— Не признал — богатым буду! — Владимир Ильич, внутренне сжавшись в точку и попытавшись сделаться невидимым, уже совсем было прошмыгнул мимо харизматичного одноклассника. Где там!

Сульфат только делал вид, что поглощён перешучиваньем с ментами. В последний миг его мясистый взгляд по-хозяйски выцепил проходимца из толпы и словно приморозил к мозаичным плитам вестибюля музея.

— Ну, вот и ты, наконец! А то звоню, понимаешь, звоню — а мне всё: «Абонент не абонент»… Нехорошо, понимаешь.

Левин забормотал в оправдание какую-то ересь насчёт сломанного зарядного устройства и неверного pin-кода — скажи он правду, она бы только пуще напрягла сановного собеседника. В его прочном увесистом мирке государственной безопасности мобилы не исчезают в никуда из запертой квартиры…

Честно признаться, дематериализация старенькой «Нокии» не особо огорчила владельца — по той простой причине, что он давно не ждал от телефонных звонков ничего доброго. Все друзья к сорока семи растворились в потоке времени: кто пошустрей — зацепились в суетных столицах, остальные по одному откочевали вниз по реке к предкам, в Края счастливой охоты… Полгода тому Левин, с похмелья прибираясь в столе, перелистал записную книжку — и выкинул её в мусоропровод.

С тех пор он окончательно застрял в щели между мирами — не востребованный ни жизнью, ни смертью. Минимальный оклад музейного работника с каждым годом воздвигал всё больше прозрачных, но непроницаемых препон между Ильичом и обществом потребления, и мечта о платной операции за границей давно сменилась столь же нереальной грёзой о ловкой трости чёрного дерева, виденной в лавке старьёвщика Оси Пикселя под кучерявой вывеской «Антик — Рось». Сложный перелом голеностопа Левин получил в девяносто седьмом на соревнованиях по скалолазанию — а через полгода его бросила Инесса, весьма кстати повстречав безобразно богатого и здорового шведа-горнолыжника. Он честно отправился в храм и поставил свечку за здравие бывшей половины: «Пусть мне будет плохо, лишь бы ей счастье»…

Дальше всё покатилось вниз лавинообразно, и вскоре Левин окончательно позиционировал себя, как «профессионального неудачника». В принципе, первые звоночки подмечал и раньше: в эпоху очередей на нём неизменно заканчивался любой самый бросовый товар, включая кефир и носки. Позже — на самую важную встречу всякий раз опаздывал по нелепейшей из причин. Дальше хуже — стоило сунуться в какое-нибудь перспективное предприятие — и максимум через месяц проект сдувался. Он изучил всю литературу по парапсихологии и восточной эзотерике, и лишний раз уверился, что с его кармой лажа.

Было дело, Ильич грешил даже на своё одиозное ФИО, которым задразнили ещё с детсада (отдельное мерси родителям-ортодоксам.) Пока, наконец, не плюнул на себя окончательно — и не затаился в своих пыльных запасниках среди стеллажей и паутины. На макароны и портвейн покуда хватало — хотя коммунальщики уже грозились службой судебных приставал и выселением из родимой хрущобы за долги…

Плевать — чем хуже, тем лучше! Вопрос сейчас в другом — с какого перепугу занесло в музей этого свинорылого архангела? Краеведение ведь явно не его епархия.

— Выставка у вас занятная, — словно считал его мысли одноклассник. — «Предметы языческих культов К. области». Я давно интересуюсь. Помнишь, как с тобой пацанами в городище лазали?

Левин помнил — такое и по приговору суда хер забудешь. В пятнадцать лет визит в Нему стоил ему первой седой пряди на виске. Сульфат тогда обгадился и долго стирал в ручье штаны — но об этом сейчас вряд ли стоило…

— По службе интересуетесь, или приватно?

— Да расслабься ты, Ильич! — радушно хлопнул его по плечу полкан. — С каких это пор мы с одноклассниками на «вы»? Пойдём лучше, пройдёмся — глянь, как распогодилось! Как говорит народ — займи, да выпей!

«Счас наберусь наглости — и займу у тебя пятьсот рублей!» — криво ухмыльнулся в воротник Левин, натягивая ветхий плащ. «Терять всё равно нечего… На цепи не заработали…». 

Пройдя мимо памятника народному террористу Степану Халтурину, они завернули в уютный и явно недешёвый «кильдым» на набережной. Сульфат, не глядя в меню, распорядился заказом и начал охмурять. Собственно, в органах он уже год, как не служил, перебрался в администрацию области — но повадки остались пожизненно. Бывших чекистов не бывает. После первой сотки коньячку его квадратная рожа покраснела, а глазки замаслились.

— Богатая у вас экспозиция — сам небось по районам ездил, сбирал? — приступил он, показывая в улыбке крепкие зубы.

