Глава 1. «Ab ovo»

Автобиография каждого человека начинается с момента его рождения. Моя тоже не будет являться исключением. Однако, прежде чем говорить о моем появлении на свет, пожалуй, уместно будет рассказать о людях, причастных к этому событию — о моих родителях.

Сейчас модно «находить» в своей родословной знатных предков, желательно, дворянского происхождения или хотя бы, на худой конец, из купеческого или духовного сословия. Видимо, это сильно повышает самооценку граждан. Также модно искать факты, что родители или их предки пострадали от «кровожадного Сталинского режима», для чего всплывают из небытия двоюродные и троюродные дедушки и бабушки. Наверное, некоторым подобные факты греют душу и расцениваются, как своеобразное право на медаль. Чего только люди не выдумывают, кого только в родню к себе не зачисляют. Случалось мне встречать в интернет — сообществе даже потомков обер-прокурора Синода Победоносцева Константина Петровича, у которого, согласно всем бумажным и электронным энциклопедиям, родных детей никогда не было. Так что «сыновей лейтенанта Шмидта» ныне еще хватает.

Я же не буду уподобляться оным и не стану набивать себе цену, выдумывая благородных и состоятельных предков. Родители мои были простые нормальные люди. Отец мой — Алексей Васильевич — был из семьи железнодорожных рабочих со станции Грязи, а мать — Нина Сергеевна — из семьи каспийских рыбаков. Познакомились они сразу после Великой Отечественной войны в 1946-м году в селе Крайновка, расположенном на западном побережье Каспийского моря. В то время это был один из райцентров Грозненской области.

Мама, окончив семилетку в местной школе, начала там свой трудовой путь телеграфисткой в районной конторе связи. Девушкой она была толковой, с математикой на «ты», и довольно быстро сделала карьеру, став старшим бухгалтером этой организации.

А отец, только что демобилизовавшийся из армии двадцатипятилетний фронтовик, попал на Северный Кавказ благодаря случайным жизненным обстоятельствам.

В свое время я не догадался спросить у родителей, где именно и как они познакомились, но село было не такое уж и большое, так что, скорее всего, это произошло либо на почте, где трудилась мать, либо в районном доме культуры, где устроился работать отец. С его слов он был заведующим Крайновским клубом, который по статусу считался районным домом культуры. Отец организовал там духовой оркестр, игравший на торжественных мероприятиях туш в честь передовиков, был ведущим на праздничных вечерах и концертах, а также завел при клубе театральный кружок, с которым ставил незамысловатые пьесы известных и неизвестных советских драматургов. На серьезные постановки не хватило бы талантов ни у местных доморощенных актеров, ни у него, как у режиссера. Отец довольно честно оценивал свои возможности как театрального деятеля, поскольку из-за войны он ничего кроме десятилетки закончить не успел.

9 мая 1947 года мои родители поженились. Поскольку Нина Сергеевна в тот момент была круглой сиротой, а из ближайших родственников имела только сестру Анну Сергеевну да и для жилья снимала угол в доме своего дяди, то надо ли удивляться, что никто не стал препятствовать ее браку. Хотя 18 лет ей исполнилось буквально за месяц до дня бракосочетания. Отцу в то время шел 26 год.

В ноябре 1948 года у них родился первенец — мой старший брат Юрий. Тогда мамаши долго с младенцами не сидели, и в феврале 1949 года мать уже вышла на работу. Ставка бухгалтера была уже занята. Поэтому мама устроилась в контору связи старшей телеграфисткой, но уже к июню она становится заместителем начальника. Однако ее новый карьерный рост вскоре опять прервался. В августе 1949 году мои родители спешно покинули Крайновку.

Причиной тому, по рассказу отца, была компания против космополитов. Отец, работая завклубом, являлся чуть ли не единственным представителем творческой интеллигенции в райцентре. Поэтому, когда волна борьбы с безродными космополитами докатилась, наконец, до их глубинки, то именно он оказался удобным объектом нападок и отчетов с рапортами о принятии мер против преклонения перед западом. Человек он бы пришлый, без роду и племени, влиятельных покровителей и родственников в Грозненской области не имеющий. Кто бы за него вступился?

И пусть он не был евреем, но осмеливался читать со сцены стихи Есенина и юмористические рассказы полузапрещенного Зощенко, не называя, впрочем, имен авторов. Да и пьесы ставил каких-то непонятных драматургов с подозрительными фамилиями. Как мне объяснял отец, из-за малого количества коротких пьес с небольшим количеством действующих лиц, написанных советскими драматургами, он сам вынужденно сочинял театральные миниатюры, слепленные по всем шаблонам соцреализма и проповедующие согласно веяниям той эпохи борьбу хорошего с еще более лучшим. Но поскольку папа мой не был членом литературных союзов, то ставить пьесы собственного сочинения права не имел и потому скрывал свое авторство. Начальству он говорил, что написаны эти пьески ленинградскими и московскими драматургами, и называл при этом популярные еврейские фамилии. Все равно начальники проверять существование автора не будут, они же не завзятые театралы, за новинками не следят.

Поэтому, когда запахло жаренным, и речь пошла о возможном запрете на профессию, (за космополитизм на излете сталинской эпохи уже не сажали, но лишали должностей с такими записями в трудовой, что мало не покажется), отец решил уволиться сам, не дожидаясь, когда его погонят поганой метлой. Заодно родители решили сменить и место жительства. Так они оказались в Молдавии.

Я долго не мог понять, почему именно в эту республику они поехали, никаких молдавских корней у предков моих не просматривалось, пока случайно в своих архивах не обнаружил фотографии одного из старших братьев отца — Михаила. Оказывается, Михаил после демобилизации из армии обосновался в этой южной республике в городишке Леово. Видимо, после войны братья списались, и когда младшему Алексею стало туго, старший Михаил предложил переехать поближе к нему. Именно в этот город на самой границе с Румынией отец с матерью приехали в конце августа 1949 года. Первого сентября 1949 года мать устраивается там работать бухгалтером в Совхозрабкоопе Леовского Райпотребсоюза.

Я не знаю, как сложились взаимоотношения между семьями братьев, но моим родителям чем-то там не прижилось, поскольку уже в марте 1950-го они покидают солнечную Молдавию.

Отец вербуется в кочевую строительную контору Мостопоезд-424 на должность кузнеца. Почему кочевую? Потому что у этой мостостроительной организации нет никакой постоянной базы и она, восстанавливая разоренную войной страну, просто переезжает всем составом от одной стройки до другой. Люди с семьями живут в вагончиках, места постоянной прописки не имеют и подчиняются полувоенному МПС.

Весной 50-го мои родители оказываются в г. Щурово Московской области, где Мостопоезд-424 строит мост через реку Оку.

Мать в Подмосковье на работу то ли не берут, (в мостостроительной организации для женщин рабочих мест было не так много), то ли она сама решила быть домохозяйкой, ведь в сентябре 1950 года у Юры появляется младший брат — Володя. За двумя пацанятами нужно приглядывать.

Город Щурово сейчас бесполезно искать на карте Московской области, так как в 1960 он административно вошел в состав Коломны и стал ее городским районом.

Аналогичная история, кстати, произошла и с Крайновкой. Село, по счастью, не исчезло с карты страны, но потеряло высокий статус районного центра, став рядовым поселком. Не стало в Крайновке ни райкома КПСС, ни райисполкома, ни других районных организаций, а вместе с ними исчезли и все привилегии и возможности для дальнейшего развития. К тому же, в результате нового возникновения Чечено-Ингушской АССР, Грозненская область была ликвидирована, и поселок из состава РСФСР административно перешел в подчинение к Дагестанской АССР.

Так что мои старшие братья в своих свидетельствах о рождении имеют записи о несуществующих ныне административных единицах: Юрий — отмененную Грозненскую область, а Владимир — растворившийся в Коломне городок Щурово.

В Щурово мои родители живут и работают где-то до конца 1954 года, а затем отправляются на новую стройку в Казахстан.

Как известно, главный советский волюнтарист Никита Сергеевич Хрущев именно тогда объявил о планах освоения целины. И, следуя указаниям партии, боевой отряд мостостроителей в первых рядах целинников в январе 1955 потянулся в Акмолинск (ныне столица Казахстана — Астана).

В Акмолинске многие мостопоездцы, включая моего отца, получили вполне заслуженные медали за освоение целины, и, выполнив все задания партии, в конце 1957 года отправились на Южный Урал. В город Челябинск.

В МПС было решено, что именно в этом городе Мостопоезд-424 встанет на прикол. В Челябинске будет развернута база мостостроительного треста, и на стройки мостов и путепроводов больше не будут выезжать эшелонами, всем кагалом с детьми и женами, как прежде. В командировки вахтовым методом будут ездить только необходимые работники.

Людей селили прямо там, где встали эшелоны, — на платформе «19 км» — (ныне это поселок Федоровка на юге Челябинска). Вскоре из привычных всем вагончиков людей распихали по быстро возведенным засыпным дощатым баракам.

Потом вдруг пошли разговоры о том, что Мостопоезд будет для своих работников строить нормальное жилье — каменные дома с отоплением, с водопроводом, канализацией и прочими удобствами. И строить будут в самом Челябинске.

Отец оказался одним из самых сообразительных. Узнав о таких перспективах, он, с его слов, первым обратился в профком и встал в очередь на получение жилья, чем вызвал явное недоумение у своих коллег. Многие знакомые вертели пальцем у виска и говорили:

— Леша, ты, что дурак, ты же «колесные» потеряешь!

Отец в спор не вступал и молча гнул свою линию.

«Колесными» в то время называли деньги, которые выплачивали за разъездной характер работ, и их размер был от 40 до 70 процентов от оклада. Деньги весьма приличные, надо сказать. Но у отца были свои резоны. На момент постановки на учет у него уже было два сына, ради которых собственно он и решил бросить якорь в Челябинске. Пацанам надо было ходить в нормальную школу, а не мотаться по случайным поселковым учебным заведениям. Да и самому ему на четвертом десятке лет уже надоела кочевая жизнь, хотелось покоя и обывательского комфорта. К тому же и жене в большом областном центре проще было бы найти службу, отпадала необходимость цепляться за любую работу в Мостопоезде.

Для того, чтобы иметь возможность претендовать на квартиру площадью побольше, мои родители решили завести третьего ребенка. Хотели девочку — мамину помощницу. В январе 1959 года моя мать родила… двух мальчиков — двойняшек: меня и брата Алексея.

Вскоре время подтвердило правоту отца. Сперва переименовали организацию. Вместо подвижного слова «Мостопоезд №424» ее обозвали скромно «Мостотрядом № 16». Кочевая жизнь кончилась навсегда. Потом перестали выплачивать «колесные» только за то, что ты — штатный сотрудник этой организации. Их начисляли только тем, кто уезжал работать в командировки.

А когда слухи о строительстве комфортного жилья стали явью, и «Мостоотряду» выдели участок под застройку, в профком обратились и другие желающие получить цивилизованное жилье.

Очередь сразу разбухла и растянулась на годы. Многие мостостроители смогли выехать из бараков только в 60-е и 70-е годы. Причем, часто «Мостоотряд № 16» строил жилье уже не в черте города, а в той же самой Федоровке. И хотя со временем поселок был включен в состав Советского района Челябинска, но окраиной бывший «19 км» так и остался. Все равно всем хотелось переехать оттуда поближе к центру.

 

Глава 2. Дом

Мостопоезду в Челябинске под строительство жилья отдали небольшой пустырь в Заречье, ограниченный теперешними проспектом Победы, улицами Краснознаменной, Дальневосточной и Колхозной.

Дома лепили один за другим. В первую очередь Мостоотряд забабахал на этом участке ведомственный детский сад и несколько двухэтажных небоскребов. До этого момента на Колхозном поселке существовал исключительно частный сектор и только здания школ № 9 и № 78 возвышались над одноэтажными домиками. А тут сразу столько многоквартирок!

Первыми выросли засыпные двухэтажные деревянные дома номер 23 и 29 на улице Колхозной, затем ведомственный детский сад, а потом и два первых двухэтажных кирпичных дома на улице Краснознаменной. С мостопоездскими домами в поселок шагнуло и такое достижение цивилизации, как асфальтированные тротуары. До этого здесь имелись только грунтовые дороги.

Наш дом построили осенью 1959. Потом его принимали и утрясали списки на заселение. Будущие владельцы, по рассказам родителей, по очереди ездили охранять свое жилье от «незаконных захватчиков», уж не знаю, были ли реально случаи захвата жилья в СССР, но, тем не менее, и старшие братья, и родители эпизодически ездили ночевать в новых квартирах. И вот торжественный момент — ордера на вселение были получены, и в январе 1960 года наша семья переехала в новую трехкомнатную квартиру.

Так как первый год моей жизни, прожитый в бараке на платформе «19 километра» я не помню совершенно, я считаю себя коренным челябинцем, поскольку и родился я в челябинском роддоме, да и крещен был в челябинской церкви, которая находилась в то время где-то в районе Переселенки.

Квартиры, по мнению бывших обитателей вагончиков и бараков, были просто шикарные. Полнометражные, потолки под три метра, фасадные стены сантиметров в 70 толщиной, большие окна, паровое отопление, водопровод с холодной водой, ванна с титаном, туалет с нормальной канализацией, а на кухне — печка. Красотища! Балконов, правда, не было, но зато, не выходя из подъезда, можно было спуститься в подвал, где для каждой квартиры была оборудована ячейка для хранения дров и угля. У жильцов из засыпных домов по улице Колхозной тоже были хозяйственные подсобные помещения — сарайки, но располагались они на улице, и в осенне-зимний период посещение их было связано с некоторыми сложностями.

Следом за нашими домами сдали дом N 34 по Краснознаменной. Он тоже был из кирпича, но, похоже, уже попал под хрущёвское стремление к экономии средств в строительстве и борьбе с излишествами, и при тех же габаритах, что и предыдущий 30-й дом, в него умудрились втиснуть уже 16 квартир вместо 12. Потолки в нем стали ниже, стены тоньше, оконца меньше и подвала в доме уже не предусматривалось. Для хранения дров имелись только сараи на улице.

Когда мы переехали в новый дом, вдруг выяснилось, что у нас нет мебели.

В бараке, в единственной нашей комнате, нам ее ставить было некуда, поэтому кроме кроватей и стола, да пары самодельных табуреток у нас имелся лишь фирменный «мостопоездский» сундук, сделанный плотниками нашей организации, да самодельные книжные полки.

А здесь, все-таки, настоящая квартира и три полнометражных комнаты. Пришлось обрастать мебелью. Купили плательный шкаф, буфет, кожаный диван с маленьким зеркалом в высокой спинке и шесть парадных стульев.

И вот одно из воспоминаний детства. Приходишь в гости к соседям, а там все как у тебя дома. У Наумовых и диван, и гардероб точно такой же, как у нас, зайдешь к Филиппенко, а у них стулья один в один как наши, только светлее, и буфет точь-в-точь такой же. Просто мы заезжали в дом одновременно, и родители все вместе по мебельным магазинам бегали, покупая одинаковую мебель.

Вот только электротехника у всех была разная. Телевизор и большая ламповая радиола появились у нас рано, на моей памяти они были всегда, а вот первый малюсенький холодильник «Орск» — мать купила, когда мы с братом уже в школу пошли.

Так что жизнь потихоньку налаживалась.

Здесь, я думаю, пора переходить к следующей главе воспоминаний.

 

Глава 3. Двор

В момент, когда я более-менее самостоятельно начал покидать квартиру и отправляться на исследование окружающего мира, двор выглядел так: первое, что я видел, выходя из своего подъезда, — это здание котельной, отапливающей все дома нашего квартала. Главным украшением этого кирпичного здания в полтора этажа без окон и с широкими воротами была высоченная по моим детским впечатлениям труба. Сейчас-то я понимаю, что была она не выше пятнадцати метров, но тогда-то она точно собой подпирала небо. Три или четыре стальных растяжки удерживали ее на постаменте. Один из этих стальных канатов цеплялся за землю рядом с моим подъездом и неоднократно служил объектом игр и различных экспериментов дворовой детворы. В отопительный сезон из жерла трубы валил черный дым — (топили обычно углем), — и знающий человек сразу по нему определял, с какой стороны нынче дует ветер и какое у нас атмосферное давление, синоптиков не надо.

Из ворот кочегарки стремительно выскальзывали рельсы и обрывались метров через десять. По рельсам можно было ходить безбоязненно, поезда по ним не ходили. И только став постарше, я, наконец, узнал, что предназначена эта железная дорога была для вагонетки, на которой с заасфальтированной площадки перед котельной привезенный самосвалами уголь подвозили поближе к печам.

Иногда ворота кочегарки были широко распахнуты и, пройдя мимо них с занятым видом, можно было быстро зыркнуть и увидеть, наконец, что же там внутри все-таки есть. В вечном сумраке виднелись те же рельсы, убегающие в огромную пустоту зала с высокими потолками, куча угля на каменном полу, какие-то зловещие стальные механизмы и тяжеленные двери заслонки. Ну а если учесть, что хозяевами всего этого были весьма серьезные дяденьки в чумазых одеждах, то не трудно догадаться, что кочегарка в детском восприятии представлялась довольно-таки страшным и запретным местом, этаким местным Мордором.

Направо от котельной буквой «П» стояли деревянные сарайки жильцов дома N 23 по улице Колхозной. Хотя, если быть дотошным, то между этими сараями и котельной находилась еще и помойка, куда жители двора стаскивали всякую дрянь и пищевые отходы. Железных контейнеров, как сейчас, тогда не было, и помойкой служил большой побеленный известкой деревянный ящик с дощатой же крышкой.

В теплое время года от ящика дурно пахло, а летом на нем плодились огромные зеленые мухи, вызывавшие всеобщее отвращение. Если к обычным домашним мухам все относились терпимо, а рыболовы даже использовали их как наживку для рыбалки, то зеленых их собратьев не любил никто. Поэтому это место нашего двора никогда не казалось нам интересным, и мы его всячески избегали. Да и сейчас я упоминаю о нем в последний раз.

Время от времени ящик периодически разгружал несчастный, по нашим понятиям, мужичок с лопатой. И хотя он приезжал к нам во двор на машине, этого мужичка не обступали любопытные дети, не вертелись вокруг него и никто из ребятишек ему не завидовал, мечтая оказаться на его месте. И это даже несмотря на то, что он целый день катался на машине. А чего ему завидовать? Ведь машина у него была «мусоркой» и катался дяденька только от помойки до помойки.

Другое дело сарайки. Вот возле них была какая — никакая жизнь. Там можно было играть, там можно было увидеть много интересного. То кто-нибудь из мальчишек возьмется за ремонт своего велосипеда, и вокруг него соберется группа ребятишек «советчиков-специалистов». То кто-то из мужчин зачнет строгать какую-то деревяшку или пилить железку, и можно, сидя в сторонке, посмотреть, как ловко и умело он это делает. То хозяйка распахнет дверь своей сарайки, и можно увидеть, что у нее в ячейке вырыт погреб, из которого она поднимает на свет божий какие-то свои запасы для встречи гостей. Бывало, что перед началом охотничьего сезона кто-то из мужиков возьмется делать войлочные пыжи из старого валенка — тоже весьма любопытное зрелище.

На шиферной крыше сараев можно было играть в баши — (разновидность игры в догонялки) — и демонстрировать свою ловкость, перепрыгивая с нее на рядом стоящие металлические гаражи и обратно. В общем, не скучное было место.

Еще правее располагался сам 23-й дом по улице Колхозной. Был он деревянный, засыпной, оштукатуренный и побеленный в желтый или желто-оранжевый цвет. В нем было два подъезда и восемь квартир. В отличие от кирпичных домов по Краснознаменной, в этом не было ванных комнат и жильцам приходилось мыться либо в корыте на кухне, либо ходить в баню. Лестничные пролеты между этажами в 23-м доме были деревянными и потом указались прикольными и симпатичными.

Еще правее был уже проспект Победы. Вдоль проспекта двор был огорожен полутораметровым штакетником с двумя калитками. Начинался он у 23 дома, а заканчивался у 28-го по улице Краснознаменной. На площадке между двумя этими домами периодически то возникала, то исчезала песочница.

28-й и 30-й дома на Краснознаменной мало чем отличался друг от друга, даже расположение комнат в квартирах было аналогичным. Единственно, что дом № 28 был построен был буквой «Г», что позволило втиснуть в него по одной лишней квартире на каждом этаже первого подъезда, всего их было 14. Кроме того, подвал 28-го дома, в отличие от подвала дома N 30, имел сквозной проход, и если двери туда были открыты в обоих подъездах, то из подъезда в подъезд можно было пройти через подвал, не выходя на улицу.

Узнал я об этом случайно, уже в отроческом возрасте, когда именно в этом подвале была устроена игра со стрельбой из пистолетов с пистонами. Команды «бойцов» заходили в подвал с разных подъездов, где-то на середине встречались и устраивали перестрелку. В кромешной темноте подвала вспышка и звук от сработавшего пистона давали иллюзию настоящего выстрела, так что игра ребятишкам нравилась. Вот только жильцам первого этажа быстро надоели табуны пацанов, бегающих под их квартирами мимо их ячеек, да еще и устраивающих там шумные дуэли. Двери подвалов вскоре оказались на запоре.

От 28-го дома до дома № 30 по Краснознаменной двор также был огорожен штакетником, в котором тоже имелась калитка для пешеходов. Забор простоял лет восемь, добросовестно исполняя свои ограничивающие доступ обязанности. А потом его сломали. И я даже видел, кто это сделал и как.

Один из столбов калитки подгнил, и стал клониться к земле. Вместе с собой он тянул вниз и большой пролет прибитого к нему штакетника. Гуляя по двору, группа малолетних обалдуев в возрасте от семи до десяти лет обнаружила эту неустойчивую конструкцию и опытном путем определила, что если навалиться на забор, то согласно законам физики, он начинает вибрировать вверх-вниз, позволяя бесплатно покачаться.

Одного ребенка забор качал легко, с двумя сорванцами тоже справлялся. Но ждать своей очереди для получения удовольствия никто не хотел, и мы навалились на него сразу впятером или вшестером, пролет-то был длинный…

Надо ли говорить, что трудяга забор такого напора не выдержал и, качнувшись несколько раз, с жалобным треском рухнул на землю. Сразу раздался рев моего ровесника Вовки Попова. Он единственный серьезно пострадал от этого падения, разбив себе нос до крови. Все остальные сразу разбежались и сделали вид, что они тут ни при чем. Ревущего Вовку увела его старшая сестра Валентина, а мы пошли искать себе другое развлечение.

Поваленный забор пролежал неделю или две. ЖЭК Мостопоезда восстанавливать его не спешил, и через некоторое время его сломанные пролеты растворились в ночи. Скорее всего, жители частного сектора Колхозного поселка растащили его на дрова. Они всегда заботливо собирали в наших дворах все деревянное, что считалось бесхозным и могло быть использовано в роли топлива для печи. Бесхозным же они считали все, что не было хорошо прибито или оснавательно вкопано.

На маленьком пустыре между домами 28-м и 30-м долгое время не было ничего интересного, мы даже игр там не устраивали. Но однажды туда прикатил экскаваторик «Беларусь», который вырыл на нем большую яму. Потом было еще несколько строительных операций, и, в результате этих трудов, на площадке появились два погреба, в которых хозяйки этих семей из нашего дома теперь могли хранить всякие соленья, варенья и картошку.

Ну вот, описав круг по двору, я вновь оказался возле своего дома, о котором уже рассказывал. Так что упомянуть осталось только два объекта: первый — это детский сад № 175, своим забором ограничивающий наш двор слева, и второй — трансформаторную будку, всегда, по счастью, закрытую и единственно используемую в качестве отбойной стенки для футбольного мяча. Поскольку детский сад я опишу отдельно, то эту главу, пожалуй, можно заканчивать и переходить к следующей.

 

Глава 4. Мир вокруг нас

Северной границей нашего двора был теперешний проспект Победы. Уже тогда весьма широкий и с самой настоящей мостовой из крупных гладких камней, вкатанных в землю. Асфальт положили позднее, когда было решено начать строительство Северо-западного района.

Движение по проспекту было нечастое, машины ездили редко. Из общественного же транспорта иногда проходил какой-то рейсовый автобус, остановка которого была как раз у дома № 28 по Краснознаменной, но меня на нем почему-то ни разу никуда не возили. Я подозреваю, что либо это был какой-то пригородный маршрут от Центрального рынка до поселка Градский прииск, который в черту города тогда еще не входил, и куда нам сроду не надо было, либо это был садовый маршрут до первого садоводческого товарищества «Любитель», где нас, понятное дело, тоже никто никогда не ждал.

А за проспектом, говорят, был большой пустырь, который Челябинское автомобильное военное училище использовало как автодром. Но автодром там был недолго, выполняя наказы ЦК КПСС и лично товарища Хрущева, квартал от улицы Краснознаменной до Свердловского проспекта и от проспекта Победы до улицы Островского быстро застроили пятиэтажными домами. Настолько быстро, что автодрома я сам лично не помню, просто ссылаюсь на рассказы более взрослых товарищей, а вот дома по ул. Краснознаменной 27 и 29 вроде как уже стояли, значит, их точно построили года до 1965. Эти два дома и парочка стоящих за ними образовывала местный «Шанхай».

Почему именно так называлось это место, я не знаю, но моя версия такова: как известно, в годы индустриализации и войны жилья в Челябинске не хватало, появилось множество барачных и самостройных поселков. Люди жили порой просто в землянках.

Среди них было много, как сейчас говорят, лиц неславянской внешности, с азиатскими чертами лица, и с большим криминальным опытом. В их семьях часто было по нескольку детей и почему-то все больше мальчиков. И за все это на прежнем месте их видимо и обозвали в честь славного китайского города. Ну а потом, когда в эпоху массового жилищного строительства все эти самострои сносили, часть обитателей новоявленного «Шанхая» гуртом переселили в четыре дома на северо-восточном углу Краснознаменной и проспекта Победы, где они уже сами называли себя «шанхайцами», чтобы подчеркнуть свое отличие от всех прочих мирных жителей.

Со старого места шанхайская братва привезла и некоторые свои привычки. Во-первых, террор к окружающим. Правда, на «Колхозке» им пошустрить не удавалось, там и своих хулиганов имелось в достаточном количестве, но мирное население новостроек в своем и соседних кварталах обижать у них сил хватало. Во-вторых, они выстроили целый городок из сараюшек и каких-то будочек, где держали голубей, собак и прочую живность, заняв часть проспекта Победы напротив своих домов вдоль забора автомобильного училища. Снесли этот зоопарк только при асфальтировании проспекта.

С шанхайцами наши мостопоездские пацаны и парни не дружили и порою дрались, и, согласно легендам, на Великой Куче Щебня, которая была пограничной между нами и располагалась на том месте, где теперь стоит дом N 204 по проспекту Победы, не раз устраивали массовые дуэли, бросая друг в друга камнями.

Мы вообще долгое время относились к «шанхайцам» так же, как жители Средиземья относились к оркам: опасные и неприятные соседи.

На востоке у нас был один великий сосед. Нет не Китай, а ЧВВАКУ — Челябинское высшее военное автомобильное командное училище. Занимало оно одно всю территорию бывших Красных казарм. Между прочим, я еще застал времена, когда остановка общественного транспорта, именуемая ныне «Автомобильный институт», называлась именно так: «Красные казармы». Глядя из окна автобуса (троллейбус по Свердловскому проспекту еще не ходил), я думал: «Интересно, а почему она так называется»? И приходил к выводу, что либо в честь неказистого строения, побеленного в нежно розовый цвет, через двери которого входили и выходили военные, либо в честь Красной Армии. На самом деле старое здание КПП и гарнизонного магазинчика, которые я видел тогда из окна автобуса, к названию остановки отношения не имели. Только позднее, попав однажды на территорию училища, я, наконец, увидел те самые знаменитые дореволюционные казармы 196-го Инсарского полка, в честь которых и называли военный городок и автобусную остановку. Они действительно красные, поскольку построены из красно-коричневого кирпича.

Вот курсанты из училища нам нравились. Во-первых, они были мирные люди, хотя и военные. С местными парнями они не дрались, деньги не отнимали, подзатыльники мелкоте не отвешивали. Во-вторых, после недавно закончившейся войны у всех пацанов Страны Советов был культ военных, и ко всем служивым мы относились очень хорошо. Да и сами курсанты шестидесятых годов были не то, что нынешние солдатики и офицеры, строевая выправка и дисциплина у них была на высоте. Ну а в-третьих, автомобильное училище было неиссякаемым источником воинской атрибутики — пилоток, звездочек, эмблем и погон, всего того, что так ценно для мальчишек. Потом многие юноши нашей округи поступали в это училище.

С юга от нас был «Тот Двор» — единокровные наши мостопоездцы — дома 34-й по улице Краснознаменной и 29-й по Колхозной. По идее мы должны были жить одним большим кварталом, но между нами стоял детский сад и своим забором аккуратно разгораживал нас на два самостоятельных двора. Люди вместе работали, дети вместе ходили в садик и в школу, но все равно говорили: «а он в том дворе живет», или «мама, я в тот двор пойду, там в футбол поиграю». И все сразу понимали, о чем речь и где надо искать человека. В общем, это были наши главные союзники. И хотя в каждом дворе была своя шайка-лейка, но нам ничего не мешало объединять свои усилия в экстренных случаях.

В дальнем углу «того двора», огороженная с трех сторон деревянным забором, располагалась Баня № 7. Возводилась она одновременно с тем же 34-м домом — мои старшие братья бегали еще по обеим стройкам. Возможно, баню даже строил Мостопоезд, но мы как-то не считали ее своей, уж слишком много народу с Колхозного и Аэродромного поселков ее посещали, мы были каплями в их океане. Поэтому баня была как бы нейтральной землей. Постоянное присутствие взрослых и частое появление в бане курсантов не позволяло каким-либо молодежным дружинам заявить свои права на ее территорию, и мы, даже будучи малышами, не боялись туда ходить по одному, но в тоже время не чувствовали себя там и хозяевами.

С юго-запада, сразу за котельной находилась школа № 9. Самое высокое здание в округе до строительства на нашей улице девятиэтажных домов. Хотя этажей в ней было только четыре, но это были полнометражные этажи в 3–3,5 метра высотой, так что даже пятиэтажные хрущевки с их потолками в два двадцать не могли смотреть на нее сверху вниз.

Возле школы был стадион с футбольным полем, небольшая спортивная площадка с баскетбольными щитами, сквер с кустарниками и тополями, задний двор с какими-то сараями и гаражом, и весьма приличный школьный сад с фруктовыми деревьями и кустами. Все это хозяйство, размером примерно в гектар, было огорожено солидной железной оградой с острыми пиками по верхней кромке. Правда, уже в то время в железном заборе кое-где были дыры. Напомню, все-таки дело происходило в России, а наш народ обходить препятствия не любит и по возможности всегда прокладывает себе короткие пути.

Школьный сад — это вообще отдельная песня. Это место было одновременно притягательным, романтичным, героическим и опасным. И, что самое интересное, поначалу сад даже охранялся. Там имелся самый настоящий сторож, тот самый, который с «ружжом и с солью». Я, будучи мелким, сам видел какого-то старичка-пенсионера с винтовкой за спиной (скорей всего «воздушкой»), который через забор переругивался с нашими старшими пацанами.

Потом сторожить перестали, урожай срывали до того, как он успел созреть, так что, как плодоовощное хозяйство школьный сад захирел. Но зато часто использовался для всяких тайных дел. Среди зеленого массива деревьев и кустарников, теперь можно было скрываться, прятаться, заниматься всякими запрещенными вещами, типа курить, выпивать и играть в азартные игры, но также легко можно было нарваться на неприятности.

Ну а чисто на западе, прямо за сарайками и 23-м домом начиналась «Колхозка» — застроенный частными домами огромный массив Колхозного поселка. Он располагался и за школой, и за баней, и только берег реки Миасс был ему естественной границей на юге. А на север он перетекал за проспект Победы и тянулся до улицы Каховского, ныне Комсомольского проспекта. Еще дальше на запад, с улицы Аэродромной, ныне Косарева начинался уже Аэродромный поселок. Но тогда для нас они были неразличимы с Колхозным и потому сливались в одно большое море частного сектора под названием «Колхозка».

Менталитет у ребятишек Колхозного поселка заметно отличался от нашего. У них у каждого был «свой двор» в несколько соток, и только за высоким забором находилась общая улица. У нас же личными были только наши квартиры, а у кого и просто комната в коммуналке, и общее начиналось сразу за их порогом. Общими для нас были и двор, и подъезд, и лестничная площадка, а для некоторых даже и кухня с ванной и санузлом.

Мы редко сидели по домам, и много гуляли на улице в общем дворе, собираясь иногда в большие команды. Их же дети тоже общались с соседскими ребятишками, но сроду не помню, чтобы в их играх видел более пяти человек сразу. Так что мы росли чуть больше коллективистами, а они все чаще индивидуалистами.

В те давние времена жизнь на «колхозке» была почти деревенской. Практически в каждом дворе было по собаке. Многие жители содержали скот, начиная с коз и свиней и вплоть до коров с лошадьми. Иные имели гужевой транспорт, а по улицам поселка гордо бродили стаи кур и даже гусей.

Чуть не треть населения Колхозного поселка были татары и их непривычные азиатские лица, поначалу в детстве внушали мне если не страх, то тревогу: «Это чужой, может быть опасен»! Иногда эти ожидания неприятностей сбывались. Но в отличие от «шанхайцев», колхозненские хулиганы (а пацанов с криминальными наклонностями там тоже хватало) — крайне редко сбивались в большие банды, и я не помню ни одного случая, чтобы они пытались наезжать на парней с наших дворов. Наоборот, после совместного обучения в 9-й школе, многие наши пацаны легко находили с ними общий язык и начинали дружить. Большинство школьных друзей моего старшего брата Юрия жили и воспитывались на Колхозном поселке.

Вот такая у нас была окружающая среда.

 

Глава 1. Первые воспоминания

Первые мои воспоминания связаны с яслями. Следовательно, я помню себя где-то с двух-трех лет. Воспоминаний три.

Первое — меня оставили в яслях в ночной группе. Как я выяснил у матери позднее, связано это было с тем, что мой брат — двойняшка Леша подцепил какую-то детскую инфекцию, и, чтобы я не составил ему компанию, в целях изоляции от больного, меня не взяли домой. И вот лежу я весь одинокий на раскладушечке… Почему одинокий? Потому что в стороне от всех остальных ребят. Им раскладушки поставили как обычно в центре группы (так называлась комната, в которой дети проводили свое основное время: и спали, и ели, и играли), а мне, как внеплановому и вдобавок брату инфекционного больного, — чуть в стороне возле рабочего помещения нянечки. Оно отделено от группы деревянной перегородкой с окошками под потолком. Возле этой перегородки я и лежу. В нашей комнате свет выключен, а вот в хозяйстве нянечки горит какая-то лампа, непогашенная видимо специально. Через матовое стекло перегородки ее рассеянный свет частично падает в залу и создает полумрак, в котором видно лежащих детей. Все ребятишки уже спят, поскольку тихо-тихо, и никто не отвлекает меня. Я смотрю на это освещенное стекло, мне абсолютно не страшно и я думаю: «Мама скажет братику Вове купить эту штуку мне, Володя пойдет в магазин и купит мне это».

Я, убей бог, не помню, что именно мне должны были купить, но точно знаю, что послать за этим должны были именно братика Вову.

Воспоминание второе. Короткое. Действующие лица те же. Брат Володя ведет нас на выход. Я первым подбегаю к массивной двустворчатой двери, толкаю ее и вижу ярко освещенную солнцем улицу. Прямо передо мной тротуар, за ним небольшой газончик, а еще дальше — широкая дорога, по которой в обоих направлениях едут машины: легковые, грузовые и даже троллейбус. Потом мне объяснили, что, скорее всего, и это мое воспоминание о яслях. Просто в ясли нас водили, а поначалу, и носили через весь город на улицу Свободы 161, железнодорожные ясли все были в районе вокзала. Оттуда мои воспоминания и об интенсивном автомобильном движении на дорогах, и о троллейбусе. Хотя брат Владимир считает, что это воспоминание вряд ли связано с яслями, дескать, у них не было выхода на улицу, а только во двор, так что дверь в солнечный мир я распахивал в какой-то другой организации, возможно в детской поликлинике.

Тут нельзя не упомянуть о героическом поведении моих старших братьев Юрия и Владимира, которые буквально на своих загривках таскали нас с Лешкой через весь город в ясли. Это они нам с братцем тогда казались большими и взрослыми, то на самом деле им было тринадцать и одиннадцать лет. Надо также учесть, что общественный транспорт в то время мимо нас еще не ходил. Юра и Володя сначала вели нас на трамвайную остановку у Теплотехнического института. Правда, вели — это сильное преувеличение. Идти пешком так далеко — по теперешнему целых две трамвайных остановки — мы сами могли только на последнем году пребывания в яслях, а до этого братья сажали нас к себе на плечи и несли на собственных шеях. Потом надо было вместе с нами, не потеряв, впихаться в переполненный трамвай № 3, идущий до вокзала. Потом выйти в районе улицы Евтеева и тащить нас еще целый квартал до улицы Свободы. Там раздеть и сдать воспитательнице.

А если учесть, что лето на Урале короткое, а в другие сезоны на улицах то скользко, то сыро, а на бутузах полная экипировка вплоть до валеночек и шапок с шубейками зимой. Это ведь тоже что-то весит. Да и сдать воспитательнице — этого мало, надо еще и вечером забрать. Но обычно по вечерам нас забирала мама. Как она одна вела нас двоих домой через весь город, не представляю.

Третье мое воспоминание связано с выпускными торжествами в яслях. Все мальчики как одна футбольная команда — черные шортики, белые рубашечки, девочки — тоже белоснежные с большими бантами на головках. Что именно происходило на торжестве не помню. Но то, что после него нам дали на прощание поиграть новыми игрушками — в памяти отложилось. Я увлеченно катал реактивную ракету-самолет с инерционным двигателем. Ее сначала надо было раскатать, прижимая к полу и толкая вперед, а потом можно было отпустить, и ракета сама, жужжа мотором, ехала вперед на два или даже три метра. Единственно, надо было успеть прибежать на место ее остановки, чтобы другие мальчики не подумали, что ракета бесхозна и с ней никто не играет. Вот так, играючи, я расстался с младенчеством.

С концом СССР и появлением РФ эти ясли закрыли за ненадобностью, детей в начале девяностых годов женщины практически не рожали. Теперь в этом помещении на улице Свободы, 161 располагается несколько контор, и центральное место занимает Межрайонное управление инспекции исполнения наказаний. Где резвились советские дети, там теперь «граждане начальники» решают судьбы осужденных. Это — история страны, однако.

 

Глава 2. Детский сад

I

Свой детский сад я помню хорошо. Даже самый первый день. Чуть ли не на другой день после выпуска из яслей нас с Лешкой сдали в садик, тот самый N 175, что располагался возле нашего дома. Тут-то старшие братья, наконец-то, вздохнули с облегчением. Им уже не надо было вставать чуть свет, чтобы тащиться с нами через весь город к вокзалу. Теперь достаточно было открыть нам дверь квартиры и скомандовать: «Вперед»! А потом, не торопясь, переместиться к окну в спальне и убедиться, что мы добежали до входа в садик. Вечером же одному из них надо было, между делом, заглянуть в детское учреждение и, ткнув пальцем, сказать воспитательнице: «Мне вот этих двоих, пожалуйста».

Но все это было потом, а вот в первый раз нас, как полагается, привела в садик мама. Впервые попав в непривычную обстановку, где все незнакомо и все чужие, осознав, что остаемся одни, мы с братом дружно заплакали. Ревели долго, но мама уже ушла, воспитательница устала нас успокаивать, но вдруг я увидел знакомое лицо. К нам из недр учреждения вдруг вышла тетя Лида Филлипенко — подруга матери и моя крестная, а также наша соседка по подъезду, часто заходившая в гости. Правда, одета она была странно — в какой-то белый фартук. Как оказалось она работала в этом садике поваром. Увидев ее, мы с Лешкой перешли с рева на всхлипывание, а потом и вовсе успокоились. А тут еще нашу группу вывели на улицу, и тогда я познакомился со многими своими сверстниками. Это были ребятишки с нашего и «того» двора, из мостопоездского дома «на Солнечной», а также с Колхозного поселка. Особенно мне запомнилось, что в группе было два совершенно одинаковых пацана, так я впервые увидел братьев-близнецов Новиковых.

II

Детский сад был ведомственный, Мостопоезда № 16. И естественно, что большинство ребятишек были детьми мостостроителей, хотя попадались и просто ребятишки с Колхозного поселка, видимо, — по разнарядкам районо. Здание было небольшим, таким же, примерно, как наши дома, тоже двухэтажное. Рассчитан садик был на четыре возрастных группы: младшая от 3 лет, средняя для четырехлеток, старшая для пятилетних и подготовительная для тех, кому через год в школу. У каждой группы была своя большая спально-игровая комната на 3 окна и свой участок во дворе. Малыш, попавший в этот садик, по мере взросления успевал пожить во всех четырех группах-комнатах и поиграть на всех участках. В садике была своя кухня, прачечная, медицинский кабинет с регулярно присутствующей медсестрой, музработник с фортепиано, завхоз, заведующая и полный штат нянечек и воспитателей. Кроме того, к территории детского сада примыкал небольшой участок земли, где росли фруктовые деревья и ягодные кустарники. Вроде как сад витаминов для ребятишек. Так что лозунг: «все лучшее детям» в те времена соблюдался.

На границах между смежными участками разных групп имелись две больших деревянных веранды. Во время дождя или в непогоду там можно было играть детям — вроде и на свежем воздухе, и в тоже время никто не мокнет и не пачкается, а в летнее время на верандах часто накрывали столики для обеда или полдника, и ребятишки кушали на свежем воздухе.

Детский сад был круглосуточный, т. е. при необходимости можно было сдать туда ребенка на всю рабочую неделю. Многие так и делали. В понедельник приводишь, а в субботу забираешь. Почему в субботу? Ну так в СССР до марта 1967 года была официально шестидневная рабочая неделя и наши родители по субботам пусть не полный день, но работали. Местных ребятишек в садике на ночь оставляли редко, но многие мостостроители, жившие и работавшие в Федоровке на «19 км», этим часто пользовались. Ведь практически нереально было каждый день ездить в Челябинск на электричке, там садиться на трамвай, а добравшись до Теплотехнического института, идти пешком — транспорта еще никакого нет — больше километра до садика да еще в горку. Сдать там ребенка воспитателям, и затем весь этот путь обратно: пешком, на трамвае, в электричке, да еще и успеть к 8-00 на работу.

III

Я помню себя во всех группах и на всех площадках, воспоминаний много и описывать их все не имеет смысла, поэтому расскажу о самых интересных. Ну, например, как в малышковой группе мы «копали картошку». Эту игру мы подсмотрели в жизни. В те давние времена многие промышленные предприятия и конторы брали в аренду землю у колхозов, где труженики этих организаций могли вырастить себе урожай картофеля. Коллективно выезжали на посадку — предприятие обычно выделяло транспорт — коллективно ездили на прополку и окучивание, а потом также дружно выкапывали выращенные корнеплоды. А поскольку ездили по выходным и порой всей семьей вместе с детьми, оставить-то их дома не с кем, все взрослые в поле, то многие из нас видели, что это за процедура и как она проходит. Вот и мы, подросшие за зиму кандидаты в среднюю группу, тоже решили сажать картошку. Взяли детские лопаточки и пошли искать себе поле. Площадка для прогулки была утоптана нами донельзя, и детской лопаточкой ничего отщипнуть на ней было невозможно. Поэтому под посадку картофеля мы решили использовать песочницу, благо песка было много, и он был свежий. (У мостопоезда были свои карьеры, поэтому не было никаких проблем пригнать пару самосвалов песка для садика и еще пару для песочниц детей в своих дворах.)

Мальчики дружно принялись вскапывать песок в песочницах лопатками, а девочки вместо картофелин бросали туда те же горсточки песка — все как у взрослых. Через десять минут, благодаря преимуществу коллективного труда, вся песочница была вскопана, засеяна, и довольные детки стали придумывать следующую игру.

Кстати именно в то время вместо кепок и панамок у мальчиков в моду вошел новый головной убор — матросская бескозырка с ленточками, как у настоящих моряков с гордой надписью «Герой».

IV

Мои воспоминания о пребывании в средней группе сильно связаны с политикой. Эта самая политика пришла в виде достаточно свежей тогда песни Пахмутовой и Добронравова «Куба — любовь моя». Мы без конца слышали ее по телевизору и радио, сами пели ее на музыкальных занятиях, а тут еще и девочкам ставили танец на эту мелодию. В 1963-м году вообще в моде было все кубинское: сахарный тростник, Фидель, Че Гевара и их революция. Политика, однако! Пропаганда работала на всю катушку.

И вот, в который раз, посмотрев на репетицию танца наших девочек, одетых в красивые платья и украшенных алыми, огромными бантами, я не сдержался и начал возмущаться, обратившись к пацанам, сидевшим вместе со мной вдоль стеночки на стульчиках:

— А чего это наши девчонки такие наряженные? — язвительно спросил я вполголоса. — Ведь кубинские революционеры бедные и таких нарядов себе позволить не могут.

«Ага, не могут!». «Ишь, вырядились!» — зашептали мальчики, недовольные тем, что их заставляют сидеть и уже полчаса смотреть на девчачий танец, а играть не позволяют.

Но на нас строго взглянула воспитательница, и мы замолчали. Вот так нас мучили коммунистической пропагандой!

Запомнился и праздник, связанный с днем Советской Армии 23 февраля, в основном тем, что к нам в группу пришли гости из военного училища, и среди них была и девушка в военной форме. Мы впервые не в кино, а наяву увидели женщину — военную. На мальчишек это произвело впечатление. Удивительно, но от девушек тоже бывает толк, оказывается, некоторые из них служат в армии!

Но остались и другие воспоминания о средней группе. В тот год отцу выделили на заводе путевку в заводской профилакторий, расположенный на Черном море. Отец уехал, а я стал считать дни до его возвращения. Досчитать надо было до двадцати, точно помню. Но на втором десятке я по какой-то причине сбился, и решил — начну считать сначала. Каково же было мое удивление, когда отец приехал уже через четыре или пять дней нового отсчета. Где-то я явно ошибся, или отец не доотдыхал.

Отец, приехав, рассказал про море, про волны, про теплоход на котором катался, показал фотографии. Чуть позднее, лежу я как-то во время сончаса на своей раскладушке в садике, смотрю в окно на проплывающие облака в голубом небе и думаю: «Вот отец на море был, на теплоходе катался, а мне уже четыре года, а я нигде не был и ни на чем не плавал». И так мне обидно стало, что даже слезинка набежала на глаза.

Уж не знаю, на кого повлияла эта слезинка. Но очень скоро садик в полном составе привезли на берег Первого озера, и там каждую группу по очереди прокатили на каком-то то ли большом катере, то ли маленьком теплоходике. Я не помню, что это было за судно, но заходили мы на него всей группой — человек 25 вместе с воспитателем. Там имелся какой-то пассажирский салон, но мы недолго там просидели, выбегая из салона на воздух и гоняя вдоль бортов. По правому борту мы обнаружили дверь в машинное отделение, куда по очереди заглядывали в щелку, но зайти побоялись, уж больно там громко грохотал двигатель.

И, пребывая именно в средней группе, я впервые увидел печально знаменитого местного маньяка «дядю Сашу», но этот персонаж достоин отдельного сюжета, и я расскажу о нем позднее.

IV

В старшей группе нам было не до политики, этот год прошел на спортивной волне. В те годы советские спортсмены завоевывали множество наград в разных видах спорта, но, что особенно приятно, в футболе и хоккее. Победы наших атлетов охотно пропагандировали в эфире, проводя регулярные радио и телерепортажи со спортивных соревнований. Естественно, что все это бурным потоком вливалось в уши неокрепших еще детей, и многие из них, поддавшись этой «зловредной» коммунистической пропаганде, начинали увлеченно гонять мячик летом и шайбу зимой.

Поддался этой пропаганде и я. И потому ли, что первая пятилетка шестидесятых годов прошлого века была связана с успехами автозаводцев, или просто название запало в душу, но я стал ярым болельщиком московской футбольной команды «Торпедо». Я наизусть знал всех ее игроков, смотрел все их матчи, которые показывали по центральному телевидению, и увлеченно слушал репортажи по радио. В хоккее я поначалу болел за ЦСКА, и только когда челябинский Трактор в 1965 году появился в высшей лиге, я стал болеть и за местную команду.

Поскольку телевизоры и радиоприемники имелись во многих семьях, то таких увлекающихся мальчишек, знающих кто такие Лев Яшин, Эдуард Стрельцов и братья Майоровы вместе со Старшиновым, в нашем садике тоже хватало. Мы летом рьяно бегали за мячом по площадке, оттеснив девочек к песочнице и скамейкам, а зимой также рьяно боролись за шайбу на деревянном, покрытым инеем полу беседки. Там с трех сторон были деревянные бортики, так что наша шайба редко улетала с поля, а то, что на полу не было льда, нам не мешало, мы же бегали не на коньках, а в валеночках.

Кроме того именно в это время как-то заметно активизировался досаафовский аэродром на пустыре за Аэродромным поселком. Может самолеты с него и раньше летали над нами, но мне хорошо запомнились именно эти 1964–1965 года. Мерно урча над нашими головами, барражируют либо «кукурузник» АН-2 или моноплан ЛИ-2, а мы, задрав головы, радостно приветствуем их визгом и, как бы сейчас сказали, кричалкой:

В чем смысл последних двух строк, хоть пытайте, — не скажу, не знаю. Но слов из кричалки не выкинешь.

Иногда самолет пролетал не один. На тонкой, едва различимой нити он тащил за собой планер, а бывало, что сразу два. И потом уже эти планеры, поднятые и разогнанные моторным самолетом, долго кружили над нашим поселком, и их бесшумный свободный полет вызывал у нас не меньший восторг.

Радовались мы и парашютистам, прыгавшим с самолетов на том же досаафовском аэродроме. Сначала по небу, рыча мотором, пролетал самолет. И хотя летел он достаточно далеко от нас, но шум его мотора все равно достигал нас. Потом от него отделялись маленькие точки, и вдруг в голубом небе словно цветы распускались — раскрывались маленькие разноцветные купола, которые плавно и неспешно опускались на землю.

Это сейчас авиация — развлечение и досуг для богатых, а тогда и простым смертным позволялось этим заниматься. По крайней мере, Валентина Попова — старшая сестра Вовки Попова, моего сверстника, жившего в нашем дворе и ходившего вместе со мной в садик, а потом и в школу, спокойно записалась в секцию при этом аэродроме и даже прыгала там с парашютом.

В те же годы проявился у нас интерес и к детским приметам. У ребятишек нашей группы сформировалось стойкое убеждение, что коли поймаешь на листочке кустарника, окружавшего наш участок, божью коровку, то ее надо обязательно отпустить. А если раздавишь ее, то обязательно пойдет дождь. Не верите? А зря, любой ребенок из нашей группы мог подтвердить это на примерах из нашего опыта. Поэтому, поймав божью коровку, мы, посмотрев, как она ползает по пальцам, всегда ее отпускали, подбрасывая вверх и напевая: «Божия коровка, улетай на небо, там твои детки кушают конфетки». И после этого до самого вечера была обычно солнечная погода.

Также летом 1965 года наш 175-й детский сад выехал на пикник. Ребятишек посадили в автобусы мостопоезда и вывезли на берег озера. Какого именно — не скажу, не помню, да и название по малолетству мы вряд ли спрашивали. Но точно помню, что место было безлюдное, никаких поселков поблизости, но рядом был березовый лес. Воспитатели соорудили большой шалаш, нагнув пару берез и набросав на них веток. В этом шалаше мы прятались от солнечного зноя, а также спали во время сончаса. Обед и полдник на свежем воздухе нам тоже организовали, так что все детишки остались довольными. Купаться нам только не разрешили, но я и не помню, чтобы кто-то сильно рвался в воду.

Сейчас трудно представить такой выезд за город. И родители многие не поймут, да и районо не одобрит. Как это современных детей в необорудованное место, да они же все травмируются и отравятся, а тех, кто не пострадает сразу, обязательно закусают энцефалитные клещи.

VI

Подготовительная группа детского сада запомнилась мне двумя вещами: тем, что нас вполне серьезно готовили к школе, и ремонтом.

Подготовка для нас началась с того, что всю группу сводили на экскурсию в школу N 9 и показали класс набитый партами. Причем, набитый в самом полном смысле этого слова. Парты стояли впритык друг к другу, без всяких проходов, а некоторые даже располагались вплотную к стене и боком к доске. Когда же через год я пришел в эту школу в первый класс, то такого скопления парт ни в одном кабинете не увидел — они стояли скромно в три ряда, по семь штук в ряду и боком к доске никому сидеть не приходилось. Только по прошествии нескольких лет я сообразил, что на экскурсию нас водили летом, когда в школе был ремонт и парты из нескольких классов стаскивали в один, чтобы в пустых кабинетах можно было спокойно белить и красить.

Ну а потом, после экскурсии в школу, с сентября месяца у нас в подготовительной группе несколько раз в неделю были «уроки», где Тамара Ивановна — наша воспитательница — учила нас писать, читать и считать.

Читать я, правда, к тому времени уже умел, но писать «письменные» буковки, а не печатные, я учился именно в детском саду.

Осенью 1965 года в нашем садике затеяли ремонт. Я не знаю, ремонтировали ли весь детский сад или только помещение нашей группы, но помню, что однажды нас с Лешкой, как пелось тогда в одной популярной песенке, «перевели в другой детский сад». Это был детсад N 61, что располагался на перекрестке улиц Солнечной и имени Володарского.

Вот только не надо меня убеждать, что улицы Солнечная и Володарского не пересекаются и находятся в разных районах города. В то время, которое я описываю, они очень даже были рядом и весьма серьезно пересекались. Поскольку именно так до 1965 года назывались всем известные проспект Победы — бывшая улица Солнечная и Свердловский проспект, носивший в то время название улицы Володарского. Так что новый наш садик находился если по сегодняшней адресации, в доме № 25 по Свердловскому проспекту.

Садик N 61 просуществовал там до конца Советской власти, потом в его помещениях сначала открылся винно-водочный магазин «Казак уральский» с приемным пунктом стеклотары, затем рюмочная, какая-то аптека, а теперь расположился банк.

Этот садик был не чета мостопоездовскому. Во-первых, располагался он не в отдельном здании, как наш, а занимал небольшую часть жилого дома. Два этажа и те в одном подъезде. После нашего простора мне казалось, что он какой-то маленький и тесный. Во-вторых, групп в нем было только две: младшая для 3-х — 4-х леток, размещавшаяся на первом этаже, и старшая для 5-ти — 6-ти летних, на втором. Мы с братом естественно попали в старшую. В-третьих участок для прогулок у садика был один и очень маленький — чуть ли не в одну сотку, разве это можно было сравнить с мостопоездовскими просторами, где у каждой из четырех групп было по отдельной поляне раза в два больше этого пятачка. Поэтому днем нас иногда выводили на прогулку в автомобильное училище, где разрешалось бегать и играть только на футбольном поле. Оно, конечно, было просторное, но ни песочницы, ни качелей и прочих горок, на нем не было.

И это если не считать, что из окон «своего» мостопоездовского садика я видел свой дом и свой двор. В течение дня я наблюдал, как там одиноко гуляет Борька Ровный — мой однолеток, единственный из ровесников, не ходивший в нашу группу, поскольку он жил не только с родителями, а еще и с бабушкой, приглядывающей за ним лучше всякой воспитательницы. Видел, как Генка Мальчиков и Сашка Бардин — ребята постарше, придя из школы, затевают какую-то новую проказу. Как возвращаются вечером с работы мужчины нашего двора, и значит скоро нас с братом заберут домой.

А из окна этого садика я каждый день видел одно и то же. В газетном киоске «Союзпечати» находившемся от нас через дорогу, на противоположной стороне улицы Володарского (ныне Свердловского проспекта) женщина-киоскер по утрам открывала синие деревянные ставни, закрывавшие стеклянные витрины ее киоска. А по вечерам, наоборот, закрывала. По тротуарам под нашими окнами ходили абсолютно незнакомые мне люди, а по мостовым ездили какие-то автомашины. В самом центре перекрестка имелась круглая тумба, и днем на нее иногда забирался милиционер-регулировщик, который, махая руками, указывал водителям, куда им ехать. Светофора тогда на пересечении этих улиц то ли не было вообще, то ли он был только один, подвешенный в самом центре перекрестка, и потому не запомнившийся, а милиционер, возможно, поднимался на свой постамент, когда светофор почему-то не работал.

Из всех посещений этого садика запомнились почему-то только два эпизода: похороны какой-то старушки и кража с расследованием.

Однажды, когда обед уже кончился, а полдник еще не наступил, в самый, что ни на есть «тихий час», когда нам следовало послушно закрыть глазки и предаться дневному Морфею, поспать нам не дали. За окном с нарастающей громкостью вдруг заиграл духовой оркестр. Играл он мелодию грустную и даже траурную, как оказалось, это был похоронный марш. Играл довольно долго и настойчиво, поскольку процессия, которую он сопровождал, то ли неторопливо шла вдоль нашего здания по улице Володарского, будущему Свердловскому проспекту, то ли просто выходила к нему по улице Солнечной, ныне проспекту Победы. Хоронили, как я понял со слов воспитательницы и нянечки, наблюдавшими эту церемонию в окно, какую-то старушку — женщину 60 лет.

Уж не знаю, почему из всех недель посещения этого садика мне запомнился именно этот эпизод. Но эти воспоминания характеризуют, как сильно изменился мир вокруг нас и наш город. Можете ли вы себе представить, чтобы сейчас похоронная процессия неторопливо и с оркестром шла по мостовой Свердловского проспекта — одной из основных магистралей города, да еще и в самый разгар дня? И это ведь хоронили ни какого-то знатно-знаменитого гражданина, известного всему городу, а рядовую бабушку. Да сейчас разгневанные автомобилисты сметут любую колонну, которая мешает им проехать по их личным делам. А тогда автомобильное движение на этой магистрали было настолько нечастое, что процессия ему не мешала, водители могли спокойно ее объехать по встречной полосе и не стоять в пробке.

Да и шестидесятилетних женщин сейчас никто старушками не считает. Самый энергичный возраст, живи и радуйся. А тогда продолжительность жизни у представительниц слабого пола была заметно короче, и 60 прожитых лет считалось солидным достижением. К тому же, если учесть, что в 1965 году этот юбилей праздновали те, кто родился еще при царе и лично помнил Октябрьскую революцию, гражданскую войну, индустриализацию, коллективизацию и прочие исторические события, то в наших глазах они были сродни мифическим персонажам.

Впрочем, лет через двадцать, возможно, также будут относиться и к тем, кто жил и работал в СССР.

Другой эпизод, запавший в мою память, носил криминальный оттенок и связан был с кражей.

Однажды, когда наша сводная группа пришла с прогулки и готовилась приступить к обеду, выяснилось, что произошло страшное преступление. Кто-то из ребятишек, воспользовавшись тем, что воспитатель и нянечка заняты в раздевалке с вернувшимися с прогулки детьми, стянул с подноса бутерброд с повидлом, приготовленный на десерт, и скорее всего его съел. Было проведено следствие с элементами допроса, ведь бутерброды были по счету, а теперь кому-то лакомства могло и не хватить.

Но детсадовские шерлоки-холмсы с разбегу, похоже, никого не разоблачили. Никто из детишек не сознавался. Тогда нас покормили, раздали оставшиеся бутерброды — кому именно не хватило украденного — не знаю, и уложили на сончас, приговаривая, что вот сейчас, когда мы уснем, они позовут милиционера с собакой, и «мухтар» непременно выявит воришку.

Поскольку я в преступлении замешан не был, и совесть моя была чиста, то заснул я легко и спал долгим глубоким сном. При подъеме воспитатель и нянечка заявили, что милиция им помогла и преступление раскрыто. Правда, они так и не объявили во всеуслышание имя преступника, съевшего лишний кусочек хлеба с повидлом. Так что окончание этого детектива я, к сожалению, не знаю.

VII

Я повторю общеизвестную истину, что все когда-нибудь кончается, даже ремонт в садике. Через пару-тройку месяцев, мы вернулись уже к себе на Краснознаменную, 32, в нашу родную группу, к старым друзьям — приятелям. Где они провели все это время ремонта, я не знаю.

По ходу дела вспомнился еще один «подвиг», совершенный мной в то время.

Детские прогулочные площадки нашего садика были разгорожены газонами с густым кустарником, в дебрях которого, при желании, можно было скрываться от ребятишек, находившихся на участке. А поскольку участки старшей и подготовительной группы были смежными, то никто не мог помешать уйти в кусты на одном участке и незаметно вплотную подобраться к другому.

Вот этим я однажды и воспользовался. Скрытно подобравшись к младшим по возрасту, я из-за кустов бросил на их территорию «ядерный боеприпас». Бомба представляла собой бумажный кулек, начиненный обычным песком. Ясен пень, что такой бомбой убить никого невозможно, но можно запросто посыпать песком неудачников, над которыми пролетит развертывающийся на лету кулечек. Кто же знал, что среди этих малолетних недотеп окажется и вполне взрослая воспитательница соседней группы.

Если бы я, как известный норвежский террорист, готовил свое злодеяние в одиночку, таясь ото всех, то, наверное, смог бы уйти от ответственности за содеянное. Но я о предстоящем запуске межконтинентальной баллистической ракеты с термоядерным оружием на борту поставил в известность группу товарищей, с которыми вместе играл в тот день в песочнице. А некоторые из них даже пошли посмотреть на планируемый мною запуск своими глазами. Так что стоит ли удивляться тому, что уже через пару минут после того, как в старшей группе раздался визг пострадавших, кто-то из этих наблюдателей выдал меня с головой.

И вот стою я перед двумя воспитательницами: нашей Тамарой Ивановной и другой, толстой, не очень красивой, не сильно молодой, в очках, да еще и с покрашенными в рыжий цвет волосами, и стыжусь. Вернее меня стыдят. Которая не наша рассказывает, что только вчера вечером она помыла голову, а я, такой нехороший и злой мальчик, засыпал ее чистую голову песком. При этом она требует извинений. А я смотрю на ее редкие рыжие кудряшки и, как опытный преступник, иду в «несознанку», полностью отрицая свою вину. Меня, конечно же, уличают — свидетелей моего проступка много и выгораживать меня им резона нет. И я тогда замолкаю. И до сих пор отчетливо помню, что я боялся не того, что меня накажут, а того, что надо просто сказать «Простите меня, пожалуйста!». Стыдно было не за злодеяние, которое я совершил, в нем я совершенно не раскаивался, стыдно было просить прощения. Я молчал долго. До обеда и даже после обеда, когда всех уложили на сончас, я продолжал стоять в углу. Потом я как-то преодолел этот стыд и попросил-таки прощения.

Сейчас, на склоне лет, я готов вполне осознанно и добровольно попросить у этой женщины прощения, за ту свою детскую шалость. Вот только не было бы поздно, ведь ей, если она жива, должно быть далеко за семьдесят.

Летом 1966 года, нас торжественно проводили из садика в школу.

Сейчас детского сада № 175 нет. Его здание продано, огорожено новой чугунной решеткой, и вместо детей туда ходит лишь группка женщин. Старые могучие тополя, засыпающие во время цветения всю округу белоснежным пухом, срублены, площадки заасфальтированы, и вместо качелей и песочниц на них стоит стадо автомобилей. Теперь в этом здании располагается Казначейство Калининского района. Где когда-то смеялась и играла сотня ребятишек, дюжина женщин тихо считает денежки. Деньги любят тишину, однако.

 

Глава 1. Семья

I

Но, прежде чем рассказывать про школьные годы чудесные, я думаю рассказать о людях, что меня окружали.

Начнем с ближнего круга.

