однако вполне живым и дееспособным. С лысого темени свисал запорожский оселедец… Ну и моветон, однако…

«Скачок прошёл штатно?» — осведомился стальной голос в мозгу. «Остаёмся, или опять всё как в прошлый раз?»

— Разумеется, всё как прежде, ваше-ство!.. — залебезил перед приборной панелью Свинтидзе… После чего его вновь распылило и собрало в трёхмерности, на этот раз с поправкой на шесть лет назад. (Благодарение Катерининым прихотям!)

Названия своей новой причёски «ирокез» жандарм знать не мог — так что и протестовать смысла не было…

Раздался низкий гул двигателей, и Викентий Карлович был исторгнут из вимана мягким толчком под зад. Жабой плюхнувшись на поверхность водоёма, он по-собачьи поплыл к берегу…

Переливаясь в лучах закатного Солнца радужным ореолом, транспортно-боевой виман 12–13 качнул бортами своему новому пользователю — и опустился в пучину Дерендяева болота. Со всеми вытекающими, как-то:

а) райцентр Нема наконец обрёл грамотного начальника РОВД;

б) Катя Сказкина с любовником лишилась последней надежды на возвращение домой из сурового и бесприютного девятнадцатого столетья.

 

ГЛАВА 46. ЛОХОВСКАЯ МАСТЫРКА

В доме смотрителя народных училищ царила паника — со дня на день ждали возвращения главы семейства. Маленького Володю нужно было готовить в гимназию — и вдруг кудрявый бутуз как сквозь землю провалился… Дело было чревато скандалом, не дай Бог дойдёт до начальства. Илья Николаевич и так был на нехорошем счету…

— Что делать? — рыдала мать.

Сын Александр, поджав змеиные губы, подал ей с полки томик Чернышевского. Главная книга русского либерализма без слов полетела в камин… Выход неожиданно подсказала посвящённая в интимные тайны дома Ульяновых гувернантка Кашкадамова.

— А что, если нам потревожить дедушку Сруля?

— Ах, душечка моя! — воспрянула Мария Александровна. — Поезжайте к нему, заклинаю — пусть скорей вернёт нам того, второго… Глядишь, всё и обойдётся…

Дело заключалось в следующем: шесть лет назад супруга смотрителя разрешилась от бремени двойней. Илья Николаевич пропадал в очередной командировке. В доме же гостил на ту пору по случаю светлого праздника Пейсах дед Марии, Сруль Мошкович Бланк, винный откупщик из Житомира. Был он скуп и неуживчив, и слыл в еврейской среде за человека большой святости, знатока Каббалы.

Дед долго разглядывал двойняшек, что-то бормоча себе под нос и сверяясь с засаленным талмудом. Все думали, что он испрашивает благословения своего сумрачного Бога — но тут старик попросил оставить его с Марией наедине и огорошил её неожиданным предложением:

— Два таких чудесных младенца и сразу — не слишком ли жирно вам будет? Отдай одного мне — и Господь благословит твой дом богатством…

Старик знал, на что давить — смотрительского жалованья едва хватало на самое необходимое… После ожесточённых торгов роженица согласилась уступить того, что поплоше — с лысым теменем и злобными косыми глазками… Сошлись на пяти тысячах, и в тот же день старый Сруль отбыл домой весьма довольный, увозя в бельевой корзине старшего из двух близнецов. В дороге каббалист резал кур и поил приёмыша из тряпки свежей кровью. Младенец захлёбывался от жадности и мерзко орал… Еврей смиренно разводил руками из брички: дескать апрель, кошачьи свадьбы — таки чего вы хотели…

* * *

На ангельский характер Володечки в семье не могли надышаться — а про того, второго даже не вспоминали, покуда не припёрло…

Как это ни странно, Сруль выслушал Кашкадамову с суетливой вежливостью, даже не напомнив о деньгах:

— Да забирайте, давно же пора вернуть молодого человека в семью… Какое здесь у нас воспитание? Пейте чай, мамзель, намазывайте масло — а я его сейчас позову…

— Диббук! Поди сюда. Поедешь с этой женщиной.

— Какое странное имя… — удивилась гувернантка, с отвращением оглядывая вертлявого косоглазого ублюдка с гладко выбритым огромным черепом — ничего общего с ангелоподобным близнецом. Рот его был перепачкан чем-то красным…

— Что это ты ел, душечка? Ягодки? — просюсюкала она, подавая ему руку в перчатке для поцелуя. В ответ пальцы пронзила острая боль — маленький гадёныш её укусил! Дед, бывший настороже, кинулся на воспитанника с бранью и налепил ему на лоб бумажку с какими-то зловещими каракулями. Диббук замолк, словно впав в летаргию…

Однако на прощание, когда корзинка с синими печеньями-звёздами была уже упакована и фурман щёлкнул кнутом, Диббук сощурился на Сруля Мошковича из пролётки и картаво выкрикнул, заложив пальцы за проймы жилета:

— Долой винные откупа! Да здгавствует экспгопгиация! — клочок с защитным кодом закружил и унёс в пыли ветер…

Вернувшийся из командировки отец с трудом узнал своего кудрявого ангелочка… Пришлось наврать, что Володя перенёс тяжёлую нервную горячку. Илья Николаевич поцокал языком, а наутро уже определил сына в гимназию — и отбыл в очередную инспекционную поездку… Обман сошёл с рук на удивление легко.

* * *

— Что он там выкобенивается? — нервно спросил Левин, выглядывая из-за кустов. — Час почти ждём.

Дерендяй, сидя на пне, плёл лапоть. Вокруг него суетилось разное мелкое лесное зверьё со своими заботами.

— Ладно, пойду — прощупаю обстановку… — Катя шлепком сбила ладонь любимого, пытавшегося перекрестить её на дорожку — жест был явно не в тему…

— Мир тебе, Дерендяй Ярилыч!.. — выйдя на поляну, девушка поклонилась дядьке поясно. — Я тут в болоте виман оставляла — у тебя нет соображений, куда он мог деться?

