Глава 1. 5–7 класс

1.

В пятом классе мы учились уже по кабинетной системе. Каждый урок проходил в новом классе с новым учителем. Это раньше Александра Алексеевна учила нас всему: и труду, и русскому, и арифметике. Теперь каждый предмет нам преподавал узкий специалист. Нашим классным руководителем стал математик Леонид Семенович Шаяхметов.

Я уже не раз писал в своих произведениях, что нашему поколению сильно повезло, нас учили настоящие Учителя. Они молодыми прошли войну, они в голодное послевоенное время выучились на педагогических курсах. Они выбрали эту специальность и так любили ее, что стали в ней корифеями. А потом выяснилось, что послевоенные курсы — это не пединститут, а раз нет высшего образования, то нельзя преподавать в старших классах и им разрешали учить детей только до 8-го класса. Но авторитет их был среди нас непререкаемым. Одним из таких Учителей был и наш Леонид Семенович. Всегда тихий, уравновешенный, рассудительный и справедливый. Он никогда ни на кого не кричал, но дисциплину всегда поддерживал. Другим таким же преподавателем был учитель русского языка и литературы Булдыгеров Серафим Кузьмич — требовательный и строгий, но тоже всегда справедливый и мудрый. А в шестом классе мы познакомились и с Яушевым Александром Ивановичем, преподававшим физику.

Учеба в средних классах заметно отличалась от начальной. Если раньше мы кроме своего четвертого этажа ничего не видели, не считая столовой, актового и спортзала, то теперь мы исследовали все школьные закутки. Уроки труда проходили у нас уже в слесарной мастерской. Если в младших классах мы учились штопать и вышивать, то теперь пацанов учили пользоваться напильником, молотком, ножовкой и зубилом. Девочек же отделили от мальчиков, и они занялись домоводством.

На уроке физкультуры мы уже пользовались спортивными раздевалками, а не переодевались в классе, как раньше. Зимой, когда у нас была лыжная подготовка, нам выдавали палки и лыжи с ботинками из школьного фонда, а не заставляли приносить из дома, кто какие имел.

В пятом классе мы начали учить иностранный язык. Уж не знаю почему, но делить нас на языковые группы поручили Александре Алексеевне, когда мы еще заканчивали четвертый класс. Какими критериями она пользовалась, определяя, кто какой язык будет учить, для меня загадка, в общем, в результате ее решения, мы с братом оказались поклонниками французского языка, крайне красивого, но весьма непрактичного. Я до сих пор не знаю, что можно сделать хорошего, зная французский, ну если только изъясняться в чувствах дамам и спеть несколько песен вроде «Tombe la neige» или «Les Champs-ElysИes».

В пятом классе мальчишки нашего класса почти поголовно увлеклись спортом. Сначала модной стала классическая борьба. Я так и не понял почему. Похоже, по пятым классам пробежался вербовщик из спортивной школы. Только три или четыре человека не стали записываться в эту спортивную школу, в том числе и я. Видимо потому, что отсутствовали, когда этот вербовщик приходил к нам в класс.

Эпидемия охватила не только наш, но и другие 5-е классы. Даже мой брат Леша сходил туда на пару занятий, после чего все-таки бросил. Но человек пять из нашей параллели продолжили ходить в эту секцию, став в результате даже кандидатами в мастера спорта.

Надо сказать, что в спортивном плане на нас влияние оказывали старшие товарищи: Вовка Сухомлинов и Юрка Фисенко. Они в то время ходили в легкоатлетическую секцию при школе, которую вел физрук Тарасенко А.А., и мы с Алексеем и братьями Новиковыми тоже туда записались.

Забегая вперед, хочу сообщить, что легкоатлетами мы с Лешкой были год или два. Занятия проходили по вечерам в школе, ходить нам было недалеко, так что особых проблем нам спорт не приносил. Основной упор был на бег. Мы бегали, бегали и бегали. После выпуска из школы одноклассников Володи Сухомлинова, составлявших основной костяк легкоатлетической секции, она прекратила свое существование. Но зато вскоре возникла секция баскетбола. Ее вели под надзором физруков Юрка Фисенко и Валерка Падерин, переехавший в наш двор в начале 70-х. И мы с Лешкой и братьями Новиковыми ходили уже в эту секцию, пока и эти наши руководители не покинули школу.

С учебой в пятом классе у меня вроде все получалось, превалировали четверки, по математике случались и пятерки, и Леонид Семенович, раскусив мои способности в логике и абстрактном мышлении, по примеру Александры Алексеевны тоже посылал меня на математические олимпиады.

В апреле 1971 года брат мой Володя и его девушка Тамара решили пожениться. Свадьба проходила в нашей квартире, поскольку Тома, сама она была родом из Миасса, жила в общаге пединститута. Так что мы с Леханом поневоле оказались приглашенными на свадьбу не только потому, что были братьями жениха, а еще и потому, что жили в помещении, где происходило это мероприятие.

Это была уже вторая свадьба, на которой я побывал. Двумя годами ранее выходила замуж моя кузина Таисия Нечаева, туда меня тоже приглашали поневоле.

Летом 71 года мы с Лешкой по традиции съездили в пионерлагерь, причем за то лето мы съездили дважды: в первую смену в июне и в третью — в августе. В третью мы поехали в компании с братьями Новиковыми, и это было что-то, но подробнее в главе про пионерские лагеря. А в промежутке между этими двумя поездками, в самую пору сенокоса, мы с родителями и нашими молодоженами отправились в гости к Тамариной бабушке на станцию Хребет, находящуюся недалеко от города Златоуста. Там все было замечательно, нас вкусно поили, вкусно кормили, в баню даже сводили, а заодно, видимо, в компенсацию за все хорошее, мы там с Лешкой чуть не получили по шеям от местной борзоты.

Да ладно бы, если за дело, а то вовсе за чужие грехи. У той же Тамариной бабули жил какой-то внучатый родственник — пацан по имени Слава, на год или два старше нас. И он, как оказалось, имел какие-то терки с местными архаровцами. Ну имел и имел, нам-то с братом какое дело. Но вышло так, что по поселку мы гуляли именно в сопровождении этого Славика. И, когда он, завидев своих недругов, мгновенно исчез, мы с Леханом остались в непонятках. Подваливают к нам трое местных, причем среди них один фраер вообще лет 16-ти, если не больше, и начинают безо всякого повода наезжать: дескать, мы вас сейчас со Славой Субботиным видели, и поскольку вы с ним за одно, то сейчас и ответите за него по полной. Да мы и фамилию этого Славы впервые только от этих обалдуев услышали, и знакомы с ним были минут тридцать, не больше. Мы Славика этого и своим-то признать не успели, однако за его грехи уже получай?

Вижу, Лехана, как более высокого и ближе стоящего, уже в оборот берут, тогда я, пользуясь свободой маневра, поскольку стоял дальше, принял нестандартное решение — сразу мужественно побежал за подмогой, за братом Володей. Уж коли он нас сюда завез, так пусть и защитит от местной босоты. А босота-то оказалась трусливой! Как только они поняли, что я сейчас позову кого-то поздоровее их, так от Лешки сразу отстали и сами куда-то смылись. Так что для нас все обошлось не только без травм, но даже и без ссадин.

Травму приобрел Славик. Когда мы, увидев его, стали объяснять ему всю некрасивость его поступка, он свою вину признавать не захотел. Мы поссорились с ним, и Алексей метров с тридцати, Субботин стоял на противоположном берегу какой-то местной лужи, попал ему камнем прямо по макушке. Неча порядочных людей подставлять под неприятности.

В ноябре этого года я стал дядей. У Володи с Тамарой родился сын Антон, который стал моим первым племянником.

В пятом классе у меня появилось общественное поручение, которое я тащил потом полжизни, меня назначили политинформатором класса. Так что просматривать газеты и слушать новости по радио и телевидению мне приходилось не только из любопытства, но и по необходимости. Поэтому готов сообщить, что 1971 году произошли следующие события.

Продолжалась бесконечная война во Вьетнаме. И в тот год стало модным сопровождать репортажи красивым словосочетанием: «эскалация боевых действий». По сообщениям наших спецкоров, американцы успешно проводили эту самую эскалацию, расширяя зону боевых действий на Лаос и Камбоджу, но войска Хо Ши Мина в ответ успешно громили и южан, и американцев.

Американцы не только воевали, они в очередной раз слетали на Луну. Сейчас вот не могут, разучились, наверное, или дорогу забыли. По этому поводу вспоминается анекдот, слышанный в детстве от Бори Ровного. Правда анекдот появился раньше полетов, поскольку речь в нем идет еще о незабвенном Никите Сергеевиче:

«Прилетают американцы на Луну, высаживаются и начинают рассуждать: здесь рудник построим, вон там — завод, а там, подальше, — фабрику!

Выскакивает из кратера абориген-лунатик и говорит им:

— Опоздали, братцы, тут до вас маленький, толстенький, лысый прилетал, уже все под кукурузу занял».

От Пакистана отпочковалась восточная его часть и стала самостоятельным государством Бангладеш.

Много писали про умершего Папу Дока и наследовавшего ему Бэби Дока на далеком острове Гаити. Даже мне было понятно, вместо одного фашиста к власти пришел другой негодяй.

Летали в небо и наши новые советские космические корабли, как исследовательские со спутниками на Луну и на Марс, так и с космонавтами. Только в экипажах уже было по три человека в каждом, а не по одному и не два, как раньше. О том, что экипаж одного из них, «Союза-11», погиб при посадке, я услышал по радио, находясь в пионерском лагере.

В нашей прессе бурно поддерживали шаги чилийского президента Сальвадора Альенде по национализации медной промышленности.

А как наши обозреватели радовались девальвации американского доллара. В газете «Известия» тогда регулярно публиковался официальные курсы никогда нами не виданных валют. И вот, вместо всегдашних 90 копеек за доллар теперь предлагали только 81 копейку. Доллар больше не обменивали на золото. Теперь наш турист, выезжающий в капстрану, на законные свои 30 рублей получал не 33 доллара и 33 цента, а целых 37 баксов и еще 3 никелевых цента! Потом бакс худел еще несколько раз и надолго застыл на отметке 63 копейки за доллар.

А вот новости важные, но которые тогда прошли мимо меня. В СССР начали выпуск автомашин марки «Жигули», «копейка» пошла в серию. А в США компания «Intel» выпустила первый микропроцессор. Привет всем тем, кто читает меня через компьютер!

В кинотеатрах народ ломился на фильм «12 стульев» Л. Гайдая. Понравился нам и фильм «Старики — разбойники», а вот последнюю часть «Неуловимых», про корону российской империи, все пацаны, конечно же, посмотрели, но такого ажиотажа, как с первой, уж не наблюдалось. Чувствовалось, что авторы выдыхаются, даже нам были видны натяжки и неправдоподобные вещи.

По телевизору начался первый многолетний сериал — «Следствие ведут знатоки». В отличие от многосерийных фильмов, где все серии снимались одновременно, в этом выходило где-то по фильму в год. Дела «ЗнаТоКов» менялись вместе со страной.

2.

6-й класс — это вещь! Ты приходишь в него двенадцатилетним, а покидаешь уже тринадцатилетним. А в тринадцать — это самое время для первых романов. Про это даже Шекспир писал в своей пьесе «Ромео и Джульетта». Я вам, правда, таких ужасных трагедий расписывать не стану, но могу сообщить, что микроклимат в нашем классе существенно поменялся. Мальчики стали относится к девочкам — как к девочкам, а девочки к мальчикам — как к мальчикам. Изжили себя драки на равных между представителями разных полов. Никому из пацанов уже не приходило на ум бить девочку по голове учебником, головка-то, глянь, какая симпатичная. И девочки тоже не считали нужным обзываться на всех пацанов без исключения, среди мальчиков тоже попадались ничего себе так. Может быть тогда уже и сложились в нашем классе какие-то сердечные парные привязанности, я не знаю, как-то не замечал, но то, что атмосфера стала более дружелюбной — это наблюдалось.

Выражалось это в играх. Если раньше мальчики играли исключительно друг с другом, а девочки отдельно, то теперь играли смешанным составом. То «баши» затеют, не разбирая пола, то прятки, а то вдруг любимой игрой на переменах оказывался банальный «Ручеёк». И если раньше почти все мальчишки, постеснялись бы принародно взять девочку за ручку и стоять с ней так, то теперь это нравилось всем: и мальчишкам, и девчонкам. Правда некоторых девочек и некоторых мальчиков выбирали чаще, чем других, но это можно было скорректировать некоторыми правилами, а как же без них.

Школьная мелкота, завидев подобные игры во время перемены, застывала на месте и стояли так некоторое время, открыв рот от изумления. А потом девочки хихикали, краснели и отворачивались, а пацанята, покрутив пальцем у виска: «Во, психи ненормальные, в „ручеек“ играют! С девчонками!», уносились прочь. Ну что с них недоросших возьмешь.

Старшеклассники же смотрели снисходительно и завидовали той детской непосредственности и нашей увлеченности этой игрой. Они, быть может, тоже бы поиграли, не с этими малявками, конечно, а с… Но им уже солидность не позволяет, да и для них уже танцевальные вечера существуют.

Так пришло к нам время первых романтических увлечений. Я, конечно, мог рассказать хотя бы про себя: когда, как, кем и сколько я увлекался в школе, но зачем? Зачем повторяться? Все, что я хотел рассказать про свои школьные влюбленности, я уже упомянул в других своих произведениях, так что читайте мои романы, и вы найдете все, или почти все, что вас могло бы заинтересовать по этой теме.

Что же касается учебы, то кроме того, что в 6-м классе нам стали преподавать физику, меня поджидала очередная засада, и, конечно же, по русскому языку. Если с орфографией я еще как-то умудрялся справляться, чтобы не выпадать из средней массы, то теперь мне стала досаждать пунктуация. Помните, как у Мольера некий мещанин во дворянстве на старости лет узнает, что всю жизнь разговаривал прозой, и этот факт его страшно обрадовал. Так вот, я в шестом классе тоже узнал, что использую при разговоре причастные и деепричастные обороты, обильно смешанные со сложносочиненными и сложноподчиненными предложениями. А там, как оказалось, при письме надо использовать запятые и еще некоторые знаки препинания. Этот факт меня сильно огорчил. Если в разговоре я уже мог весьма успешно произнести небольшую речь, делая, где надо, паузы, меняя интонации, то при записи этой речи на листок бумаги мне понадобилось бы ставить запятые, тире и точки. И вот с запоминаниями правил, что чем является и что как выделяется, я и путался беспрестанно, поэтому основной моей оценкой по русскому языку снова стала тройка, и надо признаться, что и двойки опять появились. Надо ли говорить, как это сильно обедняло мои сочинения по литературе. Какой смысл писать длинно и красиво, коли напропускаешь запятых и все равно получишь двойку? Так что в шестом классе я приступать к написанию литературных шедевров даже не пытался.

С другими же предметами все было более-менее нормально, я имел по ним в основном четверки, и только русский мне не давал стать рядовым хорошистом.

В это же время в нашем классе стал учиться и Санька Бардин, который по школьным спискам оказался записанным на фамилию матери и числился Агарковым. Мы с ним приятельствовали, сидели за одной партой, и я даже помогал ему в учебе. Вообще-то, по возрасту он должен был учиться уже классе в восьмом, но он пропустил не меньше года учебы по болезни. Вроде у него находили какую-то болезнь сердца в детстве. Ну и пока он сидел тот год дома он сильно разленился, так что самодисциплиной у него были проблемы.

В спортивном плане мы с Лешкой продолжали ходить в баскетбольную секцию, а в семейном воспитывали своего племянника Антошку. Парень он оказался сообразительный и легко обучался даже французскому языку. Ради интереса я показывал ему предметы, называя их по-французски, а потом, когда я спрашивал: «где ля фенетро и ле канапе?», он мне показывал пальчиком и на окно, и на диван.

Наступивший 1972 год был знаменателен следующими событиями. Советский народ своим многомилионным хором докричался до Америки, и в США, наконец-то, оправдали Анджелу Дэвис. На радостях она приехала в Союз, но надолго не задержалась. Чем-то мы ей не приглянулись.

Бабушка Бори Ровного рассказала внуку, а уже он донес до нас, что понравившийся нам своими выступлениями на различных «Огоньках» пародист Виктор Чистяков разбился в авиакатастрофе. Это оказалось чистой правдой.

На выборах президента в Америке опять победил Ричард Никсон, но за ним уже потянулся грязный шлейф подозрений «Уотергейта».

Там же в Америке впервые вышел на экраны легендарный «Крестный отец». Про этот фильм много писали в советской прессе, хаяли их мафию, но сам киношедевр в нашей стране покажут чуть ли не в 90-е годы. И правильно, зачем нам в 1972 году американская мафия? Без нужды. У нас тогда свой кинематограф замечательный был. В этот год вышли «А зори здесь тихие» и «Лаутары». Лично я никогда не мог понять увлечение некоторых всей это цыганской музыкой и экзотическими, смертельно опасными страстями, поэтому последний фильм не оценил. Но женщинам он нравился.

Однако главным достижением советского киноискусства в тот год оказался выход в свет «Джентльменов удачи». Нахваливать этот фильм, ставший народным, бессмысленно.

А еще в этот год было много спортивных событий.

Во-первых, олимпиада в Мюнхене. Блистали наши гимнастки и легкоатлеты. Валерий Борзов стал последним белым, победившим на стометровке, а сборная СССР по баскетболу прервала многолетнюю гегемонию американцев в этом виде спорта. Знаменитый проброс мяча в последние три секунды игры через всю площадку до сих пор иногда показывают в ретропередачах о спорте.

Но прославилась эта Олимпиада еще и террористическим актом палестинцев. Нельзя сказать, что среди тех, кто меня окружал, этот теракт вызвал сильный гнев в адрес арабов, но и злорадства, что пострадали евреи, тоже не было. Скорее, он вызывал досаду. Могли бы и в другом месте напакостить, зачем же свои ближневосточные разборки устраивать на празднике спорта?

Другим великим спортивным соревнованием этого года стал шахматный матч Фишер — Спасский. Как известно, наш чемпион проиграл, и впервые с послевоенных времен шахматная корона покинула территорию СССР. Правда, ненадолго.

В сентябре, началась знаменитая хоккейная суперсерия: сборная СССР против профессионалов Канады. До этого про игру канадцев говорили, что это такие игроки, что круче не бывает. Всех порвут, как Фишер Тайманова. Но суперсерия показала, что наши хоккеисты ничуть их не хуже, и вполне могут сражаться с ними на равных.

В 1972 году в июне месяце я впервые поехал в лагерь один без Лешки, но зато компанию мне составил Женька Сухомлинов. Это был мой звездный сезон в футболе. Жека специализировался на роли голкипера, а я играл в нападении. В напарники мне попался классный парень Слава (Салават) со станции Полетаево, он отлично видел поле и, подобно мне, не жадничал мяча, если видел, что партнер в более выгодной позиции. Мы с ним много и дружно забивали. Только два более старших отряда выдерживали наш напор и обыгрывали нашу команду. За ту смену я только в официальных матчах забил десяток голов.