Года через два после получения квартиры, мой отец из «Мостоотряда-16» уволился. Ездить в командировки по далеким стройкам он больше не хотел, и устроился работать на Челябинский электровозо — ремонтный завод. На ЧЭРЗ командировок не было, работать предстояло в цеху, в две смены, а все льготы железнодорожника оставались при нем, поскольку завод также подчинялся МПС. Мать из «Мостоотряда» тоже уволилась и перешла работать на этот же завод в столовую на должность калькулятора.

Вот только не смейтесь, она не исполняла обязанности карманной электронной вычислительной машинки, так тогда называлась начальная бухгалтерская должность в общепите. В ее обязанности входило проведение калькуляции цен на сложные блюда. Как узнать, сколько должна стоить порция борща или салата? Вот специалист с таким смешным названием и рассчитывал стоимость порции блюда, исходя из цен составляющих его продуктов, потраченного труда и столовой наценки.

Старшие братья — Юрий и Владимир — учились в школе № 9.

Отец мой, Алексей Васильевич, не смотря на то, что большую часть жизни проработал в рабочих должностях, имел большую склонность к искусству. Он был самодеятельным музыкантом, игравшим в духовых оркестрах на различных инструментах, дома у нас долгое время хранился корнет-а-пистон. Он был и самодеятельным художником, написавшим множество картин маслом. Он был также и актером-любителем и когда переехал в Челябинск, то долгие годы занимался в театральной студии «Юность» (ныне это театр-студия «У паровоза»), участвуя во многих ее спектаклях.

Тогда, как и сейчас, студия располагалась во Дворце культуры железнодорожников, режиссером-постановщиком спектаклей была легендарная Зоя Арсеньевна Александрова. Многие популярные ныне фильмы задолго до того, как их сняли маститые наши кинорежиссеры, я впервые увидел в виде спектаклей именно в этом театре. И если в «Пяти вечерах» роль у отца была эпизодической, то в пьесе Брагинского «Сослуживцы», больше известной под названием кинофильма «Служебный роман», он играл главную роль Новосельцева. В молодежной постановке «Вестсайдской истории» ему доверили возрастную роль владельца бара Дока. Задействован он был в «Оптимистической трагедии», в «Игле и штыке», в «Где брат твой, Авель?» и многих других спектаклях. Причем, некоторые прогоны и генеральные репетиции этих спектаклей я наблюдал не из зала, а из-за кулис, что само по себе было весьма интересным и занимательным.

Отец любил читать и охотно покупал хорошие книги, он собрал неплохую по тем временам библиотеку. Когда же с книгами стало напряженно, он записался в городскую библиотеку имени Пушкина, благо она тогда располагалась не так далеко от нас — на улице Каслинской — и приносил книги оттуда. Именно он воспитал во всех нас, своих сыновьях, любовь к чтению.

Насколько отец был увлечен искусством, настолько моя мать, — Нина Сергеевна, — была человеком земным. Именно она следила, чтобы мы все были обуты, одеты и накормлены. Она вечно занималась хозяйством: шила, вязала, готовила, мыла, стирала, сушила, гладила — и так до бесконечности. Все-таки четверо пацанов и один взрослый в доме.

Старшие братья с нами особо не водились, разница в возрасте десять и восемь лет развела нас по разным поколениям. Они росли в шумные 50-е, в эпоху восстановления, развенчания и свободы. На нашем становлении сказалась эпоха возраставшего благополучия и мерно-неторопливого развития страны.

Старшие по наказу матери могли за нами присмотреть, куда-то отвести, что-то разрешить или запретить, но личное время проводили в своем кругу, во взрослых компаниях со своими друзьями, не особо посвящая нас в свои дела. Мы с Лешкой играли со своими сверстниками в наших детских компаниях. Так что, хотя у нас и было два старших брата, но поскольку в наши мелковозрастные проблемы они почти не вникали, то их наличие мало чем нам помогало. Все свои трудности приходилось решать самим, своими силами.

Но пару историй я про них все-таки расскажу.

II

Про старшего брата Юрия самой запоминающейся историей была про его поездку в Москву.

Произошло это еще, когда наша семья жила в Щурово. Году так в 53-м или 54-м маленький Юра узнал, что в Москве закончено строительство нового высотного здания — Московского государственного университета. А тут еще взрослые, соседи-мостопоездцы, каждый выходной посещающие столицу с целью что-нибудь прикупить, восторженно отзывались о громадине: «Красотищ-ща! Не то, что домишки в Щурово и в Коломне». И тогда братец решил сам посетить златоглавую, чтобы лично оценить здание, построенное Львом Рудневым с товарищами.

Одним словом, пятилетний Юра смело отправляется на автобусную станцию. Он точно знает, оттуда идут автобусы до Москвы. За компанию берет младшего, трехлетнего Володю. Но двух маленьких ребятишек без билетов и сопровождающих взрослых быстро вычисляют и, недолго думая, высаживают из автобуса еще до того, как он тронулся.

Чем отличается настоящий пацан? Делами! Пацан решил — пацан сделал. И при чем тут возраст, если есть желание претворить в жизнь давно задуманное.

Решение пришло мгновенно: катался же Юрий уже с друганами на автомашинах, пристроившись на заднем бампере, а почему бы не прокатиться так до Москвы? О том, что расстояние от Щурово до столицы больше 90 км и, следовательно, автобус даже без остановок будет ехать часа два, пятилетний путешественник не догадывался. В столь юном возрасте подобные мрачные мысли мальчиков не посещают. Пацан придумал — пацан осуществил. Решив, что Вовке такое путешествие еще не по силам, Юра отправил младшего брата домой. Сам же незаметно подкрался к автобусу и, крепко зацепившись за какую-то железяку, взобрался на задний бампер. Путешествие в столицу началось…

Промчавшись совсем немного по улицам городка, автобус взбрыкнул на очередной колдобине и…

Вот не даром говорят, что в России две беды. Если бы дороги в стране делали правильно, может быть и увидел братец здание МГУ, хотя я все же сильно сомневаюсь. Ну а так слетел наш путешественник с бампера, умудрившись инстинктивно схватиться за него руками, и… оказался в положении ковбоя из вестерна, которого злые бандиты тянут на веревке за лошадью, несущейся по прериям во весь опор. Несколько десятков метров Юра проехал так: держась обеими ручками за автобус, скользя по дорожной глади собственным животиком и коленками, собирая одну тонну дорожной пыли за другой. Но потом брат решил, что путешествовать таким необычным способом несколько утомительно, да и приезжать в столицу СССР в замызганном виде тоже негоже. Поэтому, разжав руки, он отпустил транспортное средство на волю. Облегченный автобус радостно умчался вдаль, а Юра, отряхиваясь и потирая ушибленные места, спустился к Оке, чтобы привести себя в порядок.

После этого он снова вышел на трассу и подумывал, а не отправиться ли в Москву пешком? Но громадина 900 метрового моста, соединяющего Щурово и Коломну, оказалась для него непреодолимой. Юрик точно знал, что стоит ему ступить на мост и пройти по нему несколько метров, как мост обязательно рухнет, развалится на кусочки, и он, такой хороший парень, непременно упадет с головокружительной высоты на самую середину реки, в самую ее глубину, где зловещие водовороты не дают возможности спастись незадачливым пловцам. Долго стоял брат перед этим мостом и никак не решался его преодолеть.

Может потому он и цел до сих пор, этот мост, что в далеком 53-м, или 54-м маленький мальчик не вступил на него и тем самым не разрушил.

Отцу, пришедшему с работы, сказали, что «евоного Юрку» видели у автостанции, всего взъерошенного и растрепанного, но неунывающего. Когда отец нашел старшего сына, тот в рваной одежде и чумазый отплясывал русского под баян какого-то мужика. То ли от полноты чувств, переполнявших его, плясал братец, то ли зарабатывали они так на пару с мужиком, один на бутылку, другой на мороженку. На этом концерт самодеятельности для юного танцора был окончен.

III

Про Володю таких героических легенд не сложено. Хотя были и у него отдельные подвиги, вошедшие в семейные предания. Ну, например, как он вбивал в нас любовь к чтению. Однажды, когда мы с братом были еще маленькие настолько, что радость выражали веселым гуканьем, а недовольство дружным ревом, мать поручила Владимиру присмотреть за нами, чтобы мы весело гукали и не ревели.

Средний сын добросовестно пошел выполнять возложенное на него ответственейшее поручение. Через некоторое время после его ухода, мама, занятая на кухне, услышала, что плач младших сыновей вроде бы уже прекратившийся, возобновился вновь. Недоумевающая Нина Сергеевна заглянула в комнату и была поражена увиденной картиной. Возле кроватки, в которой сидели малыши, сидит ее Володенька и, одной рукой держа перед собой книгу, читает увлекательнейший роман, а другая его рука равномерно трясет громыхающую погремушку. Вроде бы все, как надо, но только одна деталь не позволяла успокоиться шпингалетам: уткнувшийся в книгу средний сын, покачивая погремушкой, равномерно стучал ею по лбу сидящего на кровати Мишутку, а Лешенька ревел просто за компанию, наших же бьют!

Вот так в меня вбивали любовь к приключенческой литературе.

Другая история про Володю гласила, что однажды ему поручили покрасить бачок в туалете. А бачок, надо сказать, был тогда у нас еще старого образца, не стоял на унитазе, как принято сейчас, а располагался высоко, и вода из него спускалась методом «дерни за веревочку». Так вот, когда Владимир взобрался на табуретку, от запаха краски у него вдруг закружилась голова и он, упав на пол, сломал себе руку.

Долго держалась эта легенда. Лет тридцать. Пока однажды на семейном празднике не зашла случайно речь о котельной, что когда-то была украшением нашего двора, и о ее высокой трубе. И только тут, в возрасте сорока с лишним лет, вырастивший уже двоих своих детей, Володя признался, что все было несколько иначе. Все как в том анекдоте про Армянское радио, о выигрыше товарища Манукяна, который на самом деле ничего не выиграл, а напротив. Так и здесь выяснилось, что дело происходило совсем не в туалете, а на свежем воздухе, и Владимир вовсе не собирался ничего красить, а просто баловался, и не голова у него закружилась от запахов краски, а руки не выдержали, и не с табуретки он упал, а с высоты в 3–4 метра. А так все правильно — руку он действительно сломал.

Одним из развлечений подростков нашего двора было лазание по трубе котельной. Самые отчаянные поднимались по приваренным к ней ступенькам из арматуры на самый верх, высота была метров пятнадцать — двадцать, не меньше, и это без всякой страховки. Я сам видел, как это сделал Сашка Наумов. Но большинство предпочитало менее головокружительные эксперименты. Например, по стальной растяжке от этой трубы, начинавшейся у нашего подъезда и проходившей над трансформаторной будкой, можно было, цепляясь за трос ногами и подтягиваясь на руках, подняться на крышу этой самой будки, а потом, уже не подтягиваясь, а притормаживая руками, точно также спуститься с крыши на землю. Вот и Володя, демонстрируя силу и ловкость, без затруднений взобрался по стальному тросу на будку, а вот при спуске ноги у него почему-то сорвались, он вроде бы должен был повиснуть на руках… Но так как держался он за растяжку на разной высоте, руки у него по законам физики стали перекручиваться и он сорвался. В результате перелом руки, гипс, больница. А сказка про бачок в туалете была придумана для родителей, чтобы они его не наказали за подобные шалости.

 

Глава 2. Родня, друзья и праздники

I

У каждого из нас, есть родные. Даже у тех, кто воспитывался в детдоме. Просто они в большинстве своем об их существовании не знают. Я же о наличии родственников наслышан был с детства. Родня бывает, как известно, по отцу и по матери, и у меня, естественно, были и те, и другие.

Ни дедов своих, ни бабушек я никогда не видел. Так получилось, что все они умерли еще до Великой Отечественной войны. Поэтому рассказать мне о них нечего.

У отца было три брата и одна сестра: Александр, Михаил, Владимир и Вера. Из них я хорошо был знаком только с тетей Верой. Наверное потому, что жила она от нас недалеко — в Свердловске, и мы могли довольно часто встречаться. С дядями же я не встречался ни разу. Вернее, младший брат отца дядя Володя заезжал к нам как-то один раз — есть даже фотографии, где мы сидим с ним рядом, но я был настолько мал в то время, что абсолютно не помню этого его визита, так что он не считается. С другими же братьями отца, а тем более с их детьми, которые доводятся мне двоюродными родственниками, я практически не встречался. Они отчего-то не ездили в гости к нам, а отец, при нечастых своих поездках на родину, почему-то никогда не брал нас с собой.

У матери же была только одна родная сестра — Анна Нечаева, которая в то время жила в Дагестанской АССР в селе Новый Бирюзяк Кизлярского района. С ней я знаком был хорошо и часто общался.

Как известно, родня бывает близкая и далекая, причем в разных смыслах. Как по крови, так и по местонахождению. Вот, например, Дмитриев дядя Миша будучи двоюродным братом матери, по крови был дальше, чем родная сестра матери Анна, но за то по месту жительства был намного ближе, так как жил на платформе «19 км», и даже работал бригадиром строителей в том же самом «Мостопоезде-424». Кстати, именно он со своей бригадой построил наши дома. У него и его жены — тети Лены — был сын Сашка, на полгода постарше нас. Надо ли говорить, что мы много общались с ними, а с Сашкой мы постоянно играли. Есть даже фото, где мы вместе гуляем.

Да и появился Михаил Дмитриев в Мостопоезде благодаря матери. Когда наша семья жила еще в Акмолинске, она поехала как-то в отпуск на родину с заездом в гости к родственникам в Астраханскую область. Там и увидела двоюродного брата Михаила, только что демобилизовавшегося из Советской армии. В Астрахани в то время в связи с сокращением рыболовства были трудности с работой. Вот мать моя и подсказала кузену, где можно хорошо заработать. А чуть позднее уже сам Дмитриев списался с племянниками Аркадием и Надеждой Михайловыми и позвал их работать в Мостопоезд, так что дальних родственников, но живущих близко, у нас добавилось.

Со всеми с ними мы общались, то они приходили к нам в гости на праздники, то мы ездили к ним на «19 км».

Дружили мои родители еще и с семьями мостопоездцев: Милоенко, Филиппенко, Наумовыми, с которыми жили когда-то в одном бараке еще в Акмолинске и на «19 км». И дружбу эту порой крепили кумовством. Николай Милоенко был крестным Алексея, а тетя Лида Филиппенко моей крестной мамой. Уже в доме на Краснознаменной мы подружились с Сухомлиновыми.

По какой причине не знаю, то ли потому, что среди всех наших знакомых у нас была самая большая жилплощадь, то ли потому, что семья наша была более многочисленная и достаточно гостеприимная, но многие общественные праздники отчего-то отмечали у нас на квартире.

Поэтому многие мои детские воспоминаниями связаны с праздничным застольем, обилием гостей и весельем. Причем весельем искренним, сопровождающимся смехом, танцами, шутками и песнями. Главными застольными песнями были: «Называют меня некрасивою…», «Хасбулат удалой…» и «Парней так много холостых…». А вот пресловутый «Шумел камыш…» на наших праздниках не слышал ни разу. Я вообще долгое время думал, что это — неофициальный гимн пьяниц, и исполнять эту песню в приличном обществе недопустимо. Конечно же, за столом пили, и пили немало, но, тем не менее, не помню ни одного пьяного скандала, ни одной драки, ни единого случая чтоб кто-то заснул, уткнувшись в салате оливье. Кстати оливье тогда еще не было. В моду салат вошел уже в 70-е годы. «А что же тогда ели?» — спросите вы.

Поскольку праздники в СССР почему-то приходились на период с ноября по май, то главным угощением за столом были зимние блюда: всевозможные холодцы и пельмени. Ну и конечно неизменный советский винегрет. Поскольку все жили одинаково небогато, то застолье чаще всего организовывалось в складчину, и винегрет рубился женщинами сообща. Поэтому его получалось много, и если вы где-либо услышите, или прочитаете про «тазик винегрета», то поверьте — именно так и было.

Потом уже, по мере роста благосостояния населения СССР, на столах появлялись и другие продукты: колбасы, сыры, рыба. Сильно этому способствовало появление у населения холодильников. Стало возможно хранить как сами продукты, так и приготовленные из них блюда.

Это только в воспаленном мозгу антисоветчиков все годы советской власти — сплошь годы голода и мрака. На самом деле с послевоенных лет шло постоянное улучшение жизни людей. Цены снижали, зарплаты понемногу росли, появлялось все больше разных товаров, люди лучше питались.

Кстати, наверное, именно рост благосостояния и улучшение жилищных условий советских граждан, получавших отдельные квартиры и покидавших единившие всех бараки, способствовало тому, что постепенно совместные праздники с друзьями сходили на нет, и все больше становились чисто семейными. Каждый уже сам себе мог организовать праздничный стол, складчина была уже не нужна.

В нашем же случае дополнительной причиной для таких тенденций был и отъезд части наших родственников. Дядя Миша Дмитриев с семьей и Надежда Михайлова уехали с Урала к себе на родину, в Астрахань. Да и с годами наши родители и их друзья становились старше и уже не такими легкими на подъем. У всех подрастали дети, всем хотелось уже больше отдыхать, чем веселиться.

Так что к 70-м годам праздники с большим количеством гостей в нашем доме случались реже.

Из всех проводившихся у нас праздников мне больше всего запомнился один Новый Год, когда среди прочих гостей к нам пришла еще и мамина сотрудница по работе в столовой ЧЭРЗ со своим сыном, которого звали Вовкой.

Этот Вовка был настоящим Вовочкой — проказником и юмористом. Быстро найдя общий язык со мной, Лешкой и Женькой Сухомлиновым, тоже бывшим у нас в гостях, он подговорил нас на шутку, которая могла войти в анналы семейных преданий.

Пользуясь тем, что водка по внешнему виду неотличима от простой воды, Вовочка предложил нам подменить стоявшее на столе спиртное на воду из под крана, которой в нашей квартире был неиссякаемый источник. Идея нам троим понравилась. Мы не стали подменять бутылки целиком, а просто брали стопки с водкой, стоявшие перед гостями, и вместо них ставили точно такие же, но наполненные чистейшей водой из нашего водопровода. Мужчины, видевшие, что у них забирают рюмку и вместо нее ставят другую, ничуть этому не удивлялись. Женщины, перед которыми стояло красное вино, и которым наша шутка ничем не грозила, тоже не обращали на нас никакого внимания, поскольку внимали рассказам мужчин.

Мы успели уже подменить рюмок шесть, а быть может и больше, но, не выдержав напряжения, кто-то из заговорщиков, решил поделиться радостью от ожидавшегося розыгрыша со своей мамой. Мама эта подобной шутки не оценила, и всего минут за 10 до встречи Нового года наша затея провалилась. Все стало известно гостям. Мужчины сразу принялись вынюхивать, что стоит перед ними в рюмке — водка или вода. Родительницы же стали выяснять, что мы сделали с унесенной со стола водкой. В то, что мы выпили ее сами, они не верили, все-таки нам было лет по восемь или по девять, но они боялись, что мы могли вылить спиртное в раковину. Зря боялись, нам такое и в голову не приходило. Водку мы относили в темную комнату, где никого не было, и ставили там на столик, прикрыв рюмки сверху салфеткой.

Всего за 5 минут до полуночи порядок был восстановлен, все вернулось на круги своя. Все отметили наступление Нового Года традиционно — с рюмкой в руке. А жаль, для них это был единственный шанс в жизни встретить наступающий праздник чистой водопроводной водой.

II

Кроме тех родственников, что порой заходили к нам в гости, в нашей семье подолгу жили и другие родные.

Первым приехал племянник матери, сын ее сестры Анны Нечаевой из Бирюзяка — Серега Нечаев. Он прожил у нас года три до своего ухода в армию. За это время кузен выучился в училище на радиомастера и потом работал на радиозаводе.

Отслужив три года срочной в войсках ВДВ в славном городе Джамбуле, Сергей вернулся в Челябинск. Но, поскольку радиозавод ему общежития предоставить не мог, он устроился на ЧЭРЗ станочником и жил в заводской общаге на улице Кыштымской сначала в старом корпусе, потом в новом девятиэтажном.

Пока Серега был в армии, подросла его сестра Таисия. Ее также привезли к нам в Челябинск. Таисию устроили работать на тот же ЧЭРЗ, и она прожила у нас года два. Но с ней было проще, ее, восемнадцатилетнюю, разглядел и взял замуж местный парень с Колхозного поселка Юра Бардин.

Так что жилось нам нескучно.

 

Глава 3. О братьях наших меньших

Отец у меня родом со станции Грязи, которая и городом-то стала на его памяти, уже при Советской власти. Нравы там были патриархальными, а жизнь незатейливой и близкой к природе, больше похожей на сельскую, чем на жизнь мегаполисов.

Он с детства заводил себе разных животных, обычно собак, и не изменял этой привычке долгие годы. И в Щурово, и в Акмолинске и на «19 км» он держал собак. Они были нужны ему как для охоты, так и для охраны семьи. В своих рассказах о них он упоминал, как минимум, о трех. Но из всех его четвероногих друзей я застал и видел только последнюю, которую звали Джанга.

Она переехала вместе с нами и в Челябинск, но оказалось, что в городской квартире содержать ее было не так просто. Своего двора, где ее можно было поселить в будке, у нас не было, а регулярно выгуливать животное, как это делают все собаколюбивые горожане, в нашей семье оказалось некому. Мы с Лешей были слишком малы, старшие братья слишком заняты, а отец и мать слишком много работали. В общем, она куда-то делась, и других собак он больше никогда не заводил.

Единственное мое воспоминание о Джанге, что в возрасте лет трех, наверное, я с кем-то из старших братьев спускаюсь в подвал, а там возле нашей ячейке сидит привязанная Джанга. Увидев нас, она вскакивает, громко лает и прыгает. Видимо, так выражая свою радость. Я, хоть и знаю, что собака наша, тем не менее, ее боюсь и близко к ней не подхожу.

Потом некоторое время спустя отец завел певчих птичек. Мы в то время уже с Лешкой ходили в садик. Держал он щеглов и канареек. Этих я не боялся, наоборот, иногда нам позволяли подсыпать им корма и менять воду. Пели они неплохо, но летом, когда светает рано, голосить начинали на заре, что несколько мешало высыпаться. Поэтому им устраивали «темную». Накрывали их клетки плотной тканью, снимая ее только тогда, когда вставали сами.

Увлечение отца птицами длилось года два или три, и я не помню, почему он к ним охладел. Просто однажды птиц не стало, а клетки потом много лет хранились в нашей сарайке в подвале.

Уже учась в школе, мы с Лешкой завели себе кошку. Взяли ее котенком у братьев Новиковых. Она была преимущественно черной по окраске, но с отдельными цветными пятнами на разных участках тела. «Белая перчатка» на передней лапке и коричневый «сапожок» на задней. Но особенно красивая у нее была «медаль» на груди. Небольшой треугольник рыжей шерсти, а снизу к нему примыкало желтое круглое пятнышко. Как будто ее природа золотой медалью наградила. Звали ее Муськой.

За кошкой мы с братом даже ухаживали, меняли ей песок в туалете и следили, чтобы она была сыта. В благодарность Муська даже один раз окотилась, но двух ее прелестных и игривых отпрысков мы вынуждены были отдать.

Потом мы с родителями надолго уехали в отпуск, а оставшиеся на хозяйстве брат Володя с Серегой Нечаевым, принципиально кошкой не занимались. Чтобы не околеть с голоду, Муська от них сбежала на улицу. Так мы ее и потеряли.

Больше никаких животных мы не заводили.

 

Глава 4. Соседи по дому

I

В нашем доме было всего двенадцать квартир, но семей жило намного больше. Просто чуть не половина квартир были коммунальными и рассчитанными на двух хозяев. Нам повезло, наша квартира была отдельной, и в нее никого больше не подселили. А многие были вынуждены делить кухню, ванную и прочие удобства с соседями по квартире. Такие вот были времена.

Всех своих соседей, за полвека проживания в этом доме, я вряд ли сейчас вспомню, но наиболее колоритных из них, постараюсь упомянуть.

Сколько я себя помню, в первом подъезде жил дядя Боря Бардин — худенький, маленького роста, заметно горбившийся и почти всегда пребывавший навеселе. При всей его физической невзрачности, хватка в руках у него была железная, а кулаки — несоразмерно здоровенные.

Говорят, что Боря Бардин был вором. С ударением на первый слог. Уж в законе или нет, не знаю, но наколок соответствующих на теле имел множество: и церковь с куполами во всю спину, и перстни синие на пальцах и аббревиатуры всякие в наличие.

Я точно знаю две вещи: первая, что прописался дядя Боря в наш дом после освобождения из заключения, где отбывал шестилетний срок, я сам видел соответствующую запись в домовой книге в нашем ЖЭКе, когда в юношеском возрасте получал там паспорт. А вторая, что на моей памяти, за все прожитые в соседстве годы, он ни разу не исчезал на долгий срок, и никто из взрослых не говорил между прочим, дескать, повязали нашего Бардина. Из чего можно сделать вывод, что либо дядя Боря завязал и действительно не совершал преступных деяний, либо ему везло, и он просто ни разу не попадался в руки нашей доблестной милиции.

Даже, если и был Бардин Борис преступником, то каким-то безопасным, никто его особо не боялся, на улице от него не шарахался.

Человеком он был весьма дружелюбным и приветливым, и даже в пьяном виде ни во дворе, ни на улице никогда не буянил. Семенит, бывало, мелкими шажками, еле-еле вдоль стеночки, поддерживает ее, чтобы она ни на кого не рухнула. Курс знает и держит твердо — в свою квартиру. Жена его — тетя Наташа — увидит, и начнет ругать: «Опять напился, горе ты мое!» Но сильно не скандалит, знает, что как дойдет, спать ляжет.

Работал дядя Боря, вроде как, машинистом. По крайней мере, несколько лет он уходил из дома по утрам в форменном железнодорожном кителе и форменной фуражке, и даже с чемоданчиком в руке. Но потом зеленый змий все-таки одолел, и Бардин перебивался случайными заработками.

Жена его, тетя Наташа Агаркова, была женщиной нешумной, спокойной, не сильно скандальной. Работала она поваром в столовой Автомобильного училища. Было у них двое детей: старшая дочь Людмила и сын Сашка. Официально дети носили фамилию матери, но во дворе, тем не менее, их все равно называли Бардинами, и они охотно на эту фамилию откликались.

В том же подъезде жили Наумовы-Лачины. Не-е, это не двойная фамилия, просто члены этой семьи носили разные фамилии. Дело в том, что мать семейства — тетя Аня — дважды была замужем и имела детей от двух разных мужей. В первом браке у нее было два сына: Стасик и Николай от гражданина Лачина, которого я никогда не знал и не видел, а во второй раз она вышла замуж за Ивана Наумова и родила от него еще двух сыновей: Александра и Мишку. Так что все парни были братьями по матери, но фамилии носили разные.

С семьей Наумовых мы были в дружеских отношениях. Во-первых, они были своими, мостопоездскими, знакомыми еще с Акмолинска. Во-вторых, братья Лачины-Наумовы были близки по возрасту нашим Володе и Юре и с детства много друг с другом общались.

Дядя Ваня Наумов запомнился мне невысоким, рыжеватым, полным, крепким мужиком. Был он простым работягой, говорят, что трудился в литейке. Ну и, как часто бывало с простыми рабочими, любил он выпить. На почве выпитого мог поскандалить и подраться. Я был свидетелем двух драк с его участием.

Тетя Аня Наумова была женщиной тихой, спокойной, хозяйственной. Работала она медсестрой в больнице.

Наумовы вскоре после переезда в Челябинск купили сад недалеко от наших домов. Теперь это товарищество «Любитель-1» на улице Чайковского. И в сезон урожая иногда угощали первыми яблоками и нас.

Рядом с ними жили Петрушовы. Отца семейства я помню плохо, точнее, не помню совсем. То ли его совсем не было, то ли он как-то быстро умер. Да и из детей помню только младшего — Евгения. Хотя младшим он был относительно, поскольку являлся ровесником моего брата Юрия, а уж то, что у него было еще две старших сестры, мне рассказал Володя. Прямо над Петрушовыми жили Байковы. У них я помню двух миловидных сестер Раису и Людмилу. Эти семьи в моих мемуарах много место не займут. Все дети были значительно старше нас с Лешкой и с такой мелкотой, как мы с братом, они не возились. Особых воспоминаний об их деяниях у меня нет. Запомнилось лишь, что самая младшая из них, Людмила Байкова, замечательно пела.

Узнали мы об этом совершенно случайно, когда однажды она, — ученица десятого класса, — пришла к нам в наш 61 на урок пения с целью срочной репетиции песни для какого-то отчетного концерта. У Людмилы оказался очень красивый по тембру голос, и песня была весьма необычная, про Наталью Гончарову. По радио или по телевизору я этой песни никогда не слышал. Так что мы всем классом в сорок человек с удовольствием посидели на уроке тихо-тихо и послушали замечательную песню в прекрасном исполнении, после чего вполне искренне наградили мою соседку аплодисментами. Это было интереснее, чем хором фальшивить самим.

А вот другие жители первого подъезда в моей памяти не отложились никак. Все квартиры второго этажа там были коммунальными, и народ менялся в них часто. Разве что я потом разок упомяну семейство Бодней.

II

Во втором подъезде нашими соседями много лет была семейная пара Лисициных, дядя Боря и тетя Зина. Квартира их испокон веков была коммунальной, и в соседях у них были разные люди. Но году так в 70-м, или даже чуть раньше, к ним подселили одинокую пожилую женщину, которую тоже звали Зинаидой. Далее, дабы отличать ее от остальных многочисленных Зин, населявших наш дом, я буду звать ее «москвичка», поскольку родом она была из Москвы, чем всегда гордилась. Эта т. Зина — «москвичка» прожила в нашем доме до самой смерти в 90-х годах, детей и внуков не имела, родственников ни разу не упоминала. Никогда к ней никто не приезжал, и она сама никуда не уезжала. Тетю Зину-«москвичку» можно было бы совсем не упоминать в моих писаниях, если бы не то обстоятельство, что она меня «сглазила».

После ее смерти дядя Боря с тетей Зиной оформили ее комнату на себя, став полными владельцами двухкомнатной квартиры. Именно в этот момент эпопея борьбы с коммунальным жильем во втором подъезде была закончена.

Лисицыны в пору моего детства были самой молодой парой в подъезде. Им, наверное, в те годы и тридцати не было. Сейчас они самая пожилая пара не только в своем подъезде, но и во всем доме.

В другой коммунальной квартире хозяйничали две тети Шуры. Две большие и смежные комнаты занимала семья тети Шуры Сухомлиновой, а отдельную маленькую занимала другая тетя Шура, которая работала в военном училище, и мужем которой был настоящий военный — дядя Лева.

Как я сейчас понимаю, дядя Лева служил все в том же автомобильном училище простым старшим сержантом-сверхсрочником, но в детстве такие мелкие обстоятельства не осознаешь, ведь главное, что дяденька был одет в военную форму, а это было круто. В те годы военные пользовались у пацанов огромным авторитетом. Потом дядя Лева перестал быть военным. То ли попал под очередную реформу сокращения армии, которые неоднократно проводились в 60-е годы, то ли сам не стал возобновлять свой контракт. А затем они переехали из второго подъезда нашего дома в первый, в квартиру на втором этаже. Я так понимаю, что у них комната стала значительно больше по площади, а вот соседей по квартире стало меньше.

Уже в новой своей комнате дядя Лева как-то по пьяному делу выпал из окна. И хотя этаж был всего второй, но дом-то высокий, по любому метров пять наберется. В общем, он сильно повредил позвоночник, долго лежал в больнице, но оклемался. Вскоре они опять переехали в другой мостопоездский дом где-то на улице Плеханова. Потом в более взрослом возрасте я встречал дядю Леву вполне здорового и работоспособного.

К Сухомлиновым же в освободившуюся комнату никого не заселили. Они заняли ее, и стали хозяевами уже всей трехкомнатной квартиры, точно такой, как наша. Правда, в отличие от нас, их на такой же площади было всего четверо.

Сама Александра Ивановна Сухомлинова в то время работала в системе Областного общества охотников и рыболовов.

Ее муж — дядя Витя был специалистом в электрооборудовании автомобилей, а также народным умельцем, ремонтирующим на дому всевозможные электротехнические и даже электронные приборы. Ему все время приносили то утюги, то вентиляторы, то радиоприемники, и даже телевизоры с магнитофонами. Именно у него на квартире я впервые увидел настоящий магнитофон, это был еще ламповый «Днепр».

Да и телевизор у Сухомлиновых был оригинальный. Это был какой-то радиокомбайн-монстр. В одном корпусе был радиоприемник, телевизор с достаточно большим экраном, а сверху еще и проигрыватель грампластинок. Три в одном, как сейчас говорят.

Кроме того, дядя Витя был очень энергичным и деловым человеком и одним из первым в нашем дворе приобрел автомобиль. Это был легендарный «Москвич 401». У вас такое приобретение вызывает усмешку? Но не забывайте, что это вторая половина 60-х, многих известных вам моделей просто еще не существует в природе.

Причем брал он «москвичонка» не на ходу, довел до ума, проехал на нем не одну тысячу километров и даже кому-то сумел его продать. Для автомобиля дядя Витя соорудил гараж из листов железа, который потом не одно десятилетие простоял у школьного забора на улице Бехтерева.

А еще именно его стараниями между 30-м и 28-м домами появились в нашем дворе две овощные ямы. Сначала он предлагал нам поучаствовать в этом мероприятии, мать была «за», а вот отцу яма была ни к чему, и он отказался финансировать работы. Тогда Сухомлинов предложил эту идею Наумовым, у которых тогда уже был сад в товариществе «Любитель», на что тетя Аня Наумова с радостью согласилась.

У Сухомлиновых было двое сыновей старший — Вовка, лет на шесть старше нас и младший — наш ровесник — Женька.

Женька был нашим лучшим другом в ту пору. Именно с ним мы играли и гуляли чаще всего. Во-первых, удобно было, близко, чтобы сходить в гости нам даже на улицу выходить не надо было. Во-вторых, интересы наши часто совпадали, или мы заражались ими друг от друга. Я научил Евгения, как надо лепить пластилиновых солдатиков, а он преподал мне первые уроки бонистики и нумизматики. Лешка собирал марки, и Женька стал филателистом. Сухомлинов собирал значки, и я пробовал. В-третьих, связь мы с ним по батарее устраивали, труба то отопления у нас общая была. Стукнешь три раза — это означало: «приходи в гости», телефона не надо.

Рядом с Сухомлиновыми через стенку жили Филиппенко Григорий Иванович и Лидия Ивановна. Тетя Лида была моей крестной, ближайшей подругой матери и работала, как я уже писал, поваром в детском саду. Дядя Гриша слыл молчуном и трудягой, кроме того был он членом партии, фронтовиком и ударником коммунистического труда. Еще в далеком 1953 году за свой труд он заслужил звание лучшего арматурщика «Главмостстроя». В общем, он был опорой нашей страны, трудами таких, как Григорий Иванович, стоял СССР.

У Филиппенко было двое детей: старшая Зинаида (уже третья в нашем подъезде) и Санька — ровесник и большой друг нашего Володи. Сашка умел бренчать на гитаре и охотно отзывался на иностранную кличку Джон.

На втором этаже в еще одной коммунальной квартире жили сначала Билетченко. Мать — тетя Люба — усталая женщина, тихая и спокойная и двое ее сыновей. Муж с Любовью Белейченко развелся и жил с новой женой на «19 км». Пацанов ее звали Сашка и Вовка. Сашка Белейченко был ровесником Вовки Сухомлинова и они вроде как приятельствовали, а Вовка Билейченко был где-то на год старше нас.

Во второй же комнате этой квартиры жила замечательная девушка Нина, молодая, лет двадцати-двадцати двух, и писаная красавица: брюнетка, стройная, всегда модно и хорошо одетая, с точенной фигуркой и ухоженными руками. Именно на ее нежных пальчиках я впервые увидел маникюр. Если вы видели «Кавказскую пленницу», то наша соседка Нина была ничуть не хуже Натальи Варлей, исполнившую в этом фильме главную роль.

Запомнил я ее так хорошо по той причине, что она очень замечательно ко мне относилась и иногда могла дружелюбно и невинно потискать. Бежишь, бывало по своим шестилетним делам, оп ля: между нашим домом и детским садом прогуливается Ниночка, жениха, похоже, ждет. (Она дружила с курсантом из автомобильного училища и вскоре вышла за него замуж). Только успеешь прокричать ей «здрасти!», а она тебя тормозит, хватая за плечи, и говорит: «Ага, попался! Куда бежишь? Все, будешь со мной сейчас гулять, будешь сегодня моим кавалером!». Конечно, даже в том нежно-невинном возрасте мне нравилось, что такая красивая девушка хватала меня в охапку, но с другой стороны чувство долга мешало мне составить ей компанию. Я же сильно занят — в войнушку играю, — там же наших поубивают, пока я с ней гулять буду…

Надо сказать, что такое поведение женщин и девушек меня тогда не сильно шокировало и не казалось странным. В детстве я был очаровательно красив и многие женщины, часто даже незнакомые, говорили моей матери: «какой у вас мальчик красивый». Даже помню пожилая врач-педиатр детской железнодорожной поликлиники, у которой я проходил медкомиссию перед отправкой в пионерлагерь, осмотрев меня, отметила: «какое красивое телосложение у вашего ребенка, вырастет — все девчонки будут без ума!». Маме, конечно же, было очень приятно.

Но, к сожалению, продолжалось это не долго, лет до 12-ти. А потом произошла такая история. Как-то зимним вечером, в собственном подъезде я стоял возле батареи и грел озябшие на морозе руки. Можно было заняться этим и дома, но мне было поручено матерью выбросить мусор, накопившийся за день. К тому времени помойки у нас во дворе уже не было, и мы выбрасывали отходы жизнедеятельности в мусоровоз, приезжавший к нам во двор два раза в сутки: утром и вечером. До этого момента я уже нагулялся с мальчишками во дворе, варежки мои намокли, в валенки попал снег, так что причина стоять возле теплой батареи в подъезде у меня была.

Компанию мне составляла соседка: тетя Зина-«москвичка». Она тоже собиралась выбрасывать мусор и, подобно мне, то пряталась от мороза в подъезде, то периодически выглядывала на улицу. Потом, посмотрев на меня внимательно, она вдруг ни с того ни с сего произнесла: «А ты красивым парнем будешь».

И все, как отрезало! Сглазила! С тех пор ни одна женщина больше меня красавцем не называла. Обидно, именно тогда, когда я подрос и стал нуждаться в женском внимании, и, я бы даже сказал — ласке, девушки перестали меня замечать.

Хоть бы одна подошла на улице и сказала: «Все, будешь сегодня моим кавалером!». Не подходили, почему-то.

Ниночка пропала из квартиры первой, вышла замуж за своего курсанта, ставшего офицером, и отбыла к новому месту его службы. Билейченко вроде как заняли всю квартиру, но что-то им не пожилось. Сначала исчезли пацаны, тетя Люба жила в квартире одна с полгода. Скучала по детям и разрешала мне приходить в гости и играть игрушками ее детей, а потом и она уехала.

В квартире поселились новые жильцы — интеллигентная семейная пара. Оба не юные, лет около тридцати, но с маленьким ребенком двух-трех лет. Я не запомнил, как их звали и их фамилию, но помню, что очень нравился новой хозяйке. Она тоже меня привечала, приглашала в гости и даже пыталась научить вязать. Но разве можно мальчишку лет 7–8 увлечь делом, требующим терпения и усидчивости?

Эти милые интеллигентные люди вскоре съехали, и на пару десятилетий в этой квартире воцарилась… вы не поверите, очередная тетя Зина — женщина пенсионного возраста. Она занимала большую комнату. В маленькой на разные сроки появлялись какие-то персонажи. Но ни одного из них я, повстречав сейчас на улице, просто не узнаю. Только где-то к концу перестройки один предприимчивый школьный физрук сумел выменять оба ордера, и квартира перестала быть коммунальной.

Ну и последних, кого стоит упомянуть, это наших соседей по лестничной площадке разновозрастную семью Танеевых. Главой семьи и единственным мужчиной у них был высокий худой старик в возрасте далеко за семьдесят, весь благообразный и с длинной седой бородой. Наряди его в красный кафтан, и он мог бы исполнять роль деда Мороза без грима. При нем была его супруга — маленькая скрюченная старушка в очках с толстенными линзами. И зимой, и летом бабулька ходила в каком-то черном шушуне и валенках, видимо сильно мерзла. Ходила — это сильно сказано. Если дедуля был подвижен и энергичен, посещал и магазины, и почту, иногда даже что-то мастерил своими руками, то супруга его, если и выходила на улицу, то в лучшем случае, не дальше крыльца. Старушке выносили табуреточку, и она часами сидела на ней, разглядывая через свою могучую оптику окружающий мир и размышляя о чем-то вечном. Кстати, именно от нее я впервые узнал, что гром производит колесница Илии пророка, когда он по небу путешествует.

Как звали этих замечательных стариков, я не знаю, мы называли их просто: дед Танеев и бабка Танеева.

Жалко, что я тогда был мал и ничем, кроме игр, не интересовался. Сейчас бы я не преминул бы порасспрашивать таких интересных людей. Ведь они оба были родом из 19 века, и много чего любопытного могли бы мне рассказать о прошлой жизни: и про царизм, и про царские войны, и про революции, и про советские войны. Живая история!

Отец как-то рассказывал, что дед этот якобы был плотником и всю жизнь работал на отхожем промысле в артелях. Откуда у него эти сведения, я не знаю.

Кроме стариков в квартире жила их дочь — пожилая невысокая молчаливая женщина лет пятидесяти, которую звали… Правильно, тоже Зина! Пятая на подъезд. А еще была внучка — девица на пару-тройку лет старше нашего Юрия, чернявенькая, стройная, миленькая, ну как все девушки в этом прекрасном возрасте.

Семья жила тихо и незаметно, но в определенный момент у девицы появился ухажер. Поскольку квартира у них была маленькая — двухкомнатная, то свидания молодежь устраивала в подъезде. Дело было зимой, в парке гулять холодно и темно, а целоваться где-то надо, вот они и располагались на лестничной площадке, как раз напротив дверей нашей квартиры. А тут, как назло, мы с Лешкой им мешаем, если старшие вышли из дома, то это надолго, а мелюзга, вроде нас, на улицу и назад, в квартиру, снует без перерыва: то за клюшкой, то за лыжами, то коньки надеть надо, то ужинать пора, то после ужина еще погулять охота! В общем, кошмар влюбленных.

Молодой человек ходил, ходил на эти свидания и понял, что от нас просто так не отделаться, пришлось ему жениться на нашей соседке.

Так в нашем доме появился Володя Борк, который со временем стал известным в городе фотографом, даже получавшим какие-то призы на фотовыставках.

Сначала, пока Володя не встал еще на ноги, они жили довольно счастливо, обзавелись парой дочек, как сейчас помню, Анжеликой и Эвелиной, уж больно имена по тем временам были экзотические. Потом Володя стал классным профессионалом, не плохо для советских времен зарабатывал и, повстречав другую женщину, развелся с нашей соседкой, оставив ей на память свою фамилию и двух дочек. Обычная история для всех времен и народов.

Бабулька Танеева дожила до начала семидесятых. Провожать в последний путь собрались ее многочисленные дети, оказывается, тетя Зина была просто одной из ее дочерей. Дед после смерти жены резко сдал, но держался. Умер он намного позднее, и то это связывают с переездом. Они получили новую квартиру где-то на Северо-Западе, переехали туда, и вот на новом-то месте дед и скончался.

И тогда в нашем доме появилась семья прапорщика Глушко. Но об этих людях я ничего интересного не знаю.

 

Глава 5. Жители нашего двора

I

Закончив с ближним окружением, мы смело можем выйти во двор и рассказать про тех, кто его населял. Тут надо сказать, что меня в детском возрасте прежде всего интересовали мои сверстники и те ребята постарше, с которыми приходилось общаться. Наверное, и среди взрослых было немало интересных людей, но в те времена для меня они были просто фоном и не очень важными персонажами.

Ну, начнем, пожалуй. В 23 доме по Колхозной жил такой приятель детства, как Вовка Попов. Жил он с матерью и старшей сестрой Валентиной, ну той, что еще занималась в парашютной секции. Валька была зловредной, как все старшие сестры, она и Вовку гоняла почем зря, и нас в грош не ставила и не уважала. Однажды, когда мы уже учились в школе, она зачем-то закрыла Вовика дома, а сама куда-то ушла. Вовчику оставалось только смотреть на нас из окошка, и завидовать. Мы то одну игру затеем во дворе, то другую. Смотрел он, смотрел и не выдержал, решил сигануть в окно. Выпрыгнул. Парень он тогда был легкий, но второй этаж тоже не шутка, в общем, кончилось все для него больницей. Кость в ноге не сломалась, но треснула, зато потом месяца три он бегал с нами на костылях.

А еще у Вальки Поповой как-то была собака, внешне похожая на боксера. Почему похожая? Так мы ее видели только щенком, и вырасти она не успела. Как сейчас помню, звали щенка Тобиком. Псина была тупая до невозможности, ну прямо, как некоторые персонажи рассказов Михаила Задорнова. Мало того, что она на нас лаяла и бросалась, если мы к Вовке в гости заходили, так она еще и автомобилям проходу не давала. Как увидит, что по улице едет автомашина, так обязательно припустит за ней и все норовит за заднюю ногу, пардон, за заднее колесо укусить. Однажды пес все-таки догнал какой-то самосвал и вцепился зубами в шину… Пришлось Валентине хоронить своего любимца.

Был у Попова и старший брат, которого звали Виктор. И этот брат был конкретно старшим, не только старше Валентины, а настолько взрослым, что жил уже где-то отдельно, не в этой квартире. Сам я Виктора Попова никогда не видел, но явным признаком существования старшего брата было настоящее охотничье двуствольное ружье, что висело в квартире Поповых на стенке, над кроватью в дальней комнате. Вовка не только нам не позволял его трогать, но и сам никогда на наших глазах к нему не прикасался, всегда утверждая, что ружье принадлежит брату. Видимо старший брат на оружие такое суровое заклятие наложил, что Вовик не рисковал его нарушать.

Мой отец тоже серьезно занимался охотой, особенно когда семья жила в Казахстане. Имеется много фотографий, где он снят увешанный добычей.

У него в кладовке долго хранился отличный охотничий нож, с таким на медведя в пору было ходить. В железном ящике лежали остатки пороха, который он для нашего развлечения иногда поджигал в чугунной топке титана. Но вот ружья у отца к моменту нашего взросления уже не было. Он его продал, так что поиграть с настоящим оружием мне не пришлось, ни дома, ни у в гостях у Попова.

Кстати, если кто-то думает, что согласно мудрым указаниям Антон Палыча Чехова упомянутое мной ружье должно обязательно выстрелить в последнем акте, то вынужден его разочаровать. Стрельбы-с из этого ружья не будет-с.

Напротив Поповых на этой же площадке жили Фисенко. Юрка Фисенко — паренек года на три постарше нас — был заводилой и верховодом в нашей возрастной компании. Он решал, куда идем, что делаем и по каким правилам играем. Как вожак он был достаточно справедлив, а главное, не злобив — никого не терроризировал, никого не обижал. У Юрия была старшая сестра Лидия и еще более взрослый брат Сашка. Александра Фисенко я видел всего несколько раз, он был ровесником моих старших братьев, и, когда я подрос для того чтобы гулять самостоятельно, он уже учился и жил где-то на стороне, иногда навещая родителей. Естественно, наша малолетняя компания его нисколько не интересовала и он с нами не общался, если не считать за общение могучий пинок туфлей сорок пятого, которым он как-то наградил Валерку Бобкова за то, что тот дразнился и встревал в разговор взрослых парней.

На первом этаже жили Стеценко — отеци две его дочки. Матери у них то ли не было, то ли она вела очень скрытный образ жизни. В общем, я даже не представляю, как она выглядела. Имени старшей сестры я сейчас уже и не вспомню, а младшую звали Еленой. Девочки любили современную музыку, и из их открытого окна в летнее время часто доносились звуки проигрываемых пластинок.

Мне Ленка запомнилась тем, что как-то однажды ее донимали пацаны — одноклассники, жившие в нашем же дворе. Девочкой она была симпатичной, а у парней в согласии с возрастом играли гормоны. Они подбрасывали ей какие-то записки в почтовый ящик и заклинивали спичкой дверной звонок, чтобы он беспрерывно звонил. Стеценко на них ругалась, но как-то не злобно, и писала им что-то в ответ. Видно было, что внимание парней ей нравится, и что это была своеобразная игра.

А еще Ленка однажды искала среди нас киллера.

Убивать надо было домашнюю кошку, которая заразилась какой-то вредной для хозяев болезнью, и от которой ее почему-то нельзя было вылечить.

Желающие помочь в мокром деле нашлись, вызвались ее же одноклассники, те самые, которые ранее донимали Ленку записочками. Ну и наша мелкая гоп-компания, узнав о заказе на убийство, соприсутствовала, а кто-то даже им помогал.

Сначала животное хотели повесить. Но специалисты были еще те. Не нашлось ни хорошего шнура, ни обмылка, а на той проволоке, что подобрали на ближайшей стройке, узел под весом кошки не затягивался, и бедное животное больше мучилось, чем помирало. Тогда решили ее забить. Но и знатока, умеющего «за ноги, да об пол» среди нас не нашлось, и бедную животину, уже придушенную, просто сбросили в котлован строящегося дома и забросали камнями. Ленка при всем этом присутствовала.

Напротив Стеценко жили Резниковы. Про их сына Серегу ничего доброго вспомнить не могу, кроме того, что однажды он болел лишаем. Во-первых, он был младше нас и в наш круг не сильно-то и стремился. Во-вторых, Серега был какой-то невзрачный, безликий, аморфный. В играх ничем не выделялся, часто хлыздил, в молодецких подвигах и в отчаянных приключениях замечен не был.

Зато отец его дядя Володя был человеком популярным у молодежи. Кроме того, что он имел мотоцикл «Иж — Юпитер» и на нем иногда катал пацанву, он был еще и владельцем железного гаража в нашем дворе. И Резников старший никогда не прогонял нас, если мы рассаживались вокруг и с интересом смотрели, как он возится со своим мотоциклом. Только позднее я узнал, что на заводе ЧЭРЗ Владимир Резников был знатным токарем, лучшим специалистом. Он уже в те времена зарабатывал до 600 рублей в месяц и ему, как передовику производства, первому на заводе выделили «Жигули».

Во втором подъезде жил Вовка Катков, крепыш и смелый парень, его квартира была на втором этаже. Хотя он был на год младше нас, но к нему все относились, как к равному.

А на первом жили Бобковы и Новиковы. У Бобковых детей было трое: Виталька, Славка и Валерка. Парни все здоровые, но не очень смышленые.

Папа их — Бобков дядя Коля — был личностью колоритной: пузатый мужчина, любитель поесть и выпить. В нашей мальчишеской среде ходили легенды, что за обедом он запросто один съедает кастрюлю борща, оставляя детей голодными. Человек он был недалекий, не слишком храбрый и исповедовал простые нравы. Ему ничего не стоило в летнюю жару выйти из дома на прогулку во дворе в майке-«алкоголичке», как сейчас их называют. Когда мы только переехали с «19 км» это было еще простительно, все-таки окраина города, где никого чужих не бывает. Но когда построили Северо-Запад, и тысячи пассажиров стали ежедневно проезжать мимо нас на трамваях, то вид толстого мужика в таком неглиже мог кого-нибудь из них шокировать. А еще дядя Коля любил играть на баяне, особенно выпив на праздник. Но даже я, будучи ребенком, понимал, что репертуар его крайне узок и играет он неважно. Другое дело рыбалка, в этом Бобков старший, похоже, понимал толк, по крайней мере, я не раз видел, как он мастерски плел рыболовную сеть, да и детей приучил к этой потехе. Особенно заядлым рыболовом был его средний сын Славик.

II

Новиковых было двое. Звали их Андрей и Алексей. Братья-близнецы были не различимы для большинства взрослых и тех детей, кто видел их впервые. В нашей же компании мы четко знали, кто из них кто, так что никаких розыгрышей с подменой одного брата другим у нас не происходило.

Жили они с отцом. Мать у них была точно, я даже ее видел поначалу, но потом она куда-то пропала.

С братьями Новиковыми мы с Лешкой и дружили, и ссорились неоднократно. То вместе бегали и играли, то чего-то уже поделить не могли.

Как сейчас помню, небольшим разновозрастным коллективом гуляем за кочегаркой на улице Бехтерева. Группа парней лет четырнадцати-пятнадцати: Сашка Воеводин, Юрка Стратечук, еще кто-то с ними живо и с молодецким гоготом обсуждают половой вопрос, как один из их одноклассников пощупал рано созревшую их же одноклассницу Тоньку. Метрах в десяти коллектив девчонок прыгает со скакалкой. Мы с Андрюхой Новиковым, нам лет по пять-шесть, стоим у палисадника дома N2 по улице Бехтерева. С девочками мы не играем, не пацанское это дело, но и в дискуссии больших парней не участвуем, нам про девиц из 7-го класса не интересно. Пока. Да и подзатыльник за излишнее любопытство получать неохота. Андрей мне загибает про то, как он далеко умеет кидать камни, и демонстрирует свое умение, кидая булыжники вдоль улицы. «А слабо тебе добросить до окна того дома?» — спрашиваю я, показывая на подслеповатые окошки «особняка».

«Щас!» — говорит Андрюха и метает камень изо всех сил.

«Дзинь-ля-ля!» — не выдерживает стекло подобного напора, и часть осколков падает на землю. Удивленные такой бесцеремонностью с нашей стороны парни прекращают обсуждать достоинства Тоньки и иных одноклассниц и, комментируя наше неприличное поведение и устроенный нами беспредел, с интересом ждут продолжение событий. Из ворот появляется бабулька и начинает ругаться, только мы с Андрюхой ее не слышим, мы уже далеко. Пылим галопом уже возле сараев. Выглядываем из-за угла, бабка просвещенная девочками о том, кто это сделал, — «У-у, предательницы!» — медленно движется вслед за нами. Мы с Андреем разбегаемся по домам.

Через десять минут в нашу дверь звонят, я понимаю, что это возмездие. Но с облегчением вижу в дверях стоит не бабка, а тетя Нэлли — родительница Новиковых, на тот момент она еще не исчезла, и с порога она начинает рассказывать моей маме о том, какой я нехороший человек, как плохо я поступил, подговорив ее сына бросить камень в окно бедной старушке.

Мать, конечно, поругала меня тоже, как же без этого.

Отец братьев Новиковых — дядя Толя — работал водителем на больших самосвалах. Сначала у него был МАЗ-205 с буйволами на моторе, а потом он один из первых в Мостопоезде получил новенький МАЗ -500.

III

В 28-м доме по улице Краснознаменной тоже было полно народу. Там жили: Журавлевы — Сашка и Юрка, Стратечуки — тоже Сашка и тоже Юрка, Мальчиковы — Генка и Серега, большая семья Кузнецовых с тремя парнями и младшей сестрой, Беловы у которых поначалу была только одна дочь-красавица Светка, а потом родился Андрейка. И это только в первом подъезде, а во втором жили две женщины, то ли вдовы, то ли разведенки, каждая с выводком детей. Новикова с тремя дочерьми и Воеводина, у которой было пятеро детей — две старших девахи и трое пацанов: Сашка, Колька и Ванька. В этом же подъезде жили и две семьи молодых специалистов: Ровные и Белозерцевы, у них тоже были пацаны нашего же возраста. Серега Белозерцев слыл чуваком резким и нахальным, а Боренька Ровный был мальчиком умненьким и благоразумненьким. Нам всем его ставили в пример: «Видите, Боря не шалит, Боря не хулиганит, Боря слушается взрослых!»

Еще бы, на воспитании Бориса Ровного сильно сказывалось наличие бабушки. Он вообще единственный среди нас жил в семье, где имелось три поколения. Для мостостроителей — это был нонсенс. «Мостопоезд» был организацией подвижной, он вербовал молодых и крепких и вез их на далекие стройки, так что предки и все родственные связи оставались где-то там, в других краях и весях. В лучшем случае рядом могли оказаться братья или сестры, а тут целая бабушка. Разве кому могла придти в голову идея вербоваться в организацию и брать с собой родителей? Это было невозможно, пока организация двигалась по стране. Но как только она встала на прикол, сразу появилась новая тенденция, вскоре ставшая популярной. Молодежь выписывала отцов и матерей пенсионного возраста, чтобы иметь право на большую жилплощадь. При абсолютно одинаковых исходных данных: мама, папа и ребенок, наличие бабушки сразу давало эффект. У Белозерцевых без бабули имелось право на комнату в коммунальной квартире. А Ровные с представителем старшего поколения получили отдельную двухкомнатную квартиру.

Хотя, вспомнил, у близнецов Новиковых тоже была бабка и жила она неподалеку в частном доме в конце улицы Бехтерева, но сроду не помню, чтобы она занималась регулярным воспитанием и присмотром за своими внуками. А вот бабушка Бори Ровного была именно таким надсмотрщиком. По возрасту она уже была на пенсии и не работала, а занималась исключительно хозяйством и воспитанием внука.

Надо отдать ей должное, женщина она была строгая, я бы даже сказал суровая, любила покомандовать не только внуком, но и нами, и всегда стремилась навести порядок во всем и повсюду. Благодаря наличию бабушки Боря Ровный не ходил ни в ясли, ни в садик, но в то же время его приучали и к коллективу — общение с другими детьми двора ему не запрещали. Поэтому Боря вроде как бы и входил в нашу возрастную команду, но только до тех пор, пока мы делали что-то приличное, ну например, играли в футбол или прятки в пределах двора. Как только затевалась какая либо шалость или экспедиция, связанная с риском, Борис тихо исчезал. Ни разу не помню, чтобы он ходил с нами на речку или лазил на стройку, например.

Вы еще не устали от перечисления имен и фамилий? А ведь я вам назвал далеко не всех, а только тех, чьи имена помню, и кто хоть как-то отложился в моей памяти. Я перечисляю их с целью показать, как же много нас было. Как много детей жило в наших, по современным понятиям, совсем крошечных домах. Всего тридцать четыре квартиры имелось в трех наших двухэтажках, а я только пацанов перечислил не на одну футбольную команду, а ведь еще и девочки были. Сейчас, проходя по своему двору, я не вижу более 5–6 детей одновременно, куда все подевались?

 

Глава 1. Дворовые развлечения

I

Восславим Господа нашего, что во времена моего беззаботного детства не было ни интернета, ни мобильников, ни игровых консолей. Да что там компьютеры, в наше время даже игрушки были простыми и незатейливыми настолько, что их не страшно было вынести с собой во двор. Ведь большую часть свободного времени дети той поры проводили на улице в своем дворе или в его окрестностях. По квартирам сидели только безнадежно больные или сурово наказанные за плохое поведение. Скажи сегодня малышу: «Все, на улицу не пойдешь!» Он даже не поймет, что это наказание, просто пожмет плечами и в очередной раз усядется перед монитором расстреливать бластером некрасивых пришельцев или чудовищ на экране. Чего он там не видел в своем дворе? Стойбище автомобилей, заполонивших все свободные площадки, или жалкую кучку песка, не растащенную еще любителями кошечек и собак по туалетам для домашних животных?

В пору моего детства двор выглядел по-другому и имел для детей огромное значение.

Именно во дворе происходило все самое интересное, именно там была жизнь.

Так что же мы делали во дворе, во что играли? Игр было великое множество, и организовывали мы их сами. Никаких аниматоров и никаких воспитателей нам для этого не требовалось.

Главным развлечением для мальчишек, а говорить я буду в основном о них, был, конечно, футбол. Как только стаивал снег и просыхала площадка в центре двора, так до самых моросящих осенних дождей не смолкали на ней звонкие удары по мячу и крики «Го-о-ол!».

Я включился в эту игру рано, еще дошкольником. Раньше-то как было, хозяевами двора были не автовладельцы, как сейчас, а подростки. Они верховодили и решали, во что играть, чем заняться на площадке. А футбол организовать просто, там и нужно-то мяч и пара ворот, которые легко заменяются деревьями, столбами или парой кирпичей. Подростки и играли в первую очередь. А как они набегаются, решат чем-то другим заняться, уходят, то на освободившееся поле выбегает малышня и, подражая старшим, давай терзать свой собственный маленький мяч.

Старшие же между делом наблюдают, какая смена растет, из кого будет толк, а кто только суету на площадке создает. И как-то так получилось, что в возрасте лет пяти-шести я приглянулся ребятам постарше, и они стали приглашать меня в игру. В поле, конечно, не выпускали. Там меня шестилетнего бугаи двенадцати-шестнадцати лет просто бы затоптали уже через две минуты, а вот на ворота ставили охотно. Во-первых, все хотели быть центральными нападающими и забивать красивые голы, а голкиперу обычно доставалась только брань за пропущенные мячи. А кому охота ходить в неудачниках, легче поставить малыша вроде меня, с которого спроса нет, а вдруг что-то да поймает. Во-вторых, им меня было не сильно жалко. По воротам-то обычно бьют со всей дури, и единственный способ избежать болезненного попадания мячом, стоять где-нибудь в стороне, ну а кто тогда будет ловить этот мяч? А в-третьих, я действительно старался и прыгал за мячом, как лев. Ну, или как Лев Яшин. Старшим нравилась моя самоотверженность в этом вопросе, и я, начав рано, успел поиграть даже с теми и против тех, кто был лет на 9-10 старше меня: с Джоном-Сашкой Филиппенко, Сашкой Наумовым, с Юркой Стратечуком. Зато через два-три года, со следующим поколением, которое был лет на шесть меня старше: Вовкой Сухомлиновым, Сашкой Стратечуком, Юркой Журавлевым, меня иногда брали уже не только вратарем, но и защитником, с задачей путаться в ногах нападающих противника и мешать им прицельно бить по воротам. Спустя еще годы сменились поколения на дворовом поле, и уже я сам выходил в роли нападающего, ставя на защиту своих ворот мелкоту.

Так в дворовом футболе, как и в профессиональном, шла регулярная смена поколений. Пацаны играли в футбол лет с восьми и до четырнадцати, потом вырастали, и в пятнадцать-шестнадцать они могли еще побегать по площадке, но посвящать этому весь вечер? Ни в коем случае! Появлялись другие предпочтения и другие интересы: первые эксперименты с алкоголем и сигаретами, танцы, прогулки с девушками, деньги, наконец. Совсем другая жизнь начиналась, в которой места детскому футболу уже не оставалось.

Кроме футбола были и другие подвижные игры с мячом — «штандер» или «вышибала», например.

Очень охотно играли в прятки, слава богу, во дворе было, где прятаться, причем играли как в обычные, так и «палочку-выручалочку».

Много игр было с применением палок. Поскольку нормальные «городки» требовали специального инвентаря и ровной площадки, то в них играли редко. Видел я, как играют в «чижа», но в нашем поколении он не был сильно популярным, мы его не практиковали. Нам больше нравился «попа-гоняло». Один ведущий ставил «на попа» (вертикально) либо легкую деревяшку, либо простую жестяную банку, а остальные игроки со стартовой линии пытались ее сбить. Если кто-то попал, то «попа» ставили на том месте, куда он отлетал, и все следующие участники должны были сбивать его уже с этой позиции. Палки, не долетевшие до «попа», ведущий с особым цинизмом из — под ноги забрасывал подальше. Когда все бросят, то те, чьи палки оказывались перед улетевшим вдоль по улице «попом», имели право опять его сбивать. Ну а как только все игроки промахивались, и их биты лежали за «попом», начиналась самая веселуха — надо было сначала бежать за своей битой, а потом уже вместе с ней мчаться во весь опор к месту старта игры, причем точно по пройденному маршруту, срезать путь не позволялось. Естественно, что у того, кто отвечал за «попа», была фора, иногда в несколько десятков метров, и он, прибежав на старт первым, сдавал свою должность тому, кто прибегал последним.