— Куда мне, — вяло отмахнулся музейщик, — с моей-то костяной ногой. Молодняк ездит, энтузиасты. Моё дело — в подвале бирки клеить.

— Интересный бубен у вас по каталогу значится… Я все залы дважды обошёл. И где бубен? Спёрли! — прикидываясь пьянее, чем следует, принялся наседать Шаньгу. Все их повадки Левин изучил ещё в универе — истфак считался традиционно диссидентским рассадником, и на Лубянке ему в те годы бывать довелось — слава Богу, что не в подвалах…

— Шаманский бубен пока не выставлен. Реставрируем.

— Что, товарный вид надо придать? Небось, уже и бабуль посулили из-за бугра?

«Так вот откуда ветры пущены», — равнодушно определил Ильич, разливая живой янтарь по пузатым бокальчикам.

— Немцы интересовались. Моя резолюция была: «Нет». Музею всё равно перепали бы слёзы — всё распилят дяди в Сером доме. Пускай у нас полежит лучше. Тем более, ничего пока не ясно — тот бубен, не тот…

— Амба-Шаман-Энлиль — Бубен нижнего мира? — глухо и низко проговорил полковник Шаньгу, подняв на собеседника тяжёлый, ничего не выражающий взгляд.

— Так значится по каталогу, — Левин, хлюпнув носом, всосал коньяк и поперхнулся. Было в этом взгляде Сульфата что-то очень нехорошее — или просто спьяну так показалось?

— … И в чём заморочка? Как, то есть, в него бубнить, чтоб на тот свет-то попасть? — степени опьянения полковника чередовались согласно некоему неуловимому со стороны алгоритму. Теперь он опять был якобы в зюзю. Музейщик пожал плечами.

— А я знаю? Посвящение надо получить, инициацию.

— И что — вот ты, кандидат наук, веришь во всё это мракобесие? Нижний мир, инсинуации… — пьяный Сульфат разве что не мазал сопли по брылям.

— Есть многое на свете, друг Горацио…

— О чём не стоит говорить по рации! — жирно рассмеялся Шаньгу, подводя толстую черту под мутным разговором. — Короче, Склифосовский! У меня до тебя предложение.

— От которого невозможно отказаться?

— Ну, почему? Всё можно. Только ты не откажешься, — чекист снова был трезв, как все минводы Предуралья. — Мы тут посовещались — и лучше твоей кандидатуры не нашли. Ты же у нас в городе главный спец по разной там чертовщине!

— Да какой спец, перестань! Был грех, интересовался по юности… Вспомнил тоже… Сейчас куда ни плюнь — попадёшь в Нагваля или в мастера Рейки: «Снимаю, порчу…». 

— Именно поэтому. У пацанов бизнес — и между нами, весьма крышанутый. Харе — крыша, крыше — харя. Всем сестрам по ушам. Ты один остался — независимый эксперт, едрён-батон… Кстати, с сегодняшнего дня — весьма достойно оплачиваемый, — с этими словами полковник припечатал к столу толстенький конверт.

— Это аванс… Срок командировки — неограничен, с твоей директрисой согласовано. Вернёшься — напишешь подробный отчёт и получишь вторую половину. Здесь сорок тысяч рэ моих подотчётных… Ах, извини. Уже — твоих!

Владимир Ильич затушил дотлевшую до фильтра сигарету в салат. Полугодовой оклад музейного хранителя…

— Куда ехать?

— В Нему. Посёлок городского типа — в десяти километрах, кстати, от того самого городища…

— Где ты в штаны наклал? — дёрнул какой-то бес за язык. Но Сульфат лишь кивнул с непроницаемым видом, и передал завербованному прозрачную папку на молнии.

— Здесь все вводные. Короче, старушенция одна всех задолбала вусмерть. До губернатора дошло! Звать Чарушиха… Милиция местная рыдает. Йети, русалки, НЛО — полный пирамидон, по списку!

— Лечить не пробовали?

— Месяц в дурке — хоть бы хренушки! Диагноз: «практически здорова». А бабка писучая — того гляди, из Москвы кто-нибудь пожалует на горяченькое. Или, того хуже, буржуины… А тут выборы-хуиборы, сам должен понимать…

Честно признаться, Левин абсолютно не понимал, какое отношение имеют глюки писучей старушки к очередному торжеству народовластия в Неме, но мнение своё предпочёл не озвучивать. Заветный конверт разжигал сердце и звал — вперёд, в неведомое! Будто из волшебного сна в следующий сон, прижимая к груди добычу — пока не растаяла. Словно двадцать лет с плеч долой — ногу вообще перестал ощущать.

До автовокзала Сульфат довёз на такси, и даже помахал вослед отчалившему автобусу чиновной спецпапочкой — при этом улыбка Будды загадочно мерцала на его толстом лице.