А в июле мы с Лешкой опять поехали в Дагестан, но на этот раз без родителей, под присмотром нашей старшей кузины Таисии. Она к тому времени с мужем своим развелась, поскольку он оказался маменькиным сынком, а свекровь, как назло, была злой и несправедливой эгоисткой. Сына своего Женьку Тая после развода отправила к матери в Новый Бирюзяк, и в то лето, получив отпуск, решила проведать и ребенка и своих родителей. Ну а мы с братцем к ней присоседились.

В эту поездку мы не трескали черную икру ложками, и не увидели море, поскольку в Крайновку Таисия не заезжала, но рыбы таки наелись, все время поездки мы провели в Бирюзяке, а там ее тоже ловили.

Как я уже писал в первой части семейных мемуаров, у тетки Анны было тогда пятеро детей. Старшие Серега и Таисия жили в Челябинске, работали на ЧЭРЗ. Средний брат Володя в ту пору служил в армии, так что в наличии были только младшие: Валентина и Иван. Валентине в ту пору шел семнадцатый год, она была вся из себя девушка самостоятельная и зажигала где-то на стороне, приходя домой с танцев и гуляний с подругами только для того, чтобы переночевать, поесть и получить очередной нагоняй от родителей. Так что мы водились в основном с Ванькой. Он был года на полтора помладше нас, но уже порядочный хулиган. Учебой он себя, как и все Нечаевы, не утруждал, но зато умел классно отдыхать. Он нам показал, где они купаются на Кордонке, сумел организовать нам заплывы по реке на местных каноэ, которые назывались каюками. Поскольку Кордонка река узкая и не шибко глубокая, то весельные лодки там не использовали, предпочитая плоскодонки с шестами. Сидящий на корме капитан шестом отталкивался от дна, и лодочка очень изящно шла по воде. Венеция отдыхает. Да и пейзажи по берегам были интересные: к реке дворы новобирюзакцев выходили огородами, так что было видно, у кого что растет, и где что созрело. А миновав село, экипаж лодки поневоле проплывал мимо колхозных фруктового сада и бахчи, где при желании можно было незаметно пристать к берегу и нарвать себе свеженьких яблок или арбузиков.

Ну и главное, Ванька познакомил нас с соседями, жившими напротив. У «соседей напротив», в отличие от любимой тетушки, уже был телевизор. Большой, черно-белый, народными средствами переделанный в псевдоцветной. Только не надо думать, что какой-то умелец с паяльником присобачил к стандартному «Рекорду» блок цветности и вставил другой кинескоп. Зачем такие сложности, все делалось намного проще: на экран крепилась какая-то хитрая трехцветная пленка, верхняя часть у которой была синей, отвечающей за небо, средняя — красной, там в основном мелькали людские лица, а нижняя — зеленой, под цвет травы. И что самое интересное, действительно в некоторые моменты создавалась иллюзия, что изображение, которое ты видишь, — цветное.

Телевизор — это, конечно, вещь, но не самое главное. Особенно в те времена и в деревне. Смотреть можно было только один центральный канал, по которому за весь вечер только один кинофильм и увидишь, да и не факт, что новый и интересный. Главное, что у «соседей напротив» были дети: пацан, по-моему его звали Колькой, был он на год старше нас с Лешкой, и еще две девчонки. Одна из них была наша ровесница, а другая постарше, лет пятнадцати. Ну Колька — то персонаж случайный, не сильно умный, заметно неотесанный, и ничем не примечательный, в общем, настоящий деревенский парень-увалень. Его младшая сестрица тоже особой роли не играет, а вот старшая, вроде ее звали Тоней, была настоящая Дульсинея. Довольно симпатичная, складная, и уже сформировавшаяся девушка. И уж не знаю, чем я привлек ее внимание, но чем-то я ей приглянулся.

Мне было слишком мало лет, поэтому настоящего романа не получилось. Я еще не приобрел необходимой наглости, чтобы действовать смело, а она была слишком скромной, чтобы развратить меня и научить чему-то нехорошему, но полезному. Мы даже толком и не поцеловались ни разу, но сладость случайных прикосновений, сплетения рук, когда только внезапное появление возможных свидетелей не дает пойти дальше, я все-таки узнал. А уж свидетелей вокруг нас всегда хватало. У нее брат и сестра, у меня два брата: Лешка и Ванька, вечно вертевшиеся рядом, мы практически не могли побыть наедине. Так что все наши свидания проходили по вечерам на завалинке у ее дома.

О чем-то мы с ней говорили, наверное, я рассказывал про жизнь в большом городе, а когда темнело — слава Богу, темнеет на юге рано — она брала меня по свое крылышко, обнимая меня за плечи, и наши лица поневоле сближались. И если бы не наши родственники, суетившиеся рядом и болтавшие о чем-то своем, мы наверняка смогли бы соприкоснуться не только щеками…

Но кроме вечерней романтики в нашем отдыхе были и напряженные будни. За время отдыха мы сходили с дядей Андреем, — мужем тетки, на озера и там посмотрели как ловят рыбу вентерями. Вентеря по смыслу — это те же банки, на которые мы ловили мальков у себя в Миассе. Только вентеря чуток побольше по размеру и сделаны не из стекла. Следовательно рыба в них ловится покрупней — настоящие такие сомики, щуки и сазанчики. Туда легко попасть, но невозможно выплыть.

Кроме того тетушка зарядила нас троих с Леханом и Ванькой на сбор травы для хрюшек, которых она содержала. У нее была пара обычных свиней и одно животное, которое готовили на зимний убой. Эту хрюшку не выпускали на улицу понежиться в лужах и дорожной пыли, она проводила все свое время в тесной клетке, и единственно, что ей позволялось, это есть. Вот и вымахала она раза в два выше и раза в четыре тяжелей тех двух, что паслись на воле. Килограммов 200 весила зараза. И в один солнечный день она-таки вырвалась на свободу. Все закричали: «Лови, ее лови», но почему-то никто не бросился это делать. Словно могучая торпеда она проскочила мимо меня, и я понял, что мне ее тоже не удержать. Кто-то, кажется Валентина, закрыла перед ней калитку, ну и что? Она ломанулась прямо на плетень и в легкую повалила его, вырвавшись, наконец, на свободу. Остановилась она только за домом, на пустыре, в той траве, которой мы ее и кормили. Поняв, что трава та же самая, что и в стойле, свинка загрустила. Тут мы ее окружили и, подгоняя палками, простой вичкой такую толстую хрюшу все равно не проймешь, водворили беглянку на место.

А еще в один из дней мы помогали тетке ремонтировать крышу хаты. Надо сказать, что жила она в то время в самой настоящей саманной мазанке. Строится такой домик из глины, вернее из камышовых вязанок, обмазанных и скрепленных глиной. Чтобы дожди не размывали такие стены, их белят известкой. Крыша тоже настилается из вязанок камыша, а швы также заливаются глиной. Через какое-то время под действием дождей глина размывается и требуется делать ремонт. Вот как раз такой ремонт и затеяли делать в наш приезд. Дядя Андрей залез на крышу и замазывал там глиной прохудившиеся места, Таисия подавала ему наверх глину, используя хлипкую лесенку, Тетка руководила процессом приготовления глины, которую замешивали в большом корыте прямо во дворе, а наша мальчишечья подростковая команда таскала с Кордонки ту самую глину.

В общем, скучать было некогда. А я еще нашел у них на шифоньере книги. Целых три. «Война и мир» графа Толстого в двух толстенных томах и «Мертвые души» Гоголя в одном. Открыв Толстого, я обнаружил, что книга написана на французском, потом, правда, там и по-русски попадалось, но читать продолжения, не зная, о чем говорят князья в начале, мне показалось странным, так что я ее пока отложил. Изучать творчество Льва Николаевича, нам еще не задавали. А вот Гоголя я прочитал с удовольствием, чем несказанно поразил своих новых знакомых из дома напротив. Заходят Тонечка с сестрой к нам в хату просто так, по-соседски, а я толстую книжку читаю, сам, и вовсе не в наказание. Удивились, однако.

А еще я с интересом внимал антисоветским разговорам, которые вел с нами дядя Андрей. Ни по телевизору, ни по радио подобных историй не рассказывали, поэтому я относился к ним с большим любопытством. Любимой темой дядюшки были воспоминания про своего деда Нечаева. Оказывается, старик жил необычайно богато, на взгляд дяди Андрея. В его хозяйстве только быков было не один десяток, а еще и коровы. Видимо, дед Нечаев был либо гуртовщиком, занимавшимся торговлей скотом, либо скотопромышленником, владельцем фермы по его разведению. И вот, якобы все это хозяйство было у деда изъято Советской властью во времена коллективизации. Соответственно пострадал и его внук — дядя Андрей, не получивший богатство в наследство, о чем с горечью он нам и сообщал каждый вечер. Тогда я интересом внимал всем этим историям, для меня ведь это было внове. Но позднее, несколько лет спустя, появились вопросы, а с чего он решил, что все дедушкино богатство должно было достаться одному внуку Андрею? У деда Нечая от нескольких сыновей таких внуков было с дюжину, если не больше. А почему сам дядя Андрей не пытался разбогатеть? Понятно, что спекулировать скотом, или развести три десятка быков партия ему бы не дала. Эксплуатация человека человеком в СССР тоже была запрещена, но заработать-то на телевизор, холодильник, мотоцикл или автомобиль, которых у него ни тогда, ни потом не было, коммунисты ведь не мешали. Да, в 20 лет он получил инвалидность на фронте, но руки и ноги у него были на месте. Тем не менее, он предпочел всю оставшуюся жизнь сидеть на пенсии и перебиваться случайными, крайне необременительными заработками. Зачем, дескать, упахиваться на колхоз. Однако и у себя на участке он несильно напрягался, его двор и хозяйство всегда были бедными даже по моим понятиям. Гораздо ведь приятней сидеть со стаканом вина, купленного у соседа, свое-то у него кончалось достаточно быстро, и мечтать о богатстве, которое когда-то имел дед Нечаев, чем зарабатывать его самому упорным личным трудом.

Произошли перемены и на семейном фронте. Летом 1972 года Володя с Тамарой сдали госэкзамены и стали дипломированными учителями. Володя рассчитывал остаться на кафедре и поступить в аспирантуру, но не удалось, «в виду неактивной жизненной позиции» — он не был комсомольцем. Пришлось им с супругой идти в педагоги. Их охотно взяли на работу в 31-ю математическую школу, в которой Владимир когда-то и сам учился. А место на кафедре заняла одна девица с их потока, которая может и не блистала как математик, но зато, была руководителем комсомольской организации факультета.

Эти обстоятельства сильно нарушили планы моего старшего брата Юрия. Дело в том, что он тоже собрался жениться на полюбившейся ему однокурснице Александре Базановой, они даже подали заявление в ЗАГС в надежде, что Володя с Томой, закончив ВУЗ, уедут по распределению в какую-нибудь деревенскую дыру. Но будущих молодоженов, как мы видим, ждал неожиданный облом. Никто никуда не уезжает, а все остаются в городе на своих местах. А жить-то где? Тем не менее, Юрий и Александра поженились. Свадьбу играли на лоне природы, в селе Степном, на родине невесты. Я тоже там присутствовал, как близкий родственник жениха и с интересом исследовал, чем свадьбы в городе отличаются от деревенских.

В Степном я впервые увидел и познакомился с Людмилой Зоновой — симпатичной девочкой, ровесницей, которая не только прилично играла на фортепьяно, но еще и оказалась родственницей Александры Базановой. Сию секунду проку от нее нет, но несколько лет спустя, она сыграет свою роль, так пусть же никто не скажет, что я персонажей своих мемуаров достаю из рукава, как фокусник.

Остаток лета молодожены и Володя с семьей провели на селе, одни отдыхали в Степном, другие — в Хребте. К сентябрю братья с семьями приехали в город и стали думать, как жить дальше. Комнат-то в отцовской квартире только три. Самую маленькую заняли родители, в большом, но проходном зале поселили нас с Лешкой, а в третьей комнате разместилось пять человек: Юра с Шурой, да Володя с Тамарой и Антошкой. Разделили комнату занавесками от окна до двери и так и жили. Мирно, не ругаясь. В тесноте, да не в обиде.

А еще в тоже лето я с грустью расстался с первой своей любовью — Людочкой Новиковой. Нет, она никуда не уехала, и мы с ней даже не ссорились, просто я вдруг осознал, что мои нежные чувства к ней не имеют будущего. Она на три года старше и всегда будет такой, и когда я достигну ее нынешних шестнадцати, то ей уже будет 19. Людмила уже не училась в школе, она поступила в какой-то техникум, и у нее началась совсем другая жизнь, взрослая и серьезная, а мне предстояло еще учиться и учиться. Я понял, что я всегда буду для нее только приятелем ее младших братьев, мальчиком, которому она нравится, но который, по причине юного возраста, никогда не рассматривался и в ближайшие годы не будет рассматриваться как возможный партнер. Я осознал, что если не расстаться с ней сейчас, то расставаться потом будет еще болезненнее и еще хуже. И поняв это, я просто постарался исчезнуть из ее жизни, избегал встреч и общения.

Наверное, это было грубовато, и Людмила, возможно, обиделась. Прости меня Людочка за это, вот таким я был эгоистом! Но, в конечном итоге, я-таки оказался прав: еще учась в техникуме, Люда вышла замуж за однокурсника и в девятнадцать лет родила дочку, после чего уехала по распределению, и больше я ее никогда не видел.

И если я не ошибаюсь, именно в это лето, наконец-то, достроили и заселили дом N204 по проспекту Победы. Сам девятиэтажный корпус возвели быстро, но потом стройку заморозили, и недостроенное здание стояло бесхозным несколько лет. За это время оно обросло криминальными историями. На крыше и верхних этажах какие-то шестнадцатилетние мачо устраивали сексодромы для встречи с такими же малолетними подружками. А в подвалах и на первом этаже обнаруживали то брошенного мертвого младенца и какие-то чемоданы с вещами, то мужика-висельника, может — самоубийцу, а может — жертву преступления. В общем, мы не завидовали тем, кто заселялся в этот дом, у него была дурная репутация. И хотя это был ближайший к нам дом с лифтом, мы даже не бегали туда кататься на лифте, да и друзей из этого дома никто из нас не завел.

На первом этаже дома, в пристройке, открылся продуктовый магазин самообслуживания. С этого дня мы с братом Алексеем уже не ходили за покупками ни в «шестнадчик», ни в магазины на улице Островского. Теперь мы просто переходили через дорогу и все покупали в универсаме.

3.

Учеба в седьмом классе началась с новостей.

Некоторые наши одноклассники пообщались с органами правопорядка и были поставлены на учет в детской комнате милиции. Оказывается, измученные летним бездельем и пубертатным периодом, эти мальчики допекали своим вниманием нашу же одноклассницу Маринку Киселеву. Я не знаю, почему именно ее, и в какой именно форме происходили эти приставания, но по их версии: сами они рук не распускали и самое страшное, что они сделали — это гвоздиком прибили к двери Маринкиной квартиры легендарное «изделие N2» с какой-то запиской, содержащей двусмысленные намеки.

Все бы, пожалуй, обошлось этой неприличной шуткой, но все дело в том, что папа у Марины оказался крупным милицейским чином. Расстрелять пацанов из табельного оружия за приставание к дочери он не мог, времена были еще советские, а не те, что ныне, поэтому он завел на них дело и поставил на учет, как циничных хулиганов.

Второй новостью стало возращение Сереги Мироненко, учившегося с нами до четвертого класса и уехавшего потом с родителями в Казахстан. Ничего необычного в этом не было, и до Сереги покидали нас ребята и возвращались, и новенькие приходили к нам учиться, обычная текучка. Необычным было то, что в отличие от нас пионеров, он вдруг оказался комсомольцем.

Вообще-то, в том, что в четырнадцать лет подростки переходили из пионерской организации в ВЛКСМ, ничего чрезвычайного не было. Но в наших краях этот переход случался в конце седьмого класса, по весне, в апреле, на светлый праздник дня рождения Ильича. А тут вдруг приходит парень, который, пребывая в Казахстане, сумел сделать это, то ли в сентябре, то ли даже учась еще в шестом классе. Для нас это было в диковинку. Тем не менее, Серега единственный из нас получил законное право ходить на школьные комсомольские собрания, как самый настоящий старшеклассник. Ну а нам оставалось с любопытством рассматривать его комсомольский билет. В отличие от тех, что выдавали у нас, в его документе были страницы на казахском языке.

Другой приятной новостью стало для нас успешное выступление Сени Двойриса на первом соревновании дворцов пионеров «Пионеры против гроссмейстеров». Из пяти гроссмейстеров, попавших под его горячую руку, Семен удачно сыграл с двумя бывшими чемпионами мира: Борисом Спасским и Тиграном Петросяном. Одного он обыграл, с другим свел партию в ничью. После этого ему вскоре было присвоено звание кандидат в мастера спорта по шахматам.

А так, по части самой учебы, новостей было немного. Нам начали преподавать химию, а легендарный учитель 9-й школы Юрий Антонович Хитрюк вместо рисования стал вести у нас уроки черчения.

С выпуском из школы Юрки Фисенко и Валерки Падерина распалась наша баскетбольная секция, поэтому со спортом в седьмом классе у нас была некоторая неопределенность. Мы долго думали, куда бы приткнуться, одно время даже ходили в «Школу будущих офицеров», которую пытался организовать наш школьный военрук, но и этот кружок распался. Потом брат Лешенька прибился к секции спортивного ориентирования, базировавшейся в нашей школе. Я думал, не податься ли и мне туда, но все как-то не складывалось. С этого момента наши с ним спортивные дороги разошлись.

По весне в седьмых классах пошло поветрие с вступлением в комсомол. Вступали сами, добровольно, никто никого палками туда не гнал. О том, что это поможет в будущем сделать карьеру, тоже вслух никто не рассуждал. Может кто-то и думал об этом, не знаю, лично я — нет. Просто однажды случайно узнаю, что родной брат Лешка, Игорь Куницкий и Боря Ровный обратились в школьный комитет ВЛКСМ по поводу вступления в их доблестные ряды. Я и подумал: «А я чем хуже? Почему бы и мне не вступить?» И тоже обратился в комитет. Сейчас уже трудно припомнить все детали, как мы готовились, какие документы собирали, помню только, что требовалось иметь рекомендации от комсомольцев или коммунистов. И одну рекомендацию мне дал учитель русского языка Серафим Кузьмич Булдыгеров — он был членом партии со времен войны. Помню, что ходили на парткомиссию, где ветераны КПСС проверяли нашу подготовку, что нам задавали какие-то вопросы по уставу ВЛКСМ в райкоме комсомола, что потом всех приняли, и всем выдали комсомольские билеты.