Играть в такую игру во дворе было не очень интересно — нет размаха, поэтому мы использовали пустынные улицы Колхозную и Бехтерева, а потом, когда проспект Победы закатали в асфальт, то и его. Ведь южная часть проспекта в течение нескольких лет была непроезжей на участке от Аэродромной (ныне Косарева) до Краснознаменной. А там расстояние с полкилометра, было где и «попа погонять», и побегать.

Понятно, что при теперешней автомобилизации страны, эта игра умерла. Сейчас в нашей округе нет ни одной улицы, где можно было бы погонять «попа», не рискуя попасть под колеса машины или повредить битой чей-нибудь автомобиль.

Не менее популярной, чем футбол, среди мальчишек была игра в «войнушку». Здесь никаких особых правил не было, но были два условия: у участника должно быть «оружие», и «наши» всегда побеждали. Первое условие с минимальным усилием выполнял любой нормальный пацан, что же это за мальчишка, если в его арсенале нет автомата, пистолета или ружья. Это хуже, чем девочка без куклы. Второе условие выполнялось совсем просто — за «ненаших» никто играть не хотел, поэтому партизанская армия нашего двора всегда одерживала победы над воображаемым противником.

Элементом военных игр было и создание штабов. Иногда он появлялся спонтанно, проведут взрослые опиливание тополей во дворе или в детском саду, вот и из их веток и сучьев и создавалось что-то вроде шалаша, который объявлялся штабом.

Существует он, пока ЖЭК не удосужится прибрать территорию и вывезти древесный мусор на свалку. Можно было объявить штабом и укромный уголок школьного сада, да только там ничего оставить было нельзя. Школьный сад, после того как его перестали охранять сторожа, был местом часто посещаемым разными компаниями со всего Колхозного поселка. Поэтому любой штаб в самом скрытом закутке сада, был под риском его обнаружения. Хорошо, если там просто оставят пустые бутылки из-под спиртного или кучу окурков, а то ведь кто-то может использовать его, как общественный туалет.

Наиболее оптимальным был штаб, который создал Юрка Фисенко в своей сарайке. Никто посторонний туда не ходил, и там можно было обсуждать любые вопросы.

Были у нас и сезонные игры. Весной пускали кораблики по ручьям, а осенью мерились, кто глубже в лужу зайдет. В этом состязании, естественно, побеждал тот, у кого сапоги были с более высоким голенищами. Домой приходили довольные, но грязные, с мокрыми ногами, за что попадало от матерей.

Зимой играли в хоккей, но не так часто, как в футбол. Корта с бортиками и раздевалками у нас во дворе не было, да и каток нам заливали не каждый год. К тому же не шибко ровный и не очень большой. Кроме того, не у всех были коньки, поэтому играли в валеночках. Да и зима — не лето, темнеет рано, шайбу не видно, она же черная, поэтому играли либо в выходные, либо днем.

Большей популярностью пользовалась ледяная горка. Строили обычно высокую, от полутора до двух метров высоты. Катались на ней только на фанерках, с салазками прогоняли, чтобы железом не разбили ледяное полотно. Кроме обычного катания иногда устраивали на ней групповой конкурс «царь-горы». Одна бригада садилась на верхушке горы, другая взбиралась к ней по склону и пыталась стащить соперников вниз, чтобы самим занять это место. Атаковать с тылу, со стороны ступенек, запрещалось. Домой приходили довольные, румяные, иногда чуток рваные и с мокрыми ногами и рукавицами, за что попадало от матерей.

На лыжах катались не часто, тому было две причины. Во-первых, ездить на них по двору было неинтересно, а для прогулки в парк нужно было собирать хоть какую-нибудь компанию. Желающих же ее составить, подчас трудно было найти. Трудность же поиска компаньонов возникала по второй причине — на уроках физкультуры нас так напичкивали лыжной ездой вокруг школьного забора, что тратить на это еще и единственный выходной не очень-то и хотелось.

Тем не менее, на лыжах в парк имени Гагарина мы с Лешкой ходили. Поначалу с кем-нибудь из старших, то с братом Юрием, то с Вовкой Сухомлиновым. А лет в четырнадцать гоняли уже сами в компании с Сашкой Шмаковым.

Кстати, лыжня в парк им. Гагарина тогда начиналась прямо напротив наших домов на бугре, вдоль колючей ограды Автомобильного училища. Перешел улицу, встал на лыжи и вперед до перекрестка с улицей Полковой. Не снимая лыж, форсируешь проезжую часть, машины по этой улице проезжали крайне редко. Далее мимо частных домиков Колхозного поселка по такой же накатанной лыжне едешь до реки. Миасс уже замерз, так что и моста не надо, пересекаешь его по льду наискосок и, взобравшись на правый берег, оказываешься в городском бору. В общем, минут пятнадцать-двадцать и ты дышишь сосновым морозным воздухом городского парка.

Когда мы были мелкими, то одно время увлекались катанием с горки. Альпами нам служил бугор вдоль забора Автомобильного училища. Это сейчас там неказистая, мало заметная возвышенность, а поначалу там был склон не меньше двух-трех метров в высоту. Его в конце семидесятых бульдозером срезали. Вот с этого склона мы и скатывались прямо на дорогу. Улицу Краснознаменную тогда еще не чистили, как сейчас до самого асфальта, и потому была она снежно-накатанной. Нельзя сказать, что шоферам, которые случайно проезжали по нашей улице, шибко нравились наши скоростные спуски. Они почему-то считали, что мы стремимся попасть им под колеса. Один зловредный водитель самосвала даже не поленился остановиться, прогнать нас с горки и посыпать нашу «горную» трассу черноземом из своего кузова. Так что слаломистов из нас не получилось.

На коньках мы тоже катались, но не регулярно. Своего корта во дворе не было, а каток заливали не каждый год, да и очень маленький, особо не побегаешь. Можно было покататься по наледи тротуара улицы Краснознаменной, но когда еще пешеходы утопчут на ней снег до нужной твердости! Да и с коньками была проблема, нога у ребенка растет быстро, и то, что носил в прошлом году, не всегда можешь обуть в следующем. Так что массовых забегов на коньках в нашем дворе не случалось. Но был как-то год, когда пасьянс сложился: и коньки у нас с Лешкой были, и ездить мы уже на них могли, и у отца было желание с нами заниматься. В ту зиму отец несколько раз водил нас на настоящий каток, который заливали на стадионе Цинкового завода.

Из тех походов на каток хорошо запомнился один случай, когда я случайно обидел невинного человека. В тот вечер мы с братцем Лешей устроили игру в догонялки. Было уже темно, светили неяркие фонари по краям залитого льдом футбольного поля, в центре которого возвышалась пятиметровая ель. И вот я вижу, стоит мой братик в центре катка под самой елочкой в позе «зю», выставив попу и что-то делая со шнурками на коньках. Я потихоньку подкатываю к нему сзади и чувствительно, от души, пинаю его по мягкому месту. Но в тоже время не слишком сильно, я же не ставил перед собой цель, чтобы он обязательно клюнул носом в землю. Тут братец мой оборачивается и… неожиданно девчачьим голосом начинает кричать: «Дурак! Ты что делаешь! Я сейчас все расскажу…» Что и кому расскажет эта девочка, одетая в одежду, похожую на одежду моего брата, я так и не узнал, потому что сбежал оттуда быстрее скорости звука.

Если эти строки когда-нибудь прочитает та самая девчонка, которую я обидел зимним вечером на стадионе Цинкового завода, то мне хочется попросить у нее прощения. Извини меня, пожалуйста, я не хотел тебя обидеть, я просто обознался…

Ближе к весне или в оттепели, когда снег становился влажным и липким, играли мы в снежки и сооружали снежные укрепления крепости. Были случаи, когда игра в снежки была массовой, порою устраивали целые сражения с пацанами с «того» двора.

Иногда лепили снежных баб. Но долго они не стояли.

II

Были у нас и азартные игры. В карты играли чаще всего в «мавра» или в «пьяницу», но не на деньги, а на исполнение желаний. Могли и в «подкидного», чтобы выяснить, кто в компании дурак. На деньги, если они заводились, играли обычно в «чику» с «орлом и составом!» Но это была игра для тех, кто постарше. Для малышей азартной игрой была «пуговки». В этой игре надо было сначала метать свою пуговку в лунку, а затем чужие, не долетевшие до нее, щелчками загонять туда же, при условии, что твоя очередь щелкать. А вот с этим была беда, очередь поиграть часто до мелкоты не доходила. Выигрывали в подобных играх обычно старшие ребятишки, как более ловкие, а младшие в основном исполняли роли статистов.

Как-то проиграв с дюжину позаимствованных у матери пуговок, я навсегда зарекся играть в азартные игры на интерес. Я не только не играл больше в «пуговки» и чуть позже в «чику», но и в сумасшедшие 90-е годы не погорел ни на одной пирамиде.

Случалось видеть мне и экзотическую пасхальную азартную игру. В нее однажды играли мой брат Володя и его ровесники Джон, Сашка и Мишка Наумовы, Юрка Стратечук и еще кто-то. Нам эта игра была незнакома, и было ясно, что традиции и правила ее берутся с тех времен, когда еще все мостопоездцы жили на «19 км». Судя по тому, что я увидел, заключалась она в том, что катали с горки пасхальные яйца. Горка была сделана из доски, положенной на три кирпича. Те раскрашенные яйца, которые при этом удавалось задеть, считались выигранными, и катающий забирал их себе. В общем, это была не столько азартная, сколько развлекательная игра: во-первых, траектории скатывающихся яиц были весьма непредсказуемы, центр тяжести у них ведь нарушен, а во-вторых, выигранные яйца все равно съедались сообща после игры. Голодные времена давно прошли и таким способом пропитания никто себе не зарабатывал.

Девочки нашего двора играли с куклами, прыгали через скакалку и по нарисованным на асфальте «классикам», делали секреты с разноцветными стеклышками и красивыми цветочками, а также могли поиграть с нами в прятки и «штандер».

Но однажды они устроили у нас во дворе целое театральное представление. Повесили между двумя деревьями занавес из одеял, с одной стороны посадили зрителей: взрослых и детей нашего двора, с другой была сцена, где и выступали доморощенные артисты. Вернее, артистки, поскольку все роли исполняли девчонки. Я не скажу, сколько длился спектакль, кто был постановщиком, и сколько было задействовано актеров. Но запомнил, что нам показали историю про Золушку, и главную роль исполняла Белова Света. В детстве она была красивой девочкой.

Вот так мы тогда играли.

III

«Какой же русский не любит быстрой езды!» Какой же ребенок не любит кататься! Однако со средствами передвижения тогда была напряженка. Даже с общественным транспортом, ведь в те далекие годы ни автобусы, ни троллейбусы с трамваями в нашу глухомань не заезжали. Личного транспорта тоже было немного. Первыми в нашем дворе появились мотоцикл и мотороллер. Мотоцикл «Урал» принадлежал какому-то милиционеру, жившему в 28-м доме, и скорее всего он был служебным. Поскольку после того, как этот служитель правопорядка развелся с женой и исчез из нашего двора, вместе с ним испарился и мотоцикл. Зато железный гараж остался. Естественно, что на милицейском мотоцикле нас никто никогда не катал. Мало того, дяденька-милиционер был настолько суров, что когда он выкатывал свой «Урал» из гаража, то мальчишки его не обступали и даже близко к нему не приближались.

Потом появился мотороллер «Тула» у Юрки Стратечука. Ради этого двухколесного друга Стратечуки тоже приобрели железный гараж и поставили его неподалеку от бывшего милицейского с другой стороны сараев 23-го дома по Колхозной. Юрка часто возился с мотороллером, и не возражал, когда детвора за ним наблюдала, но катался исключительно сам, или мог прокатить кого-то из своих друзей-сверстников. Но зато когда Юрия не было видно во дворе, мы использовали его гараж для спортивных целей, прыгая с металлической крыши гаража на крышу сараев и обратно.

Вскоре появились и машины. У отца Сереги Белозерцева был «Москвич-407», но он предназначался исключительно для семейных поездок. Даже самого Серегу на нем катали не часто, не говоря уж о том, что бы он мог кого-то из своих дворовых друзей пригласить. Кстати именно Белозерцев старший занял гараж, освободившийся после отъезда милиционера.

Затем появился мотоцикл «Иж-Юпитер» с коляской у Резниковых. Дядя Вова был человеком добрым и мог покатать по двору и в его окрестностях мальчишек с нашего двора. Иногда нас садилось в коляску и на коляску человек по пять за раз. Естественно, что на улицы Челябинска с таким грузом он выезжать не рисковал.

С поездками на автомашине мне повезло, когда дядя Витя Сухомлинов приобрел 401-й «Москвич». Моя мать и тетя Шура Сухомлинова были очень дружны и нас часто приглашали в поездки в окрестные леса по грибы и ягоды. А чуть позже Вовка Сухомлинов научился водить отцовскую машину. И он нередко катал нас от дома до гаража на улице Бехтерева.

Позднее, когда дядя Витя сменил 401-й «Москвич» на 412-й, то расширился и ареал наших поездок. Порой мы ездили на вылазки за 100 и 200 километров от Челябинска.

Иногда был и на нашей улице праздник. Причем довольно экзотический. Я уже говорил, что первоначально мать работала в столовой Электоровозо-ремонтного завода. А в столовой имелся свой транспорт, гужевой. Водителем кобылы был на нем дядя Сережа. И вот по каким-то делам он несколько раз заезжал к нам домой, видимо, что-то завозил по заказу матери.

Такой шанс упускать было нельзя, сразу набегали пацаны со всего двора, разглядывая коняжку и тележку. Я или Лешка спрашивали у матери, она договаривалась с коноводом, и дядя Сережа всегда соглашался. После чего мы всей оравой залазили на повозку.

Поездка на настоящей телеге — это вам не езда в автомобиле. Для городских мальчишек это приключение. Обычно дядя Сережа выезжал со двора и по теперешнему проспекту Победы рысцой довозил нас до улицы Аэродромной. Можно было бы, наверное, проехать и дальше, но возвращаться-то нам надо было пешком, поэтому мы кричали ему «Спасибо!», соскакивали с телеги и радостно бежали в свой двор.

В 1971 году мимо нашего двора пустили трамваи. Казалось, катайся, сколько хочешь, но проезд-то надо было оплачивать! Пусть он и стоил три копейки, но интересно-то было кататься именно на халяву.

И я не знаю, было ли реально такое постановление, или это была только красивая легенда, но в нашей мальчишечьей среде существовало мнение, что раз в году, а именно 19 мая — в день пионерии, всем пионерам можно ездить на общественном городском транспорте бесплатно. Будучи малышом, я видел, как пацаны с нашего двора в этот день повязывали на шею алые галстуки, хотя в школе их никогда и не носили, и отправлялись кататься по городу. Я им завидовал и мечтал, что тоже когда-нибудь стану пионером и тоже поеду на трамвае из одного конца города в другой.

Однако, когда я дорос до нужного возраста, этим правом почему-то ни разу не воспользовался, все время от поездок по городу отвлекали какие-то более важные дела…

 

Глава 2. Экспедиции и проказы

I

Первые путешествия каждый из нас совершает под зорким родительским оком. Мы с братом тоже не были исключением. Обычно родители водили нас в городской бор, который вскоре назвали парком имени Ю. Гагарина. Там устраивали пикники и там же посещали аттракционы. Детская железная дорога уже была, и точно помню, что меня на ней катали. Было и колесо обозрения. В первое время мы с него даже собственный дом видели.

Как только кабина поднималась выше сосен, за рекой среди зеленого массива Колхозного поселка сразу бросалось в глаза желтое здание нашей школы N9. Школа высоко возвышалось над окружающими домами. От нее чуть правее виднелись кочегарка с длинной трубой и наши двухэтажные дома. Сейчас наш маленький дом, к сожалению, не виден, его загораживают выросшие многоэтажки.

Городской парк был довольно людным местом.

Обычный маршрут прогулки был такой: спускались до трамвая к Теплотехническому институту, оттуда на трамвае N2 доезжали до конечной у Центрального стадиона. Там, через главный вход в парк по центральной аллее шли к аттракционам. Накатавшись на каруселях, отведав мороженного и сладкой ваты, отправлялись на вокзал детской железной дороги и, купив там билеты, в вагончиках ехали до станции «Водная». Оттуда было рукой подать до плотины возле мелькомбината и пруда Коммунар.

В те давние времена Шершневской плотины не было, ее еще только строили, не было и Шершневского водохранилища, поэтому главным местом купания Челябинска считался пруд возле мелькомбината, который официально назывался Коммунар, а народ чаще пользовался названием Водная станция или просто Водная. Так и говорили: «Мы вчера на Водной отдыхали.» И все понимали где. Для тех времен пляж считался цивилизованным, там действовал пункт проката лодок, имелось и кафе с павильоном «Соки-Воды».

Кроме того, в парке имени Гагарина было еще одно притягательное место для мальчишек: выставка бронетехники.

Судя по фотографиям, я на этой выставке тоже отметился.

II

А в первую самостоятельную экспедицию, как сейчас помню, мы отправились втроем: я, братец Лешка и Женька Сухомлинов. Нам тогда уже исполнилось лет по пять-шесть и путешествие, которое мы задумали, должно было стать кругосветным. Мы решили обойти вокруг всего Автомобильного училища и осмотреть его со всех четырех сторон света.

Для начала поднялись к ограде училища прямо напротив наших домов. Ну ограда — это все же сильно сказано. С западной стороны долгие годы, где-то до начала семидесятых, единственной преградой, защищавшей военных в училище от нашествия гражданских лиц, был хилый заборчик из колючей проволоки. Сквозь него хорошо просматривались и склады воинского имущества, и цистерны с ГСМ, расположенные по соседству, и, главное, охранявший все это часовой с автоматом Калашникова за спиной.

Вот с этим часовым мы и поболтали минут пять. Ему, видимо, до того было скучно на этом посту, что он охотно нарушил устав караульной службы и вступил с нами в разговор. От него я тогда впервые узнал, что офицеры в армии служат по 25 лет. Когда тебе только шесть лет, то срок в четверть века кажется вечностью. Попрощавшись с ним, мы пошли на юг. Дошли до западной проходной училища. Там тоже на посту стояли часовые, но у них не было автоматов, а только штык-ножи на поясе.

С южной стороны училища не было ничего интересного — только сплошной деревянный забор, выкрашенный в зеленый цвет и какие-то закрытые ворота. Улица Полковая тогда была застроена частными домами, по ней и пешком мало кто ходил, да и машины практически не ездили.

Восточная сторона ЧВВАКУ была самой цивилизованной и фасадной. На улице Володарского уже уложен был асфальт, и по ней ездили не только машины, но даже и автобусы, а дома напротив училища были пятиэтажными. Миновав главное КПП, мы прошли еще несколько сот метров, и вышли к знакомым местам: к мостопоездскому дому на улице Солнечной и к таинственному объекту, находившемуся рядом с этим домом и выглядевшим как большой поросший травой бугор.

Пацаны из этого дома, ходившие с нами в садик, давно выдали нам страшную государственную тайну, что под этим бугром находится подземное водохранилище. Поэтому мы не стали переходить на их сторону улицы, чтобы внимательно рассмотреть таинственный объект. Мы повернули в сторону дома, нам оставалось пройти лишь вдоль северной границы училища.

Я дошел до дома нормально, а вот Женьке с Лешкой маленько не повезло. Понесла их нелегкая поглазеть на голубятни и сарайки «шанхайцев», что тогда еще располагались на проспекте Победы. Мне было не любопытно, и я пошел строго вдоль забора Автомобильного училища, а они решили пройтись между будок. Там-то и встретили они кого-то недоброго. Убить не убили, но по подзатыльнику или по пендалю по мягкому месту, похоже, они получили, поскольку вышли оттуда весьма недовольные. Хорошо, что маленькие были и денег с собой не носили, а то бы и деньги отобрали.

Помнится путешествие и в другое злачное место — в Кирсараи. Пошли мы туда под командованием Вовки Сухомлинова, старшего брата Женьки. Володя тогда рыбок разводил в аквариуме, и для этой живности ему нужен был корм, а кормом отлично служил мотыль, который в изобилии был в кирсарайских водоемах. Это сейчас микрорайон, ограниченный проспектом Победы, улицами Каслинской и Кожзаводской, а также рекой Миасс имеет цивилизованный вид, а раньше это было весьма криминогенное место, застроенное бараками, самостройными халупами и даже землянками. Когда-то там с дореволюционных времен производился кирпич, а потом ямы, откуда брали глину, заполнились водой и со временем превратились в озерца и болота. Сам я в нежно-детском возрасте туда ни за что бы не пошел, но с Вовкой, которому тогда было лет тринадцать-четырнадцать было нестрашно.

Мы прошли по проспекту Победы мимо магазина «Рассвет», мимо гастронома на Кыштымской и в районе трамвайной остановки «Библиотека им. Пушкина» углубились в Кирсараи. То, что я увидел, весьма походило на изображение с этого фото: приземистые домишки барачного вида и посредине огромная лужа. Вовка деловито и молча наловил сачком козявок для своих рыбешек, и мы тут же ушли. Нас никто не тронул, толи великовозрастные хулиганы отсутствовали на районе, а мелкие не решились связываться с Володей, толи помогло, что пришли мы в самый разгар выходного дня, когда даже там особо не шалили.

Одна из наших экспедиций была вынужденной и связана с неуместной проказой. В погожий летний день в палисаднике детского сада, что располагался между беседкой младшей группы и школьным садом, компания лиц, как бы сейчас сказали, татарской национальности, устроила импровизированный пикник. Взрослые люди, человек семь, уютно расположились на миниатюрной полянке между кустами смородины и малины, слегка выпивали и немного закусывали. Вели они себя мирно и никого не трогали. Закончив трапезу и допив все, что было, они собрали манатки и неспешно пошли по улице Колхозной в сторону школы. Но тут на сцену выходит группа ребятишек из нашего двора. Нас было много, человек десять-двенадцать в возрасте от шести (Женька Сухомлинов) и до пятнадцати лет — (Виталька Бобков). И уж не помню, с чего мы стали кричать им вслед что-то обидное типа: «Пьяницы!», «В милицию вас надо!». Может быть, даже по их национальности прошлись. Они лениво огрызались, но потом я заметил на земле оставленную ими граненую толстостенную рюмку, а самый высокий, но не самый умный из нас Виталька Бобков эту рюмку запустил им в след, крикнув что-то вроде: «Посуду позабыли, алкаши!».

Этот его поступок оказался последней каплей, вызвавшей гнев наших оппонентов и желание наказать буйную молодежь. От группы любителей пикников отделилась пара решительных мужчин и пошла к нам, а наша банда, надеясь на свою резвость, стала отступать во двор. Мужики, прогнав нас, преследование не прекратили, они явно хотели что-то лично нам сказать, или даже что-то нам сделать. Мы выбежали из двора на улицу Краснознаменную, только Женька Сухомлинов шмыгнул в свой подъезд и спрятался дома, а остальные вприпрыжку отступали к бане. Мужики за нами. Возле бани наша группа потеряла еще двух бойцов. Братец Лешка и Андрюха Новиков решили затеряться среди толчеи ее посетителей. А тут удача: в очереди к парикмахерам сидел там дядя Боря Бардин — мужчина колоритный, пусть мелкий, но зато весь в наколках. Братик сел рядом с ним и всем своим видом стал показывать, что он давно сидит здесь и возле садика сроду не был. Один из преследователей даже заходил в баню в поисках беглецов, но либо их с Андрюхой не опознал, либо Бардина старшего испугался, а может, его интересовали ребята постарше, а не семилетняя мелюзга. Молча осмотревшись, преследователь вышел.

Я же в это время с основной группой продолжал отступать вдоль по улице Краснознаменной к западной проходной Автомобильного училища. Возле ворот в ЧВВАКУ мы разделились. Серега Мальчиков, с юных лет пронырливый, сказал, что знает тут одну дырку, через которую можно попасть в училище. Я и еще несколько человек примкнули к нему и просочились на территорию военных, а Виталька Бобков, Сашка Бардин и еще кто-то из ребят постарше, в поисках приключений, продолжили отступать по улице.

Я не знаю, что там было с ними дальше, вроде им даже пришлось побегать от гневных мужчин, и молодость в этом соревновании победила, их не догнали. А я тогда впервые попал на территорию Автомобильного училища и пересек его с запада на восток. Тогда-то я и увидел вблизи Красные казармы, стрельбище с окопами в полный профиль и многое другое. Я все время ожидал, что вот-вот нас заарестуют военные, но почему-то никого стайка пацанов не заинтересовала, и нас никто не остановил. Мы миновали главное КПП на Свердловском проспекте и не спеша пошли домой. На углу Свердловского и Победы нас нагнали старшие товарищи с Виталька во главе и рассказали про свои гонки, и про то, что мужики отстали от них где-то на Полковой.

Между прочим, не всегда посещения военного училища сходили так легко с рук. Однажды того же Сашку Бардина и младшего Бобкова — Валерку, курсанты задержали и привели на КПП. Отпустили только после того, как Валерка вымыл курсантам полы в помещении. Может, для этого и ловили?

III

Вот в походах за яблоками в школьный сад или частные сады Колхозного поселка я не участвовал. Лазить по частным подворьям было опасно, и на это решались только большие парни, а в школьном саду, когда я дорос до его посещения, яблони уже одичали, и обирались раньше, чем на них вырастет что-то вкусное.

Запомнился случай, рассказанный Сашкой Стратечуком, про «подвиги» Сереги Бабченко, жившего в «том» дворе. Серега был роста среднего, слегка рыжеват, добродушен, но крайне крепок телом, внешне напоминал фигурой штангиста. Может он даже занимался каким-нибудь атлетическим видом спорта, но я не в курсе. Как-то в возрасте шестнадцати лет Сережа решил угоститься яблочками в чужом саду, но был замечен хозяином дома, который выбежал в сад с криком «А вот я теперь тебе задам!». К несчастью для хозяина яблок обычно флегматичный Бабченко не стал дожидаться, пока тот предпримет активные действия, а ударил первым. Мужик упал. Нокаут.

Но были и мирные экспедиции, когда мы просто ходили купаться на Миасс. Лет с восьми-девяти нам с братом уже разрешали ходить на речку в компании с другими ребятами со двора. По одному, по двое купаться обычно не ходили, во-первых, неинтересно, во-вторых, небезопасно. Пляжи были дикие, не оборудованные, и на берегу можно было встретить самые разные компании.

Мест купания тогда по близости было два: «глубинка» и «островок».

На речку шли либо по улице Краснознаменной, либо по улице Колхозной. Обязательно останавливались и пили воду из водонапорных колонок. На Колхозной она была в районе 70-х домов, на Краснознаменной — на пересечении с Полковой. Колонка на этом перекрестке есть и сейчас, но это новодел и установлена она не в том месте, как раньше.

Но, как бы мы не шли, мы обязательно выходили к «Шестнадчику» — продуктовому магазину N16, который тогда располагался в здании по адресу Полковая 53. Там и сейчас какой-то магазин, правда, не знаю, чем там торгуют сегодня. А вот от «Шестнадчика» дорога раздваивалась. Направо пойдешь, минуешь длинный забор «Горзеленстроя», и будет тебе путь на «глубинку». Там действительно было относительно глубоко, и туда предпочитали ходить взрослые. Тамошний никак не оборудованный пляж граничил с настоящей дубовой рощей, в которой вполне реально можно было набрать дубовых листьев для гербариев и желудей для игр и поделок. Уникальное место было для Челябинска, ведь в пределах города таких зарослей дубов больше не наблюдалось.

Но при строительстве многоэтажных домов по Университетской набережной рощу вырубили. Еще дальше по берегу реки был «Висячий мостик» — достаточно хлипкое сооружение из стальных канатов, стальных опор, проволочных ограждений и дощатого настила с изрядными дырками. Мостик раскачивался от каждого твоего шага и доставлял массу впечатлений людям не очень смелым. Но для многих это было ближайшее средство для перехода на противоположный берег реки.

Если хотели попасть на «островок», то от «Шестнадчика» брали чуть левее, пересекали улицу 8-го Марта, застроенную частными домами, и через проулок выходили к реке. В этом месте реки действительно был какой-то островок, и глубина возле него была не велика. Поэтому здесь плескалась в основном детвора, и мы с компанией чаще ходили купаться туда.

Иногда одновременно с купанием и рыбу ловили. Поскольку сидеть с удочкой было некогда да и бессмысленно, слишком шумно, то ловили либо «загоном», либо на «банки». В первом случае, двое человек растягивали против течения сеть или то, что ее заменяло, а остальные загоняли в эту ловушку рыбу, шумя и шлепая по воде руками и ногами. Во втором случае, где-нибудь на отшибе ставили натуральные стеклянные банки, обычно полулитровые или семисотграммовые, горлышко которых была обтянуто куском резины с небольшой дыркой посредине. Обычно это была резина от мотоциклетной или автомобильной камеры. Начинялась банка кусочком хлеба. Самое странное, что система работала, рыба действительно ловилась. Щуку или леща на такое снаряжение не поймаешь, но глупые окуньки или чебаки от пяти до десяти сантиметров длинной ловились запросто. Привлеченная хлебом рыбка втискивалась через дырку в банку, а выбраться назад, из-за того, что не было места для разворота, она уже не могла и, шевеля плавниками, грустно ждала, пока детская ручонка не перенесет ее из стеклянного плена на кукан.

Что делали с такой мелкой рыбой друзья-рыболовы, я не знаю, уж больно она была несерьезной для еды. Но на удочку специалисты иногда умудрялись ловить окуней и до 20 сантиметров в длину. Тогда рыба в Миассе еще была.

С тех давних пор экология реки вряд ли сильно улучшилась. По крайней мере, я давным-давно не видел, чтобы кто-то купался в тех местах, куда ходили купаться мы. И мои дети, выросшие в этом же районе, никогда не прибегали ко мне за разрешением типа «папа, можно нам с ребятами сходить на Миасс искупаться?»

IV

Были экспедиции и за артефактами. Например, в военное училище за предметами воинской атрибутики: звездами, погонами, стреляными гильзами, эмблемами или далекие походы за реку за стеклянными трубками.

Дело в том, что на правом берегу Миасса, как раз напротив «островка» — того места, где мы купались, располагалась какая-то организация. На берегу на деревьях висели предупреждающие таблички «Запретна зона», и время от времени к реке выходил мужик в форме военизированной охраны, по-моему, даже с винтовкой за спиной и настоятельно прогонял купальщиков, которые эту зону нарушали. Я не знаю, что именно делали в этой организации, но именно там было месторождение, где добывались стеклянные трубки.

Экспедиция была сложной, надо было форсировать реку, на том берегу незаметно для охранника пробраться к складу, где хранились эти стеклянные трубки, натырить их, и уже с добычей опять же мимо охраны, через реку, через весь Колхозный поселок вернуться обратно.

Это вам не компьютерные «контрстрайки» и «сталкеры» проходить, где единственное, что тебе грозит — получение мозоли на указательном пальце от частого тыканья кнопочки мышки. Здесь все реально: вода, охрана, опасности. Адреналин от такого похода куда круче, а авторитет в кругу пацанов значительно выше.

Вы спросите, а на фига они нужны, эти трубки? Но тогда вы не знаете, как здорово раздать эти трубки своим друзьям и играть с ними в войнушку, где используют не пластмассовые автоматы и пистолеты, купленные родителями, а духовые ружья, сделанные из этих трубок. Один край трубки обматывается изолентой, чтобы не поранить язык и губы. Потом заряжаешь трубку мелкими камешками или горохом и, выдуваешь заряд в сторону противника. В зависимости от длинны трубки зона поражения противника достигает пять-семь метров.

Это также весело, как и водяной бой, устроенный в жаркий день с помощью брызгалки, сделанной своими руками из пустой пластиковой бутылочки из под шампуня «Бодрость».

Слышал я еще про одно место, полное артефактов, связанных с военной техникой. И говорили мне, что находилось оно совсем недалеко от нас, рядом с мостопоездским домом «по Солнечной» — это теперешний проспект Победы, 179. В соседнем здании — теперешний адрес проспект Победы, 177, — находился какой-то НИИ стальных конструкций. Задний двор института был огорожен забором. Вот под этим-то забором и произрастали военные артефакты. Всего-то и надо было обойти вокруг забора, внимательно глядя под ноги. И, если повезет, ты обязательно найдешь что-то ценное.

По крайней мере, так нам рассказывали пацаны, жившие в «доме на Солнечной», и ходившие с нами в один детский сад. По их рассказам это был чистый Клондайк, который разрабатывали их старшие братья. Обычно история звучала так: «А мой старший брат ходил с пацанами вокруг института, и там они нашли такую-то и такую-то интересную прибамбасинку.» Это могло быть что угодно, от пистолета и ручной гранаты до противотанкового снаряда. Показать найденную вещь они, естественно, не могли, поскольку она дома и владеет ею старший брат, но рассказы были просто замечательные. С детства я мечтал оказаться возле этого института, обойти вокруг забора и тоже что-нибудь этакое найти, но не получалось. А когда вырос, оказалось, что у НИИ такой маленький внутренний двор, что на его обход надо не более 2–3 минут. Так что я до сих пор не знаю, что там можно было ценного найти? Видимо, всем мальчишкам нужно верить, что где-то есть оно — твое Эльдорадо.

Когда мы подросли, выросли и наши духовные запросы. Мы уже сами ходили в культпоходы. С тем же Женькой Сухомлиновым мы, выпросив у родителей денег на билет, ходили в Краеведческий музей, который располагался тогда в здании Свято-Троицкой церкви на улице Кирова, 60а. Родители давали деньги охотно, билеты для учащихся были копеек по двадцать. А как-то добрались даже до картинной галереи на улице Труда. Правда, при посещении последней, произошел с нами неприятный инцидент. На обратном пути я еще на улице Труда перебежал улицу Кирова и пошел через реку по западной стороне моста, а брат с Женькой почему-то решили идти по восточному части моста. Тут-то к ним и пристали два жигана и стали их тормозить. Чувствовалось, что намерения у них были явно недобрые. Перебежать к ним и узнать, в чем дело я не мог, нас разделял поток машин и трамваев. Один из пристававших был примерно с нас ростом, а второй на пол головы выше не только меня, но и Алексея с Евгением. Лешка насупился и молча обходил парней, а Женька раз, другой прорвался, а потом что-то им отдал, и парни отстали. Как я потом выяснил, двадцать копеек — мелочь, а все равно неприятно.

V

Проказы у нас были общечеловеческие. При случае жгли костры на пустырях, но пожаров, по счастью, ни одного не устроили. Делали фосфорные бомбочки, а из спичечных головок готовили боеприпасы для шумовых поджигов.

Поджиг делали из обыкновенной велосипедной спицы, ее сгибали под углом в 90 градусов, после чего головку спицы начиняли серой от спичек. Потом все это запыживалось подходящим по диаметру гвоздиком и пугалка была готова. Стоило сильно ударить спицей с торчащим из нее гвоздиком по камню или асфальту, как раздавался оглушительный выстрел, похожий на звук, издаваемый реальным оружием. Старушки испуганно вздрагивали и крестились. Помните, одно время в моде были китайские петарды, которые бросали под ноги друг другу и случайным прохожим мальчишки? Так вот, это — тоже самое, только на тридцать лет раньше.

Конечно, даже в те времена для развлечения ребятишек существовали детские пистоны. Но для стрельбы ими нужно было не только купить сами пистоны, но и приобрести специальный игрушечный пистолет с ударным бойком, а тут — разжился спицей со старого колеса, стянул из кухни коробок спичек, стоивший одну копейку, и 20 выстрелов тебе обеспечено. Круче было только, если удавалось добыть настоящие патронные капсюли. Вот там звук выстрела был бесподобно похож на реальный. Когда мимо нашего двора пустили трамваи, то из этих капсюлей делали «пулеметную очередь». Аккуратно выкладываешь заряды на небольшом расстоянии на рельсах, и первый же трамвай, промчавшийся по ним, взрывая их один за другим, выдавал слушателям очередь выстрелов. К счастью, патронные капсюли попадали в руки наших мальчишек не часто.

Другим средством пиротехники был строительный карбид, натыренный на ближайшей стройке. Засунутый в стеклянную бутылку, залитый водой с добавлением почему-то обычной зеленой травы, плотно закрытый, он непременно вступал в химическую реакцию и рано или поздно с грохотом разрывал эту посудину. Вещь весьма опасная, однажды от подобного эксперимента пострадал близняшка Андрюха Новиков. Точно такую же снаряженную бутылку он засунул в железную трубу, но зачем-то эпизодически смотрел внутрь этой трубы, удивляясь, что процесс взрыва затягивается.

По закону природы, иначе называемому «законом дурака», бутылку разнесло именно в тот момент, когда он в очередной раз решил заглянуть в трубу. Зрение, слава богу, он сохранил, но морда, (лицом — это было назвать трудно), у него долгое время была вся в легких ожогах и мелких шрамах. К счастью, все обошлось, и через пару месяцев их уже опять путали с братом Лешкой.

От всех этих игр со взрывчаткой один шаг до попытки соорудить огнестрельное оружие, но в нашем поколении никто этим не занялся, по причине того, что старшие на своем примере показали, к чему это может привести.

Тут пора рассказать о Кольке Лачине, как я уже говорил, он жил в нашем доме, был из дружественной нам семьи Наумовых-Лачиных и по возрасту на пару лет старше моего брата Юрия. Сам-то я его помню плохо, поскольку поводов для общения с Николаем у меня не было в силу большой разницы в возрасте. Когда я только поступил в школу Николай уже уехал учиться в техникум в город Миасс. Но я отчетливо помню тот день, когда с улицы прибежала вся заплаканная мать и сквозь слезы объяснила нам, что Коля Лачин застрелился из самопала. Как выяснилось позже, он с ребятами испытывал огнестрельный самопал, стреляя из него в доску. Потом оружие стало давать осечки, и якобы Николай решил разобраться, что там не так, и роковой выстрел произошел, когда он направил дуло на себя. Пуля вошла в голову между глазом и виском. Его живым успели отвезти в больницу, но спасти не смогли.

Вообще, когда хоронят красивого, молодого девятнадцатилетнего юношу…

На похоронах было много молодежи, даже у нас ночевали несколько его однокурсников по техникуму, приехавшие из Миасса проводить его в последний путь. Судьба младшего Лачина показала всей детворе нашего двора, что у игр с оружием есть предел, который лучше не преодолевать.

Пользовались мы и рогатками, только не большими, стреляющими камнями или гайками, а миниатюрными, рассчитанными на стрельбу «шпонками» — кусочками алюминиевой проволоки, загнутыми под острым углом. Слава богу, никому глаз не выбили.

Однажды, видимо после показов фильмов киностудии «ДЕФА» об американских индейцах, все увлеклись созданием луков. Самый шикарный сделал из распиленной лыжи Санька Бардин. Стрела из его лука спокойно перелетала через пятиэтажный дом. Но при такой дальности стрельбы возникала другая проблема, связанная с поиском стрел в густой окружающей растительности и возможного случайного ранения ничего не подозревающего обывателя. Удовлетворившись установлением рекорда, эксперименты с луками были нами прекращены.

Но одну из проказ, связанную с той эпохой, я до сих пор вспоминаю с улыбкой.

В октябре 1967 в СССР появился Фантомас. Сначала как герой одноименного фильма, а потом как легендарная вездесущая и невидимая личность. Говорят, что где-то подростки настолько увлекались этим персонажем, что даже совершали реальные преступления. В нашем же дворе все обошлось легким озорством. Как сейчас помню, мы с братом в компании с Вовкой Поповым и Серегой Белозерцевым, на квартире у последнего, терпеливо, каллиграфическими почерками второклассников, приступивших к изучению чистописания, рекомендованными школой черными чернилами, пишем массу записок с одинаковым текстом: «Сегодня ночью вас посетит Фантомас!»

Написав не один десяток предупреждений, мы еще не поленились разнести их все и кинуть в почтовые ящики соседних домов, охватив и часть Колхозного поселка. После чего, радуясь такой проделке, мы вернулись домой. Где обнаружили в своих почтовых ящиках аналогичную записку, написанную на тетрадном листе незнакомым, но тоже явно детским почерком. Так что «фантомасов» хватало.

На этом про детские развлечения, пожалуй, можно и закончить Пора переходить к описанию того, как мы жили.

 

Глава 3. Магазины

I

Записные антисоветчики и особенно те из них, кто родился после Московской олимпиады, любят с гордостью сообщать, что в СССР в магазинах ничего не было. Они наверняка правы, вот только я в детстве жил в другом СССР и ходил в другие магазины, куда этих антисоветчиков не пускали, видимо по пятому пункту.

Все дети знают, что магазины делятся на три категории: хорошие, плохие и так себе. Хорошие — это те, где тебе купят что-нибудь вкусное или полезное, например конфеты или новую игрушку. Под такую высокую оценку попадала у нас, прежде всего, палатка по продаже мороженого на углу проспектов Свердловского и Победы возле магазина «Рассвет». Если тебе удалось уговорить маму, и горлышко у тебя в порядке, то всего за несколько копеек — от 7 до 22, в зависимости от сорта — тебе купят порцию настоящего советского мороженного. Нахваливать его бессмысленно, все равно никто не поверит, что такая вкуснятина существовала. Поскольку ничем, кроме мороженого, там не торговали, это была абсолютно хорошая палатка.

Еще нам нравился кондитерский отдел «Гастронома» на улице Кыштымской, дом 14. Там в витринах стояли пирамиды из множества стеклянных банок, в которых были насыпаны разные конфеты в разноцветных обертках — от дорогих шоколадных, вроде «Мишки на севере», до дешевой карамели и ирисок. А ведь кроме конфет там еще продавали и печенье в пачках и россыпью, и вафли, и пряники, и шоколадки.

Я одно время не ел шоколад.

После того случая, как на какой-то праздник сперва наелся шоколадных конфет дома за столом, потом мы пошли в гости к Милоенко, они жили в доме 179 на проспекте Победы. Там нам с братом дали по большущей плитке шоколада «Аленка», а шоколадные конфеты просто поставили в вазе на стол. Вернувшись вечером домой, я съел еще пару конфет и еще одну уже маленькую шоколадку…

После чего мой организм возмутился, и меня-таки вырвало этим самым шоколадом. Года два я на него смотреть не мог. Потом, правда, опять начал есть.

Про то, что шоколад тогда был натуральным из настоящих какао-бобов, а не из пальмового масла, как сейчас, я рассказывать не буду, все равно никто не поверит. Как не поверят мне, что очереди в такой замечательный кондитерский отдел тоже случались, но стоять в них часами мне не довелось ни разу. К празднику народу было побольше, а в будни намного меньше.

Были в «Гастрономе» на улице Кыштымской и другие неплохие отделы.

В одном было что-то вроде кафетерия, где тетенька-продавщица наливала в стаканы разноцветные фруктово-овощные соки и газированные напитки. У нее за спиной стояло множество трехлитровых банок с соками и батарея бутылок с разными газировками, которые она разливала по стаканам покупателей. Может, тогдашний ассортимент и покажется скудным для поклонников теперешних супер- и гипермаркетов, но зато все соки и газировки тогда были натуральными, а не результатами химических исследований в области вкусовых добавок.

В других отделах продавали просто вкусные вещи: колбасу, сыр и масло.

Лет с пяти мы с братом уже не боялись взять в руки нож и заняться собственным пропитанием. В этом невинном возрасте мы уже сами могли отрезать кусок хлеба, колбасы или сыра и самостоятельно соорудить себе бутерброд без всякой помощи взрослых. Вы, конечно, в праве мне не верить, но в описываемое мной время масло, мясо, колбаса и сыр в магазинах в продаже были.

Вот с ассортиментом была беда, тут антисоветчики правы. Сортов колбасы больше двух или трех за раз я не помню, все-таки жил я не в столице, а в рабочем городе на Урале. И отличие сортов заключалось в том, что колбаса продовалась либо с жиром, либо без оного. За пресловутые 2р 20 копеек и другая. И масло сливочное было обычно двух сортов: соленое и несоленое, по цене 3р 60 копеек и по 3р 50 копеек. А что кроме «Голландского», «Российского» и «Костромского» бывают другие сорта сыра, я узнал только в 1986 году, когда попал в Таллин. Сыр и тогда продуктом был дорогим по 3р за кило.

Самое интересное, что я и сейчас не покупаю всю палитру предлагаемых мне в современных магазинах колбас, ограничиваясь знакомыми двумя-тремя сортами, обхожусь обыкновенным крестьянским маслом, не пытаясь экспериментировать с новинками, вот только в сырах мои предпочтения изменились, и я предпочитаю те сорта, которые в годы моего детства в магазинах не встречались.

По поводу мяса могу сказать, что до середины семидесятых оно в продаже попадалось. Сам-то я его тогда не покупал — мясом занималась мать, и она, как и все женщины жаловалась, что в нем слишком много костей. Но так оно и стоило 1р. 90 копеек за килограмм говядины.

Некоторые куры действительно имели синюшный оттенок, но это от того, что их не догадывались вымачивать в хлорке, как делают американские производители курятины. И в весе советская курица заметно отставала от теперешних импортных представителей. Цыпленок тогда весил граммов 800, а не полтора кило, как его современный зарубежный собрат. Но это потому, что в СССР не пичкали птицу стероидами и антибиотиками для набора массы. В СССР не догадывались, что мясо в колбасе можно на 100 % заменить соей, что мясо и рыбу выгодно шприцевать водой, а вместо молока в сгущенке и в сливочном масле использовать растительные жиры.

Если бы советские правители тогда догадались пойти на такой подвох, то, может быть, нами до сих пор бы правил генеральный секретарь, а не президент.

Другие отделы были для детей менее интересны. Подумаешь, хлеб, рыба, макароны, крупы, молочные продукты — скучно. На прилавках всегда что-то лежало, совсем пустых витрин не помню. Единственно, что там привлекало наши взоры — это пирамиды из консервных банок. В молочном отделе гастронома пирамида обычно была голубая, поскольку состояла из банок сгущенки. В рыбном пирамиды были разноцветными, потому что их строили их разных консервов. Времена, когда в продаже осталась только морская капуста, наступили уже в начале 90-х. Про то, что теперешние рыбные консервы и сгущенное молоко ниже качеством, чем советское, не знают только те, кто не ел нормальной продукции изготовленной в СССР по ГОСТам.

Неподалеку от «Гастронома» на той же улице Кыштымской в доме 20 располагался магазин «Урожай». Поскольку продавали в нем лишь овощи и фрукты, то интересен он нам был только в сезон, когда там появлялись арбузы, груши и яблоки. Стоимость груш и яблок не помню, а цена арбузов была 8 копеек за кило. Зимой, в декабре, в «Урожае» начинали торговать цитрусовыми, за ними были приличные очереди. А так как сейчас: круглый год свежая клубника из Израиля и киви из Новой Зеландии, такого, действительно, не было. Ну не дружили коммунисты с этими странами, зато в те времена дружили с арабами из ОАР, и родители покупали нам сирийские вяленные финики в плитках.

Круглый год были только картофель отечественный по 8 копеек за кило, капуста, морковка, свекла да лук за такие же копейки, но ребенку разве это интересно? Помидоры и огурцы тоже продавались только в сезон, вне сезона лишь в маринованном и соленом виде. Надо признать, что в СССР не умели обрабатывать овощи и фрукты так, чтобы они хранились месяцами и не подвергались гниению и порче. Яблок, которые даже черви не едят, тогда не выращивали. Вся продукция была натуральной, без консервантов и химикатов, и полезной для здоровья.

Естественно, что овощной магазин с таким ассортиментом проходил у нас по категории «так себе». Как, впрочем, и магазин «Колос», располагавшийся возле Теплотехнического института в доме 166 по проспекту Победы. «Колос» вообще был не государственным, а кооперативным, поэтому в нем все продаваемые продукты были чуть дороже, правда, выбор продуктов там был шире: и колбаса попадалась копченая, и мед, и орехи всяческие. Но даже он по нашим понятиям сильно уступал бане N7, расположенной в нашем квартале. Во-первых, в бане стоял автомат, торгующий газировкой. За одну копейку он наливал полный стакан газированной воды, а за монету в три копейки еще и с сиропом. Вкуснотища! Это вам не кока-кола какая-нибудь. А, кроме того, в бане имелся киоск, где кроме мыла и мочалок в продаже были вещи более занимательные, как то разливное пиво для взрослых и гематоген для детей. Гематоген был настоящий, не то, что нынешний. И стоил он копеек 15 всего.

Из других городских магазинов, торгующих продуктами мне хорошо запомнился лишь рыбный магазин на Кирова, 139. Но только тем, что там был специальный бассейн, в котором плавала живая рыба. Здоровенные карпы и караси, плавающие в воде, производили на нас незабываемое впечатление. Как и тот момент, когда по просьбе покупательниц их сачком ловили, чтобы положить на весы.

II

Из непродовольственных магазинов с симпатией мы воспринимали магазины «Рассвет» на проспекте Победы, 192 и «Культтовары» в подвале дома по Победы 186а. И понятно за что, ведь там продавали ИГРУШКИ! Конечно, в «Рассвете» слишком много места занимал абсолютно никчемный, по мнению ребенка, отдел обуви, но витрина с игрушками тоже была немаленькой. А поскольку «Рассвет» и «Культтоварами» принадлежали разным торгам, то, соответственно, имели и разных поставщиков, что благотворно сказывалось на ассортименте продаваемых в них игрушек. Игрушки были совершенно разные.

Естественно, что эти магазины считались хорошими. А были и «плохие», вроде магазинов «Дружба» на проспекте Победы, 159 и «Синтетика» на Победы, 170. Вот там действительно было шаром покати. Нет, вообще-то какие-то товары там наличествовали: в первом продавали одежду для взрослых и детей, а во втором — ставшие модными в 60-е годы синтетические ткани вроде нейлона, капрона и тому подобные. Но с точки зрения ребенка там не было ничего достойного внимания, и каждое посещение их с матерью считалось каторгой. А с каторги бегут. Вот и сыночек Алёшенька однажды исчез у матери во время посещения магазина «Синтетика». Пришла она туда с двумя сынами, и пока разглядывала тюли и гипюры, в наличии оказался только я один. Из-за суеты снующих туда-сюда женщин, я тоже не заметил, когда исчез брат, но на вопрос матери сразу предположил, что, скорее всего, он ушел домой. Мама, считавшая нас малышами, усомнилась, что мы в состоянии найти дорогу от этого магазина до нашей улицы, но я ее заверил, что мы отлично ориентируемся в этом районе и в доказательство сам показал ей дорогу до дома. Лешка действительно сидел в зале на диване и смотрел телевизор. Потеряв нас из виду из-за наплыва покупательниц, он не стал искать мать и меня в толчее, а отправился домой.

Но все хорошее, а особенно детство, когда-нибудь да кончается. Вот и нам однажды было объявлено, что отныне мы с братом будем ходить в магазин уже как покупатели. Случилось это во втором классе, занятия у нас были во вторую смену, с двух часов, и, значит, с утра мы были свободны.

Мать обычно оставляла на видном месте — на столе в зале — от рубля до трех и записку, это означало, что, проснувшись, мы должны до того, как пойдем на занятия в школу, сгонять в магазин и купить молока и хлеба. С тех пор я навсегда запомнил, что литр разливного молока стоил 28 копеек, а купить надо было полный бидон — 3 литра, буханка серого хлеба — 15 копеек, ржаного — 19, а белого пшеничного — 20. Батоны от 15 до 22, горбулка — 7 копеек. Молоко и кефир по пол-литровых бутылках, стоили по 30 копеек. Тара была оборотная, многоразовая. На следующий день пустые бутылки сдаешь в молочный магазин и получаешь по 15 копеек за каждую. В принципе, кроме хлеба и молока нам могли поручить купить пачку масла сливочного за 70 или 72 копейки, килограмм сахара за 90 копеек. В ягодный сезон для варки варенья мы покупали по несколько килограммов сахара. Позднее нам расширили ассортимент закупаемых товаров и посылали уже и в овощной магазин за картофелем и капустой.

Нам с Лешкой повезло, что нас было двое, и в магазин мы могли ходить по очереди, через день. Но особенно радостно было, когда, встав поутру, мы обнаруживали, что денег на продукты мать нам не оставила. Ур-р-я! Значит, никуда идти не надо!

За продуктами мы чаще всего ходили в новые, только что открывшиеся в нашем районе магазины «Молоко» и «Хлеб» на улице Островского, 27 и 29, или в тот же «шестнадчик» на Полковой. Кстати, этот магазин N16 был первым в наших краях, работавшим по ставшей модной тогда системе самообслуживания, когда покупатель имел свободный доступ ко всем товарам и расплачивался за них в кассе на выходе из торгового зала.

Так что я могу засвидетельствовать, что продукты ежедневного обихода в магазинах моего СССР были, и сумасшедшие очереди за ними не наблюдались. Другое дело, что нам с братом не доверяли выбирать и покупать мясо, рыбу, птицу, колбасу. Эти товары мать оставила за собой, все-таки такие вещи должен закупать тот, кто знает, что и как он собирается из них готовить. Но то, что и эти продукты водились в нашем рационе, я помню точно. Мы никогда не сидели на хлебе и воде или на пустых картошке и макаронах. Всегда в нашем рационе присутствовали рыбные или мясные блюда.

И я не помню, чтобы кто-то из соседей голодал, подаяния никто из них не просил, в мусорке не копался. Да, жила у нас во дворе семья Воеводиных в 28-м доме по Краснознаменной. Трудно жила, не просто, поскольку без отца росли толи пятеро, толи шестеро детей, а работала одна только мать. Но и они милостыни не просили, с помойки еду не таскали, у соседей не подворовывали. Подросли старшие сестры, вышли замуж, семье облегчение. Потом три пацана подтянулись, все в армию сходили, все работали, все матери помогали, все в люди вышли. Младший из них, Ванька, так даже музыкантом стал, работал в оркестре в театре оперы и балета.

 

Глава 4. Не хлебом единым…

Продуктовая тема конечно очень важна, но не только ею жили мы в те годы. Пришла пора рассказать про нашу культурную жизнь. Прежде всего, про телевидение, кино, театры и книги.

I

Телевизор появился у нас сравнительно рано, в начале 60-х. Как я это установил? Так я помню, что смотрел по нему еще репортажи новостей, в которых главным действующим лицом являлся Никита Сергеевич Хрущев. Следовательно, эти просмотры были до его отставки в октябре 1964 года. Никиту Сергеевича тогда часто показывали: то он сидел на каком-нибудь заседании, то гулял со свитой по колхозным полям, то просто общался с народом. Но особенно на нас с братом в его облике производили впечатление две золотые звезды героя, которые руководитель страны носил на груди. Именно с этими наградами вышла забавная история. Однажды я и Лешка спросили у отца, что означают эти звезды на груди Хрущева, а он нам в шутку и ответил, что свидетельствуют эти высокие государственные награды о том, что Никита Сергеевич, будучи дважды героем, запросто может справиться в драке с двумя мужиками — не героями. Не высокий, но коренастый Хрущев производил впечатление человека крепкого, поэтому мы с братом тут же в эту версию поверили. «А значит, трижды герои, летчики Кожедуб и Покрышкин, каждый троих мужиков победит?» — уточнили мы. Отец, улыбаясь, кивнул головой.

В том, что героическим пилотам это по силам, мы и не сомневались. Как и в том, что легендарный четырехзвездный маршал Жуков в одиночку легко справится с четырьмя хулиганами. Эту интересную новость мы охотно донесли до наших друзей по садику и, надо заметить, что никто из них в этом не усомнился.

Телевизор наш назывался «Нева». Модель 1960 года, аж на 15 лампах, 18 кг весом. Отец купил его с рук, если я правильно помню, то за 150 рублей. Первоначально по нему мы смотрели только один канал, но это не по тому, что телевизор был плохой, а просто в Челябинске и каналов-то больше не было.

Нельзя сказать, что мы с утра до вечера сидели перед голубым экраном. Во-первых, утренний блок передач появился, по-моему, не сразу, а спустя несколько лет. Во-вторых, я тогда «работал ребенком» в садике, и до вечера в принципе ничего увидеть по телевизору не мог. В-третьих, днем в течении двух или трех часов на экране висела «рамка» — так мы называли телевизионную настроечную таблицу.

А вот вечером голубой экран наконец включался, и можно было что-то уже и посмотреть. В программе телепередач обычно присутствовали один-два мультфильма, один полнометражный художественный фильм и иногда спортивный телерепортаж с футбольного стадиона или хоккейной площадки. Все, больше нормальному ребенку смотреть было нечего. Не глядеть же скучные новости или концертные номера. Вообще-то, некоторые концерты мы все-таки смотрели, исключения делались лишь для праздничных «Голубых огоньков». Но и в них нас интересовали не начинавшие свои певческие карьеры Кобзон и Магомаев, а участвующие в концерте сатирики и юмористы вроде Аркадия Райкина и Тарапуньки со Штепселем.

Среди всех тогдашних телевизионных передач нам с братом более других нравились юмористические: «Кабачок 13 стульев», КВН, выпуски «Фитиля». При случае мы охотно смотрели «Клуб кинопутешествий» или цирковые представления, а вот появившиеся позднее молодежные и, якобы, очень популярные, передачи «А ну-ка, девушки!» или «А ну-ка, парни!» особого интереса в нашей среде не вызывали.

Среди спортивных передач на первом месте были футбольные и хоккейные репортажи, репортажи с летних и зимних олимпиад, а также чемпионатов мира по тяжелой и легкой атлетике, лыжным гонкам, конькам и биатлону. Не знаю, как в других семьях, но в нашей вошедшим в моду фигурным катанием не увлекались, хотя фамилии Белоусовой и Протопопова мы знали. В семье же были одни мужчины, не сильно ценившие красоту поддержек, акселей и прочих двойных тулупов. А единственная женщина, которую они могли бы заинтересовать, большую часть вечера проводила на кухне, где телевизора в те времена просто не было. К сожалению, видеозаписи и режима повтора наиболее ярких моментов соревнований тогда просто не было — техника не позволяла. Поэтому многое из того, что мы тогда успели увидеть, только и осталось, что в нашей памяти: все эти легендарные чемпионы, легендарные победы, легендарные события и эпизоды.

Хотя легендарного Вадима Синявского, как комментатора спортивных соревнований я почему-то не помню. Возможно, что в мое время его репортажей было не так уж и много. А вот Николай Озеров был тогда везде и повсюду: и зимой, и летом. Чуть позднее стал популярным другой известный комментатор — Котэ Махарадзе.

Так же я не могу сказать, что Хрюша и Степаша — мои друзья с детства. Они появились на ТВ уже после того, как я перестал смотреть «Спокойной ночи, малыши». В мое время вечернюю сказку сначала рассказывали с помощью рисованных картинок, и только потом появился кукольный Буратино, но другом он нам так и не стал. Мы больше любили смотреть мультики, особенно «Шайбу, шайбу!», «„Метеор“ на ринге» и другие из этой спортивной серии.

Мультсериалы «Веселая карусель» и «Ну, погоди!» появились позднее, когда я уже закончил начальную школу.

В 1967 году заработал второй передатчик на нашей телевышке, и мы смогли смотреть уже два канала. На втором канале кроме всесоюзных передач появился и блок местных программ. Именно на нем я впервые увидел легендарную Т.Л. Ишукову. Правда тогда мы еще не знали, что эта молодая довольно стройная женщина с бабеттой на голове станет легендой, и что ее прогнозы погоды когда-нибудь станут сбываться.

Из челябинских телепрограмм я бы отметил сатирическую передачу «Музей Ляпсуса», в которой язвительно вскрывались местные наши недостатки. Но передача шла недолго, а потом еще и артиста, принимавшего в ней участие, убили в собственном подъезде, причем убийц так и не нашли. Если я не ошибаюсь, то этот актер приходился племянником известной нашей артистки театра и кино Татьяны Пельтцер. Странно, что его до сих пор не объявили жертвой тоталитаризма. По всем канонам он бы подошел.

Чисто телевизионных отечественных фильмов тогда просто не было, или точнее, они только-только начали появляться. Первым был «Вызываем огонь на себя» 1964 года, и, как говорится, на эту премьеру я как раз успел. А так обычно по телевизору показывали просто художественные фильмы, прошедшие до этого в кинотеатрах. Кстати, четырехсерийные «Щит и меч» и «Войну и мир» тоже сперва выпустили на большой экран и только потом стали демонстрировать по телевизору. Я помню это точно, поскольку в памяти отложился поход с родителями в кинотеатр «Спутник» на просмотр «Щита и меча». Пожалуй, это был единственный случай, когда я ходил в кинотеатр с отцом, да еще и на фильм о войне. Отец, как я уже говорил, был фронтовиком и, как многие из них, к большинству кинолент о Великой Отечественной относился скептически.

Чуть позднее пошли импортные телевизионные сериалы «4 танкиста и собака», «Капитан Тэнкеш», «Ставка больше, чем жизнь».

Возможно, что кто-то из моих ровесниц скажет, что все эти сериалы — мура, а вот она и ее подруги увлекались не подобной ерундой, а совсем другими фильмами и сериалами и назовет какой-нибудь другой набор фильмов. Но что поделать, в детстве я был простым мальчишкой с мальчишескими вкусами и интересами и охотно смотрел все фильмы о войне. И чем больше в них стреляли, тем больше они мне нравились. Поэтому шедевральность кинолент «Летят журавли» и «Баллады о солдате» лично я осознал спустя годы, а в детстве они меня не цепляли, ведь боевых действий в этих фильмах почти нет.

II

Один художественный фильм в день, показанный по телевизору, не сильно удовлетворял потребности населения в киноискусстве, а если еще учесть, что и телевизоры были не в каждой семье, то не было ничего странного, что посещение кинотеатров было любимым развлечением граждан СССР. На понравившиеся фильмы они могли сходить по нескольку раз, цены на билеты позволяли.

Ближайшими кинотеатрами для нас были: «Родина» на улице Кирова и «Спутник» на углу Каслинской и Островского. «Родина», конечно, считалась более престижным кинотеатром. Особенно в 60-е годы, ведь ни «Урала», а тем более «Победы» тогда просто не существовало, их построили в 70-е годы. Так что «Родина» вместе с «Кинотеатром им. Пушкина» были самыми крутыми кинотеатрами города.

Вечерние билеты в Родину были аж по 50 копеек, там перед вечерними сеансами играл оркестр и вживую пели певцы, развлекая публику.

В «Спутнике» все было демократичнее: более дешевые билеты, недорогой буфет в фойе и никаких оркестров. Правда, залов было два: голубой и красный. В «Родину» мы ходили с родителями, а в «Спутник», учась в школе, бегали уже сами, без взрослых.

На утренний сеанс, на 9-00 билет туда стоил 10 копеек, а на дневной сеанс — уже 25, как говорят — почувствуйте разницу. В «Родину» мы ходили смотреть шедевры вроде «Бриллиантовой руки» и «Кавказской пленницы», а в «Спутник» бегали смотреть боевики вроде пресловутого «Фантомаса» и гэдээровские «вестерны» с Гойко Митичем в роли очередного чингачгука. Кстати именно в «Спутнике» я впервые увидел настоящий японский фильм про восточные единоборства «Гений дзюдо».

Надо ли говорить, что все плохое, что нам показывали в кинотеатрах, мы впитывали как губки. И играли в основном в то, что видели на экране. Если шли фильмы про индейцев, мы бегали с луками и стрелами. Если показывали кино про мушкетеров, то, забросив луки, хватались за шпаги, сделанные из толстой проволоки. Слава Богу, что хоть глаза друг другу не повыкалывали. Если нам показывали очередной военный боевик типа «Один шанс из тысячи», мы меняли шпаги на деревянные автоматы и штурмовали беседки и песочницы, в которых засели враги. А после «Гения дзюдо» массово записывались в секции самбо, поскольку школ каратэ в городе просто не существовало.

Поэтому, если вам кто-то говорит, что в советских кинотеатрах с утра до вечера шли пропагандистские фильмы, прославляющие КПСС, не верьте. Фильмы были разные и в абсолютном большинстве из них про КПСС даже не упоминалось.