— Я вам что — Господь-бог за всеми следить? — буркнул, не поднимая лица от бересты, ведун. — У Авдотьи-ежихи младшого запинал насмерть один пассажир — пришлось отправлять вместе с чемоданом на дно, к деду-болотнику. Кто знал, что этому марамою тайное Слово ведомо? И так показатели по ежам ниже, чем в целом по региону…

— Аллё-гараж! — Катя защёлкала пальцами перед толстым носом глобального эколога. — Какие там в пень ежи? Мы с мужем только что нейтрализовали мировое зло. Упырь сдан по месту, имеется расписка от попов… И где в итоге мой Коло-бог? Просран?

Дерендяй ковырнул лапоть кочедыком и сощурился на свою работу.

— А кто вас просил младенца красть? Насмотрелись голливудской лажи — супергерои, едрить-мудрить…

— Хотите сказать, мы же и виноваты? — сникла Катя.

— Никто не виноват, каждый старается как лучше… — смягчился Дерендяй. — Вот только возвращаться вам с милёнком по ходу некуда — такая вот выходит лоховская мастырка…

— Что ещё за мастырка? — возмутился Левин, выходя из укрытия и обнимая Катерину за плечи. — 2012-й год не принимает? Конец света, типа очередной Лохокост?

— Ну, конец — штука относительная… — усмехнулся Дерендяй. — Как бы вам объяснить подоступнее… Когда Солнышко встаёт, лампочку ведь гасят?

— Ну?

— Лапти гну. Тут для этой лампочки и Конец света…

— Что — всё так запущено? — до Левина начало понемногу доходить. — Будущего нет, нашей иудо-христианской цивилизации в двенадцатом году кирдык?

— А вы чего хотели? — развёл руками скоморох. — Ночь Сварога закончилась… Две тысячи лет гадили под себя — а теперь желаете проснуться в белом венчике из роз? Насрал — убери за собой, так-то, милые…

— И что нам теперь делать? — понуро спросила Катя.

— Айда в избу, — поднялся с пенька Дерендяй. — Поведаю вам одну сказочку, а дальше сами думайте… Про Диббука уже слыхали?

— Нет. Кто такой?

— Кто да что, нам не докладывают… Но каждый раз, когда Диббук приходит на Землю, пробуждается в людях великая зависть и злоба… Последний раз он воплотился шесть лет назад в городе Симбирске.

— Ульянов? — перебил Левин. — Так мы ж его обезвредили!

— Ошибочка вышла, — Дерендяй покачал головой. — Демон воплощается всегда в старшем из близнецов. А вы выкрали меньшого… Но это дело прошлое, без вас разрулим как-нибудь… Хуже то, что в 2012-м году Диббук должен родиться снова. И на этот раз учинит такое, что баста карапузики… Вот тут и сказочке конец…

— Откуда вам это известно?

— Сорока на хвосте принесла, — невесело усмехнулся дядька.

— А подробности она не сообщила? Дата и место рождения, фамилия родителей?

— Тебе к чему? — Дерендяй подозрительно сощурился. Левин в ответ молча извлёк из-за ремня плазменный меч, другой рукой сжав под столом пальцы Катерины. Она прижалась к нему:

— Я с тобой.

Дерендяй вновь взялся за свой лапоть. Лицо его оставалось непроницаемо.

— Ну, что мне с вами делать? — проворчал он, доплетая ряд. — Посёлок Нема, будущую мамашу звать Чарушиха. Потомственная ведьма, по-простому — яга. Отец — Шаньгу, реликтовый гоминоид, за Диббука порвёт любого. К тому же там зреет ещё одна заваруха, так что мой вам совет — не совались бы вы со своей любовью в этот гадюшник. Сгинете ни за грош… Цивилизация ваша — тьфу, век бы её не видел… Бубен у меня на полатях цел — отправлю вас в какое-нибудь тихое времечко, детишек себе нарожаете…

— И что — мы можем выбрать для себя любое время? — Катя подняла вопросительный взгляд на Левина, зрачки её дрожали.

— Нам можно подумать? — тихо спросил тот, теребя рукоять меча.

— Думайте, — кивнул Дерендяй. — Время вам до первых петухов, потом лазейка закроется.

Взявшись за руки, любовники молча вышли за околицу.

 

ГЛАВА 47. СТАЛИН В ГОРКАХ

Блюмкин, сидя в камере, рвал на себе волосы. Лающие выкрики Хитлера из кабинета начальника Немского РОВД то и дело прерывались восторженным рёвом пьяных ментов…

Максим Максимович понял, каким образом он облапошился с этими простоватыми немцами. Весь фокус в том, что Сталин был выдернут из своего времени в точке бифуркации — в 18-м году от него напрямую зависела судьба фронта. Потому и будущее изменилось стремительно. Что касается Хитлера, этот перец на момент изъятия оставался неудачником без определённых занятий, и в нужный момент логика истории запросто выдвинула ему на замену дублёра. Так что никаких существенных сдвигов в 2012-м году нет и не предвидится… Зато здесь успех Адольфа был ошеломителен.

Никаких одиозных ассоциаций физиономии пришельцев не вызывали, напротив: сельские менты, уставшие, как и весь народ, от тотальной безнадёги и лживости властей, встретили пассионарных варягов с исконно русским радушием…

Из райотдела пьянка вскоре переместилась в станционный кильдым. Пышнотелая буфетчица Анютка, очарованная вальяжностью и богатым мундиром Гёринга, вскоре уже восседала у него на коленях. С кружками пива в руках они являли собой вполне рубенсовскую группу (жаль, этого не мог наблюдать героический Пётр Ганешин!) Фон Боль, бегло болтавший по-русски, чувствовал себя среди полицейских, как рыба в воде — когда Адольфа подводил словарный запас, он помогал ему с переводом:

— Наши братские народы — последние осколки осквернённой врагами Гипербореи! — вещал заезжий агитатор, артистично жестикулируя после трёхсот граммов. — Пора взять за шиворот всех, кто повадился перетапливать арийскую кровь в халдейский жир! Вернём народу принадлежащие ему по праву богатство и достоинство!