В феврале 1973 года решился наш квартирный вопрос. Не знаю, кто и как его пробивал, поскольку у родителей волосатой руки не было. Отец, как был, так и остался рядовым электросварщиком на заводе. А мать, хоть и сменила работу, перейдя из калькуляторов столовой ЧЭРЗ в вышестоящую организацию ОРС НОД N2 при железной дороге, но и там трудилась обычным бухгалтером.

Скорее все дело было в учениках и учительском коллективе 31-й школы, где тогда работал Володя. Кто-то где-то замолвил слово за него, побеспокоили важного человека, ребенок которого учился в этой школе, и кончилось все тем, что Володе с Тамарой советская власть выделила жилье. Пусть это была не полнометражная комфортная квартира в новом доме, а всего лишь однокомнатная квартирка без удобств, в бывшем купеческом особняке, разделенном на пять хозяев, зато это было их собственное жилье, находящееся к тому же в центре города, на улице Красноармейской, возле площади Павших революционеров.

Да, в том старинном доме не было водопровода, но колонка находилась всего в двух шагах от него. Кроме того, совсем рядом еще и баня общественная была. В доме не было центрального отопления, приходилось на зиму запасаться углем и дровами. Но предыдущий хозяин был человек умелый и с золотыми руками, он сумел сделать там радиаторное отопление. На чердаке рядом с трубой располагался бак с водой, которая нагревалась, когда топили печь, а из этого бака в комнату по трубам шла уже горячая вода, согревая батареи. А еще у них была доля на огороде, где Тамара соорудила две грядки и даже выращивала на них какие-то овощи. В общем, это было лучше, чем ничего, особенно, если учесть, что им обоим было чуть за двадцать и трудового стажа они не имели вовсе. Такие молодые, а уже свое жилье.

Так семейное общежитие моих старших братьев в нашей квартире прекратило свое существование. Юрий и Александра остались одни в своей комнате.

Забегая вперед, хочу сообщить, что лет через семь, уже в порядке живой очереди на производстве, также без всякого блата, Тамаре выдали новый ордер на жилье. Это уже была стандартная двухкомнатная квартира в обычном только что построенном пятиэтажном доме. Так что врут все записные антисоветчики, утверждая, что для получения бесплатного жилья в СССР надо было в обязательном порядке ждать лет двадцать. Неправда это, быстрее можно было получить свое жилье.

А в освободившуюся квартирку в доме на улице Красноармейской поселился Володин коллега-преподаватель пединститута, живший до этого с семьей в институтском общежитии. И тоже был очень счастлив и доволен, получив бесплатно это жилье. А кто-то, наконец, дождался места в семейном общежитии и смог переехать туда, чтобы жить вместе с любимым человеком отдельно от родителей.

Как видим, каждая построенная новая квартира в СССР делала счастливыми, как минимум две семьи: тех, кто вселялся, и тех, кто получал предыдущее жилье счастливого новосела. Сейчас, покупающий новую квартиру счастливым себя не чувствует, нынче покупка квартиры — это стресс. Мало того, что ты отдаешь все свои накопления и, не дай бог, еще и кредитуешься в банке, так ты еще все время ждешь подвоха и обмана. Боишься, что переплатил, боишься, что, не дай бог, что-то случится, и ты не сможешь выплачивать ипотеку, боишься, что жилье отнимут по современным российским законам. Какое уж тут счастье…

В июне 1973 года я в последний раз съездил в пионерский лагерь.

Ну теперь, я думаю, пришла пора рассказать о том, чем мы там занимались.

 

Глава 2. Пионерские лагеря — жизнь за железной оградой

1.

В представлении некоторых людей, пионерский лагерь — это место где злой тоталитарный режим заставлял маленьких детей ходить строем и носить пионерскую форму. Ага, точно. Всякий раз, когда меня отправляли в лагерь, мне в обязательном порядке клали черные брючки, белоснежную рубашечку и красненький шелковый треугольник, который ловким движением рук повязывался на шее, превращаясь в пионерский галстук. И я это все надевал, и даже маршировал в плотном строю по три-четыре человека в шеренгу. И делал я это аж три раза за смену: на открытие и закрытие смены, и на праздник песни и строя. Все!

В остальное время, в те двадцать дней, когда меня не заставляли носить форму и ходить строем, я надевал спортивную футболку, советские хлопчатобумажные джинсы под названием «техасы», кеды советского или вьетнамского производства и шел на поле пинать мячик. Или читал книги, или загорал, или шел на качели-карусели, или сидел в беседке и о чем-то болтал с пацанами, а иногда и с девчонками, хотя о чем с ними можно болтать, когда вам по десять лет. Но в обязательном порядке каждая смена, проведенная мной в лагере, чем-нибудь мне да и запомнилась.

Даже самая первая. Мы поехали тогда с братом впервые в пионерский лагерь под названием «Чайка», принадлежавший Южно-Уральской железной дороге. Про лагерь этот мы уже были наслышаны от старших братьев, успевших там отдохнуть в свои юные годы. Правда, они, рассказывая о месте его нахождения, говорили о поселке Тактыбай, но в наше время уже была построена платформа «2060 км», от которой до лагеря было гораздо ближе.

Итак, в день отправки мать на трамвае привозила нас на стадион «Локомотив», там согласно нашему возрасту подбирался отряд, куда нас записывали, потом мать целовала нас на прощание и с этой минуты мы оставались на попечении воспитателя отряда и ее помощницы пионервожатой. Воспитателями в лагере были обычно педагоги из школ, принадлежащих железной дороге, так что часто ученики этих школ, отправляясь в лагерь, попадали под опеку тех, у кого они учились в течение учебного года. Пионервожатыми были либо студентки пединститута, либо молодые комсомолки, работающие в разных организациях на железной дороге. Конечно, среди пионервожатых иной раз попадались не только девушки, но и молодые парни, но ни разу они не попадали в тот отряд, где был я. Так что каково быть в отряде, где вожатым был парень, я не знаю.

После того, как все дети оказывались расписанными по отрядам, лагерь строился в колонну и со всеми возможными предосторожностями выступал в сторону железнодорожного вокзала. Транспорта на улицах тогда было немного, и ни одного затора или пробки наша колонна устроить не успевала, тем более, что и идти-то нам надо было всего одну трамвайную остановку.

На вокзале детей вели на платформу пригородных поездов, где нас уже ждала специальная электричка. Там были прощальные поцелуи детей и тех из родителей, кому не надо было в это день на работу и они могли проводить дитятко до вокзала. Потом нас по-отрядно рассаживали по вагонам и тут…. Если вы думаете, что поезд просто трогался и мы просто ехали, то это вы зря. И тут начиналась самая натуральная обжираловка кондитерскими изделиями. Дело в том, что практически всякий родитель, отправляя ребенка в лагерь, накупал ему кучу всяких сладостей и газировки в дорогу, боясь, видимо, того, что за те сорок минут, которые малыш проведет в электричке, он несомненно умрет от голода и от жажды.

Помахав на прощание маме и оставшись один, ребенок, оглядываясь по сторонам и узрев только незнакомые лица других детей, не зная, чем себя занять, поневоле вспоминал про взятые в дорогу сладости и начинал есть все подряд: печенье, вафли, конфеты, коржики, пирожки, обильно запивая все это лимонадом, «буратиной» или «колокольчиком», «Фанты» и других вредных «колл», тогда в СССР не продавали.

При этом сорили в вагонах и выбрасывали обертки и бутылки в окно, если находили открытую форточку.

Ехали практически без остановок. Только на станции «Полетаево» электричка притормаживала ненадолго, и в вагоны подсаживали детей живших не в Челябинске, а на мелких железнодорожных станциях, и ребятишек из детского дома, расположенного в этом поселке.

Детдомовские, несмотря на то, что были разновозрастные, всегда жили в лагере своим отдельным отрядом и как-то на отшибе, у них даже воспитатели были свои, из детдома. Еще бытовало мнение, что с ними лучше не связываться, дескать, если обидишь их малыша, то придут старшие и накажут по всей строгости. Может быть, это было и так, не знаю, не проверял, ни разу ни в какой конфликт с ними не вступал, да и повода не было.

После того как нас привозили на платформу «2060», всех высаживали. Там уже ждали разномастные автобусы, на которых нас по грунтовке привозили в лагерь. Не знаю, как сейчас выглядит этот лагерь, может его давно продали и используют в других целях, но в наше время в нем было десятка полтора разноразмерных дощатых корпусов, использовать которые можно было только в летнее время. В них не было ни отопления, ни особых удобств. Обычно была одна общая палата и примыкающая к ней веранда. В палате спали дети, а на веранде отделялся занавесками уголок, где проживали воспитатель и пионервожатая. У каждого ребенка обычно была отдельная кровать и какая-нибудь тумбочка или место в ней для хранения некоторого количества необходимых вещей: мыла там, зубной пасты с зубной щеткой и писчей бумаги с конвертами.

Последнее меня всегда умиляло, даже в самые первые поездки. Не успеет ребенок приехать в лагерь всего-то на три недели, как садится на табуретку у окна — письменного стола в палате нет — и выводит красивым почерком:

«Письмо!

Здравствуй, мамочка!..»

Потом надолго задумывается, о чем, собственно, он хочет написать. Чешет затылок и оглядывается по сторонам. Идей нет, потом соображает и дописывает, что доехал он до лагеря хорошо. После чего, еще смотрит по сторонам в поисках темы для письма… И тут обычно бывает два варианта: либо его отвлечет какое-нибудь событие или игра затеянная ребятишками из его отряда, и он забросит это письмо, и оно еще долго будет валяться недописанное на подоконнике, пока его оттуда не сметут при уборке помещения. Или, если ребенок — маленький эгоист со склонностью к аутизму, то тогда он, хлюпая носом и пуская слезу, напишет, что он бедненький скучает по мамочке, это на второй-то день, что ребятишки все вокруг плохие и вожатые плохие, и воспитатели тоже. И все в лагере плохо: и скучно, и кормят невкусно. И попросит мамочку приехать и забрать его отсюда домой. Я видел ребят, которых родители увозили в ближайшие выходные, задолго до конца смены. Но я не помню ни разу, чтобы этих плаксивых жалобщиков кто-то в отряде гнобил, или обижал, просто дети эти были чересчур домашние и капризные.

Ну а все лишнее, что не хранили в тумбочке, обычно сдавали в камеру хранения. Иногда до конца смены. Даст мамочка такому гаврошу с собой баул со сменным бельем, он сдаст его в камеру хранения и забудет туда дорогу. Все двадцать дней может ходить в одних и тех же носках, трусах и майке. Надо ли говорить, что носки эти уже стоят, а от нательного белья идет специфический запах. Хорошо, если родители приедут на родительский день, тогда под присмотром маменьки дитятко переоденется во что-нибудь чистое из заветного баула. Но во что переоденется, в том обычно и домой после смены приедет. Некогда ему там за чистотой следить, одежду менять. Мыло у половины детей часто даже не разворачивается, зато зубная паста может кончиться уже на второй день. Но вот только не надо думать, что ребенок извел ее всю на гигиену полости рта. Отнюдь! Он просто участвовал в соревновании, кто дальше стрельнет. Для этого абсолютно новый тюбик раскручивается, но колпачок не снимается и держится едва-едва, выполняя уже не роль крышки, а роль пыжа. Потом тюбик с недоснятой крышкой кладется на землю на ровный участок, и… со всей малолетней дури надо топнуть по нему ногой. В результате крышка, выдавленная пастой, отлетает до полуметра, а колбаска зубной пасты белым червячком вылетает сантиметров на двадцать. Победителем среди «спортсменов» считается тот, у кого крышка и паста улетают дальше.

Правда, всю пасту на такую стрельбу расходуют редко. Есть же святая пионерская традиция, что в лагере кого-то спящего обязательно надо мазать пастой. Вот только, если честно, слышал я про это всякий раз, когда приезжал в лагерь, а видел измазанных ну очень и очень редко. Видимо тот, кто должен был мазать, спал крепче и дольше того, кто должен был подвергнуться экзекуции.

На второй день смены всех обычно вели в библиотеку и там записывали читателями. У каждого появлялась книжка для чтения, дальнейшее уже зависело от внутреннего мира пионера. Для кого-то эта книга была первой, и он успевал прочесть еще две или три, а для кого-то — сразу и последней, поскольку чтение дальше пятой страницы не получалось, и в основном она служила твердым аргументом, когда ею били по голове несговорчивого оппонента в споре.

Драки в лагере случались, но обычные, мальчишечьи, до первых слез. Кто заплакал, тот проиграл. Хотя порой проказы приводили к бедам, до которых и не всякая драка доведет. Именно этим и запомнилась мне первая поездка в «Чайку». Уж и не помню никого из детей и воспитателя тоже. Помню только, что вожатой была темненькая девушка в очках, а еще то, что одному пацану шутя сломали ногу.

Баловались на площадке у корпуса. Парни чисто по дружески барахтались и смеялись, один оказался лежащим на спине на земле и в качестве защиты выставил вверх ноги, вроде как угрожая оттолкнуть, если стоящий нападет. А тот взял, да действительно навалился с разбегу на выставленные ноги. Потом был дикий крик лежащего и суета воспитателя и вожатой, правая нога мальчугана оказалась сломанной. И ладно бы там богатыри были, так ведь мальчишки по десять лет. И в эту же смену случился другой медицинский казус. Одну из воспитательниц срочно госпитализировали прямо со смены в лечебницу Биргильды, благо станция эта весьма близко. Для тех, кто не знает челябинской специфики, поясню, что в этом поселке находится большая психиатрическая лечебница.

Ну а так смена прошла превосходно, и мы с братом были весьма довольны отдыхом. Меня признали, неплохим футболистом, и охотно включили в основной состав отрядной команды, а ничего больше меня тогда и не интересовало. Ну, прошлись мы в парадной пионерской форме пару раз на конкурсе песни и строя, и из-за такой ерунды надо было ненавидеть советскую власть? Кормили там хорошо, развлекали, в клуб водили, мячик давали, медосмотр устраивали, ну чем не житуха?

2.

На следующий год мы поехали с братом в лагерь «Орленок». Хотя он вроде как должен был принадлежать железной дороге, но располагался почему-то в стороне от стальных магистралей. По крайней мере, добирались мы до него автобусами. Весь лагерь также собрали на стадионе, потом загрузили в комфортабельные «Туристы» львовского производства и повезли куда-то в сторону Кургана. Ехали чуть не час, а может даже и больше. Но точнее место расположения лагеря не назову, какие рядом с ним населенные пункты не помню.

Сам лагерь мало чем отличался от «Чайки», такие же деревянные, летние корпуса, такой же распорядок. Вот только отряды большущие, человек по 50, не меньше. Народу было так много, что не всем девочкам нашего отряда хватило коек в девчачьей палате, и некоторым из них пришлось спать на общей большой веранде.

Уж не знаю почему, но в нашем отряде на правах отдыхающих оказалось трое или четверо великовозрастных парней. Нам всем было лет по 10–11, а им уже года на три четыре больше. Я так понял, что кто-то из них приходился родственником воспитательнице. То ли был ее сыном, то ли племянником, а с ним еще были друганы. Согласно своему возрасту, парнишки эти уже были озабочены половым вопросом, и в их разговорах темы ниже пояса уже затрагивались. Но вели они себя вполне прилично и ни к кому — ни к мальчикам, ни к девочкам — с глупостями не приставали. Наоборот, они даже защищали свою малышню в конфликтах с другими отрядами и способствовали справедливому разрешению конфликтов внутри отряда. Естественно, в силу возраста, эти орлы формировали и футбольную команду отряда. При таком большом количестве мальчишек конкуренция за право играть в футбол в отрядной сборной была жестокая, но я и тут себя зарекомендовал. Правда, пришлось вспомнить свои голкиперские и защитные способности. В нападение меня не ставили.

В «Чайке» для купания был специально оборудованный бассейн под открытым небом, а в «Орленке» купаться ходили на реку. Пляж находился достаточно далеко — километра полтора-два от лагеря, причем дорога проходила через какой-то сосновый лес. Вот в этом-то лесу я однажды чуть не заблудился. Вроде как вошли в чащу группой, собирая клубнику, потом я спустился с какого-то пригорка, чтобы сорвать пару ягодок. Сорвал, съел, поднялся на этот же пригорок, — ап! А рядом-то никого нет. Все куда-то исчезли. Я даже «Ау!» покричал, только мне никто не ответил. И самое главное, я даже не знаю, в какую сторону они пошли!

Пришлось выбираться самому. Сориентировался на местности по солнцу и решил, что если пойду в эту сторону, то наверняка выйду к реке. Река-то — не пионеры, от меня не спрячется, а уж от пляжа я дорогу знаю. Действительно, вышел на знакомую дорогу и вернулся в лагерь. Самое смешное, меня даже не потеряли. Нет воспитанника, и не надо. Хватились бы, наверное, если б я в столовую на обед опоздал, не раньше.

Воспитателем у нас была пожилая, полная, крашеная в блондинку суровая тетка, большая любительница бижутерии. Вроде как педагог, но всем своим видом она напоминала прожженную торговку из престижного гастронома. А вот с вожатыми, их в отряде было две, в тот раз повезло. Хоть они и не были писаными красавицами, но девахи были интересные, умные — студентки пединститута. Одна была с исторического факультета, и очень интересно, со знанием дела, рассказывала про археологические раскопки. Объясняла нам, например, чем отличаются раскопки курганов от раскопок населенных пунктов. А другая, наверное, филологом. Она классно пересказывала нам литературные произведения. Причем, сообразно нашему возрасту и интересам, она в красках и с деталями пересказала нам произведения русских классиков: «Страшную месть» Николая Васильевича и трилогию про упырей с вурдалаками сиятельного Алексея Константиновича. После такой рекламы, вернувшись домой, я первым делом спросил у брата Юрия есть ли у нас эти повести Толстого и Гоголя. По счастью они в его библиотеке были. Кстати, у Толстого я с удовольствием перечел не только эти страшные истории, но и всю его остальную прозу, а также все юмористические стихотворения.

Среди детишек этой лагерной смены мне запомнились две сестры-двойняшки из какой-то артистической, возможно даже цирковой семьи. Они были похожи друг на друга не больше, чем мы с братом. Одна была темненькая со стрижечкой, я с ней даже немножко дружил, а другая рыжеволосая и кудрявая. Девочки были спортивные, подтянутые, стройные и охотно выступали в самодеятельных лагерных концертах с подготовленными дома акробатическими миниатюрами.

Но в целом «Орленок» нам с Лешкой почему-то не приглянулся, и мы попросили мать на следующий год брать нам путевки только в «Чайку», что она и выполнила уже следующим летом.

3.