III

Радио.

Первым радиоприемником у нас была большая ламповая радиола «Рекорд». Она имела несколько диапазонов частот от длинных до коротких, а вот современного FM диапазона в ней не было, как и подобного вещания. Проигрыватель пластинок был трехскоростной на 78, 45 и 33 оборота. И проигрывателем грампластинок мы пользовались гораздо чаще, чем приемником. Радиопередачи мы слушали редко. Во-первых, хорошо ловился на средних волнах только Челябинский радиоцентр, транслировавший в основном передачи всесоюзного радио, с включениями местных новостей. Причем, видимо, наш радиоцентр вещал еще и на Курганскую область, поскольку часть местных новостей была именно о трудовых подвигах курганцев. Поэтому я с детства знал, что в соседней области есть Мишкинский район, названный, видимо, в честь меня, и что там в колхозе «Заветы Ленина» живет и трудится знатный полевод, дважды герой Соцтруда Терентий Мальцев. И, чтобы я об этом не забывал, каждое утро в новостях мне об этом напоминали.

А во-вторых, музыкальными передачами мы с братом еще не увлекались, и в нашем восприятии радио было недоделанным телевизором — звук есть, а ничего не видно. Поэтому в те времена радиоприемник мы слушали нечасто, да и то только развлекательные передачи вроде «Опять — двадцать пять», или спортивные репортажи и спортивные новости по «Маяку» в 17–30.

Но технический прогресс на месте не стоял. Вместо массивных радиол на лампах в продаже появились относительно небольшие транзисторные приемники. И когда они подешевели до разумных цен, на улицах появились молодые пижоны с транзисторами в руках. Особенно шикарно было, если радиоприемник ловил на коротких волнах «забугорные» радиостанции, выдававшие в эфир модные рок-н-роллы.

В середине шестидесятых и наш отец купил транзисторный приемник «Атмосфера». Поскольку он КВ не ловил, то старшие братья особого интереса к нему не проявили, таскать такой с собой было не престижно.

Однако и с этим приемником мне запомнилась такая история. Кто-то из друзей старшего брата Юрия, скорее всего Гера Демази, увлекался радиотехникой настолько, что смастерил небольшой радиопередатчик и занялся «радиохулиганством» — так в советские годы назывался незаконный выход в радиоэфир. И уж не знаю почему, но испытывать передатчик решили в нашей квартире. Выходили в эфир на длинных волнах, а с помощью нашей «Атмосферы» выясняли мощность передатчика и границы области приема. Для этого просто шли с транзистором на улицу и определяли, где сигнал от передатчика становится неслышным. Оказалось, что радиус его действия был около 200 метров. Как я сейчас понимаю, и антенна у передающего устройства была несерьезной, да и выходной усилительный каскад был несолидным. Но побаловаться, передавая приветы чувакам и чувихам с Колхозного поселка, а также выдавать в эфир смешные объявления про, якобы, потерявшуюся маленькую собачку у них получалось. Передатчик находился у нас дня два или три, потом исчез, но за это время нас с Лешкой однажды ради прикола с его помощью позвали домой.

Мы с братом тогда еще ходили в садик, и как-то Юрий пришел за нами с этой «Атмосферой», из которой, на удивление всем нашим одногруппникам, настойчивый мужской голос говорил: «Леша и Миша, собирайтесь и идите домой. Вас ждут дома!»

Но транзисторные приемники как быстро вошли в моду у молодежи, также быстро и вышли из нее. Молодежь увлеклась портативными магнитофонами. Поэтому, когда в начале 70-х Виталька Бобков, закончивший с грехом пополам восемь классов и устроившийся работать на обувную фабрику, приобрел «транзистор», то ему уже никто не завидовал. Над ним и над его покупкой, ставшей немодной, уже подтрунивали. Но Виталик все равно носился с транзистором, как с писаной торбой до самого призыва в армию.

Я не помню, когда именно узнал, что коротковолновое радио — это открытая дырка в западный мир, и что по нему можно слушать «вражеские голоса». Наверно, на исходе 60-х. Но особого интереса в нашей семье к этим передачам не было, никто их регулярно не слушал. Да и у нас на Урале европейские радиопередачи ловились намного хуже, чем маоистская пропаганда из КНР. Сказывалась работа глушилок. Но слушать китайцев с их бесконечным «марксизм-ленинизм-маоцзедун идеи» было скучно. Только в возрасте 15 лет я стал сам искать предачи «Голоса Америки», чтобы послушать свежую рок-музыку. Передачи Бибиси и «Свободы» как менее музыкальные, я игнорировал.

Тут самое время перейти к музыке. Песен про великого Сталина в мое детство уже не исполняли, мало того, даже гимн звучал тогда без слов. Поэтому я не могу сказать, что в песенном искусстве превалировала партийная тематика. Наоборот, было много легкой и, даже не постесняюсь сказать, легкомысленной музыки. А вот пошлой практически не было. А если и была, так то, что тогда называли пошлым, сейчас идет как шедевры ретромузыки. Так уж случилось, что многие легендарные песни были написаны именно тогда, и «Черный кот», и «Последняя электричка», и «А у нас во дворе».

А еще странно представить, что тогда не было Пугачевой. Вернее Алла Борисовна была, но она как певица никому не была известна, поскольку еще училась в школе, а потом в училище. Нынешняя королева попсы станет известной только ближе к 70-м. Кого же слушали тогда? М. Бернеса, В.Трошина и, конечно же, Людмилу Зыкину. Но у молодых были свои вкусы и из советской эстрады, если и признавали кого, так это Валерия Ободзинского. В первую очередь он нравился девушкам, но и юноши охотно слушали его шлягеры и перепевали их под гитару. А так, конечно, молодежь увлекалась всякими битлами и прочими роллингами. Под их влиянием начинали формироваться первые ВИА.

IV

Театр среди жителей нашего двора популярностью не пользовался, все-таки основную массу его населения составляли простые работяги. Отец, занимавшийся в театре-студии «Юность» и иногда выводящий свою супругу на спектакли местного драмтеатра, был довольно редким исключением. Поэтому про театральную жизнь Челябинска я вряд ли расскажу много интересного. Сам я в театр в первый раз, если не считать походы с отцом на репетиции «Юности», попал в начальной школе и именно со школой. Была тогда в 9-й средней такая традиция: в одну из ноябрьских суббот вместо занятий все классы ходили на спектакль в театр оперы и балета. Точно помню, что первое, что я смотрел, был балет «Дон Кихот». Старшие классы сидели в партере и амфитеатре, а всех нас — мелюзгу загнали на балконы. Я уговорил братца на выданные нам матерью деньги взять в аренду бинокль у билетерши, стоило это очень дорого — копеек 30-ть.

Мы смотрели в него по очереди, но спектакль кончился, бинокль мы вернули, и на обратной дороге из театра Лешенька меня все время пилил. Дескать, из-за моей дурацкой тяги к оптике, мы остались без мороженого, которое могли бы купить на впустую растраченные деньги.

Осталось, наверное, обсудить книжный вопрос. Надо честно признать, что первые лет пять своей жизни я читал слишком мало. Но к шести годам читать научился и включился в этот процесс. Могу засвидетельствовать, что какая-никакая семейная библиотека у нас была. Ее начал собирать отец, когда твердо было решено осесть в Челябинске. Поэтому книг, изданных ранее 1959 года, в нашей библиотеке было немного. Основу ее составляли произведения русских и иностранных писателей, в основном классиков, всего томов 150. Потом ее пополняли старшие братья, затем мы с Алексеем. После смерти отца в 1992 году мы ее разделили, и каждый собирал уже свою собственную библиотеку на свой вкус. Сейчас библиотеки каждого из нас насчитывают по нескольку сотен томов.

Вот с покупками книг в СССР проблемы были. Слишком много было людей грамотных и тех, кто любил читать. Сейчас, слава богу, число книголюбов заметно упало, так что найти и прочитать можно все, что хочется, главное, чтобы денег на книгу хватало.

 

Глава 5. Медицина

Как и все дети, я иногда болел. Как и ко всем советским детям, ко мне приходила тетя-врач и лечила меня абсолютно бесплатно. Ну и судя по тому, что я дожил до взрослого возраста и успешно прошел медицинскую комиссию военкомата перед призывом в армию, лечили меня хорошо.

Серьезно и подолгу в больницах я не лежал, не довелось, но с серьезными травмами сталкивался. Одну из них устроил мне братец Леша.

Все началось с горшка, обычной ночной вазы.

Использовав его по назначению, я забрался на свое место у обеденного стола и вместе с братом Лешей приступил к вечерней трапезе. Братик Вова, оставленный за старшего ушедшими в театр родителями, привлеченный странным абре из кухни, пришел наводить порядок. Обнаружив на входе использованный горшок, он выяснил, кто это не убрал за собой, после чего предложил мне прервать прием пищи и выбросить все из горшка в унитаз. Ну тут я с ним не согласился. С чего это вдруг? Всю мою прошлую жизнь это убирали за мной взрослые, а сегодня я вдруг настолько повзрослел, что должен сам мыть свой горшок? Я маленький еще, мне как было три года вчера, так и сегодня больше не стало, и неча ко мне приставать. Не хочешь убирать за мной, придет мама из театра и уберет. Именно такой ответ я дал на странные притязания старшего братца, но конечно не такими мудреными выражениями, а простым детским «не буду». Володя, понимая, что за горшок у входа на кухню родители спросят сначала с него, а только потом, может быть, скажут что-то этому мелкому, решил проявить волю и воспитательную смекалку, сказав: «Раз так, то будешь сидеть без чая, я тебе чая не налью!». Братик Леша, поняв, что и его тоже в следующий раз могут заставить тащить тяжелый горшок в туалет и мыть там, встал на мою сторону. Он решил проявить солидарность и поддержать меня в моей борьбе за права ребенка. «И что, нашел, чем напугать?» — сказал он. После чего добавил: «Да давай я тебе чай налью, я умею».

Володя упорно стоял на своем, я упорно стоял на сундуке, на котором ставили наши детские стульчики, чтобы нас было видно из-за стола. Брат Леша стоял рядом со мной плечом к плечу. «А наливай!» — согласился я. Лёхан двумя ручками ухватился за зеленый железный трехлитровый чайник, полный кипятка, оторвал его от стола и старательно накренил над моим стаканом….

Дикая боль обожгла мою левую ногу, уж не знаю, попало ли что из чайника в стакан, но отчетливо помню, что струя из чайника начиналась, как положено, из его носика, а заканчивалась не в стакане, и даже не на столе, покрытом клеенкой, а прямо на моей босой ступне, чуть выше пальцев.

Естественно, что долго я такое терпеть не смог, и, убрав ногу, заорал так, как умеет орать только крепкий здоровый трехлетка. Вернее, уже не здоровый, а ошпаренный кипятком. На этот мой рев прибежал на кухню из комнаты даже кузен Серега Нечаев, живший у нас в ту пору. Кипяток у Лешки отобрали, горшок помыли, а меня, вернее, мою ошпаренную ногу засунули под кран с холодной водой в ванной. Ну, это они зря сделали. Вообще-то, во избежание последствий, при ошпаривании водой нужно держать пострадавшее место в горячей воде, конечно, не в той, которой обожглись, а в той которую тело способно терпеть, но я-то в три года этого еще не ведал. Потом парни, не зная, что делать, посадили меня перед телевизором. Больную ногу я держал в тазике с холодной водой, а на саму рану неизвестно по каким народным рецептам, Володя с Серегой приложили еще и тоненький кусочек сливочного масла.

Масло не помогало, вода не остужала, нога болела, а я безрадостно ныл и скулил. Володя и Серега пробовали меня отвлечь какими-то шутками, я смеялся и снова плакал. Наконец-то пришли довольные после театра родители. Надо ли говорить, как быстро улетучилось их хорошее настроение. Отец закутал меня в шубу (была зима) и, несмотря на позднее время, потащил в поликлинику на Краснознаменной, 24. Как ни странно, дверь ему открыли. Какая-то пожилая женщина в халате о чем-то поговорила с родителями в полутемном фойе. Скорее всего о том, что врачей нет, а она просто сторож. Ну а потом, говорят, за мое лечение взялась Наумова тетя Аня, которая была опытной медсестрой. Наутро меня понесли к настоящим врачам.

Раны мои зажили, а во избежание подобных конфликтов, отец соорудил специальный кружок для нас с Алексеем, который ставился на унитаз, и надобность в пользовании горшком отпала сама собой, к общему облегчению.

Вообще-то я рос здоровым и крепким ребенком, болел нечасто. Но готов засвидетельствовать, что и в садике у нас был действующий медицинский кабинет с работающей медсестрой, способной проводить различные медицинские процедуры, и в школе также была медкомната, в которую не бессмысленно было обращаться. Кроме того, как только началось массовое строительство многоэтажных домов в нашей округе, так первое, что там было построено, это здание детской поликлиники на улице Краснознаменной. Взрослые тоже лечились неподалеку, в поликлинике цинкового завода на улице Каслинской, возведенной в те же годы. Это несколько отличается от принятой теперь в России застройки кварталов, когда возводят только то, что можно выгодно продать — жилые дома, магазины и офисы, а вся инфраструктура, как то школы, больницы, детсады и почтовые отделения, не строятся.

 

Глава 6

Смена интерьера и декораций

Прежде чем я продолжу историю про свою многострадальную жизнь, вкратце расскажу о том, как сменилась окружающая меня обстановка к исходу 60-х годов.

Во-первых, уже к концу нашего пребывания в садике, в «том дворе» возникла грандиозная стройка — напротив 34-го дома по Краснознаменной начали возводить первую в нашем квартале пятиэтажку. Вскоре ее заселили работники все того же «Мостоотряда-16», так что нашего полку прибыло. Даже мы, маленькие дети, заметили это событие по тому факту, что многих ребятишек, ранее остававшихся на круглосуточном содержании, теперь, как и нас, каждый вечер родители забирали домой. Им уже не надо было всю неделю жить в садике и в субботу тащиться на электричке на «19 км». Теперь они просто выходили из ворот садика и сразу оказывались в своем дворе. Этот дом получил адрес Колхозная, 27.

Во-вторых, была построена поликлиника для детей на нашей улице, и нам уже не было нужды ходить через весь город к врачам в ведомственную железнодорожную поликлинику на улице Свободы.

В-третьих, построены были новые продуктовые магазины на улицах Островского, Полковой и Кыштымской. А то ведь первое время жителям нашего двора за продуктами приходилось ходить аж к Теплотехническому институту. Нам с Лешкой на это неоднократно указывали старшие братья. Дескать, чего сложного добежать до молочного на улице Островского — всего один квартал, вот мы в ваше время к «теплотеху» в магазин ходили….

В-четвертых, в наши дома пришел газ. До этого готовили пищу разными способами. Что-то варили на печи, пользуясь привозными дровами, а чаще пользовались портативными электроплитками. Плитки эти были допотопными, с открытой спиралью из скрученной вольфрамовой проволоки. Весьма пожароопасная, надо сказать вещь. Я неоднократно видел, как от этих раскаленных докрасна спиралей мужчины прикуривали сигареты, и как легко от них загоралась бумага. Опасно было, если на такую плитку выплескивалась кипятившаяся вода или убегало молоко из кастрюлек.

Какое-то время мы пользовались даже керогазом. Тоже весьма опасная в быту вещь. Видимо, поэтому им пользовались не на кухне, а в ванной комнате, поставив на цементный пол. Кроме того керосин для керогаза надо было где-то хранить, а еще и покупать. Однажды кто-то из старших братьев отправившись за керосином, взял меня с собой, и я узнал, где его продают.

В то время на развилке между улицами Аэродромной (ныне Косарева) и Герцена был огромный пустырь, размером с футбольное поле, от которого веером разбегались улочки Аэродромного поселка. Вот на этом-то пустыре и ютилась будочка, в которой продавали керосин.

И вот, вместо всех этих опасных агрегатов вроде электроплиток и керогазов, к нам в дома провели серебристые трубы голубого топлива. В то время много говорили о газопроводе «Бухара — Урал», и веточка от него протянулась в наши квартиры. Сделали это абсолютно бесплатно, а не за бешенные бабки, как газифицируют сейчас.

До этого я уже сталкивался с газовыми плитами и голубым огоньком. Такая роскошь, например, была в мостопоездском «доме на Солнечной», ныне проспект Победы, 179. Но там ради газа половина двора была занята автономной газовой подстанцией, от которой и был запитан дом. Но в автономную подстанцию газ подвозили на грузовиках, к нам же его провели от магистрали.

Разводку сделали не только на кухню, но и в ванную. Собирались установить и там газовые горелки для подогрева воды. Но потом этот проект отпал, поскольку горячую воду решили провести в наши дома обычным способом, через бойлерные. Появление газа заметно расширило площадь наших квартир, поскольку с кухонь были убраны ставшие ненужными печи, а из ванных комнат — громоздкие титаны. И если об исчезновении печей мы особо не жалели, на освободившиеся места были установлены недавно появившиеся в нашем быту холодильники, то выброшенный 40 лет назад титан мне сейчас немножко жалко. Вот бы мне сейчас такой агрегат в сад! Но, увы, в десять лет я не знал, что к своему тридцатилетию куплю садовый участок. Недальновиден я был, ох недальновиден, в детстве. Зато наши титаны, а их выбросили не меньше двух дюжин, охотно расхватали жители колхозного поселка из частного сектора.

Исчезновение печей и титанов в корне изменило и назначение наших подвалов. Если раньше их использовали под хранение дров, то теперь в них разместились кадки с заготовленными на зиму солеными огурцами и квашеной капустой, а также ящики для хранения картофеля.

Вслед за газом в наши дома добралась и горячая вода, если раньше воду приходилось греть в титане или в баке на плите, то теперь она текла из обычного крана. Для молодежи, родившейся недавно, наличие горячей воды в квартирах настолько естественная вещь, что они даже не догадываются о том, что так было не всегда.

Затем вдоль улицы Краснознаменной у нас под окнами начали копать длинную канаву. Это в наш квартал пришло центральное отопление. В канаву уложили две трубы и от них сделали ответвление в наши дворы.

Кстати, наличие этих канав надоумило нас на очередное хулиганство. Пацанята нашего двора взбирались на отвалы земли от этих ям и, дождавшись появление грузового автомобиля, с энтузиазмом закидывали его кузов комьями земли. В легковые машины и, тем более, в автобусы не кидали никогда. Никто ведь не хотел попасть в стекло или, не дай бог, в человека, а вот в бортовую машину или в самосвал — это другое дело. Чего страшного, если комок земли угодит в деревянный борт или железный кузов? Правда, не все водители грузовых автомобилей разделяли наше мнение, но поделать все равно они ничего не могли. Остановится такой недовольный водитель, выскочит со страстным желанием надрать нам уши и попы, а глядь, оказывается, что между ним и нами огромный глубокий ров, через который не перемахнешь, а обегать его долго — канава-то длинная, да и мелюзга уже скатилась с бугра и никого за горой земли уже не видать. Кому уши-то драть? Ругнется тогда водила и, запрыгнув в кабину, умчится прочь.

Наличие центрального отопления, газа и горячей воды сделало наши квартиры полноценно городскими и комфортными. Естественно, встал вопрос и о котельной, расположенной в нашем дворе. Она оказалась не нужна. Сначала в нее перестали доставлять уголь. Потом вывезли все более или менее ценное оборудование и материалы, демонтировали легендарную трубу, а затем начали разорять. Одно время деревянный сарай, примыкавший к ней, мы использовали под штаб. Как сейчас помню, в нем мы обнаружили рулоны стекловаты. Но вскоре и эта сарайка исчезла. Видимо, жители частного сектора растащили ее на дрова. Кирпичные же стены кочегарки разбили техникой и неторопливо принялись вывозить. Даже жители нашего двора приняли в этом некоторое участие.

Гуляя как-то по двору, я возле развалин котельной заметил двух знакомых мужичков. Один был дядя Боря Бардин, а другой — дядя Коля — отец братьев Журавлевых. Мужики слыли местными выпивохами, но в данный момент они были заняты полезным делом — вынимали из кучи и грузили в большую двухколесную тачку кирпичи, выбирая те из них, что были поцелее. Делать мне особо было нечего, поэтому я вертелся возле них. Ведь известно, что все мы любим смотреть, когда кто-то другой работает. Дяденьки наложили тачку почти полностью, когда мне в голову пришла мысль, а смогу я такую груженую тачку сдвинуть с места? Недолго думая, я подошел и, взявшись за ручку, приподнял ее….

Жалко, что физику учили тогда начиная с шестого класса, а я к тому времени закончил только второй, иначе бы я знал все про центры тяжести и действующие моменты силы. С другой стороны, я бы тогда не совершил прыжок в небо и не убедился бы на собственном примере, что законы физики действуют независимо от того, изучили мы их или нет.

Короче говоря, как только я приподнял ручку тачки, куча кирпича в ее кузове под действием силы притяжения стала стремиться к земле, а ручка соответственно, — ввысь. Поскольку держался я за ручку крепко, то, невзирая на все мои усилия, меня оторвало от земли и подняло в воздух. Потом я догадался пальцы разжать, после чего плюхнулся на землю.

Мужики меня даже ругать не стали, хотя в результате моего эксперимента значительная часть кирпичей вывалилась из тачки на землю. Они больше за меня испугались, не повредил ли я себе чего. И только убедившись, что из всех возможных травм я получил наименьшую — ушиб мягкого места, про которую им все равно ничего не сказал, они, вздохнув, начали наполнять тачку снова. Полнехонькую тачку мужики покатили на Колхозный поселок, где в одном из частных домов и передали ее со всем содержимым хозяину. Взамен им была вручена зеленая купюра достоинством в три рубля, которую дядя Коля с дядей Борей тут же пошли отоваривать в «шестнадцатый» магазин, ближайший, в котором продавали спиртное.

После того, как последние следы существования кочегарки исчезли, на этом месте решили строить новый пятиэтажный дом на 60 квартир. Для того, чтобы он вместился, решили снести и сараи 23 дома по Колхозной. Взамен сломанных бывшим владельцам сараек построили новые, впритык к трансформаторной будке.

Так в нашем дворе появился новый объект для мальчишеского интереса — стройка жилого дома. Вы спросите, а что же в ней интересного? Во-первых, беготня по пустым квартирам, совмещенная с игрой в войну или прятки. Во-вторых, прыжки с балконов на кучу песка. В-третьих, уйма занимательных и полезных вещей, как стальная проволока, из которой можно делать шпаги; алюминиевая проволока, из нее получались отличные шпонки для рогаток; двухжильный электрический плоский кабель из которого тогда делали необыкновенные плетеные ремни и браслетики, особенно если кабель был цветной; изолента, которой обматывали хоккейный клюшки и велосипедные рули; а еще абсолютно новый для нас материал — каучук, толстые колбаски которого забивали в швы между панелями. Из него получались отличные легкие шарики-мячики, которыми можно было кидаться, и даже получив шариком в лоб, не страдать, поскольку было не больно.

Правда, походы на стройку могли закончиться катастрофой, если тебя поймает сторож. Особенно мы не любили одного типа по кличке «Лысый». Он жил в новенькой пятиэтажке на Колхозной, 27, и его балкон выходил как раз на наш двор и эту стройку. Он часто выходил на свой балкон и в бинокль смотрел, не шастает ли кто по строительству. Иногда выскакивал, пытаясь поймать нарушителя. Однажды он и меня поймал и отвел к родителям, нажаловавшись, что я гуляю по опасному объекту.

Другое дело, когда там дежурила тетя Наташа Бардина. Тогда Санька Бардин сам звал нас на игру в прятки на стройке.

В 1969 году стройку дома закончили и заселили очередной порцией мостопоездцев, в основном переехавших с «19 км». Повезло и нашим родственникам, семья Аркадия Михайлова переехали из бараков на Аэродромном поселке в новую двухкомнатную квартиру. Также в новой пятиэтажке, которой присвоили номер 25 по улице Колхозной получила трехкомнатную квартиру семья Бори Ровного, в старом доме у них была двухкомнатная. Улучшили свои жилищные условия семья Фисенко, перебравшаяся туда из барачного 23 дома, а также воссоединившаяся семья Новиковых. Почему воссоединившаяся? Так у Алехи с Андрюхой опять появилась мама. Та же самая, что так загадочно исчезла несколько лет назад. А еще и сестра нарисовалась, причем старшая. Когда мы были маленькие, этой сестры вроде как не было, я ее почему-то не запомнил, а потом вдруг — откуда ни возьмись — появилась. Видимо, у близнецов с этой сестрой общей была только мама, а папы разные. И пока мама Новиковых отсутствовала, девочка жила где-то у родни, а когда вернулась, то Людмила, так звали эту юную особу, вошла в эту семью на равных правах.

Я так долго описываю ее появление неспроста. Просто Людочка Новикова была моей первой дворовой любовью. Именно ей я посвящал первые в своей жизни комплименты. Именно благодаря ей, во мне стал расти романтик и поэт.

Это, наверное, хорошо, что у нее был другой отец, а то бы она была рыжеватой, как и ее братцы-близнецы. Людмила была природной блондинкой и, на мой взгляд, очень красивой. Да вы и сами можете на нее поглядеть. Здесь ей лет 15. Фото не очень, но уж какое есть. У нее имелся только один недостаток. Она была на три года старше меня…

Но хватит лирики. О наших с ней взаимоотношениях я, возможно, расскажу позднее, а теперь нас ждет 9-я школа!

 

Глава 1. Первый раз в первый класс и остальная начальная школа

I

В 1966 году, я покинул 175 детский сад и поступил в первый класс 9-й школы. Переходя в школу, я уже получил первые навыки социалистического общежития и образования.

Следовательно, никаких проблем с адаптацией у меня не возникло. Да и чего нам было переживать, если в первый класс мы пошли целой бандой — 7 человек с одного двора: я с Лешкой, близнецы Новиковы, Серега Белозёрцев, Боря Ровный и Вовка Попов. В параллельных классах также оказались ребята, которых мы знали по садику, они ходили с нами в одну группу: Герка Арапов и Юрка Глебов, а были еще и знакомые девчонки с Колхозки, и с «того двора»: Танюшка Бобырина и Лариска Щипунова. Так что мы не чувствовали себя ни одинокими, ни несчастными.

Вообще-то, я надеялся, что мы с Лешкой будем ходить в одну школу со старшими братьями, но не получилось. Юрий к тому времени уже закончил десятилетку и пытался поступить в институт, а Володя был слишком умным и способным к математике, и еще за год до нашего поступления перевелся из 9-й школы в недавно открывшуюся школу N 31 с математическим уклоном. Так что взрослых покровителей в школе у нас не было. Приходилось рассчитывать только на себя.

Первого сентября мама привела нас на торжественную линейку, где мы и познакомились с нашей первой учительницей — Александрой Алексеевной Васюковой. Мы подарили ей букеты, а она отвела нас на четвертый этаж в кабинет N 21, ставший нашим классом.

В тот день пробыли мы в школе недолго. Уроков как таковых не было, мы посидели за партами, нарисовали по просьбе Александры Алексеевны рисунки про то, что нам было интересно. Как сейчас помню, я нарисовал космическую ракету и космонавта, вышедшего в открытый космос. Очень актуальная и модная в 1966 году тема. Об успехах советской космонавтики тогда много говорили и писали. Ну а уже со второго сентября начались серые школьные будни. Меня посадили за первую парту, прямо вплотную к учительской кафедре, а рядом села незнакомая девочка — Лариса Резник. Через полчаса мы уже нашли с ней точки соприкосновения и начали дружескую беседу. Не то, что сидевшие на первой парте второго ряда Сеня Двойрис и Верочка Толмачева. Какая там беседа, они расселись как можно дальше друг от друга и даже прикрывали ладошками тетрадки друг от друга, чтобы сосед не мог списать…

В тот год школа набрала по традиции три первых класса. Но поскольку записывали всех ребятишек округи, то классы оказались переполненными. В нашем 11 классе набралось аж 54 ученика! Александра Алексеевна вспоминала потом, что когда после уроков она выстраивала нас в цепочку по одному, чтобы вывести вдоль стеночки по лесенке на выход, класс так растягивался, что начало колонны было в фойе на первом этаже школы, а задние шествовали где-то еще на третьем. В общем, замыкающих она не видела и не контролировала.

Продолжалось это недолго, первую четверть, или первое полугодие, а потом были произведены решительные перемены и создан четвертый в параллели первый класс. Естественно, пользуясь случаем, наши классные руководительницы сбагрили в новый класс всех тех, кто за это время не показал рвения в учебе, имел неважную дисциплину и показался балластом. Так наш дворовый коллектив разделили впервые. Успевающих Ровного, Белозерцева и нас с братом оставили в 11, а братьев Новиковых, Вовку Попова и Юрку Глебова перевели в 14. Но даже после такой перетрубации в классах оказалось в среднем по сорок человек. В этой многочисленности мы проучились до окончания восьмилетки.

После этого меня умиляют сегодняшние классы по 25 учеников. Как же им скучно и неинтересно жить. У нас одних мальчишечьих группировок по месту жительства было штук пять. Были ребята из частного сектора Колхозного поселка, наши мостопоездские, с домов по улице Островского, 31а и Краснознаменной, 20, жившие на улицах Марии Расковой, Титановой и в доме 12 по Краснознаменной, из домов 25 и 27 по Краснознаменной. Такое количество автономных квартальных землячеств вело нас к полной демократии. У нас за все восемь лет учебы не появилось ни лидера класса, который бы всеми командовал, опираясь на группу своих сторонников, ни явных изгоев, которых все бы третировали и унижали. Учившийся с первого класса на пятерки Боря Ровный не мог стать им, потому что даже в нашем двором коллективе не считался лидером. Слишком он всегда был умненьким-благоразумненьким и не мог никого организовать на какую-нибудь шалость или подвиг. А те среди нас, кто был способен на резкие действия, не отличались большим умом и по этой причине тоже не имели авторитета и шансов на верховенство.

В большом классе реже спрашивали, проще было организовать команду для футбола, и легче было найти друзей. Сперва мы ходили буками и общались только со своими, потом находили что-то общее с пацанами из других групп и в результате завязывались дружеские отношения и с ними. Каждый мог найти приятеля по интересам, не ограничиваясь только соседями по двору. Не могу сказать, что у нас не было конфликтов. Я, учась в школе, раза три подрался с одноклассниками, но никто из них не стал моим кровным врагом навеки. Все остались друзьями и приятелями.

Кстати, после деления классов нас посадили по-новому. Меня с первой парты первого ряда пересадили на предпоследнюю парту второго ряда, рядом с братом Лешей.

Про саму учебу вспомнить особо нечего, ну если только удивить юношество тем, что учились писать мы сначала карандашом. Шариковых то ручек еще не было! Вернее, их уже изобрели и даже использовали. Но британские летчики. Первый же завод по производству шариковых ручек был пущен в СССР только в 1965 году, а его продукцию я впервые увидел на рубеже 70-х. Между прочим, у первых шариковых ручек использованные стержни не выбрасывались, как сейчас, а вторично заряжались пастой. Я даже помню, что один из сюжетов местной сатирической передачи «Музей Ляпсуса» был посвящен именно этой теме: Ляпсус бегал по городу в поисках места, где можно было заполнить стержень. Так что класса до 7-го нам разрешалось писать исключительно чернилами и исключительно черного цвета. И только в восьмом классе мы окончательно перешли на шариковые ручки.

Ах, какие кляксы мы сажали в своих тетрадях! Пишешь, бывало, упражнение по русскому языку, стараешься, а потом чуть зазевался при макании перьевой ручки в чернильницу и бац — черная клякса радостно слетает на твой листок и еще ехидно растекается по его поверхности. Что, дескать, слопал, ученик? А переписать все еще раз набело не желаешь? Современным детишкам этого кошмара не понять. Это надо было пережить. И вот, чтобы не сразу травмировать первоклашек, первые полгода нас учили писать карандашом. Мы старательно повторяли палочки и закорючки в наших прописях, и когда добивались некоторых успехов, нам разрешали писать чернилами. В третьей четверти дежурные уже разносили по партам чернильницы-непроливашки, хранившиеся в стенном шкафу, и начиналась та самая борьба с кляксами.

На арифметике мы считали при помощи счетных палочек и учились писать цифры. По арифметике я был на первых ролях, почти отличник. Счетная наука давалась мне на редкость легко. На уроках чтения первые полгода мы учились читать по «Азбуке», а потом переходили к книге для чтения «Родная речь». Но я, как и многие из моих одноклассников, читать уже умел, так что с этим предметом проблем не было никаких. Единственно помню, что когда меня попросили первый раз прочитать вслух перед всем классом какой-то отрывок, я его прочитал и расплакался. И прочитал-то я все правильно и уверенно, а расстроило меня то, что в те давние времена я весьма заметно картавил, не выговаривая букву «Р», а текст, как назло, наполовину состоял из этой проклятой буквы. И так мне было обидно во весь голос, на весь класс выставлять свой дефект речи, что я не выдержал и заплакал. Александра Алексеевна поставила мне заслуженную хорошую оценку, а потом несколько минут меня успокаивала. Я, кстати, и сейчас, не смотря на усилия логопеда, которого я посещал в третьем классе, нечетко произношу звук «р-р-р», но так тщательно это скрываю, что почти никто этого не замечает. На физкультуре, трудах и в рисовании я терялся в общей массе, был не хуже и не лучше других. Уроки физкультуры у нас проводил школьный физрук Алексей Алексеевич Тарасенко, а вот рисование и труды вела наша классная Александра Алексеевна. Что и как мы рисовали — убей, не помню, а вот уроки труда были чрезвычайно полезными. Нас научили шить, штопать и даже вышивать. Пользоваться иглой и ниткой. И, честно говоря, я очень этому рад. С тех пор мне не нужно было искать того, кто пришьет мне пуговку и заштопает дырку, я сам отлично это умею делать. Очень пригодилось в армии. Рушников, правда, я потом так ни одного и не вышил, но как упражнение на мелкую моторику для малышей, рекомендовал бы всем.

Еще я помню, что был в нашем классе один татарчонок с Колхозного, про которого тогда говорили, что он младший брат самого Мышки. Ах, так вы не знаете, кто такой Мышка? Так я вам скажу, это был самый грозный хулиган на Колхозном поселке, которым пугали все друг друга. Уж не знаю, чего он на самом деле натворил, но в те времена кличка эта была на слуху, вся мелкота вроде нас — первоклашек — его боялась, еще бы, он ведь был старше нас лет на пять, опять же непривычной для нас татарской наружности. А татары с Колхозного для нас, маленьких, были тогда вроде как кавказцы для россиян в наши дни. В нашем представлении они все были хулиганы и разбойники. Только начав с ними вместе учиться в одной школе, мы поняли, что они тоже все разные. Есть среди них и толковые, есть и глупые, есть хорошие ребята, а есть и не очень, и что хороших значительно больше, чем злых отморозков, как и в каждой нации.

Так вот, этот брат Мышки каждый день приходил на занятия и ничего на уроках не делал. Серега Белозерцев, который сидел прямо за ним, пару раз на него наехал и даже как-то, заглянув в его портфель, утверждал, что видел там пачку сигарет и чуть ли не бутылку водки! Я вот до сих пор не соображу, зачем она семилетнему малышу, но тогда слова Белозерцева никто под сомнения не поставил, татарчонок действительно вел себя на уроках отрешенно и странно. Я не помню, как его звали, я не помню, чтобы с ним кто-то разговаривал или общался, я не помню, чтобы он хоть раз что-то отвечал на уроках.

После одного из Серегиных наездов, на одной из перемен недавно упомянутый Мышка в доступной ему форме объяснил Белозерцеву, что его братьев обижать не стоит, и Серега от одноклассника отстал, у него-то не было старшего брата, способного за него заступиться. В общем, все закончилось тем, что Александра Алексеевна сумела добиться перевода молчащего, нелюдимого татарчонка в знаменитую тогда школу N7, которая и сейчас находится на улице Береговой и ныне политкорректно именуется коррекционной.

В общем, первый класс я закончил вполне успешно, у меня была только одна годовая оценка тройка. По пению. Я вполне серьезно. У меня даже табель за первый класс сохранился.

II

Пока в школе идут летние каникулы, несколько исторических фактов.

Между прочим, в 1967 году произошло много событий, на которые даже мы — ребятишки — обратили внимание. Во-первых, это трагическая гибель космонавта Комарова, первая в нашей советской космонавтике. Умер и маршал Малиновский — тогдашний министр обороны. Его похороны у Кремлевской стены были показаны по телевизору и это были одни из первых торжественных похорон, которые я увидел. Новым министром обороны был назначен Гречко. А вот случившаяся в тот год гибель Че Гевары, или состоявшаяся летом, в каникулы, Шестидневная война, нас ничем не заинтересовали. Чего-чего, а всяких войн тогда хватало. И во Вьетнаме, и в Йемене, и в Африке, и на Кипре было тогда неспокойно. Даже в солнечной Греции, в результате переворота, пришли к власти «Черные полковники». В загадочном Китае хулиганили хунвейбины, которых наш народ понятно как называл. Но, еще раз повторю, мировая политика нас не сильно занимала. Из политических событий внутри страны много тогда говорили о пятидесятилетии Октябрьской революции. И по радио с телевидением, и все газеты были наполнены соответствующими статьями-рапортами о достижениях к празднику. Даже орден такой учредили — орден Октябрьской революции. Но вся эта официальная шумиха — пропаганда шла поверх наших голов. А уж то, что в этот год в Тольятти начали строить знаменитый ныне ВАЗ, мы вообще пропустили. Эти заводы по всей стране каждый год строили десятками, кому из восьмилеток это интересно?

Зато открытие монументальной «Родины-Матери» в Волгограде, мы обсуждали точно. Про то, какая она высокая, и про то, что там в мече лампочка для самолетов горит, нам рассказывал Вовка Сухомлинов. Не без внимания отнеслись мы к новому закону о воинской обязанности. Ведь он сильно касался именно нашей семьи. В этом году брату Юрию исполнилось девятнадцать лет, и его как раз собирались призывать в армию. А тут такая удача — срок службы для новобранцев был сокращен с трех лет до двух, так что он попадал в первый призыв с таким коротким сроком службы. Кузену Сереге Нечаеву, призванному двумя годами раньше, пришлось тянуть армейскую лямку в далеком городе Джамбуле все три положенных по прежнему закону года.

Юрия призвали на следующий день после дня рождения. 19-го ноября ему исполнилось 19, а повестка в военкомат была на 20-е число. Через пару недель он уже нам прислал письмо из самой Москвы, так ему повезло с местом службы.

Тут, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. За полгода до призыва с Юрой произошел несчастный случай. Не поступив после окончания школы в институт, он устроился работать на завод ЧЭРЗ, где в то время работали и мать, и отец. И вот однажды брату поручили выполнять обязанности стропальщика. Что-то он там замешкался, или крановщик был невнимателен, в общем, Юрию стальным канатом передавило указательный палец правой руки, да так, что две фаланги этого пальца пришлось ампутировать.

Эта травма сделала из брата невольного пацифиста. Ведь он потерял именно тот палец, которым каждый нормальный мужчина нажимает на курок автомата или винтовки. Но во всем остальном брат был здоров, и комиссия военкомата признала его ограниченно годным. С таким дефектом Юрия не могли послать в обычные войска, и поэтому его призвали в самые мирные — стройбат. Держать лопату и носилки отсутствие пальца на руке практически не мешало. Но на его счастье этот строительный батальон находился прямо в Москве, так что и в увольнительной, и в самоволке ему было куда пойти и на что посмотреть. Мало того, Юра даже как-то говорил, что тот костюм, который он заказал и сшил себе тогда в столице, ему кроил и примерял человек, чем-то похожий на Вячеслава Зайцева. Теоретически такое могло быть, ведь модельер еще не был тогда так сильно знаменит, как сейчас и уже работал в Москве.

В дальнейшем эта же травма помогала Юрию успешно развлекать маленьких детишек забавным фокусом. Он обычно спрашивал ребенка, а может ли он засунуть себе в нос или в ухо пальчик? Каждый нормальный ребенок, не раз пытавшийся вытащить надоедливую козявку из носа или серу из ушек знал, что это не возможно и говорил, что нет. «А я могу!» — гордо сообщал брат и быстро подносил руку к уху. Удивленный малыш вдруг видел, что толстый палец дяденьки чуть не полностью скрывался в ушной раковине. И только потом происходило разоблачение чуда — ошарашенному ребенку показывали, что у «фокусника» просто указательный палец короче обычного.

Второй наш брат Володя осенью 1967 тоже покинул наш дом. После окончания 31 школы он поступил на математический факультет Новосибирского госуниверситета, и в сентябре уехал туда учиться.

В Челябинске в тот год построили дворец спорта «Юность». Говорят, построили его всего за 10 месяцев. Горожане очень гордились этим сооружением, несмотря на то, что здание было типовым. Ведь даже среди типовых бывают те, что построены одними из первых. С тех пор все хоккейные матчи местного «Трактора» проходили под надежной крышей.

Хотя стройка и была недалеко от нас, но мы туда не ходили. Также я не знаю, что было на этом месте до возведения дворца.

А еще в начале ноября 1967 года, как раз на юбилейный праздник страны мы с братом Лешей впервые покинули Челябинск, и поехали в Свердловск. Как я уже писал, в этом городе машиностроителей жила родная сестра отца — Рашева Вера Васильевна. Поехали с родителями, ночным поездом в плацкартном вагоне.

Впечатления от поездки были прекрасные. Понравилась родня, понравился город, понравился краеведческий музей, который мы там посетили. Особенно пулемет «максим», стоявший там в экспозиции, за ручки которого можно было даже подержаться, если рядом не было смотрительницы. В нашем Челябинском музее такого пулемета в шаговой доступности не выставляли!

Впечатлил забор завода «Уралмаш», мимо которого мы ехали на трамвае до квартиры тетушки. Минут двадцать едешь-едешь, едешь-едешь, а он все не кончается. Да и сами трамваи удивили. В Челябинске они все были однотипные и всегда из двух вагонов. В Свердловске же трамваи были разномастные: и отечественные и зарубежные, и разные по длине. Кроме привычных нам двухвагонных были у них трамваи одновагонные и даже трехвагонные. А еще именно там я увидел в первый и последний раз работающий телевизор КВН, с малюсеньким экраном и увеличительной линзой перед ним. У Рашевых был именно такой ветеран, и он даже показывал. В общем, поездка нам с братом понравилась.

Ну, если исключить наши личные семейные события, то главным событием 1967 года для нашего поколения, конечно же, был выход в прокат знаменитого фильма «Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика». Это вам не юбилей Октября, или какие-то заморские войны. По важности событий именно появление этой кинокартины было важнейшим событием года.

III

Второй учебный год начался для нас с трагедии. Нам сообщили, что один из наших одноклассников во время летних каникул утонул в реке Миасс. Мы не были с этим пацаном большими друзьями, и жил он достаточно далеко от нашего двора, но почему-то я все равно его помню. Странно и то, что всем моим одноклассникам сейчас шестой десяток идет, а он так и остался восьмилетним мальчишкой….

Начиная со второго класса нас стали приобщать к традициям 9-й школы. А традиции были замечательные. Во-первых, в одну из сентябрьских суббот, обычно в пору бабьего лета, вся школа отправлялась в поход. Шли пешком, длинной колонной, все ученики и все учителя. Шли в парк имени Гагарина. Только первоклассники в этот день отправлялись куда-нибудь поближе: или в дубовую рощу на берегу Миасса, или же как мы в прошлом году на поле возле аэродрома ДОСААФ.

В парке школа располагалась на нескольких полянах, ведь учеников было человек шестьсот-семьсот. Сначала каждый класс устраивал себе пикник, потом играли в футбол или волейбол, были какие-то смешные состязания между классами, конкурсы. В общем, мило отдыхали на свежем воздухе. Организаторами были тогдашний директор Черепахин и физрук Арон Борисович.

Вторая традиция, я про нее уже упоминал, связана была с посещением всей школой театра, обычно оперы и балета.

К сожалению, эта традиция кончилась быстро. Наверное, потому что подразумевала денежные издержки для родителей — билеты оплачивали именно они, а также из-за репертуара. Трудно было подобрать спектакль в равной степени интересный всем ученикам. «Терем-теремок» — скучен для старшеклассников, а балет «Дон Кихот» непонятен малышне.

А вот в парк мы ходили каждый год класса до седьмого. Но потом сменился директор. Вместо энергичного и поддерживавшего традицию Дубова пришла рыхлая и тяжелая на подъем Ванюткина Галина Васильевна. Ей в парк пешком через плотину, а это километра три-четыре, было не дойти, ну и мы тоже ходить перестали. А вообще, идея была замечательная и в оздоровительном плане для детей, и для укрепления дружеских отношений учащихся. Сейчас трудно представить, как можно было бы организовать такие вылазки. И идти бы пришлось не по тихому частному сектору Колхозного и Аэродромного поселков, а пересекая загазованные и забитые транспортом магистрали города, да и дети сейчас ослабленные и избалованные родительским автотранспортом.

Учеба во втором классе у меня пошла не так радужно, как в первом. Началось чистописание, на которое у меня не всегда хватало упорства и терпения, да и по письму мы уже не рисовали палочек и закорючек, а писали вполне себе длинные слова и предложения, а я, как назло, пропускал в этих словах буквы. Много и часто. В общем, по письму я скатился до унылого троечника, да и двойки за классные работы появились в изрядном количестве. Если домашнюю работу у меня еще могли проверить и проверяли родители, и была возможность что-то исправить и переписать, то в классе работу я сдавал сразу Александре Алексеевне, а она свои исправления вносила уже красными учительскими чернилами, соответственно корректируя мою оценку.

Оказалось, что я сильно безграмотен.

Из-за снизившихся оценок меня даже понизили в звании. Дело в том, что когда нас в первом классе хором принимали в октябрята, меня назначили на почетную, но ни к чему не обязывающую должность командира звездочки. Всех октябрят класса делили на пятерки. Эти пять человек и составляли звездочку. Так что в моем подчинении было целых четыре человека. Правда, я им ни одной команды так и не отдал. Кстати, это был единственный случай в моей жизни, когда меня назначили на руководящую должность, после этого я уже нигде и никем не командовал. Ну а как только у меня повалили тройки и двойки по русскому, Александра Алексеевна предложила нашей звездочке переизбрать командира. Встав в кружок, мы минут пять сопели, стеснялись и молчали в уголке кабинета, пытаясь организовать демократические выборы. В конце концов, единогласным молчанием на эту должность был избран приятель — Серега Белозерцев. У него с правописанием и почерком проблем не было.

С арифметикой у меня было лучше. Там, где требовалось просто считать, я был «впереди на лихом коне». А вот письменное оформление работ меня подводило. За грязь и помарки мне тоже снижали оценки, и в среднем у меня получалось не выше четверки. Так что я был этаким математиком в засаде — оценками не блистал, но способности имел. Когда в третьем или четвертом классе потребовалось послать двух учеников от класса на школьную математическую олимпиаду, то послали не тех, кто получал по ним одни пятерки, вроде Бори Ровного и Веры Толмачевой, а почему-то меня и Сеню Двойриса. И надо сказать, что я не подвел класс. Мне удалось занять почетное второе место, и в награду мне дали книгу «Робинзон Крузо» в переложении графа Толстого Л.Н.

Но, несмотря на все эти трудности, в учебе я не разочаровался и школу не возненавидел. Даже в эти трудные времена я ходил на занятия с охотой, без содрогания.

Во втором, да и в третьем классе мы учились во вторую смену. То есть ходили на занятия не с утра, к восьми часам, а после обеда, к двум пополудни. И появилась среди наших учеников такая мода приходить в класс задолго до начала занятий. Подверженными этой моде оказались и мы с братом Лешей. Нам ничего не стоило прийти в школу в час дня, сидеть в пустом классе и болтать с такими же ранними пташками о всякой ерунде. Точно помню, что неоднократно мы встречались на этих ранних конференциях с Серегой Хохловым и Вовкой Костромитиным. А из девочек рано приходила Наталья Павлова-вторая. Почему вторая? Так их — Павловых — у нас в классе было две и обе Натальи, так что мы их по номерам только и отличали. Кстати, говорили, что в негласном соревновании «кто придет на уроки раньше» именно Наташка и победила. Якобы однажды она пришла в школу чуть ли не в одиннадцать часов, еще даже первая смена училась.

Я потому так подробно рассказываю об этих ранних посещениях занятий, что именно в одно из них я стал свидетелем криминальной драмы.

Однажды по какой-то причине я пришел в школу пораньше один. Лешке надо было еще в магазин сгонять, или он просто еще не собрался, а я не стал его ждать.

Сидя в кабинете я наслаждался тишиной, покоем и свободой. И вдруг эту умиротворяющую тишину нарушил приближавшийся стук женских каблуков.

На четвертом этаже, где располагались классы начальной школы, в это время никого быть не могло. Первая смена давно отучилась, а вторая еще не пришла. В школьном коридоре тогда был уложен настоящий деревянный паркет, его в те годы технички еще воском натирали, чтобы блестел. Прекрасный был воск, настоящий! А как он блестел на наших школьных костюмчиках, когда, балуясь с пацанами на перемене, ты случайно падал на пол. Мать потом полдня ворчит, чистит костюм от воска, застирывает остающиеся пятна и снова ворчит. И вот, по этому деревянному паркету, начищенному до зеркального блеска, кто-то четко бьет дамскими каблучками. Ученицы так не шагали, даже старшеклассницы, кто бы им разрешил в туфлях на шпильках в школу придти? Выглянув в щелку неприкрытой двери, я увидел учительницу — классного руководителя одного из четвертых классов. Она уверенно шла в мою сторону. Я решил спрятаться и, засунув портфель в ящик парты, чтобы его не было видно, занял исходную позицию возле учительской кафедры, чтобы спрятаться за ней. Тогда меня точно не будет видно из дверей, если она даже заглянет. Убежать на «камчатку» и залечь там я уже не успевал. Шаги приближались и звучали все громче. Я надеялся, что учительница пройдет мимо моей двери на лестницу в сторону школьной столовой, но надежда не оправдалась, дробь каблуков прервалась именно перед моим классом. Я нырнул в узенький проход между окном и кафедрой и затих. Дверь скрипнула и отворилась.

«Ну, сейчас она увидит, что здесь никого нет, и уйдет», — подумал я. Но снова ошибся.

Учительница шла прямо в мою сторону. Она не пошла по проходам вдоль парт, а решительно подошла к кафедре и даже поднялась на нее…

Я вжался в пол и, возможно, даже мимикрировал под него. Потом я увидел над собой ее протянутую руку и ее лицо.

«Сейчас заметит и вытащит меня за воротник» — подумал я.

Мне, видимо, нельзя играть в рулетку, мой внутренний голос без конца меня подводит. Я снова не угадал. И взгляд учительницы, и ее рука нацелены были вовсе не на меня. Рука преподавателя начальной школы, классного руководителя четвертого класса, занесенная надо мной, цепко схватила горшочек с цветком, стоявший на подоконнике, и тут же исчезла. Клацнул замок портфеля. Видимо цветочный горшочек был спрятан в него. После этого стук каблуков стал удаляться. Скрипнула входная дверь и стук доносился теперь из коридора. Я, выдержав паузу, на цыпочках бросился к двери и в щелку пронаблюдал, как эта женщина, покачивая портфелем, прошла мимо своего кабинета и скрылась на лесенке, ведущей к выходу. Ее рабочий день был, наконец, окончен. Она шла домой.

Такое милое, банальное, интеллигентное воровство.

Видимо, это был редкий цветок, потому что Александра Алексеевна практически сразу заметила его отсутствие. Она спросила у нас, не знаем ли мы, куда он делся. Я не стал строить из себя Зою Космодемьянскую на допросе у фрицев, я честно все рассказал: что видел и кого видел. Но цветок к нам больше не вернулся, та учительница отрицала все на голубом глазу, а проводить обыск у нее дома никто не собирался.

Через год, эта учительница на некоторое время подменяла заболевшую Александру Алексеевну и вела уроки в нашем классе. Я ожидал, что мне от нее достанется, но обошлось, наоборот, она даже пришла в восхищение от моих математических способностей. Видимо, Александра Алексеевна не сказала ей, кто именно показал на нее за кражу цветка с подоконника.

Чем мне еще памятна учеба во втором классе, это тем, что с зимы 1967/1968 мы с братом забыли дорогу в школьную раздевалку. Поскольку по примеру старших братьев бегали на занятия без пальто, в одних школьных костюмчиках, благо они в то время были из натуральной шерсти. Только в морозы надевали шапки и варежки. Расстояние, которое надо было преодолеть до храма науки, было метров 250. Простым шагом — четыре минуты, рысцой, когда тебя подгоняет колючий морозец, — за две с половиной. Зато полная свобода после окончания уроков. Не надо ждать, когда откроют раздевалку, не надо, теряя пуговицы, рваться в ее дверь, чтобы первым сорвать пальто с вешалки, соревнуясь в этом с одноклассниками и пацанами из параллельных классов. Вытащил не торопясь из портфеля шапку-ушанку, натянул до глаз, руки в рукавички, «на старт, внимание, марш»! Твои одноклассники еще кучу-малу не кончили строить, а ты уже в своем подъезде.

IV

«Дети в беседке играли в гестапо».

В апреле того же 1968 года произошло событие, потрясшее весь наш двор. Печальным его героем стал старший из братьев Журавлевых — Юрка. На тот момент ему было лет пятнадцать и он учился в восьмом классе вместе с Вовкой Сухомлиновым, Сашкой Стратечуком и переростком-второгодником Виталькой Бобковым.

Юрий был довольно таки крупным парнишкой, в отличие от своего младшего брата Сашки, и достаточно смелым. Мне как раз он и запомнился тем, что прошлым летом вызывал на бой пресловутого хулигана Мышку. Что они не поделили — я не знаю, но донесся до нас, до малышни, слух, что за сарайками состоится великая битва. С нашей стороны биться будет Юрка Журавлев, а лупить он собирается самого Мышку. Мы, конечно же, отправились позырить на это действо. За сараями действительно гоголем ходил Юрик в окружении верных оруженосцев. В руках он держал увесистую сучковатую дубину, смахивающую на ту, которой много веков назад был вооружен Соловей-разбойник. Юрий, подогревая свой боевой настрой, красочно рассказывал, что он с помощью этой дубины сделает с этим Мышкой, мы же одобряюще смеялись над его шуточками. А коварный Мышка в этот момент базировался в школьном саду и никак не показывался из его зарослей. Между ним и Юриком бегал переговорщик, по-моему, кто-то не из нашего двора, но вхожий в оба враждующих коллектива. Он нас заверял, что вот-вот Мышка закончит свои дела и выйдет на бой. Ну, в общем, дело кончилось пшиком. Мышка так и не показался, видимо не нашел времени на драку, или был устрашен нашим численным преимуществом, хотя кроме самого Журавлева и может пары его друзей никто из нас драться не собирался. Лично я отводил себе только роль внимательного зрителя, свидетеля эпохального события и не более того, как и большинство моих приятелей. Одно дело поглазеть с безопасного расстояния на разборки старших, а другое — в семь лет драться с четырнадцатилетними бугаями. Но как бы там ни было, моральным победителем в несостоявшейся схватке мы считали Журавлева. В наших глазах Мышка струсил.

В тот весенний день было не холодно, но как-то сыро и грязновато. Снег давно уже стаял, но земля не прогрелась и не высохла, поэтому мы собрались внутри деревянной беседки, стоявшей в центре двора, и топтались там. В этой беседке кто-то привязал под крышей к стропилам веревку с петлей на конце, которую ребята постарше использовали как тарзанку. Одну ступню суешь в петлю, другой ногой толкаешься и потом качаешься из стороны в сторону, как маятник. Я и многие другие младшие ребятишки не пользовались ею по причине маленького роста. Петля находилась где-то на уровне груди и, если подпрыгнув, еще можно было попытаться вставить ступню в петлю, то оттолкнуться от земли второй ногой мы уже не могли, поскольку до пола никак не дотягивались. А вот пацаны на два-три года постарше были повыше и делали это уже легко. У них эта веревка висела на уровне пояса. Потолкавшись в беседке, мы своей малышковой командой решили пойти в гости к Вовке Попову и поиграть в тепле в картишки, в «дурака» там, или в «пьяницу». Благо сестры Вальки в это время дома не было.

Последний, кто оставался в беседке, был Юрка Журавлев. Ему играть с малышами было неинтересно.

Где-то через полчаса нашу неазартную игру прервала влетевшая в квартиру старшая сестра Вовика — Валентина, а за ее спиной маячила еще и Ленка Стеценко, жившая в этом же подъезде. Валька не стала как обычно ругать Вовку за то, что он без спроса привел полдюжины архаровцев, заполонивших грязной обувью всю прихожую, она с порога прокричала: «Юрка Журавлев повесился!» Нас всех так и выдуло из комнаты, как сквозняком.

Мы бросились к беседке. Там на деревянном полу лицом вверх лежал Юрий. На нем сидел крепкий мужик лет тридцати в спортивном костюме — сосед Журавлевых по подъезду — и, энергично раздвигая в стороны и сдвигая к корпусу руки подростка, пытался делать ему искусственное дыхание. На полу валялся кухонный нож, а веревка с петлей была обрезана, и жалкий ее кусок болтался под самой крышей. Через несколько минут приехала скорая и констатировала смерть.

Так и не нашлось свидетеля, который бы видел, как это все произошло. Говорили о том, что той из девчонок, которая из окна дома первой увидела его в петле, надо было не бегать по подъезду в поисках взрослых, кто сможет его вынуть, а подбежать и приподнять Юрия, дабы не дать ему задохнуться. Потом прошел слух, что умер-то Юрка вовсе не от удушения, а от испуга. Дескать когда петля на шею затянулась он испугался — вот и разрыв сердца, не выдержало оно. Так, мол, на вскрытие выяснилось. Я заключения медиков не видел, поэтому подтвердить или опровергнуть эту версию не могу.

Возникает вопрос: а зачем он вообще эту петлю на шею надевал? Реально хотел повеситься? Я конечно за последующие прожитые годы неоднократно потом слышал про подростковые суициды, но ни разу не встречал, чтобы это делали в публичном месте. В ванных, туалетах, сараях, в лесу на березе — про такие случаи знаю, а чтобы это делали демонстративно в центре двора, в беседке, которую видно как минимум из окон двух домов — столкнулся в этот единственный раз. Потом, петля болталась на уровне его бедер, и чтобы сунуть в нее голову Юрию надо было или встать на колени, либо как-то ее поднять. Вдобавок, петля на веревке была не удавка. Когда в нее вставляли ногу, чтобы покачаться, она не затягивалась. Да и по-моему противно совать голову в петлю, в которую все, кому ни лень, ставили грязную обувь. Ну, не гигиенично же это!

Да и повод для суицида никто не мог придумать. Мы видели его где-то за полчаса — за сорок минут до смерти и он не казался ни грустным — хохмил как всегда, ни отчаявшимся. Пусть не был он отличником в школе, так и с кучей троек люди живут, закончил бы он восьмой класс — пара месяцев оставалась и свободен от школы навсегда. Впереди взрослая жизнь. Так что мотивы, подвигнувшие его на этот поступок, так и остались для нас загадкой.

И, похоже, не только для нас, поскольку вскоре появилась версия, обвинявшая в происшествии нас. Якобы детишки нашего двора играли в войну, и парня, который исполнял роль Гитлера, взяли в плен и случайно повесили. Мы просто обалдели от таких слухов. Во-первых, в войну мы в тот день не играли, во-вторых в наших военных играх Гитлера, как персонажа, нет, а в-третьих, мы пленных не вешаем, не говоря про то, что Юрик Журавлев среди гулявших в тот день был самым старшим и вряд ли мы даже всей кодлой с ним бы справились, чтобы засунуть его в петлю.

Но, тем не менее, один из вариантов этой версии укоренился даже в нашей 9-й школе среди учителей. Я лично слышал подобные заявления от нашей классной Александры Алексеевны. На все наши возражения, что мы там были и ничего такого с Юрой не делали, не произвело на нее никакого впечатления.

Другое дело, если бы пришла пара отморозков постарше, и повесила Журавлева, пока он один был в беседке. Но никто не видел в тот день чужаков, да еще таких решительных.

Спустя несколько дней после похорон Юрия, пацаны нашего двора начали громить эту беседку. Даже мы, малышня, принимали в этом посильное участие. Многие взрослые видели, как мы ее курочим, но никто не сказал нам в протест ни единого слова. Уж больно нехорошие воспоминания она навевала.

V

Второй класс я закончил даже с одной двойкой за четверть. По письму, конечно.

Зато пел я теперь и вел себя на «отлично». Годовую за русский мне все-таки вывели 3, но с заданием на осень, о чем есть соответствующая запись в уголке табеля. Пришлось мне в то лето немного походить в школу и поделать много упражнений по русскому языку.

В то лето мы впервые с Лешкой попали в систему детских лагерей. Сначала просто при школе, а потом нас отправили в настоящий пионерский лагерь, который назывался «Чайка». Принадлежал он железной дороге и находился недалеко от станции Тактыбай, ЮУЖД.

Про пионерские лагеря я потом расскажу отдельно, ну а пока об окружающем нас мире.

В марте 1968 года погиб Ю. Гагарин. Это событие, пожалуй, было главным той весной. По крайней мере, убийство Мартина Лютера Кинга, случившееся буквально через неделю после гибели космонавта, прошло где-то на заднем плане. Ну не интересовали нас американские чернокожие проповедники, даже если они боролись за права негров в США. В мае 1968 Париж был в огне, бузили студенты и леваки, в газетах и на телевидении наверняка были репортажи, но я их не помню. Нас это не волновало.

А вот события в Чехословакии уже касались жителей СССР. Все-таки у многих были родные и близкие в войсках, вводимых в мятежную республику. И надо сказать, что слушая разговоры взрослых, обсуждавших чехословацкие события, я не встретил ни одного диссидента, который бы осудил этот ввод. Видимо, все несогласные с политикой партии и правительства кучковались тогда в Москве, а в пролетарских городах вроде Челябинска недовольные не попадались. Если и переживали, то только за наших солдат.

На ноябрьских выборах в США президентом был избран Никсон, а я, помнится, все никак не мог понять, что же теперь будет делать ушедший в отставку Линдон Джонсон? На какие средства он будет жить, если ему перестанут платить президентскую зарплату? Отец мне долго старался втолковать, что у него столько денег, что работать ему не зачем. Таких денег я не представлял. Что значит много денег? Я видел, что родители строят благосостояние семьи на своих зарплатах, а тут у Джонсона зарплату отбирают. Тогда отец догадался сказать, что бедолаге будут платить пенсию, так что он не пропадет. Про пенсии я знал. На пенсию жил сосед, дед Танеев, и вроде не голодал, так что я успокоился на счет будущего Джонсона и больше к отцу с вопросами о его судьбе не приставал.

Еще в 68-м году была олимпиада в Мехико с легендарным полетом в 21 век Боба Бимона и протестами чернокожих американских спортсменов прямо на олимпийских пьедесталах.

Летом на каникулы приезжал Володя. Весь из себя продвинутый, а как же иначе, ведь он теперь жил в знаменитом Академгородке. За время учебы он освоил там преферанс и, в свою очередь, научил этой игре своих приятелей из нашего двора: Джона, Сашку Наумова, Генку Мальчикова. Я долго сидел рядом с ними, пытаясь самостоятельно понять правила этой игры советских интеллигентов, но так и не понял. А Володя объяснять правила мне в тот раз отказался.