— Красиво поёт! — шепнул на ухо Тамбову отставник Профкомыч. — Что твой Жириновский…

— Вы спросите меня — что сегодня в состоянии пошатнуть Золотую пирамиду мировой олигархии? — чутко уловил переменчивые настроения аудитории Адольф. — Отвечаю вам — оружие возмездия существует! Это — дар наших с вами звёздных предков, и он спрятан здесь, под нашими ногами…

Майору Тамбову вспомнилась брюзгливая физиономия непосредственного начальства. «Если всё срастётся, чует моё сердце — генерал Шугал огребёт от этих парней по полной», — злорадно подумал он, чокаясь с фон Болем стаканом «Путинки». — «Впрочем, по ходу не он один…».  Шарфюрер выпил и закашлялся. Пьянка набирала обороты, и кто-то уже затянул: «Ленинград — Воркута…». 

* * *

— Что это ты затеял, Ади? — тревожно спросил Герман у друга, выведя его под локоток на крыльцо. — Устроить вооружённый путч в подобной дыре? Оглянись — здесь тебе не Мюнхен, и если на то пошло, даже не Москва… Какое оружие возмездия?

— Мой виман, который ты утопил в болоте! — отвечал Адольф. — Эти деревенские простаки помогут нам его достать.

— И что дальше?

— Взмоем над пространством и временем, камрад! — Хитлер сжал его кисть в своей. — Всех планетарных паразитов — без лишней крови, точечными ударами изымем из мировой истории — вот что дальше!

— Как ты это себе мыслишь?

— Я всё просчитал. За отправную точку следует взять Моисея…

— … Каринторфа? — обрадовался толстяк. — Давно пора…

— Да нет, другого — того, что на горе Синай разговаривал с горящим кустом.

— Что ещё за шайзе?

— Библию надо было читать, камрад! Мошко-жид развёл приютивших его жрецов Египта на ключи знания вместе со всем их золотым запасом… Потом вывел пархатых в пустыню и на горе Синай заключил позорный пакт с демоном Яхве. Короче, какая-то бяка из другой галактики пообещала народу Израиля мировое господство на приемлемых условиях. Факт этот широко известен, так что в памяти вимана наверняка имеются точные координаты их встречи… Что делать дальше — надеюсь, объяснения не требует?

— Яволь! — оживился Гёринг. — Накроем, как миленьких.

— Залпом бортовых орудий распылим обоих вместе со скрижалями, пока глобальный паразит не успел разжиреть на крови белой расы… — воскликнул Хитлер, фамильярно ущипнув приятеля за щеку. — Дальше пускай себе народ-Иуда скитается по пустыне хоть до морковкина заговенья — пфуй ему, а не мировое господство!

— Всё гут, — остудил пыл Немского мечтателя Герман. — Дело за малым — найти нужное болото и поднять виман…

— Разберёмся! Меня ведёт Провидение. Надеюсь, что на этот раз ты не облажаешься с управлением, старина…

* * *

… — И это — Родина? То, за что предстояло сражаться и умереть? — Левин мысленно перенёсся в 2012-й год, и ему стало паскудно. — Оргия кучки паразитов на загаженной земле, вымирание нации — и над всем карикатурная тень Вечного старца, царька-олигарха, следящего за агонией несытым взором обиженного нетопыря… Главное — сколько ни переворачивай говно, лучше не будет, проверено. Каждый раз — только вонь до небес… Гоминоиды правят бал. Сульфаты Шаньгу заворачивают мир под себя — лишь бы в итоге ни себе ни людям… Смысл?

Владимир открыл глаза. Алый шар Солнца садился за лес. В камышах плеснула ленивая рыба. Волосы любимой женщины касались его небритой щеки.

— Ты что-нибудь решил?

— Да. Думаю, да. Стоило бы остаться здесь — и ну их, тех петухов… Некуда бежать, всюду одна хрень. — Он обнял любимую покрепче и нашёл в волосах нежную раковину уха. — Тут — ещё терпимо… Экология не загажена, сабвуферов и дрелей никто пока не изобрёл, а крепостное право уже отменили… До революции, даст Бог, оба помереть успеем…

— Милый! — Катя обвила его шею и покрыла лицо поцелуями. — Я так рада… Проживём — где наша не пропадала! Рыбку будем ловить, в лаптях ходить… Много ли нам нужно — маленький домик, русская печка… Кстати, если что — дичь с меня… И ну её к лешему, ту цивилизацию!

— Значит, больше никаких скачков? Отвоевались? — Левин встал, расправил спину и размахнулся… Плазменный меч, описав дугу, с коротким всплеском ушёл под воду. Катя искоса глянула на круги.

— Не пожалеешь?

Он помотал головой и привлёк её к себе.

— А детишек у нас сколько будет? — спросила она, прижимаясь к нему всем телом.

— Сколько будет, все наши! — он нежно укусил её за мочку уха — и повалил на душистое сено. Первых петухов они, как и следовало ожидать, не расслышали — было не до того…

* * *

— Слушай, товарищ Дерендяев, давай-ка начистоту. Я ведь тоже посвящение получил — в Туруханске шаман водил меня по местам силы. Звать меня Коба, что означает «кудесник», и у меня есть тайный знак — шестой палец на ноге. Моя цель простая — стать русским царём и навести в стране порядок.

— Диктатуру пролетариата?

— Да какой там Маркс-Шмаркс, кто его вообще в России читал? — поморщился Коба. — У нас и пролетариев-то раз-два и обчёлся. Можно, конечно, сделать из этой байды официальную религию, если уж всем так припёрло на что-то молиться. «Капитал» книга толстая, мутная — для святого писания в самый раз пойдёт…

— А ведунов гнобить не будешь?

Сталин усмехнулся.

— Зачем гнобить? Будем сотрудничать… негласно… Цель у нас благая — уберём всех паразитов, и устроим на Руси город-сад.

— Сажать вам не пересажать… — невозмутимо поклонился дядька.

— Сам я человек не злой, — продолжал Сталин. — Выпить люблю, пошутить. «Сулико» попеть. Ты знаешь, сколько раз дух Ильича хотел в меня переселиться? Всего и делов — за руку его подержать перед смертью. Чтобы силу передал… Только мне этого не нужно.

— От меня-то что требуется? — спросил Дерендяй.

— Воскреси Ленина! — заговорщицки зашептал ему на ухо Коба. — Но не полностью, а так… ну, чтобы только мог мычать из инвалидного кресла. Лучшие светила над ним бились — без толку. Врачи в отказ пошли… Вредители, им лишь бы бабло рубить. Циолковского из Калуги выписал — опять по нулям. На тебя вся надежда. Если получится — проси, что пожелаешь!