В июне следующего года мы с Лешкой записались в 11 отряд. Явно не по возрасту, там брали детей 10–11 лет, а нам было двенадцать, но у этого отряда было несколько приятных особенностей. Во-первых, он был чисто мальчишечий, никаких, понимаешь, девчонок, одни конкретные пацаны. Во-вторых, маленький — всего на два десятка мест. В-третьих, корпус его был на отшибе от всех остальных, рядом с избушкой директора лагеря и ближе всех к бассейну и лагерному пруду. Так что дети из других отрядов рядом с ним не толклись, не надоедали, а директор? Ну что директриса, озабоченная всяческими проблемами, она нам тоже шибко не мешала.

Совершенно случайно в этот же отряд записался и Толик Новоженин из «того двора». Пусть мы с ним до этого не сильно дружили, но были уже знакомы и общались, все же свой человек в отряде.

Воспитателем в нашем 11-м отряде была очень милая и хорошая женщина-учительница одной из железнодорожных школ. Она никогда не кричала на воспитанников, говорила спокойно, и все ее слушались. Если кого она и ругала, то исключительно по делу, так что я вспоминаю только добрым словом. К сожалению, я забыл, как ее зовут. А вот пионервожатой у нас поначалу не было. Вернее, она была, но очень недолго. Мы ее только на стадионе и видели. Потом с ней что-то приключилось, вроде как приступ аппендицита в первый же день смены, поэтому больше мы ее не видели. Но свято место пусто не бывает.

По случаю в нашем пацанском отряде оказалась пара девиц — старшеклассниц. Они не были официально отдыхающими детьми, а приехали в лагерь без путевок, по знакомству. Я и тогда не вникал, и сейчас не знаю, но, видимо, существовала в этом лагере какая-то практика левых отдыхающих по знакомству. Руководящий состав ежегодно был один и тот же. Педагоги часто ездили одни и те же. Все друг друга знали, все либо друзья, либо родственники, либо железнодорожники или просто очень хорошие и нужные люди. Вот и брали, и отсылали в пионерский лагерь своих великовозрастных детей или детей друзей и знакомых. Не знаю, за чей счет они ели и спали, но пионерского распорядка они обычно не придерживались.

Случилось так, что младший брат одной из этих девиц, а звали ее Людмила, был оформлен в наш отряд. Вот Люда и оказалась привязанной к 11-му отряду. Она как бы за братом приглядывала, а заодно и сама отдыхала на свежем воздухе. На каком основании жила в нашем отряде другая девушка я вообще не знаю. Все же железнодорожники, все договаривались без проблем. Питались девушки вместе с нашим отрядом, и жили в нашем корпусе, но не в общей палате, что было бы для них неудобно, а, как и вожатые, отдельно на веранде.

Поскольку наша пионервожатая заболела, а под рукой имелись две почти взрослые девицы, то Людочку официально оформили пионервожатой. Она повязала себе на шею красный галстук и стала на законном основании ходить с нами на утренние линейки.

Как старшие по возрасту, мы с братом автоматом вошли в группу помощников воспитателя по поддерживанию дисциплины и порядка в отряде и стали негласными командирами, решавшими, кто войдет в футбольную команду, а кто станет председателем пионерской организации в нашем коллективе.

В тот заезд среди пацанов нашего отряда оказались два любопытных персонажа. Один, по-моему его звали Виталиком, жил в Челябинске недалеко от нас, возле кинотеатра «Спутник» и, судя по всему, был любителем, как сейчас принято говорить, шансона и воровской романтики. У него был приятный голос, неплохой музыкальный слух, и, самое главное, он не стеснялся петь. Правда, в его репертуаре в основном был блатняк: начиная от «Мурки» и до «Гоп со смыком». Так я впервые в изрядном объеме познакомился с данным направлением музыкальной культуры. А когда он не пел, то любил пересказывать приключенческие рассказы из зарубежной литературы с элементами страшилок. Что-то про скелетов, бегающих за главным героем. Очень интересные были истории, особенно когда их рассказывали после отбоя в темной палате.

Не удивлюсь, если сейчас он, коли не стал вором, и не погиб в разборках 90-х годов, работает водителем маршрутки и с утра до вечера гоняет для пассажиров передачи радио «Шансон».

Другого пацана, кажется, звали Серегой. Он был невысок ростиком, сбитенький такой и довольно резок в поступках. Жил где-то на улице Елькина в домах, ближайших к «Огороду» — так тогда на сленге продвинутой молодежи назывался горсад имени Пушкина.

Место было известное даже нам. Летом там работала танцплощадка, и группы юношей и девушек съезжались туда, если не со всего города, то со значительной его части. Кроме танцев там часто случались драки, и даже наши мостопоездские мутузились там с фраерами с «Шанхая». Вроде именно там наш парень с «того двора» — Костя одолел в схватке лидера шанхайцев по кличке Пират.

Так вот этот наш соотрядник Серега рассказывал, что именно их парни с домов по улице Елькина держат масть на «огороде». Они вроде как там шишкарят. Ну а сам он, хоть и малолетка, но среди этих парней-вдоску свой, что он с ними тусуется, он с ними в корешах, что неоднократно был свидетелем их драк и побед, и что в составе своей банды он иногда покуривал и даже выпивал.

Самое смешное, что не все он выдумывал. Буквально через месяц в этом же лагере мы столкнулись с другим мальчишкой, живущим в том же доме, что и Серега, но в отличие от коего, этот второй мальчик был исключительно положительным, почти ботаником, как сейчас говорят. И ради интереса мы спросили, а знает ли он Серегу, и назвали его фамилию и дворовую кличку. Коли они соседи, так должны же они друг друга знать. Правда ли, что Серега — лихой парень? Тот подумал и грустно сказал, что знает его, и что парень он, действительно, не простой. Но в подробности их знакомства и взаимоотношений посвящать нас не стал, может, что печальное вспомнил?

Именно благодаря этому Сереге мы впервые попали на разборку. Правда, надо признать, что тогда мы такими терминами еще не оперировали. Короче говоря, во время нашего дежурства по столовой Сергей чего-то не поделил с пацаном то ли из 7-го, то ли из 8-го отряда. Тот вроде как старше, а тут какая-то мелюзга из 11-го его к порядку призывает. Пацанчик решил наехать по-серьезному, но Сережа-то был парень упрямый и смелый, и настаивал на своем. Поскольку подраться в центре лагеря, возле столовой им бы никто не дал, то, чтобы выяснить, кто из них неправ, договорились о месте дуэли. Как сейчас говорят, забили стрелку. Договорились встретиться после полдника у огромного раскрашенного валуна, что тогда возвышался на берегу лагерного пруда. Во время сончаса мы сколачивали бригаду. Потом до полдника обсуждали, чем нам вооружиться. Серега со знанием дела рассказывал о велосипедных цепях, металлических трубах, палках с гвоздями и сплетенных из лески веревках, в которые искусно закреплены рыболовные крючки. Представляете, если такой плеткой да по лицу, а потом еще и потянуть? Какая красивая рана может получиться!

Но, слава Богу, ничего такого у нас под рукой не было. Максимум, что мы могли заготовить вички из ивовых прутьев, чтобы стегать ими противника, но это помогло бы, только при условии, что соперники согласились стоять спокойно во время экзекуции, и не шевелиться, что предположить было никак невозможно. Поэтому пошли с голыми руками, вооруженные личной смелостью и необходимостью отстоять свою честь и защитить друга.

Противник тоже нас не испугался, их было приблизительно столько же, сколько и нас. Да еще в сторонке, в кустах и за расписанным валуном кучковались зрители. Те, кто драться не собирался, но про драку знал и хотел посмотреть со стороны.

Ну, собрались мы значится, постояли, оценили обстановку, и тут стало ясно, что делать дальше — толком никто не знает, ну не участвовал никто из нас раньше в групповых махаловках. Наверное, в таких случаях заводила нужен безбашенный, тот, кто или сам набросится с кулаками на соперников, или грязными оскорблениями подвигнет их на агрессию, после чего всем поневоле придется защищаться. Это современным бандитам легко, они вечно бабло делят. Им есть за что друг друга убивать, а мы-то никакой наживы не ожидаем, если не считать возможность получить синяки и шишки. Поэтому сидим друг против друга (стоять то в боевых позах уже надоело, все по камням расселись), и зондируем обстановку, перебрасываясь с супротивниками репликами.

Я понял, что один на один справлюсь, пожалуй, с любым из оппонентов, только один, отличавшийся более высоким ростом, а главное толщиной, вызывал некоторые опасения. Ну да у меня же есть тайное оружие — брат Лешка, так что и у толстяка ни одного шансов против нас двоих тоже не было. По этой причине я спокоен и страха никакого не испытываю, но и азарта тоже нет. Ну вижу я этих пацанов, а злобы к ним не испытываю, только ненужное напряжение и ожидание. Смотрю, уже и Толик Новоженин захандрил, в синь небесную взгляд устремляет, явно с дела соскочить хочет.

Но запал перегорает не только у нас, а и у противника. Они-то рассчитывали мелюзгу погонять, а тут им на встречу вышли вполне адекватные ребята, с которыми просто так не справишься. Не известно, кто кого гонять будет. Еще вон и в кустах непонятно кто мелькает, а вдруг засада. В общем, задор у них тоже падает, блицкригом-то и не пахнет.

Попрепирались на словах, никто никого не напугал. Решили, ну раз такое дело, то пусть виновники торжества начинают, а остальные, если что, подтянутся следом.

Вышли на песчаный берег два богатыря: Серега и пацан из 7-го отряда, с которым он поссорился. Но драка у них получилась какая-то невыразительная. Махать красиво, как в кино, руками и ногами не умели оба, а возня нанайских мальчиков в их исполнении тоже была какая-то неказистая. Народ на битву никак не вдохновился. Вдобавок, у кого-то из них была повязка на ноге — следы былых ран, наверное, и эта повязка от титанических усилий положить противника на лопатки сползла, и поэтому объявили «брейк», а то в открытую рану песок попадет, а смерти противника никто из нас всерьез не желает. Водрузили повязку на место, но все вдруг разом поняли, что драка, тем более массовая, уже не получится точно. Как-то неинтересно всем это стало. Но и расходиться сразу как-то неловко, победитель-то не выявлен, чья правда-то победила? Поэтому посидели, погуторили за жизнь. И тут на счастье кто-то из взрослых прибежал, парень-пионервожатый, или физрук, не помню. Видно до педагогов дошел слух о том, что на берегу пруда драка намечается, нас разнимать надо. Прибегает он, а у нас тишь да благодать: ни убитых, ни раненых, сидят пионеры мирно беседуют. Но для порядка он нас все равно разогнал, а мы с удовольствием разбежались.

Конфликт сам собой рассосался, никто ни про какие обиды до конца смены уже и не вспоминал.

4.

В этот же год, но уже в третью смену, в августе, мы с братом опять поехали в «Чайку». Только в этот раз вместе с нами поехали братья Новиковы, Андрюха с Алехой. Эти-то уже были свои в доску парни, ни то, что этот аморфный пельмешек Толик Новоженин. С Новиками мы еще дома договорились, что запишемся в один отряд, а когда пришли на стадион и увидели знакомую воспитательницу, с которой отдыхали в июне, она опять формировала 11 отряд, так к ней вчетвером и оформились. Тем более, что пионервожатой у нее была уже знакомая нам Людочка.

Естественно, что в отряде наша четверка негласно возглавила коллектив, но сразу оговорюсь, что никакого беспредела по отношению к нашим более юным соотрядникам мы не устраивали и никого не терроризировали. Нам и в голову это не приходило. Никто не жаловался на нас родителям и воспитателю и никто из отряда досрочно не сбежал. Наоборот, с помощью нас, четверых двенадцатилетних обалдуев, одиннадцатый отряд легко обыгрывал другие отряды своей возрастной группы в различных спортивных соревнованиях: что в футбол, что в эстафетах.

Потом благодаря братьям Новиковым на наш отряд распространилось покровительство самых крутых пацанов из первого отряда. Это были орлы лет пятнадцати, и с такими защитниками у 11-го отряда вообще никаких проблем не возникало.

Тут надо рассказать про одну особенность третьих смен. Дело в том, что в августе в лагерь обычно съезжались восьмиклассники. В первую смену они не могли, поскольку в июне сдавали экзамены, а вот во вторую и третью они заполняли все старшие отряды. Тем более, что это была для них последняя возможность съездить в лагерь, ученикам девятых классов в пионерлагеря путевки обычно не давали, да и им самим уже не очень интересно было соблюдение детского распорядка дня, а вот восьмиклассники, как бы с детством прощались. Причем прощались довольно весело. Обычно с любовными приключениями. До этого я все больше в июне приезжал, когда всей этой публики не было, да и сам был еще очень юн. А тут и мне уже двенадцать, гормоны, понимаешь, играют, а в лагерь такие девушки интересные понаехали: взгляды с поволокой, фигурки сформировавшиеся, движения томные, походки покачивающиеся, от бедра. Ну, принцессы, блин! Тут-то до меня дошло, так вот, оказывается, для чего еще в лагерь ездить можно…

Я в детстве букой не был и ничего не имел против того, чтобы дружить с девочками. Особенно, если они симпатичные. Среди симпатичных вполне себе адекватные попадаются, с ними и поговорить о чем-нибудь можно.

Тут я понял, что ведь у кого-то здесь все бывает по-взрослому. У меня на глазах эти пятнадцатилетние подростки то договариваются о свиданиях в городе, обмениваясь телефонами, то наши покровители из первого отряда расскажут про какого-то своего озабоченного соотрядника, что он половине девчонок из шестого отряда засосов на шее понаставил. Так что все жертвы его необузданного темперамента вынуждены были с косынками на шеи ходить, следы страсти прикрывать. То взрослые дяденьки физруки катают на лодках по пруду только некоторых юных прелестниц, а всем прочим детям в прогулках на воде отказывают.

Надо ли мне говорить, что в соответствующем возрасте у мальчиков может возникнуть желание, принять в этом процессе любовного помешательства хоть какое-нибудь посильное участие. Разлагаться морально обычно чрезвычайно приятно.

И в этот раз Господь смилостивился.

Как я уже писал, пионервожатой в нашем отряде снова была шестнадцатилетняя Людочка — девушка из приличной семьи железнодорожников. А с ней была подруга. Но, по-счастью не та, что в первый раз — толстенькая хохотушка, не знавшая меры в применении косметики, а очень даже миловидная Леночка С. Девушке тоже было шестнадцать, она уже перешли в десятый класс.

Но, если пионервожатая Люда была сама скромность, то Леночка была девушкой веселой, раскованной и жизнерадостной. Мало того, она была еще и внешне весьма привлекательной, причем настолько, что, говорят, даже музработник лагеря — молодой мужчина с аккордеоном — приходил к ней по вечерам со своим инструментом исполнять серенады. Рассказывали об этом пацаны из нашего отряда, выходившие после отбоя по нужде, и, якобы, застававшие нашего музыканта за этим занятием. Но Леночка аккордеониста гордо отвергала. Она мне рассказывала, что дома у нее есть парень-ровесник, с которым она дружит по-настоящему.

Мы с Еленой вообще об очень многом беседовали. Кстати, именно от нее я впервые услышал о заветной девичьей мечте: о принце на белом коне. Правда, в ее интерпретации наличие титула было необязательно, подошел бы и просто лихой ковбой. Но очень хотелось, чтоб был он высокий, молодой и красивый. Чтобы он прискакал за ней из неведомых голубых далей, подхватил ее на скаку, посадил перед собой и, крепко обнимая, увез ее далеко-далеко, туда, где они будут счастливы вдвоем….

Даже в том детском возрасте я понимал всю несбыточность подобных мечтаний, и со свойственным мне остроумием доказывал их нереальность. В этих разговорах с Леночкой я оттачивал свое умение быть интересным и занимательным в беседах с прекрасным полом. И, надо сказать, изрядно в этом преуспел.

Однажды во время одного такого разговора Елена, не сдержав эмоций, вознаградила меня поцелуем. Невинным, в лобик. Я от неожиданности сначала оторопел, а потом подумал и решил, что это — хорошо! Впервые меня поцеловала настоящая девушка, да еще и хорошенькая! Не потому, что я родственник или забавный малыш, а потому, что я веселый и хороший парнишка и именно этим заслужил девичий поцелуй. После этого она целовала меня еще не раз.

5.

На следующий год мы поехали в лагерь вдвоем с Женькой Сухомлиновым. Братец Лешка уже стал «паном-спортсменом» и в это же время отправился на какие-то сборы своей секции спортивного ориентирования.

Эта поездка запомнилась мне прежде всего дорожно-транспортным происшествием, в которое мы попали.

На стадион «Локомотив», где нам предстояло записаться в лагерь, нас взялся отвезти на своем «Москвиче-401» отец Женьки — дядя Витя. И вот, когда мы ехали по улице Цвиллинга напротив парикмахерской «Руслан и Людмила» нам в бок со всего маху врезался…. парень лет двенадцати. Он решил перебежать дорогу, но то ли не учел нашу крейсерскую скорость, то ли просто не заметил наш автомобильчик, поскольку смотрел на тех, кто ехал за нами. В общем, он с разбегу ткнулся лицом и руками в нашу правую заднюю дверь и, естественно, был отброшен на асфальт. После чего пацан вскочил и бросился наутек. Дядя Витя бросился за ним.

Что делает нынешний автовладелец, когда его задрипанный «мерсик» или захудалую «бэху» затронет случайный пешеход? Правильно! Выскакивает из автомобиля и кулаками, или по последней моде с помощью травматического пистолета, защищает свое бесценное имущество. И худо приходится пешеходу, если он не убежит, или у него нет в загашнике пулемета. Так вот дядя Витя Сухомлинов был не такой. Нельзя сказать, что он был законченный альтруист, скорее простой советский работяга. И главное слово здесь — советский. Он догнал мальца не для того, чтобы надавать ему подзатыльников и надрать уши. Он первым делом спросил у пацана, как он себя чувствует, не кружится ли у него голова, не ушиб ли он чего себе, не болит ли у него где-нибудь. И только убедившись, что с мальчишкой все в порядке, он вернулся на водительское место, и мы продолжили путь, едва не опоздав на запись.

С Сухомлиновым мы записались уже в какой-то почти взрослый отряд, по-моему 4-й. Отряд был смешанный, т. е. в нем были и мальчики и девочки, тем не менее, жили мы почему-то в одной большой палате, где в три ряда стояли сдвоенные кровати. Причем, расклад так удачно сложился, что число мальчиков и девочек оказалось нечетным и, следовательно, одну пару сдвоенных кроватей должны были занять мальчик и девочка. Это выяснилось при первой же попытке уложить нас на сончас. Но такого безобразия наша мудрая воспитательница допустить не могла. Кровати были раздвинуты настолько, что возлежание на них представителей разных полов выглядело вполне приличным.

Кстати, повезло так с кроватью пареньку со станции Полетаево Салавату, которого мы обычно называли Славиком. Он оказался отличным игроком в футбол и был моим напарником в нападении. Именно в дуэте с ним я играл наиболее эффективно и на пару мы забили соперникам по десятку голов. А то обстоятельство, что в воротах как лев стоял Женька Сухомлинов, позволило нашей отрядной команде выиграть больше матчей, чем проиграть.