В то же лето случилась на Колхозном поселке великая вонь. Я и сейчас не знаю, что и у кого тогда протухло, но удушающий смрад разлагающегося организма чувствовался в нашем квартале в течение нескольких дней или даже недель. И в нашей детской среде вдруг родилась легенда, дескать, этот трупный запах доносится до нас из родной школы. Но мы-то все ходили в ту самую школу и знали, что гниющих трупов там нет. Тогда легенду дополнили, что это в коридорах и классах трупов действительно нет, а вот на чердаке, который всегда закрыт, якобы стоит гроб, а в том гробу покойник. А на вопрос, откуда он там взялся, отвечали: так ты разве не знаешь, что в годы войны в школе располагался госпиталь? Так вот, раненые часто умирали, и этот покойник лежит там с тех самых времен, его просто забыли там на чердаке. Мало того, мне даже говорили, что пара моих одноклассников, чуть ли не Вовка Костромитин с Серегой Белогрудовым, проникли-таки тайком на этот самый чердак и самолично видели его обитый красным ситцем гроб.

Вот такая была шикарная легенда. Слава богу, нам не приходило в голову дотошно выяснять, а почему покойник вдруг завонял через двадцать с лишним лет после смерти, и почему его не похоронили, а потащили на чердак. Пришлось бы тогда от этой версии отказаться. Сейчас я думаю, что просто у кого-то на Колхозке сдохло крупное животное вроде свиньи или жеребенка, и хозяин не захоронил его, а выбросил на пустыре или в кустах. Тогда на поселке было много бесхозных мест, используемых под свалки.

В этот же год городские власти начали застраивать Северо-запад. Первое, что построили, столовую для будущих строителей. Потом на территории бывшего аэродрома ДОСААФ, радовавшего нас в детстве полетами самолетов, планеров и прыжками парашютистов, выросли первые пятиэтажки.

Проспект Победы от Свердловского проспекта на запад заасфальтировали, причем, только вдоль тротуаров. Центральную часть улицы в асфальт не закатывали. Там позднее начали прокладывать трамвайные рельсы.

В это же время вывезли и Великую кучу щебня, находившуюся напротив нашего двора. На этом месте выкопали большой котлован, потом поставили башенный кран и начали возводить первый девятиэтажный дом в нашей округе. Сейчас это 204-й дом по проспекту Победы.

И именно в этот год снесли кочегарку в нашем дворе и приступили к строительству пятиэтажки на Колхозной, 25.

VI

Учеба в третьем классе началась для меня не намного лучше, чем закончилась во втором. Те же унылые оценки по русскому, те же претензии Александры Алексеевны и родителей. Продолжалось это долго. Дошло до того, что из-за плохой успеваемости по русскому языку меня не приняли в пионеры. Почти всех одноклассников посчитали достойными, и в апреле следующего 1969 года, ко дню рождения Ильича, приняли в организацию, а меня нет. До сих пор помню: стоит наш 31 в шеренгу вдоль стены классной комнаты, левая рука у всех по шву, на правой, согнутой в локте, у каждого висит новенький алый галстук. Ребята по очереди зачитывают наизусть пионерскую клятву. И только три или четыре человека сидят на своих местах, не участвуя в торжественном мероприятии. Это двоечники, недостойные быть пионерами. Среди них и я.

Но если те другие — двоечники, стабильные, почти по всем предметам, то у меня-то проблемы только с русским языком.

Надо сказать, что Александра Алексеевна не махнула на меня рукой, а терпеливо искала способы мне помочь. Во-первых, она выяснила, что я плохо вижу с доски и пересадила меня с предпоследней парты на первую в этом же ряду. Теперь я сидел с самой красивой девочкой нашего класса Верочкой Толмачевой и почему-то очень этого стеснялся. Мы с ней почти не разговаривали.

Вторым шагом по моему спасению была отправка нас с братом к логопеду, дабы сей специалист поставил, наконец, нам звук «Р».

В нашей школе логопеда не было, и мы ходили заниматься в школу N5, что и поныне находится на улице Калинина. Ходили добросовестно, чуть не всю третью четверть, и незаметно научились рычать при разговоре.

Так что в третьем классе я перестал картавить, и к летним каникулам приобрел рецепт на первые в своей жизни очки. Тогда еще на «-1».

VII

В 1969 году тоже было немало интересных событий. В январе газеты как-то невнятно рассказали о покушении в Москве на наших космонавтов и ранение Берегового. Кто стрелял, зачем и почему в маленьких подвальных заметках не сообщалось. Ходили какие-то невнятные слухи, что возможно его спутали с Брежневым, но все это были только слухи. Советская пресса умело прятала государственные тайны. Тем более, что вскоре другое событие затмило это нелепое покушение неудачника-диссидента. В марте произошел конфликт на острове Даманском. Тут народное мнения целиком и полностью было на стороне наших пограничников и солдат. И если первое событие в нашей мальчишечьей среде практически не обсуждалось, то про события на Даманском мы говорили часто.

В том же году к власти пришли Ясир Арафат и Голда Мейер. Тогда мы не обратили на это внимания. Но именем первого нам позднее прожужжали все уши, а про вторую всегда ехидно так упоминали: «А Голда-то, между прочим, родилась в России».

Наша сборная по хоккею прервала череду постоянных побед и уступила мировой чемпионский титул сборной Чехословакии. Кто-то думает, что это чехи нам так отомстили за прошлогоднее вторжение войск, а мне сдается, что наши специально уступили им по политическим соображениям.

В июле 1969 года американцы высадились на Луне. Или имитировали высадку на спутник Земли — это, как говорится, теперь вопрос веры каждого. Телевизионный репортаж об этом событии транслировался на 5/6 земного шара. И только в СССР об этом полете и о прилунении землян сухо сообщили в программе «Время».

Достижение американцев нас сильно не удивило. Морально все были давно готовы к этому событию, и то, что на Луне они оказались первыми, в уныние нас не повергало.

Лично на меня большее впечатление произвела первая поездка к морю. Родители, взяв меня и Лешку, поехали на малую родину матери в Крайновку.

Когда-то, давным-давно, русские колонизировали эти берега Каспийского моря. Коренного населения там не было. В первые годы советской власти Крайновка входила в Орджоникидзевский край. Затем, когда расформировали Чечено-Ингушскую АССР, ее перевели в Грозненскую область. В эти славные времена Крайновка была даже райцентром. А потом, в хрущовские времена, территорию передали в Дагестанскую АССР и Крайновка опять стала рядовым селом. Про этот населенный пункт я уже неоднократно писал в иных своих литературных трудах, так что здесь повторяться не стану. Расскажу только про наше первое путешествие.

В те дни от Челябинска до Кизляра поезд шел полтора суток. Сейчас времена другие, прогресс не стоит на месте, и поезда преодолевают расстояние между этими же станциями уже за двое суток. Не-е, ни Челябинск, ни Кизляр за эти годы с места на место не переносили, просто раньше поезд ехал напрямую — через Орск, Актюбинск, Гурьев, а теперь оказалось, что большая часть этого пути проходит по Казахстану, а Казахстан страна нынче чужая. Правда, если честно, то ездить через Актюбинск поезда перестали еще при советской власти. Капризным пассажирам, следующим до Кавказских Минеральных вод и Адлера, казалось утомительным четырнадцать часов ехать по казахским степям, они жаловались на жару, неприглядный пейзаж и плохое снабжение водой. И МПС, следуя пожеланиям пассажиров, решило перенаправить поезда до северо-кавказких курортов и черноморского побережья через Куйбышев, Саратов и Волгоград. Вот путь и удлинился на двенадцать часов, а надо было просто пропускать пассажирские поезда через казахские солончаки в ночное время, никого бы жара и не мучила.

Во время той поездки мы с братом с интересом разглядывали необъятную нашу страну из окна поезда. Видели в Оренбургской области последние отроги Уральских гор, переходящие в ровные как стол казахские степи. Видели солончаки, блестящие на солнце до рези в глазах, казахские поселки с верблюдами на улицах, и как качают нефть в Гурьеве на реке Урал. Мы проехали через дельту Волги в Астрахани, посмотрели на песчаные барханы калмыцких полупустынь. Потом за окном опять зазеленело, появились деревья, кустарники и даже виноградники. Мы приехали в Кизляр.

В те дни от Кизляра до Крайновки можно было добраться двумя способами: либо рейсовым автобусом, либо самолетом. Либо полтора часа по неровной дороге в стареньком автобусе, либо пятнадцать минут по воздушным ямам на могучем лайнере АН-2 «Аэрофлота».

Сейчас малая местечковая авиация умерла как класс, и современные дети наивно считают, что маршрутка — самый быстрый вид транспорта. Ну какая маршрутка перевезет вас на 70 км за четверть часа, да еще и по нашим дорогам? Детям неведомо, что пятьдесят лет назад их бабушки и дедушки летали на самолетах так же часто, как они ездят на автобусах. И им уже не узнать то ощущение свободного падения, которое испытывал пассажир низколетящей «аннушки», когда проваливался в очередную воздушную яму. Сам ты, сидя в кресле, падаешь вниз, а твои внутренности радостно устремляются вверх! Впечатление незабываемое — это вам не дешевые американские горки в луна-парке.

Уж не знаю почему, но родители выбрали самолет. Рейс был не прямой, а с промежуточной посадкой в поселке Старый Терек. Там нас и наш самолет встретил милый вислоухий ослик с печальными глазами, запряженный в небольшую тележку. Опытные пассажиры, не в первый раз пользующиеся этим рейсом, рассказали, что ослик этот работает на почте и возит от аэродрома до своего отделения почтовые отправления — письма и посылки. А взгляд у него печальный от того, что злые люди испортили бедное животное, приучив его к табаку и алкоголю. И в доказательство скормили ему несколько сигарет. Жадно зажевав их, ослик продолжал все также грустно смотреть на нас, но водки почему-то ему никто не налил. Пришлось ему работать на трезвую голову.

В Крайновке мы остановились у тетки матери Марины Бурлаковой. Жила она в своем доме с большим садом вдвоем с младшим сыном Боренькой, оболтусом лет двенадцати, а старшие ее дети все жили отдельно.

Как и полагается отдыхающим, мы ходили купаться в море, загорали на бесконечных и пустынных пляжах, ели фрукты из сада бабы Марины, слушали выдумки Бореньки, навещали других своих родственников и вместе с нашими родителями ходили в гости к их прежним знакомым. Там нас встречали по-разному: кто побогаче, мог угостить черной икрой, осетриной и прочей хорошей рыбой, а те, кто победнее, могли просто предложить пирожки с пасленом. Но все были искренне рады.

Тогда я впервые увидел родных брата и сестру моего деда Сергея: деда Сашу Бурлакова, он в центре кадра и бабу Варю Чайкину — она крайняя справа.

Погостив в Крайновке, мы совершили еще один перелет минут на семь и посетили село Новый Бирюзяк, где нас привечала родная сестра матери — тетка Анна.

Бирюзяк хоть и находится далеко от моря, но и там жили рыбаки. В округе имелось несколько озер, на которых они и ставили вентеря. Соответственно, и рыба, которую мы ели, была уже озерная — щуки, сомы и лещи. Для купания имелась река Кордонка. Так что и там мы весело проводили время.

Погостив у Нечаевых, опять же на самолете, мы вернулись в Крайновку. Другого транспорта тогда из Бирюзяка просто не было, автобусы туда еще не ходили. Снова крайновские пляжи, море, солнце, рыба, а по вечерам игра в подкидного при свете керосиновой лампы. Почему баба Марина пользовалась ею, а не включала электричество, для меня загадка, экономила что ли? Но зато керосиновое освещение выглядело на редкость романтично.

Через несколько дней уже на рейсовом автобусе мы выехали в Кизляр, где, наконец, сели на поезд, идущий на север.

Но наше путешествие на этом еще не закончилось, поскольку поехали мы не домой, а сошли в Астрахани, где у матери тоже были родные. Остановились у дяди Миши Дмитриева — того самого двоюродного брата мамы, который работал в «Мостопоезде» и строил наш дом. В Астрахани он тоже был строителем, а его жена тетя Лена работала в каком-то торге.

В Астрахани мне купили первые в моей жизни очки. Наконец-то я снова четко видел окружающий мир. В городе мы пробыли недолго и на настоящей «Ракете» на несколько дней съездили по Волге в село Седлистое. Там жила другая двоюродная сестра матери — Михайлова Нина Кузьминишна. На ее огороде я нашел такой большой помидор, такой большой, что он остался единственным помидором на свете, который я так и не смог съесть в одиночку. В Седлистом было принято по вечерам пить чай из самовара. Посреди двора на свежем воздухе накрывали стол, ставили самовар, печенье, варенье, чашки с блюдцами и начинали чаевничать, поглощая под долгие беседы одну чашку чая за другой. Мы с Лешкой охотно принимали участие в этом мероприятии. Кроме того, там нас катали на моторной лодке, там каждый день можно было видеть множество разных пароходиков снующих по Волге, там я защитил честь Южного Урала в неофициальном соревновании по загару. Меня поставили спиной к спине с какой-то девочкой — самой загорелой среди аборигенов, и комиссия из нескольких ребятишек, с которыми мы купались, признала меня более черным.

Так же на «Ракете» мы вернулись в Астрахань. Там еще погостили и посетили тамошний кремль. Даже поднялись на колокольню Пречистенских ворот, тогда туда еще пускали туристов.

Каждый день ели арбузы. В Астрахани в сезон они стоили 4 копейки за килограмм. А у нас дома в «Урожае» их продавали по 8 копеек. Вдобавок, здесь в Астрахани все арбузы были именно астраханские, а к нам часто завозили из Казахстана и Средней Азии.

Нагостившись, поехали домой. Урал встретил нас холодно. Шли августовские проливные дожди, не такие унылые, как осенние моросящие, но чем-то их напоминающие.

В общем, приблизительно 27 августа 1969 года, мы наконец-то вернулись домой в Челябинск. На вокзале нас встречал Володя. Володя этой осенью не поехал в Новосибирск. Он, чтобы не утруждать родителей излишними финансовыми затратами перевелся из тамошнего университета в Челябинский педагогический институт. Так что на третий курс он отправился уже в местный ВУЗ. А в начале декабря демобилизовался из армии Юра, и вся семья опять была в сборе.

VIII

Может от того, что я стал старше и внимательнее за последние месяцы, может, сказались занятия с логопедом, но проблем с русским языком в четвертом классе у меня стало намного меньше. Появились четверки, и в итоге во второй четверти меня приняли, наконец, в пионеры. Галстук на моей шее повязала председатель совета отряда Верочка Толмачева. Я думаю, из-за этого факта некоторые из мальчишек нашего класса мне даже позавидовали.

Я стал таким же, как все.

В ноябре 1969 года сдали пятиэтажку, построенную на месте снесенной котельной. Во дворе резко прибавилось ребятишек. Правда с нашего года оказалось не так уж и много. Сашка Шмаков и Татьяна Васильченко попали в 44, а в наш 41 пришла Ирина Осипенко. Как я уже говорил, в этот дом переехал Боря Ровный, братья Новиковы и наши родственники Михайловы.

Больше ничем этот учебный год не запомнился, если не считать холодов. Учились мы опять в первую смену, с восьми утра. И в эту зиму учащихся начальных классов часто освобождали от занятий из-за ночных морозов.

Но мы с Алексеем, наоборот любили в такие дни приходить в школу. Александра Алексеевна все равно была вынуждена являться на работу и сидеть там в пустом классе, заполняя какие-нибудь отчеты. Вот тут мы неожиданно и ввалимся, иногда еще кто-нибудь из таких же неугомонных одноклассников заглянет, у кого родители с утра по радио прогноз не слушали. Коридоры четвертого этажа в такие дни были пусты, все же дома сидят, тишина вокруг — красотища. Александра Алексеевна даст нам какое-нибудь задание, мы его выполним, она при нас же его проверит, поставит хорошие оценки, и мы с чувством честно исполненного долга бежим домой.

Это не то, что учиться в переполненном классе, где у преподавателя часто не хватало времени, чтобы уделить внимание каждому ученику. Урок-то сорок пять минут, а в классе 42 ученика, на каждого получалось по 64 секунды.

Весной 70-го произошла трагедия в семье Белозерцева Сереги. У него от какой-то тяжелой болезни умер годовалый братик.

Вскоре и он сам переехал из нашего двора и ушел из школы. Его родителям дали квартиру в новых домах на Северо-западе. Здесь-то они втроем ютились в комнате, в коммуналке на двух хозяев.

Этот год был для нас выпускной. Мы распрощались с начальной школой, впереди нас ждал 5-й класс.

Ну а теперь подробнее о 1970-м.

Год был на удивление спокойный. В январе в стране прошла перепись населения. Выяснилось, что в стране живет 241,7 миллиона человек. К нам тоже приходил дяденька и, сидя в зале за столом, что-то спрашивал у отца. Когда он ушел, мы подбежали к отцу и поинтересовались, переписал ли он и нас. «А как же,» — ответил отец.

В апреле распался коллектив «Beatles», но новость эта долетит до меня лет через пять, не потому, что я жил так далеко от туманного Альбиона, а потому, что в 11 лет она мне была не сильно интересна. И лишь в 16 лет, когда я займусь музыкальными записями на собственный магнитофон, я и узнаю, что величайшая рок-группа 60-х распалась в апреле 1970 г.

Бразильцы во главе с Пеле опять стали чемпионами мира по футболу. Ну тогда это была дежурная новость, кто бы сомневался.

Гадкие американские капиталисты повязали кудрявую негритянку Анджелу Дэвис, и весь Советский Союз, как один человек, осудил их за это. Борьба за ее права началась.

Другие два злодея — уже литовцы Бразинкасы — угнали самолет и убили бортпроводницу Надю Курченко. И хотя эти негодяи больше никогда не летали самолетами «Аэрофлота», всех остальных граждан СССР вскоре заставили покупать билеты по предъявлению паспорта, и в аэропортах начали проводить досмотр пассажиров и багажа. А ведь до этого в самолетах летали и без документов.

Удачно прошли запуски новых космических кораблей Советского Союза. На Луну был высажен «Луноход 1», а на Венеру — «Венера-7».

В прокат вышли фильмы «Бег», «Белорусский вокзал» с популярной песней про десантный батальон, «Начало» с коронным диалогом для хамов на танплощадках: «Девушка, вы танцуете?» — «Да!» — «А я пою!». Но нам, конечно, болеедругих понравился фильм «Белое солнце пустыни». Его премьера состоялась в марте 70-го. Трудно представить, что было время, когда не существовали: красноармеец Сухова, Петруха, бандит Абдулла и таможенник Верещагин.

Лето мы с братцем Лешей провели так: в июне последний раз отбыли смену в лагере при школе, а в июле съездили не в привычную нам «Чайку», а в другой лагерь — «Орленок». Добираться до него надо было не на электричке, а автобусом. Там были большие смешанные отряды, чуть не по 50 человек в каждом. В общем, там нам не сильно понравилось.

В августе брат Юрий подал документы на химический факультет Челябинского педагогического института, и мы все за него переживали. Но он поступил.

Потом, в сентябре, как путевый студент-первокурсник он съездил на картошку, и вскоре в его жизни появилась скромная, симпатичная девушка — однокурсница по имени Александра.

Той же осенью как-то в собственном доме я увидел другую девушку, энергичную и рыжеволосую. Ее привел к нам Володя. Девушка смело командовала им и не давала брату курить. Как оказалось, ее звали Тамарой. Потом эта девушка довольно часто появлялась в нашей квартире, особенно, когда родителей не было дома. Володя и Тамара закрывались от нас с Лешкой в маленькой комнате и сидели тихо-тихо. Видимо задачи решали. Математики все же.

 

Глава 1. Грабежи

В первый раз я столкнулся с захлестнувшей страну преступностью в возрасте лет пяти. У меня тогда была настоящая солдатская пилотка с белой звездочкой. Почему белой? Ну так это была не красная звезда с серпом и молотом, которую было принято носить на головном уборе, а блестящая звездочка с погон, такую носили майоры и те, кто выше их по званию. Как сейчас помню, я выпросил ее в гостях у Милоенко, она без пользы валялась у них в серванте на блюдечке. Я же сразу нашел ей применение, нацепив на свою солдатскую пилотку. Пилотку мне подарил Сашка Кузнецов, добывший ее в Автомобильном училище.

В тот жаркий летний день мы с Женькой Сухомлиновым обновляли его только что купленный родителями сачок — ловили с его помощью кузнечиков в бывшем палисаднике детского сада. Пойманную добычу складывали в спичечный коробок, который, за неимением на рубашке и штанишках карманов, я прятал за отворот пилотки.

И тут мы увидели, как из школьного сада через забор на улицу перебираются два паренька. Они были явно старше нас шпингалетов, класс второй или даже третий. Лица их были незнакомы, либо из Шанхая, либо из микрорайонов, расположенных за детской поликлиникой. На колхозненскую братву они походили мало, слишком культурно одеты. Они молча подошли к нам, и один из них решительно сдернул у меня с головы пилотку, после чего они рванули от нас прочь в сторону проспекта Победы.

«У меня же там и кузнечики», — подумал я, прежде чем зареветь от возмущения.

Коробок с нашей добычей все же выпал в траву, и был нами потом подобран, но это было слишком маленьким утешением от потери пилотки. Я вроде даже бросил им вслед камень, но не попал. Догонять их не было смысла, воришки были намного старше и бегали быстрее. Так меня ограбили в первый раз.

Во второй раз у меня нагло отняли свисток. Красный, с настоящей милицейской трелью. Это вам не детская свистулька в виде птички, которая выводила нежные сладенькие рулады, которые только с трех шагов и слышно. Этот замечательный свисток подарил мне Серега Нечаев — двоюродный брат, живший тогда у нас. Он был сыном той тетки Анны, к которой мы потом ездили в Бирюзяк. А поскольку в Бирюзяке кроме как крутить хвосты быкам и рыбной ловли заняться было нечем, Серега приехал к нам в Челябинск, выучился в ПТУ и работал на радиозаводе. Так что он в состоянии был делать мне такие подарки, как свисток за 50 копеек.

Вот с этим громким и красивым свистком понесла нас нелегкая вдвоем с Виталькой Бобковым в сквер возле 9-й школы. Я в школу еще не ходил, и Виталька, он был изрядно старше, казался мне надежным защитником. В кустах, растущих вдоль забора, мы заметили группку колхозненских хулиганов татарской национальности. Виталька дунул в свисток, хулиганы замерли, а когда он выдал трель еще раз, они бросились врассыпную. Гордые своей победой мы смело вошли в сквер. И только тут я угловым зрением заметил, что убегают татары как-то странно, — обтекая нас с флангов и заходя с тыла.

Оп-ля! Вот нас и поймали. Человек восемь окружили нас со всех сторон, и один из них отобрал у Бобкова мой свисток. Виталька ничего поделать не мог, даже если бы был отчаянно смелым, а его и просто смелым назвать было крайне затруднительно. Колхозненцы были не сильно младше его, и их было много. Возможно, среди них был и пресловутый Мышка. Мне разбираться было некогда, потому что я ревел от обиды и кричал: «Отдай!». А один из грабителей, наверное, самый подлый, прыгал передо мной с дурацкими ужимками и дул в мой же свисток. Он еще и насмехался над шестилетним ребенком.

Хорошо хоть нас не побили. Удовлетворившись захваченным свистком, грабители удалились в школьный сад, откуда я потом слышал их победные трели.

Ну а в третий раз меня пытались ограбить в пятом классе. Их было двое — один примерно мой ровесник, с ним бы я еще мог потягаться, но другой — явно старше года на два и выше ростом. Тоже татары, наверняка с Колхозного, но какие-то незнакомые. За пять лет обучения я видел всех своих ровесников, живущих поблизости, и большинство парней постарше, а этих не встречал ни до, ни после. Возможно, они у нас и не учились, и пришли именно пограбить. Они поймали меня в школьном туалете, куда я зашел уже после звонка на урок. Отрезали мне путь к выходу и предложили отдать деньги.

Вот чего у меня тогда почти никогда не было, так это денег. Поэтому, когда они в ответ на мое заявление, что мелочью не располагаю, пообещали набить рожу, если найдут, я только пожал плечами. Они обшарили мои карманы — это было противно и унизительно, но я стерпел, проверили папку, в которой я носил тетрадки и дневник. Младший позарился на авторучку, но старший бандит сказал, что не надо ее забирать, а то мне еще на уроки идти. И он оказался прав, я непременно рассказал бы педагогу, куда подевалась моя ручка и почему я не могу писать. В общем, ничего не потеряв в материальном плане, но чувствуя себя униженным, я выбрался и из этой передряги.

А вообще пацаны грабили друг друга часто. На моих глазах один известный колхозненский хулиган отнял у Вовки Попова коржик, только что купленный в школьной столовой. Одноклассник Серега Белогрудов рассказывал, что их грабили даже во время сеанса в кинотеатре «Спутник». А как обидели Женьку Сухомлинова во время нашего похода в картинную галерею, я тоже уже рассказывал.

 

Глава 2. Кражи со взломом и без

Преступность в СССР конечно была. Такая же тупая, как и в нынешней Российской Федерации. Воровали все больше по мелочи и часто попадались.

История первая, запомнившаяся, про то, как у Валентины Поповой украли велосипед. Велосипед был новый, купленный в магазине рублей за сто. Не какой-нибудь старый драндулет, сменивший десяток хозяев и побывавший во всяческих передрягах. Свой велик Валентина холила и лелеяла. Она, по-моему, даже Вовке не разрешала на нем ездить и прятала его в сарайке под надежным амбарным замком, не таскать же каждый раз тяжеленный «Урал» девушке на второй этаж. И вот однажды Валя не обнаружила своего любимца в привычном месте. Сарайка была пуста. Замок никто не тронул, зато в задней ее стенке, выходившей на улицу Колхозную, кто-то заботливо оторвал пару досок. Даже те, кто ни разу не читал детективных романов, сразу догадаются, что именно через эту дыру велосипед и испарился.

А вот дальше начинается то, что в современной России, по-моему, невозможно. По заявлению потерпевшей Поповой в тот же день, правда, уже после обеда, пришли два мужика в штатском, отнюдь не участковые. Они полазили вокруг дырки, посмотрели, поспрашивали и всего через пару дней вернули Валентине ее технику. Велик, действительно тиснул кто-то из колхозненских пацанов. Воришку прям на нем и задержали. Вряд ли теперешняя полиция станет заниматься такой мелочью.

В нашем подъезде кражи со взломом случались несколько раз. Всякий раз взламывали дверь в подвал, затем выборочно ломали замки и проверяли содержимое наших ячеек. В первый раз у нас тиснули гирю, которую мать использовала в качестве гнета при солении огурцов и квашении капусты. У соседей тоже пропала какая-то мелочь, так что заявлять никто не стал. Обматерили воров да повесили новые замки взамен искореженных. После этого пришлось выбросить кадки с огурцами и капустой. Мать побоялась, что воры со злости или озорства в них нагадили. В другой раз у нас тоже ничего не пропало, и только у Саши Киселева, жившего в 8-й квартире, уперли старые автомобильные аккумуляторы, которые он там хранил невесть для чего. Ничего более ценного в наших сарайках мы уже не складывали.

Лично меня обворовали только один раз. Произошло это на реке Миасс. В тот день мы большой компанией пошли купаться на реку. Видимо потому, что с нами был взрослый, отец Сашки Бардина — дядя Боря, пошли не на «островок», как обычно, а на «глубинку». Ну и пока мы там возились в воде, среди всей нами оставленной одежды пропала только одна вещь: моя старенькая байковая рубашка. Мы долго ее искали, думая, что может ее ветром сдуло, но так и не нашли. Пришлось мне идти домой с обнаженным торсом, благо, что за свою фигуру мне тогда не было стыдно.

Потом я эту рубашку встретил в бане. Точно мою, поскольку она была весьма приметная. Когда-то в молодости у нее были длинные рукава, но потом она на локтях протерлась и мать, обрезав рукава выше локтя, подшила их. Получилась байковая рубашка с короткими рукавами. И вот эту рубашку, байковую, светлую с голубыми молниями узора, с укороченными рукавами, я и встретил через год в бане. В нее был одет какой-то татарский хлопец с Колхозки. Я не стал поднимать шум из-за старой рубашки. Кому и что я мог доказать? Да и носить ее после этого воришки я бы побрезговал.

А еще был любопытный случай с трактором «Беларусь». Я здесь уже упоминал, что долгое время южная половина проспекта Победы от теперешней улицы Косарева до Краснознаменной была непроезжей. Весь транспорт ходил только по северной части, используя ее в оба направления. Дело в том, что неподалеку от улицы Аэродромной (ныне им. Косарева) поперек дороги была выкопана глубокая, чуть не в человеческий рост траншея, шириной сантиметров в 80. Практически окоп. Видимо какие-то трубы хотели прокладывать, но упорно не клали, поскольку траншея существовала в таком виде не один год. Именно в эту канаву Серега Мальчиков как-то бросил армейскую дымовую шашку, стыренную скорее всего в автомобильном училище, так дым от нее, помню, стелился вдоль проспекта метров на триста.

И вот однажды эта канава дождалась своего звездного часа. В нее со всего маху, на бешеной скорости километров в сорок, нырнул экскаватор «Беларусь». Во-первых, темнело, а освещения на проспекте еще не было, а во-вторых, тракторист был элементарно пьян, о чем он потом сам честно рассказывал.

Выпавшего из кабины тракториста подобрал и приютил наш одноклассник Колька Сахарук. Именно такую версию я лично слышал от протрезвевшего наутро тракториста, а вот оставленную без присмотра технику безжалостно разграбили за одну ночь. Сняли все, что можно было снять как без инструмента, так и с наличием оного. Приборы, аккумуляторы, фары и светильники. Когда на следующий день мы нашей дворовой компанией прибежали поглядеть на пострадавший трактор, то на нем целыми были только ковш и колеса. Большие задние снять было невозможно, поскольку трактор на них стоял, а передние маленькие основательно застряли в канаве. Хотя, мне думается, если бы колхозненским дали еще пару ночей, то ради резиновых камер, на которых очень удобно было бы плавать по водоемам, трактор бы непременно разули.

Вокруг поврежденного трактора с озабоченным видом ходил мужик средних лет и чесал стриженый затылок. Лицо у него было помятое, с явными признаками «после вчерашнего». Водитель, а это был именно он, честно рассказал, как он попал в эту передрягу и заодно спрашивал, не знаем ли мы случайно, куда подевались детали с его трактора. Мы отвечали, что не знаем, и некоторые из нас, хотя бы я, в частности, говорили чистую правду. Не получив от нас никакой помощи незадачливый водила обратился в милицию. И, можете снова мне не поверить, но так и было, милиция за сутки нашла почти всё и практически всех, кто участвовал в разграблении трактора.

С кражами происходили и забавные случаи. Однажды зимней ночью семейство Бодня было разбужено шумом за окном. Кто-то, похоже, скреб металлом по металлу.

«Слушай, там явно что-то ломают», — сказала мать семейства отцу семейства. — «А что у нас под окном железного? Погреба! Наверное, кто-то в погреб лезет. Давай посмотрим».

Этаж все-таки второй, смотреть сверху вниз на то, как ломают погреб вроде бы безопасно. Встали, таясь, подошли к окну, отодвинули шторку и остолбенели. Оказывается с погребами все в порядке, никто их не ломает, а вот ящик с продуктами, который был прикреплен у них на форточке, поврежден. Мясо, которое они выложили на мороз, исчезло, и только чьи-то тени с лесенкой и пакетом мелькнули за углом 28-го дома.

 

Глава 3. Маньяк дядя Саша

А все-таки настоящие преступники в СССР водились. Причем весьма опасные.

Таким оказался живущий в «том» дворе некий дядя Саша. Как его фамилия я не знаю и знать не хочу.

Первый раз я увидел его, когда ходил еще в среднюю группу детского сада. Однажды, гуляя по площадке, я был привлечен радостным смехом моих одногруппников. Они собрались возле забора и, смеясь, смотрели представление, которое им показывал через окно мужчина из дома 34 по улице Краснознаменной.

Дяденька в окне был загримирован как клоун, по крайней мере, на лице у него был клоунский шарик-нос с большими пластмассовыми очками. Он гримасничал, как клоун, размахивал руками и использовал в своем миниспектакле — пантомиме какие-то атрибуты: игрушечный пистолет, надувной язык, пластмассовый цветок.

Не шедевр, но для ребятишек 4–5 лет пойдет. Я этого мужчину не знал, но все дети уверенно называли его дядей Сашей. Как я понимаю, имя подсказала нам Лариска Щипунова, которая жила в этом же доме, но только в другом подъезде и могла быть с ним знакома.

Второй раз я увидел его и хорошо разглядел чуть попозже, может, год прошел, может, два. Уж не знаю, и не помню зачем, но судьба завела меня в тот день в соседний двор. А там возле первого подъезда сидел на лавочке Шурка Шалагин, которого я неплохо знал — встречались на футбольных полях. Вот я присел рядом послушать, о чем говорят на этих скамейках.

Главным рассказчиком оказался как раз этот самый дядя Саша. В этот раз он был без клоунского макияжа, одет был в спортивный костюм и выглядел вполне мирно и безобидно. Роста он был среднего или чуть выше. Стройный, поджарый брюнет с узким лицом. Весьма симпатичный, я думаю, что он должен был нравиться женщинам.

И беседовал дядя Саша в тот момент с двумя половозрелым девицам лет шестнадцати-семнадцати. Девицы эти были из дома напротив, по Колхозной, 27, и в моем детском восприятии только и делали, что играли в карты. Просто все тогда было весьма патриархально и традиционно. Как не забежишь в тот двор летом — видишь все время одну и ту же картину: мужики за столом играют в домино, наливая втихаря от жен под тем же столом портвейн в немытый стакан. Пацаны играют в футбол или «вышибалу». Девочки прыгают через скакалку, или по начертанным на асфальте «классикам», женщины судачат на скамейках возле подъездов, карапузы возятся в песочнице, а на «молодежной» лавочке недалеко от игрального стола кучкуются старшеклассники, им детские игры с футболом и скакалкой уже не интересны, но развлечений вне двора они еще не ищут. И только эти две симпатичные жеманные блондиночки сидят на одном из балконов пятиэтажки и режутся в «дурака». Даже я тогда понимал, что выйти во двор и присоединиться к остальным девочки вроде как не хотят, они выше этого, но и не показывать себя, таких интересных, обществу они тоже не могут. Вот и приходилось им «гулять на балконе».

А тут вдруг эти девицы снизошли до грешной земли. Вот они сидят рядом с дядей Сашей и, улыбаясь, внимают ему. А тот с видом знающего человека рассуждал на тему современной дамской моды. Надо сказать, что в то время в этой самой моде безраздельно царило мини. Мини-юбки становились все короче и все уже. И как сейчас помню, дядя Саша рассказывал своим собеседницам как раз историю про то, как он ехал на днях в троллейбусе, а у троллейбуса слетела штанга. И вот водитель — молодая девушка — как раз в мини-юбке в обтяжку ну никак не могла забраться по задней лесенке на крышу своего троллейбуса, тесная юбка не позволяла высоко поднять ногу. А когда она все-таки сумела справиться с этой проблемой: подняться на лесенку и дотянуться до каната, то пассажирам салона стали видны некоторые элементы ее нижнего белья.

Вот такая интересная история. Девицы хихикали, дядя Саша ухмылялся, а я, посидев еще несколько минут, вскоре ушел и потому не знаю, что он еще интересного им рассказал.

А через несколько лет, я уже учился в школе, по нашим дворам пронеслась весть, что какую-то ученицу третьеклассницу хотели украсть. Якобы она шла в школу, никого не трогала, но какой-то мужик напал на нее, придушил, чтобы не сопротивлялась, и попытался затащить ее на стройку дома N40 по улице Краснознаменной с непонятными целями. Но какие-то бдительные жители «того двора» увидели, что дядька тащит ребенка на стройку и задержали его чуть ли не при помощи проходивших мимо курсантов-автомобилистов. В общем, девочку спасли, мужчину повязали и вскоре посадили. Зло было наказано Спустя еще какой-то срок — школу я уже тогда закончил — вся округа заговорила об очередном злодейском преступлении. Какой-то мужик убил свою жену, расчленил и пытался сжечь ее голову, а бедным детям говорил, что мама от них ушла.

Надо сказать, что в советское время никаких криминальных новостей в средствах массовой информации не было. Ни в газетах уголовных историй не описывали, ни по телевизору про преступников ничего не говорили. Не было в СССР желтой прессы, только кумачово-красная. Никто народ преступными историями не запугивал. Тогда обязанности нынешнего интернета исполняли бабушки, сидевшие у подъезда. Они все знали и всем делились. Причем, свои провайдерские обязанности старушки исполняли совершенно бескорыстно. Когда-то таким провайдером была бабушка Бори Ровного. Она знала все, что творится во дворе, в городе, в стране и мире. Именно она как-то рассказала в присутствии Бориса его родителям, а он потом поделился с нами по секрету, жуткую историю про Аркадия Райкина. Дескать, известный сатирик попал в тюрьму за то, что он зашил в тело умершей матери, которую вез хоронить в Израиль, несметные сокровища. Но бдительные советские таможенники его вовремя разоблачили. Так что Райкина по телевизору мы скоро не увидим. Что, вздрогнули? Хотите сказать, что ничего подобного не было и быть не могло? Что у Аркадия Райкина и судимостей нет? И что? А разве в вашем любимом Интернете не выдумывают небылиц, разве не врут еще хлеще?

Потом таким членом баб-интернета стала моя крестная тетя Лида Филиппенко. Она, выйдя на пенсию и не имея большого количества забот в обыденной жизни, много гуляла по двору, беседовала с другими женщинами и вечерами навещала мою мать, пересказывая ей про все, что творится во дворе, в городе, в стране и в мире.

Именно от нее я узнал окончание всей этой истории про дядю Сашу, ставшего маньяком.

Уж не помню в связи с чем возникла эта тема, но тетя Лида утверждала, что и похитителем девочки, и убийцей-расчленителем женщины был один и тот же человек, живший в 34 доме на Краснознаменной, в той квартире, где заделано кирпичами окно. Но я то знал, что именно через это окно на первом этаже и давал нам свое представление дядя Саша. В доказательство его причастности говорил тот факт, что окно заложили кирпичом именно после того, как прошел слух о похитителе девочки. Да и его самого я после этого случая не видал ни разу. Другое косвенное подтверждение его вины я осознал, когда сам дожил до его возраста. Обретя семью и став тридцатилетним, я не замечал за собой желания изображать из себя клоуна для ребятишек из детского сада, хотя и детский сад тогда еще был, и окна мои из него тоже видны были. Да и разговаривать с 16-летними лолитами на скользкие темы на лавочках у меня желания никогда не возникало. Это больше свойственно тем, кто склонен, не побоюсь этого слова, к педофилии, когда тяга к детям и проявляется в виде немного странного поведения.

 

Глава 4. Хулиганы

Наш район в те года являлся обычной рабочей окраиной. Интеллигенция и творческие работники селиться на наших улицах не стремились. Долгие годы в нашем дворе даже бытовало выражение «поехать в город». И это несмотря на то, что мы и так жили в городе. Связано это было с тем, что все мы были выходцы с «Мостопоезда», и для наших родителей эта фраза напоминала о прежних поездках в Москву, Акмолинск и в Челябинск с мест их прежнего жительства на полустанках. Даже когда они просто собирались в центр города с целью посетить «двухэтажный» или «трехэтажный» универмаги (по-теперешнему это магазины «Молодежная мода» и «Детский мир», бывшие тогда просто универмагами и отличавшиеся по их этажности), они по давней привычке говорили: «съезжу в город».

Ну и как всякая рабочая окраина, наш район был довольно хулиганский, особенно при таких соседях, как Колхозный поселок и «Шанхай». Случалось всякое: дрались, тыкали друг друга ножами, пьянствовали и хулиганили. Человеческого дерьма по округе хватало.

Еще в детстве стал невольным свидетелем одной истории. Проходящие через наш двор «шанхайцы» обидели кого-то из братьев Новиковых. По-моему, Алешку. Алексей рассказал про это Жорику — Сашке Журавлеву. И буквально через полчаса, когда шанхайская шпана возвращалась назад, Жорик их тормознул и решил с ними разобраться. Он не побоялся сделать это один, потому, что он был сильнее и крупнее любого из них, но не учел одного, что они вооружены. Главный из шанхайцев, кажется, это был тип по кличке Ржавый (по именам мы их даже не знали), успел выхватить нож и броситься на Сашку. Тому ничего не оставалось делать, как убегать. Буквально через минуту из подъезда выскочил отец Сашки — дядя Коля, и теперь уже шпана рванула от него. Потом еще пару дней Журавлев старший, уже потерявший старшего сына и чуть не оставшийся без младшего, пытался поймать Ржавого, но тот успешно скрывался.

Был еще один «герой», но уже с Колхозного, который всюду ходил с пикой и хватался за нее по любому поводу. Кличку его я правда запамятовал. Однажды светлым днем прямо на улице возле дома N 30 по Краснознаменной он пристал к пьяному мужичку и даже попробовал его ограбить. Но, по счастью, мимо проходил настоящий мужик, который не побоялся вступиться за незнакомого человека. И оказалось, что прижатый в буквальном смысле к стенке, колхозненский хулиган — трус еще тот. Он жалобным голоском отказывался, что пика принадлежит ему, и врал, что именно поддатый мужичок решил на него напасть.

Я неоднократно видел драки взрослых парней и даже мужиков. Случались и массовые выяснения отношений. Как-то в начале семидесятых в наш двор забрела группа шанхайцев во главе с самим Пиратом, лидером их группировки. С какими-то неясными целями они пришли к Сашке Пичулу, живущему в пятиэтажке по улице Колхозной, 25. И надо же так приключиться, что именно в этот момент в гостях у моего брата Юрия оказалась группа его бывших одноклассников: Сашка Богатенко, Гера Демази, Сашка Кислянников и еще кто-то.

И вот на выходе из подъездов две эти группы молодежи в возрасте лет за двадцать столкнулись во дворе. Я даже не понял, из-за чего возник конфликт, но в воздухе сразу запахло дракой. Групповой. Видимо, для боестолкновения достаточно было просто увидеть друг друга. С обеих сторон было человек по семь-восемь, каждый изготовился и стал хвататься за то, что попало под руку: кто за булыжник, кто за колья. Но, после взаимного обмена угрозами, обильно сопровождаемых матом, шанхайцы быстро ретировались со двора. Друзья брата, удовлетворившись моральной победой, тоже отправились по своим делам. В этот раз обошлось без массового мордобоя.

Кстати, брат Юрий как-то рассказывал, что был свидетелем, а я подозреваю, может даже участником события, когда однажды чуть не полторы сотни орлов с Колхозного, вооружившись колами, ходили разбираться с кем-то в район кинотеатра «Спутник». Но увидев такую толпу мстителей, враг им на встречу благоразумно не вышел.

Все же надо отметить, что с хулиганством тогда боролись. Хорошо запомнился случай с долговязым татарином с «Колхозки» по кличке Картечь. Он считал себя крутым парнем и искал на некоторые части своего тела приключения. И хотя по возрасту он давно перерос пору ученичества, но, тем не менее, любил заглядывать в нашу школу N 9. Заявится с дружками вечером после занятий, когда там только кружки и секции и давай хулиганить. Пару раз вваливался и на занятия нашей легкоатлетической секции, хамил, обзывался, провоцировал на драку ведущего занятия физрука Алексея Алексеевича Тарасенко. Кончилось тем, что, окончательно оборзев, он бегал за кем-то по школьному двору с лопатой, или с ломиком, угрожая убийством.

А потом был суд. Выездной. Прямо в актовом зале школы. Картечь получил два года химии. Находясь на поселении, он приходил на Колхозный на побывку, но в школу больше не заглядывал, видимо, чему-то уже научился.

 

Глава 1. 5–7 класс

1.

В пятом классе мы учились уже по кабинетной системе. Каждый урок проходил в новом классе с новым учителем. Это раньше Александра Алексеевна учила нас всему: и труду, и русскому, и арифметике. Теперь каждый предмет нам преподавал узкий специалист. Нашим классным руководителем стал математик Леонид Семенович Шаяхметов.

Я уже не раз писал в своих произведениях, что нашему поколению сильно повезло, нас учили настоящие Учителя. Они молодыми прошли войну, они в голодное послевоенное время выучились на педагогических курсах. Они выбрали эту специальность и так любили ее, что стали в ней корифеями. А потом выяснилось, что послевоенные курсы — это не пединститут, а раз нет высшего образования, то нельзя преподавать в старших классах и им разрешали учить детей только до 8-го класса. Но авторитет их был среди нас непререкаемым. Одним из таких Учителей был и наш Леонид Семенович. Всегда тихий, уравновешенный, рассудительный и справедливый. Он никогда ни на кого не кричал, но дисциплину всегда поддерживал. Другим таким же преподавателем был учитель русского языка и литературы Булдыгеров Серафим Кузьмич — требовательный и строгий, но тоже всегда справедливый и мудрый. А в шестом классе мы познакомились и с Яушевым Александром Ивановичем, преподававшим физику.

Учеба в средних классах заметно отличалась от начальной. Если раньше мы кроме своего четвертого этажа ничего не видели, не считая столовой, актового и спортзала, то теперь мы исследовали все школьные закутки. Уроки труда проходили у нас уже в слесарной мастерской. Если в младших классах мы учились штопать и вышивать, то теперь пацанов учили пользоваться напильником, молотком, ножовкой и зубилом. Девочек же отделили от мальчиков, и они занялись домоводством.

На уроке физкультуры мы уже пользовались спортивными раздевалками, а не переодевались в классе, как раньше. Зимой, когда у нас была лыжная подготовка, нам выдавали палки и лыжи с ботинками из школьного фонда, а не заставляли приносить из дома, кто какие имел.

В пятом классе мы начали учить иностранный язык. Уж не знаю почему, но делить нас на языковые группы поручили Александре Алексеевне, когда мы еще заканчивали четвертый класс. Какими критериями она пользовалась, определяя, кто какой язык будет учить, для меня загадка, в общем, в результате ее решения, мы с братом оказались поклонниками французского языка, крайне красивого, но весьма непрактичного. Я до сих пор не знаю, что можно сделать хорошего, зная французский, ну если только изъясняться в чувствах дамам и спеть несколько песен вроде «Tombe la neige» или «Les Champs-ElysИes».

В пятом классе мальчишки нашего класса почти поголовно увлеклись спортом. Сначала модной стала классическая борьба. Я так и не понял почему. Похоже, по пятым классам пробежался вербовщик из спортивной школы. Только три или четыре человека не стали записываться в эту спортивную школу, в том числе и я. Видимо потому, что отсутствовали, когда этот вербовщик приходил к нам в класс.

Эпидемия охватила не только наш, но и другие 5-е классы. Даже мой брат Леша сходил туда на пару занятий, после чего все-таки бросил. Но человек пять из нашей параллели продолжили ходить в эту секцию, став в результате даже кандидатами в мастера спорта.

Надо сказать, что в спортивном плане на нас влияние оказывали старшие товарищи: Вовка Сухомлинов и Юрка Фисенко. Они в то время ходили в легкоатлетическую секцию при школе, которую вел физрук Тарасенко А.А., и мы с Алексеем и братьями Новиковыми тоже туда записались.

Забегая вперед, хочу сообщить, что легкоатлетами мы с Лешкой были год или два. Занятия проходили по вечерам в школе, ходить нам было недалеко, так что особых проблем нам спорт не приносил. Основной упор был на бег. Мы бегали, бегали и бегали. После выпуска из школы одноклассников Володи Сухомлинова, составлявших основной костяк легкоатлетической секции, она прекратила свое существование. Но зато вскоре возникла секция баскетбола. Ее вели под надзором физруков Юрка Фисенко и Валерка Падерин, переехавший в наш двор в начале 70-х. И мы с Лешкой и братьями Новиковыми ходили уже в эту секцию, пока и эти наши руководители не покинули школу.

С учебой в пятом классе у меня вроде все получалось, превалировали четверки, по математике случались и пятерки, и Леонид Семенович, раскусив мои способности в логике и абстрактном мышлении, по примеру Александры Алексеевны тоже посылал меня на математические олимпиады.

В апреле 1971 года брат мой Володя и его девушка Тамара решили пожениться. Свадьба проходила в нашей квартире, поскольку Тома, сама она была родом из Миасса, жила в общаге пединститута. Так что мы с Леханом поневоле оказались приглашенными на свадьбу не только потому, что были братьями жениха, а еще и потому, что жили в помещении, где происходило это мероприятие.

Это была уже вторая свадьба, на которой я побывал. Двумя годами ранее выходила замуж моя кузина Таисия Нечаева, туда меня тоже приглашали поневоле.

Летом 71 года мы с Лешкой по традиции съездили в пионерлагерь, причем за то лето мы съездили дважды: в первую смену в июне и в третью — в августе. В третью мы поехали в компании с братьями Новиковыми, и это было что-то, но подробнее в главе про пионерские лагеря. А в промежутке между этими двумя поездками, в самую пору сенокоса, мы с родителями и нашими молодоженами отправились в гости к Тамариной бабушке на станцию Хребет, находящуюся недалеко от города Златоуста. Там все было замечательно, нас вкусно поили, вкусно кормили, в баню даже сводили, а заодно, видимо, в компенсацию за все хорошее, мы там с Лешкой чуть не получили по шеям от местной борзоты.

Да ладно бы, если за дело, а то вовсе за чужие грехи. У той же Тамариной бабули жил какой-то внучатый родственник — пацан по имени Слава, на год или два старше нас. И он, как оказалось, имел какие-то терки с местными архаровцами. Ну имел и имел, нам-то с братом какое дело. Но вышло так, что по поселку мы гуляли именно в сопровождении этого Славика. И, когда он, завидев своих недругов, мгновенно исчез, мы с Леханом остались в непонятках. Подваливают к нам трое местных, причем среди них один фраер вообще лет 16-ти, если не больше, и начинают безо всякого повода наезжать: дескать, мы вас сейчас со Славой Субботиным видели, и поскольку вы с ним за одно, то сейчас и ответите за него по полной. Да мы и фамилию этого Славы впервые только от этих обалдуев услышали, и знакомы с ним были минут тридцать, не больше. Мы Славика этого и своим-то признать не успели, однако за его грехи уже получай?

Вижу, Лехана, как более высокого и ближе стоящего, уже в оборот берут, тогда я, пользуясь свободой маневра, поскольку стоял дальше, принял нестандартное решение — сразу мужественно побежал за подмогой, за братом Володей. Уж коли он нас сюда завез, так пусть и защитит от местной босоты. А босота-то оказалась трусливой! Как только они поняли, что я сейчас позову кого-то поздоровее их, так от Лешки сразу отстали и сами куда-то смылись. Так что для нас все обошлось не только без травм, но даже и без ссадин.

Травму приобрел Славик. Когда мы, увидев его, стали объяснять ему всю некрасивость его поступка, он свою вину признавать не захотел. Мы поссорились с ним, и Алексей метров с тридцати, Субботин стоял на противоположном берегу какой-то местной лужи, попал ему камнем прямо по макушке. Неча порядочных людей подставлять под неприятности.

В ноябре этого года я стал дядей. У Володи с Тамарой родился сын Антон, который стал моим первым племянником.

В пятом классе у меня появилось общественное поручение, которое я тащил потом полжизни, меня назначили политинформатором класса. Так что просматривать газеты и слушать новости по радио и телевидению мне приходилось не только из любопытства, но и по необходимости. Поэтому готов сообщить, что 1971 году произошли следующие события.

Продолжалась бесконечная война во Вьетнаме. И в тот год стало модным сопровождать репортажи красивым словосочетанием: «эскалация боевых действий». По сообщениям наших спецкоров, американцы успешно проводили эту самую эскалацию, расширяя зону боевых действий на Лаос и Камбоджу, но войска Хо Ши Мина в ответ успешно громили и южан, и американцев.

Американцы не только воевали, они в очередной раз слетали на Луну. Сейчас вот не могут, разучились, наверное, или дорогу забыли. По этому поводу вспоминается анекдот, слышанный в детстве от Бори Ровного. Правда анекдот появился раньше полетов, поскольку речь в нем идет еще о незабвенном Никите Сергеевиче:

«Прилетают американцы на Луну, высаживаются и начинают рассуждать: здесь рудник построим, вон там — завод, а там, подальше, — фабрику!

Выскакивает из кратера абориген-лунатик и говорит им:

— Опоздали, братцы, тут до вас маленький, толстенький, лысый прилетал, уже все под кукурузу занял».

От Пакистана отпочковалась восточная его часть и стала самостоятельным государством Бангладеш.

Много писали про умершего Папу Дока и наследовавшего ему Бэби Дока на далеком острове Гаити. Даже мне было понятно, вместо одного фашиста к власти пришел другой негодяй.

Летали в небо и наши новые советские космические корабли, как исследовательские со спутниками на Луну и на Марс, так и с космонавтами. Только в экипажах уже было по три человека в каждом, а не по одному и не два, как раньше. О том, что экипаж одного из них, «Союза-11», погиб при посадке, я услышал по радио, находясь в пионерском лагере.

В нашей прессе бурно поддерживали шаги чилийского президента Сальвадора Альенде по национализации медной промышленности.

А как наши обозреватели радовались девальвации американского доллара. В газете «Известия» тогда регулярно публиковался официальные курсы никогда нами не виданных валют. И вот, вместо всегдашних 90 копеек за доллар теперь предлагали только 81 копейку. Доллар больше не обменивали на золото. Теперь наш турист, выезжающий в капстрану, на законные свои 30 рублей получал не 33 доллара и 33 цента, а целых 37 баксов и еще 3 никелевых цента! Потом бакс худел еще несколько раз и надолго застыл на отметке 63 копейки за доллар.

А вот новости важные, но которые тогда прошли мимо меня. В СССР начали выпуск автомашин марки «Жигули», «копейка» пошла в серию. А в США компания «Intel» выпустила первый микропроцессор. Привет всем тем, кто читает меня через компьютер!

В кинотеатрах народ ломился на фильм «12 стульев» Л. Гайдая. Понравился нам и фильм «Старики — разбойники», а вот последнюю часть «Неуловимых», про корону российской империи, все пацаны, конечно же, посмотрели, но такого ажиотажа, как с первой, уж не наблюдалось. Чувствовалось, что авторы выдыхаются, даже нам были видны натяжки и неправдоподобные вещи.

По телевизору начался первый многолетний сериал — «Следствие ведут знатоки». В отличие от многосерийных фильмов, где все серии снимались одновременно, в этом выходило где-то по фильму в год. Дела «ЗнаТоКов» менялись вместе со страной.

2.

6-й класс — это вещь! Ты приходишь в него двенадцатилетним, а покидаешь уже тринадцатилетним. А в тринадцать — это самое время для первых романов. Про это даже Шекспир писал в своей пьесе «Ромео и Джульетта». Я вам, правда, таких ужасных трагедий расписывать не стану, но могу сообщить, что микроклимат в нашем классе существенно поменялся. Мальчики стали относится к девочкам — как к девочкам, а девочки к мальчикам — как к мальчикам. Изжили себя драки на равных между представителями разных полов. Никому из пацанов уже не приходило на ум бить девочку по голове учебником, головка-то, глянь, какая симпатичная. И девочки тоже не считали нужным обзываться на всех пацанов без исключения, среди мальчиков тоже попадались ничего себе так. Может быть тогда уже и сложились в нашем классе какие-то сердечные парные привязанности, я не знаю, как-то не замечал, но то, что атмосфера стала более дружелюбной — это наблюдалось.

Выражалось это в играх. Если раньше мальчики играли исключительно друг с другом, а девочки отдельно, то теперь играли смешанным составом. То «баши» затеют, не разбирая пола, то прятки, а то вдруг любимой игрой на переменах оказывался банальный «Ручеёк». И если раньше почти все мальчишки, постеснялись бы принародно взять девочку за ручку и стоять с ней так, то теперь это нравилось всем: и мальчишкам, и девчонкам. Правда некоторых девочек и некоторых мальчиков выбирали чаще, чем других, но это можно было скорректировать некоторыми правилами, а как же без них.

Школьная мелкота, завидев подобные игры во время перемены, застывала на месте и стояли так некоторое время, открыв рот от изумления. А потом девочки хихикали, краснели и отворачивались, а пацанята, покрутив пальцем у виска: «Во, психи ненормальные, в „ручеек“ играют! С девчонками!», уносились прочь. Ну что с них недоросших возьмешь.

Старшеклассники же смотрели снисходительно и завидовали той детской непосредственности и нашей увлеченности этой игрой. Они, быть может, тоже бы поиграли, не с этими малявками, конечно, а с… Но им уже солидность не позволяет, да и для них уже танцевальные вечера существуют.

Так пришло к нам время первых романтических увлечений. Я, конечно, мог рассказать хотя бы про себя: когда, как, кем и сколько я увлекался в школе, но зачем? Зачем повторяться? Все, что я хотел рассказать про свои школьные влюбленности, я уже упомянул в других своих произведениях, так что читайте мои романы, и вы найдете все, или почти все, что вас могло бы заинтересовать по этой теме.

Что же касается учебы, то кроме того, что в 6-м классе нам стали преподавать физику, меня поджидала очередная засада, и, конечно же, по русскому языку. Если с орфографией я еще как-то умудрялся справляться, чтобы не выпадать из средней массы, то теперь мне стала досаждать пунктуация. Помните, как у Мольера некий мещанин во дворянстве на старости лет узнает, что всю жизнь разговаривал прозой, и этот факт его страшно обрадовал. Так вот, я в шестом классе тоже узнал, что использую при разговоре причастные и деепричастные обороты, обильно смешанные со сложносочиненными и сложноподчиненными предложениями. А там, как оказалось, при письме надо использовать запятые и еще некоторые знаки препинания. Этот факт меня сильно огорчил. Если в разговоре я уже мог весьма успешно произнести небольшую речь, делая, где надо, паузы, меняя интонации, то при записи этой речи на листок бумаги мне понадобилось бы ставить запятые, тире и точки. И вот с запоминаниями правил, что чем является и что как выделяется, я и путался беспрестанно, поэтому основной моей оценкой по русскому языку снова стала тройка, и надо признаться, что и двойки опять появились. Надо ли говорить, как это сильно обедняло мои сочинения по литературе. Какой смысл писать длинно и красиво, коли напропускаешь запятых и все равно получишь двойку? Так что в шестом классе я приступать к написанию литературных шедевров даже не пытался.

С другими же предметами все было более-менее нормально, я имел по ним в основном четверки, и только русский мне не давал стать рядовым хорошистом.

В это же время в нашем классе стал учиться и Санька Бардин, который по школьным спискам оказался записанным на фамилию матери и числился Агарковым. Мы с ним приятельствовали, сидели за одной партой, и я даже помогал ему в учебе. Вообще-то, по возрасту он должен был учиться уже классе в восьмом, но он пропустил не меньше года учебы по болезни. Вроде у него находили какую-то болезнь сердца в детстве. Ну и пока он сидел тот год дома он сильно разленился, так что самодисциплиной у него были проблемы.

В спортивном плане мы с Лешкой продолжали ходить в баскетбольную секцию, а в семейном воспитывали своего племянника Антошку. Парень он оказался сообразительный и легко обучался даже французскому языку. Ради интереса я показывал ему предметы, называя их по-французски, а потом, когда я спрашивал: «где ля фенетро и ле канапе?», он мне показывал пальчиком и на окно, и на диван.

Наступивший 1972 год был знаменателен следующими событиями. Советский народ своим многомилионным хором докричался до Америки, и в США, наконец-то, оправдали Анджелу Дэвис. На радостях она приехала в Союз, но надолго не задержалась. Чем-то мы ей не приглянулись.

Бабушка Бори Ровного рассказала внуку, а уже он донес до нас, что понравившийся нам своими выступлениями на различных «Огоньках» пародист Виктор Чистяков разбился в авиакатастрофе. Это оказалось чистой правдой.

На выборах президента в Америке опять победил Ричард Никсон, но за ним уже потянулся грязный шлейф подозрений «Уотергейта».

Там же в Америке впервые вышел на экраны легендарный «Крестный отец». Про этот фильм много писали в советской прессе, хаяли их мафию, но сам киношедевр в нашей стране покажут чуть ли не в 90-е годы. И правильно, зачем нам в 1972 году американская мафия? Без нужды. У нас тогда свой кинематограф замечательный был. В этот год вышли «А зори здесь тихие» и «Лаутары». Лично я никогда не мог понять увлечение некоторых всей это цыганской музыкой и экзотическими, смертельно опасными страстями, поэтому последний фильм не оценил. Но женщинам он нравился.

Однако главным достижением советского киноискусства в тот год оказался выход в свет «Джентльменов удачи». Нахваливать этот фильм, ставший народным, бессмысленно.

А еще в этот год было много спортивных событий.

Во-первых, олимпиада в Мюнхене. Блистали наши гимнастки и легкоатлеты. Валерий Борзов стал последним белым, победившим на стометровке, а сборная СССР по баскетболу прервала многолетнюю гегемонию американцев в этом виде спорта. Знаменитый проброс мяча в последние три секунды игры через всю площадку до сих пор иногда показывают в ретропередачах о спорте.

Но прославилась эта Олимпиада еще и террористическим актом палестинцев. Нельзя сказать, что среди тех, кто меня окружал, этот теракт вызвал сильный гнев в адрес арабов, но и злорадства, что пострадали евреи, тоже не было. Скорее, он вызывал досаду. Могли бы и в другом месте напакостить, зачем же свои ближневосточные разборки устраивать на празднике спорта?

Другим великим спортивным соревнованием этого года стал шахматный матч Фишер — Спасский. Как известно, наш чемпион проиграл, и впервые с послевоенных времен шахматная корона покинула территорию СССР. Правда, ненадолго.

В сентябре, началась знаменитая хоккейная суперсерия: сборная СССР против профессионалов Канады. До этого про игру канадцев говорили, что это такие игроки, что круче не бывает. Всех порвут, как Фишер Тайманова. Но суперсерия показала, что наши хоккеисты ничуть их не хуже, и вполне могут сражаться с ними на равных.

В 1972 году в июне месяце я впервые поехал в лагерь один без Лешки, но зато компанию мне составил Женька Сухомлинов. Это был мой звездный сезон в футболе. Жека специализировался на роли голкипера, а я играл в нападении. В напарники мне попался классный парень Слава (Салават) со станции Полетаево, он отлично видел поле и, подобно мне, не жадничал мяча, если видел, что партнер в более выгодной позиции. Мы с ним много и дружно забивали. Только два более старших отряда выдерживали наш напор и обыгрывали нашу команду. За ту смену я только в официальных матчах забил десяток голов.

А в июле мы с Лешкой опять поехали в Дагестан, но на этот раз без родителей, под присмотром нашей старшей кузины Таисии. Она к тому времени с мужем своим развелась, поскольку он оказался маменькиным сынком, а свекровь, как назло, была злой и несправедливой эгоисткой. Сына своего Женьку Тая после развода отправила к матери в Новый Бирюзяк, и в то лето, получив отпуск, решила проведать и ребенка и своих родителей. Ну а мы с братцем к ней присоседились.

В эту поездку мы не трескали черную икру ложками, и не увидели море, поскольку в Крайновку Таисия не заезжала, но рыбы таки наелись, все время поездки мы провели в Бирюзяке, а там ее тоже ловили.

Как я уже писал в первой части семейных мемуаров, у тетки Анны было тогда пятеро детей. Старшие Серега и Таисия жили в Челябинске, работали на ЧЭРЗ. Средний брат Володя в ту пору служил в армии, так что в наличии были только младшие: Валентина и Иван. Валентине в ту пору шел семнадцатый год, она была вся из себя девушка самостоятельная и зажигала где-то на стороне, приходя домой с танцев и гуляний с подругами только для того, чтобы переночевать, поесть и получить очередной нагоняй от родителей. Так что мы водились в основном с Ванькой. Он был года на полтора помладше нас, но уже порядочный хулиган. Учебой он себя, как и все Нечаевы, не утруждал, но зато умел классно отдыхать. Он нам показал, где они купаются на Кордонке, сумел организовать нам заплывы по реке на местных каноэ, которые назывались каюками. Поскольку Кордонка река узкая и не шибко глубокая, то весельные лодки там не использовали, предпочитая плоскодонки с шестами. Сидящий на корме капитан шестом отталкивался от дна, и лодочка очень изящно шла по воде. Венеция отдыхает. Да и пейзажи по берегам были интересные: к реке дворы новобирюзакцев выходили огородами, так что было видно, у кого что растет, и где что созрело. А миновав село, экипаж лодки поневоле проплывал мимо колхозных фруктового сада и бахчи, где при желании можно было незаметно пристать к берегу и нарвать себе свеженьких яблок или арбузиков.