— Ну, веди — показывай своего Лукича.

… Сталин распахнул двери в вестибюль Горкинской резиденции. Покрытая серебрянкой лысая голова с характерной бородкой возвышалась на массивном постаменте в окружении моря цветов.

— Ох, Коба, Коба! — вздохнул Дерендяй. — Умный ты мужик, а дурак. Это ж памятник.

— И ты попался! — обрадовался, как ребёнок, Сталин. — Не зря говорят: хочешь спрятать — положи на видном месте! Голова натуральная. Туловище с руками убрано в стальной короб для безопасности. Брать за руку Ильича нельзя — кто возьмёт, в того перетечёт злая сила.

— А почему он в серебрянке?

— Да Циолковский покрыл в научных целях. Потом какой-то излучатель у него погорел — Эдуардыч ушёл в запой, а чем смывать не знаем. Я хотел керосином, да Крупская возбухнула — мол, вождь, и всё такое… Решили пока так оставить, пускай думают, что монумент. Делегации компартий цветы несут — вдове подспорье. Она их в Москве на крупу меняет…

Дерендяю надоело это суесловие.

— Диббук! — негромко, но внятно позвал он. Ленинская голова передёрнулась, как от электрического разряда, и открыла глаза.

 

ГЛАВА 48. ПОСЛЕДНИЙ БОЙ

Хитлер знал, с какого конца браться за дело — его объявление крутили по Немскому радио каждые полчаса. За любые сведения о точном местонахождении вимана была объявлена премия — ящик водки. В кабинете майора Тамбова было устроено что-то вроде общественной приёмной — народ шёл почесать языками о чудесах, которых в последнее время творилось с избытком, а кое-кто — и просигнализировать на соседей.

Фон Боль с немецкой методичностью записывал показания. Вскоре обнаружилось, что чаще всех всплывает в грязной пене народной молвы имя Чарушихи. Помимо чёрного сглаза и самогоноварения, её обвиняли в сожительстве с лесной нежитью в лице реликтового гоминоида. Это было уже кое-что — за бабкой послали наряд.

Увидев её яйцеобразно выпирающий живот, судмедэксперт Михалыч схватился за голову.

— Вот где чудо — так уж чудо, куда там ваши тарелочки!

— Да это грыжа, охальники! — отпиралась Чарушиха, но даже беглый осмотр показывал, что карга на девятом месяце. Рентген подтвердил — будет двойня.

— И кто ж тебя, старая, столь богато осеменил? — подмигнул Тамбов. — Соседи как один на йети грешат… Молчишь? Лады, поедем в область. Пускай там специалисты разбираются… По научным институтам до смерти тебя замурыжат.

— Не надо в область, всё скажу! — заголосила бабка. — Святой истинный крест, тарелка ваша в Дерендяевом болоте, на дне спрятана… Русалки у неё заместо обслуги. Я прежнему начальнику милиции замучилась сообщать… Оборотень в погонах Карлыч-то ваш был. Ну, да новая власть разберётся, где правда! — Чарушиха суетно перекрестилась на маршальский мундир Гёринга, скучавшего с сигарой у окна…

* * *

— Не боись, яга, — кивнул майор, — беременным ветеранам у нас льготы. Дорогу покажешь — считай, ящик водяры твой.

Вскоре всему личному составу было приказано разобрать оружие — и полицейская автоколонна тронулась от здания РОВД в сторону болота. Чарушиха указывала путь. Немецкие романтики по праву заняли место в головном «Гелендвагене». Молчаливая тень бигфута Шаньгу, скользя за деревьями, ревниво сопровождала процессию. А чуть позади, ориентируясь по его вонючему следу, кралась молодая лиса-оборотень.

* * *

… Первый луч солнца проник на сеновал. Катя с тревогой глядела на бледный окостеневший профиль возлюбленного: если бы не бьющаяся жилка на виске, его можно было принять за мёртвого. У Левина до сих пор не было случая рассказать ей о своём даре астрального разведчика…

На этот раз, пролетев по сияющему тоннелю, он сразу увидал деда Колю, беседующего с Лили Марлен на взгорке над Дерендяевым омутом. Мазык был явно недоволен царящей внизу суетой — менты, вдохновляемые призывами Хитлера, по очереди ныряли в болото. Поняв, что без акваланга не обойтись, срочно снарядили нарочного в райцентр. Адольф, взяв толстого приятеля под ручку, принялся расхаживать с ним по берегу, развивая свои бредовые концепции:

— Если не накроем папашку с Моисеем на горе, то уж точно доберёмся до сынка… Разгоним кагал на Голгофе, снимем его с креста и заставим ответить на пару вопросов. Что значила, к примеру, злорадная фраза: «Не мир принёс я вам, но меч?» — Зачем принёс, спрашивается? На кого работаем, камрад? «Я и Отец одно»? Яволь, за базар принято отвечать…

— Прошлое им не угодило… — проворчал мазык, прислушиваясь. — Трупы пинать до хрена охотников…

— А что — по-моему, нормальный ход мыслей! — пожала плечами Лили Марлен.

— Херовый ход! Больно умные все стали. Не сегодня-завтра беднягу Яхве и так отключат от зоны Ру.: программы морально устарели, питание ни в Красную армию, мозги — помойка… Так что по любому — гуляй, Вася! Опять же, Ночь Сварога кончается…

— Если можно, с этого места поподробнее…

— Ну, ты же в курсе, что наша Земля всегда была лакомым кусочком для залётных паразитов, питающихся страданием. До последнего времени самым продвинутым и жирным был христианский эгрегор — пока другие шакалили по мелочи, культ виселицы приучил доноров самих это страдание культивировать… И вот заметь, ещё в 17-м веке инквизиция миллионами приносила людей в жертву Яхве… Да что там — сто лет назад попы своими страшилками любому могли мозг засрать до смерти — вспомни хоть Анну Каренину. Из высшего света дамочка, образованная… А что сейчас? Хоть запроклинайся, ни один колхозник сам под паровоз не кинется, чтоб попам угодить. В мозгах просвет обозначился…

А тут прикинь — эти активисты собираются отменить историю, и опять всё по новой… Тёмные всяко на две тысячи лет верх возьмут — неважно, как это будет называться. Ну, шуганут они на Синае кучерявых пастушков… Вместо них богоизбранными станут чукчи либо папуасы — свято место пусто не бывает. Представь, что начнётся… Нет уж, баста — что было, то было. Все, кто сумел — извлекли уроки, можно ехать дальше. Конечно, Яхве и сын сами так просто не уйдут, последняя их надежда — Диббук… Большая кровь может на время взбодрить паразитов… Ох, чую, не зря всё так сплелось в одном месте… Ну, да двум смертям не бывать. Верно я говорю, летун? — дед, подняв смеющиеся глаза наверх, встретился взглядом с Левиным и подмигнул.

