Как ни странно, доклад Тамбова об упущенной лисе-оборотне вызвал в центре больше вопросов, чем нареканий. Генерал Шугал перелистал репринтное издание «Молота ведьм» на своём столе — и огорошил майора странной фразой: «Без молитвы и серебряной пули ты бессилен!»
— Не понял, товарищ генерал?
— Ничего, — Марат Кошерович странно всхлипнул в трубку. — Так говоришь, фамилия ФСБ-шника — Левин? Ни у нас, ни в базе Интерпола на него данных нет — видимо, всё затёрто. Так что не исключаю, что он вообще из внешней разведки. Ты не против, если с вашей группой поработает Дупак? Впрочем, это не обсуждается. — Тамбов на том конце линии обиженно задышал в телефон. Шарлатана в звездастом балахоне только в Неме не хватало — здешним курам на смех!
— Да, ещё. Есть вероятность, что к вам направляется реликтовый гоминоид. С виду вроде гориллы, но по жизни значительно хуже. Имей в виду — при встрече в переговоры не вступать, огонь только на поражение! — на этой оптимистической ноте генерал дал отбой и откинулся в кресле. Хороша вероятность — кто из людей способен просчитать психологию «бигфута» — иной биологический вид, мать его йети!
После побега из музея Сульфат Шаньгу вырыл себе ногтями берлогу в крутом заросшем берегу под стенами Зачатьевского монастыря. Кормился, воруя церковное подаяние — а по ночам оглашал округу ударами в Бубен. После того, как шаманская шуба в подвале приросла к нему, тело полковника, и без того коренастое, обрело горбатые неандертальские очертания, кисти рук свесились ниже колен, и он ощутил, что может при нужде срывать головы, как перезрелые кокосы.
При приближении сапиенса губы йети, вытянувшись в трубочку, издавали неслышный ухом, но разрушающий нейроны защитный свист. Термин «ультразвук» Шаньгу позабыл, как и прочие буквосочетания — его процессор теперь оперировал чёткими мыслеобразами, всё наличествовало здесь и сейчас, любое намерение мигом обретало бытие. Он получил желанную силу — вопрос, какой ценой?
Ближе, чем на двести метров, к логову «бигфута» почти месяц никто не смел приблизиться. Но в ночь на Ивана Купалу неформальное сообщество гòтов 29-го гуманитарного колледжа, прослышав об аномалии, решило отжечь под монастырскими стенами своё культовое пати. Закинувшись у «святого» источника палёным «экстази» с пивом, продвинутые тинейджеры в боевом окрасе подожгли крест и, держась за гениталии, воззвали к тёмному Лорду Ктулху, алча бунтарского мегакопрогруппенсекса — и Сульфат в панике бежал, шля проклятия всему поколению «next»: их мыслеобразность не вписалась в неандертальский мозг, процессор перегрелся и заглючил…
Напоследок полкан зашёлся неистовым свистом в четыре пальца, после чего областному психдиспансеру пришлось бесплатно отмазывать от российской армии сразу восемь призывников — не говоря уже о девочках-вампирессах, пакетно впавших в кататонический ступор. Одной из пострадавших от гнева йети по иронии судьбы оказалась Амалия Шугал — любимая дочь генерала МВД. Как бы там ни было — а бывшему полковнику Шаньгу судьба уготовала трогаться в путь — и путь этот лежал в Рябиновку. Такое заключение выдал сломленному горем отцу-генералу после обследования зловонной берлоги Сульфата мэтр федеральной экстрасенсорики Алан Дупак (он же Исаев, он же — под грифом «абсолютно запретно» — Яков Блюмкин).
Новое тело было неприхотливо — «бигфуту» хватало горсти личинок, чтобы делать переходы по сорок километров в сутки. Ночевал в кронах деревьев. На исходе девятого дня перемахнул сгнивший забор — и оказался на территории заветной «Рябиновки». Бубен спрятал под фундаментом, привалив грудой мусора. Оставалось дождаться ночи…
* * *
Родная Бавария, увы, ничем не обрадовала старину Германа — профессия военного пилота после краха Второго Рейха вызывала лишь скептическую усмешку на вывороченных губах потенциальных работодателей. «И таки куда господин капитан собирались лететь? Печали уже хватает и на нашей грешной земле…».
— Тойфель! Утром заложил в ссудной кассе барона Моисея Каринторфа фамильный медальон — а к вечеру вырученной сотни не хватило расплатиться в пивной. Гиперинфляция — пришлось отдать Мировому сообществу в довесок отцовские часы. Где-то сейчас дружище Ади — всё так же сидит на бульваре с акварелями? Вот с кем бы обсудить это за кружкой доброго баварского…
Ноги сами занесли его на местный «Монмартр». Взгляд Гёринга невольно притянул броский плакат с солнечным символом в круге поверх готической надписи:
«Надоели паразиты?
Хорошая новость для господ с хорошим достатком!