Девочка же, рядом с которой не удалось полежать Славику, тоже оказалась весьма интересным персонажем. Она оказалась дочерью начальника всей ЮУЖД Гинько В.Н. Правда, я узнал об этом намного позднее. Это как пример того, куда посылали отдыхать своих детей крупные советские руководители.

Вообще, интересных и забавных ребят в нашем отряде оказалось много. Помню, один деятель очень любил играть в шахматы. Когда нас сажали в электричку, его мама, заметив меня, и по моему внешнему виду догадавшись, что я парень на редкость умный и сообразительный, спросила: не играю ли я в шахматы. Я в то время этой игрой не увлекался, но понаслышке уже знал, что офицер — это, вообще-то, слон, а королеву правильно называть ферзем, кроме того в детском саду я обыгрывал все своих одногруппников, так что я уверенно ответил: «А как же! Конечно!».

«Ну вот, я тебе и партнера нашла», — радостно сказала довольная мама своему сыночку.

«Так и быть поставлю я твоему сыну детский мат», — подумал я при этом.

Но детский мат этот парень тоже уже знал, мало того, воспользовавшись моей самонадеянностью, он меня обыграл. Потом так же легко обыграл еще нескольких ребят и почувствовал после всего этого он себя этаким несокрушимым Робертом Джеймсом Фишером. Пришлось браться за него всерьез. В промежутках между футбольными матчами, а футбол тогда интересовал меня гораздо больше, я потренировался на других пацанах, а потом снова сразился с ним за шахматной доской. Некоторое время борьба наша шла с переменным успехом, но потом я выиграл у него две партии подряд, и стало ясно, что в шахматы я играю уже лучше него. После этого он сразу перестал видеть во мне соперника. Больше он играть со мной не хотел. Ему нравилось играть с теми, кто играл хуже меня.

Кстати, именно после этой истории я увлекся шахматами всерьез и, приехав домой занялся изучением отцовской шахматной литературы. Потом я пошел в шахматную секцию и начал участвовать в соревнованиях школьников, но, надо заметить, я так ни разу и не встретил этого паренька на этих турнирах. Этот парень не любил играть в шахматы, он любил выигрывать у тех, кто играл хуже него.

Другой чудак нас убеждал, что знает язык глухонемых и продемонстрировал всему отряду свое умение. Язык оказался на редкость простым и понятным, через полдня половина отряда уже могла на нем изъясняться. Оказывается, с помощью пальцев и губ формируется изображение букв алфавита, и так набираются слова. Ну, например, если указательный палец поднести к нижней губе, то это похоже на «Т», и этой буквой является, если же к правому углу рта, то это уже «Г», а если при этом губы не сомкнуты, а рот открыт, то это уже «Р», ну и так далее, все также примитивно и просто.

Правда, когда я после возвращения из лагеря пригляделся к настоящим глухонемым, я испытал некоторое разочарование: пассы, которые они делали руками никак не походили на ту самодеятельность, что мне продемонстрировали в лагере. Глухонемые пользовались совсем другим языком, никак не похожим на тот, которому я так легко обучился летом.

Как оказалось, вся эта выдумка понадобилась этому парню, чтобы привлечь внимание девочек. Ничем другим он выделиться не мог. После того, как его поймали, на том, что с помощью своей азбуки он объяснялся в любви нашей отрядной красавице Наташке Коган, его сразу разоблачили. Да и Наталья его все равно отвергла.

Кстати, Наташа Коган сама была интересным персонажем. Девочкой она была яркой и достаточно симпатичной. Наталья, видимо, считала, что похожа на звезду советской эстрады Софию Ротару, пребывавшую в то время на пике популярности, и поэтому при всяком удобном случае демонстрировала и свои певческие возможности. Пела Наташа действительно хорошо для простой школьницы города Челябинска, и любимой песней у нее была популярная «Червона рута». Она исполняла ее как на любом концерте, который организовывали силами детей из лагеря, так и в обыденной жизни отряда. В результате у многих ребятишек на эту песню появилась аллергия. Возможно, что и у меня тоже. Несмотря на то, что сама Наталья мне в общем-то нравилась. Мы с ней то дружили, то ссорились, то опять мирились. В результате к концу смены обменялись адресами и некоторое время переписывались.

А вообще-то в то время, похоже, уже начал действовать сглаз, устроенный мне соседкой тетей Зиной-москвичкой. Среди девочек-ровесниц я большой популярностью не пользовался. Нельзя сказать, что они меня чурались или открыто избегали, но почему-то ни мой ум, ни присущее мне чувство юмора многие из них оценить не могли. Особенно те из них, которые мне нравились больше. Зато девушки старше меня по возрасту охотно вступали со мной в дискуссии и считали меня весьма смышленым и веселым собеседником. Они и смеялись в нужном месте, и понимали, когда я иронизирую, или когда я говорю им скрытые комплименты. С ними я был сообразителен, предельно остроумен, мог продемонстрировать свою начитанность и свой интеллект. В отличие от ровесниц они меня отлично понимали. Но какая может быть от этого польза тринадцатилетнему пареньку?

Вот и в этот раз мне больше повезло во взаимопонимании ни с пионерками, а с нашей пионервожатой. Она была рыженькой, даже с веснушками, но, тем не менее, весьма миленькой и бойкой девицей девятнадцати лет, в обыденной жизни работающей на станции Челябинск-грузовой.

Я так много и со знанием дела беседовал с ней обо всем на свете, что в конце смены у нее сорвалось: «Эх, Миша, Мишутка, ну почему ты такой маленький? Был бы ты хотя бы года на три-четыре постарше, я бы с тобой похороводила!». Ну и что мне оставалось, кроме как только тяжело вздохнуть и виновато улыбнуться?

В ту смену у меня случилось два конфликта. Из одного я вышел с честью и без потерь, а в результате второго пришлось даже слегка подраться.

В первом случае я, играя в футбол, в борьбе за верховой мяч, столкнулся воздухе с верзилой лет семнадцати. Ему это не понравилось — не уступил, понимаешь, салага! И он тут же пригрозил после игры со мной разобраться. Парень этот оказался в лагере по блату — мать его была воспитателем 7-го отряда, он и жил с отрядом, и играл за этих малышей в футбол.

И он даже поймал меня в тот же день в достаточно пустынном месте. Шансов в случае драки у меня практически не было. Парень был взрослый: на полторы головы выше меня и на «дцать» килограмм тяжелее.

Рассчитывать на чью-либо защиту я тоже не мог. Взрослые были далеко, и звать их на помощь было не солидно. Не по-пацански. Мои соотрядники отошли в сторонку и с безопасной дистанции делали вид, что со мной плохо знакомы, смена-то только началась. Жека Сухомлинов стоял ближе остальных, но если бы и он не бросился мне на помощь, я бы его понял. Причин конфликта он не знал, поскольку стоял во время матча на воротах, а столкнулись мы с верзилой в середине поля. О помощи я с ним не договаривался, да и зачем ему лезть в безнадежную драку? Что бы на пару со мной получать по шее? Я не собирался подставлять младшего товарища, это была чисто моя проблема.

Страх конечно был. Он засел где-то внизу живота и вел себя там нервозно, но внешне я его никак не проявлял.

Однако, вместо того, чтобы быстренько надавать мне по шее, детина, желая показать свою крутость тем пацанятам, которые его сопровождали, начал со стандартного словесного наезда и угроз.

Не на того напал! Тогда еще нельзя было ознакомиться в интернете с инструкцией, как нужно отвечать на приставания гопников, поскольку не было ни интернета, ни компьютеров. Однако интуитивно я понял, что мои ответы должны быть нестандартны и ставить его в тупик, а на все вопросы нужно отвечать вопросом, дабы он сам давал ответы.

Я охотно вступил в недружественные переговоры, в ходе которых сумел продемонстрировать, что не только его не боюсь, но даже все его угрозы игнорирую. А чего мне еще оставалось делать, не кулаками же махать?.

Мы препирались с ним минут десять, я всячески намекал, что коли он меня сейчас обидит, то сильно об этом пожалеет, его непременно накажут чуть позже. У нас, дескать, на Колхозном с этим строго, мы тех, кто живет у кинотеатра «Спутник», а верзила, как выяснилось из беседы, был оттуда, никогда не боялись и бояться не собираемся. Это же не край земли, всего-то две остановки от нас на трамвае. Любого найдем и достанем.

Фраерок еще покипятился для порядку, погрозился, но связываться со мной не стал. Я даже подзатыльника от него не получил, мы разошлись в разные стороны, и больше он с подобными глупостями ко мне не приставал.

Во втором случае я поссорился с пацаном уже из нашего же отряда. Причин, сподвигнувших меня на вражду, я уже не помню, наверное, он просто был дерьмом. Ведь что-то заставило меня — спокойного и мирного человека — нанести ему удар по челюсти. И я это сделал, находясь перед ним лицом к лицу. Он же ответил позднее и подло, когда я находился к нему спиной и по обстановке не мог ответить ударом на удар. Пришлось его зашугать, чтобы он больше не возникал. Это был единственный мой конфликт в пионерском лагере, который не закончился миром.

6.

Последний раз я поехал в лагерь в июне 1973 году. Помню, что тоже играл в футбол, что была одна очень симпатичная девочка, которая мне понравилась, но мне так и не удалось завоевать ее внимание. Проклятый сглаз!

Помню, что были две шальные девицы в нашем отряде N2, которые ночью выпрыгивали в окно, чтобы сходить на свиданку к пацанам из 1-ого отряда. Причем этих джульет поймали. Мы то думали, что их непременно выгонят из лагеря, но их просто пожурили на линейке и оставили в покое. Бог знает, может, у них родители были шишки, а может в силу вошли традиции, когда за все проступки детей в первую очередь доставалось педагогам?

Помню, что я опять дружил с пионервожатой, звали ее по-моему Надей, и я по привычке уже на ней продолжал оттачивать свое умение вести светские беседы со взрослыми девушками.

Также помню, что воспитателем у нас была миловидная дама — учительница бальзаковского возраста, которая не сильно нас напрягала своим вниманием и воспитательными моментами, поскольку все силы тратила на обустройство своей личной жизни. Будучи разведенной, она встречалась с мужчиной, который однажды приезжал к ней даже в лагерь, и к тому же оставался там ночевать.

Надо сказать, что наш отряд наконец-то жил как положено взрослым. У парней была своя отдельная палата, где нас охраняла наша воспитательница, а у девчонок была своя, причем в другом корпусе, где там за ними приглядывали аж трое: наша Надя и еще две девушки — пионервожатые 1-ого и 3-его отрядов, поскольку девчонок трех старших отрядов поселили в огромном корпусе всех вместе.

Возможно, что именно это обстоятельство привело к одному интересному событию.

В конце смены наша воспитательница на одну ночь уехала из лагеря с этим самым своим мужчиной. Присматривать же за нами, почти двумя десятками архаровцев подросткового возраста, которых она покидала, она попросила Надежду.

Надя просьбу исполнила, но охранять нас пришла не одна. Наверное, она боялась ночевать на веранде в одиночестве. Поэтому компанию ей составили три или четыре девчонки из нашего же отряда, те что повзрослей. Оторв, что бегали по ночам на свидание к мальчикам, она с собой не взяла принципиально, пригласила тех, кто вел себя поспокойней.

Потом вдруг выяснилось, что такая большая компания: Надежда и ее сопровождающие, на стандартной одиночной кровати воспитательницы не помещается. А охранять-то нас надо. Поэтому девчонки решили ночевать в нашей же палате. Мы им сдвинули три или четыре свободные незанятые кровати, стоявшие до этого в углу, и на них-то они и устроились.

Но теперь вдруг оказалось, что вести светскую ночную беседу нашим юношам и навестившим их девушкам все равно невозможно. Говорить приходится громко, поскольку собеседники лежат в разных углах, а громкий разговор мешает уснуть тем, кто помладше, и в беседе не участвует.

В общем, девчонки пригласили нас перебираться поближе. Ну и некоторые, я в том числе, перебрались. Лежим на сдвинутых кроватях вперемешку: мальчик-девочка-мальчик-девочка, беседуем. Слева от меня лежит пионервожатая Надя, справа другая девчонка, имени которой я уже не помню. Обе, когда невольно соприкоснешься с ними плечами или руками под одеялом, горячие, прямо таки пламенные. Темно и весело. И главное, шепот наших разговоров уже никому не мешает отдыхать.

Если кто-то ждет описания групповухи, то тот обломается. Все было мирно и невинно. Ну повалялись подростки рядом с друг другом, пошептались и не более того.

7.

Как видите, в моих воспоминаниях о пионерском лагере много чего сохранилось, и милые детские игры, и игры подростков вроде «бутылочки» — был и такой эпизод в жизни, и конфликты, и дружба, и первые поцелуи, а вот маршировки в пионерской форме в моей памяти как-то не отложились. Наверное, потому, что они никогда не были для меня в то время главными событиями. Даже военно-спортивная регулярная игра «Зарница», обязательно проводимая один раз за смену, мне ничем особенным не запомнилась. Видимо, в силу формальности. Ну прошла и прошла, так же как не запомнились и родительские дни. Приехали тебя проведать предки, привезли газировки и конфет с печеньем, натрескался ты сладкого, что в этом особенного? И только у закоренелых антисоветчиков отдых в пионерских лагерях был связан с бесконечными линейками, заучиванием речевок и террором воспитателей, заставлявших их — бедолаг — каждое утро умываться, в полдень ложиться на сончас, а каждый вечер чистить зубы. Бедные, бедные антисоветчики, как же им не везло в жизни…

 

Глава 3. Возвращаясь в 1973-й

1.

Еще зимой этого года, до моей последней поездки в «Чайку», роясь на антресолях нашей квартиры в залежах старых вещей, я обнаружил несколько отцовских книг. Одна была посвящена сварочному делу и называлась «Справочник сварщика». Весьма полезная, наверное, но… Но у меня дома не было сварочного аппарата и вычитанными там советами я воспользоваться все равно не мог.

Другая называлась типа «Охота в СССР» и содержала массу интересных сведений. Я с любопытством прочитал о разных способах охоты, о животных и птицах, на которых в СССР охота была разрешена, об охотничьем оружии и снаряжении. Вот только одна беда: у меня не было ни своего охотничьего ружья, ни охотничьего билета, так что проверить на практике полезность полученных знаний я тогда не мог. Был там, правда, раздельчик про охотничьи боеприпасы, в котором популярно сообщалось о том, как в домашних условиях из обыденных химикатов получить дымный порох. Но я уже был большенький и понимал, что самовольное производство взрывчатых веществ в СССР не только не приветствуется, а даже, вроде как, преследуется по закону, так что и эту книгу я был вынужден отложить в сторонку.

Поэтому пришлось перейти к оставшимся трем книгам, а все они оказались посвящены шахматам. Как сейчас помню, одна называлась: «Комбинации и ловушки в дебюте» Бориса Вайнштейна; другая была о матче за звание чемпиона мира между Петросяном и Спасским 1966 года; а третья — «Первая книга шахматиста» В. Панова.

Книга Вайнштейна была самая тонкая, и я начал с нее. Затем почитал Панова и вскоре всерьез увлекся шахматами. Я проштудировал их все полностью, и очень пожалел, что не прочел их раньше, год назад. Тогда я бы того пацана — шахматиста из «Чайки» уделал бы одной левой!

Шахматы мне понравились, там была логика, там были остроумные и логичные решения, и там была красота. Я увидел и смог понять эту красоту шахмат. Вообще, как мне кажется, в шахматах успех ждет того, кто при взгляде на шахматную доску видит не деревянную доску в клеточку с набором резных фигурок, а позицию, поле боя идей и умов. И мне кажется, что взглянув на доску, я тоже вижу, хорошо ли, плохо ли стоят фигуры игроков, кто кому чем угрожает, и кто чего должен опасаться. Пусть моя оценка не так глубока, как у признанных мастеров, но все равно фигурки для меня стали как живые, и я, как мне кажется, понимаю логику их движения.

Так что в 1973 я вплотную занялся изучением шахмат. Я последовательно обыграл сначала брата Володю, несмотря на его математические способности и образование он в шахматы играл плохо. Гораздо лучше у него получалось соревноваться в преферансе. Потом пришла очередь Юрия. Старший брат играл лучше Володи, но тоже вскоре ничего не мог мне противопоставить. Лешка со мной за доску даже не садился. Лешенька, как я уже говорил, прибился к секции спортивного ориентирования, базировавшейся в нашей школе. С тех пор наши с ним спортивные дороги разошлись и уже не пересекались. Пришлось мне обыгрывать отца. Когда я понял, что и отец со мной не может совладать, пришлось искать соперников на стороне. Уж не знаю почему я не пошел с этой проблемой во Дворец пионеров, откуда начинал свой шахматный путь мой одноклассник Сеня Двойрис. Видимо, мне казалось, что дворец — это для пионеров, а я-то уже был комсомолец. Поэтому я направился в городской шахматный клуб.

И, как говорится, удачно я зашел. Именно в этот год при городском клубе было решено открыть шахматную школу для учащихся. В первый набор юных шахматистов я и попал. Потом эта шахматная школа была преобразована и сейчас называется СДЮСШОР-9. Так что привет всем тем, кто в ней обучался, я — ваш, я из самого первого набора!

Моим первым тренером там был Гроздов Мстислав Иванович, ветеран ВОВ, бывший офицер Советской Армии и просто очень хороший человек. Мы договорились, что в сентябре я приду к нему на первое занятие.

2.

Из событий 1973 года можно отметить кровавый переворот Пиночета в Чили и очередную арабо-израильскую войну, воде бы неплохо начинавшуюся для египтян, но закончившуюся их очередным поражением.

В СССР же провели очередную чистку партии, закамуфлировав ее под обмен партбилетов. Но чистка была беззубая, не чета сталинским, добродушная, как сам Леонид Ильич. Скольким-то тысячам человек, «утратившим связь с партийными организациями» билеты не обменяли, но они от этого никак больше и не пострадали.

Наши на Луну запустили «Луноход-2», а американцы ответили на это первой орбитальной станцией «Скайлэб».

В кинотеатрах пошли два хороших фильма «В бой идут одни „старики“» и новая комедия про Шурика «Иван Васильевич меняет профессию». В народе популярны стали фразы: «Отстань, старушка, я в печали», и «Замуровали, демоны!»

А по телевизору состоялась легендарная премьера «Семнадцати мгновений весны». Про вымирающие во время показа улицы ничего не скажу, поскольку по улицам в это время не гулял, а сидел перед телевизором. Ну чем все завершилось, вы и без меня знаете. Штирлиц сначала стал народным любимцем, а потом, вместе с Мюллером, героем многочисленных анекдотов.

 

Глава 4. «Турист СССР»

Итак, съездив в пионерский лагерь в последний раз, я в августе 1973 года открыл для себя новый вид отдыха — туризм. Мать купила мне путевку на «Ильменскую турбазу». Не знаю, существует ли подобный вид отдыха в современной России, но для тех моих читателей, кто еще юн и подобным способом не отдыхал, поясню, как это выглядело в СССР.

