— Все теперь упирается в цены и наличие денежных знаков, сказал я своим собеседникам.

Они все трое слушали меня, разинув рты.

До этого я им более-менее подробно рассказал про их жизненный путь. Про то, что Смолянинов через Клаву получил другую квартиру в соседней пятиэтажке и сейчас в этом подъезде не живет. А квартира, в которую они сейчас с Гришей вломились и где ничего не обнаружили, давно не его. Ведь после него в этой квартире номер 6 жил милиционер, жена которого совсем недавно эту жилплощадь продала. Пока никто сюда не въехал, поэтому и нет там не только никаких инструментов, но и какой- либо мебели. Так что эту квартиру лучше закрыть и делать вид, что они там не были. А вообще-то, в данный момент Смолянинов уже на пенсии, но иногда подрабатывает на своем заводе.

Григорий Иванович тоже выехал из этого дома. Сначала в ДОС при части, а потом получил квартиру в Новосинеглазово, а здесь осталась жить его дочь Наталья, вышедшая в девятнадцать лет замуж за Витьку Парамонова. Года полтора назад Наташка, ставшая рыночной торговкой и челночницей, своего мужика, не прошедшего испытания капиталистической рыночной экономикой и сильно пьющего, прогнала. А поскольку на торговле шмотками у "Детского мира" она пока не очень сильно разбогатела, то пользуется мебелью, что досталась ей по наследству от родителей. По этому-то Федоренко и не заметил, что он не у себя дома.

Женька же так и продолжает жить в своей квартире. Сделал кое-какую научную карьеру, женат и имеет дочку. Родители его застряли на Cевере, поскольку все их накопления съела жуткая инфляция начала девяностых. Правда, кое-что в его палатах изменилось, шкафов добавилось вот, книг…

Затем я приступил к объяснению им современной экономической обстановки.

— Значит, за свою семьдесятодну тысячу рублей я могу купить… — Женька задумался.

— Ни хрена ты не купишь. Десять пузырей плохой водки! — сказал Петрович.

— Тридцать шесть рублей двадцать копеек, — перевел на привычные им цены прапорщик.

— Это, смотря, как считать, — поправил я. — Если покупать хлеб, то получится тридцать две буханки.

— Четыре восемьдесят — на старые деньги, — опять пересчитал Григорий.

— Однако, в пузырях поболее будет, — сообразил инструментальщик.

В ценах и инфляции они уже разбирались, поэтому я перешел к политике и довольно подробно рассказал о том, как диктатура пролетариата единой страны Советов выродилась в полтора десятка республиканских разношерстных, но, тем не менее, в чем- то схожих, политических режимов. Внимательно меня слушал и понимал только Женька. Петрович с Григорием уловили только то, что все союзные республики откололись от России и являются сейчас иностранными государствами.

— Так теперь Петька — братец мой младший- и мать-старушка, живущие в Харькове, получаются забугорные жители? И что мне сейчас в анкетах писать? — спросил прапорщик.

— Ну, это пока не так серьезно. Съездить ты к ним запросто сможешь, если денег на билет хватит, — ответил я. — А анкеты? Даже не знаю. С тех пор, как КПСС накрылась, по-моему, и вопроса такого в анкетах нет. Сейчас иностранные шпионы в нашей стране чуть ли не открыто живут, да из них еще только что героев не делают. Вроде, как в старом анекдоте: "Я — инженер Рабинович, а шпион дядя Вася, продающий славянский шкаф, живет этажом выше…"

Потом я им рассказал о том, кто у нас сейчас президент, премьер-министр и что такое Государственная Дума, пояснив по ходу дела сообщение теленовостей об участии министра обороны в судебном заседании. То, что в предстоящих выборах собираются принять участие несколько десятков партий, крайне удивило их, привыкших выбирать из одной, ранее отобранной в райкоме или обкоме кандидатуры, из нерушимого блока коммунистов и беспартийных.

Но все, что я им говорил на тему текущего момента, не казалось им уж таким актуальным. Представьте, что вы сами попали в не очень далекое будущее, неужели вам будет интересно, кто конкретно правит в данный момент государством и сколько политических партий насоздавали неведомые вам люди, желающие поруководить страной. Вас гораздо больше заинтересует, как изменилась лично ваша жизнь, ваша судьба, а также судьба друзей и родных.