— Дерендяй что-то задерживается, — обеспокоено заёрзала лиса. — Вдвоём со всеми не сладим…

На берегу засуетились. Из подъехавшего джипа менты принялись выгружать водолазное снаряжение.

У астрального разведчика похолодело на сердце — сверху он успел разглядеть тушу Шаньгу, бесшумно подкрадывающегося к мазыку с внучкой с подветренной стороны. Вот гоминоид сгруппировался перед прыжком… Силясь подать им знак, Левин закричал без голоса — и, тут же втянутый обратно в тоннель, очнулся с вытаращенными глазами на сеновале. Над ним склонилось тревожное лицо Кати.

— Плохой сон увидел?

— Наши в беде! — он вскочил на ноги. — Скорее, где мой меч? А, чёрт!

Поняв, что никакой возможности прийти на выручку друзьям нет, Левин в отчаянии заметался по берегу. Больше века отделяло его от событий 12-го года — но если Хитлеру удастся его дьявольский план, то и их с Катей идиллии конец — нет никакой гарантии, что они вообще встретятся в этом новом будущем…

Он обернулся на всплеск — и с ужасом увидел, как тело любимой растворяется в черноте омута. Это уже слишком! Конечно, всё плохо — но не настолько же, чтобы так вот взять — и утопиться! Недоумение его длилось долю секунды — ноги сами оттолкнулись от берега, и он нырнул следом.

На остатке дыхания достигнув дна, он разглядел смутно белеющий силуэт Кати и попытался схватить её за волосы. Но тут неожиданно получил от возлюбленной удар пяткой в лоб — и потерял сознание. Горсть серебристых пузырей, вырвавшись изо рта, устремилась к поверхности. Лёгкие на вдохе наполнились чёрной водой. Сознание же, отделившись от безжизненного тела, было втянуто в знакомый тоннель, и вскоре Левин, или то, что минуту назад было Левиным, могло наблюдать исход драмы на Дерендяевом болоте.

Дед Коля, загодя создав на месте себя фантом, кувырнулся назад через спину и исчез. Шаньгу, обрушившись всем телом в пустоту, взревел — и тут же получил сокрушительный удар медвежьей лапой по загривку. Самому крепкому человеку такая затрещина переломил бы хребет — но гоминоид лишь досадливо крякнул… В следующий миг вставший на дыбы матёрый медведь, махая лапами, отбивался от вывороченной с корнем сосны. Вот глаза его запорошила горсть песка — и зверь покатился, сбитый с ног циклопической дубиной разбушевавшегося homo erectus-а.

Отважной молнией взвилась в воздух лисица, нацелившись в прыжке вырвать Сульфату кадык — но мелкие зубы увязли в шерсти монстра, не причинив вреда… Он отшвырнул Лили Марлен в кусты, как тряпку, и вновь принялся охаживать дубиной медвежьи бока. Невесть откуда взявшаяся стая ворон принялась атаковать Шаньгу с воздуха, норовя выклевать ему глаза… Привлечённые шумом менты с автоматами наперевес устремились к месту побоища. Медведь, выплюнув на траву сгусток крови, коротко рявкнул внучке:

«Работай! Я их отвлеку», — и, хромая, стал отступать вглубь леса. Тихонько заскулив, Лили Марлен устремилась к омуту и, прыгнув с разгону, поплыла на глубину.

Герман Вильгельм Гёринг по праву считал себя хорошим охотником… Автоматная очередь кучно вспорола поверхность воды. Когда рябь улеглась, лисы нигде не было видно — должно быть, ушла на дно, превратившись в фарш…

 

ГЛАВА 49. ОХОТА НА МОИСЕЯ

Диббук понял, что отныне он надолго заперт в парализованной тушке вождя мирового пролетариата, лишённый всякой возможности вредить…

Назвав демона подлинным именем, Дерендяй обрёл над ним контроль, и теперь споро возился над извлечённым из стального короба телом. Руки Ленина были прикованы к подлокотникам кресла-каталки браслетами. Уже вскоре обработка живой и мёртвой водой дала свои результаты.

— Важнейшим из искусств является кино! — издал крик очнувшийся кадавр, нацелившись на Кобу характерным лукавым прищуром.

— Ага, ещё вино и домино… — буркнул Иосиф Виссарионович и с досадой накрыл говорящую голову пледом.

— Ты что творишь, старый пень? — укоризненно повернулся он к Дерендяю. — сейчас сюда на эти вопли вся ленинская гвардия сбежится.

И впрямь — из коридора раздался скандальный визг Крупской, вступившей в неравную схватку с охраной. Ругань на грузинском языке, глухой удар об пол — и из дверей выглянуло лицо Берии с расцарапанной щекой…

— Я тебя как человека просил — оживи его совсем чуть-чуть! Понимаешь — чуть-чуть, только чтобы моргал и лыбился… — зашептал Дерендяю на ухо недовольный Сталин. — А он у тебя сразу тезисы выкликает — так не годится, дорогой товарищ…

— Слушай, Коба — извини, но меня сейчас в другом месте ждут, — мазык озабоченно глянул на солнышко за окном. — Давай я вечером вернусь, и что-нибудь скумекаем…

— Никаких вечером! — сверкнул тигриными глазами Сталин. — Пока не воскресишь правильно, как договаривались — ты мой гость, никуда не пущу. Бубен твой я велел спрятать в надёжном месте.