Всех любителей туризма, желающих посетить незабываемые места родной страны и купивших туристическую путевку, сперва собирали на основной турбазе. Там распределяли по группам, снабжали необходимым снаряжением и продуктами и после этого отправляли в поход под руководством опытного туриста, называемого инструктором. Походы бывали: пешими, когда весь маршрут туристом преодолевался на своих двоих, а тяжелый рюкзак он нес на своем горбу; конными, если турист не боялся животных и готов был скакать на лошади верхом; водными, когда туриста по-тихому сплавляли на плотах, лодках или катамаранах куда-нибудь вниз по быстрой реке. Своеобразной разновидностью туризма был альпинизм, это когда человека с помощью скалолазного спецоборудования загоняли повыше в горы, с которых перед ним открывались неведомые дали.

Подобные путешествия могли быть короткими на день или два, или весьма длинными, когда туриста по дороге ожидали многочисленные привалы и туристические стоянки. Порой стоянки были стационарные, когда тебя селили в специально приготовленных палатках, а пищу готовили на стационарных печах, или импровизированные, когда тебя размещали в той палатке, которую ты принес на своем горбу, а варить еду приходилось на обычном костре, дрова для которого ты тоже должен был нарубить самостоятельно.

Главным достоинством туристического отдыха было сидение по вечерам у настоящего туристского костра под заунывно-бодрые песни туристических акынов.

Заканчивался поход обычно в каком-нибудь красивом месте, где турист после всех своих мытарств на свежем воздухе мог немножко отдышаться. После чего ему вручали значок «Турист СССР» и отпускали, наконец, домой.

Современным молодым людям, непонимающим, как можно на две недели оторваться от компьютера, пешкодралом шлепать часами по нехоженым тропинкам в непролазной лесной чаще и жить в первобытных условиях без доступа к вайфаю и интернету, не представляющим, что можно питаться подгоревшей на костре, но, тем не менее, все еще сырой крупой с мясными консервами, которую почему-то называют кашей, трудно конечно поверить, что были когда-то любители подобного отдыха. Но в СССР они действительно существовали. Я сам их видел. Мало того, они сами, добровольно, подвергали себя таким трудностям и даже платили деньги за право так отдохнуть.

До «Ильменской турбазы» я добирался на электричке. Поначалу я испытывал некоторое беспокойство, не зная, как быстро я эту базу найду. Но проблема оказалась плевой, поскольку все пассажиры, сошедшие на моей остановке, следовали именно туда. Многие из них бывали там не раз, уже знали дорогу, так что мне оставалось только от них не отставать.

Я зарегистрировался и был определен на жительство. Если бы я был нежной, цветущей девушкой, то меня бы могли разместить в цивилизованном кирпичном корпусе с удобствами на этаже, но поскольку я оказался юношей, то меня заселили в стандартную трехместную комнатку в летний домик барачного типа, без всяких мыслимых удобств. В комнатушке не было ни туалета, ни ванны, ни умывальника, ни…. Наверное, проще сказать, что там было: три кровати, три стула, три тумбочки, один стол и одна вешалка для одежды, прибитая к стене. Все! Естественно, что при такой спартанской обстановке мы заходили в комнату только для того, чтобы лечь спать или переодеться, а в остальное время гуляли по окрестностям базы, изучая их. Мы — это, собственно, я и еще два пацана, к которым меня подселили. Парни эти оказались братьями погодками, были чуть старше меня и тоже приехали из Челябинска, числились они в той же туристической группе, что и я, и, следовательно, были моими спутниками по предстоящему походу.

Я в то время еще не был знаком с пятизвездным гостиничным бытом, поэтому воспринял сервис турбазы вполне положительно, тем более что рядом с нами располагалась библиотека базы, где я тут же обзавелся книгой для чтения. Как сейчас помню, это был «Тартарен из Тараскона» Альфонса Доде.

Мы с братьями пообедали в столовой, погуляли по окрестностям, покатались на лодке по Ильменскому озеру, поужинали, а вечером началось самое интересное — танцы.

Откуда-то из Миасса на базу приехали музыканты какого-то местечкового ВИА. Как я понял из их разговоров, для их группы это было чуть ли не первое профессиональное выступление за деньги. Играть им предстояло под открытым небом на летней танцплощадке.

А танцы на открытой танцплощадке, я вам скажу, да еще под мелодии исполняемые самодеятельным ВИА, это далеко не тот клубный тусняк, к которому привычна нынешняя молодежь. Это намного круче! Даже дискотеки 80-х рядом с ними не стояли. Кто не видал, тот полжизни потерял. Такой музыки вы уже никогда не услышите!

Во-первых давно уже нет таких инструментов, усилителей и колонок. Такие инструменты и технику уже больше не выпускают. У ребят из этой группы постоянно ломалась бас-гитара, и они вскрывали и чинили ее, чуть ли не с паяльником в руках, тут же, не уходя со сцены. Где, на каком концерте вы могли увидеть, чтобы какой-нибудь там Пол Маккартни чинил свой бас прямо во время концерта, а починив, включался играть мелодию с любого такта?

Во-вторых, так на инструментах уже не играют. Сейчас, если ты не следуешь моде и не используешь фонограммы и современную технику с зашитыми готовыми сэмплами, а по старинке собираешься играть сам, своими руками, ты всегда можешь записаться в любую музыкальную школу на обучение игре на гитаре, и тебя научат, как надо играть на инструменте правильно. А тогда про фонограммы не знали, электронной техники с записями признанных виртуозов не существовало, и все музыканты бренчали на инструментах сами. И многие, если не сказать большинство гитаристов самодеятельных советских рок-групп были самоучками, и использовали способы и технику игры, освоенную во дворе и передаваемую из поколения в поколение.

В-третьих, это песни. Таких песен теперь не сочиняют и почти не поют. Ну, если только вспомнить Володю Маркина, который некоторые из них вставляет в свои концерты. Но это капля в море. Я знаю много песен, которых он не исполняет, а некоторые я слышал только один раз, поскольку их исполняли только на этой танцплощадке и нигде больше. Никакого официоза из известных песен официальных композиторов, весь репертуар ансамбля состоял либо из самобытных песен, либо из песен, позаимствованных у таких же самодеятельных авторов из других ВИА. Тогда я впервые услышал и некоторые песни «Ариэля», но не те, что массовым тиражом потом издали на грампластинках, а первые, еще доярушинской эпохи, которые, если и сохранились ныне, то только на допотопных магнитных лентах.

И главное — это публика. Такой веселой молодежи, как тогда, сейчас нет. Чтобы в те времена чувствовать себя веселым, не требовались ни энергетики, ни тем более наркотики. Вырвался на свободу, и уже можно куролесить. Винишком, правда, баловались, но не все и не всегда. Да и вина, даже столь любимые молодежью дешевые портвейны и вермуты, тогда не были настолько химически ядовиты, как теперешние. А главное, был у молодежи позитивный настрой, пресловутая уверенность в завтрашнем дне, вера в то, что завтра жизнь будет только лучше, чем сегодня. Это вам не нынешнее бесконечное ожидание апокалипсиса и подвоха от правящих господ.

На следующее утро нас уже собирали по группам, чтобы мы посмотрели друг на друга и познакомились с теми, кто будет нам спутником по походу. Я, к сожалению, не помню, ни номера нашей группы, ни даже номера маршрута, по которому мы должны были идти.

Как и на всех турбазах нашей многонациональной страны, основную массу отдыхающих составляли девушки от пятнадцати и старше, юношей было заметно меньше, но все же и они попадались. Наша группа не была исключением. Я оказался самым младшим, в основном все ребята были старше меня, но практически все парни — доармейская молодежь. Те, кто в армии отслужил и не успел завести семью, если и ездили по таким базам, то предпочитали видимо всесоюзные маршруты в места далекие и порой экзотические, а не на местные базы, куда можно было и так в любой момент добраться на электричке или автобусом. Редко попадались на таких турбазах школьники, основу контингента составляли учащиеся техникумов и училищ. Студенты ВУЗов тоже попадались не часто, видимо они предпочитали проводить лето в ССО или подрабатывая проводниками.

После того, как наша группа провела свое собрание, устроили и общее собрание всех туристов базы, где речь зашла о дисциплине. Оказалось, что один из туристов, заехавший на базу подобно мне накануне, так обрадовался этому событию, что на радостях принял на грудь пару флаконов «Солнцедара», после чего его при помощи милиции были вынуждены на ночь сдать в медвытрезвитель. Парня нам показали, это оказался крепкий блондин-верзила лет двадцати. Он принародно покаялся, сказав, что больше так не будет, и его, пожурив, простили до следующего раза.

Мы отдохнули еще один день, вечером опять были развеселые танцы, а на третий день мы начали собираться в поход. Нам выдали штормовки, рюкзаки и то, что можно было в них положить: продукты.

Тут, как обычно, возник скандал: девочки, не желая тащить много еды, набивали свои рюкзаки запасной одеждой, а мальчики по этому поводу сильно возмущались. Я, как юниор, вообще ни в какие споры не встревал, но мотал на ус. В конце-концов весь груз разделили, упаковали и вскоре вышли на маршрут.

Я не знаю, как долго и по каким тропам мы должны были идти, помню только, что конечной целью нашего похода был берег жемчужины уральской природы озера Тургояк. Среди нас в группе оказались ушлые ребята, которые выразили мнение: чего, дескать, утруждать ноги и спины долгими пешими переходами с грузом за плечами, если до озера за полчаса можно доехать на электричке? И решение облегчить себе дорогу приняли чуть ли не единогласно Я, как новичок, только пожал плечами, ну если народ не хочет идти пешком, а хочет на электротяге, то чего же я буду упираться? Буду, как все!

Короче, мы с рюкзаками за спиной вышли из базы и резво добрались до станции Миасс, сели там на электричку и довольно скоро оказались на станции Тургояк. Там, если мне память не изменяет, мы втиснулись в какой-то автобус, маршруток тогда никаких еще и в помине не было, и добрались уже до поселка Тургояк. А вот там мы наконец увидели само озеро. Но в поселке нам ставить палатки никто бы не разрешил, поэтому мы побрели по берегу в поисках нужной нам поляны.

Оказывается, это крайне тяжело, тащиться по бездорожью с рюкзаком за плечами. Я старался держаться изо всех сил за передовым отрядом парней, и у меня вроде как получалось. До привала я выдержал. Потом кто-то из нашей уж очень предприимчивой группы сумел тормознуть проходивший мимо пустой бортовой ГАЗ-53. Водила за смешные деньги что-то вроде 3 или 5 рублей согласился подбросить нас поближе к тому месту, где мы расчитывали разбить лагерь. Мы собрали по 20 копеек с носа, погрузились вместе с рюкзаками в кузов и не более, чем через полчаса оказались в нужной нам точке. По дороге мы даже успели получить эмоции, сравнимые с катанием на Американских горках, поскольку дорога, по которой нас везли, отличалась на редкость крутыми подъемами и спусками.

Потом был еще небольшой пеший финишный рывок от дороги до берега озера, и наша доблестная группа самой первой оказалась на поляне, где обычно останавливались туристы с Ильменской турбазы. Вместо двух или трехдневного похода и недели на Тургояке, мы еще до заката первого дня оказались на озере и отдыхали на его берегах дней десять. Наша группа разбила палатки на лучших местах и заняли наиболее удобное костровище.

Спустя пару часов стали подтягиваться и другие группы таких же хитропопых туристов с нашего заезда, им просто не повезло нанять «газик». И только дня через три, появились настоящие туристы-«горники» — ребята, которые реально прошли по положенному им горному маршруту. В результате на озере собрались почти все те, кого я до этого встречал на турбазе.

Долго рассказывать про то, как мы отдыхали на озере, я не буду. Дело это, я думаю, знакомо большинству моих читателей. Ходили на легке в походы по окрестностям, сидели по вечерам у костра с гитарой, устраивали танцы, в теплые дни купались, ловили раков, тогда они еще в Тургояке водились, и плавали на лодке. Ребята крутили романы и совсем не детские, я же, будучи самым молодым и неопытным, только присматривался к взрослой жизни. Мои пионерские навыки тут абсолютно не годились, и я это понимал. Именно в то время я впервые сформулировал великий жизненный тезис: «Женщины — не цель, они — средство для достижения наших целей!», который и написал на своей казенной штормовке.

Кстати, большое количество молодежи, собранное в одном месте, а нас было не меньше шести или восьми групп, требовало поддержания дисциплины и порядка. И они поддерживались. Парни и девчонки конечно же шалили, кто-то выпивал, кто-то ссорился и дрался, но грандиозных происшествий не происходило.

Пробыв на берегу Тургояка положенное время, мы вернулись на турбазу. Там нам за наш героический отдых в палатках на берегу озера выдали значки «Турист СССР», а еще через два дня мы дружно разбежались по домам.

Причем, бегство было вполне реальное и досрочное. Просто за день до официального нашего отъезда с территории базы случился дебош. Началось все после ужина и танцев перед самым отбоем. С криками «Местные миасские фрайера туристов забижают!» в темноте по территории базы шарахались толпы подвыпивших молодых людей с кольями наперевес, девчонки визжали в корпусах, такие же подвыпившие инструкторы разгоняли кучкующихся парней. Я, поддавшись стадному инстинкту, тоже некоторое время побегал с парнями из нашей группы, в поисках места побоища. Но, видимо, по причине трезвости, так и не увидел ни местных миасских хулиганов, ни единой схватки на кольях. Всегда, по словам очевидцев, разборка происходила где-то в другом месте. В конце концов наша шобла нарвалась на группу инструкторов, нас разогнали и некоторых, в том числе и меня, заарестовали, посадив под домашний арест. С чувством исполненного долга я улегся на кровать и уснул. Проснулся я в первом часу ночи, когда привели таких же заарестованных моих соседей по палате. Они в дебоше принимали участие дольше меня, хотя тоже заявились без единой ссадины или травмы, видимо также не смогли найти тех, с кем надо драться. Наутро к нам всем обещали принять меры. Мы разборов полетов ждать не стали. Не догуляв еще один положенный нам день на турбазе мы все рассчитались с гостеприимным приютом странников и рванули на электричке до Челябинска…

В общем, туризм показался мне довольно привлекательным занятием, но я решил, что лучше ходить в походы со своей компанией друзей. И веселее и надежней.

 

Глава 5. 8-й Класс

1.

В первых числах сентября 1973 года я посетил шахматную школу, но принять участие в занятиях мне удалось не сразу, поскольку в это время я заступил на вахту на пост N1.

Так тогда назывался пост возле Вечного огня, что находится на пересечении улиц Коммуны и Цвиллинга. В те давние времена существовала традиция, когда школьники города в память о бессмертном подвиге отцов и дедов, победивших фашизм, дежурили у вечного огня. И осенью 1973-го такая честь досталась нашей 9-й школе.

Сразу оговорюсь, никто никого насильно под дулом автомата не гнал, все мы вызвались дежурить у Вечного огня абсолютно добровольно. Были комсомольцы только из 8-х и 10-х классов, девятиклассники учились во вторую смену их от учебы не отвлекали. И в течение двух или трех недель каждый день после уроков мы ездили на площадь Революции и там часа три или четыре дежурили у Вечного огня. Еще раз поясню, никто нам никаких денег за это не платил, никаких льгот не обещал, мы стояли на посту в свое личное время и по собственному желанию.

Штаб Поста N1 находился на первом этаже в угловом подъезде дома N28 по улице Цвиллинга, сейчас там какой-то очередной магазинчик. Окна выходили на Цвиллинга и на Коммуны, так что сам охраняемый памятник был из штаба виден. Смена строилась в арке между домами 28 и 28а и, торжественно маршируя, шла к Вечному огню. Впереди разводящий, за ним два автоматчика с муляжами автоматов АКМ и знаменосец, замыкала колонну девушка. Не помню, как официально называлась ее должность, но у нас она называлась «подпасок». Разводящий приводил нас на место и ставил на пост. И в течении получаса мы, замерев, стояли со знаменем и оружием. Только «подпаску» разрешалось на некоторое время ожить, и обойдя наш строй, посмотреть, все ли у нас в порядке; что-то поправить, пола ли там куртки завернулась, воротничок ли торчит, ремень ли перекрутился от автомата. Все проверив и исправив она опять вставала на пост и замирала. Потом нам приводили смену, и мы шли отдыхать. Каждый день мы успевали раза по два постоять на посту. В перерывах делали уроки, играли в шашки-шахматы и читали.

По окончании нашего дежурства всем нам объявили благодарность и вложили по справке в наши личные дела. Все, больше я за это ничего не получил, но абсолютно не жалею. Наоборот горд, что стоял с красным знаменем на Посту N1.

2.

В этом же году брат Володя с Томарой сменили работу. Брат ушел из 31-й школы и устроился ассистентом на кафедре в родном для него педагогическом институте. А его жена перешла работать программистом в ВЦ Металобазы.

Юрий с женой перешли на четвертый курс, ну а мы с братом Алексеем учились уже в восьмом классе.

Восьмой класс тогда был выпускной и по его окончанию нам предстояло сдавать четыре экзамена. И вся учеба в у нас шла под лозунгом подготовки к экзаменам.

В то же время мы все заметно повзрослели и настолько, что пытались уже выйти из под контроля родителей и взрослых.

Именно встречу Нового 1974 мы с братом впервые провели не дома с родными, а самостоятельно, с одноклассниками. Как сейчас помню, собралось нас человек десять на квартире у Верочки Бородиной, тогда она жила на улице Титановой. И очень хорошо отметили праздник: танцевали с девушками, вкусно ели, сладко пили. В основном газировку, но была и бутылка шампанского, и даже водка. Я тогда впервые попробовал по рюмке и того и другого. Помню, выпив первую стопку водки, я был сильно удивлен, мне было непонятно, почему все морщатся, когда ее пьют. О том, что она и на самом деле горькая, я узнал позднее, после того, как первый раз испытал похмелье. С того дня и я морщился как все, ощущая на языке послевкусие сивушных масел.

Другим интересным событием в тот учебный год было появление в нашей школе студентов-практикантов из пединститута. Вообще-то в нашу школу на педагогическую практику студенты приходили почти каждый год, но не всегда попадали в наш класс, а тут так совпало, что распределили их в нашу параллель, а тут и мы такие уже почти взрослые…

Еще не понятно, о чем я? Да, как всегда — о девушках! В пединститутах-то в основном девушки учились, они и на практику приходили. И среди них весьма симпатичные попадались. Вот в этот раз на первую встречу с учениками они пришли именно в наш класс. Захожу я в кабинет, а на задних партах сидит с десяток практикантов и среди них только один или два парня. Понятно, что парни мне побоку, не интересны, а девушки — так вроде ничего себе. Одна из них, вообще, эффектная блондинка а-ля Мэрилин Монро была. Я ей, как только урок начался, сразу записку накатал. Веселую. С чувством юмора у меня всегда порядок был. Отправил по ряду, сам-то я на первой парте сидел. Через некоторое время слышу за спиной оживление, дошла значит записка, девушки — студентки высматривают, кто это им почту шлет, познакомится пытается, даже зашушукали.