От личной встречи с ними самими, но живущими в это время, я их отговорил. Разъяснять им про пространственно — временной контининуум было бесполезно — я и сам в этом вопросе небольшой специалист — , но с помощью более образованного и читавшего в детстве фантастику Никонова, я втолковал Петровичу и Грише, что для них встреча со своими двойниками может быть просто опасной. Единственно, что им сейчас можно — погулять по городу, побродить по магазинам, только вот надо найти какую-то одежду, а то на улице холодновато. Прогуляться по городу будущего захотели все трое. Для Женьки проблем с одеждой не было, Грише тоже подошла никоновская старая куртка, а вот с Петровичем было сложнее. Тогда я пообещал ему принести пальто моего недавно умершего отца.

Выйдя из Женькиной квартиры и спустившись на первый этаж, я увидел двух человек: крепко сбитого парня и девицу приятной внешности. Качок что-то сказал своей подруге, и та смело переступила порог квартиры номер 5, из которой доносилась громкая музыка. На улице, возле подъезда, я увидел две иномарки. Одна машина была подержанной японской развалюхой с правым рулем, а вторая "тачка" представляла собой шикарный темно-синий микроавтобус с тонированными стеклами и с множеством различных антенн. Одна из них, та что располагалась на крыше, была в виде тарелки, и я даже подумал, не для спутниковой ли это связи. На что я не автолюбитель, и то машина произвела на меня сильное впечатление. Никаких эмблем или надписей, указывающих марку автомобиля, на ней не было. Так я и не узнал, что это было за чудо техники.

Отцовское демисезонное пальто Петровичу оказалось чуть велико, но носить его можно было вполне.

— А маршруты трамвайные не изменились? — спросил прапорщик, когда мы вчетвером пошли на трамвайную остановку.

— Нет, — ответил я, — даже вагоны точно такие же, как в ваше время.

Город встретил их железным убранством. Он ощетинился решетками окон и витрин, а также стальными листами бронированных дверей. Для меня это было привычно, а вот моих спутников весьма удивляло. На вопрос Петровича я пояснил:

— С тех пор, как в стране стало больше демократии и свободы, люди стали более боязливыми и все больше стремятся укрыться и спрятаться от новой светлой жизни. Сейчас нет распределительной системы, талонов на все и вся, нет руководящей и направляющей силы и это- хорошо. Но, к сожалению, вместе с личной несвободой где-то в прошлом осталась и личная безопасность.

Кроме этого мои путешественники во времени заметили еще некоторые отличия новой жизни от прежней.

Во-первых, значительно больше стало магазинов и магазинчиков, да к тому же чуть ли не на каждом углу стояли лоточницы, продававшие всякую всячину. Это свидетельствовало о том, что товарное изобилие посетило, наконец, их многострадальную Родину.

Во-вторых, гостей из прошлого удивило изобилие рекламы. Раньше тоже можно было встретить рекламный плакат, где советовалось летать самолетами "Аэрофлота" или хранить деньги в сберегательной кассе. Но здесь все было по-другому. Новые лозунги призывали есть шоколад, запивать его спиртными и безалкогольными напитками, курить сигареты, вкладывать деньги в финансовые пирамиды, покупать компьютеры и средства для похудения. И виднелись они повсюду: на стенах, в витринах магазинов, на общественном транспорте, на будках и киосках, в общем, везде, куда мог бросить взгляд потенциальный покупатель.

В-третьих, Женька обратил внимание на качественное изменение граффити. Если раньше стены были украшены только молодежными надписями, то теперь многие из них были абсолютно серьезны и выполнены через трафарет. С их помощью призывали пользоваться услугами различных мастерских и магазинов или сообщали, где находятся офисы политических партий и культовых организаций. Да и рукописные народные настенные надписи стали заметно отличаться от тех, к каким привыкли мои спутники в своей эпохе. Если в их время они носили оттенок аполитичности, то теперь на стенах попадалось немало политических, в основном, антиправительственных лозунгов. На одном из домов на проспекте Победы предлагалось вставить клизму антинародному правящему режиму, на мосту через Миасс поносили областное начальство, а недалеко от оперного театра заступались за обиженный русский народ. Были, впрочем, и привычные молодежные автографы на стенах. В них, как и раньше, превозносились различные рок-группы, "Спартак"- чемпион, а также некоторые интимные части человеческого тела. Причем, культурный уровень юношества, на взгляд Никонова, заметно возрос, поскольку названия музыкальных групп даже на английском языке написаны были без грамматических ошибок, а в одной из неприличных надписей общеизвестное слово из трех букв было заменено научным аналогом.

Но в трамвае, везущем нас в центр города, мы с Женькой не столько обсуждали надписи, сколько проблему перемещения во времени.

