В квартире у меня царила тишина и покой: жена с работы еще не пришла, а сыновья, отучившись в школе, видимо, ушли куда-то по своим мальчишечьим делам. Выложив деньги из карманов и вентили из сумки, я решил, что неплохо бы зайти к Никонову и узнать, вернулся ли он домой и как его дела.
Возле подъезда друга мне опять попался на глаза синий шикарный автомобиль с антеннами на крыше. А в квартире Никонова я застал веселую компанию все в том же составе: Евгений, Степан Петрович, Григорий да еще к ним добавился новичок- молодой парень, которого они называли Стасиком. Его я узнал не сразу, и только через некоторое время вспомнил, что когда-то он был соседом Никонова по подъезду. Последний раз я встречал его лет восемь назад. Со слов Женьки, но не этого, двадцатитрехлетнего, а того, что сейчас пребывал в Уфе, я слышал, что Стасик этот вовремя подсуетился по комсомольской линии, создал молодежный центр инициатив и вскоре стал крутым бизнесменом. Естественно, что из своей халупы на первом этаже он съехал и то, что он сейчас пьет водку с этими горе- путешественниками, меня крайне удивило.
Мне налили без разговоров, хотя я и не просил.
— Оказывается, мы в будущее попали всем подъездом, все четыре квартиры, — пояснил мне причину появления нового действующего лица Никонов.
— А первый подъезд?
— Нет, там полно незнакомых. Одну из квартир, вообще, цыгане- беженцы из Молдавии снимают, их там человек пятнадцать, не меньше. В наше время их там точно не было, — ответил Евгений.
— Ну, вот теперь видны границы временной дыры — половина вашего дома, — сделал я заключение, выпив налитое. — Правда, я не могу сказать, чем это вам поможет.
— А мне, собственно говоря, здесь нравится, — поделился своими соображениями Стасик. — Счастливые времена! Я в 82-м году жил намного хуже. А сейчас, если деньги есть, жизнь прекрасна. Выпивка, какая хочешь, жратва — любая: и импортная, и наша. Девочек можно по телефону приглашать, и делают они все, что захочешь.
— Так это ты из пятой квартиры, где с утра музыка гремела и к тебе какая-то деваха ломилась? — спросил я.
— Точно, — согласился он, улыбаясь. — Классная девочка была, но дорогая.
— Сколько сейчас это удовольствие стоит? — поинтересовался я.
— Эта — двести. Двести тысяч за час, — ответил Станислав, не упомянув, однако, что гостья пробыла у него три часа.
— Двести тысяч за б…ь? — изумился Петрович. — Едрена вошь! Всю мою теперешнюю пенсию за одну шлюху?
— Раньше можно было и подешевле найти, — меланхолично заметил Гриша, снова разливая водку уже по всем стаканам. — За трояк — на вокзале, за двадцать пять — приличную бабу, за полтинник- принцессу.
— Спрос рождает предложение. И сейчас за пузырь можно синявку какую-нибудь снять, но зачем мне "три пера"? Я вот пригласил профессионалку, это и здоровью не угрожает и организму полезно. Я ведь теперь холостой.
— Двести тысяч за проститутку, — продолжал вздыхать Петрович.
— Это еще под вопросом, холост ты или нет, — сказал Женька. — Может быть, что в этом 95-м ты уже женатый отец семейства. Похоже, он неплохо усвоил уроки перемещения во времени.
— Ну уж, нет, мне и одному неплохо.
— Это тебе сейчас хорошо, девочку поимел, пожрал вкусно, водки хорошей выпил, — Женька показал на стоявшую на столе бутылку "Абсолюта". — А ты уверен, что это — все твое? А что если придет настоящий хозяин квартиры? Ты ведь сейчас в этом доме не живешь.
Евгений поглядел на меня в поисках поддержки его слов.
— А бог знает, кто в 5-й квартире живет, — пояснил я. Раза два я видел, какие-то парни с коробками приезжали. Так и то это летом было. Но насколько я знаю, ты, Стасик, в наше время — бизнесмен. Следовательно, с долгами, если тебя застукают пожирающим чужую черную икру, ты рассчитаешься. Так что живи полной жизнью, авось, обойдется.
Настроение у Фигурнова после моей реплики стало менее радостным, на душе заскребли кошки. Однако то, что надписи в календаре были сделаны его рукой, а деньги на красивую жизнь он нашел в личном тайнике, который сам оборудовал на кухне, как только получил эту квартиру, его немого успокоило. Вряд ли новые хозяева там же хранили свои сбережения. Так что Станислав перестал беспокоиться и, обдумав все, предложил выпить.