Ну и главное, Ванька познакомил нас с соседями, жившими напротив. У «соседей напротив», в отличие от любимой тетушки, уже был телевизор. Большой, черно-белый, народными средствами переделанный в псевдоцветной. Только не надо думать, что какой-то умелец с паяльником присобачил к стандартному «Рекорду» блок цветности и вставил другой кинескоп. Зачем такие сложности, все делалось намного проще: на экран крепилась какая-то хитрая трехцветная пленка, верхняя часть у которой была синей, отвечающей за небо, средняя — красной, там в основном мелькали людские лица, а нижняя — зеленой, под цвет травы. И что самое интересное, действительно в некоторые моменты создавалась иллюзия, что изображение, которое ты видишь, — цветное.

Телевизор — это, конечно, вещь, но не самое главное. Особенно в те времена и в деревне. Смотреть можно было только один центральный канал, по которому за весь вечер только один кинофильм и увидишь, да и не факт, что новый и интересный. Главное, что у «соседей напротив» были дети: пацан, по-моему его звали Колькой, был он на год старше нас с Лешкой, и еще две девчонки. Одна из них была наша ровесница, а другая постарше, лет пятнадцати. Ну Колька — то персонаж случайный, не сильно умный, заметно неотесанный, и ничем не примечательный, в общем, настоящий деревенский парень-увалень. Его младшая сестрица тоже особой роли не играет, а вот старшая, вроде ее звали Тоней, была настоящая Дульсинея. Довольно симпатичная, складная, и уже сформировавшаяся девушка. И уж не знаю, чем я привлек ее внимание, но чем-то я ей приглянулся.

Мне было слишком мало лет, поэтому настоящего романа не получилось. Я еще не приобрел необходимой наглости, чтобы действовать смело, а она была слишком скромной, чтобы развратить меня и научить чему-то нехорошему, но полезному. Мы даже толком и не поцеловались ни разу, но сладость случайных прикосновений, сплетения рук, когда только внезапное появление возможных свидетелей не дает пойти дальше, я все-таки узнал. А уж свидетелей вокруг нас всегда хватало. У нее брат и сестра, у меня два брата: Лешка и Ванька, вечно вертевшиеся рядом, мы практически не могли побыть наедине. Так что все наши свидания проходили по вечерам на завалинке у ее дома.

О чем-то мы с ней говорили, наверное, я рассказывал про жизнь в большом городе, а когда темнело — слава Богу, темнеет на юге рано — она брала меня по свое крылышко, обнимая меня за плечи, и наши лица поневоле сближались. И если бы не наши родственники, суетившиеся рядом и болтавшие о чем-то своем, мы наверняка смогли бы соприкоснуться не только щеками…

Но кроме вечерней романтики в нашем отдыхе были и напряженные будни. За время отдыха мы сходили с дядей Андреем, — мужем тетки, на озера и там посмотрели как ловят рыбу вентерями. Вентеря по смыслу — это те же банки, на которые мы ловили мальков у себя в Миассе. Только вентеря чуток побольше по размеру и сделаны не из стекла. Следовательно рыба в них ловится покрупней — настоящие такие сомики, щуки и сазанчики. Туда легко попасть, но невозможно выплыть.

Кроме того тетушка зарядила нас троих с Леханом и Ванькой на сбор травы для хрюшек, которых она содержала. У нее была пара обычных свиней и одно животное, которое готовили на зимний убой. Эту хрюшку не выпускали на улицу понежиться в лужах и дорожной пыли, она проводила все свое время в тесной клетке, и единственно, что ей позволялось, это есть. Вот и вымахала она раза в два выше и раза в четыре тяжелей тех двух, что паслись на воле. Килограммов 200 весила зараза. И в один солнечный день она-таки вырвалась на свободу. Все закричали: «Лови, ее лови», но почему-то никто не бросился это делать. Словно могучая торпеда она проскочила мимо меня, и я понял, что мне ее тоже не удержать. Кто-то, кажется Валентина, закрыла перед ней калитку, ну и что? Она ломанулась прямо на плетень и в легкую повалила его, вырвавшись, наконец, на свободу. Остановилась она только за домом, на пустыре, в той траве, которой мы ее и кормили. Поняв, что трава та же самая, что и в стойле, свинка загрустила. Тут мы ее окружили и, подгоняя палками, простой вичкой такую толстую хрюшу все равно не проймешь, водворили беглянку на место.

А еще в один из дней мы помогали тетке ремонтировать крышу хаты. Надо сказать, что жила она в то время в самой настоящей саманной мазанке. Строится такой домик из глины, вернее из камышовых вязанок, обмазанных и скрепленных глиной. Чтобы дожди не размывали такие стены, их белят известкой. Крыша тоже настилается из вязанок камыша, а швы также заливаются глиной. Через какое-то время под действием дождей глина размывается и требуется делать ремонт. Вот как раз такой ремонт и затеяли делать в наш приезд. Дядя Андрей залез на крышу и замазывал там глиной прохудившиеся места, Таисия подавала ему наверх глину, используя хлипкую лесенку, Тетка руководила процессом приготовления глины, которую замешивали в большом корыте прямо во дворе, а наша мальчишечья подростковая команда таскала с Кордонки ту самую глину.

В общем, скучать было некогда. А я еще нашел у них на шифоньере книги. Целых три. «Война и мир» графа Толстого в двух толстенных томах и «Мертвые души» Гоголя в одном. Открыв Толстого, я обнаружил, что книга написана на французском, потом, правда, там и по-русски попадалось, но читать продолжения, не зная, о чем говорят князья в начале, мне показалось странным, так что я ее пока отложил. Изучать творчество Льва Николаевича, нам еще не задавали. А вот Гоголя я прочитал с удовольствием, чем несказанно поразил своих новых знакомых из дома напротив. Заходят Тонечка с сестрой к нам в хату просто так, по-соседски, а я толстую книжку читаю, сам, и вовсе не в наказание. Удивились, однако.

А еще я с интересом внимал антисоветским разговорам, которые вел с нами дядя Андрей. Ни по телевизору, ни по радио подобных историй не рассказывали, поэтому я относился к ним с большим любопытством. Любимой темой дядюшки были воспоминания про своего деда Нечаева. Оказывается, старик жил необычайно богато, на взгляд дяди Андрея. В его хозяйстве только быков было не один десяток, а еще и коровы. Видимо, дед Нечаев был либо гуртовщиком, занимавшимся торговлей скотом, либо скотопромышленником, владельцем фермы по его разведению. И вот, якобы все это хозяйство было у деда изъято Советской властью во времена коллективизации. Соответственно пострадал и его внук — дядя Андрей, не получивший богатство в наследство, о чем с горечью он нам и сообщал каждый вечер. Тогда я интересом внимал всем этим историям, для меня ведь это было внове. Но позднее, несколько лет спустя, появились вопросы, а с чего он решил, что все дедушкино богатство должно было достаться одному внуку Андрею? У деда Нечая от нескольких сыновей таких внуков было с дюжину, если не больше. А почему сам дядя Андрей не пытался разбогатеть? Понятно, что спекулировать скотом, или развести три десятка быков партия ему бы не дала. Эксплуатация человека человеком в СССР тоже была запрещена, но заработать-то на телевизор, холодильник, мотоцикл или автомобиль, которых у него ни тогда, ни потом не было, коммунисты ведь не мешали. Да, в 20 лет он получил инвалидность на фронте, но руки и ноги у него были на месте. Тем не менее, он предпочел всю оставшуюся жизнь сидеть на пенсии и перебиваться случайными, крайне необременительными заработками. Зачем, дескать, упахиваться на колхоз. Однако и у себя на участке он несильно напрягался, его двор и хозяйство всегда были бедными даже по моим понятиям. Гораздо ведь приятней сидеть со стаканом вина, купленного у соседа, свое-то у него кончалось достаточно быстро, и мечтать о богатстве, которое когда-то имел дед Нечаев, чем зарабатывать его самому упорным личным трудом.

Произошли перемены и на семейном фронте. Летом 1972 года Володя с Тамарой сдали госэкзамены и стали дипломированными учителями. Володя рассчитывал остаться на кафедре и поступить в аспирантуру, но не удалось, «в виду неактивной жизненной позиции» — он не был комсомольцем. Пришлось им с супругой идти в педагоги. Их охотно взяли на работу в 31-ю математическую школу, в которой Владимир когда-то и сам учился. А место на кафедре заняла одна девица с их потока, которая может и не блистала как математик, но зато, была руководителем комсомольской организации факультета.

Эти обстоятельства сильно нарушили планы моего старшего брата Юрия. Дело в том, что он тоже собрался жениться на полюбившейся ему однокурснице Александре Базановой, они даже подали заявление в ЗАГС в надежде, что Володя с Томой, закончив ВУЗ, уедут по распределению в какую-нибудь деревенскую дыру. Но будущих молодоженов, как мы видим, ждал неожиданный облом. Никто никуда не уезжает, а все остаются в городе на своих местах. А жить-то где? Тем не менее, Юрий и Александра поженились. Свадьбу играли на лоне природы, в селе Степном, на родине невесты. Я тоже там присутствовал, как близкий родственник жениха и с интересом исследовал, чем свадьбы в городе отличаются от деревенских.

В Степном я впервые увидел и познакомился с Людмилой Зоновой — симпатичной девочкой, ровесницей, которая не только прилично играла на фортепьяно, но еще и оказалась родственницей Александры Базановой. Сию секунду проку от нее нет, но несколько лет спустя, она сыграет свою роль, так пусть же никто не скажет, что я персонажей своих мемуаров достаю из рукава, как фокусник.

Остаток лета молодожены и Володя с семьей провели на селе, одни отдыхали в Степном, другие — в Хребте. К сентябрю братья с семьями приехали в город и стали думать, как жить дальше. Комнат-то в отцовской квартире только три. Самую маленькую заняли родители, в большом, но проходном зале поселили нас с Лешкой, а в третьей комнате разместилось пять человек: Юра с Шурой, да Володя с Тамарой и Антошкой. Разделили комнату занавесками от окна до двери и так и жили. Мирно, не ругаясь. В тесноте, да не в обиде.

А еще в тоже лето я с грустью расстался с первой своей любовью — Людочкой Новиковой. Нет, она никуда не уехала, и мы с ней даже не ссорились, просто я вдруг осознал, что мои нежные чувства к ней не имеют будущего. Она на три года старше и всегда будет такой, и когда я достигну ее нынешних шестнадцати, то ей уже будет 19. Людмила уже не училась в школе, она поступила в какой-то техникум, и у нее началась совсем другая жизнь, взрослая и серьезная, а мне предстояло еще учиться и учиться. Я понял, что я всегда буду для нее только приятелем ее младших братьев, мальчиком, которому она нравится, но который, по причине юного возраста, никогда не рассматривался и в ближайшие годы не будет рассматриваться как возможный партнер. Я осознал, что если не расстаться с ней сейчас, то расставаться потом будет еще болезненнее и еще хуже. И поняв это, я просто постарался исчезнуть из ее жизни, избегал встреч и общения.

Наверное, это было грубовато, и Людмила, возможно, обиделась. Прости меня Людочка за это, вот таким я был эгоистом! Но, в конечном итоге, я-таки оказался прав: еще учась в техникуме, Люда вышла замуж за однокурсника и в девятнадцать лет родила дочку, после чего уехала по распределению, и больше я ее никогда не видел.

И если я не ошибаюсь, именно в это лето, наконец-то, достроили и заселили дом N204 по проспекту Победы. Сам девятиэтажный корпус возвели быстро, но потом стройку заморозили, и недостроенное здание стояло бесхозным несколько лет. За это время оно обросло криминальными историями. На крыше и верхних этажах какие-то шестнадцатилетние мачо устраивали сексодромы для встречи с такими же малолетними подружками. А в подвалах и на первом этаже обнаруживали то брошенного мертвого младенца и какие-то чемоданы с вещами, то мужика-висельника, может — самоубийцу, а может — жертву преступления. В общем, мы не завидовали тем, кто заселялся в этот дом, у него была дурная репутация. И хотя это был ближайший к нам дом с лифтом, мы даже не бегали туда кататься на лифте, да и друзей из этого дома никто из нас не завел.

На первом этаже дома, в пристройке, открылся продуктовый магазин самообслуживания. С этого дня мы с братом Алексеем уже не ходили за покупками ни в «шестнадчик», ни в магазины на улице Островского. Теперь мы просто переходили через дорогу и все покупали в универсаме.

3.

Учеба в седьмом классе началась с новостей.

Некоторые наши одноклассники пообщались с органами правопорядка и были поставлены на учет в детской комнате милиции. Оказывается, измученные летним бездельем и пубертатным периодом, эти мальчики допекали своим вниманием нашу же одноклассницу Маринку Киселеву. Я не знаю, почему именно ее, и в какой именно форме происходили эти приставания, но по их версии: сами они рук не распускали и самое страшное, что они сделали — это гвоздиком прибили к двери Маринкиной квартиры легендарное «изделие N2» с какой-то запиской, содержащей двусмысленные намеки.

Все бы, пожалуй, обошлось этой неприличной шуткой, но все дело в том, что папа у Марины оказался крупным милицейским чином. Расстрелять пацанов из табельного оружия за приставание к дочери он не мог, времена были еще советские, а не те, что ныне, поэтому он завел на них дело и поставил на учет, как циничных хулиганов.

Второй новостью стало возращение Сереги Мироненко, учившегося с нами до четвертого класса и уехавшего потом с родителями в Казахстан. Ничего необычного в этом не было, и до Сереги покидали нас ребята и возвращались, и новенькие приходили к нам учиться, обычная текучка. Необычным было то, что в отличие от нас пионеров, он вдруг оказался комсомольцем.

Вообще-то, в том, что в четырнадцать лет подростки переходили из пионерской организации в ВЛКСМ, ничего чрезвычайного не было. Но в наших краях этот переход случался в конце седьмого класса, по весне, в апреле, на светлый праздник дня рождения Ильича. А тут вдруг приходит парень, который, пребывая в Казахстане, сумел сделать это, то ли в сентябре, то ли даже учась еще в шестом классе. Для нас это было в диковинку. Тем не менее, Серега единственный из нас получил законное право ходить на школьные комсомольские собрания, как самый настоящий старшеклассник. Ну а нам оставалось с любопытством рассматривать его комсомольский билет. В отличие от тех, что выдавали у нас, в его документе были страницы на казахском языке.

Другой приятной новостью стало для нас успешное выступление Сени Двойриса на первом соревновании дворцов пионеров «Пионеры против гроссмейстеров». Из пяти гроссмейстеров, попавших под его горячую руку, Семен удачно сыграл с двумя бывшими чемпионами мира: Борисом Спасским и Тиграном Петросяном. Одного он обыграл, с другим свел партию в ничью. После этого ему вскоре было присвоено звание кандидат в мастера спорта по шахматам.

А так, по части самой учебы, новостей было немного. Нам начали преподавать химию, а легендарный учитель 9-й школы Юрий Антонович Хитрюк вместо рисования стал вести у нас уроки черчения.

С выпуском из школы Юрки Фисенко и Валерки Падерина распалась наша баскетбольная секция, поэтому со спортом в седьмом классе у нас была некоторая неопределенность. Мы долго думали, куда бы приткнуться, одно время даже ходили в «Школу будущих офицеров», которую пытался организовать наш школьный военрук, но и этот кружок распался. Потом брат Лешенька прибился к секции спортивного ориентирования, базировавшейся в нашей школе. Я думал, не податься ли и мне туда, но все как-то не складывалось. С этого момента наши с ним спортивные дороги разошлись.

По весне в седьмых классах пошло поветрие с вступлением в комсомол. Вступали сами, добровольно, никто никого палками туда не гнал. О том, что это поможет в будущем сделать карьеру, тоже вслух никто не рассуждал. Может кто-то и думал об этом, не знаю, лично я — нет. Просто однажды случайно узнаю, что родной брат Лешка, Игорь Куницкий и Боря Ровный обратились в школьный комитет ВЛКСМ по поводу вступления в их доблестные ряды. Я и подумал: «А я чем хуже? Почему бы и мне не вступить?» И тоже обратился в комитет. Сейчас уже трудно припомнить все детали, как мы готовились, какие документы собирали, помню только, что требовалось иметь рекомендации от комсомольцев или коммунистов. И одну рекомендацию мне дал учитель русского языка Серафим Кузьмич Булдыгеров — он был членом партии со времен войны. Помню, что ходили на парткомиссию, где ветераны КПСС проверяли нашу подготовку, что нам задавали какие-то вопросы по уставу ВЛКСМ в райкоме комсомола, что потом всех приняли, и всем выдали комсомольские билеты.

В феврале 1973 года решился наш квартирный вопрос. Не знаю, кто и как его пробивал, поскольку у родителей волосатой руки не было. Отец, как был, так и остался рядовым электросварщиком на заводе. А мать, хоть и сменила работу, перейдя из калькуляторов столовой ЧЭРЗ в вышестоящую организацию ОРС НОД N2 при железной дороге, но и там трудилась обычным бухгалтером.

Скорее все дело было в учениках и учительском коллективе 31-й школы, где тогда работал Володя. Кто-то где-то замолвил слово за него, побеспокоили важного человека, ребенок которого учился в этой школе, и кончилось все тем, что Володе с Тамарой советская власть выделила жилье. Пусть это была не полнометражная комфортная квартира в новом доме, а всего лишь однокомнатная квартирка без удобств, в бывшем купеческом особняке, разделенном на пять хозяев, зато это было их собственное жилье, находящееся к тому же в центре города, на улице Красноармейской, возле площади Павших революционеров.

Да, в том старинном доме не было водопровода, но колонка находилась всего в двух шагах от него. Кроме того, совсем рядом еще и баня общественная была. В доме не было центрального отопления, приходилось на зиму запасаться углем и дровами. Но предыдущий хозяин был человек умелый и с золотыми руками, он сумел сделать там радиаторное отопление. На чердаке рядом с трубой располагался бак с водой, которая нагревалась, когда топили печь, а из этого бака в комнату по трубам шла уже горячая вода, согревая батареи. А еще у них была доля на огороде, где Тамара соорудила две грядки и даже выращивала на них какие-то овощи. В общем, это было лучше, чем ничего, особенно, если учесть, что им обоим было чуть за двадцать и трудового стажа они не имели вовсе. Такие молодые, а уже свое жилье.

Так семейное общежитие моих старших братьев в нашей квартире прекратило свое существование. Юрий и Александра остались одни в своей комнате.

Забегая вперед, хочу сообщить, что лет через семь, уже в порядке живой очереди на производстве, также без всякого блата, Тамаре выдали новый ордер на жилье. Это уже была стандартная двухкомнатная квартира в обычном только что построенном пятиэтажном доме. Так что врут все записные антисоветчики, утверждая, что для получения бесплатного жилья в СССР надо было в обязательном порядке ждать лет двадцать. Неправда это, быстрее можно было получить свое жилье.

А в освободившуюся квартирку в доме на улице Красноармейской поселился Володин коллега-преподаватель пединститута, живший до этого с семьей в институтском общежитии. И тоже был очень счастлив и доволен, получив бесплатно это жилье. А кто-то, наконец, дождался места в семейном общежитии и смог переехать туда, чтобы жить вместе с любимым человеком отдельно от родителей.

Как видим, каждая построенная новая квартира в СССР делала счастливыми, как минимум две семьи: тех, кто вселялся, и тех, кто получал предыдущее жилье счастливого новосела. Сейчас, покупающий новую квартиру счастливым себя не чувствует, нынче покупка квартиры — это стресс. Мало того, что ты отдаешь все свои накопления и, не дай бог, еще и кредитуешься в банке, так ты еще все время ждешь подвоха и обмана. Боишься, что переплатил, боишься, что, не дай бог, что-то случится, и ты не сможешь выплачивать ипотеку, боишься, что жилье отнимут по современным российским законам. Какое уж тут счастье…

В июне 1973 года я в последний раз съездил в пионерский лагерь.

Ну теперь, я думаю, пришла пора рассказать о том, чем мы там занимались.

 

Глава 2. Пионерские лагеря — жизнь за железной оградой

1.

В представлении некоторых людей, пионерский лагерь — это место где злой тоталитарный режим заставлял маленьких детей ходить строем и носить пионерскую форму. Ага, точно. Всякий раз, когда меня отправляли в лагерь, мне в обязательном порядке клали черные брючки, белоснежную рубашечку и красненький шелковый треугольник, который ловким движением рук повязывался на шее, превращаясь в пионерский галстук. И я это все надевал, и даже маршировал в плотном строю по три-четыре человека в шеренгу. И делал я это аж три раза за смену: на открытие и закрытие смены, и на праздник песни и строя. Все!

В остальное время, в те двадцать дней, когда меня не заставляли носить форму и ходить строем, я надевал спортивную футболку, советские хлопчатобумажные джинсы под названием «техасы», кеды советского или вьетнамского производства и шел на поле пинать мячик. Или читал книги, или загорал, или шел на качели-карусели, или сидел в беседке и о чем-то болтал с пацанами, а иногда и с девчонками, хотя о чем с ними можно болтать, когда вам по десять лет. Но в обязательном порядке каждая смена, проведенная мной в лагере, чем-нибудь мне да и запомнилась.

Даже самая первая. Мы поехали тогда с братом впервые в пионерский лагерь под названием «Чайка», принадлежавший Южно-Уральской железной дороге. Про лагерь этот мы уже были наслышаны от старших братьев, успевших там отдохнуть в свои юные годы. Правда, они, рассказывая о месте его нахождения, говорили о поселке Тактыбай, но в наше время уже была построена платформа «2060 км», от которой до лагеря было гораздо ближе.

Итак, в день отправки мать на трамвае привозила нас на стадион «Локомотив», там согласно нашему возрасту подбирался отряд, куда нас записывали, потом мать целовала нас на прощание и с этой минуты мы оставались на попечении воспитателя отряда и ее помощницы пионервожатой. Воспитателями в лагере были обычно педагоги из школ, принадлежащих железной дороге, так что часто ученики этих школ, отправляясь в лагерь, попадали под опеку тех, у кого они учились в течение учебного года. Пионервожатыми были либо студентки пединститута, либо молодые комсомолки, работающие в разных организациях на железной дороге. Конечно, среди пионервожатых иной раз попадались не только девушки, но и молодые парни, но ни разу они не попадали в тот отряд, где был я. Так что каково быть в отряде, где вожатым был парень, я не знаю.

После того, как все дети оказывались расписанными по отрядам, лагерь строился в колонну и со всеми возможными предосторожностями выступал в сторону железнодорожного вокзала. Транспорта на улицах тогда было немного, и ни одного затора или пробки наша колонна устроить не успевала, тем более, что и идти-то нам надо было всего одну трамвайную остановку.

На вокзале детей вели на платформу пригородных поездов, где нас уже ждала специальная электричка. Там были прощальные поцелуи детей и тех из родителей, кому не надо было в это день на работу и они могли проводить дитятко до вокзала. Потом нас по-отрядно рассаживали по вагонам и тут…. Если вы думаете, что поезд просто трогался и мы просто ехали, то это вы зря. И тут начиналась самая натуральная обжираловка кондитерскими изделиями. Дело в том, что практически всякий родитель, отправляя ребенка в лагерь, накупал ему кучу всяких сладостей и газировки в дорогу, боясь, видимо, того, что за те сорок минут, которые малыш проведет в электричке, он несомненно умрет от голода и от жажды.

Помахав на прощание маме и оставшись один, ребенок, оглядываясь по сторонам и узрев только незнакомые лица других детей, не зная, чем себя занять, поневоле вспоминал про взятые в дорогу сладости и начинал есть все подряд: печенье, вафли, конфеты, коржики, пирожки, обильно запивая все это лимонадом, «буратиной» или «колокольчиком», «Фанты» и других вредных «колл», тогда в СССР не продавали.

При этом сорили в вагонах и выбрасывали обертки и бутылки в окно, если находили открытую форточку.

Ехали практически без остановок. Только на станции «Полетаево» электричка притормаживала ненадолго, и в вагоны подсаживали детей живших не в Челябинске, а на мелких железнодорожных станциях, и ребятишек из детского дома, расположенного в этом поселке.

Детдомовские, несмотря на то, что были разновозрастные, всегда жили в лагере своим отдельным отрядом и как-то на отшибе, у них даже воспитатели были свои, из детдома. Еще бытовало мнение, что с ними лучше не связываться, дескать, если обидишь их малыша, то придут старшие и накажут по всей строгости. Может быть, это было и так, не знаю, не проверял, ни разу ни в какой конфликт с ними не вступал, да и повода не было.

После того как нас привозили на платформу «2060», всех высаживали. Там уже ждали разномастные автобусы, на которых нас по грунтовке привозили в лагерь. Не знаю, как сейчас выглядит этот лагерь, может его давно продали и используют в других целях, но в наше время в нем было десятка полтора разноразмерных дощатых корпусов, использовать которые можно было только в летнее время. В них не было ни отопления, ни особых удобств. Обычно была одна общая палата и примыкающая к ней веранда. В палате спали дети, а на веранде отделялся занавесками уголок, где проживали воспитатель и пионервожатая. У каждого ребенка обычно была отдельная кровать и какая-нибудь тумбочка или место в ней для хранения некоторого количества необходимых вещей: мыла там, зубной пасты с зубной щеткой и писчей бумаги с конвертами.

Последнее меня всегда умиляло, даже в самые первые поездки. Не успеет ребенок приехать в лагерь всего-то на три недели, как садится на табуретку у окна — письменного стола в палате нет — и выводит красивым почерком:

«Письмо!

Здравствуй, мамочка!..»

Потом надолго задумывается, о чем, собственно, он хочет написать. Чешет затылок и оглядывается по сторонам. Идей нет, потом соображает и дописывает, что доехал он до лагеря хорошо. После чего, еще смотрит по сторонам в поисках темы для письма… И тут обычно бывает два варианта: либо его отвлечет какое-нибудь событие или игра затеянная ребятишками из его отряда, и он забросит это письмо, и оно еще долго будет валяться недописанное на подоконнике, пока его оттуда не сметут при уборке помещения. Или, если ребенок — маленький эгоист со склонностью к аутизму, то тогда он, хлюпая носом и пуская слезу, напишет, что он бедненький скучает по мамочке, это на второй-то день, что ребятишки все вокруг плохие и вожатые плохие, и воспитатели тоже. И все в лагере плохо: и скучно, и кормят невкусно. И попросит мамочку приехать и забрать его отсюда домой. Я видел ребят, которых родители увозили в ближайшие выходные, задолго до конца смены. Но я не помню ни разу, чтобы этих плаксивых жалобщиков кто-то в отряде гнобил, или обижал, просто дети эти были чересчур домашние и капризные.

Ну а все лишнее, что не хранили в тумбочке, обычно сдавали в камеру хранения. Иногда до конца смены. Даст мамочка такому гаврошу с собой баул со сменным бельем, он сдаст его в камеру хранения и забудет туда дорогу. Все двадцать дней может ходить в одних и тех же носках, трусах и майке. Надо ли говорить, что носки эти уже стоят, а от нательного белья идет специфический запах. Хорошо, если родители приедут на родительский день, тогда под присмотром маменьки дитятко переоденется во что-нибудь чистое из заветного баула. Но во что переоденется, в том обычно и домой после смены приедет. Некогда ему там за чистотой следить, одежду менять. Мыло у половины детей часто даже не разворачивается, зато зубная паста может кончиться уже на второй день. Но вот только не надо думать, что ребенок извел ее всю на гигиену полости рта. Отнюдь! Он просто участвовал в соревновании, кто дальше стрельнет. Для этого абсолютно новый тюбик раскручивается, но колпачок не снимается и держится едва-едва, выполняя уже не роль крышки, а роль пыжа. Потом тюбик с недоснятой крышкой кладется на землю на ровный участок, и… со всей малолетней дури надо топнуть по нему ногой. В результате крышка, выдавленная пастой, отлетает до полуметра, а колбаска зубной пасты белым червячком вылетает сантиметров на двадцать. Победителем среди «спортсменов» считается тот, у кого крышка и паста улетают дальше.

Правда, всю пасту на такую стрельбу расходуют редко. Есть же святая пионерская традиция, что в лагере кого-то спящего обязательно надо мазать пастой. Вот только, если честно, слышал я про это всякий раз, когда приезжал в лагерь, а видел измазанных ну очень и очень редко. Видимо тот, кто должен был мазать, спал крепче и дольше того, кто должен был подвергнуться экзекуции.

На второй день смены всех обычно вели в библиотеку и там записывали читателями. У каждого появлялась книжка для чтения, дальнейшее уже зависело от внутреннего мира пионера. Для кого-то эта книга была первой, и он успевал прочесть еще две или три, а для кого-то — сразу и последней, поскольку чтение дальше пятой страницы не получалось, и в основном она служила твердым аргументом, когда ею били по голове несговорчивого оппонента в споре.

Драки в лагере случались, но обычные, мальчишечьи, до первых слез. Кто заплакал, тот проиграл. Хотя порой проказы приводили к бедам, до которых и не всякая драка доведет. Именно этим и запомнилась мне первая поездка в «Чайку». Уж и не помню никого из детей и воспитателя тоже. Помню только, что вожатой была темненькая девушка в очках, а еще то, что одному пацану шутя сломали ногу.

Баловались на площадке у корпуса. Парни чисто по дружески барахтались и смеялись, один оказался лежащим на спине на земле и в качестве защиты выставил вверх ноги, вроде как угрожая оттолкнуть, если стоящий нападет. А тот взял, да действительно навалился с разбегу на выставленные ноги. Потом был дикий крик лежащего и суета воспитателя и вожатой, правая нога мальчугана оказалась сломанной. И ладно бы там богатыри были, так ведь мальчишки по десять лет. И в эту же смену случился другой медицинский казус. Одну из воспитательниц срочно госпитализировали прямо со смены в лечебницу Биргильды, благо станция эта весьма близко. Для тех, кто не знает челябинской специфики, поясню, что в этом поселке находится большая психиатрическая лечебница.

Ну а так смена прошла превосходно, и мы с братом были весьма довольны отдыхом. Меня признали, неплохим футболистом, и охотно включили в основной состав отрядной команды, а ничего больше меня тогда и не интересовало. Ну, прошлись мы в парадной пионерской форме пару раз на конкурсе песни и строя, и из-за такой ерунды надо было ненавидеть советскую власть? Кормили там хорошо, развлекали, в клуб водили, мячик давали, медосмотр устраивали, ну чем не житуха?

2.

На следующий год мы поехали с братом в лагерь «Орленок». Хотя он вроде как должен был принадлежать железной дороге, но располагался почему-то в стороне от стальных магистралей. По крайней мере, добирались мы до него автобусами. Весь лагерь также собрали на стадионе, потом загрузили в комфортабельные «Туристы» львовского производства и повезли куда-то в сторону Кургана. Ехали чуть не час, а может даже и больше. Но точнее место расположения лагеря не назову, какие рядом с ним населенные пункты не помню.

Сам лагерь мало чем отличался от «Чайки», такие же деревянные, летние корпуса, такой же распорядок. Вот только отряды большущие, человек по 50, не меньше. Народу было так много, что не всем девочкам нашего отряда хватило коек в девчачьей палате, и некоторым из них пришлось спать на общей большой веранде.

Уж не знаю почему, но в нашем отряде на правах отдыхающих оказалось трое или четверо великовозрастных парней. Нам всем было лет по 10–11, а им уже года на три четыре больше. Я так понял, что кто-то из них приходился родственником воспитательнице. То ли был ее сыном, то ли племянником, а с ним еще были друганы. Согласно своему возрасту, парнишки эти уже были озабочены половым вопросом, и в их разговорах темы ниже пояса уже затрагивались. Но вели они себя вполне прилично и ни к кому — ни к мальчикам, ни к девочкам — с глупостями не приставали. Наоборот, они даже защищали свою малышню в конфликтах с другими отрядами и способствовали справедливому разрешению конфликтов внутри отряда. Естественно, в силу возраста, эти орлы формировали и футбольную команду отряда. При таком большом количестве мальчишек конкуренция за право играть в футбол в отрядной сборной была жестокая, но я и тут себя зарекомендовал. Правда, пришлось вспомнить свои голкиперские и защитные способности. В нападение меня не ставили.

В «Чайке» для купания был специально оборудованный бассейн под открытым небом, а в «Орленке» купаться ходили на реку. Пляж находился достаточно далеко — километра полтора-два от лагеря, причем дорога проходила через какой-то сосновый лес. Вот в этом-то лесу я однажды чуть не заблудился. Вроде как вошли в чащу группой, собирая клубнику, потом я спустился с какого-то пригорка, чтобы сорвать пару ягодок. Сорвал, съел, поднялся на этот же пригорок, — ап! А рядом-то никого нет. Все куда-то исчезли. Я даже «Ау!» покричал, только мне никто не ответил. И самое главное, я даже не знаю, в какую сторону они пошли!

Пришлось выбираться самому. Сориентировался на местности по солнцу и решил, что если пойду в эту сторону, то наверняка выйду к реке. Река-то — не пионеры, от меня не спрячется, а уж от пляжа я дорогу знаю. Действительно, вышел на знакомую дорогу и вернулся в лагерь. Самое смешное, меня даже не потеряли. Нет воспитанника, и не надо. Хватились бы, наверное, если б я в столовую на обед опоздал, не раньше.

Воспитателем у нас была пожилая, полная, крашеная в блондинку суровая тетка, большая любительница бижутерии. Вроде как педагог, но всем своим видом она напоминала прожженную торговку из престижного гастронома. А вот с вожатыми, их в отряде было две, в тот раз повезло. Хоть они и не были писаными красавицами, но девахи были интересные, умные — студентки пединститута. Одна была с исторического факультета, и очень интересно, со знанием дела, рассказывала про археологические раскопки. Объясняла нам, например, чем отличаются раскопки курганов от раскопок населенных пунктов. А другая, наверное, филологом. Она классно пересказывала нам литературные произведения. Причем, сообразно нашему возрасту и интересам, она в красках и с деталями пересказала нам произведения русских классиков: «Страшную месть» Николая Васильевича и трилогию про упырей с вурдалаками сиятельного Алексея Константиновича. После такой рекламы, вернувшись домой, я первым делом спросил у брата Юрия есть ли у нас эти повести Толстого и Гоголя. По счастью они в его библиотеке были. Кстати, у Толстого я с удовольствием перечел не только эти страшные истории, но и всю его остальную прозу, а также все юмористические стихотворения.

Среди детишек этой лагерной смены мне запомнились две сестры-двойняшки из какой-то артистической, возможно даже цирковой семьи. Они были похожи друг на друга не больше, чем мы с братом. Одна была темненькая со стрижечкой, я с ней даже немножко дружил, а другая рыжеволосая и кудрявая. Девочки были спортивные, подтянутые, стройные и охотно выступали в самодеятельных лагерных концертах с подготовленными дома акробатическими миниатюрами.

Но в целом «Орленок» нам с Лешкой почему-то не приглянулся, и мы попросили мать на следующий год брать нам путевки только в «Чайку», что она и выполнила уже следующим летом.

3.

В июне следующего года мы с Лешкой записались в 11 отряд. Явно не по возрасту, там брали детей 10–11 лет, а нам было двенадцать, но у этого отряда было несколько приятных особенностей. Во-первых, он был чисто мальчишечий, никаких, понимаешь, девчонок, одни конкретные пацаны. Во-вторых, маленький — всего на два десятка мест. В-третьих, корпус его был на отшибе от всех остальных, рядом с избушкой директора лагеря и ближе всех к бассейну и лагерному пруду. Так что дети из других отрядов рядом с ним не толклись, не надоедали, а директор? Ну что директриса, озабоченная всяческими проблемами, она нам тоже шибко не мешала.

Совершенно случайно в этот же отряд записался и Толик Новоженин из «того двора». Пусть мы с ним до этого не сильно дружили, но были уже знакомы и общались, все же свой человек в отряде.

Воспитателем в нашем 11-м отряде была очень милая и хорошая женщина-учительница одной из железнодорожных школ. Она никогда не кричала на воспитанников, говорила спокойно, и все ее слушались. Если кого она и ругала, то исключительно по делу, так что я вспоминаю только добрым словом. К сожалению, я забыл, как ее зовут. А вот пионервожатой у нас поначалу не было. Вернее, она была, но очень недолго. Мы ее только на стадионе и видели. Потом с ней что-то приключилось, вроде как приступ аппендицита в первый же день смены, поэтому больше мы ее не видели. Но свято место пусто не бывает.

По случаю в нашем пацанском отряде оказалась пара девиц — старшеклассниц. Они не были официально отдыхающими детьми, а приехали в лагерь без путевок, по знакомству. Я и тогда не вникал, и сейчас не знаю, но, видимо, существовала в этом лагере какая-то практика левых отдыхающих по знакомству. Руководящий состав ежегодно был один и тот же. Педагоги часто ездили одни и те же. Все друг друга знали, все либо друзья, либо родственники, либо железнодорожники или просто очень хорошие и нужные люди. Вот и брали, и отсылали в пионерский лагерь своих великовозрастных детей или детей друзей и знакомых. Не знаю, за чей счет они ели и спали, но пионерского распорядка они обычно не придерживались.

Случилось так, что младший брат одной из этих девиц, а звали ее Людмила, был оформлен в наш отряд. Вот Люда и оказалась привязанной к 11-му отряду. Она как бы за братом приглядывала, а заодно и сама отдыхала на свежем воздухе. На каком основании жила в нашем отряде другая девушка я вообще не знаю. Все же железнодорожники, все договаривались без проблем. Питались девушки вместе с нашим отрядом, и жили в нашем корпусе, но не в общей палате, что было бы для них неудобно, а, как и вожатые, отдельно на веранде.

Поскольку наша пионервожатая заболела, а под рукой имелись две почти взрослые девицы, то Людочку официально оформили пионервожатой. Она повязала себе на шею красный галстук и стала на законном основании ходить с нами на утренние линейки.

Как старшие по возрасту, мы с братом автоматом вошли в группу помощников воспитателя по поддерживанию дисциплины и порядка в отряде и стали негласными командирами, решавшими, кто войдет в футбольную команду, а кто станет председателем пионерской организации в нашем коллективе.

В тот заезд среди пацанов нашего отряда оказались два любопытных персонажа. Один, по-моему его звали Виталиком, жил в Челябинске недалеко от нас, возле кинотеатра «Спутник» и, судя по всему, был любителем, как сейчас принято говорить, шансона и воровской романтики. У него был приятный голос, неплохой музыкальный слух, и, самое главное, он не стеснялся петь. Правда, в его репертуаре в основном был блатняк: начиная от «Мурки» и до «Гоп со смыком». Так я впервые в изрядном объеме познакомился с данным направлением музыкальной культуры. А когда он не пел, то любил пересказывать приключенческие рассказы из зарубежной литературы с элементами страшилок. Что-то про скелетов, бегающих за главным героем. Очень интересные были истории, особенно когда их рассказывали после отбоя в темной палате.

Не удивлюсь, если сейчас он, коли не стал вором, и не погиб в разборках 90-х годов, работает водителем маршрутки и с утра до вечера гоняет для пассажиров передачи радио «Шансон».

Другого пацана, кажется, звали Серегой. Он был невысок ростиком, сбитенький такой и довольно резок в поступках. Жил где-то на улице Елькина в домах, ближайших к «Огороду» — так тогда на сленге продвинутой молодежи назывался горсад имени Пушкина.

Место было известное даже нам. Летом там работала танцплощадка, и группы юношей и девушек съезжались туда, если не со всего города, то со значительной его части. Кроме танцев там часто случались драки, и даже наши мостопоездские мутузились там с фраерами с «Шанхая». Вроде именно там наш парень с «того двора» — Костя одолел в схватке лидера шанхайцев по кличке Пират.

Так вот этот наш соотрядник Серега рассказывал, что именно их парни с домов по улице Елькина держат масть на «огороде». Они вроде как там шишкарят. Ну а сам он, хоть и малолетка, но среди этих парней-вдоску свой, что он с ними тусуется, он с ними в корешах, что неоднократно был свидетелем их драк и побед, и что в составе своей банды он иногда покуривал и даже выпивал.

Самое смешное, что не все он выдумывал. Буквально через месяц в этом же лагере мы столкнулись с другим мальчишкой, живущим в том же доме, что и Серега, но в отличие от коего, этот второй мальчик был исключительно положительным, почти ботаником, как сейчас говорят. И ради интереса мы спросили, а знает ли он Серегу, и назвали его фамилию и дворовую кличку. Коли они соседи, так должны же они друг друга знать. Правда ли, что Серега — лихой парень? Тот подумал и грустно сказал, что знает его, и что парень он, действительно, не простой. Но в подробности их знакомства и взаимоотношений посвящать нас не стал, может, что печальное вспомнил?

Именно благодаря этому Сереге мы впервые попали на разборку. Правда, надо признать, что тогда мы такими терминами еще не оперировали. Короче говоря, во время нашего дежурства по столовой Сергей чего-то не поделил с пацаном то ли из 7-го, то ли из 8-го отряда. Тот вроде как старше, а тут какая-то мелюзга из 11-го его к порядку призывает. Пацанчик решил наехать по-серьезному, но Сережа-то был парень упрямый и смелый, и настаивал на своем. Поскольку подраться в центре лагеря, возле столовой им бы никто не дал, то, чтобы выяснить, кто из них неправ, договорились о месте дуэли. Как сейчас говорят, забили стрелку. Договорились встретиться после полдника у огромного раскрашенного валуна, что тогда возвышался на берегу лагерного пруда. Во время сончаса мы сколачивали бригаду. Потом до полдника обсуждали, чем нам вооружиться. Серега со знанием дела рассказывал о велосипедных цепях, металлических трубах, палках с гвоздями и сплетенных из лески веревках, в которые искусно закреплены рыболовные крючки. Представляете, если такой плеткой да по лицу, а потом еще и потянуть? Какая красивая рана может получиться!

Но, слава Богу, ничего такого у нас под рукой не было. Максимум, что мы могли заготовить вички из ивовых прутьев, чтобы стегать ими противника, но это помогло бы, только при условии, что соперники согласились стоять спокойно во время экзекуции, и не шевелиться, что предположить было никак невозможно. Поэтому пошли с голыми руками, вооруженные личной смелостью и необходимостью отстоять свою честь и защитить друга.

Противник тоже нас не испугался, их было приблизительно столько же, сколько и нас. Да еще в сторонке, в кустах и за расписанным валуном кучковались зрители. Те, кто драться не собирался, но про драку знал и хотел посмотреть со стороны.

Ну, собрались мы значится, постояли, оценили обстановку, и тут стало ясно, что делать дальше — толком никто не знает, ну не участвовал никто из нас раньше в групповых махаловках. Наверное, в таких случаях заводила нужен безбашенный, тот, кто или сам набросится с кулаками на соперников, или грязными оскорблениями подвигнет их на агрессию, после чего всем поневоле придется защищаться. Это современным бандитам легко, они вечно бабло делят. Им есть за что друг друга убивать, а мы-то никакой наживы не ожидаем, если не считать возможность получить синяки и шишки. Поэтому сидим друг против друга (стоять то в боевых позах уже надоело, все по камням расселись), и зондируем обстановку, перебрасываясь с супротивниками репликами.

Я понял, что один на один справлюсь, пожалуй, с любым из оппонентов, только один, отличавшийся более высоким ростом, а главное толщиной, вызывал некоторые опасения. Ну да у меня же есть тайное оружие — брат Лешка, так что и у толстяка ни одного шансов против нас двоих тоже не было. По этой причине я спокоен и страха никакого не испытываю, но и азарта тоже нет. Ну вижу я этих пацанов, а злобы к ним не испытываю, только ненужное напряжение и ожидание. Смотрю, уже и Толик Новоженин захандрил, в синь небесную взгляд устремляет, явно с дела соскочить хочет.

Но запал перегорает не только у нас, а и у противника. Они-то рассчитывали мелюзгу погонять, а тут им на встречу вышли вполне адекватные ребята, с которыми просто так не справишься. Не известно, кто кого гонять будет. Еще вон и в кустах непонятно кто мелькает, а вдруг засада. В общем, задор у них тоже падает, блицкригом-то и не пахнет.

Попрепирались на словах, никто никого не напугал. Решили, ну раз такое дело, то пусть виновники торжества начинают, а остальные, если что, подтянутся следом.

Вышли на песчаный берег два богатыря: Серега и пацан из 7-го отряда, с которым он поссорился. Но драка у них получилась какая-то невыразительная. Махать красиво, как в кино, руками и ногами не умели оба, а возня нанайских мальчиков в их исполнении тоже была какая-то неказистая. Народ на битву никак не вдохновился. Вдобавок, у кого-то из них была повязка на ноге — следы былых ран, наверное, и эта повязка от титанических усилий положить противника на лопатки сползла, и поэтому объявили «брейк», а то в открытую рану песок попадет, а смерти противника никто из нас всерьез не желает. Водрузили повязку на место, но все вдруг разом поняли, что драка, тем более массовая, уже не получится точно. Как-то неинтересно всем это стало. Но и расходиться сразу как-то неловко, победитель-то не выявлен, чья правда-то победила? Поэтому посидели, погуторили за жизнь. И тут на счастье кто-то из взрослых прибежал, парень-пионервожатый, или физрук, не помню. Видно до педагогов дошел слух о том, что на берегу пруда драка намечается, нас разнимать надо. Прибегает он, а у нас тишь да благодать: ни убитых, ни раненых, сидят пионеры мирно беседуют. Но для порядка он нас все равно разогнал, а мы с удовольствием разбежались.

Конфликт сам собой рассосался, никто ни про какие обиды до конца смены уже и не вспоминал.

4.

В этот же год, но уже в третью смену, в августе, мы с братом опять поехали в «Чайку». Только в этот раз вместе с нами поехали братья Новиковы, Андрюха с Алехой. Эти-то уже были свои в доску парни, ни то, что этот аморфный пельмешек Толик Новоженин. С Новиками мы еще дома договорились, что запишемся в один отряд, а когда пришли на стадион и увидели знакомую воспитательницу, с которой отдыхали в июне, она опять формировала 11 отряд, так к ней вчетвером и оформились. Тем более, что пионервожатой у нее была уже знакомая нам Людочка.

Естественно, что в отряде наша четверка негласно возглавила коллектив, но сразу оговорюсь, что никакого беспредела по отношению к нашим более юным соотрядникам мы не устраивали и никого не терроризировали. Нам и в голову это не приходило. Никто не жаловался на нас родителям и воспитателю и никто из отряда досрочно не сбежал. Наоборот, с помощью нас, четверых двенадцатилетних обалдуев, одиннадцатый отряд легко обыгрывал другие отряды своей возрастной группы в различных спортивных соревнованиях: что в футбол, что в эстафетах.

Потом благодаря братьям Новиковым на наш отряд распространилось покровительство самых крутых пацанов из первого отряда. Это были орлы лет пятнадцати, и с такими защитниками у 11-го отряда вообще никаких проблем не возникало.

Тут надо рассказать про одну особенность третьих смен. Дело в том, что в августе в лагерь обычно съезжались восьмиклассники. В первую смену они не могли, поскольку в июне сдавали экзамены, а вот во вторую и третью они заполняли все старшие отряды. Тем более, что это была для них последняя возможность съездить в лагерь, ученикам девятых классов в пионерлагеря путевки обычно не давали, да и им самим уже не очень интересно было соблюдение детского распорядка дня, а вот восьмиклассники, как бы с детством прощались. Причем прощались довольно весело. Обычно с любовными приключениями. До этого я все больше в июне приезжал, когда всей этой публики не было, да и сам был еще очень юн. А тут и мне уже двенадцать, гормоны, понимаешь, играют, а в лагерь такие девушки интересные понаехали: взгляды с поволокой, фигурки сформировавшиеся, движения томные, походки покачивающиеся, от бедра. Ну, принцессы, блин! Тут-то до меня дошло, так вот, оказывается, для чего еще в лагерь ездить можно…

Я в детстве букой не был и ничего не имел против того, чтобы дружить с девочками. Особенно, если они симпатичные. Среди симпатичных вполне себе адекватные попадаются, с ними и поговорить о чем-нибудь можно.

Тут я понял, что ведь у кого-то здесь все бывает по-взрослому. У меня на глазах эти пятнадцатилетние подростки то договариваются о свиданиях в городе, обмениваясь телефонами, то наши покровители из первого отряда расскажут про какого-то своего озабоченного соотрядника, что он половине девчонок из шестого отряда засосов на шее понаставил. Так что все жертвы его необузданного темперамента вынуждены были с косынками на шеи ходить, следы страсти прикрывать. То взрослые дяденьки физруки катают на лодках по пруду только некоторых юных прелестниц, а всем прочим детям в прогулках на воде отказывают.

Надо ли мне говорить, что в соответствующем возрасте у мальчиков может возникнуть желание, принять в этом процессе любовного помешательства хоть какое-нибудь посильное участие. Разлагаться морально обычно чрезвычайно приятно.

И в этот раз Господь смилостивился.

Как я уже писал, пионервожатой в нашем отряде снова была шестнадцатилетняя Людочка — девушка из приличной семьи железнодорожников. А с ней была подруга. Но, по-счастью не та, что в первый раз — толстенькая хохотушка, не знавшая меры в применении косметики, а очень даже миловидная Леночка С. Девушке тоже было шестнадцать, она уже перешли в десятый класс.

Но, если пионервожатая Люда была сама скромность, то Леночка была девушкой веселой, раскованной и жизнерадостной. Мало того, она была еще и внешне весьма привлекательной, причем настолько, что, говорят, даже музработник лагеря — молодой мужчина с аккордеоном — приходил к ней по вечерам со своим инструментом исполнять серенады. Рассказывали об этом пацаны из нашего отряда, выходившие после отбоя по нужде, и, якобы, застававшие нашего музыканта за этим занятием. Но Леночка аккордеониста гордо отвергала. Она мне рассказывала, что дома у нее есть парень-ровесник, с которым она дружит по-настоящему.

Мы с Еленой вообще об очень многом беседовали. Кстати, именно от нее я впервые услышал о заветной девичьей мечте: о принце на белом коне. Правда, в ее интерпретации наличие титула было необязательно, подошел бы и просто лихой ковбой. Но очень хотелось, чтоб был он высокий, молодой и красивый. Чтобы он прискакал за ней из неведомых голубых далей, подхватил ее на скаку, посадил перед собой и, крепко обнимая, увез ее далеко-далеко, туда, где они будут счастливы вдвоем….

Даже в том детском возрасте я понимал всю несбыточность подобных мечтаний, и со свойственным мне остроумием доказывал их нереальность. В этих разговорах с Леночкой я оттачивал свое умение быть интересным и занимательным в беседах с прекрасным полом. И, надо сказать, изрядно в этом преуспел.

Однажды во время одного такого разговора Елена, не сдержав эмоций, вознаградила меня поцелуем. Невинным, в лобик. Я от неожиданности сначала оторопел, а потом подумал и решил, что это — хорошо! Впервые меня поцеловала настоящая девушка, да еще и хорошенькая! Не потому, что я родственник или забавный малыш, а потому, что я веселый и хороший парнишка и именно этим заслужил девичий поцелуй. После этого она целовала меня еще не раз.

5.

На следующий год мы поехали в лагерь вдвоем с Женькой Сухомлиновым. Братец Лешка уже стал «паном-спортсменом» и в это же время отправился на какие-то сборы своей секции спортивного ориентирования.

Эта поездка запомнилась мне прежде всего дорожно-транспортным происшествием, в которое мы попали.

На стадион «Локомотив», где нам предстояло записаться в лагерь, нас взялся отвезти на своем «Москвиче-401» отец Женьки — дядя Витя. И вот, когда мы ехали по улице Цвиллинга напротив парикмахерской «Руслан и Людмила» нам в бок со всего маху врезался…. парень лет двенадцати. Он решил перебежать дорогу, но то ли не учел нашу крейсерскую скорость, то ли просто не заметил наш автомобильчик, поскольку смотрел на тех, кто ехал за нами. В общем, он с разбегу ткнулся лицом и руками в нашу правую заднюю дверь и, естественно, был отброшен на асфальт. После чего пацан вскочил и бросился наутек. Дядя Витя бросился за ним.

Что делает нынешний автовладелец, когда его задрипанный «мерсик» или захудалую «бэху» затронет случайный пешеход? Правильно! Выскакивает из автомобиля и кулаками, или по последней моде с помощью травматического пистолета, защищает свое бесценное имущество. И худо приходится пешеходу, если он не убежит, или у него нет в загашнике пулемета. Так вот дядя Витя Сухомлинов был не такой. Нельзя сказать, что он был законченный альтруист, скорее простой советский работяга. И главное слово здесь — советский. Он догнал мальца не для того, чтобы надавать ему подзатыльников и надрать уши. Он первым делом спросил у пацана, как он себя чувствует, не кружится ли у него голова, не ушиб ли он чего себе, не болит ли у него где-нибудь. И только убедившись, что с мальчишкой все в порядке, он вернулся на водительское место, и мы продолжили путь, едва не опоздав на запись.

С Сухомлиновым мы записались уже в какой-то почти взрослый отряд, по-моему 4-й. Отряд был смешанный, т. е. в нем были и мальчики и девочки, тем не менее, жили мы почему-то в одной большой палате, где в три ряда стояли сдвоенные кровати. Причем, расклад так удачно сложился, что число мальчиков и девочек оказалось нечетным и, следовательно, одну пару сдвоенных кроватей должны были занять мальчик и девочка. Это выяснилось при первой же попытке уложить нас на сончас. Но такого безобразия наша мудрая воспитательница допустить не могла. Кровати были раздвинуты настолько, что возлежание на них представителей разных полов выглядело вполне приличным.

Кстати, повезло так с кроватью пареньку со станции Полетаево Салавату, которого мы обычно называли Славиком. Он оказался отличным игроком в футбол и был моим напарником в нападении. Именно в дуэте с ним я играл наиболее эффективно и на пару мы забили соперникам по десятку голов. А то обстоятельство, что в воротах как лев стоял Женька Сухомлинов, позволило нашей отрядной команде выиграть больше матчей, чем проиграть.

Девочка же, рядом с которой не удалось полежать Славику, тоже оказалась весьма интересным персонажем. Она оказалась дочерью начальника всей ЮУЖД Гинько В.Н. Правда, я узнал об этом намного позднее. Это как пример того, куда посылали отдыхать своих детей крупные советские руководители.

Вообще, интересных и забавных ребят в нашем отряде оказалось много. Помню, один деятель очень любил играть в шахматы. Когда нас сажали в электричку, его мама, заметив меня, и по моему внешнему виду догадавшись, что я парень на редкость умный и сообразительный, спросила: не играю ли я в шахматы. Я в то время этой игрой не увлекался, но понаслышке уже знал, что офицер — это, вообще-то, слон, а королеву правильно называть ферзем, кроме того в детском саду я обыгрывал все своих одногруппников, так что я уверенно ответил: «А как же! Конечно!».

«Ну вот, я тебе и партнера нашла», — радостно сказала довольная мама своему сыночку.

«Так и быть поставлю я твоему сыну детский мат», — подумал я при этом.

Но детский мат этот парень тоже уже знал, мало того, воспользовавшись моей самонадеянностью, он меня обыграл. Потом так же легко обыграл еще нескольких ребят и почувствовал после всего этого он себя этаким несокрушимым Робертом Джеймсом Фишером. Пришлось браться за него всерьез. В промежутках между футбольными матчами, а футбол тогда интересовал меня гораздо больше, я потренировался на других пацанах, а потом снова сразился с ним за шахматной доской. Некоторое время борьба наша шла с переменным успехом, но потом я выиграл у него две партии подряд, и стало ясно, что в шахматы я играю уже лучше него. После этого он сразу перестал видеть во мне соперника. Больше он играть со мной не хотел. Ему нравилось играть с теми, кто играл хуже меня.

Кстати, именно после этой истории я увлекся шахматами всерьез и, приехав домой занялся изучением отцовской шахматной литературы. Потом я пошел в шахматную секцию и начал участвовать в соревнованиях школьников, но, надо заметить, я так ни разу и не встретил этого паренька на этих турнирах. Этот парень не любил играть в шахматы, он любил выигрывать у тех, кто играл хуже него.

Другой чудак нас убеждал, что знает язык глухонемых и продемонстрировал всему отряду свое умение. Язык оказался на редкость простым и понятным, через полдня половина отряда уже могла на нем изъясняться. Оказывается, с помощью пальцев и губ формируется изображение букв алфавита, и так набираются слова. Ну, например, если указательный палец поднести к нижней губе, то это похоже на «Т», и этой буквой является, если же к правому углу рта, то это уже «Г», а если при этом губы не сомкнуты, а рот открыт, то это уже «Р», ну и так далее, все также примитивно и просто.

Правда, когда я после возвращения из лагеря пригляделся к настоящим глухонемым, я испытал некоторое разочарование: пассы, которые они делали руками никак не походили на ту самодеятельность, что мне продемонстрировали в лагере. Глухонемые пользовались совсем другим языком, никак не похожим на тот, которому я так легко обучился летом.

Как оказалось, вся эта выдумка понадобилась этому парню, чтобы привлечь внимание девочек. Ничем другим он выделиться не мог. После того, как его поймали, на том, что с помощью своей азбуки он объяснялся в любви нашей отрядной красавице Наташке Коган, его сразу разоблачили. Да и Наталья его все равно отвергла.

Кстати, Наташа Коган сама была интересным персонажем. Девочкой она была яркой и достаточно симпатичной. Наталья, видимо, считала, что похожа на звезду советской эстрады Софию Ротару, пребывавшую в то время на пике популярности, и поэтому при всяком удобном случае демонстрировала и свои певческие возможности. Пела Наташа действительно хорошо для простой школьницы города Челябинска, и любимой песней у нее была популярная «Червона рута». Она исполняла ее как на любом концерте, который организовывали силами детей из лагеря, так и в обыденной жизни отряда. В результате у многих ребятишек на эту песню появилась аллергия. Возможно, что и у меня тоже. Несмотря на то, что сама Наталья мне в общем-то нравилась. Мы с ней то дружили, то ссорились, то опять мирились. В результате к концу смены обменялись адресами и некоторое время переписывались.

А вообще-то в то время, похоже, уже начал действовать сглаз, устроенный мне соседкой тетей Зиной-москвичкой. Среди девочек-ровесниц я большой популярностью не пользовался. Нельзя сказать, что они меня чурались или открыто избегали, но почему-то ни мой ум, ни присущее мне чувство юмора многие из них оценить не могли. Особенно те из них, которые мне нравились больше. Зато девушки старше меня по возрасту охотно вступали со мной в дискуссии и считали меня весьма смышленым и веселым собеседником. Они и смеялись в нужном месте, и понимали, когда я иронизирую, или когда я говорю им скрытые комплименты. С ними я был сообразителен, предельно остроумен, мог продемонстрировать свою начитанность и свой интеллект. В отличие от ровесниц они меня отлично понимали. Но какая может быть от этого польза тринадцатилетнему пареньку?

Вот и в этот раз мне больше повезло во взаимопонимании ни с пионерками, а с нашей пионервожатой. Она была рыженькой, даже с веснушками, но, тем не менее, весьма миленькой и бойкой девицей девятнадцати лет, в обыденной жизни работающей на станции Челябинск-грузовой.

Я так много и со знанием дела беседовал с ней обо всем на свете, что в конце смены у нее сорвалось: «Эх, Миша, Мишутка, ну почему ты такой маленький? Был бы ты хотя бы года на три-четыре постарше, я бы с тобой похороводила!». Ну и что мне оставалось, кроме как только тяжело вздохнуть и виновато улыбнуться?

В ту смену у меня случилось два конфликта. Из одного я вышел с честью и без потерь, а в результате второго пришлось даже слегка подраться.

В первом случае я, играя в футбол, в борьбе за верховой мяч, столкнулся воздухе с верзилой лет семнадцати. Ему это не понравилось — не уступил, понимаешь, салага! И он тут же пригрозил после игры со мной разобраться. Парень этот оказался в лагере по блату — мать его была воспитателем 7-го отряда, он и жил с отрядом, и играл за этих малышей в футбол.

И он даже поймал меня в тот же день в достаточно пустынном месте. Шансов в случае драки у меня практически не было. Парень был взрослый: на полторы головы выше меня и на «дцать» килограмм тяжелее.

Рассчитывать на чью-либо защиту я тоже не мог. Взрослые были далеко, и звать их на помощь было не солидно. Не по-пацански. Мои соотрядники отошли в сторонку и с безопасной дистанции делали вид, что со мной плохо знакомы, смена-то только началась. Жека Сухомлинов стоял ближе остальных, но если бы и он не бросился мне на помощь, я бы его понял. Причин конфликта он не знал, поскольку стоял во время матча на воротах, а столкнулись мы с верзилой в середине поля. О помощи я с ним не договаривался, да и зачем ему лезть в безнадежную драку? Что бы на пару со мной получать по шее? Я не собирался подставлять младшего товарища, это была чисто моя проблема.

Страх конечно был. Он засел где-то внизу живота и вел себя там нервозно, но внешне я его никак не проявлял.

Однако, вместо того, чтобы быстренько надавать мне по шее, детина, желая показать свою крутость тем пацанятам, которые его сопровождали, начал со стандартного словесного наезда и угроз.

Не на того напал! Тогда еще нельзя было ознакомиться в интернете с инструкцией, как нужно отвечать на приставания гопников, поскольку не было ни интернета, ни компьютеров. Однако интуитивно я понял, что мои ответы должны быть нестандартны и ставить его в тупик, а на все вопросы нужно отвечать вопросом, дабы он сам давал ответы.

Я охотно вступил в недружественные переговоры, в ходе которых сумел продемонстрировать, что не только его не боюсь, но даже все его угрозы игнорирую. А чего мне еще оставалось делать, не кулаками же махать?.

Мы препирались с ним минут десять, я всячески намекал, что коли он меня сейчас обидит, то сильно об этом пожалеет, его непременно накажут чуть позже. У нас, дескать, на Колхозном с этим строго, мы тех, кто живет у кинотеатра «Спутник», а верзила, как выяснилось из беседы, был оттуда, никогда не боялись и бояться не собираемся. Это же не край земли, всего-то две остановки от нас на трамвае. Любого найдем и достанем.

Фраерок еще покипятился для порядку, погрозился, но связываться со мной не стал. Я даже подзатыльника от него не получил, мы разошлись в разные стороны, и больше он с подобными глупостями ко мне не приставал.

Во втором случае я поссорился с пацаном уже из нашего же отряда. Причин, сподвигнувших меня на вражду, я уже не помню, наверное, он просто был дерьмом. Ведь что-то заставило меня — спокойного и мирного человека — нанести ему удар по челюсти. И я это сделал, находясь перед ним лицом к лицу. Он же ответил позднее и подло, когда я находился к нему спиной и по обстановке не мог ответить ударом на удар. Пришлось его зашугать, чтобы он больше не возникал. Это был единственный мой конфликт в пионерском лагере, который не закончился миром.

6.

Последний раз я поехал в лагерь в июне 1973 году. Помню, что тоже играл в футбол, что была одна очень симпатичная девочка, которая мне понравилась, но мне так и не удалось завоевать ее внимание. Проклятый сглаз!

Помню, что были две шальные девицы в нашем отряде N2, которые ночью выпрыгивали в окно, чтобы сходить на свиданку к пацанам из 1-ого отряда. Причем этих джульет поймали. Мы то думали, что их непременно выгонят из лагеря, но их просто пожурили на линейке и оставили в покое. Бог знает, может, у них родители были шишки, а может в силу вошли традиции, когда за все проступки детей в первую очередь доставалось педагогам?

Помню, что я опять дружил с пионервожатой, звали ее по-моему Надей, и я по привычке уже на ней продолжал оттачивать свое умение вести светские беседы со взрослыми девушками.