— Согласно научно-фантастической литературе вам нельзя встречаться со своими двойниками, живущими в наше время. Все литераторы, писавшие на эту тему, считают, что это крайне нежелательно, а быть может даже опасно. Почему это так — не знаю, ты лучше спроси у тех, кто это придумал, — говорил я. — Но и мне кажется, что видеться вам не надо. Ну зачем тебе встречаться с гражданином, который думает так же, как ты, поступает, как ты, любит и ненавидит то же, что и ты… Он знает все про тебя, знает всю твою подноготную, даже то, что ты никому — ни жене, ни лучшему другу- не говорил. Мало того, он знает про тебя даже больше, чем ты, поскольку прожил на тринадцать лет дольше тебя. Я не уверен, что встреча с таким человеком для тебя желательна. Конечно, он может предостеречь тебя от каких-либо ошибок, которые ты совершишь в твоей будущей жизни, но боюсь, что тебе это вряд ли поможет. Мне кажется, если вы все втроем попадете назад к себе, а я считаю, что это произойдет обязательно, то вряд ли вы вспомните про это свое смешное и фантастическое путешествие во времени.

— Почему смешное? — спросил Никонов.

— Потому, что нелепое. Конечно, заглянуть в свое будущее интересно всякому, но то, каким оно окажется, не знает никто. Вот ты заглянул всего-то на тринадцать лет вперед, и все, вся жизнь настолько изменилась, что ты, наверняка, чувствуешь себя не в своей тарелке. Вместо коммунизма страна строит загнивающий капитализм. Партии нет. Вернее, партий столько, что противно становится, и очень трудно понять, чего же они все хотят, кроме, как постоять у руля и поворовать из государственной кормушки. Да и в твоей личной жизни много изменений. Теперь ты — кандидат наук, но науки в России в таком загоне, что ты получаешь в два раза меньше меня — рядового инженера МПС. Ты женат, у тебя есть дочка. Я представляю, какой для тебя кайф знать в двадцать три года, что твоей дочери девять лет, особенно, если у тебя нет никаких воспоминаний об этом, да и воспитатель из тебя еще тот. Но с другой стороны, тебе повезло, что ты попал в это время, а не в какой-нибудь 2015 год. Там бы ты был дедушкой, а все твои приятели и коллеги были бы людьми преклонного возраста. Неплохо быть дедушкой в двадцать три года?

Евгений задумчиво молчал.

— Мне кажется, вы попали в будущее по какой-то ошибке, — заключил я.

— Знать бы, кто это сделал и зачем.

Я только пожал плечами.

Мы вышли из трамвая у Заречного рынка. Я как мог, объяснил новоявленным путешественникам во времени, что им лучше всего скромно молчать и прикидываться глухонемыми. А то ныне живущие граждане их сразу раскусят и будут считать, в лучшем случае, дураками, отставшими от жизни. Если же встретится им знакомый, то лучше говорить, что, дескать, долго болел и, как говорится, "что-то с памятью моей стало…" Предупредил их, кстати, что и география нынешняя тоже претерпела немало изменений. Ленинград теперь — Санкт-Петербург, а Горький — Нижний Новгород. Куйбышеву вернули название Самара.

— Это что же, как при царе что ли? — спросил Петрович.

Я с ним согласился, а на вопрос об успехах "Трактора" в этом сезоне сообщил, что любимая городом команда играет неважно и находится в конце турнирной таблицы. Про футбольный же чемпионат, заданный Гришей, ответил, что, вроде бы, победила команда Валерия Газзаева.

Федоренко обрадовался и сказал:

— Я, как военный, болею за ЦСКА, но то, что золотые медали выиграли мвдэшники, тоже неплохо.

— Но Газзаев тренирует не "Динамо", а "Спартак", — сообщил я.

— Вот так вот, Гришенька, не динамовцы твои, а спартаковцы мои любимые победили, — обрадовался Смолянинов.

— Степан Петрович, этот "Спартак"- вряд ли твой любимый. Он не московский, за который ты болеешь, а владикавказский. По-старому — это город Орджоникидзе. В ваше время он, наверное, в первой лиге играл, а сейчас — чемпион России.

— Что хотят, то и делают, — покачал головой Федоренко.

Такие несуразные спортивные новости произвели на прапорщика и слесаря сильнейшее впечатление, никак не сравнимое с тем, что рубли сейчас считают исключительно в тысячах, а страной правит не генеральный секретарь КПСС, а какой-то там президент. Подумаешь, важность! Деньги, они деньги и есть. Да и государством кто бы не правил, как бы его не звали — хоть Ильич, хоть Николаевич — им, простым гражданам, было все равно. А вот то, что в футбольном чемпионате побеждает неведомая им команда из второго дивизиона — это да! Известие, так известие. Только теперь они осознали, как далеко зашли изменения в нашем многострадальном государстве.

