Зря купчина засучивал рукава: пролётка на въезде в монастырь Обрезания Господня была встречена не терниями с волчцами — но тучными хлебами и рыбами…

Настоятель обители отец Палисандр оказался мужчиной обходительным и ушлым, в миру явно не из простых. Был он по-благородному сив волосом, вальковат, чёрные глазки метались под кустистыми бровями, аки дрессированные мыши.

— Опять Атбросим? — брыля преподобного дёрнулась. — Не берите в голову — у старца, по терминологии одного из венских докторов, синдром анального застоя… По мне — его бы хоть завтра в лечебницу, да отец Маммон не благословляет. Крест на колокольне надо чинить — а откуда средства? Вятские купчихи летят на Атбросима, я извиняюсь, аки мухи на кал: если блаженный харкнул в рожу вдовице — быть ей на Красную горку замужем… Никто не помнит, откуда сия дикость повелась, однако факт: срабатывает!

— Чудеса Господни, — дежурно перекрестился купец.

— Строго между нами, пресловутые вериги его, — цепь от механической молотилки фирмы «Даймлер». Насилу удалось замять скандал с немцем-колонистом… Впрочем, каюсь — орлов баснями не кормят, — опомнился преподобный. — Силь ву пле откушать постненького…

Стол громоздился горой закусок. Каких только даров смиренной паствы здесь не было — не исключая остендских устриц и новомодных питерских поганок в маринаде. После пятого стакана кагора Свинтидзе плавно перевёл беседу на русалочку…

— Да ради всех святых угодников — заберите вы от меня эту халду! — замахал рукавами рясы о. настоятель. — Жду уже грешным делом — скорей бы подохла… Как привезли, ни минуты покоя — всюду мазыки мерещатся! Чересчур легко они её нам отдали — того и жди подвоха.

— Понимаю, — важно кивнул полицмейстер. — Мазыки — это бунтари, вроде социалистов?

— Хуже, батенька! Социалисту сунет мужик-богоносец в рыло — тот и с копыт долой. Пока топчут его пенсне — исправник уже на месте, злодей в кандалах… Мазыки не то, их от обывателя не вдруг отличишь — мимикрия-с. Между собой лопочут по-своему, язык их тайный зовётся «самскрыт»… Я изучал вопрос — этой заразе на Руси почитай сорок тысяч лет, от языческих волхвов ведутся. Тяжело святой церкви с ними…

— Посевам вредят? — невинно спросил купец.

— Если бы вредили! Чуть недород или засуха — всей округой к ним… То же и насчёт болящих — мёртвого воскрешают, не совру…

Остаканившись, отец Палисандр нетвёрдо поднялся с лавки и мотнул головой: дескать, идёмте!

Пройдя внаклонку сводчатым сырым коридором, они вступили в подземелье, освещённое чадным смоляным факелом. Тени судорожно метались по стенам. У купца дрожь пробежала до копчика. Помещение было тесным, по центру располагался неглубокий выложенный камнем бассейн, очевидно, питаемый грунтовыми водами. В бассейне, прикованная за ногу ржавой цепью к плитам дна, сжавшись, сидела по грудь в ледяной воде пресловутая русалочка. Под глазами чёрные круги. Никакого рыбьего хвоста, — заметил про себя полицмейстер. — Да если б даже и был…

Горбатый Атбросим упорно тыкал ей в посиневшие губы распятием, второй рукой дроча себе под рясой.

— Целуй, нечистая сила!

Катя плюнула ему в бороду и отвернулась — недолёт. Святой истово замахнулся над её головой массивным распятием — но вовремя был сбит с ног пудовым кулачищем купца Рябинина.

— Ключ! — протянул руку Свинтидзе. Настоятель, ни слова не говоря, протянул ему всю связку…

Пуд Африканыч, легко, как ребёнка, подняв Катю из воды, понёс её на руках к выходу. Походя отопнул с дороги великомученика, не обращая внимания на его гугнивые проклятия.

— Надеюсь, это маленькое недоразумение останется между нами? — залебезил о. Палисандр, добавляя от себя святому сапогом в рёбра. Викентий Карлович произвёл характерный жест, потерев указательным пальцем о большой…

* * *

Слобода Дымково располагалась на низком правом берегу Вятки-реки, Вересники — на левом. Каждую весну они заливались паводком — этакая северная Венеция… Нравы в обеих Венециях водились дикие, торжествовало право сильного. Имелось три молельни разной веры — часто члены одной семьи принадлежали к разным сектам и ели из отдельной посуды. Короче, воронья слободка, вечный кошмар полиции…

Зимой во время свадеб богатые дымковчане лихо катили на рысаках до Вересников, напоказ возя по льду реки приданое какой-нибудь невесты, вплоть до перин, буфетов, гусей и петухов; устраивались лютые пьянки с мордобоем. Городских низовые ненавидели совместно — а учёное сословие вдвойне. И было за что!