С блондинкой мне, правда, не повезло — ее в 84 класс распределили, ну а нашему классу тоже симпатичная практикантка досталась. Как сейчас помню, мы ее Кузей звали, потому, что фамилия у нее была Кузнецова и когда она нам в дневниках оценки ставила, то подпись ее именно как «Кузя» читалась. Дальше я уже с ней дружеские отношения завел, да и не только я, она всем нашим парням нравилась.

Учеба у меня шла нормально, даже с русским языком особых проблем не было. А вот с французским появились, да и по физике тоже. Но проблемы скорее были вызваны некоторыми конфликтами и недопониманиями с преподавателями, чем моей неспособностью к языкам и законам механики. По этим предметам у меня за год получились только тройки.

Другой проблемой в нашем восьмом классе стал мой приятель и сосед по парте Санька Бардин. Седьмой класс он хоть на тройки, но закончил, а в восьмом задурил, много пропускал и ничего не учил. То положительное влияние, которое я в какой-то мере на него оказывал, легко перебивалось дурным влиянием его новых друзей. Он близко скорешился с моральными уродами из «шанхая»: Кротом, Гансом и Петей. Закончилось все тем, что Шурика даже не допустили до экзаменов и только выдали справку о том, что он прослушал курс восьмилетней школы.

Я уже не помню, какие именно выпускные экзамены у нас были и как я их сдавал. Скорее всего, за изложение по русскому я получил четверку, поскольку мне и в свидетельство поставили эту оценку. Литературу тоже сдал хорошо, а по математике наверняка получил пять.

Для себя я уже тогда решил, что по примеру моих старших братьев, я буду учиться в институте. Поэтому ни техникумы, ни, тем более, профессиональные училища меня не интересовали. Вообще-то, если честно, в детстве я мечтал стать военным. Почему-то майором. Наверное флюиды, распространяемые из автомобильного училища действовали. Но именно в восьмом классе я друг понял, что армия это не мое и легко отказался от этой мечты. Еще мне нравилась история, но профессия историка, как такового, в нашей стране отсутствовала, все историки почему-то оказывались в конце концов преподавателями либо в ВУЗе, либо вообще в школе. Преподавать историю таким обалдуям, как мои одноклассники? Бр-р-р! Увольте! Поэтому я решил, что мое будущее за точными науками. А из профессий связанных с ними, мне более других нравилась профессия программиста, по примеру Тамары — жены брата Володи. И звучит красиво, и модно, и на работе вокруг вычислительной машины они ходят с умным видом исключительно в белых халатах. Именно так программистов показывали в кино. И чтобы приблизится к этой своей мечте я подумал: а не пойти ли мне по стопам брата Володи и не перейти ли мне в 31-ю физико-математическую школу?

Школьный серетарь — мать Сашки и Юрки Стратечуков, жившая в нашем дворе и знавшая меня с детства, крайне удивилась, когда узнала, что я забираю свои документы, а не пишу заявление с просьбой принять меня в девятый класс. Но я ей объяснил, что иду по пятам старшего брата, и она мне их отдала.

Мечта стать великим математиком разбилась в этот же день. В 31-й школе дежурный по приему документов педагог ждала меня с единственной целью, дать от ворот поворот. Нет, она мне не хамила, не грубила, но едва взглянув на мое свидетельство тут же радостно поторопилась отдать мне его назад. Скороговоркой она объяснила, чем именно я им не подхожу: вот и две тройки у меня в свидетельстве, да и французский язык я учил, а у них французских групп уже нет и больше не планируется. Одним словом: «Идите, молодой человек, идите! И лучше мимо!» И никого не интересовали ни мои математические способности, ни то, что я был участником множества математических олимпиад.

Так 31 школа лишилась счастья считать меня своим выпускником. Пришлось вернуть это законное право родной школе N9.

Самое смешное, что когда мы начали учиться в 9-м классе, к нам на уроки французского стала приходить наша бывшая одноклассница Маринка Киселева. Почему только на уроки французского языка? Да потому, что все остальные предметы она изучала…, вы можете не поверить, но именно в 31-й школе. Вряд ли Марина была лучшей ученицей, чем я. Она никогда не блистала на уроках математики и никогда не ходила на математические олимпиады, как я. Но было у нее одно преимущество по сравнению со мной, объясняющее, почему ее взяли в физико-математическую школу, а меня нет. У нее был папа. Не-е, у меня отец тоже был. Но мой отец был сварщиком на заводе, а ее — крупным милицейским начальником. Вот и все различие. И даже отсутствие французских групп в физматшколе ей не помешало там учиться.

Ну я думаю, 31-я школа от такого решения не прогадала, и Марина Киселева прославила ее в веках.

3.

Я не даром назвал эту часть «Средняя школа — водораздел судеб». Если по окончанию четвертого класса мы почти все были одинаково хорошие ребятишки, то за последующие четыре года и я, и одноклассники мои, и приятели обрели разные черты характера, которые во многом и определили наши дальнейшие судьбы. Кто-то, считая себя способным на большее, шел в техникумы и девятый класс, кто-то собирался удовлетворится достигнутым и уходил в училище за рабочей профессией, а кто-то предпочел катиться по наклонной, не ведая, куда кривая вывезет.

Вовик Попов, Юрка Глебов, братаны Новиковы с учебой завязали, стали готовиться к освоению рабочих профессий. Да, Новиковы еще и уехали с отцом в Сургут, откуда больше в Челябинск не вернулись. Туда же уехал и Вовка Катков.

А Сашку Бардина судьба привела в колонию, в знаменитый Атлян. Как-то летом они с Петей на речке решили отнять деньги у парня, который не только учился в нашей же 9-й школе, но и еще и знал их. Через мордобой — парень оказался не пугливым — они изъяли из его карманов копеек 8, или что-то вроде того. Но парень написал заявление в милицию, и через некоторое время горе-разбойников повязали. Гуманный советский суд дал им по полтора года колонии. И когда мы в сентябре пошли в девятый класс, Саша с напарником пошел по этапу. Одно хорошо, за время, пока он сидел, Бардин окончил-таки 8-й класс и получил свидетельство об образовании. Да и срок им скостили. В 75-м году, отмечали 30-летие Победы, и зэкам объявили амнистию. Вот под нее они и попали.

Кроме удачного окончания 8-го класса, я и в шахматах добился некоторого успеха. Через полгода занятий к весне я получил второй спортивный разряд, а летом 1974 года я собирался отправиться в спортивный лагерь шахматной школы, чтобы там попытаться выполнить норматив на первый, но здесь судьба повернулась ко мне спиной. Я заболел. Не очень сильно, но вполне достаточно, чтобы попасть в отделение гнойной хирургии больницы, расположенной на ЧГРЭСе. Здесь вполне удобно вернуться к теме медицины в СССР.

 

Глава 6. Медицина-2, или житие мое в «Белом доме»

Меня госпитализировали где-то во второй половине июня. В возрасте пятнадцати лет всех ребятишек страны изгоняли из детских поликлиник и переводили на учет во взрослые. Вот и мне весной 1974 года пришлось получить свою медицинскую карту из поликлиники на Краснознаменной и сдать ее в регистратуру поликлинники цинкового завода на улице Каслинской. И тем же летом мне пришлось обратиться в эту поликлинику.

Очередь к хирургу была длинной, наполняли ее в основном бабушки. Да вы их тоже всех знаете и видели, это те самые, из клуба вечно болеющих бабушек. Когда бы вы не пришли в поликлинику, они всегда там сидят, и будут сидеть, создавая очередь, вполголоса рассказывая своим соседкам о своих болячках. Я приходил туда в юности — они сидели, я приходил туда в зрелом возрасте — они сидели, я прихожу туда на склоне лет — они все еще там сидят. Всегда одни те же, в тех же вязанных кофточках, в тех же старомодных сапогах, с одними и теми же лицами и прическами, и с абсолютно одинаковыми историями: о своих болезнях, о болезнях своих старичков и о болезнях своих соседей. Умом-то я понимаю, что тех из них, которых я встречал сорок лет назад, вроде как и в живых быть не должно. Столько даже старушки в России не живут. Но, тем не менее, я все равно встречаю их вновь и вновь, и понимаю, что они вечны и будут всегда, даже когда меня уже не будет. Ведь на каждое место выбывшей из их рядов обязательно приходит новая, точно такая же, которая точно также до упора, до конца нашего грешного мира будет сидеть в этой очереди в поликлинике.

Однако, у всякой очереди в СССР было одно замечательное свойство — она все равно когда-нибудь заканчивалась. Вот и я, просидев каких-то часа полтора, или два, попал-таки к хирургу. Посмотрев на мою болячку, женщина-врач покачала головой и сказала, что помочь мне могут только в стационаре, и тут же выписала направление. С этим направлением мать отвезла меня в больницу на улицу Российскую, где меня переодели в больничную пижаму, состоящую из штанов и куртки когда-то небесно голубого цвета, и поместили в отделение гнойной хирургии.

Я не оговорился. Именно в отделение, а не в палату, поскольку мест в палатах не было и меня поселили просто на койке, стоящей в коридоре у стены. Не прошло и часа, как меня позвали в операционную и, усыпив эфиром, сделали несложную операцию. Очнулся я уже все на той же койке в коридоре. Меня слегка тошнило от эфира и даже вырвало, когда я попытался съесть принесенный матерью творожный сырок.

В коридоре я пролежал одну ночь и наутро меня перевели в «Белый дом». Так шутливо называли огороженный занавесом из белых простыней кусок фойе, разделенный теми же простынями на две дополнительные палаты. Видимо, в отделении не хватало койко-мест, и когда-то давно взяли и отгородили кусок пустовавшего ранее фойе, и поставили там кровати. Потом, сообразив, что это временное решение переходит в разряд постоянных, решили добавить мебели и втиснули туда тумбочки и пару табуреток для посетителей. А затем на стенке-простыне рядом с входом взяли и повесили бумажный номер, превратив таким образом огороженный угол в действующую палату.

В этом заповеднике за простынным занавесом все было по-взрослому: был закрепленный лечащий врач, были обходы завотделения и визиты медсестер с всеми необходимыми лечебными процедурами.

Не знаю, насколько тоскливо было проводить время в такой «палате» зимой, но я-то лежал летом и большую часть дня мог проводить во дворе больницы на улице. Так что никакой ущербности от того, что я лежу в фойе, не испытывал.

Болезнь моя была неопасная, организм железный, и поправлялся я быстро. Дней через десять меня выписали.

Я не буду строить из себя великого знатока больничной жизни в СССР, но ссылаясь на этот свой маленький, но честно приобретенный опыт, могу сказать, что лечение тогда было сносное и достаточно оперативное. Мне проводили все необходимые процедуры: делали уколы, давали таблетки, ставили градусник и регулярно меняли повязки с мазью Вишневского. Меня там кормили, одевали, клали спать на вовремя сменяемое белье. И все это было абсолютно бесплатно.

Ну и что, что нас там лежало пять человек, зато какие это были интересные типажы. Сколько занимательных историй я от них услышал — «Санта-Барбара» отдыхает. В современной платной палате на одного или двоих, в коих случалось мне лежать недавно, если нет телевизора, то можно удавиться от скуки. А единственный сосед часто оказывался занудным эгоистом, с которым и поговорить было не о чем.

Врачи были знающие и опытные, а медсестры веселые и жизнерадостные. Никто из них не чувствовал себя обиженным и вытолкнутым на обочину жизни. Никто из них не считал себя нищим. Как сейчас помню, среди дежурных медсестер была одна — очень хорошенькая, просто прелесть. Если вам случалось видеть Оксану Федорову, то эта медсестра была точь в точь такая же красавица, только сильно загорелая и в белоснежном халатике. Сердце радовалось, когда я видел ее на посту. А сильно загорелой была она по тому, что только что вернулась на работу из отпуска, который провела на Черноморском побережье в Сочи. И для такой поездки ей тогда не требовался богатенький спонсор, хватало и своего заработка.

 

Глава 7. Сельская нива

Выздоровев, я оказался никому не нужен. В школе продолжались летние каникулы, а шахматные соревнования проводились в спортивном лагере, куда я не поехал. Пришлось искать развлечения самому.

В один из дней июля я решил заняться сельским хозяйством. Уж не знаю, кто донес этот слух до нашего мостопоездского населения, но стало известно, что в плодопитомник, располагавшийся в поселке Шершни, в ближайшую субботу приглашают челябинцев на сбор ягод и в частности садовой клубники-виктории. Нам эту новость принесла моя крестная — тетя Лида Филиппенко. Она так красочно расписала матери, что они с дядей Гришей сделают с собраной клубникой, какого замечательного варенья наварят, что мать пожалела, что не может составить ей компанию, поскольку будет занята. Зато свободен оказался я, причем настолько, что пожав плечами, ответил: «А почему бы и не съездить». Всего-то и делов: сперва собираешь клубнику и сдаешь, потом покупаешь ее по госцене. Все равно заняться больше нечем.

Надеяться, что я привезу много ягод не приходилось. Поэтому мне дали с собой двухлитровый бидончик и денег на пару килограмм виктории. Филиппенко взяли с собой большое эмалированное ведро.

В те давние времена по улицам Колхозного поселка еще ходил автобус. Он начинал свой маршрут от Центрального рынка, потом по улице Кирова шел до Зеленого рынка. Ни цирка, ни Торгового центра тогда еще не было, вернее, их только еще строили. По улице Калинина автобус поднимался к Автомобильному училищу и объезжал его по улице Полковой. Потом он выезжал на Партизанскую и, петляя по узеньким улицам поселков Колхозного, Аэродромного и имени Бабушкина, вырывался из города, направляясь к Градскому прииску. Вот именно на нем мы и поехали в плодопитомник.

Таких же умных и охочих до клубники как мы с Филиппенко, оказалось столь много, что давку, устроенную ими в салоне автобуса я помню до сих пор. Автобус был львовского производства, с узким длинным салоном и узкими же дверями. Чтобы проникнуть в его салон в час пик надо было быть крепким и энергичным. Но граждане СССР именно такими и были. Так что мы все-таки влезли в него. В салоне было тесно, жарко, душно, потно, но весело. Народ, предвкушая сладкую ягоду, много шутил и не сильно злобился друг на друга.

Словно сговорившись, почти все пассажиры вышли на повороте к поселку Шершни и по тополиной аллее отправились к ягодным полям. Я не со зла написал тополиная с маленькой буквы. Просто дорога-аллея, обсаженная высоченными тополями, тогда еще была, а вот улицы с таким названием не было и в помине.

Возле полей с викторией нас уже поджидали. Но встретили не ласково, а меня так вообще начали обижать. Какая-то представительница администрации плодопитомника объявила, что дети и подростки на клубничные поляны нынче не допускаются. Они дескать слишком много этой клубники съедают, а собирают ее мало. Так что все малолетние, подозреваемые в обжорстве, будут сосланы на уборку крыжовника.

На взрослого мужика я тогда походил мало. Потому решил: «Против власти не попрешь! А почему бы и нет? Какая разница, ну буду собирать крыжовник, куплю-то я себе все равно викторию.»

Подростков и ребятишек насобирали не один десяток. Я даже одноклассника встретил Рауля Каремгулова, так что было с кем словом переброситься.

Привели нас на большущее поле. Выделили каждому по ряду, мы с Раулем встали по-соседству. Показали нам, где лежат пустые ящики и куда надо сдавать наполненные, а потом сказали: собирайте. Ну мы наивные и принялись рвать крыжовник. Ягодку в рот, две — в ящик, ягодку в рот, три — в ящик. Один куст я обобрал, другой, а в ящике даже дно не закрыто. Час работаю, два работаю. Рауль рядом пыхтит.

Жара, солнце печет, почему-то вспоминаются черные рабы, работающие на американских плантаторов, хочется затянуть какой-нибудь заунывный спиричуэлс, помогающий в работе, да языков, блин, не знаю.

Тружусь я, значит, тружусь, а ягод в моем ящике хватает едва на то, что бы дно закрыть. Ничего не понимаю, как норму-то выполнить?

Теперь-то я знаю, как нас развели тогда с этим крыжовником. Сейчас я имею свой сад и каждый год собираю эту зеленую ягоду на своем участке. И мне известно, что при нормальном урожае подобный деревянный ящик я бы наполнил с одного или, на худой конец, с двух кустов. По крайней мере, в моем саду крыжовник плодоносит именно так. А на этом поле я с куста собирал не более десятка — другого ягод. И ладно бы я один был такой неумеха, но дело в том, что все, кого я видел рядом со мной, тоже никак не тянули на стахановцев по уборке крыжовника. Достижения Рауля были не выше моих. У всех был весьма посредственный результат, никто не сдавал ящики один за другим и норму в 20-ть килограммов, для получения заветного талона, выполнить никто тоже не мог.

Как я сейчас понимаю, нас поставили на уже обобраные кусты и мы просто подбирали то, что не заметили работавшие на этом поле до нас.

Конечно, ряды с кустами тянулись на сотни метров и, если бы мы начали с другого конца, то, возможно, насобирали бы не один ящик, но нам ведь никто из работников питомника об этом не сказал и не посоветовал. Так что время уходило впустую.

Первым сбежал парень справа. Мы с Каремгуловым честно поделили его ягоды между собой. К полудню Раулю это все надоело и он тоже исчез на английский манер. Я часам к двум прошел чуть не треть поля и, в конце концов, наскреб только пол-ящика ягод. И тоже решил с этим делом завязывать. Притащив свой неполный ящик на приемный пункт, я попал в другую засаду. Собранный мнойю урожай отказалась принимать приемщица на том основании, что я норму не выполнил и двадцати килограммов крыжовника у меня нет. Во блин! Да чтобы на этом поле собрать норму сюда надо было неделю ездить! Но и оставить плоды своих трудов возле нее, не получив денег мне было жалко. Зря я что ли весь день на четвереньках по колючим кустам ползал?

В голове возникла альтернатива. Можно было разбросать ягоды по траве, по принципу: «не доставайтесь же вы никому!» Пусть их топчут, если принимать не хотят. Либо, не взирая на последствия, удалиться в сторонку и добросовестно все ягоды съесть самому. Как пелось тогда в популярной песенке «Потом мне будет худо, но это же потом…»

Пока я раздумывал над этими вариантами, сидевшая рядом с приемщицей женщина, либо работавшая с ней в паре, либо просто предприимчивая от рождения, предложила выкупить мой крыжовник по расценкам питомника.