Предложение его поддержали и опорожнили стаканы, закусывая Женькиными огурчиками и Стасиковой импортной колбасой.
— Двести тысяч, — никак не мог успокоиться впечатлительный Смолянинов, — а меня какая-то фирма "Олимп-инвест" на девятьсот тысяч нагрела, — пожаловался он. — Большие проценты обещали…
— Когда это ты, Степан Петрович, успел прогореть? — искренне удивился я. — Ты ведь полного дня здесь не провел?
— Встретил я на площади сватью свою, она мне и сказала, пояснил слесарь.
— Так это она тебя на ярмарке перехватила? — спросил Никонов.
— Ну да. Увидела и говорит, пойдем, дескать, Степан, к администрации, там наши собираются. Какие "наши", спрашиваю. Она и говорит, что наши — это обиженные вкладчики.
— Обманутые, — поправил я.
— Точно, обманутые. Вот мне интересно стало, пошел я с ней к администрации — это облисполком наш, — пояснил Петрович для своих партнеров по путешествию. — Там стоит несколько десятков человек, чего-то ждут. Хорошо Мария знает… Это сватью мою Марией зовут. Нашла она меня в каком-то списке, смотрю и вправду моя фамилия и понесенный ущерб — девятьсот тысяч рублей. А у сватьи, так и вообще, — миллион. Положили, как будто, мы их под проценты, чтоб, значит, поболее стало, а эти бизнесмены — сволочи с последними нашими деньгами скрылись. А заправлял фирмой какой-то Фигурнов, такие вот дела.
Стасика бросило в холодный пот. Слава богу, он жил в этом подъезде совсем недавно и никто из сидящих с ним соседей не подозревал, что Петрович назвал его фамилию. Вообще-то, этот мошенник мог оказаться и просто однофамильцем, но в письменном столе своей шикарной квартиры Станислав видел какие-то старые кассовые ордера, и в них тоже фигурировала фирма "Олимп-инвест".
— Давайте выпьем, — предложил он, чтобы скрыть свое волнение.
Возражать никто не стал.
— Интересно, а когда мы назад? — спросил Григорий, закусывая огурчиком.
— А тебе тоже сегодняшнее время не нравится? — спросил у него Фигурнов.
— А чего в нем хорошего. Раньше тем, кто в армии служил и честь, и почет были, и деньги неплохие платили. А сейчас…
Прапорщик обреченно махнул рукой.
— Встретил я бывшего сослуживца на рынке, так он сейчас радиодеталями торгует и имеет больше, чем, если бы продолжал служить, — продолжил он. — Так и эту мизерную зарплату задерживают, пайковые не выплачивают, квартир не дают, с чеченами разобраться тоже не дают, да еще и НАТО в наш огород лезет.
— Это что, тоже тебе твой приятель рассказал? — искренне удивился я тому объему информации, которую получил от сослуживца Гриша за несколько минут разговора.
— Нет, это мне уже на площади растолковали. У меня и прокламация есть.
Из кармана Федоренко извлек смятый листок и аккуратно его развернул.
— Вот пункт 12 программы: "Сильная армия, сильная милиция и КГБ- гарантия стабильности общества, безопасности граждан и государства", — зачитал он. — Если до выборов здесь проживу, буду за него, за Жириновского, голосовать. Он один за армию заступается.
— Иди ты со своим сыном юриста, — возмутился Петрович. — Коммунистов надо вертать. При них я был уважаемый человек — пролетарий, гегемон! А сейчас — люпен.
— Люмпен, — поправил Евгений.
— Ну да, — согласился слесарь. — Я бы при них и пенсию вовремя получал, и на заводе неплохо мог бы подзаработать.
Мне стало весело от того, как быстро путешественники во времени определились в своих политических симпатиях. Но вид у них у всех был абсолютно серьезный, и я спрятал свою усмешку.
Разговор зашел о политике. Почему-то в последнее время эта тема становится превалирующей во всех мужских компаниях, собравшихся выпить. С чего бы не начинали разговор: с женщин ли, со спортивной темы, с бизнеса — все потом как-то само собой упирается в политику. Говорили в основном Смолянинов и Федоренко. Крыли правительство и нынешнюю жизнь, считая себя обманутыми. Женька и Стасик новые порядки защищали. Чтобы примирить политических противников, я разлил по стаканам остатки водки и предложил выпить.