Очередной искус произошёл под Рождество — свадебный поезд был атакован бесовским наваждением на реактивном ходу. Нелепая санная конструкция, дымя и искря, с рёвом врезалась в самую гущу хмельных поселян. Мотор чихнул и смолк, повисла нехорошая пауза. Очкастый юноша со слуховым рожком в правом ухе принялся было извиняться — но к нему уже протянулись со всех сторон здоровеннейшие ручищи пьяных дымковчан.

Казалось, расправа неминуема — но тут, крутя над головой оглоблю, в толпу с рёвом врезался верзила лет двадцати из Вересников, вида более чем решительного. Ушибленные мещане прыснули по сторонам — знали уже, что от этого оглоеда ждать добра не приходится…

— Степан Халтурин, токарь-краснодеревец, — спаситель протянул учёному мозолистую ладонь.

— Просто великолепно! — затряс его руку подслеповатый Константин Эдуардович. — Науке такие люди ох, как нужны. Идёмте скорее, требуется выточить одну деталь — без неё мой аппарат неаэродинамо… в общем, не полетит!

Прошло полгода, не одна деталь была выточена. Дружба юных энтузиастов окрепла. В доме Циолковского Степан отдыхал душой: сверкают электрические молнии, гремят громы, звенят колокольчики, пляшут гуттаперчевые куколки.

Сейчас они сидели в кутузке — само собой, по чистой случайности. Экспериментальная модель аэростата, потеряв управление, влетела в элитную мансарду публичного дома и вызвала там страшный переполох. Как назло, в тот вечер наверху отдыхало влиятельное лицо…

* * *

— Вот построим с тобой, Костяныч, летальный аппарат, — мечтал измордованный полицией Халтурин, — долетим до Бога — и за бороду его: попался, урод? — Хрясь мордой об колено — довольно, попил нашей кровушки! Русский народ тебе — не насрано! Наплодил, понимаешь, у власти жуликов и воров…

— Ну, не совсем так, Стёпушка, — улыбнулся слепой как крот учитель, поглаживая тонкими пальцами мозолистое пролетарское колено… — Бога ведь нету…

— Врёшь — крайний есть всегда! — Бог представился на миг Степану таким же слепым и глухим к народным нуждам, как этот умник — к тому же впавшим от старости в маразм… Чуткие пальцы учёного рассеянно двинулись по бедру революционера — лишь бы успокоить, без всякой задней мысли… Халтурин возбудился пуще:

— А можно чиновников с воздуха бомбить булыгами, или сбрасывать агитационную литературу! Прикинь: ярмарка, тыща человек внизу — мещане, барышники, весь шалман… И тут подлетаем мы: — Бабах! Бабах!.. Нет, погоди, получше придумал. В ракету засандаливаем пуд пороху — и прямиком по полицейскому участку! От Свинтидзе с жандармами — одно мокрое место!

— Экий ты, братец, злой… — трусливо отдёрнул руку изобретатель. — Ракета ведь придумана не за этим, а чтобы облетать другие миры…

— На хера другие? — озадачился краснодеревец. — Не проще наш по своей правде перестроить? Бабах — и в дамки, сразу всем хорошо!..

По коридору раздались шаркающие шаги — тюремщик принёс баланду.

— Что там у вас с утра за кипеш? — капризно уперев руки в боки, пронзил его взглядом Халтурин. — Всё лютуете, сатрапы?

— Жри не выступай, — проворчал инвалид. — Их благородие господин Свинтидзе привёз научный казус из Немы — девку водяную, русалочку. Заперли на три замка — а она, б… ь, возьми, да и испарись из камеры. Наваждение! Награда объявлена тому, кто сыщет — двести целковых. Листовки распечатали с описанием… На уж, держи на подтирку, учёный… — тюремщик протянул Циолковскому желтоватую ориентировку — сотни таких были расклеены по заборам Вятки: «Разыскивается…». 

Пока Степан нехотя подкреплялся щами с убоиной, гений жадно пробежал текст, грызя ноготь указательного пальца — и, прочитав, воздел его кверху.

— Эврика! Мой принцип человека-невидимки всё-таки работает!

— Чего-с?

— Дурень. Зови сюда своего Свинтидзе с понятыми. Ассигнации вперёд — будет вам русалочка! — и толкнув Халтурина в бок, озорно шепнул:

— Деньги наши! Теперь уже наверняка, Степан, улетим с тобой отсюда к едреней фене!