Поняв, что генсека не переупрямишь, Дерендяй вздохнул — и принялся колдовать над трудным пациентом. В Нему без Бубна всё равно не попасть — оставалось хоть здесь покрепче запереть Диббука в полумёртвом теле…

К тому времени, как нужный результат был достигнут и дядька обрёл свободу перемещения, — там, куда он так рвался, всё было уже кончено.

* * *

… Обследуя дно омута в поисках плазменного меча, Катя не сразу наткнулась на бездыханного Левина. Она в ужасе схватила его за ремень и, оттолкнувшись от дна, устремилась к поверхности. Но вытащить утопленника на берег не могла — обратный переход на атмосферное дыхание всякий раз был мучительным процессом и требовал нескольких минут драгоценного времени. А сколько он уже провёл под водой? Катя в отчаянии зарыдала. Рот жадно заглотил воздух, в глазах завертелись круги — потом её вырвало болотной водой, и свет померк…

Пришла в себя она от знакомого низкого гула — транспортно-боевой виман 12–13, переливаясь всеми красками радуги, снижался в ореоле брызг над поверхностью болота. Из люка ей махала рукой, что-то крича, бледная от потери крови Лили Марлен. Пуля Гёринга перебила лисе плечо, но заботливый Коло-бог перед скачком оказал ей первую помощь, согласно встроенной программе.

Вдвоём с Катей они стащили Левина обратно в воду и подтолкнули к люку. Утопленник тут же был втянут внутрь и окружён световым коконом… Вскоре он изверг содержимое желудка и лёгких за борт и заморгал, а ещё спустя пару минут устроил возлюбленной первую в их жизни разборку.

— Ты зачем меня утопила?

— Да я тебя даже не видела… Какого беса в омут попёрся, если под водой дышать не умеешь?

— А ты какого? Я вообще-то тебя спасал…

— А я за мечом… Как знала, что он нам понадобится… — Катя протянула ему на ладони чёрный ребристый цилиндр.

— Хорош бузить, время не ждёт, — Лили Марлен, скользнув в пилотское кресло, приложила раненую руку к силуэту пятерни на панели. Люк закрылся.

— Все готовы? Тогда — цурюк!

После временнòго скачка виману было приказано подняться повыше и просканировать местность. Всё было видно, как на ладони: сутулая фигура Шаньгу быстро перемещалась по координатной сетке в сторону заброшенного тоннеля, преследуя раненого медведя. Менты, оставив двоих немцев на берегу сторожить Чарушиху, толпой устремились следом — предстояла славная охота!

— Цель — гоминоид. — распорядилась лиса. — Догнать и уничтожить!

«Невозможно, — строго ответил Коло-бог 12–13. — Имею запрет на уничтожение реликтовой фауны.»

— Исполнять, железяка буева! Не видишь, сволочь, он сейчас моего деда порвёт?

«Весьма сожалею», — лицемерно проскрипел виман.

— Хотя бы подлететь туда и десантироваться мы можем? — вмешался Левин. Вскоре серебристый аппарат уже снижался над входом в тоннель. Катя заняла место у штурвала. Волна антигравитации мягко подхватила Левина и прыгнувшую следом Лильку. Будь у Ильича на тот момент чуть побольше художественного вкуса, он бы усмехнулся: слишком всё смахивало на гонконгский боевик… Но голова отключилась — он успел войти в состояние Яри и, перекосив рот в крике, выхватил меч… Словно в своих бестелесных путешествиях, он пронёсся над шарахнувшимся в сторону Сульфатом и приземлился прямо посреди вооружённых ментов. Шаньгу успел следом за медведем занырнуть во мрак тоннеля.

Дав короткую очередь поверх головы пришельца, майор Тамбов скомандовал ему:

— Лежать! Руки на затылок!

Заражённые ядом хитлеровского национал-социализма менты с засученными рукавами и укороченными «Калашами» в руках полукольцом обступили жертву.

На дискуссии не оставалось времени. Ощутив приход боевого безумия, берсерк завращался в пляске смерти, уклоняясь от пуль и разя беспорядочно стреляющую толпу росчерками огненного меча… Вскоре с Немской полицией было покончено — гуманно поотрубав ментам руки, Левин устремился в тоннель. Из его тёмной глубины доносился рёв сцепившихся в смертельной схватке врагов.

* * *

… Катя в кресле пилота отчётливо слышала в голове указания мазыка и передавала их транспортно-боевому виману. Они приземлились на пригорке над омутом, и тут связь с дедом оборвалась… Действуя на свой страх и риск, Катя решила для пущего эффекта сделаться невидимой — и приказала виману открыть люк. Хитлер с Гёрингом уже бежали наперегонки к аппарату. И тут Коло-бог во второй раз за сегодня показал норов.

«… Толстого не повезу!» — дверца люка захлопнулась перед носом опешившего Германа. «Один раз он уже угробил мне систему навигации, хватит», — пояснил Буй-Тур.

— Слушай, никто не требует от тебя ему подчиняться, — принялась уговаривать Катерина. — Исполняешь только мои указания, а эти двое едут в качестве багажа. В один конец — и сразу же вернёмся обратно.

«И куда везти?»

— Ну, не знаю… Лучше бы куда подальше… Хотя постой. Можешь узнать, откуда они здесь вообще взялись?

«Портал Блоксберг, 1918-й год.»

— Вот туда и поехали! По прибытии — сразу обоим пинка под зад, и задраишь люк. Давай, Колобок, работаем — туда и обратно!

Дверь гиперборейского транспортника нехотя отъехала в сторону, и двое нацистов устремились внутрь. Катя невидимкой сжалась в углу — её, признаться, слегка потрясывало от такого соседства… Впрочем, молодой Хитлер вблизи оказался совсем не страшным — осмелев, она даже пощекотала ему пальцем щёточку усов. Адольф чихнул — и девушка нервно прыснула в кулачок.

— Свершилось, камрад! Я чувствую дуновение на своём лице — это ветер Истории. На Синай! Раз и навсегда разберёмся с астральным паразитом! — Хитлер замер посреди рубки, расставив ноги и скрестив по обыкновению ладони на причинном месте.

Герман, поёрзав в пилотском кресле, промокнул платком вспотевший лоб и принялся тыкать пальцами в панель — наудачу. Он понятия не имел, как задавать виману координаты перемещения.