Также помню, что воспитателем у нас была миловидная дама — учительница бальзаковского возраста, которая не сильно нас напрягала своим вниманием и воспитательными моментами, поскольку все силы тратила на обустройство своей личной жизни. Будучи разведенной, она встречалась с мужчиной, который однажды приезжал к ней даже в лагерь, и к тому же оставался там ночевать.

Надо сказать, что наш отряд наконец-то жил как положено взрослым. У парней была своя отдельная палата, где нас охраняла наша воспитательница, а у девчонок была своя, причем в другом корпусе, где там за ними приглядывали аж трое: наша Надя и еще две девушки — пионервожатые 1-ого и 3-его отрядов, поскольку девчонок трех старших отрядов поселили в огромном корпусе всех вместе.

Возможно, что именно это обстоятельство привело к одному интересному событию.

В конце смены наша воспитательница на одну ночь уехала из лагеря с этим самым своим мужчиной. Присматривать же за нами, почти двумя десятками архаровцев подросткового возраста, которых она покидала, она попросила Надежду.

Надя просьбу исполнила, но охранять нас пришла не одна. Наверное, она боялась ночевать на веранде в одиночестве. Поэтому компанию ей составили три или четыре девчонки из нашего же отряда, те что повзрослей. Оторв, что бегали по ночам на свидание к мальчикам, она с собой не взяла принципиально, пригласила тех, кто вел себя поспокойней.

Потом вдруг выяснилось, что такая большая компания: Надежда и ее сопровождающие, на стандартной одиночной кровати воспитательницы не помещается. А охранять-то нас надо. Поэтому девчонки решили ночевать в нашей же палате. Мы им сдвинули три или четыре свободные незанятые кровати, стоявшие до этого в углу, и на них-то они и устроились.

Но теперь вдруг оказалось, что вести светскую ночную беседу нашим юношам и навестившим их девушкам все равно невозможно. Говорить приходится громко, поскольку собеседники лежат в разных углах, а громкий разговор мешает уснуть тем, кто помладше, и в беседе не участвует.

В общем, девчонки пригласили нас перебираться поближе. Ну и некоторые, я в том числе, перебрались. Лежим на сдвинутых кроватях вперемешку: мальчик-девочка-мальчик-девочка, беседуем. Слева от меня лежит пионервожатая Надя, справа другая девчонка, имени которой я уже не помню. Обе, когда невольно соприкоснешься с ними плечами или руками под одеялом, горячие, прямо таки пламенные. Темно и весело. И главное, шепот наших разговоров уже никому не мешает отдыхать.

Если кто-то ждет описания групповухи, то тот обломается. Все было мирно и невинно. Ну повалялись подростки рядом с друг другом, пошептались и не более того.

7.

Как видите, в моих воспоминаниях о пионерском лагере много чего сохранилось, и милые детские игры, и игры подростков вроде «бутылочки» — был и такой эпизод в жизни, и конфликты, и дружба, и первые поцелуи, а вот маршировки в пионерской форме в моей памяти как-то не отложились. Наверное, потому, что они никогда не были для меня в то время главными событиями. Даже военно-спортивная регулярная игра «Зарница», обязательно проводимая один раз за смену, мне ничем особенным не запомнилась. Видимо, в силу формальности. Ну прошла и прошла, так же как не запомнились и родительские дни. Приехали тебя проведать предки, привезли газировки и конфет с печеньем, натрескался ты сладкого, что в этом особенного? И только у закоренелых антисоветчиков отдых в пионерских лагерях был связан с бесконечными линейками, заучиванием речевок и террором воспитателей, заставлявших их — бедолаг — каждое утро умываться, в полдень ложиться на сончас, а каждый вечер чистить зубы. Бедные, бедные антисоветчики, как же им не везло в жизни…

 

Глава 3. Возвращаясь в 1973-й

1.

Еще зимой этого года, до моей последней поездки в «Чайку», роясь на антресолях нашей квартиры в залежах старых вещей, я обнаружил несколько отцовских книг. Одна была посвящена сварочному делу и называлась «Справочник сварщика». Весьма полезная, наверное, но… Но у меня дома не было сварочного аппарата и вычитанными там советами я воспользоваться все равно не мог.

Другая называлась типа «Охота в СССР» и содержала массу интересных сведений. Я с любопытством прочитал о разных способах охоты, о животных и птицах, на которых в СССР охота была разрешена, об охотничьем оружии и снаряжении. Вот только одна беда: у меня не было ни своего охотничьего ружья, ни охотничьего билета, так что проверить на практике полезность полученных знаний я тогда не мог. Был там, правда, раздельчик про охотничьи боеприпасы, в котором популярно сообщалось о том, как в домашних условиях из обыденных химикатов получить дымный порох. Но я уже был большенький и понимал, что самовольное производство взрывчатых веществ в СССР не только не приветствуется, а даже, вроде как, преследуется по закону, так что и эту книгу я был вынужден отложить в сторонку.

Поэтому пришлось перейти к оставшимся трем книгам, а все они оказались посвящены шахматам. Как сейчас помню, одна называлась: «Комбинации и ловушки в дебюте» Бориса Вайнштейна; другая была о матче за звание чемпиона мира между Петросяном и Спасским 1966 года; а третья — «Первая книга шахматиста» В. Панова.

Книга Вайнштейна была самая тонкая, и я начал с нее. Затем почитал Панова и вскоре всерьез увлекся шахматами. Я проштудировал их все полностью, и очень пожалел, что не прочел их раньше, год назад. Тогда я бы того пацана — шахматиста из «Чайки» уделал бы одной левой!

Шахматы мне понравились, там была логика, там были остроумные и логичные решения, и там была красота. Я увидел и смог понять эту красоту шахмат. Вообще, как мне кажется, в шахматах успех ждет того, кто при взгляде на шахматную доску видит не деревянную доску в клеточку с набором резных фигурок, а позицию, поле боя идей и умов. И мне кажется, что взглянув на доску, я тоже вижу, хорошо ли, плохо ли стоят фигуры игроков, кто кому чем угрожает, и кто чего должен опасаться. Пусть моя оценка не так глубока, как у признанных мастеров, но все равно фигурки для меня стали как живые, и я, как мне кажется, понимаю логику их движения.

Так что в 1973 я вплотную занялся изучением шахмат. Я последовательно обыграл сначала брата Володю, несмотря на его математические способности и образование он в шахматы играл плохо. Гораздо лучше у него получалось соревноваться в преферансе. Потом пришла очередь Юрия. Старший брат играл лучше Володи, но тоже вскоре ничего не мог мне противопоставить. Лешка со мной за доску даже не садился. Лешенька, как я уже говорил, прибился к секции спортивного ориентирования, базировавшейся в нашей школе. С тех пор наши с ним спортивные дороги разошлись и уже не пересекались. Пришлось мне обыгрывать отца. Когда я понял, что и отец со мной не может совладать, пришлось искать соперников на стороне. Уж не знаю почему я не пошел с этой проблемой во Дворец пионеров, откуда начинал свой шахматный путь мой одноклассник Сеня Двойрис. Видимо, мне казалось, что дворец — это для пионеров, а я-то уже был комсомолец. Поэтому я направился в городской шахматный клуб.

И, как говорится, удачно я зашел. Именно в этот год при городском клубе было решено открыть шахматную школу для учащихся. В первый набор юных шахматистов я и попал. Потом эта шахматная школа была преобразована и сейчас называется СДЮСШОР-9. Так что привет всем тем, кто в ней обучался, я — ваш, я из самого первого набора!

Моим первым тренером там был Гроздов Мстислав Иванович, ветеран ВОВ, бывший офицер Советской Армии и просто очень хороший человек. Мы договорились, что в сентябре я приду к нему на первое занятие.

2.

Из событий 1973 года можно отметить кровавый переворот Пиночета в Чили и очередную арабо-израильскую войну, воде бы неплохо начинавшуюся для египтян, но закончившуюся их очередным поражением.

В СССР же провели очередную чистку партии, закамуфлировав ее под обмен партбилетов. Но чистка была беззубая, не чета сталинским, добродушная, как сам Леонид Ильич. Скольким-то тысячам человек, «утратившим связь с партийными организациями» билеты не обменяли, но они от этого никак больше и не пострадали.

Наши на Луну запустили «Луноход-2», а американцы ответили на это первой орбитальной станцией «Скайлэб».

В кинотеатрах пошли два хороших фильма «В бой идут одни „старики“» и новая комедия про Шурика «Иван Васильевич меняет профессию». В народе популярны стали фразы: «Отстань, старушка, я в печали», и «Замуровали, демоны!»

А по телевизору состоялась легендарная премьера «Семнадцати мгновений весны». Про вымирающие во время показа улицы ничего не скажу, поскольку по улицам в это время не гулял, а сидел перед телевизором. Ну чем все завершилось, вы и без меня знаете. Штирлиц сначала стал народным любимцем, а потом, вместе с Мюллером, героем многочисленных анекдотов.

 

Глава 4. «Турист СССР»

Итак, съездив в пионерский лагерь в последний раз, я в августе 1973 года открыл для себя новый вид отдыха — туризм. Мать купила мне путевку на «Ильменскую турбазу». Не знаю, существует ли подобный вид отдыха в современной России, но для тех моих читателей, кто еще юн и подобным способом не отдыхал, поясню, как это выглядело в СССР.

Всех любителей туризма, желающих посетить незабываемые места родной страны и купивших туристическую путевку, сперва собирали на основной турбазе. Там распределяли по группам, снабжали необходимым снаряжением и продуктами и после этого отправляли в поход под руководством опытного туриста, называемого инструктором. Походы бывали: пешими, когда весь маршрут туристом преодолевался на своих двоих, а тяжелый рюкзак он нес на своем горбу; конными, если турист не боялся животных и готов был скакать на лошади верхом; водными, когда туриста по-тихому сплавляли на плотах, лодках или катамаранах куда-нибудь вниз по быстрой реке. Своеобразной разновидностью туризма был альпинизм, это когда человека с помощью скалолазного спецоборудования загоняли повыше в горы, с которых перед ним открывались неведомые дали.

Подобные путешествия могли быть короткими на день или два, или весьма длинными, когда туриста по дороге ожидали многочисленные привалы и туристические стоянки. Порой стоянки были стационарные, когда тебя селили в специально приготовленных палатках, а пищу готовили на стационарных печах, или импровизированные, когда тебя размещали в той палатке, которую ты принес на своем горбу, а варить еду приходилось на обычном костре, дрова для которого ты тоже должен был нарубить самостоятельно.

Главным достоинством туристического отдыха было сидение по вечерам у настоящего туристского костра под заунывно-бодрые песни туристических акынов.

Заканчивался поход обычно в каком-нибудь красивом месте, где турист после всех своих мытарств на свежем воздухе мог немножко отдышаться. После чего ему вручали значок «Турист СССР» и отпускали, наконец, домой.

Современным молодым людям, непонимающим, как можно на две недели оторваться от компьютера, пешкодралом шлепать часами по нехоженым тропинкам в непролазной лесной чаще и жить в первобытных условиях без доступа к вайфаю и интернету, не представляющим, что можно питаться подгоревшей на костре, но, тем не менее, все еще сырой крупой с мясными консервами, которую почему-то называют кашей, трудно конечно поверить, что были когда-то любители подобного отдыха. Но в СССР они действительно существовали. Я сам их видел. Мало того, они сами, добровольно, подвергали себя таким трудностям и даже платили деньги за право так отдохнуть.

До «Ильменской турбазы» я добирался на электричке. Поначалу я испытывал некоторое беспокойство, не зная, как быстро я эту базу найду. Но проблема оказалась плевой, поскольку все пассажиры, сошедшие на моей остановке, следовали именно туда. Многие из них бывали там не раз, уже знали дорогу, так что мне оставалось только от них не отставать.

Я зарегистрировался и был определен на жительство. Если бы я был нежной, цветущей девушкой, то меня бы могли разместить в цивилизованном кирпичном корпусе с удобствами на этаже, но поскольку я оказался юношей, то меня заселили в стандартную трехместную комнатку в летний домик барачного типа, без всяких мыслимых удобств. В комнатушке не было ни туалета, ни ванны, ни умывальника, ни…. Наверное, проще сказать, что там было: три кровати, три стула, три тумбочки, один стол и одна вешалка для одежды, прибитая к стене. Все! Естественно, что при такой спартанской обстановке мы заходили в комнату только для того, чтобы лечь спать или переодеться, а в остальное время гуляли по окрестностям базы, изучая их. Мы — это, собственно, я и еще два пацана, к которым меня подселили. Парни эти оказались братьями погодками, были чуть старше меня и тоже приехали из Челябинска, числились они в той же туристической группе, что и я, и, следовательно, были моими спутниками по предстоящему походу.

Я в то время еще не был знаком с пятизвездным гостиничным бытом, поэтому воспринял сервис турбазы вполне положительно, тем более что рядом с нами располагалась библиотека базы, где я тут же обзавелся книгой для чтения. Как сейчас помню, это был «Тартарен из Тараскона» Альфонса Доде.

Мы с братьями пообедали в столовой, погуляли по окрестностям, покатались на лодке по Ильменскому озеру, поужинали, а вечером началось самое интересное — танцы.

Откуда-то из Миасса на базу приехали музыканты какого-то местечкового ВИА. Как я понял из их разговоров, для их группы это было чуть ли не первое профессиональное выступление за деньги. Играть им предстояло под открытым небом на летней танцплощадке.

А танцы на открытой танцплощадке, я вам скажу, да еще под мелодии исполняемые самодеятельным ВИА, это далеко не тот клубный тусняк, к которому привычна нынешняя молодежь. Это намного круче! Даже дискотеки 80-х рядом с ними не стояли. Кто не видал, тот полжизни потерял. Такой музыки вы уже никогда не услышите!

Во-первых давно уже нет таких инструментов, усилителей и колонок. Такие инструменты и технику уже больше не выпускают. У ребят из этой группы постоянно ломалась бас-гитара, и они вскрывали и чинили ее, чуть ли не с паяльником в руках, тут же, не уходя со сцены. Где, на каком концерте вы могли увидеть, чтобы какой-нибудь там Пол Маккартни чинил свой бас прямо во время концерта, а починив, включался играть мелодию с любого такта?

Во-вторых, так на инструментах уже не играют. Сейчас, если ты не следуешь моде и не используешь фонограммы и современную технику с зашитыми готовыми сэмплами, а по старинке собираешься играть сам, своими руками, ты всегда можешь записаться в любую музыкальную школу на обучение игре на гитаре, и тебя научат, как надо играть на инструменте правильно. А тогда про фонограммы не знали, электронной техники с записями признанных виртуозов не существовало, и все музыканты бренчали на инструментах сами. И многие, если не сказать большинство гитаристов самодеятельных советских рок-групп были самоучками, и использовали способы и технику игры, освоенную во дворе и передаваемую из поколения в поколение.

В-третьих, это песни. Таких песен теперь не сочиняют и почти не поют. Ну, если только вспомнить Володю Маркина, который некоторые из них вставляет в свои концерты. Но это капля в море. Я знаю много песен, которых он не исполняет, а некоторые я слышал только один раз, поскольку их исполняли только на этой танцплощадке и нигде больше. Никакого официоза из известных песен официальных композиторов, весь репертуар ансамбля состоял либо из самобытных песен, либо из песен, позаимствованных у таких же самодеятельных авторов из других ВИА. Тогда я впервые услышал и некоторые песни «Ариэля», но не те, что массовым тиражом потом издали на грампластинках, а первые, еще доярушинской эпохи, которые, если и сохранились ныне, то только на допотопных магнитных лентах.

И главное — это публика. Такой веселой молодежи, как тогда, сейчас нет. Чтобы в те времена чувствовать себя веселым, не требовались ни энергетики, ни тем более наркотики. Вырвался на свободу, и уже можно куролесить. Винишком, правда, баловались, но не все и не всегда. Да и вина, даже столь любимые молодежью дешевые портвейны и вермуты, тогда не были настолько химически ядовиты, как теперешние. А главное, был у молодежи позитивный настрой, пресловутая уверенность в завтрашнем дне, вера в то, что завтра жизнь будет только лучше, чем сегодня. Это вам не нынешнее бесконечное ожидание апокалипсиса и подвоха от правящих господ.

На следующее утро нас уже собирали по группам, чтобы мы посмотрели друг на друга и познакомились с теми, кто будет нам спутником по походу. Я, к сожалению, не помню, ни номера нашей группы, ни даже номера маршрута, по которому мы должны были идти.

Как и на всех турбазах нашей многонациональной страны, основную массу отдыхающих составляли девушки от пятнадцати и старше, юношей было заметно меньше, но все же и они попадались. Наша группа не была исключением. Я оказался самым младшим, в основном все ребята были старше меня, но практически все парни — доармейская молодежь. Те, кто в армии отслужил и не успел завести семью, если и ездили по таким базам, то предпочитали видимо всесоюзные маршруты в места далекие и порой экзотические, а не на местные базы, куда можно было и так в любой момент добраться на электричке или автобусом. Редко попадались на таких турбазах школьники, основу контингента составляли учащиеся техникумов и училищ. Студенты ВУЗов тоже попадались не часто, видимо они предпочитали проводить лето в ССО или подрабатывая проводниками.

После того, как наша группа провела свое собрание, устроили и общее собрание всех туристов базы, где речь зашла о дисциплине. Оказалось, что один из туристов, заехавший на базу подобно мне накануне, так обрадовался этому событию, что на радостях принял на грудь пару флаконов «Солнцедара», после чего его при помощи милиции были вынуждены на ночь сдать в медвытрезвитель. Парня нам показали, это оказался крепкий блондин-верзила лет двадцати. Он принародно покаялся, сказав, что больше так не будет, и его, пожурив, простили до следующего раза.

Мы отдохнули еще один день, вечером опять были развеселые танцы, а на третий день мы начали собираться в поход. Нам выдали штормовки, рюкзаки и то, что можно было в них положить: продукты.

Тут, как обычно, возник скандал: девочки, не желая тащить много еды, набивали свои рюкзаки запасной одеждой, а мальчики по этому поводу сильно возмущались. Я, как юниор, вообще ни в какие споры не встревал, но мотал на ус. В конце-концов весь груз разделили, упаковали и вскоре вышли на маршрут.

Я не знаю, как долго и по каким тропам мы должны были идти, помню только, что конечной целью нашего похода был берег жемчужины уральской природы озера Тургояк. Среди нас в группе оказались ушлые ребята, которые выразили мнение: чего, дескать, утруждать ноги и спины долгими пешими переходами с грузом за плечами, если до озера за полчаса можно доехать на электричке? И решение облегчить себе дорогу приняли чуть ли не единогласно Я, как новичок, только пожал плечами, ну если народ не хочет идти пешком, а хочет на электротяге, то чего же я буду упираться? Буду, как все!

Короче, мы с рюкзаками за спиной вышли из базы и резво добрались до станции Миасс, сели там на электричку и довольно скоро оказались на станции Тургояк. Там, если мне память не изменяет, мы втиснулись в какой-то автобус, маршруток тогда никаких еще и в помине не было, и добрались уже до поселка Тургояк. А вот там мы наконец увидели само озеро. Но в поселке нам ставить палатки никто бы не разрешил, поэтому мы побрели по берегу в поисках нужной нам поляны.

Оказывается, это крайне тяжело, тащиться по бездорожью с рюкзаком за плечами. Я старался держаться изо всех сил за передовым отрядом парней, и у меня вроде как получалось. До привала я выдержал. Потом кто-то из нашей уж очень предприимчивой группы сумел тормознуть проходивший мимо пустой бортовой ГАЗ-53. Водила за смешные деньги что-то вроде 3 или 5 рублей согласился подбросить нас поближе к тому месту, где мы расчитывали разбить лагерь. Мы собрали по 20 копеек с носа, погрузились вместе с рюкзаками в кузов и не более, чем через полчаса оказались в нужной нам точке. По дороге мы даже успели получить эмоции, сравнимые с катанием на Американских горках, поскольку дорога, по которой нас везли, отличалась на редкость крутыми подъемами и спусками.

Потом был еще небольшой пеший финишный рывок от дороги до берега озера, и наша доблестная группа самой первой оказалась на поляне, где обычно останавливались туристы с Ильменской турбазы. Вместо двух или трехдневного похода и недели на Тургояке, мы еще до заката первого дня оказались на озере и отдыхали на его берегах дней десять. Наша группа разбила палатки на лучших местах и заняли наиболее удобное костровище.

Спустя пару часов стали подтягиваться и другие группы таких же хитропопых туристов с нашего заезда, им просто не повезло нанять «газик». И только дня через три, появились настоящие туристы-«горники» — ребята, которые реально прошли по положенному им горному маршруту. В результате на озере собрались почти все те, кого я до этого встречал на турбазе.

Долго рассказывать про то, как мы отдыхали на озере, я не буду. Дело это, я думаю, знакомо большинству моих читателей. Ходили на легке в походы по окрестностям, сидели по вечерам у костра с гитарой, устраивали танцы, в теплые дни купались, ловили раков, тогда они еще в Тургояке водились, и плавали на лодке. Ребята крутили романы и совсем не детские, я же, будучи самым молодым и неопытным, только присматривался к взрослой жизни. Мои пионерские навыки тут абсолютно не годились, и я это понимал. Именно в то время я впервые сформулировал великий жизненный тезис: «Женщины — не цель, они — средство для достижения наших целей!», который и написал на своей казенной штормовке.

Кстати, большое количество молодежи, собранное в одном месте, а нас было не меньше шести или восьми групп, требовало поддержания дисциплины и порядка. И они поддерживались. Парни и девчонки конечно же шалили, кто-то выпивал, кто-то ссорился и дрался, но грандиозных происшествий не происходило.

Пробыв на берегу Тургояка положенное время, мы вернулись на турбазу. Там нам за наш героический отдых в палатках на берегу озера выдали значки «Турист СССР», а еще через два дня мы дружно разбежались по домам.

Причем, бегство было вполне реальное и досрочное. Просто за день до официального нашего отъезда с территории базы случился дебош. Началось все после ужина и танцев перед самым отбоем. С криками «Местные миасские фрайера туристов забижают!» в темноте по территории базы шарахались толпы подвыпивших молодых людей с кольями наперевес, девчонки визжали в корпусах, такие же подвыпившие инструкторы разгоняли кучкующихся парней. Я, поддавшись стадному инстинкту, тоже некоторое время побегал с парнями из нашей группы, в поисках места побоища. Но, видимо, по причине трезвости, так и не увидел ни местных миасских хулиганов, ни единой схватки на кольях. Всегда, по словам очевидцев, разборка происходила где-то в другом месте. В конце концов наша шобла нарвалась на группу инструкторов, нас разогнали и некоторых, в том числе и меня, заарестовали, посадив под домашний арест. С чувством исполненного долга я улегся на кровать и уснул. Проснулся я в первом часу ночи, когда привели таких же заарестованных моих соседей по палате. Они в дебоше принимали участие дольше меня, хотя тоже заявились без единой ссадины или травмы, видимо также не смогли найти тех, с кем надо драться. Наутро к нам всем обещали принять меры. Мы разборов полетов ждать не стали. Не догуляв еще один положенный нам день на турбазе мы все рассчитались с гостеприимным приютом странников и рванули на электричке до Челябинска…

В общем, туризм показался мне довольно привлекательным занятием, но я решил, что лучше ходить в походы со своей компанией друзей. И веселее и надежней.

 

Глава 5. 8-й Класс

1.

В первых числах сентября 1973 года я посетил шахматную школу, но принять участие в занятиях мне удалось не сразу, поскольку в это время я заступил на вахту на пост N1.

Так тогда назывался пост возле Вечного огня, что находится на пересечении улиц Коммуны и Цвиллинга. В те давние времена существовала традиция, когда школьники города в память о бессмертном подвиге отцов и дедов, победивших фашизм, дежурили у вечного огня. И осенью 1973-го такая честь досталась нашей 9-й школе.

Сразу оговорюсь, никто никого насильно под дулом автомата не гнал, все мы вызвались дежурить у Вечного огня абсолютно добровольно. Были комсомольцы только из 8-х и 10-х классов, девятиклассники учились во вторую смену их от учебы не отвлекали. И в течение двух или трех недель каждый день после уроков мы ездили на площадь Революции и там часа три или четыре дежурили у Вечного огня. Еще раз поясню, никто нам никаких денег за это не платил, никаких льгот не обещал, мы стояли на посту в свое личное время и по собственному желанию.

Штаб Поста N1 находился на первом этаже в угловом подъезде дома N28 по улице Цвиллинга, сейчас там какой-то очередной магазинчик. Окна выходили на Цвиллинга и на Коммуны, так что сам охраняемый памятник был из штаба виден. Смена строилась в арке между домами 28 и 28а и, торжественно маршируя, шла к Вечному огню. Впереди разводящий, за ним два автоматчика с муляжами автоматов АКМ и знаменосец, замыкала колонну девушка. Не помню, как официально называлась ее должность, но у нас она называлась «подпасок». Разводящий приводил нас на место и ставил на пост. И в течении получаса мы, замерев, стояли со знаменем и оружием. Только «подпаску» разрешалось на некоторое время ожить, и обойдя наш строй, посмотреть, все ли у нас в порядке; что-то поправить, пола ли там куртки завернулась, воротничок ли торчит, ремень ли перекрутился от автомата. Все проверив и исправив она опять вставала на пост и замирала. Потом нам приводили смену, и мы шли отдыхать. Каждый день мы успевали раза по два постоять на посту. В перерывах делали уроки, играли в шашки-шахматы и читали.

По окончании нашего дежурства всем нам объявили благодарность и вложили по справке в наши личные дела. Все, больше я за это ничего не получил, но абсолютно не жалею. Наоборот горд, что стоял с красным знаменем на Посту N1.

2.

В этом же году брат Володя с Томарой сменили работу. Брат ушел из 31-й школы и устроился ассистентом на кафедре в родном для него педагогическом институте. А его жена перешла работать программистом в ВЦ Металобазы.

Юрий с женой перешли на четвертый курс, ну а мы с братом Алексеем учились уже в восьмом классе.

Восьмой класс тогда был выпускной и по его окончанию нам предстояло сдавать четыре экзамена. И вся учеба в у нас шла под лозунгом подготовки к экзаменам.

В то же время мы все заметно повзрослели и настолько, что пытались уже выйти из под контроля родителей и взрослых.

Именно встречу Нового 1974 мы с братом впервые провели не дома с родными, а самостоятельно, с одноклассниками. Как сейчас помню, собралось нас человек десять на квартире у Верочки Бородиной, тогда она жила на улице Титановой. И очень хорошо отметили праздник: танцевали с девушками, вкусно ели, сладко пили. В основном газировку, но была и бутылка шампанского, и даже водка. Я тогда впервые попробовал по рюмке и того и другого. Помню, выпив первую стопку водки, я был сильно удивлен, мне было непонятно, почему все морщатся, когда ее пьют. О том, что она и на самом деле горькая, я узнал позднее, после того, как первый раз испытал похмелье. С того дня и я морщился как все, ощущая на языке послевкусие сивушных масел.

Другим интересным событием в тот учебный год было появление в нашей школе студентов-практикантов из пединститута. Вообще-то в нашу школу на педагогическую практику студенты приходили почти каждый год, но не всегда попадали в наш класс, а тут так совпало, что распределили их в нашу параллель, а тут и мы такие уже почти взрослые…

Еще не понятно, о чем я? Да, как всегда — о девушках! В пединститутах-то в основном девушки учились, они и на практику приходили. И среди них весьма симпатичные попадались. Вот в этот раз на первую встречу с учениками они пришли именно в наш класс. Захожу я в кабинет, а на задних партах сидит с десяток практикантов и среди них только один или два парня. Понятно, что парни мне побоку, не интересны, а девушки — так вроде ничего себе. Одна из них, вообще, эффектная блондинка а-ля Мэрилин Монро была. Я ей, как только урок начался, сразу записку накатал. Веселую. С чувством юмора у меня всегда порядок был. Отправил по ряду, сам-то я на первой парте сидел. Через некоторое время слышу за спиной оживление, дошла значит записка, девушки — студентки высматривают, кто это им почту шлет, познакомится пытается, даже зашушукали.

С блондинкой мне, правда, не повезло — ее в 84 класс распределили, ну а нашему классу тоже симпатичная практикантка досталась. Как сейчас помню, мы ее Кузей звали, потому, что фамилия у нее была Кузнецова и когда она нам в дневниках оценки ставила, то подпись ее именно как «Кузя» читалась. Дальше я уже с ней дружеские отношения завел, да и не только я, она всем нашим парням нравилась.

Учеба у меня шла нормально, даже с русским языком особых проблем не было. А вот с французским появились, да и по физике тоже. Но проблемы скорее были вызваны некоторыми конфликтами и недопониманиями с преподавателями, чем моей неспособностью к языкам и законам механики. По этим предметам у меня за год получились только тройки.

Другой проблемой в нашем восьмом классе стал мой приятель и сосед по парте Санька Бардин. Седьмой класс он хоть на тройки, но закончил, а в восьмом задурил, много пропускал и ничего не учил. То положительное влияние, которое я в какой-то мере на него оказывал, легко перебивалось дурным влиянием его новых друзей. Он близко скорешился с моральными уродами из «шанхая»: Кротом, Гансом и Петей. Закончилось все тем, что Шурика даже не допустили до экзаменов и только выдали справку о том, что он прослушал курс восьмилетней школы.

Я уже не помню, какие именно выпускные экзамены у нас были и как я их сдавал. Скорее всего, за изложение по русскому я получил четверку, поскольку мне и в свидетельство поставили эту оценку. Литературу тоже сдал хорошо, а по математике наверняка получил пять.

Для себя я уже тогда решил, что по примеру моих старших братьев, я буду учиться в институте. Поэтому ни техникумы, ни, тем более, профессиональные училища меня не интересовали. Вообще-то, если честно, в детстве я мечтал стать военным. Почему-то майором. Наверное флюиды, распространяемые из автомобильного училища действовали. Но именно в восьмом классе я друг понял, что армия это не мое и легко отказался от этой мечты. Еще мне нравилась история, но профессия историка, как такового, в нашей стране отсутствовала, все историки почему-то оказывались в конце концов преподавателями либо в ВУЗе, либо вообще в школе. Преподавать историю таким обалдуям, как мои одноклассники? Бр-р-р! Увольте! Поэтому я решил, что мое будущее за точными науками. А из профессий связанных с ними, мне более других нравилась профессия программиста, по примеру Тамары — жены брата Володи. И звучит красиво, и модно, и на работе вокруг вычислительной машины они ходят с умным видом исключительно в белых халатах. Именно так программистов показывали в кино. И чтобы приблизится к этой своей мечте я подумал: а не пойти ли мне по стопам брата Володи и не перейти ли мне в 31-ю физико-математическую школу?

Школьный серетарь — мать Сашки и Юрки Стратечуков, жившая в нашем дворе и знавшая меня с детства, крайне удивилась, когда узнала, что я забираю свои документы, а не пишу заявление с просьбой принять меня в девятый класс. Но я ей объяснил, что иду по пятам старшего брата, и она мне их отдала.

Мечта стать великим математиком разбилась в этот же день. В 31-й школе дежурный по приему документов педагог ждала меня с единственной целью, дать от ворот поворот. Нет, она мне не хамила, не грубила, но едва взглянув на мое свидетельство тут же радостно поторопилась отдать мне его назад. Скороговоркой она объяснила, чем именно я им не подхожу: вот и две тройки у меня в свидетельстве, да и французский язык я учил, а у них французских групп уже нет и больше не планируется. Одним словом: «Идите, молодой человек, идите! И лучше мимо!» И никого не интересовали ни мои математические способности, ни то, что я был участником множества математических олимпиад.

Так 31 школа лишилась счастья считать меня своим выпускником. Пришлось вернуть это законное право родной школе N9.

Самое смешное, что когда мы начали учиться в 9-м классе, к нам на уроки французского стала приходить наша бывшая одноклассница Маринка Киселева. Почему только на уроки французского языка? Да потому, что все остальные предметы она изучала…, вы можете не поверить, но именно в 31-й школе. Вряд ли Марина была лучшей ученицей, чем я. Она никогда не блистала на уроках математики и никогда не ходила на математические олимпиады, как я. Но было у нее одно преимущество по сравнению со мной, объясняющее, почему ее взяли в физико-математическую школу, а меня нет. У нее был папа. Не-е, у меня отец тоже был. Но мой отец был сварщиком на заводе, а ее — крупным милицейским начальником. Вот и все различие. И даже отсутствие французских групп в физматшколе ей не помешало там учиться.

Ну я думаю, 31-я школа от такого решения не прогадала, и Марина Киселева прославила ее в веках.

3.

Я не даром назвал эту часть «Средняя школа — водораздел судеб». Если по окончанию четвертого класса мы почти все были одинаково хорошие ребятишки, то за последующие четыре года и я, и одноклассники мои, и приятели обрели разные черты характера, которые во многом и определили наши дальнейшие судьбы. Кто-то, считая себя способным на большее, шел в техникумы и девятый класс, кто-то собирался удовлетворится достигнутым и уходил в училище за рабочей профессией, а кто-то предпочел катиться по наклонной, не ведая, куда кривая вывезет.

Вовик Попов, Юрка Глебов, братаны Новиковы с учебой завязали, стали готовиться к освоению рабочих профессий. Да, Новиковы еще и уехали с отцом в Сургут, откуда больше в Челябинск не вернулись. Туда же уехал и Вовка Катков.

А Сашку Бардина судьба привела в колонию, в знаменитый Атлян. Как-то летом они с Петей на речке решили отнять деньги у парня, который не только учился в нашей же 9-й школе, но и еще и знал их. Через мордобой — парень оказался не пугливым — они изъяли из его карманов копеек 8, или что-то вроде того. Но парень написал заявление в милицию, и через некоторое время горе-разбойников повязали. Гуманный советский суд дал им по полтора года колонии. И когда мы в сентябре пошли в девятый класс, Саша с напарником пошел по этапу. Одно хорошо, за время, пока он сидел, Бардин окончил-таки 8-й класс и получил свидетельство об образовании. Да и срок им скостили. В 75-м году, отмечали 30-летие Победы, и зэкам объявили амнистию. Вот под нее они и попали.

Кроме удачного окончания 8-го класса, я и в шахматах добился некоторого успеха. Через полгода занятий к весне я получил второй спортивный разряд, а летом 1974 года я собирался отправиться в спортивный лагерь шахматной школы, чтобы там попытаться выполнить норматив на первый, но здесь судьба повернулась ко мне спиной. Я заболел. Не очень сильно, но вполне достаточно, чтобы попасть в отделение гнойной хирургии больницы, расположенной на ЧГРЭСе. Здесь вполне удобно вернуться к теме медицины в СССР.

 

Глава 6. Медицина-2, или житие мое в «Белом доме»

Меня госпитализировали где-то во второй половине июня. В возрасте пятнадцати лет всех ребятишек страны изгоняли из детских поликлиник и переводили на учет во взрослые. Вот и мне весной 1974 года пришлось получить свою медицинскую карту из поликлиники на Краснознаменной и сдать ее в регистратуру поликлинники цинкового завода на улице Каслинской. И тем же летом мне пришлось обратиться в эту поликлинику.

Очередь к хирургу была длинной, наполняли ее в основном бабушки. Да вы их тоже всех знаете и видели, это те самые, из клуба вечно болеющих бабушек. Когда бы вы не пришли в поликлинику, они всегда там сидят, и будут сидеть, создавая очередь, вполголоса рассказывая своим соседкам о своих болячках. Я приходил туда в юности — они сидели, я приходил туда в зрелом возрасте — они сидели, я прихожу туда на склоне лет — они все еще там сидят. Всегда одни те же, в тех же вязанных кофточках, в тех же старомодных сапогах, с одними и теми же лицами и прическами, и с абсолютно одинаковыми историями: о своих болезнях, о болезнях своих старичков и о болезнях своих соседей. Умом-то я понимаю, что тех из них, которых я встречал сорок лет назад, вроде как и в живых быть не должно. Столько даже старушки в России не живут. Но, тем не менее, я все равно встречаю их вновь и вновь, и понимаю, что они вечны и будут всегда, даже когда меня уже не будет. Ведь на каждое место выбывшей из их рядов обязательно приходит новая, точно такая же, которая точно также до упора, до конца нашего грешного мира будет сидеть в этой очереди в поликлинике.

Однако, у всякой очереди в СССР было одно замечательное свойство — она все равно когда-нибудь заканчивалась. Вот и я, просидев каких-то часа полтора, или два, попал-таки к хирургу. Посмотрев на мою болячку, женщина-врач покачала головой и сказала, что помочь мне могут только в стационаре, и тут же выписала направление. С этим направлением мать отвезла меня в больницу на улицу Российскую, где меня переодели в больничную пижаму, состоящую из штанов и куртки когда-то небесно голубого цвета, и поместили в отделение гнойной хирургии.

Я не оговорился. Именно в отделение, а не в палату, поскольку мест в палатах не было и меня поселили просто на койке, стоящей в коридоре у стены. Не прошло и часа, как меня позвали в операционную и, усыпив эфиром, сделали несложную операцию. Очнулся я уже все на той же койке в коридоре. Меня слегка тошнило от эфира и даже вырвало, когда я попытался съесть принесенный матерью творожный сырок.

В коридоре я пролежал одну ночь и наутро меня перевели в «Белый дом». Так шутливо называли огороженный занавесом из белых простыней кусок фойе, разделенный теми же простынями на две дополнительные палаты. Видимо, в отделении не хватало койко-мест, и когда-то давно взяли и отгородили кусок пустовавшего ранее фойе, и поставили там кровати. Потом, сообразив, что это временное решение переходит в разряд постоянных, решили добавить мебели и втиснули туда тумбочки и пару табуреток для посетителей. А затем на стенке-простыне рядом с входом взяли и повесили бумажный номер, превратив таким образом огороженный угол в действующую палату.

В этом заповеднике за простынным занавесом все было по-взрослому: был закрепленный лечащий врач, были обходы завотделения и визиты медсестер с всеми необходимыми лечебными процедурами.

Не знаю, насколько тоскливо было проводить время в такой «палате» зимой, но я-то лежал летом и большую часть дня мог проводить во дворе больницы на улице. Так что никакой ущербности от того, что я лежу в фойе, не испытывал.

Болезнь моя была неопасная, организм железный, и поправлялся я быстро. Дней через десять меня выписали.

Я не буду строить из себя великого знатока больничной жизни в СССР, но ссылаясь на этот свой маленький, но честно приобретенный опыт, могу сказать, что лечение тогда было сносное и достаточно оперативное. Мне проводили все необходимые процедуры: делали уколы, давали таблетки, ставили градусник и регулярно меняли повязки с мазью Вишневского. Меня там кормили, одевали, клали спать на вовремя сменяемое белье. И все это было абсолютно бесплатно.

Ну и что, что нас там лежало пять человек, зато какие это были интересные типажы. Сколько занимательных историй я от них услышал — «Санта-Барбара» отдыхает. В современной платной палате на одного или двоих, в коих случалось мне лежать недавно, если нет телевизора, то можно удавиться от скуки. А единственный сосед часто оказывался занудным эгоистом, с которым и поговорить было не о чем.

Врачи были знающие и опытные, а медсестры веселые и жизнерадостные. Никто из них не чувствовал себя обиженным и вытолкнутым на обочину жизни. Никто из них не считал себя нищим. Как сейчас помню, среди дежурных медсестер была одна — очень хорошенькая, просто прелесть. Если вам случалось видеть Оксану Федорову, то эта медсестра была точь в точь такая же красавица, только сильно загорелая и в белоснежном халатике. Сердце радовалось, когда я видел ее на посту. А сильно загорелой была она по тому, что только что вернулась на работу из отпуска, который провела на Черноморском побережье в Сочи. И для такой поездки ей тогда не требовался богатенький спонсор, хватало и своего заработка.

 

Глава 7. Сельская нива

Выздоровев, я оказался никому не нужен. В школе продолжались летние каникулы, а шахматные соревнования проводились в спортивном лагере, куда я не поехал. Пришлось искать развлечения самому.

В один из дней июля я решил заняться сельским хозяйством. Уж не знаю, кто донес этот слух до нашего мостопоездского населения, но стало известно, что в плодопитомник, располагавшийся в поселке Шершни, в ближайшую субботу приглашают челябинцев на сбор ягод и в частности садовой клубники-виктории. Нам эту новость принесла моя крестная — тетя Лида Филиппенко. Она так красочно расписала матери, что они с дядей Гришей сделают с собраной клубникой, какого замечательного варенья наварят, что мать пожалела, что не может составить ей компанию, поскольку будет занята. Зато свободен оказался я, причем настолько, что пожав плечами, ответил: «А почему бы и не съездить». Всего-то и делов: сперва собираешь клубнику и сдаешь, потом покупаешь ее по госцене. Все равно заняться больше нечем.

Надеяться, что я привезу много ягод не приходилось. Поэтому мне дали с собой двухлитровый бидончик и денег на пару килограмм виктории. Филиппенко взяли с собой большое эмалированное ведро.

В те давние времена по улицам Колхозного поселка еще ходил автобус. Он начинал свой маршрут от Центрального рынка, потом по улице Кирова шел до Зеленого рынка. Ни цирка, ни Торгового центра тогда еще не было, вернее, их только еще строили. По улице Калинина автобус поднимался к Автомобильному училищу и объезжал его по улице Полковой. Потом он выезжал на Партизанскую и, петляя по узеньким улицам поселков Колхозного, Аэродромного и имени Бабушкина, вырывался из города, направляясь к Градскому прииску. Вот именно на нем мы и поехали в плодопитомник.

Таких же умных и охочих до клубники как мы с Филиппенко, оказалось столь много, что давку, устроенную ими в салоне автобуса я помню до сих пор. Автобус был львовского производства, с узким длинным салоном и узкими же дверями. Чтобы проникнуть в его салон в час пик надо было быть крепким и энергичным. Но граждане СССР именно такими и были. Так что мы все-таки влезли в него. В салоне было тесно, жарко, душно, потно, но весело. Народ, предвкушая сладкую ягоду, много шутил и не сильно злобился друг на друга.

Словно сговорившись, почти все пассажиры вышли на повороте к поселку Шершни и по тополиной аллее отправились к ягодным полям. Я не со зла написал тополиная с маленькой буквы. Просто дорога-аллея, обсаженная высоченными тополями, тогда еще была, а вот улицы с таким названием не было и в помине.

Возле полей с викторией нас уже поджидали. Но встретили не ласково, а меня так вообще начали обижать. Какая-то представительница администрации плодопитомника объявила, что дети и подростки на клубничные поляны нынче не допускаются. Они дескать слишком много этой клубники съедают, а собирают ее мало. Так что все малолетние, подозреваемые в обжорстве, будут сосланы на уборку крыжовника.

На взрослого мужика я тогда походил мало. Потому решил: «Против власти не попрешь! А почему бы и нет? Какая разница, ну буду собирать крыжовник, куплю-то я себе все равно викторию.»

Подростков и ребятишек насобирали не один десяток. Я даже одноклассника встретил Рауля Каремгулова, так что было с кем словом переброситься.

Привели нас на большущее поле. Выделили каждому по ряду, мы с Раулем встали по-соседству. Показали нам, где лежат пустые ящики и куда надо сдавать наполненные, а потом сказали: собирайте. Ну мы наивные и принялись рвать крыжовник. Ягодку в рот, две — в ящик, ягодку в рот, три — в ящик. Один куст я обобрал, другой, а в ящике даже дно не закрыто. Час работаю, два работаю. Рауль рядом пыхтит.

Жара, солнце печет, почему-то вспоминаются черные рабы, работающие на американских плантаторов, хочется затянуть какой-нибудь заунывный спиричуэлс, помогающий в работе, да языков, блин, не знаю.

Тружусь я, значит, тружусь, а ягод в моем ящике хватает едва на то, что бы дно закрыть. Ничего не понимаю, как норму-то выполнить?

Теперь-то я знаю, как нас развели тогда с этим крыжовником. Сейчас я имею свой сад и каждый год собираю эту зеленую ягоду на своем участке. И мне известно, что при нормальном урожае подобный деревянный ящик я бы наполнил с одного или, на худой конец, с двух кустов. По крайней мере, в моем саду крыжовник плодоносит именно так. А на этом поле я с куста собирал не более десятка — другого ягод. И ладно бы я один был такой неумеха, но дело в том, что все, кого я видел рядом со мной, тоже никак не тянули на стахановцев по уборке крыжовника. Достижения Рауля были не выше моих. У всех был весьма посредственный результат, никто не сдавал ящики один за другим и норму в 20-ть килограммов, для получения заветного талона, выполнить никто тоже не мог.

Как я сейчас понимаю, нас поставили на уже обобраные кусты и мы просто подбирали то, что не заметили работавшие на этом поле до нас.

Конечно, ряды с кустами тянулись на сотни метров и, если бы мы начали с другого конца, то, возможно, насобирали бы не один ящик, но нам ведь никто из работников питомника об этом не сказал и не посоветовал. Так что время уходило впустую.

Первым сбежал парень справа. Мы с Каремгуловым честно поделили его ягоды между собой. К полудню Раулю это все надоело и он тоже исчез на английский манер. Я часам к двум прошел чуть не треть поля и, в конце концов, наскреб только пол-ящика ягод. И тоже решил с этим делом завязывать. Притащив свой неполный ящик на приемный пункт, я попал в другую засаду. Собранный мнойю урожай отказалась принимать приемщица на том основании, что я норму не выполнил и двадцати килограммов крыжовника у меня нет. Во блин! Да чтобы на этом поле собрать норму сюда надо было неделю ездить! Но и оставить плоды своих трудов возле нее, не получив денег мне было жалко. Зря я что ли весь день на четвереньках по колючим кустам ползал?

В голове возникла альтернатива. Можно было разбросать ягоды по траве, по принципу: «не доставайтесь же вы никому!» Пусть их топчут, если принимать не хотят. Либо, не взирая на последствия, удалиться в сторонку и добросовестно все ягоды съесть самому. Как пелось тогда в популярной песенке «Потом мне будет худо, но это же потом…»

Пока я раздумывал над этими вариантами, сидевшая рядом с приемщицей женщина, либо работавшая с ней в паре, либо просто предприимчивая от рождения, предложила выкупить мой крыжовник по расценкам питомника.

А что неплохой бизнес — сидишь в тенечке, точишь лясы и рассчитываешься с незадачливыми сборщиками вроде меня по 16 копеек за килограмм. Человек десять — пятнадцать рассчитал, и вот норма собрана. Потом сдаешь скупленные у народа килограммы как свои, приемщица возвращает тебе затраченные ранее 3 рубля 20 копеек и как бонус, в награду за терпение получаешь еще и талон-справку на право покупки виктории.

Я уже тогда понял эту незатейливую схему, но все же согласился. Выбросить ягоды мешало советское воспитание, а тут хоть низкая, но все же плата за мой труд. И я взял от этой женщины деньги. Первые, заработанные честным, но сельскохозяйственным трудом. С тех пор я понял одно, расценки в сельском хозяйстве крайне низкие и больших денег там голыми руками не заработаешь. Тогда же я и решил, что когда вырасту, на сельской ниве работать не буду!

Потом была кошмар — эпопея с покупкой виктории, когда возле маленького магазинчика плодопитомника столпилась сотни полторы людей с заветными справками. Но благодаря предпримчивости тети Лиды и дяди Гриши, мы отоварились в первых рядах и, наконец, отбыли восвояси.

И дня три я потом ел эту викторию. Растягивал удовольствие.

 

Глава 8. И снова Кавказ

1.

В августе того же лета я снова поехал в Дагестан. На этот раз вдвоем с матерью. Лешка опять был на своих сборах — соревнованиях по спортивному ориентированию, отец работал, а мне было все равно, чем заниматься.

В тот раз мы, как всегда, поездом доехали до Кизляра, но в Крайновку добирались на автобусе а не самолетом. Вместо маленьких автобусиков прошлого типа ПАЗ, туда уже ходили вполне комфортабельные «Икарусы» и львовские «Туристы» с мягкими сидениями. Даже мать не укачало за часовую дорогу.

Пару дней мы пробыли в Крайновке, а потом мне подвернулась возможность посетить город Грозный. Дело в том, что у бабы Марины Бурлаковой, в доме которой мы остановились, было две дочери: Лидия и Надежда, приходившиеся, соответственно, моей маме двоюродными сестрами, а мне — тетками. И одна из них — старшая Лидия — совершенно случайно в это же время тоже оказалась в Крайновке. Узнав, что после перенесенной мною болезни купание в море мне не рекомендовано, Лида решила пригласить меня в гости и отвезти на экскурсию в столицу Чечено-Ингушской АССР, где она сама тогда жила и работала. Там же в счастливом третьем браке со своим первым мужем проживала и ее младшая сестра Надежда. Я, конечно же, с таким приглашением согласился, а почему бы не посмотреть чужой город.

За три часа автобус по маршруту Крайновка — Кизляр — Грозный примчал нас в Чечню.

Город находится в котловине и, когда подъезжаешь к нему с востока, со стороны Дагестана, открывается прелестный вид: огромная, покрытая зеленой травой воронка, образованная склонами окружающих Грозный гор. А на дне этой воронки белеют маленькие кубики городских домов. При этом изумрудные горные склоны пасторально украшены точечками пасущихся на их травах овечих отар, а окраины города окаймлены многочисленными огоньками факелов. Это на грозненских нефтеразработках сжигают попутный газ.

В то время Грозный был еще русским городом, в том смысле, что русские составляли там большинство населения. Правда, мне, привыкшему к широким челябинским проспектам, улицы в центре города казались узковатыми, но они были ничуть не уже улиц других наших городов.

Грозный выглядел вполне цивилизованным населенным пунктом, а его население культурным. Никто в чадре, паранже или чалме не ходил, одеты были все по-европейски, ну если только в районе базара попадались селяне, не стеснявшиеся носить что-то свое национальное. Да еще можно отметить, что на улицах несколько чаще попадались большие кепки-аэродромы на мужских головах и косынки на женских головках, завязанные особым образом на затылке.

Но все это касалось взрослых, а пацаны и девчонки нисколько не отличались по манере одеваться от наших челябинских подростков.

2.

Первые три дня я гостил у Надежды. Жила она тогда в сотне метров от Центрального городского рынка, на улице, название которой я уже не помню, и тянувшейся от этого самого рынка до железнодорожного вокзала, Дом был большой, одноэтажный, разделенный на несколько квартир с отдельными входами. Квартира Нади состояла из кухни и жилой комнаты. В общем, жилье у нее было аналогичным тому, которым владел мой брат Володя. Двор дома был огорожен забором и общим для всех жильцов, огорода при доме не было, а имелись лишь какие-то сарайки и водяная колонка, заменяющая жильцам водопровод. Помнится, что слева от Надеждиной была квартира молодого преподавателя одного из грозненских ВУЗов, жившего с юной женой и грудным ребенком, а справа проживал одинокий пожилой чеченец интеллигентного вида.

Соседа справа я увидел только на исходе второго дня моего пребывания в этом доме, и из его разговора с Надеждой я узнал, что он только что выписался из больницы. За несколько дней до моего приезда местная гопота совершила на него разбойное нападение, подкарулив в безлюдном месте, избив и отняв двести рублей, которые он носил с собой в кошельке. Сумма вполне приличная по тем временам.

Как я уже говорил, Надежда тогда повторно состояла в браке со своим первым мужем.

Каких то особых воспоминаний об этих трех днях у меня нет. Надежда с мужем с утра уходили на работу. Детей они уводили в садик, а я один оставался на хозяйстве. Развлечением мне было чтение журналов, случайно оказавшихся в доме, прослушивание радио и наблюдение за суетящийся по хозяйству юной супругой соседа слева.

3.

Затем я переехал к Лиде. Это событие оказалось весьма интересным.

Во-первых, мы на автобусе переехали в другой конец города.

Во-вторых, тетушка тогда еще жила в общежитии ВОС, поскольку страдала глаукомой и была инвалидом по зрению, и вот там я ненадолго окунулся в мир незрячих.

Помнится, что одну ночь, пока Лида не поселила меня в своей комнате, я провел в комнате с тремя парнями чеченцами. Мне тогда даже в голову не приходило, что я их должен опасаться. Нормальные веселые ребята, вот только слабовидящие или невидящие вообще ничего. Один из них, не взирая на свое положение, даже радиолюбительством занимался, ковыряясь потихоньку в магнитофоне.

Затем Лидия привела меня к себе на производство, и я наконец-то узнал, откуда берутся железные банки, в которые потом на лакокрасочных заводах наливают лаки и краски, продаваемые населению. Оказывается, их штамповали предприятия ВОС — Всесоюзного общества слепых. Кроме изготовления банок на этом предприятии плели всевозможные сети — от рыбацких до авосек, — набивали матрасы и ватные одеяла, а также делали еще кое-что по мелочи. Незрячие в СССР вполне могли найти себе оплачиваемую работу, что не лишало их пенсий по инвалидности. До сих пор помню миловидное лицо девушки-чеченки лет двадцати, которая плела сети. Глаза у нее были серые, широко открытые, но зрачки неподвижные. Она никого ими не видела.

Ну и в-четвертых, Лида организовала для меня какую ни на есть, развлекательную программу. Мы с ней сходили в цирк и пару раз в кино. Как сейчас помню, что в Грозном, в центре, имелся весьма любопытный кинотеатр. Главной достопримечательностью его было отсутствие какого либо фойе. Вход в зал и выход из оного был организован прямо с улицы. Мне сразу подумалось, а вот если бы у нас на Урале так сделать, много было бы желающих дожидаться сеанса на улице зимой? Но город Грозный был на юге, и уральские непогоды ему не грозили.

А главным событием первой моей поездки в Грозный оказалось посещение концерта Иосифа Кобзона.

Это сейчас Иосиф Давыдович — мэтр и патриарх российской сцены, а в те времена, почти сорок лет назад, он был рядовым в когорте «известных, и популярных». Достаточно сказать, что эти его гастроли в городе Грозном проходили не в самом лучшем концертном зале, а на летней открытой эстраде в городском парке.

По парку в тот вечер мы гуляли вдвоем с одним парнем — сыном Лидиной подруги. Сама Лида в тот вечер на прогулку выйти не могла и поэтому нашла мне этого молодца как спутника и проводника. Побродив немного по аллеям парка, мы набрели на летнюю эстраду, откуда доносились удивительно знакомые песни. Оказалось, что там выступает живой Кобзон.

«А почему бы нам не приобщиться к прекрасному?» — подумали мы. Мы много раз видели Иосифа Довыдовича по телевизору, почему бы не взглянуть на него живьем? Но вход на летнюю площадку оказался платным, на воротах, как и положено, стояли билетеры.

Конечно, можно было бесплатно послушать концерт и так, из-за забора, благо стараниями певца и оркестра песни отчетливо было слышно и за пределами летнего зала, что многие отдыхающие в парке и делали. Но видно артиста было плохо, поэтому прослушивание певца из-за забора было равносильно тому, что слушать его по радио. Этим же не похвастаешься! Кого удивишь тем, что ты слышал «как поет Кобзон»? Поэтому мы решили проникнуть на концерт бесплатно.

Мы были молоды: мне пятнадцать лет, моему спутнику лет семнадцать, так что чугунная решетка нам помехой не являлась, тем более что мой напарник был аборигеном и неплохо ориентировался на местности. Мы отошли чуть подальше от ворот и просто, без затей перемахнули через забор.

Надо отдать должное Иосифу Давыдовичу, даже если он и заметил, как мы сигали с забора, он не стал прерывать пение и требовать, чтобы удалили нас — наглых безбилетников. Пользуясь его добротой, мы нашли себе места в задних рядах и влились в число благодарных слушателей.

Насладившись десятком песен, от души поблагодарив певца громкими аплодисментами, мы с моим новым знакомым скромно удалились с концерта. Также через забор. Так что, можно считать, что я в некотором долгу перед Кобзоном за неоплаченное прослушивание его песен. Уж простите меня, Иосиф Давыдовид.

4.

Из Грозного в Дагестан Лида отправила меня не автобусом, а на самолете. Цена билета была несущественно больше, но зато мне не надо было делать пересадку в Кизляре с автобуса на самолет, чтобы попасть в Новый Бирюзяк, где мы с матерью договорились встретиться. Рейс Грозный — Н. Бирюзяк на АН-2 стоил рублей 7-10, наверное, а сам полет длился минут сорок пять.

Сейчас мне кажется странным, что в 21 веке из Грозного можно улететь только в Москву, да каким-нибудь случайным чартером еще в какую-нибудь Турцию. А сорок лет назад из этого города самолеты «Аэрофлота» летали в десяток больших городов Союза, не считая множества местечковых авиарейсов до соседних сел.

Долетев до Нового Бирюзяка, я пешком дошел до дома тетки Анны. А там во дворе — никого! Лишь в дальней комнате кто-то спал на диване, укутавшись в одеяло с головой и высунув наружу могучие волосатые ноги. Оказалось, что это почивал мой кузен Владимир Нечаев, вернувшийся недавно со службы в Советской Армии. Чуть позднее объявились в хате и мать моя, и тетушка с супругом. Выяснилось, что я прилетел чуть раньше, чем моя мама из Крайновки, которую тетя Аня с дядей Андреем и уходили встречать.

Во время полета в Бирюзяк, я вспоминал предыдущую свою поездку к тетушке и думал о том, удастся ли мне возобновить свои прежние отношения с милой соседкой Тоней. И о том, что возобновлять их конечно же надо на качественно новом уровне. Но Тонечки мне встретить не удалось, да и вообще, на их базу никого не было видно.

И я при первом же удобном случае, как бы между делом поинтересовался:

— А что, тетушка, чего-то я прежних твоих соседей не вижу?

На что получил неожиданный ответ:

— Эт-т, ты про Тоньку, что ли? С которой вы на лавочке сидели-обнимались?

Ну вот, а я-то думал, что она не в курсе, а она, оказывается, все знает!

— Так Тонька замужем, — продолжила Анна Сергеевна, — а родители ее тоже уехали из села. Сперва Тоньку замуж выдали, с год уж будет, если не больше, а потом и сами уехали.

Так что мои надежды рухнули. Облом-с!

Из развлечений и отдыха в Бирюзяке помню, что я одолел, наконец, «Войну и мир», и французский текст меня уже не смущал. И то, что ходили с кузеном Володей на рыбалку, где мы проверяли вентеря на улов. Как свои так и чужие, если они случайно попадались.

Возвращались из поездки на Кавказ мы с матерью поездом. В нашем платцкартном купе ехала девица лет девятнадцати, которой я ради спортивного интереса морочил голову своими шутками и байками в течении всей дороги. Девица охотно со мной болтала, гуляла на остановках по платформам разных станций и играла в карты на исполнения желаний, вполне приличных, надо отметить. Но в конце пути она все же во мне сильно разочаровалась, когда я признался, что мне только пятнадцать лет. Она то надеялась, что познакомилась с веселым и интересным парнем, а он оказался малолеткой. Но я сильно не переживал, глубоких чувств-то я к ней никаких не испытывал, «ведь женщины — это не цель…»

 

Глава 9. 1974

1.

Ну и по традиции о некоторых событиях 74-го года. Одно из них произошло в феврале. Я во второй раз стал дядей. У брата Юрия и жены его Александры родился сын, которого тоже назвали Александром. Поскольку родители племянника были рядовыми студентами, посещающими семинары, коллоквиумы и лекции, то часть забот о нем пала на нас с Алексеем. Нам не раз приходилось кормить его из бутылочки, пеленать и менять подгузники, а также забавлять, развлекать и укачивать до прихода родителей. Могу по собственному опыту сказать, что в пятнадцать лет это все уже не страшно, а может даже и полезно. По крайней мере, при появлении собственных детей эти заботы уже не пугают, просто требуется восстановить подзабытые навыки.

Володя к осени 74-го года сдал экзамены и поступил, наконец, в очную аспирантуру при Уральском госуниверситете. Учиться в Свердловске ему пришлось по причине отсутствия квалифицированных алгебраистов в Челябинске. И той же осенью, но в ноябре месяце, его призвали на военную службу. Служить брату пришлось всего один год, который он доблестно отбарабанил в славном городе Казани в войсках ГО.

В сентябре 1974 года произошли еще два важных события в нашей семье.

Одно из них было хорошим — нам поставили телефон. Мать когда-то давно вместе с тетей Шурой Сухомлиновой и тетей Лидой Филиппенко встала на очередь в ГТС, и вот с пуском 35-й АТС наш квартал решено было телефонизировать. Отец заплатил 20 рублей, ему выдали телефонный аппарат и через пару дней мастер нам его подключил. Ежемесячная плата за телефонную связь тогда составляла 2р 50 копеек.

Кроме нас телефон в нашем подъезде поставили и Филиппенко, а вот в квартиру Сухомлиновых ставить отказались, поскольку тетя Шура к тому времени из квартиры выехала.

Тут надо пояснить, что Сухомлиновы развелись. Дядя Витя с какой-то новой женщиной и своим новым «Москвичом» уехал на Украину, а тетя Шура осталась в этой квартире вдвоем с Женькой. Старший ее сын Вовка к тому времени уже окончил автомобильное училище и служил офицером в Германии.

И на тетю Шуру стал наезжать ЖЭК Мостоотряда. Дескать, у вас вообще-то ордер только на две комнаты в квартире, и вам разрешалось пользоваться третьей, пока вас было четверо. Сейчас вас осталось двое, не слишком ли жирно для вас иметь три комнаты? Есть два варианта, либо мы селим в третью комнату мостопоездского очередника и квартира опять будет коммунальной, либо производим внутрижэковский обмен. Вы переезжаете в квартиру поменьше, а в вашу мы заселяем тех, кто стоит в очереди на расширение жилья. Тетя Шура выбрала размен. Она с Женькой переехала в мостопоездский дом на Медгородке в двухкомнатную хрущовку, а в ее квартиру вселилась большая семья Лавровых. Кроме тети Зины Лавровой и ее мужа в семье было двое взрослых детей — сын и дочь. Причем, реально взрослых, им было по двадцать с лишним лет, да вдобавок дочь Татьяна сама была замужем и имела трехлетнюю дочь. Всего их было шесть человек. Им и эта трехкомнатная была мала.

Одновременно с нами поставили телефоны и многим нашим соседям по двору, а также одноклассникам, так что нам было с кем поговорить. Но любимым нашим развлечением на некоторое время стали звонки на автоответчики городских кинотеатров, с целью узнать их репертуар.

Второе сентябрьское событие нас потрясло. Оно было трагическим. Сергея Нечаева — сына тетки Анны из Нового Бирюзяка, а соответственно племянника моей матери и нашего двоюродного брата — зарезали. Зарезал пьяный малознакомый сосед по заводскому общежитию. Зарезал без особого повода, просто Сереге не повезло он оказался в неудачное время в неудачном месте. Удар ножа пришелся в брюшную артерию, и брат умер через сорок минут. Скорая его даже до больницы не успела довезти.

Хоронили Серегу из ДК ЧЭРЗ всем заводом. Ему было только 28 лет.

Потом был суд и убийце дали 15 лет особого режима.

2.

Среди политических событий 1974 года мне запомнились две революции, окончившиеся победой народа над прогнившими режимами. Первая — крах фашистского правления в Португалии, а вторая — свержение императора в Эфиопии. Одно время казалось, что в Португалии в результате выборов победу одержат коммунисты, но от выборов до выборов их авторитет и представительство в парламенте падало, а потом и вовсе сошло на нет.

Главным событием года многие считают также и отстранение от власти завравшегося Ричарда Никсона. Скандал, возникший во время выборов 1972 года, раздували — раздували, пока он не поглотил президента. Но для меня это было не сильно важно, смена одного американского лидера на другого мне казалась тогда делом обыденным. Политика США от смены президентов все равно не менялась и оставалась агрессивной и кровожадной.