А что неплохой бизнес — сидишь в тенечке, точишь лясы и рассчитываешься с незадачливыми сборщиками вроде меня по 16 копеек за килограмм. Человек десять — пятнадцать рассчитал, и вот норма собрана. Потом сдаешь скупленные у народа килограммы как свои, приемщица возвращает тебе затраченные ранее 3 рубля 20 копеек и как бонус, в награду за терпение получаешь еще и талон-справку на право покупки виктории.

Я уже тогда понял эту незатейливую схему, но все же согласился. Выбросить ягоды мешало советское воспитание, а тут хоть низкая, но все же плата за мой труд. И я взял от этой женщины деньги. Первые, заработанные честным, но сельскохозяйственным трудом. С тех пор я понял одно, расценки в сельском хозяйстве крайне низкие и больших денег там голыми руками не заработаешь. Тогда же я и решил, что когда вырасту, на сельской ниве работать не буду!

Потом была кошмар — эпопея с покупкой виктории, когда возле маленького магазинчика плодопитомника столпилась сотни полторы людей с заветными справками. Но благодаря предпримчивости тети Лиды и дяди Гриши, мы отоварились в первых рядах и, наконец, отбыли восвояси.

И дня три я потом ел эту викторию. Растягивал удовольствие.

 

Глава 8. И снова Кавказ

1.

В августе того же лета я снова поехал в Дагестан. На этот раз вдвоем с матерью. Лешка опять был на своих сборах — соревнованиях по спортивному ориентированию, отец работал, а мне было все равно, чем заниматься.

В тот раз мы, как всегда, поездом доехали до Кизляра, но в Крайновку добирались на автобусе а не самолетом. Вместо маленьких автобусиков прошлого типа ПАЗ, туда уже ходили вполне комфортабельные «Икарусы» и львовские «Туристы» с мягкими сидениями. Даже мать не укачало за часовую дорогу.

Пару дней мы пробыли в Крайновке, а потом мне подвернулась возможность посетить город Грозный. Дело в том, что у бабы Марины Бурлаковой, в доме которой мы остановились, было две дочери: Лидия и Надежда, приходившиеся, соответственно, моей маме двоюродными сестрами, а мне — тетками. И одна из них — старшая Лидия — совершенно случайно в это же время тоже оказалась в Крайновке. Узнав, что после перенесенной мною болезни купание в море мне не рекомендовано, Лида решила пригласить меня в гости и отвезти на экскурсию в столицу Чечено-Ингушской АССР, где она сама тогда жила и работала. Там же в счастливом третьем браке со своим первым мужем проживала и ее младшая сестра Надежда. Я, конечно же, с таким приглашением согласился, а почему бы не посмотреть чужой город.

За три часа автобус по маршруту Крайновка — Кизляр — Грозный примчал нас в Чечню.

Город находится в котловине и, когда подъезжаешь к нему с востока, со стороны Дагестана, открывается прелестный вид: огромная, покрытая зеленой травой воронка, образованная склонами окружающих Грозный гор. А на дне этой воронки белеют маленькие кубики городских домов. При этом изумрудные горные склоны пасторально украшены точечками пасущихся на их травах овечих отар, а окраины города окаймлены многочисленными огоньками факелов. Это на грозненских нефтеразработках сжигают попутный газ.

В то время Грозный был еще русским городом, в том смысле, что русские составляли там большинство населения. Правда, мне, привыкшему к широким челябинским проспектам, улицы в центре города казались узковатыми, но они были ничуть не уже улиц других наших городов.

Грозный выглядел вполне цивилизованным населенным пунктом, а его население культурным. Никто в чадре, паранже или чалме не ходил, одеты были все по-европейски, ну если только в районе базара попадались селяне, не стеснявшиеся носить что-то свое национальное. Да еще можно отметить, что на улицах несколько чаще попадались большие кепки-аэродромы на мужских головах и косынки на женских головках, завязанные особым образом на затылке.

Но все это касалось взрослых, а пацаны и девчонки нисколько не отличались по манере одеваться от наших челябинских подростков.

2.

Первые три дня я гостил у Надежды. Жила она тогда в сотне метров от Центрального городского рынка, на улице, название которой я уже не помню, и тянувшейся от этого самого рынка до железнодорожного вокзала, Дом был большой, одноэтажный, разделенный на несколько квартир с отдельными входами. Квартира Нади состояла из кухни и жилой комнаты. В общем, жилье у нее было аналогичным тому, которым владел мой брат Володя. Двор дома был огорожен забором и общим для всех жильцов, огорода при доме не было, а имелись лишь какие-то сарайки и водяная колонка, заменяющая жильцам водопровод. Помнится, что слева от Надеждиной была квартира молодого преподавателя одного из грозненских ВУЗов, жившего с юной женой и грудным ребенком, а справа проживал одинокий пожилой чеченец интеллигентного вида.

Соседа справа я увидел только на исходе второго дня моего пребывания в этом доме, и из его разговора с Надеждой я узнал, что он только что выписался из больницы. За несколько дней до моего приезда местная гопота совершила на него разбойное нападение, подкарулив в безлюдном месте, избив и отняв двести рублей, которые он носил с собой в кошельке. Сумма вполне приличная по тем временам.

Как я уже говорил, Надежда тогда повторно состояла в браке со своим первым мужем.

Каких то особых воспоминаний об этих трех днях у меня нет. Надежда с мужем с утра уходили на работу. Детей они уводили в садик, а я один оставался на хозяйстве. Развлечением мне было чтение журналов, случайно оказавшихся в доме, прослушивание радио и наблюдение за суетящийся по хозяйству юной супругой соседа слева.

3.

Затем я переехал к Лиде. Это событие оказалось весьма интересным.

Во-первых, мы на автобусе переехали в другой конец города.

Во-вторых, тетушка тогда еще жила в общежитии ВОС, поскольку страдала глаукомой и была инвалидом по зрению, и вот там я ненадолго окунулся в мир незрячих.

Помнится, что одну ночь, пока Лида не поселила меня в своей комнате, я провел в комнате с тремя парнями чеченцами. Мне тогда даже в голову не приходило, что я их должен опасаться. Нормальные веселые ребята, вот только слабовидящие или невидящие вообще ничего. Один из них, не взирая на свое положение, даже радиолюбительством занимался, ковыряясь потихоньку в магнитофоне.

Затем Лидия привела меня к себе на производство, и я наконец-то узнал, откуда берутся железные банки, в которые потом на лакокрасочных заводах наливают лаки и краски, продаваемые населению. Оказывается, их штамповали предприятия ВОС — Всесоюзного общества слепых. Кроме изготовления банок на этом предприятии плели всевозможные сети — от рыбацких до авосек, — набивали матрасы и ватные одеяла, а также делали еще кое-что по мелочи. Незрячие в СССР вполне могли найти себе оплачиваемую работу, что не лишало их пенсий по инвалидности. До сих пор помню миловидное лицо девушки-чеченки лет двадцати, которая плела сети. Глаза у нее были серые, широко открытые, но зрачки неподвижные. Она никого ими не видела.

Ну и в-четвертых, Лида организовала для меня какую ни на есть, развлекательную программу. Мы с ней сходили в цирк и пару раз в кино. Как сейчас помню, что в Грозном, в центре, имелся весьма любопытный кинотеатр. Главной достопримечательностью его было отсутствие какого либо фойе. Вход в зал и выход из оного был организован прямо с улицы. Мне сразу подумалось, а вот если бы у нас на Урале так сделать, много было бы желающих дожидаться сеанса на улице зимой? Но город Грозный был на юге, и уральские непогоды ему не грозили.

А главным событием первой моей поездки в Грозный оказалось посещение концерта Иосифа Кобзона.

Это сейчас Иосиф Давыдович — мэтр и патриарх российской сцены, а в те времена, почти сорок лет назад, он был рядовым в когорте «известных, и популярных». Достаточно сказать, что эти его гастроли в городе Грозном проходили не в самом лучшем концертном зале, а на летней открытой эстраде в городском парке.

По парку в тот вечер мы гуляли вдвоем с одним парнем — сыном Лидиной подруги. Сама Лида в тот вечер на прогулку выйти не могла и поэтому нашла мне этого молодца как спутника и проводника. Побродив немного по аллеям парка, мы набрели на летнюю эстраду, откуда доносились удивительно знакомые песни. Оказалось, что там выступает живой Кобзон.

«А почему бы нам не приобщиться к прекрасному?» — подумали мы. Мы много раз видели Иосифа Довыдовича по телевизору, почему бы не взглянуть на него живьем? Но вход на летнюю площадку оказался платным, на воротах, как и положено, стояли билетеры.

Конечно, можно было бесплатно послушать концерт и так, из-за забора, благо стараниями певца и оркестра песни отчетливо было слышно и за пределами летнего зала, что многие отдыхающие в парке и делали. Но видно артиста было плохо, поэтому прослушивание певца из-за забора было равносильно тому, что слушать его по радио. Этим же не похвастаешься! Кого удивишь тем, что ты слышал «как поет Кобзон»? Поэтому мы решили проникнуть на концерт бесплатно.

Мы были молоды: мне пятнадцать лет, моему спутнику лет семнадцать, так что чугунная решетка нам помехой не являлась, тем более что мой напарник был аборигеном и неплохо ориентировался на местности. Мы отошли чуть подальше от ворот и просто, без затей перемахнули через забор.

Надо отдать должное Иосифу Давыдовичу, даже если он и заметил, как мы сигали с забора, он не стал прерывать пение и требовать, чтобы удалили нас — наглых безбилетников. Пользуясь его добротой, мы нашли себе места в задних рядах и влились в число благодарных слушателей.

Насладившись десятком песен, от души поблагодарив певца громкими аплодисментами, мы с моим новым знакомым скромно удалились с концерта. Также через забор. Так что, можно считать, что я в некотором долгу перед Кобзоном за неоплаченное прослушивание его песен. Уж простите меня, Иосиф Давыдовид.

4.

Из Грозного в Дагестан Лида отправила меня не автобусом, а на самолете. Цена билета была несущественно больше, но зато мне не надо было делать пересадку в Кизляре с автобуса на самолет, чтобы попасть в Новый Бирюзяк, где мы с матерью договорились встретиться. Рейс Грозный — Н. Бирюзяк на АН-2 стоил рублей 7-10, наверное, а сам полет длился минут сорок пять.

Сейчас мне кажется странным, что в 21 веке из Грозного можно улететь только в Москву, да каким-нибудь случайным чартером еще в какую-нибудь Турцию. А сорок лет назад из этого города самолеты «Аэрофлота» летали в десяток больших городов Союза, не считая множества местечковых авиарейсов до соседних сел.

Долетев до Нового Бирюзяка, я пешком дошел до дома тетки Анны. А там во дворе — никого! Лишь в дальней комнате кто-то спал на диване, укутавшись в одеяло с головой и высунув наружу могучие волосатые ноги. Оказалось, что это почивал мой кузен Владимир Нечаев, вернувшийся недавно со службы в Советской Армии. Чуть позднее объявились в хате и мать моя, и тетушка с супругом. Выяснилось, что я прилетел чуть раньше, чем моя мама из Крайновки, которую тетя Аня с дядей Андреем и уходили встречать.

Во время полета в Бирюзяк, я вспоминал предыдущую свою поездку к тетушке и думал о том, удастся ли мне возобновить свои прежние отношения с милой соседкой Тоней. И о том, что возобновлять их конечно же надо на качественно новом уровне. Но Тонечки мне встретить не удалось, да и вообще, на их базу никого не было видно.

И я при первом же удобном случае, как бы между делом поинтересовался:

— А что, тетушка, чего-то я прежних твоих соседей не вижу?

На что получил неожиданный ответ:

— Эт-т, ты про Тоньку, что ли? С которой вы на лавочке сидели-обнимались?

Ну вот, а я-то думал, что она не в курсе, а она, оказывается, все знает!

— Так Тонька замужем, — продолжила Анна Сергеевна, — а родители ее тоже уехали из села. Сперва Тоньку замуж выдали, с год уж будет, если не больше, а потом и сами уехали.

Так что мои надежды рухнули. Облом-с!

Из развлечений и отдыха в Бирюзяке помню, что я одолел, наконец, «Войну и мир», и французский текст меня уже не смущал. И то, что ходили с кузеном Володей на рыбалку, где мы проверяли вентеря на улов. Как свои так и чужие, если они случайно попадались.

Возвращались из поездки на Кавказ мы с матерью поездом. В нашем платцкартном купе ехала девица лет девятнадцати, которой я ради спортивного интереса морочил голову своими шутками и байками в течении всей дороги. Девица охотно со мной болтала, гуляла на остановках по платформам разных станций и играла в карты на исполнения желаний, вполне приличных, надо отметить. Но в конце пути она все же во мне сильно разочаровалась, когда я признался, что мне только пятнадцать лет. Она то надеялась, что познакомилась с веселым и интересным парнем, а он оказался малолеткой. Но я сильно не переживал, глубоких чувств-то я к ней никаких не испытывал, «ведь женщины — это не цель…»

 

Глава 9. 1974

1.

Ну и по традиции о некоторых событиях 74-го года. Одно из них произошло в феврале. Я во второй раз стал дядей. У брата Юрия и жены его Александры родился сын, которого тоже назвали Александром. Поскольку родители племянника были рядовыми студентами, посещающими семинары, коллоквиумы и лекции, то часть забот о нем пала на нас с Алексеем. Нам не раз приходилось кормить его из бутылочки, пеленать и менять подгузники, а также забавлять, развлекать и укачивать до прихода родителей. Могу по собственному опыту сказать, что в пятнадцать лет это все уже не страшно, а может даже и полезно. По крайней мере, при появлении собственных детей эти заботы уже не пугают, просто требуется восстановить подзабытые навыки.

Володя к осени 74-го года сдал экзамены и поступил, наконец, в очную аспирантуру при Уральском госуниверситете. Учиться в Свердловске ему пришлось по причине отсутствия квалифицированных алгебраистов в Челябинске. И той же осенью, но в ноябре месяце, его призвали на военную службу. Служить брату пришлось всего один год, который он доблестно отбарабанил в славном городе Казани в войсках ГО.

В сентябре 1974 года произошли еще два важных события в нашей семье.

Одно из них было хорошим — нам поставили телефон. Мать когда-то давно вместе с тетей Шурой Сухомлиновой и тетей Лидой Филиппенко встала на очередь в ГТС, и вот с пуском 35-й АТС наш квартал решено было телефонизировать. Отец заплатил 20 рублей, ему выдали телефонный аппарат и через пару дней мастер нам его подключил. Ежемесячная плата за телефонную связь тогда составляла 2р 50 копеек.

Кроме нас телефон в нашем подъезде поставили и Филиппенко, а вот в квартиру Сухомлиновых ставить отказались, поскольку тетя Шура к тому времени из квартиры выехала.

Тут надо пояснить, что Сухомлиновы развелись. Дядя Витя с какой-то новой женщиной и своим новым «Москвичом» уехал на Украину, а тетя Шура осталась в этой квартире вдвоем с Женькой. Старший ее сын Вовка к тому времени уже окончил автомобильное училище и служил офицером в Германии.

И на тетю Шуру стал наезжать ЖЭК Мостоотряда. Дескать, у вас вообще-то ордер только на две комнаты в квартире, и вам разрешалось пользоваться третьей, пока вас было четверо. Сейчас вас осталось двое, не слишком ли жирно для вас иметь три комнаты? Есть два варианта, либо мы селим в третью комнату мостопоездского очередника и квартира опять будет коммунальной, либо производим внутрижэковский обмен. Вы переезжаете в квартиру поменьше, а в вашу мы заселяем тех, кто стоит в очереди на расширение жилья. Тетя Шура выбрала размен. Она с Женькой переехала в мостопоездский дом на Медгородке в двухкомнатную хрущовку, а в ее квартиру вселилась большая семья Лавровых. Кроме тети Зины Лавровой и ее мужа в семье было двое взрослых детей — сын и дочь. Причем, реально взрослых, им было по двадцать с лишним лет, да вдобавок дочь Татьяна сама была замужем и имела трехлетнюю дочь. Всего их было шесть человек. Им и эта трехкомнатная была мала.

Одновременно с нами поставили телефоны и многим нашим соседям по двору, а также одноклассникам, так что нам было с кем поговорить. Но любимым нашим развлечением на некоторое время стали звонки на автоответчики городских кинотеатров, с целью узнать их репертуар.

Второе сентябрьское событие нас потрясло. Оно было трагическим. Сергея Нечаева — сына тетки Анны из Нового Бирюзяка, а соответственно племянника моей матери и нашего двоюродного брата — зарезали. Зарезал пьяный малознакомый сосед по заводскому общежитию. Зарезал без особого повода, просто Сереге не повезло он оказался в неудачное время в неудачном месте. Удар ножа пришелся в брюшную артерию, и брат умер через сорок минут. Скорая его даже до больницы не успела довезти.

Хоронили Серегу из ДК ЧЭРЗ всем заводом. Ему было только 28 лет.

Потом был суд и убийце дали 15 лет особого режима.

2.

Среди политических событий 1974 года мне запомнились две революции, окончившиеся победой народа над прогнившими режимами. Первая — крах фашистского правления в Португалии, а вторая — свержение императора в Эфиопии. Одно время казалось, что в Португалии в результате выборов победу одержат коммунисты, но от выборов до выборов их авторитет и представительство в парламенте падало, а потом и вовсе сошло на нет.

Главным событием года многие считают также и отстранение от власти завравшегося Ричарда Никсона. Скандал, возникший во время выборов 1972 года, раздували — раздували, пока он не поглотил президента. Но для меня это было не сильно важно, смена одного американского лидера на другого мне казалась тогда делом обыденным. Политика США от смены президентов все равно не менялась и оставалась агрессивной и кровожадной.

Были события и поменьше. Из СССР выпнули «литературного власовца» Александра Исаевича Солженицына. Именно выпнули, поскольку его выдворение за границу на страницах журнала «Крокодил» изображали исключительно в виде полета после пинка под зад. Я тогда впервые услышал его фамилию, и стало даже интересно, что это он там такого понаписал, что заслужил западную «свободу», но книжек его было уже не достать.

Скандалы с ограничением эмиграции из СССР евреев и прочих «отказников» привели к принятию в США поправки Джексона-Вэника. Но по причине того, что я евреем-«отказником» не был, и передовые технологии в Америке не покупал, то поправку эту по достоинству оценить не мог.

В Европе произошел конфликт между Грецией и Турцией из-за Кипра. Все время твердили про какую-то «зеленую линию» разграничения и про беженцев. Большой войны не случилось, но Кипр до сих пор разделен на две части. Одно хорошо, в результате этого конфликта в Греции рухнул режим «черных полковников».

Спортивым соревнованием номер один был, конечно же, чемпионат мира по футболу в Германии, где хозяева — сборная ФРГ, ведомая Беккенбауэром и Гердом Мюллером, в упорной борьбе обыграла всех своих соперников.

А в Челябинске по Комсомольскому проспекту пошли троллейбусы: маршрут N 12 на АМЗ, N 13 — на радиозавод и к ЧПИ, N 14 — на ЧМЗ.