Впрочем, аппарат оказался умней, чем можно было предположить. Раздался низкий гул, затем хлопок — и в следующий миг всё свершилось. Гёринг глянул на своего фюрера — и покатился со смеху. Всклокоченная борода до пояса делала Ади похожим на ветхозаветного пророка. Себя увидеть в зеркале он уже не успел — люк растворился, и мягкий толчок под зад выпихнул рейхсмаршала на снег. Хитлер приземлился поодаль, путаясь в бороде. В свете первозданных звёзд громоздились до неба горные вершины. Виман исчез.

— Холодновато для Палестины, мой фюрер, не так ли? — Гёринг зябко поёжился и поднял воротник шинели.

— Тс-с! Смотри — это он, — прошептал Адольф, показывая пальцем на световое пятнышко выше по склону. Герман прищурился — и разглядел фигуру в плаще до пят с загнутым на конце посохом, суетившуюся на фоне костра.

— Моисей! — догадался Гёринг. — Кровавую жертву приносит, паскуда…

Они начали, где ползком, где перебежками, подкрадываться к зловредному патриарху. Когда до цели оставалось всего ничего, из тьмы на них разом бросилось несколько волкодавов… Пастуху стоило усилий растащить своих псов загнутым на конце посохом.

… Вскоре взошло солнце, и незадачливые богоборцы узнали на месте Синая знакомые очертания швейцарских Альп. От мундиров остались лохмотья.

Когда Хитлеру надоело рвать на себе бороду, он пообещал приунывшему другу, что когда-нибудь они ещё вернутся в Россию — и поквитаются за всё сполна.

 

ГЛАВА 50. ESCAPE

[18]

С Бубном под мышкой из развалин пионерлагеря вышел Дерендяй. Условно поухал филином и замер, прислушиваясь — в ответ тишина… Как и следовало ожидать, его задержка стала для деда Коли роковой. Такие вот дела — мазыком меньше…

Выть по ушедшим у русских ведунов не в обычае — кому, как не им, знать, что смерть — лишь Смена МЕРности Тел, старому воплощению черёд, новому — честь и место… Пожелав другу лёгкого пути домой, дядька сорвал мухомор, зажевал и сморгнул слезу. Пора идти разбираться с обременённой злом Чарушихой.

Но тут из-за кустов как всегда некстати показался Савинков с браунингом наперевес.

— Устал вас караулить. — Террорист повёл стволом в сторону главного корпуса. — Поворачивайте оглобли. Много времени я не отниму.

В другое время Дерендяю ничего бы не стоило накатом выбить у дурака оружие, парализовать взглядом, да на худой конец, просто растаять в воздухе — но гибель Коли настроила его на сострадательный лад. Дурак выглядел таким измождённым и несчастным…

— Спрячь пукалку — поранишься. Чего хотел?

— Только то, что вы давно обещали. Отправьте меня назад в восемнадцатый год.

— Пошли, только живо, — не глядя на него, дядька зашагал к развалинам. — Куда тебя — к красным, к белым?

— Большой разницы нет, одни других стоят, — пожал плечами Савинков. — Просто я понял, что умирать надо в своём времени.

Они вошли в центр Портала — бывший мальчиковый сортир — и ведун привычной рукой ударил в Бубен. Но то ли от расстройства он плохо сосредоточился на цели, то ли мухомор попался несвежий… Так или иначе, когда террорист открыл глаза, его окружал пыльный интерьер со следами былой роскоши. Давно потухший камин стиля модерн… Фотографическая память конспиратора подсказала — он на даче Бадмаева в Горках. Ну что ж — тема, как говаривал Евно Фишелевич, не впросак, а в жиженьку… Сунув браунинг в карман пальто, Борис поднял воротник и выскользнул в знакомый вишнёвый сад. Листья успели осыпаться и сухо шуршали под ногами.

* * *

… Весть о чудесном возвращении Ленина из комы облетела земной шар меньше, чем за сутки. Чтобы заткнуть пасть лживой буржуазной прессе, требовались документальные свидетельства, и Сталин принял непростое решение — допустить к телу фоторепортёров. В качестве задника для съёмки был выбран живописный домик по соседству, похожий очертаниями на китайскую пагоду. Охрана загодя прочесала каждый дециметр округи, руки паралитика под пледом были надёжно скованы наручниками. Казалось, всё предусмотрено.

Рабочие и коммунистические делегации в дорогих шубах и шапках устроили привычную склоку за место в кадре поближе к вождю… Наконец все разместились, и Сталин лично вкатил инвалидное кресло-каталку в центр группы. Сам встал о правую руку Воскресшего. Крупская расчесала седоватый клинышек бороды гребнем и сдула с восковой лысины снежинку. Ильич одарил супругу блуждающей улыбкой и, пустив пузыри, залепетал о своём, нечеловеческом…

— Агу, мой сладенький, агу! — она хотела было поправить плед, но Коба сурово погрозил ей пальцем.

Делегаты, замерев, выпучились в объектив, фотограф газеты «Работническо дело» накрылся чёрным и поджёг магний…

В этот миг рявкнул из кустов «браунинг» Савинкова. Однако фотовспышка засветила сетчатку стрелка, и первая пуля ушла в молоко. Влекомая могучим женским инстинктом, Надежда Константиновна всей грудью ринулась на Кобу, отшвырнув его на кресло-каталку, чтоб заслонить им Вовочку от выстрелов. Сталин потерял равновесие — и заключил в объятия слюнявый кадавр; плед спланировал наземь. Словно в кошмаре Коба увидел, как синюшная ленинская рука мёртвой хваткой сдавливает его пальцы… Из кустов захлопотали выстрелы охраны, Борис зигзагом метнулся в облетевший сад…

Горки огласил хриплый вой, завершившийся на пике сатанинским хохотом — Диббук получил своё… К вечеру все присутствовавшие были расстреляны, Крупская помещена под капельницу врача-садиста П.П.Кащенко, а бывший большевик номер два Я.М. Свердлов безвременно усоп в Петрограде от инфлюэнцы. Савинкову удалось уйти конспиративными тропами. Погиб он лишь за год до Феликса, в 1925-м — как и обещал Блюмкин, выпав из верхнего окна Лубянки на брусчатку внутренней тюрьмы… Демон воцарился на одной шестой земной суши ещё на тридцать пять лет. Учитывая общую длительность Ночи Сварога — семечки…