Были события и поменьше. Из СССР выпнули «литературного власовца» Александра Исаевича Солженицына. Именно выпнули, поскольку его выдворение за границу на страницах журнала «Крокодил» изображали исключительно в виде полета после пинка под зад. Я тогда впервые услышал его фамилию, и стало даже интересно, что это он там такого понаписал, что заслужил западную «свободу», но книжек его было уже не достать.

Скандалы с ограничением эмиграции из СССР евреев и прочих «отказников» привели к принятию в США поправки Джексона-Вэника. Но по причине того, что я евреем-«отказником» не был, и передовые технологии в Америке не покупал, то поправку эту по достоинству оценить не мог.

В Европе произошел конфликт между Грецией и Турцией из-за Кипра. Все время твердили про какую-то «зеленую линию» разграничения и про беженцев. Большой войны не случилось, но Кипр до сих пор разделен на две части. Одно хорошо, в результате этого конфликта в Греции рухнул режим «черных полковников».

Спортивым соревнованием номер один был, конечно же, чемпионат мира по футболу в Германии, где хозяева — сборная ФРГ, ведомая Беккенбауэром и Гердом Мюллером, в упорной борьбе обыграла всех своих соперников.

А в Челябинске по Комсомольскому проспекту пошли троллейбусы: маршрут N 12 на АМЗ, N 13 — на радиозавод и к ЧПИ, N 14 — на ЧМЗ.

 

Глава 1. 9-й класс

1.

В сентябре 1974 года я впервые увидел своих новых одноклассников. Конечно же, я почти всех их знал и до этого, но с большинством знаком был шапочно. Дело в том, что восьмых классов у нас было четыре — по сорок учеников в каждом, а девятых сформировали только два, и те по 35 человек, да еще добавили к нам выпускников двух ближайших восьмилетних школ. Так что из прежнего состава в 91 классе осталось лишь восемь человек из 81, причем в основном парни. А вот наших девушек красавиц: Верочку Толмачеву, Ларису Резник, Свету Жижелеву отправили в 92. Кроме нас в нашем классе оказались ребята из 82 и 84, но до этого мы с ними общались мало и поэтому подружились не сразу.

Именно по этой причине в самом начале учебного года в нашем классе произошло безобразное событие.

У нас должен был состояться урок литературы, звонок уже прозвенел, но учительница наша запаздывала. И тут вместо педагога в класс вошел какой-то незнакомый хмырь — парень лет шестнадцати, с виду натуральный гопник.

Войдя, он начал наезжать, изображая из себя крутого, требовал чтобы мы встретили его вставанием. Мы от неожиданности оторопели. Прошла неделя с начала нашей совместной учебы, мы уже считались одноклассниками, но еще не стали друзьями и коллективом. Те, кого мы знали хорошо, оказались в разных концах класса, а в тех, кто сидел рядом, мы еще не были уверены. Кто он и чего ему надо — нам было непонятно. Девчонки первые начали возмущаться его поведением, а юноши затаились и молча сидели по своим местам. Вышвырнуть его сразу мешала несплоченность наших парней.

Хулиган, распалившись от нашего молчания, перешел к издевкам, он вдруг стал требовать, что бы все комсомольцы встали перед ним. Такой, понимаешь, был закоренелый антисоветчик. Комсомольцы, видишь ли, ему не нравились. Поскольку никто не вставал, то дебошир от слов решил перейти к действиям. Вместо ругани и угроз от доски он собрался пройтись по рядам и поднять парней с места.

Вот тут он свое и получил. Он необдуманно подошел к Лешке и мой братец встал на ноги, но лишь для того, чтобы схватить фрайера за грудки и начать трясти. Тут и я, конечно, не выдержал и бросился через соседа помогать брату, да и другие парни тоже встали, чтобы навести порядок. Но Лехан справился практически один, отвесив хулигану пару оплеух, он вытолкнул его из кабинета в коридор.

Надо было бы, конечно, измордовать урода более основательно, но тогда среди приличных людей не было принято толпой добивать одного — это первое, а второе — это то, что урок — то продолжался и буквально через несколько секунд после изгнания хулигана в класс вошла литераторша, а негодяй больше не показывался. Нам и в голову не пришло устраивать за ним погоню во время и вместо урока.

2.

Но были и хорошие события в тот учебный год. Связаны они были с праздниками и сопутствующими молодежными тусовками.

Во-первых, мы своей компанией бывших учеников 81 класса отметилили наступающий 1975 год. Праздновали на квартире у Ларисы Резник, вернее у нее в доме, поскольку она тогда жила в частном доме на Колхозном поселке. Там были наши старые друзья по 8-му классу: Вовка Костромитин, Серега Белогрудов, покинувшие уже школу, наши девушки-красавицы, учившиеся 92 классе, ну и мы с братом и Борей Ровным — всего человек двенадцать. Было одновременно весело от того, что мы собрались вместе, и грустно, от того, что учимся теперь не только в разных классах, но и в разных местах. Некоторых парней я после того Нового года не встречал больше ни разу.

А вот другой праздник — 23 февраля — мы праздновали уже только 91 — м классом на квартире у Ольги Кутявиной. Когда-то Ольга жила в «том дворе», в пятиэтажке по Колхозной 27, но к этому моменту родители ее уже получили новое, более комфортабельное жилье. Находилось оно, по моим понятиям, на краю света — на Северо-западе, в том квартале, где «мужик с пистолетом». Челябинцы меня поймут, а тем кто не местный, объясню, что это в районе улицы Молодогвардейцев. Тогда это была окрайна города, а теперь город настолько раширился, что для кого-то и это почти центр.

Вот туда-то мы и поперлись на трамвайчике в составе человек двадцати или двадцати пяти.

О том, что и как мы праздновали, можно было бы рассказать подробнее, но я уже описывал события того вечера в одном из своих романов про школьную жизнь, поэтому нет смысла повторяться. Ищущий да обрящет. Есть смысл задержаться на последствиях этой вечеринки.

Я до сих пор не пойму, кто и какой целью заложил нас руководству школы. Я до сих пор не понимаю, почему руководство школы пошло на поводу этих жалобщиков и решило «принять меры».

Одним словом, о вечере стало известно директору школы и Галина Васильевна Ванюткина решила нас пропесочить. Устроили что-то вроде расширенного классного собрания с приглашенными родителями. В президиуме были: директор, завуч и классный руководитель, которые принялись взывать к нашей комсомольской совести.

Ну ладно, если бы я один такой недалекий не понимал, что происходит, но среди одноклассников моих никто не понимал, какие претензии к нам предъявляют. Школу мы не позорили, комсомол — тоже. Мы не хулиганили, посуду и окна не били, трамвай при поездке не переворачивали. С соседями по лестничной клетке и этажу не ругались и не скандалили, ушли около девяти вечера, так что даже ночной тишины не нарушали. Ну смеялись, ну танцевали под музыку, но разве это — преступление? Мы ни между собой, ни с кем-то еще посторонним на улице не подрались, ничего не сожгли, милиция нас не задерживала. Что мы такого плохого сделали?

Главное же, что нам предъявили, что мы пили вино. Все даже поперхнулись от такого обвинения. Отрицать факт было бесмысленно, ну а обсуждать глупо. Вина была одна бутылка на две дюжины ртов. Непозволительно мало, но за добавкой никто не бегал. Это вино никому насильно в рот не вливали, кто не хотел — тому не наливали, кто хотел-тому плеснули. Именно плеснули, потому что на десяток, выразивших желание, больше 50–70 граммов не получалось. Ну глотнул я того портвейна, так даже не проняло. Потом, мы все считали себя взрослыми. Нам многим по шестнадцать лет уже исполнилось, мы паспорта получить успели, а с нами, как с детьми малыми. Моя мать знала, что мы с Лешкой можем выпить вина на празднике и относилась она к этому спокойно. Мы с ее ведома и согласия уже дважды ходили встречать Новый год в молодежных компаниях. Поэтому мне было непонятно, почему чьи-то чужие родители и директрисса возмущаются тем, что не раздражает мою мать? Так думали практически все мои одноклассники, и естественно, что собрание закончилось не в пользу администрации. Нас конечно поругали, пристыдили, но никого расскаяния от нас не добились. Мы остались при своем мнении. Тем более, что это вечеринка нас всех только сплотила.

Однажды, в студенную зимнию пору на уроке НВП нас вывезли в чистое поле, на стрельбище, где все мы стреляли из автоматов АК-47 по мишеням. Помню, что на стрельбище мы ехали через весь город на автобусе № 38 до поселка Шершни. А вот куда потом шли пешком, с конечной автобуса — уже забыл.

Еще мне памятен девятый класс тем, что именно в это время во мне проявился литератор. Я начал писать. Первые стихи и первые рассказы. Что-то даже для стенгазет. Возможно где-то среди моих бумаг до сих пор лежат пожелтевшие листочки, на которых я еще ручкой делал первые стихотворные и прозаические наброски. Компьютеров-то тогда не было, поэтому все, что хотелось сохранить, писали на бумаге.

И тогда же я решил увековечить в мировой истории своих одноклассников и их деяния. Где-то с апреля 1975 я стал вести дневник, но не свой, кому я мог быть интересен, а дневник своего класса. Так что школьные события конца девятого и всего десятого года моей учебы я могу теперь восстановить чуть не поминутно. Но вставлять весь этот дневник в свои мемуары я посчитал излишним, возможно я когда-нибудь опубликую его, как приложение к этому моему литературному детищу.

3.

В 1975-м году закончилась война во Вьетнаме. Естественно победой прогрессивных народно-патриотических сил. Американцы драпанули вместе со своими марионетками из Сайгона, который на радостях был переименован в город Хошимин. Вроде бы и в Камбодже тоже пал марионеточный прозападный режим. Но сразу после победы, пришедшие к власти люди закрыли страну так, что никаких сведений о том, что там происходит, больше не поступало. Страна полностью исчезла из новостных каналов.

По телевизору без конца рассказывали о Хельсинском совещании по безопасности и сотрудничеству в Европе и подписании соответствующих документов. Обещали разрядку, нерушимость границ и вечный мир на континенте. Ага, как говорится, губы раскатали. Всего через 15 лет в Европе опять начнут стрелять друг в друга и нарезать новые границы для новых государств.

А вообще-то, свято место, как говорится, пусто не бывает. Закончились войны в Юго-Восточной Азии, европейцы ратовали за вечный мир, но тут же началась гражданская война в Ливане. Кто там кого и за что мочил, мне было абсолютно не понятно. Как и не понятно было, кого мы там поддерживаем и поддерживаем ли вообще. Поэтому в новостях наши обозреватели в основном говорили о том, что эту войну пора прекращать.

В конце 1975 года помер последний настоящий фашист — каудильо Франко. Испания решила стать монархией, и в ней снова появился король из династии Бурбонов.

В СССР летом случилась страшная засуха. Горело Подмосковье со своими торфянниками. В нашей области и во многих других трудовые коллективы посылали многочисленные десанты работников для заготовки кормов для скота. Урожай собрали минимальный. Именно в этот год пришлось резко увеличить закупки зерна за рубежом, и сократить мясное поголовье. Впервые пришлось изменить ГОСТы на колбасу. Именно с этого года появились предпосылки для перебоев с продуктами.

Среди всех спортивных состязаний этого года самым главным для меня стало соревнование, которое не состоялось. Анатолий Карпов вернул в СССР чемпионскую корону по шахматам. «Пресловутый Фишер» отказался защищать свое звание в матче против нашего гроссмейстера и чемпионский титул у него попросту отобрали, передав это звание Карпову.

Фаворитом кинопоказа стала новая кинокомедия «Афоня».

Ну а в личном плане для меня важным событием стало получение паспорта гражданина СССР. Поскольку я оформлял его в январе, то мне вручили паспорт еще старого образца с зеленой обложкой и маленьким фото на первой странице. В нем еще были страницы для записи места работы. А вот некоторым мои одноклассникам, получавшим этот документ чуть позднее, вручали паспорта уже нового образца с пурпурной обложкой, украшенной большим гербом СССР, и с тремя страничками под три крупные и разновозрастные фотографии.

В Челябинске в тот год открылся и заработал Торговый центр, некоторые знакомые мне девчонки устроились туда работать продавцами.

 

Глава 2. Геодезист

В свое последнее каникулярное лето я решил честным трудом заработать немножко денег. Где именно можно приложить свои усилия я не знал, но активно интересовался и мне повезло. К брату Юрию как то зашел в гости бывший его одноклассник Боря Беззубцев. Как оказалось, Борис работал геодезистом в Экспедиции N308 ГУГК СССР, и их организация остро нуждалась в деятельных, трудолюбивых и, главное, непьющих молодых людях. Поскольку их требования совпадали с моими характеристиками, уже с начала июня я смог приступить к работе.

Аббревиатура ГУГК расшифровывается как Главное Управлении Геодезии и Картографии. Это — та самая организация, которая измеряла просторы нашей бескрайней Родины и на основе этих замеров потом рисовала карту страны. Контора 308 экспедиции находилась тогда недалеко от железнодорожного вокзала, а рядом с ней, в Колупаевке, базировалась городская изыскательская партия, в которой предстояло работать мне. Всего подчиненных Экспедиции партий было несколько и работали они по всей области.

Геодезические замеры, используемые при составлении карты обычно бывают трех видов: измерение разности высот с помощью нивелира; измерение углов между разными точками с помощью теодолита; и измерения расстояний между точками с помощью дальномера. Борина бригада занималась измерением углов и нашим основным орудием производства был теодолит.

Бригада звучит круто, но не всегда правильно. Бывали дни нас когда в бригаде было только двое: я и Боря, текучка в партии была страшная. Люди устраивались и, немного потаскав трехногие штативы с марками, понимали, что здесь надо действительно работать, после чего быстро исчезали. На их место приходили другие и тоже исчезали. Уж не знаю почему, но устраиваться приходили в основном какие-то люмпены, склонные к выпивке и иногда судимые. Платили геодезистам сдельно и заработок сильно зависел от того, сколько замеров ты успел снять. Проработав два месяца я за первый получил чуть больше 160 рублей, а за второй всего 130 с копейками. Опять же, если работать полным составом бригады в пять человек, то заработанное надо было делить на всех, и получалось тоже не сильно густо. Так что оптимальным было работать втроем или вчетвером.

Во время работы было много приключений и забавных историй. Многие люди, увидев Бориса, приникшего к теодолиту, почему-то считали, что он снимает кино и радостно застывали перед объективом, натуженно улыбаясь или махая руками. То, что они загораживают марку, которую он пытается рассмотреть, их не волновало. Тяжело было работать в центре города, где на улицах шастало много людей и транспорта, закрывающих обзор, а также трудиться в дождливые, туманные и жаркие дни. В дождь и туман сильно падала видимость, а при высокой температуре от земли шло испарение влаги, и марка, стоящая иногда в сотне метров от теодолита, в его объективе от этого испарения «плыла», колебаясь из стороны в сторону.

Но мы с Борисом сделали замеры даже на площади Революции. Правда, нам для этого пришлось начать работу в 5 часов утра, но зато нам никто не помешал. Кстати, именно в этот день меня с еще одним нашим сотрудником-студентом строительного факультета ЧПИ, — подрабатывавшим как и я на летних каникулах, чуть не замели в ментовку.

Для того, чтобы провести замеры на площади Революции пораньше, мы всей бригадой заночевали на работе, в помещении нашей партии в старинном двухэтажном бревенчатом особняке в Колупаевке. Поутру мы со студентом вышли на пустынную улочку и с интересом разглядывали окружающий пейзаж. Не прошло и минуты, как пейзаж украсился бравым милиционером, подъехавшим на мотоцикле «Урал» и остановившимся в пяти шагах от нас.

Насладившись утренней прохладой и увиденным милиционером, я напомнил напарнику, что нам пора в избушку, грузить инструмент в машину. Но тут благодушный с виду милиционер вдруг жестко скомандовал: «Стоять!». На наш жалкий лепет: «А, чо такого, нам работать пора» Он привстал во весь свой гигантский рост, а был он приблизительно метр девяносто и килограмм 110 весом и как рявкнет: «Стоять, я сказал! Не двигаться!» Такой убедительный приказ мы поневоле исполнили, застыв на месте.

Но, посчастью, тут пришло наше спасение в виде сильно подержанной и помятой, крашенной блондинки неопределенного возраста, может лет сорока, а, может, и шестидесяти. Она подошла к нам в сопровождении еще одного милиционера.

— Эти? — строго спросил у нее милиционер, отдававший нам приказы.

— Не, это не те, — радостно затараторила женщина, — это молодые, красивые, видно сразу, что хорошие ребята. А те оба чернявые и постарше.

— Этих тоже двое, и оба они не блондины, — с надеждой переспросил мотоциклист.

— Точно не эти, — заверила его блондинка.

— Свободны, — скомандовал нам раздосадованный милиционер.

Мы резво сховались за забором родной организации, поняв, что ранние прогулки по Колупаевке чреваты приключениями иногда ну очень опасными. Как оказалось, женщину возле вокзала ограбили два негодяя, и вот она с патрулем милиционеров обходила окрестности в поисках преступников.

В теперешние времена нас могли бы и не отпустить. А что, сейчас с помощью «демократизатора» можно на любого, что угодно вешать, лишь бы дело быстрее закрыть.

Я проработал геодезистом два месяца, заработав в итоге чуть больше 300 рублей.

На заработанные деньги Лешка купил магнитофон — четырехдорожечный катушечный, «Маяк-202». До сих пор помню, что стоил он 220 полноценных советских рублей. Магнитофон, вроде бы, считался моим, но эксплуатировал его братец намного чаще меня.

С этой покупки началось наше с ним увлечение музыкой. Мы открыли для себя огромный мир рока. Собирали концерты «Битлз», «Роллинг стоунз» и очень модных тогда «Дип перпл» и «Лед Зепеллин».

Отцу такая музыка не нравилась, и мы с братом с ним иногда конфликтовали на эту тему. Все-таки он сам был музыкантом — трубачом и предпочитал совсем другие мелодии. Теперь я его вполне понимаю. Мне сейчас не сильно нравится современная, кислотная техно-музыка, но, к счастью, мои дети тоже ей не увлекаются, и у меня с ними по этим вопросам проблем нет.

* * *

В то лето 1975 года я по вечерам после работы часто ходил потусоваться в «том дворе». Там тогда жили некоторые из моих одноклассниц: Лариса Щипунова, Вера Федюшина, Татьяна Бобырина и некоторые другие девушки. По вечерам они выходили посидеть на лавочке, а уже на их присутствие слетались парни со всей округи.

Я на внимание своих одноклассниц тогда не претендовал, мне по нраву были другие девушки. Но на этих сборищах молодежи играли на электрогитарах мой одноклассник Шурик Лебединский в дуэте с Витькой Десятовым. Вот чтобы послушать их игру я и заходил туда вечерами.

Обычно собирались на лавочках напротив третьего подъезда дома 27 по улице Колхозной. Протягивали электричество времянкой, подключали гитары и простенькие усилки и начинали музицировать. Репетуар у пацанов был не богатый, но красивый и главное, они очень старались. Несколько раз забредали на эти посиделки и шанхайские хулиганы во главе с вышедшим из тюрьмы Пиратом, но вроде никого не обижали.

Пока я так расслаблялся после трудового дня, братец Алексей тем временем добился значительных успехов в спорте. Он стал кандидатом в мастера спорта по спортивному ориентированию, был даже как то включен в состав сборной РСФСР и вместе с ней выезжал на международные соревнования в Болгарию.

А наш Юрий вместе с женой закончили пединститут и уехали по распределению в поселок Бородиновка Варненского района.

 

Глава 3. 1975–1976

В сентябре 1975 года мы пошли в десятый класс. У нас поменялся классный руководитель. Ею стала юная, всего двадцать три года, Ирина Мартыновна Гончарук. Маленькая, красивая, веселая и энергичная. Преподавала она нам математику и при таком преподавателе мои дела сразу пошли в гору. Основной моей оценкой стала пятерка.

Да и физику нам стала преподавать перешедшая в школу из автомобильного училища Лидия Петровна Троицкова. И учитель она была хороший и человек замечательный, да и материал по физике для десятого класса был мне по душе: оптика и ядерные реакции, так что и по физике я тоже стал отличником.

Вот только с шахматами пришлось завязать. Я договорился с Гроздовым, что в связи с подготовкой к выпускным и вступительным экзаменам в интститут на занятия пока ходить не буду, но если надо будет поучаствовать в соревнованиях за команду, то попробую помочь. И по весне Мстислав Иванович действительно меня пригласил на командные соревнования. Если раньше я играл за команду на второй или третьей доске, то теперь места там были заняты юной порослью — мальчиками, которых я два года назад безжалостно громил. Они все уже стали перворазрядниками. Ну а мне досталась только девятая доска. Но я абсолютно не комплексовал и по мере своих сил помогал команде. Я даже никому из соперников не проиграл и набрал больше половины очков.

Говоря о подготовке к экзаменам я абсолютно не шучу. Я действительно самостоятельно занимался решениями физических и математических задач предлагавшихся на вступительных экзаменах абитурентам прошлых лет. Помогал находить мне эти задачи брат Володя, у которого были подборки брошюрок с экзаменационными заданиями московских и ленинградских вузов, а также много журналов «Квант». Порешав с переменным успехом эти задачи, я понял, что на математический факультет МГУ или мехмат Лениградского госуниверситета мне поступать смысла нет. Планка заданий там быля явно завышена и рассчитана исключительно на тех, кто знает больше, чем дают в школьной программе. Поэтому, размышляя над тем, где бы я хотел учиться, я решил выпендриться и поступать в только что открывшийся в нашем городе Челябинский госуниверситет. Летом 1976 года там планировался первый прием студентов.

Итак, учебную часть своей биографии я пропускаю, в надежде, что все-таки когда-нибудь опубликую дневник своего 10 класса. Любовные переживания тех лет, тоже опущу, поскольку все более-менее интересное упомянуто в моих других произведениях, которые вы легко можете найти в интернет-библиотеке Максима Мошкова. Остается переходить к событиям 1976 года и к тому, как я выбирал свой дальнейший жизненный путь.

К важным событиям 1976 года я бы отнес пуск Камского автозавода. Сейчас любому автомобилисту трудно представить себе дороги по которым не шарашаться тысячи КамАЗов, а ведь до этого года их просто не было. Самыми могучими грузовиками тогда считались МАЗы и КрАЗы, но и их было тогда не так уж много, а самыми многочисленными были автомобили ГАЗ и ЗиЛ.

В 1976-м умер маршал Гречко и министром обороны был назначен Устинов, человек гражданский, который никогда не командовал войсками. Назначение встретили с некоторым удивлением, но про недовольство военных ничего слышно не было. А вот присвоение Леониду Ильичу звание маршала вызывало ироничное отношение. Пускай, дескать, главный себя побалует, ну любит он все эти цацки.

В загадочном и враждебном Китае шла какая-то подковерная борьба группировок, кого-то смещали, кого-то назначали. А когда там умер Великий Кормчий — Мао Цзедун, все напряглись, как бы воевать не пришлось. Но обошлось. Потом там долго в новостях клеймили какую-то «банду четырех».

Весьма помпезно встречали в нашей стране освобожденного из фашистских застенков Луиса Корвалана, вымененного на диссидента Буковского.

В Америке президентскую гонку неожиданно выиграл Джимми Картер.

А один наш летчик совершил неслыханное предательство угнав, в Японию секретный самолет МиГ-25.

В канадском Монреале прошла очередная олипиада, завершившаяся победой стран социализма. СССР получил больше всех медалей, на втором месте была ГДР, а США только на третьем месте.

Еще по весне мать взяла в кредит на десять месяцев новый черно-белый телевизор «Крым 218». Вместо первоначального взноса мы сдали нашу старенькую «Неву», нам засчитали за это 30 рублей, а остальную сумму разделили на ровные порции по 17 рублей с копейками. Стоимость кредита была аж 2 % годовых, т. е. мы переплачивали за телевизор что-то около 4 рублей. Не правда ли, по сравнению с нынешними потребительскими кредитами советский кредит похож на благотворительность? При этом надо учесть, что матери не было нужды каждый месяц таскаться в отделение банка на другой конец города, выстаивать там очередь, чтобы оплатить очередной взнос. Она просто оформила себе справку на работе, и по ней автоматически перечисляла в магазин деньги за кредит из своей зарплаты.

В июле 1976 года отцу исполнилось 55 лет и он, как работающий на вредной специальности по второй сетке, оформил себе пенсию. Пенсию ему начислили максимальную — 120 рублей. Согласно статистике, средний заработок тогда по стране был 154 рубля 20 копеек.

Мы же с Лешкой, готовились к поступлению в институт. Я наметил для себя математический факультет ЧелГУ, а братец решил поступать в Челябинский медицинский. Он почему-то решил, что поскольку туда подают документы в основном девчонки, то у него, как у парня, якобы должно быть преимущество.

 

Глава 4. Абитура, Абитура…

В августе мы с ним погорели на одном и том же. На сочинении.

Вся разница была только в том, что для Алексея это был первый экзамен, и, завалив его, сразу он освободился от абитуриентской нервотрепки. А я мучился до конца месяца. Я успел сдать математику устно, потом математику письменно, эту — вообще на отлично, физику сдал на четверку, и только потом вдруг выяснилось, что писать сочинения для меня проблема. Я получил такую убедительную двойку, что даже член приемной комиссии с физического факультета, не смог мне помочь. Он перехватил меня в тот момент, когда я забирал свои документы в приемной комиссии. Узнав о том, что я все спецпредметы сдал нормально, а прокололся только на русском языке, преподаватель предложил мне бескорыстную помощь. Я должен был просто переложить свои документы с математики на физику, а взамен он попробует утрясти мою проблему сочинением. «А то там, понимаешь, прямо женское засилье среди поступающих. Кафедра планирует науку по теме „Физика твердого тела“ вперед двигать, а с кем? С бабьем этим?»

Я было согласился, но когда этот товарищ извлек мое сочинение из пачки абитурентских опусов, он признал, что и для него есть неразрешимые задачи. В моем сочинении оказалось две дюжины ошибок. Закрыть глаза приемной комиссии на такое обилие красного цвета даже он был не в состоянии. Мы оба тяжело вздохнули и пошли каждый по своим делам. Он искать парней, которые согласились бы обучаться физике, а я понес свои документы домой.

Весьма расстроенный я думал, как же мне быть. Мечты мои о высшем образовании рушились при столкновении с суровой советской реальностью. Это вам не теперешняя сдача ЕГЭ, когда по результатам единожды сданного в тепличных условиях экзамена вы можете претендовать на поступление на множество специальностей в несколько вузов одновременно. И все ваше абитуриентское волнение связано лишь с тем, что вы ждете, кто из них решит вас зачислить первым. В те времена у нас имелась только одна попытка в год для поступления в ВУЗ, и каждый раз надо было доказывать свои знания на новых экзаменах. Не сдал — приходи через год.

Дома я открыл телефонный справочник и принялся изучать список челябинских ВУЗов. Он был не слишком длинным. Медицинский, педагогический, сельскохозяйственный — эти я отверг сразу. Ни педагогом, ни врачом, ни агрономом я себя и представить не мог. В ЧелГУ меня уже забраковали, оставался политехнический. Я позвонил на удачу в приемную комиссию и мне сказали, что они еще принимают документы на вечернее и заочное отделение. Ну, попытка — не пытка, и я помчался туда.

Приемная комиссия ЧПИ располагалась на 2-м и 3-м этажах главного корпуса. Я поднялся, начал читать таблички, и настроение у меня упало. Появилась мысль: «Может в армию сходить, а потом снова поступать в ЧелГУ?» К таким размышлениям привели меня названия факультетов и специальностей на них. Ну не лежала у меня душа ни к машиностроению, ни к металлургии, ни к автотракторной технике. И только, когда я дошел до стенда вечернего энергетического факультета, появилось что-то, напоминающее надежду. Мое внимание привлекли две специальности: «Автоматика и телемеханика» и «Конструирование и производство радиоаппаратуры». От их названий повеяло запахом плавящейся под жалом паяльника канифоли, мягким и податливым оловом, маленькими разноцветными детальками, собранными в сложнейшие схемы. На мой взгляд это было интересно. Я всегда хотел научится чинить телевизоры и радиоприемники. Всякий раз, когда их при мне разбирали и пытались настроить или починить, я был в первых рядах зрителей. Да и по телевизору, когда показывали в новостях цеха радиозаводов, выглядели они на мой взгляд привлекательно: чисто, светло, конвейер ползет потихоньку, и около него сидят десятки молоденьких улыбающихся женщин в белых халатах. Красота! Особенно молодые симпатичные женщины. И я решил подавать документы на производство радиоаппаратуры.

Итак, мне в третий раз за одно лето предстояло сдавать экзамены. Я сдал семь выпускных экзаменов в школе, четыре в университете, и еще четыре надо было сдавать в ЧПИ. Нервы мои были закалены бесконечными испытаниями.

Первым экзаменом в политехническом была математика письменно. После него число абитуриентов сокращалось, наверное, вдвое.

Это для заумных мехматов ЛГУ или МГУ моих знаний в области школьной программы могло не хватить на отличную оценку, а в обычные ВУЗы, где требования к поступающим были стандартными, я мог получить за письменный экзамен по математике только пять.

На экзамен отводилось часа четыре, я же уходил с него вторым и всего через два часа после начала. Поскольку первым сбежал с экзамена молодой человек, который ничего не решил и сдавал чистый листок, то женщина-экзаменатор мне тихонько сказала:

— Чего же вы уходите так рано, время есть, посидите, подумайте, может, что-нибудь и решите еще.

На что я ей ответил:

— Да зачем же я буду здесь сидеть, если я уже ВСЁ решил!

И представьте мое возмущение — удивление, когда я прихожу узнать результат и вижу там оценку «4». Слава богу, они догадались приписать внизу списка фразу, что аппеляционная комиссия по письменному экзамену будет работать в день сдачи экзамена по математике-устно. А то я уже собирался идти скандалить.

На математике устно я получил несложный билет и сдал его тоже на «отлично», после чего стал аппелировать по поводу письменной работы. Конечно же, я оказался прав, и преподаватель, принимавший у меня экзамен, исправил у меня в ведомости неправильную четверку на законную пятерку.

Потом была физика-устно. Ну тут экзаменатор, увидев у меня в ведомости две пятерки, сильно не приставал и быстро выставил мне вполне удовлетворившую меня четверку.

Я уже чувствовал себя наполовину студентом. Ходил по коридорам, заглядывал в аудитории и думал: «Неужели я буду здесь учиться?» Не верилось.

Оставалась ерунда, но самая сложная — написать сочинение.

Писали мы его в огромной лекционной аудитории, и сидело нас там ни меньше сотни человек. Экзаменаторы, сталкивавшиеся уже с проблемой, не позволившей мне поступить в ЧелГУ, нас заранее предупредили, что они не собираются готовить из нас ни писателей, ни сценаристов, ни драматургов, поэтому предлагают сочинение нам писать не более, чем на полутора страницах и как можно более простыми словами и фразами.

Я, наученный горьким опытом, с ними сразу же согласился и решил придерживаться их совета. Я даже творчески развил это предложение и подкрепил его еще одним действием. Сзади меня сидела девочка-блондиночка, зрительно мне уже знакомая. Просто мы с ней были записаны в одну абитуриентскую группу и вместе стояли под дверью аудиторий, ожидая своей очереди на сдачу устных экзаменов. Следуя своей любимой циничной формуле про то, что «женщины — это не цель, они средство для достижения наших целей», я не приминул обратиться к девушке и попросил ее проверить написанное мной сочинение. Она добросовестно прочитала мои труд и указала на две или три синтаксические ошибки. Этого хватило. Когда я через пару дней пришел проверить результат, напротив моей фамилии сияла победная тройка!!! Итого я набрал 17 баллов! Да плюс 4,5 за аттестат, которые тогда учитывались при поступлении, у меня получалось 21,5 балл. Я был уверен, что этого должно хватить для зачисления.

Для зачисления этого хватило с лихвой, с большим запасом. На мою специальность проходными для бывших школьников были 19,5 баллов, а я набрал на два больше. Так что я стал оформлять все студенческие документы и задумался над тем, куда же мне пойти работать. В институте нас строго предупредили, что все студенты-вечерники обязаны предоставить в деканат справки с места работы

 

Глава 1. ГосНИИЭП

1.

В семнадцать лет я был достаточно самостоятельным парнем. Сам выбирал место учебы, родители меня никуда за ручку не водили, сам проваливался и сам же поступал. Вот и с работой я проявил полную самостоятельность. Можно было бы конечно обратиться к отцу, он бы, наверное, мог пристроить меня на своем заводе, но мне не хотелось на ЧЭРЗ, не хотелось в большой шумный цех, тем более работать в две или даже три смены. Главным я для себя считал все же учебу в институте, а работа должна была быть такая, чтобы прикрывала меня справкой от деканата, чтобы не сильно утруждала физически, и чтобы по вечерам я был свободен для посещения занятий. А если еще учесть, что я никакой специальностью не владел и ничего не умел, не будем же мы всерьез считать, что уроки труда в школе позволили мне считать себя классным слесарем или токарем, то максимум, что мне грозило, либо место разнорабочего, либо лаборанта.

Именно должность лаборанта я принялся искать. Вышел на ближайший перекресток и, подобно герою О'Генри, пошел на восток.

Я шел по проспекту Победы, забредая то в один НИИ, то в другой. Мне повезло с третьей попытки: на проспекте Победы, 160, в ГосНИИЭПе, должность лаборанта для меня нашлась. Там вообще было много вакансий.

Государственный научно-исследовательский институт электродной промышленности, занимался, как вы правильно догадались, электродами. Но не теми, которые мы все так хорошо знаем и которые так красиво горят бело-синими яркими огоньками на стройках при сварочных работах, а электродами угольными, толстыми, длинными и тяжелыми. Такими электродами, пользуются электрометаллуги для производства спецсплавов и выплавки алюминия.

Делали их, прессуя в формах из угольных порошков разного помола. Получались длинные двухметровые стержни весом в десятки килограммов. Затем в специальных печах при температуре в 3000 градусов эти угольные стержни доводили до состояния графита, и только потом использовали по назначению. Вот я и попал как раз лаборантом в сектор графитации, к людям, которые и должны были разрабатывать новые способы получения графита из угля.

Работа в НИИ мне нравилась. Нравилась тем, что совсем не мешала моей учебе, наоборот, с некоторого времени она даже помогала мне учиться, поскольку времени свободного у меня было столько, что я в рабочее время успевал сделать все свои домашние задания: порешать математику, почертить начерталку, почитать книжку по истории КПСС и даже поучить французские глаголы. И за время, проведенное на работе с такой безусловной пользой, мне еще и деньги платили, аж целых семьдесят рублей в месяц. Конечно, это была минимальная заплата по тем временам, но зато она не облагалась никакими налогами. Мало того, поскольку я считался лаборантом вредного производства, мне еще и талоны на молоко выдавали. В таком количестве молока я не нуждался, но этими талонами можно было расплачиваться за обеды в столовой, каждый талончик стоил 17 копеек, так что как минимум 5 раз в месяц я обедал нахаляву.

Сперва меня посадили на 5-м этаже в одном кабинете с научными сотрудниками сектора, там по случаю оказался пустой стол. Но долго я на такой высоте не продержался. Не знаю, чем я им так не угодил, я даже в их разговоры особо не встревал, но однажды, они в моем же присутствии попросили заведующего сектора перевести меня туда, где сидели работяги — в лабораторное помещение на первом этаже. Понизили, или свергли вниз, так сказать. Я было огорчился, а потом наоборот оценил свое новое рабочее место. Во-первых намного ближе к проходной и к столовой, во-вторых далеко от начальства, так что я наших научных сотрудников мог неделями не видеть, а в-третьих, мужики в лаборатории оказались наредкость хорошими людьми.

Сектор графитации, надо сказать, не блистал. Выдающихся ученых в нем не было, так, сидели люди, занимали ставки, пыхтели над неразрешимыми для них задачами. Только завсектором товарищ Чечулин был остепененным специалистом — кандидатом химических наук. Но, как шушукались за его спиной его же подчиненные, он тоже не работал, поскольку руки были заняты. Он обеими руками держался за свое кресло. Научных сотрудников в секторе было пять или шесть человек: один мужчина, лет сорока, звали его Николай, остальные — женщины разного возраста, от двадцати пяти до сорока пяти лет. Мне, конечно, трудно было оценить их деловые качества, поскольку в тематику их работ я сильно не вникал, а в методы решения поставленных перед ними задач тем более. Но, судя по не слишком деловой атмосфере в кабинете, по пустопорожним личным разговорам, которые они при мне вели, по частым чаяпитиям, по тому, сколько рабочего времени они тратили впустую, я пришел к выводу, что они себя работой сильно не перегружали.

Помню, как с утра в понедельник час рабочего времени уходил влет на рассказ одной тридцатилетней дамы о том, как они с мужем в выходные ходили на барахолку. Тогда вещевой рынок располагался на пустыре между ветлечебницей и цинковским кладбищем. Там они купили наконец мужу американские джинсы.

Поражала цена вопроса 120 рублей. Так что еще час уходил, как сейчас говорят, на комменты, каждый считал нужным вставить свое мнение. Самая пожилая сотрудница, лет сорока- сорока пяти, видимо помнившая военное, голодное детство, заявляла, что это слишком дорого, она бы своему за такие деньги ничего бы не купила. Молодые и незамужние сотрудницы говорили, что это совсем не дорого, и за 130 джинсы бывают, а единственный мужчина Николай вспоминал, что за куда меньшие деньги он себе целый костюм-тройку покупал.

Позднее, одна из наших юных специалистов нашла, наконец, свою судьбу, познакомилась и подружилась с парнем, работавшим в нашем же НИИ. И естественно все принялись за ее спиной обсуждать как ее саму, так и ее приятеля.

На мой вкус девица была не слишком красива, чересчур высока и не блистала умом и знаниями. Тем не менее, где-то на комсомольских собраниях, ее все же разглядел невысокий — заметно ниже ее ростом — худенький блондинчик, сотрудник соседней лаборатории. Сначала он просто приходил к ней в гости и они о чем-то дружески беседовали. Потом меня спустили на первый этаж и я несколько отстал от этого сериала, пропустив множество серий. Но новости доходили и до первого этажа, так что я был в курсе, что к Новому году «клиент созрел» и сделал девушке предложение. После чего стал приходить к ней в кабинет на правах жениха. Ну а к весне они-таки поженились. Так что вы можете представить, сколько времени ушло у дамского коллектива сектора графитации на обсуждение всех этих перепитий. Ведь история любви разворачивалась на их глазах. Одна подготовка к свадьбе чего стоит. Не хуже, чем сериалы по телевизору смотреть.

Кстати, к подготовке их свадебного торжества даже я руку приложил, нашел им музыканта на свадьбу.

Я тогда уже на первом этаже в лаборатории сидел. В один из дней я решил прикоснуться к прекрасному, к музыке то есть. И даже сделал первый шаг, в обеденный перерыв съездил в Торговый центр и купил себе маленький электроорганчик «Фаэми», принес его на работу, а тут к нам в комнату заглянул наш сотрудник Николай. Видимо, решил передохнуть от женского коллектива и забить с нами пару партий в домино. Увидев мою покупку, Николай тут же сбацал что-то жизнеутверждающее. Стало понятно, что как музыкант он намного способнее, чем как химик-ученый. Выяснилось, что он даже в музыкальной школе по классу аккордеона обучался, но про эти его способности в институте никто еще не знал, а он их никак не афишировал.

Поэтому, когда я узнал, что молодоженам на свадьбу понадобился баянист, чтобы все было как у людей, я и подсказал невесте к кому ей надо обратиться. И Николай действительно играл на их свадьбе. И жених с невестой остались им очень довольны.

2.

Когда меня с пятого этажа спустили на первый, то я обнаружил там славный коллектив из двух человек. Одного из них звали Алексеем Максимовичем, он считался загрузчиком-выгрузчиком экспериментальной электропечи, а второго Борисом Ивановичем, он считался электромонтером лабораторного оборудования. Оба они уже были не молоды и не слишком здоровы. Борис Иванович выглядел лет на сорок пять, он был худенький, маленький, носил очки и страдал желудочными заболеваниями. А Алексей Максимыч, был постарше — чуток за пятьдесят, и уже пенсионер, поскольку выработал вредный стаж по первой сетке. Видимо, на вредном этом электродном производстве он и заработал себе астму, от которой часто заходился в кашле. Но не смотря на все свои болячки оба они были людьми веселыми и жизнерадостными. Ко мне отнеслись они весьма дружелюбно и даже слегка по-отечески.

В той комнате, где мы тогда сидели втроем, планировалось построить небольшую обжиговую электропечь, и в этой печи проводить эксперименты по методам графитирования электродов. Но, честно говоря, за те месяцы, пока я работал в институте, строительство печи шло как-то медленно. Может у них там итальянскую забастовку коллектив проводил, я не знаю.

Недели через две после моего переезда на первый этаж мне дали первое задание: натаскать из большой груды огнеупорного кирпича, находящейся во дворе НИИ, маленькую кучку кирпичиков поближе к нашей лаборатории. Я надел фуфайку, вышел во двор и перенес сотни полторы кирпичей, складывая их аккуратно прямо под наши окна. Еще чере неделю-полторы, мы открыли окно, я надел фуфайку, вышел во двор и через окно подавал кирпичи в помещение. Потом Алексей Максимыч стал неспешно класть из них печурку. Почему неспешно? А чего торопиться, ну закончил он в конце концов кладку, выложил печку из шамотного кирпича в виде ванны, Борис Иванович уже электросиловое оборудование и трансформатор проверил, а загружать-то в печь нечего. Нам для этого маленькие угольные электроды-заготовки должны были наштамповать, а их никто не спрессовал. Сидим «козла» забиваем.

А пока в штат приняли нового загрузчика-выгрузчика — Петра Григорьевича. По идее, когда печь заработает, надо будет на ней круглосуточно работать, эксперименты по несколько суток могут идти, следовательно нужны сменные специалисты. Вот и взяли еще одного работника.

Петр Григорьевич тоже был пенсионером и бывшим работником электродного завода. Но в отличие от Алексея Максимовича, ни тяжелый вредный труд, ни пройденная в юности война на его здоровье не сказались. Это был высокий, крепкий и здоровый мужик, не смотря на то, что он злоупотреблял вином и был охотником до женского пола. 80 % его разговоров были про баб-с, а остальные про то, где и сколько он выпил. Правда, его сразу предупредили, что студента, то есть меня, в пьянство не вовлекать и за спиртным, как самого молодого, не гонять. Фронтовик согласился с такими условиями и стал нашим законным четвертым партнером. До этого мы все больше втроем в домино резались, редко когда Николай от бабья с пятого этажа сбежит, да компанию нам составит, а теперь нас стало двое на двое и игра пошла интереснее. Иногда на «козла» у нас по полдня улетало…

И вот как-то зимой уже, нас с Петром Григорьевичем отправили за угольным порошком для наших будущих электродов. Надел я фуфайку, вышел на улицу, сел в институтский автобус, и поехали мы на Челябинский электродный завод. И вот там я увидал настоящий Ад.

В городе было белым бело. Везде лежал снег. А на территории электродного завода снег был исключительно черного цвета. Столько чумазых лиц я не видел ни до, ни после, если не считать документальных фильмов про африканцев. Поскольку нам нужен был угольный порошок разных фракций, то мы отправились в смесительный цех. Судя по всему, в цеху явно кто-то работал, но кто это был — я не знаю, я никого не видел. Там грохотали какие-то агрегаты, но какие именно я не знаю, ибо их тоже не было видно. Там вообще, ничего не было видно далее двух или трех метров. Там горели лампы под потолком, но с таким же успехом их могли бы и не включать, больше толку было бы от шахтерского фонаря на голове. Я даже не могу сказать, как велики были внутренние пространства цеха, поскольку весь цех я взглядом окинуть не мог.

Единственно, что я видел там, это неподвижно висевшую в воздухе угольную пыль. Впечатляло, когда из этой темно-серой туманной массы внезапно выползали стальные ножи, потом резиновые колеса, а затем и сам электропогрузчик, за рулем которого восседала толстая баба с респиратором вместо лица. Благо она догадывалась, что в грохоте цехового оборудования не слышно как работает ее мотор, и потому она ездила медленно и осторожно, чтобы никого случайно не задавить и самой ни во что не врезаться.

Мы с Петром Григорьевичем быстро-быстро набросали в бумажные мешки разнокалиберные угольные гранулы и резво покинули вредный цех. Я потом три дня углем сморкался. А люди там работали каждый день.

Ясное дело, что при таком неспешном ведении дел я так и не увидел, как работает печь графитирования. При мне запустить ее так и не успели.

Вообще, лаборанты в НИИ были нужны, чтобы затыкать ими всякие производственные дыры. Ну, например, в то время шло строительство пристроя к ГосНИИЭПу, институт расширялся. А строители тормозят, не укладываются, говорят, не успеваем, дайте подсобных рабочих. И институт собирает сборную в помощь строителям. Посылают самых молодых. Хорошо, если в отделе есть молодые мэнеэсы или инженера, а если в нашем секторе трудятся одни дамы? Вот и ссылают меня на неделю, на две, на месяц, на очередную стройку. Я, вздохнув, надеваю фуфайку и отправляюсь в очередной раз то раствор таскать, то мусор строительный из окон выбрасывать, а то кровельщикам помогать.

Мне больше всего понравилось у кровельщиков. Высоко, далеко все видно, воздух свежий, а когда дождь идет и на крыше лить гудрон нельзя, то сиди с мужиками на чердаке и слушай их сексуально-озабоченную болтовню про то, кто, кого и сколько раз… Хорошие были ребята, только бабами сильно озабоченные. Кстати, они мне за мой ударный труд даже небольшую премию из своих средств выделили, хотя и не обязаны были.

Именно в это время я немножко научился играть в настольный теннис. В институте на пятом этаже, в фойе перед актовым залом стояли теннисные столы и в обеденное время там часто проходили спонтанные соревнования на выбывание. Проиграл — уступи место, встань в очередь, может еще сыграть успеешь. Собирались в основном юные специалисты и всякие молодые подсобники, вроде меня, так что заодно это было и местом тусовки институтской молодежи.

Однако, случалось там и люди постарше друг друга находили. Помню прямо у меня на глазах завязывались отношения между мужчиной и женщиной средних лет. Мужчина этот иногда забредал по шарику ракеткой постучать, а потом туда женщина стала заглядывать. Сперва с подругой приходила, вроде как посмотреть. Сядут на лавочке, что вдоль всех стен стояли и наблюдают за игрой. Потом одна приходить стала. Порой ударит кто неточно, шарик к ней и укатится, раз, другой. Потом мужчина ей что то сказал, когда шарик подбирал, она что-то ответила, потом он уже сам присел рядом, и они разговаривать начали. А затем он и не играл больше, придут они в обед в фойе, сядут в уголочке и беседуют. Потом и приходить оба перестали, видно нашли другое место для встреч.

Вообще-то, атмосфера в интитуте, как мне казалось, была несколько легкомысленная, не всегда рабочая. Слишком многие рассматривали этот НИИ как место устроения личных дел, как незатейливую синекуру, как место весьма необременительной, но среднеоплачиваемой работы. Поскольку я в ГосНИИЭПе занимал не самую высокую должность, меня никто не стеснялся, и никто не считал нужным скрывать от меня свое безделье. Некоторые им даже бравировали. Но зато эти люди были на первых ролях, когда приходило время праздника и веселья. Такого разудалого празднования Нового года, каковое я имел счастье отмечать в ГосНИИЭПе, я больше нигде не видел. Все было в наличии: спиртное, закуска, красивые женщины, легкие отношения, даже драка в финале праздника, в которой я, впрочем, благоразумно не участвовал. Именно на этом празднике я впервые попробовал заморский напиток «Пепси-колу». И в первых рядах веселящихся были именно те, кто в остальное время вел жизнь праздную и пустую.

Меня, наверное, многие с удовольствием обвинят в поклепах на честных и порядочных сотрудников НИИ, которые действительно что-то там изобретали, изучали, внедряли и двигали вперед. Я охотно верю, что такие в ГосНИЭПе, наверняка, были, но вот только за те семь месяцев, которые я там отработал, я не имел счастья с ними познакомиться. Скорее всего они прятались от меня по своим лабораториям и были слишком заняты своими открытиями, чтобы попадаться мне на глаза.

Хотя вру, были в этом НИИ люди, которые честно и добросовестно относились к своим обязанностям. Ну, например, уборщицы — в кабинетах, в коридорах, а лабораториях и туалетах было чисто и убирали там регулярно. Девушки библиотекари тоже добросовестно работали — книги они выдавали по первой просьбе. Работяги в механическому цехе что-то без конца резали, сверлили и вытачивали на своих станках. Стеклодув Виктор — приятель нашего Бориса, Ивановича выдувал какие-то специальные колбы для химических опытов. Вы видели, как сверкает кварцевое стекло, когда с ним работает стеклодув? Красота неописуемая. Слесаря КИПиА поддерживали в рабочем состоянии контрольно измерительные приборы и автоматику. И электрики хорошо работали, и связисты. Свет в помещениях института не пропадал, да и телефонная связь не прерывалась. Не все в НИИ были бездельниками, но все же иногда попадались, попадались.

Ныне ГосНИИэп прекратил свое существование. Его преемник — Уральский Электродный институт теснится всем коллективом в малюсенькой комнате и непонятно чем занимается, а огромные здания перевел в свою собственность хитрозадый еврей-предприниматель. Теперь он, сдавая помещения под офисы и магазины, наживает себе капиталы на когда-то общенародной собственности.

 

Глава 2. Учеба

Но пора, пора нам вернутся от моей работы к моей же учебе.

Занятия в ЧПИ мне нравились. Хотя учиться было тяжело. Лекции начинались в семь вечера и длились чуть не до одиннадцати часов. А ведь с утра всем нам надо было еще пойти на работу. Учебными днями были четыре дня в неделю: понедельник, среда четверг и пятница. Такой темп выдерживали не все, кто-то бросал сам, кого-то отчисляли за неуспеваемость. Из той группы, с которой я начинал учебу, без единого академа через шесть положенных лет диплом получили только четыре человека. Как говаривал один преподаватель с нашей кафедры: тем кто учится на вечернем и сумеет получить диплом всесте с этим документом еще и орден давать нужно. И я с ним, в общем-то, согласен. Орден, не орден, а медаль точно.

На первом курсе у нас самым сложным предметом был курс высшей математики, под названием «Основы математического анализа». Именно этот предмет был камнем преткновения для большинства студентов, а вовсе не пресловутый сопромат. Сопромат изучали на втором или третьем курсе, чтобы до него дожить, надо было сдать математику. Как говаривал другой наш преподаватель, уже с кафедры «Высшей математики N1» ЧПИ: «Да вы выйдите на проспект Ленина, спросите любого и окажется, что каждый четвертый из них учился у нас в ЧПИ и был отчислен именно по тому, что не сдал матанализ!» Так он нас запугивал перед экзаменами. И, надо сказать, он не сильно преувеличивал.

Время шло, и к нам с неудержимой неизбежностью приближалась первая сессия. Я был юн, горяч и, может, даже самоуверен, а вот некоторые из моих сокурсников начинали волноваться заранее. Один из моих ближайших приятелей по институту Толик Вишникин, вдруг стал заговариваться. Идем мы сним по бесконечно длинному коридору главного корпуса ЧПИ и вдруг ни с того, ни с сего он произносит:

— У меня сейчас на пять метров работает, а надо сделать на десять.

— Это ты о чем? — удивленно вопрошаю я.

— Да так, о своих проблемах задумался, — отвечает он.

Ответ на мучивший его вопрос я получил за день до экзамена. Оказывается, Анатолий, будучи не плохим радиомастером, решил сдавать матанализ по примеру показанному в фильме «Необыкновенные приключения Шурика», где, если вы помните, студент Дуб использует радиостанцию на экзамене. И, что самое интересное, у Толика, в отличие от незадачливого Дуба, фокус удался. Вишникин дождался, когда сдадут экзамен его друзья, потом зашел в аудиторию и взял билет. Одевать повязку на пол-лица ему не пришлось. Со времен истории про Шурика техника далеко шагнула в решении проблем миниатюризации радиоэлементов. Миниатюрный динамик вставлялся в ухо и был практически незаметен. Антенной служила дужка очков, одетых Вишникиным на экзамен. Малюсенький микрофон крепился возле часов на руке и скрывался рукавом пиджака. Когда Толик хотел что-то сказать, он делал вполне естественный жест — подпирал левой рукой голову, как будто задумавшись, и тихонько шептал свои вопросы в рукав. Сам передатчик был не больше спичечной коробки и лежал где-то во внутреннем кармане пиджака. Так что ничего снаружи не было видно.

Ну а мы со вторым приемником-передачиком сидели в соседней аудитории, отделенные от него одной стеной и ждали связи. Толик продиктовал нам текст заданий, которые ему надо было решить и темы, на которые он должен был ответить устно. Задачи мы ему успешно решили, а ответы по устным вопросам начитали. Худо-бедно, но Вишникин свой трояк получил. Все для него обошлось. Не знаю, пользовался ли он этой электронной системой на следующих сессиях, поскольку я до них просто не дожил.

А в ту сессию я последующий экзамен сдал с первого раза. Забегая вперед, могу сказать, что я все свои институтские экзамены сдавал сразу, без пересдач. Но на этом я рассказ про свою учебу пожалуй закончу, поскольку в середине второго семестра мне наконец пришла долгожданная повестка в армию.

 

Глава 3. Призывник

1.

Нельзя сказать, что бы я ей сильно обрадовался. Идти в армию мне не очень-то и хотелось, но я понимал что эта процедура обязательная и избежать ее мне никак не удастся. Отлынивать от службы тогда не было принято и практически все мои знакомые мужского пола в армии служили. Так что и у меня не было причин от службы отказываться. Единственно, о чем я переживал, что не успею сдать вторую сессию и как бы мне не пришлось проходить первый курс заново. Хорошо, хоть вступительные экзамены по новой не придется сдавать.

Мы с братом Лешей прошли медкомиссию и оба были признаны годными к службе без ограничений. В ходе прохождения комиссии я узнал про себя много интересного. Дело в том, что там зачитывали комсомольские характеристики, написанные на нас еще в школе, и вот согласно характеристике написанной на меня Натальей Павловой-2-й, которая в десятом классе была нашим комсоргом, место мое было не в доблестных рядах вооруженных сил, а где-нибудь в крытой тюрьме строго режима под Магаданом. Там прямо так и было написано, что я — плохой товарищ и непорядочный человек. Как помнилось мне, в момент написания этой характеристики, я был в конфликте с Наташкой, вот она мне так и отомстила.

Но члены комиссии приняв документ к сведению, от идеи призвать меня в армию не отказались и записали меня в артиллерию, а Лешку в наземные ВВС. Потом совершенно случайно сотрудники военкомата выяснили, что мы с ним не просто однофамильцы, а еще и братья, и тогда нас записали в одну команду.

Нам выдали повестку на 13 мая 1977 года. Военкомат был Центрального района, тогда он находился в двухэтажном здании на Ленина, 61а. Оттуда на автобусике нас в составе группы призывников привезли на вокзал, где изъяли наши паспорта и взамен выдали военные билеты. Потом всех собранных по городу и округе призывников погрузили на электричку и повезли на станцию Челябинск-Южный. Почему-то вспомнились поездки на электричке в «Чайку», только тогда меня везли с детишками-пионерами, а сейчас с полупьяной толпой обритых наголо детин разной степени агрессивности.

Областной сборный пункт призывников представлял собой многоэтажное, приспособленное под казарму здание, окруженное высоким бетонным забором. Огромное количество стриженных под ноль молодцев, одетых в старую замызганную одежду, наводило на мыль, что ты находишься в тюрьме.

Первым делом нас построили на плацу и проверили содержимое нашик рюкзаков и вещь-мешков. Изымались в основном ножи и спиртное. Потом еще раз проводили медкомиссию с обязательной демонстрацией полового достоинства, после чего запустили в казарму. Для незнающих поясню, что демонстация члена была нужна для того, чтоб врачи убедились, что призывник не страдает венерическим заболеванием.

Постоянного места в казарме у нас не было, днем все время проводили на улице, а ночью спали всякий раз в разных кубриках, стараясь держаться рядом хоть с кем-то шапочно знакомым. Сначала с теми, кто призывался с тобой из одного военкомата, затем с теми, кого судьба свела в одну команду. Нам с Лешкой все же было чуть проще, нас и так было двое, ну а остальные могли надеяться только на себя. В таком скоплении молодежи конфликты возникали по пустякам, и случались разные криминальные истории. Могли и ночью карманы обчистить, и рюкзак распотрошить, и морду набить. У одного парня гитару отняли, он даже не понял кто. Подвалила толпа, «одолжили» и естественно не вернули. Где, кого искать среди полуторатысячной толпы?

Развлечений на призывном было немного: трехразовое питание в столовой, променад вокруг здания или вдоль забора и вечерний просмотр какого-нибудь кинофильма в клубе, для тех кто никуда не уехал. Ну а главным и самым ожидаемым событием было дневное шоу, когда появлялись «покупатели» и призывников наконец-то распределяли по командам.

«Покупателями» называли представителей воинских частей приехавших за новобранцами. Всю стриженную братию строили тогда в некоторое подобие колон буквой «п» на плацу. На свободной стороне ставили стол, выносили списки и какой-нибудь майор сначала сообщал номер команды, род войск, и начинал зачитывать фамилии отобранных в эту команду призывников. Призывник обычно радостно прощался с теми, с кем познакомился здесь на пункте и, подхватив вещи, бежал в свою новую команду. Наконец-то все для него определилось, наконец-то он покинет надоевшую всем пересылку.

Обычно призывник проводил на сборном пункте два-три дня, редко кому везло чтобы покупатели забрали его в день приезда, но и за эти два дня это место успевало осторчертеть. А если вдруг что-то не ладилось, планируемый покупатель от тебя отказался, то ты попадал в резерв. Тогда на сборном пункте можно было проторчать и неделю, по исходу которой, ты уже готов был служить где угодно и в каких угодно войсках, лишь бы только уехать отсюда.

Иногда судьбу можно было обмануть. Помню, по казарме ходил старшина сверхсрочник и искал людей, умеющих играть на музыкальных инструментах. Вообще-то его интересовали трубачи, но я думаю, он взял бы для своего оркестра и любого другого, кто окончил музыкальную школу и знал нотную грамоту.

Наши покупатели из летной части под Лениградом прибыли к третьему дню. Но мы с Лешкой к ним уже не попали, для нас двоих было особое задание.

2.

Дело в том, что в феврале 1977 года мама сменила работу. Она уволилась из бухгалтерии ОРСа- НОД2 при железной дороге и устроилась начфином в воинскую часть расположенную в поселке Вознесенка. У нее резко возрасла зарплата, она получала около 170 рублей в месяц.

Когда же нам с братом в военкомате определили род войск в котором нам предстояло служить, я поинтересовался у матери, а какие войска стоят в той части, где она работает. Мама ответила, что там находятся какие-то связисты. Тут я сразу все сообразил. Да это же здорово! Я, понимаешь, на радиоинженера учусь, а войска связи, это единственный род войск, где два армейских года не пропадут для меня даром. И я спросил, а может ли сделать так, что бы мы попали в ее часть? Мать обещала похлопотать.

Я не знаю, кто из мобистов и с кем в таком случае договаривается, кто с кем пьет водку, но проблема была решена. Когда мы с братом прибыли на областной призывной пункт, про нас «те, кто надо», были уже в курсе. Им уже позвонили, их предупредили и наши с Лешкой личные дела были изъяты и положены отдельно. Ждали только покупателя из Вознесенки. На третий день он за нами пришел.

Явившийся за нами прапорщик был маленький, худенький и в очечках. У него даже фамилия была подходящая — Башмачников. Взяв наши дела, он сказал нам с братом: «Ну что, пошли,» и повел нас на проходную. Мы с братом были, наверное, самой маленькой командой, сформированной в тот призыв на этом пункте.

Пока мы добираемся до части, я кратко расскажу, что интересного было в первой половине 1977 года.

В 1977 руководство страны вдруг озаботилось тем, что гимн у нас исполняется без слов. Срочно написали и утвердили новый текст, выбросив из старого текста всякое упоминание имени Сталина. Затем было решено, что Леониду Ильичу пора дать новую должность, и помимо генсека он стал еще и Председателем Президиума Верховного Совета СССР. Ну а потом посчитали нужным обновить и Основной закон страны, внести изменения в конституцию СССР.

Помимо того, на ВАЗе начали выпускать модель ВАЗ 2121, известную всем под именем «Нива». Успешно строилась БАМ. А в клятом зарубежье продолжались различные войны. Воевали то в Азии, то в Африке.

В кинотеатрах СССР с успехом демонстрировался новый фильм Э. Рязанова «Служебный роман».

3.

Дорога в армию заняла у нас час-полтора. Где пешком, где на автобусе, где на попутке мы добрались до КПП части.

«В\Ч 03411», — прочли мы неброскую табличку над входной дверью.

Вход на КПП охранял боец со скрещенными молниями на петличках.

— Вот, Лешка, — сказал я, — именно такие петлички я и хотел носить в армии.

Брат только улыбнулся в ответ.

На территории части нас подвели к группе стриженных наголо парней, одетых как и мы с братом в гражданку. Парни эти сидели прямо на газончике, в тени деревьев и, видимо, были малознакомы друг с другом, поскольку почти не разговаривали между собой, а больше смолили сигаретки и осматривались по сторонам.

К нам подошел один солдатик и, попросив закурить, поинтересовался откуда мы. Оказалась, что группа, к которой нас с братом присоединили, в основном из Удмуртии. Солдатик заулыбался и только успел сообщить, что он тоже из Ижевска и служит уже полгода, как подошел другой солдат и шуганул первого, упоминая слово «салага». Тот затрусил прочь, с испуганным лицом. Для всех нас стало ясно, что «стариковщина», о которой нам столько рассказывали дома, действительно существует, мы увидели ее проявление воочию.

«Старичок» для начала тоже спросил сигаретку, а потом выразил нам сочуствие, ведь нам предстояло еще два года тянуть армейскую лямку, сам-то он через полгода отсюда свалит. Разговорив парней, он без обиняков стал выпрашивать деньги, ссылаясь на то, что сейчас нас отправят на «приемный», а тамошние «старики» все равно деньги отнимут или украдут. Кто-то дал ему рубль и он довольный ушел.

Потом нас поднял какой-то прапорщик и отвел на вещевой склад, где другой пожилой прапорщик выдал нам сапоги с портянками и комплект новенькой формы образца 1943 года из галифе с гимнастеркой, надеваемой через голову.

Уже с этими тюками нас погрузили в автобус и повезли на Приемный центр воинской части.

Там мы увидели много-много одинаковых, абсолютно неразличимых солдатиков.

Нашу группу провели мимо них к бане, где и отправили в душ. После мытья мы переодевались в новенькую форму старого образца, выходили на улицу и… тут же терялись. Если раньше мы различали друг друга по лицам, по разноцветным лохмотам одежды, по обуви, то теперь мы все стали на одно лицо — абсолютно одинаковыми.

Благо, я с Лешкой был 18 лет до этого знаком, так я его относительно быстро нашел среди этих клонов, а вот других парней я сразу же перестал отличать друг от друга.

Потом мы сдали свою гражданку прапорщику, который оказался старшиной нашей карантинной роты. Большинство отдали на выброс, а мы с Алексеем с условием, что он передаст нашу одежду матери. Уж он-то своего начфина знал хорошо. Мать каждый месяц ему лично зарплату выдавала.

И закончив с вещами старшина отдал команду:

— Строиться!

— Щас, докурим вот, — пообещал кто-то из вновь прибывших.

— Что?! — спросил прапорщик сурово. — Вы нам еще условия ставить будете?

И по скулам его заиграли желваки.

— Команда строиться была! Здесь армия, бойцы!

Тут даже самые непонятливые поняли, что гражданская вольница осталась в прошлом. Для нас начиналась новая жизнь.

Все побросали сигареты и построились.

— Смирно! Слушай мою команду…