Опять никто не стал возражать, а Петрович даже сказал тост:
— Если наши на выборах президента и в думу победят, мы всех этих бизнесменов к ногтю и…
Он выразительно надавил ногтем указательного пальца на стол, как будто давил таракана.
— Это — точно, — согласился с ним Гриша.
— Ну, вот опять, — скорчил гримасу Станислав. — Все бы вам меня вешать. Не успеете, я смоюсь раньше.
Женька одновременно с этим радостно рассмеялся. Я не понял, почему агрессивность Степана Петровича вызвала у друга такое веселье, и Евгений мне пояснил:
— Вчера, то есть в 1982 году, мы также сидели за этим столом, и Петрович с Григорием ругали советские порядки.
— Тогда все это делали, — согласился я.
— И Петрович обещал Стаське, что когда коммунистов свергнут, его, как активного комсомольца, повесят на фонаре.
И все расхохотались над этим точным замечанием историка.
Потом все, наконец, выпили, и разговор пошел на менее кровожадные темы.
— Так скажи нам, Серега, — обратился ко мне Федоренко. — Когда жить лучше: сейчас или раньше.
— У-у-у. Ну ты, Григорий Иваныч, и вопрос задаешь. С разбегу и не ответишь. Раньше была уверенность в завтрашнем дне, вера в конечную справедливость, дефицит колбасы и масса всяких талонов: и на мыло, и на водку, и на сахар.
— Это как? — удивился Смолянинов. — У нас только мясо и масло по карточкам.
— Так это только самое начало, — отвечал я. — Вас еще ждет масса интересных открытий и событий. Многое вам еще предстоит узнать и изведать. Да вы, мужики, не переживайте по поводу того, стоит ли вам возвращаться назад в прошлое или нет. Конечно, надо возвращаться. До 95-го года вы все доживете, а вычеркивать тринадцать лет из своей жизни ради того, чтобы уже сейчас начать хлебать нынешнее лихо, я вам не советую.
А про теперешнее время одно могу сказать: в отличие от вашего 82-го года сейчас есть все. Все можно найти и достать, все продается и покупается: колбаса, сахар, мыло, должности, закон, свобода, любовь.
— Так и раньше все можно было купить: и милицию, и начальство, и колбасу с черного входа, — возразил мне Станислав.
— Пожалуй, да. Только не все об этом знали, — согласился я. И не у всех в этом была нужда. Да и есть то, что нельзя купить — веру. Поверить во что-то — можно, разувериться в чем-либо — тоже возможно, но за деньги это чувство не купишь. И счастливые времена, про которые ты, Стас, говоришь, наступают именно тогда, когда мы верим в свое лучшее будущее. Вот Петровича обидели нынешние власти и хапуги предприниматели, и ему сразу захотелось старых порядков, несмотря на все их недостатки. Ему тогда было хорошо, и те времена для него — благословенные. И сейчас таких, как он, много. А у тебя, Стас, сейчас — полный порядок. Тебе кажется, что полный карман денег, шикарные девочки и автомобили, жратва и выпивка будут у тебя всегда. Именно поэтому ты и считаешь, что счастлив. Так что главное для счастья — вера, что все будет хорошо. А с верой нынче тяжело. Потеряли мы веру в добро, в справедливость и в человека. Вот самая грустная утрата на мой взгляд. Все можно найти, все можно достать, все можно купить, а поверить вновь — невозможно.
— Э-э-э, а та девочка, что ко мне приходила, ее Верой звали. А ты говоришь Веру купить нельзя, — схохмил Стаська.
Все заулыбались, и в ход пошли анекдоты.
Так всегда бывает в мужской компании, если устанут обсуждать женщин, разглагольствуют о политике. Надоест спор на политические темы — травят анекдоты, а от анекдотов, особенно, если они на тему: "Вернулся муж из командировки…", можно снова возвращаться к женщинам.
Похохотав над очередной байкой, рассказанной прапорщиком, гости Никонова почувствовали какую-то незавершенность. Хотелось еще немного добавить, но все спиртное уже кончилось. Петрович и Гриша настолько выразительно смотрели на Стасика, как оказалось ныне самого состоятельного, что тот все понял и, сказав, что пороется у себя в холодильнике, может, там что-то еще завалялось, удалился.