* * *

… Медведь, сражённый дубиной реликтового гоминоида, упал ничком и, загребая изувеченными лапами, пополз вглубь тоннеля. Шаньгу размахнулся для финального удара — но ощутил спиной чьё-то присутствие и замер. Так и есть — в проёме выросла фигура Левина с плазменным мечом в руке. «Встреча одноклассников, — злобно понял бигфут. — Всё к этому шло…».  Оскалив зубы, он отбросил бесполезный дрын и шагнул навстречу берсерку. В запасе оставалось тайное оружие питекантропов — свист… Он набрал полную грудь воздуху. Надо подпустить поближе, чтобы наверняка…

… Дед Коля, уже в людском облике, из последних сил полз вдоль путей — до цели оставалось не более трёх метров, но каждая преодолённая шпала стоила ему страшной боли. Позвоночник был перебит, и ноги безвольно волочились. Где-то там, в неприметной нише, Лилька спрятала запас динамита, достаточный, чтобы обрушить своды. Как бы то ни было, Сульфат не должен уйти живым. На сегодня он — единственная боевая единица Диббука, если не считать беременной яги. Ещё немного — и победа… Спичек, как назло, не оказалось под рукой, так что последние силы мазыка ушли на извлечение огня из сырого воздуха. Вот язычок вспыхнул под его взглядом и побежал по фитилю. Готово! Убедившись, что он не погаснет, дед вытянулся, смежил веки и распустил лицо в усталой улыбке… Цурюк, отвоевались…

Бигфут встретил берсерка во всеоружии — откинутый волной ультразвука на спину, Левин ударился затылком о рельс, и тут же пробкой выскочил вон из тела. Он успел ещё увидать с высоты Катю, летящую стрелой вдоль просеки ему на выручку в образе белой волчицы. Но поздно — ультразвук потонул в грохоте, земля вздыбилась горбом, выбросив к небу через пролом дымный пироксилиновый гриб…

Дерендяй поспел на болото, по обыкновению, к шапочному разбору — ни тебе друзей, ни врагов. Благодать, грибочки-шишечки… Катерина не в счёт — всё, на что она была способна — это сидя над омутом в позе Алёнушки, тупо горевать о любимом. Лишь на третьи сутки ему, не без помощи известных снадобий, удалось вытянуть из неё кой-какие подробности.

Так, выяснилось, что, действуя согласно плану деда, Лили Марлен заманила было Чарушиху в виман ящиком водяры, имея в виду отправить её вместе с Диббуком на Альфа-Кассиопею: «Типа при таком пышном имени пусть сами с ней разгребаются…».  Однако Буй Тур пошёл в отказ: «Астральный паразит на борту!» — и бабка вылетела за борт на пинке. Пока Лилька препиралась с неподкупным Колобком, брюхатая под шумок куда-то свалила. Интересно, что приблизительно в то же время исчез из запертой камеры Яков Блюмкин, и вместе с ним — «Гелендваген» Тамбова…

Про лису тоже ничего не было слыхать — возможно, и взяла их след, как знать. Рыжая ведь не докладывает о своих перемещениях… После гибели деда Лили Марлен окончательно отбилась от рук.

* * *

На этом, собственно, можно было бы поставить точку — ибо судьба оставшихся в живых мало кому интересна. Виман по-прежнему цел, но недоступен… Тамбов с подчинёнными лишились конечностей, зато теперь имеют стабильную пенсию по инвалидности. На водку хватает, а картофан у каждого свой… Профкомыч от старости сбрендил и присватался к Анютке, выкрасившей сдуру волосы в модный русалочий цвет… Ботву охмурили трясуны-пятидесятники седьмого дня, оказавшиеся на поверку цыганами… Теперь он мастер рейки и лечит пассами. Словом — жизнь продолжается. Шарфюрер Боль баллотируется в местную Думу под видом одномандатника.

— Вы спросите: «А что Диббук?» Да ничего. Время у него пока есть… — Левин с трудом разлепил веки и понял, что провёл ночь на нарах — тело с непривычки затекло на жёстком. Какой ещё к херям Диббук? Сквозь решётку в форме восходящего солнца на лицо падал причудливый свет апрельского утра. Он потянулся и сел, растирая уши. — Приснится же бред! Оборотни, плазменные мечи, цеппелины… Кино, да и только. Кстати, где я? Смахивает на ментуру. Ещё бы знать, за что попал. Впрочем, известно — был бы человек, а статья найдётся…

Дверь камеры распахнулась — и вошёл сержант Ганешин.

— Подъём, брателло!

— Здравствуй… те… Пётр, если не ошибаюсь?

— Ну ты и спать горазд, Ильич! — хохотнул Пётр, обдав его бодрым утренним перегаром. — Курить будешь?

Левин вытащил из пачки «Винстона» помятую сигарету. Затянулся — но дыма не почувствовал — до того всё становилось странней с каждой затяжкой.

— А завтрак у вас тут как — полагается?

— А то? Сегодня цеппелины, и соус из княженики. Он сказал, ты любишь, — подмигнул сержант, расправляя усы. — Но прежде — сюрпри-и-из… — да тьфу на тебя, шалава — сюрприз же!

Снаружи прошелестели торопливые лёгкие шаги, и, оттолкнув Петра, в камеру влетела Катя. Упав Левину на грудь, покрыла его лицо быстрыми поцелуями.

Он ущипнул себя за предплечье до боли. Тщетно — ум отказывался распознавать, где реальность, а где сон.

— Я там со всеми разобралась — представь, мы свободны! — шепнула девушка, и, взяв его за руку, властно повлекла наружу.

— Что — хочешь сказать, и я тоже прощён? — не поверил Левин. — За всё — за всё?

— Дурилка картонная! Да не было никакой вины — и прощать нас, как оказалось, вовсе некому…

Взмывая над притихшей Немой об руку с любимой, он понял, что так оно и есть — и так всегда было и будет впредь… Ну, не отбрасываем тени — тоже, велика важность. Главное — свободны!

— Так что насчёт цеппелинов? — раздался снизу недовольный голос Петра Будённого.

— Передай, что не пригодились! — донёс ответ ветер.

Конец