Под эти разговоры мы прошли через толкучку пенсионеров перед входом на рынок и мимо фруктово-овощных рядов, которые мало изменились за последние годы. Так же, как и раньше, среди торговцев в основном были жители южных республик, а виноград, яблоки и последние арбузы выглядели весьма аппетитно и были также дороги, как и в далеком прошлом. Пройдя весь базар насквозь, мы вышли к западным воротам, где начиналась барахолка. Я, уж если мы сюда попали, решил попутно посмотреть нужные мне вентили для садового водопровода.

Надо сказать, что изобилие товаров на рынке и вокруг него произвело на моих спутников немалое впечатление. Еще бы, в их время все это надо было изыскивать, доставать или тащить с производства, а здесь все было вывалено на прилавки, а то и прямо на землю — выбирай, покупай! Да и граждане, торговавшие всем этим товаром, своим отношением к возможным клиентам резко отличались от продавцов времен развитого социализма. В противоположность советским профессионалам барахольщики преданно заглядывали в глаза возможных покупателей и заботливо спрашивали: "Что ищем?" Среди них Григорий встретил знакомого мужика и, забыв о моих предупреждениях, вступил с ним в разговор. Петрович в одной из разложенных куч разглядел какую-то железяку для своего "Москвича" и застыл в задумчивости, а мы с Женькой продолжили обход рядов. Минут через пять я нашел то, что искал, и пошел назад.

Смолянинов все еще кряхтел, поглаживая блестящую деталь и переживал, что у него нет денег для ее покупки. Я отвел его в сторонку и стал объяснять ему, что покупать этот металлолом бесполезно. Для доходчивости я размахивал руками и со стороны, наверное, походил на сурдопереводчицу из дневных теленовостей. Доводы мои были железные:

— Откуда, ты, Степан Петрович, знаешь, может, твой ныне живущий двойник уже купил эту штуку и давным-давно катается на исправной машине. А если ты собираешься брать ее с собой в прошлое, то это совсем бессмысленно. Ты же не знаешь, когда вы вернетесь назад и вернетесь ли вообще. Это, во-первых. А во-вторых, деталь новая — в 1982 году ее просто не было в помине и поэтому, вполне вероятно, что в момент вашего возвращения, эта железяка вернется в то состояние, какое она имела в те времена. И вместо блестящей никелированной вещицы вполне можно получить на руки несколько килограммов руды или немножко металлолома, если ее производили за счет переплавки старых стальных изделий. Не хочется ли тебе, Петрович, унести с собой в прошлое что-нибудь оригинальное, например, трак от гусеницы Т-150, разбитого на уборке урожая?

Оригинального слесарю не хотелось, и он переспросил:

— Значит назад, в свое время, я ничего не могу взять?

— Увы, Степан Петрович, скорее всего, нет. Вот если только то, что выпущено до начала вашего путешествия. Если я подарю тебе сейчас денежку, — я достал из кармана тысячерублевую купюру, то ты не сможешь прибыть к себе в 82-й богатым человеком. Во-первых, у тебя ее там никто не примет, а во-вторых, она должна превратиться в кусочек той сосны, или ошметок хлопка, из которых произвели эту бумажку.

— Да, что-то чем больше я тут у вас в гостях, тем мне меньше нравится, — раздалось у меня за спиной.

Я обернулся и увидел Федоренко.

— Я тут сейчас знакомого встретил. Он у нас в части служил, тоже прапорщиком, так он мне такого порассказал…

Собравшись все вместе, мы, не сговариваясь, пошли не на трамвайную остановку, а мимо кинотеатра "Родина" к центру города. Что уж такого плохого рассказал Григорию бывший сослуживец, он нам так и не сообщил, поскольку переменил тему.

— Я одно не пойму. Если ты, Серега, такой умный, может, ты нам объяснишь, куда, собственно, делись хозяева квартир. Если я появился в Наташкиной квартире, то почему мы с ней не встретились.

— Может, ты появился в квартире после того, как она ушла на работу? С другой стороны, Петровича она ведь не могла не заметить, — продолжил я уже менее уверенно.

— И у меня жена и дочь должны быть дома, — напомнил Никонов. Жанна в какую смену учится?

— Во вторую… До обеда она должна быть дома, если не ушла к какой-нибудь подруге или…

Тут у меня появилась несуразная мысль.