Кого не устраивает картина мира — поможем сменить прямо сейчас.
Отвечать за всё буду я!
Адольф Хитлер.
(Евреев просьба не беспокоиться.)»
Под плакатом на раскладном стульчике сидел Ади собственной персоной — только усы теперь торчали аккуратной щёточкой, и взгляд ярко-голубых глаз был безумен.
— Камрад! — здоровяк прослезился, заключая худого приятеля в объятия.
— Герман Гёринг — страшно рад, сколько зим!
— Пока ни одной — но это не повод, чтобы не выпить. Я гляжу, ты процвёл? В чём гешефт — торгуешь непознанным? Полицеймейстер Мюллер ещё не взял тебя под колпак?
— Тс-с! Мюллер мой VIP-клиент. И знаешь, Герман — я понял, что шнапс — это прибежище низших рас, — изрёк Адольф бодрым металлическим голосом. — Алкоголь скотинит и зверит. Предлагаю выпить зельтерской — у меня к тебе есть серьёзный разговор… Русские приключения никак не идут из моей головы: этот Йозеф Сталин — глубоко искренний человек, и мне немного стыдно за всё, что между нами осталось недосказано…
— Молчание — золото, Ади.
— Да — и Германия — превыше всего! Словом, не зайти ли нам в тошниловку Захер-Медовича — деньги у меня есть? Ты ведь должен помнить, куда конкретно упал мой виман…
— Полагаю, добрый немецкий ужин не явится помехой для воспоминаний?
* * *
… Очнулись братья по оружию в вагоне третьего класса, когда поезд уже замедлялся на подходе к Цюриху. Клетчатый альпийский костюм Адольфа был безнадёжно облёван, а котелок валялся под лавкой, подозрительно напоминая очертаниями опрокинутый ночной горшок…
— Мы должны взять Штайнера за помидоры — сейчас или никогда! — щёточка усов из-под пледа непримиримо встопорщилась. — Прекращаем бухать, Герман — немедленно давай мне свою кружку, я в неё плюну!
— Бесполезно, Ади — вздохнул толстяк. — Вчера я признал тебя фюрером грядущего тысячелетнего Рейха. Так что плевок ничего не изменит — я всё равно выпью…
— Правда? Ну и чёрт с тобой, жирная свинья — тогда я тоже выпью за компанию — хох! Попробовал тут изучать русский — ты знаешь, у славян совершенно сумбурный менталитет: слова «священник» и «задница» в их языке — однокоренные… Скудость словаря — признак низших рас. Ты ещё не забыл, что нам нужны Бубен и карта временных Порталов, камрад?
Далеко ходить за славянским менталитетом не потребовалось — Семён Будённый при монокле и цилиндре, виляя бёдрами, прохаживался петухом по перрону, явно кого-то поджидая. Лицо его всё ещё носило следы побоев Толстона Пью.
Тут выяснилось, что ночью в поезде у пьяного Адольфа стащили кошелёк и ботинки.
— Хвалёная швейцарская честность! Да эти горцы — просто дикари, клянусь любимой мамой, я ещё наведу у них прусский порядок… — поняв, что ситуация чревата получасовой речью, Герман торопливо уступил приятелю свою обувь, а сам вышел на тёплую брусчатку босиком. В ботинках на три размера больше походка Ади приобрела характерное утиное покачивание, а тросточка с загнутой рукоятью удачно дополнила комический облик неудачника.
— Не стоит подходить сразу — лучше проследим за негодяем, — шепнул Хитлер товарищу, и они, смешавшись с толпой, начали фланировать по платформе, не упуская Семёна из виду.
Патриотов приметил изнывавший без ангажемента актёр из Лондона — и, оценив находку, принялся, отставая на три шага, удачно копировать манеры Адольфа, добавив характерную мимику. Он настолько вошёл в образ, что вскоре вся вокзальная публика уже ухохатывалась над колоритной троицей.
Толстый Герман первым сообразил, что они стали объектом насмешек. Незаметно приотстав, он сгрёб фигляра за шиворот и отвесил ему босой пяткой такого пинка, что мистер Чаплин на лету опрокинул головой кадку с пальмой, а публика взорвалась овацией, полагая, что вся сценка разыграна для их удовольствия труппой бродячих клоунов. (В мозг Чарльза образ неудачной шутки впечатался от удара пожизненно — впрочем, очевидно, во благо… )
Хитлеру, так ничего и не понявшему, стали совать в руки мелочь. Громче всех хохотал вышедший из-за афишной тумбы Блюмкин-Исаев — вынув из кармана смятую купюру, он хамски налепил её опешившему Адольфу на лоб и, ухватив под руку Семёна, растворился с ним в толпе.
Через полчаса, смыв унижение в привокзальной пивной, двое патриотов Рейха с подозрением разглядывали тысячерублёвый билет Банка России выпуска 1997 года, который кельнер категорически отказался у них принять. Мелочи едва хватило уплатить за выпитое.