Все, что происходило в Украине в ходе Первой мировой войны и сразу по ее окончании, было так или иначе связано именно с этой войной. Поэтому для воссоздания этого отрезка истории Украины важно учесть ее предпосылки. Для начала отметим, что сама Первая мировая война началась в 1914 г. не с орудийных залпов, а с «выстрелов» на страницах газет. В России, как и по всей Европе, газетная публицистика стала действенным средством нагнетания напряженности. Популярное в те годы в России «Русское слово» (обычный тираж этой ежедневной газеты достигал 600 тыс. экз., в 1917 г. был зафиксирован тираж 1,2 млн экз.) в номере от 17 (30) июня 1914 г. в обзоре «Убийство наследника австрийского престола эрцгерцога Франца-Фердинанда д’Эсте и его супруги герцогини Софии Гогенберг» подробно отчитывалось о событиях, связанных с терактом в Сараево, происшедшим за день до того, 28 июня: с подобных публикаций во всех европейских газетах фактически начался обратный отсчет к началу военных действий между Россией, ее союзниками Англией и Францией, с одной стороны, и блоком их противников во главе с Германией и Австро-Венгрией, с другой стороны.

Убийство эрцгерцога послужило поводом для начала войны. Ее причины заключались в глубоких противоречиях: в отношениях между противостоявшими в будущей войне военно-политическими кланами и внутри самих этих кланов существовала серьезная экономическая подоплека, на обнародовании которой строили свою политическую пропаганду в Европе сторонники Ленина — большевики, пришедшие к власти в России в 1917 г. в результате переворота. Публикации же служили настоящей смазкой для всего этого дьявольского механизма геополитического противостояния.

Конфликт, который поначалу возник между двумя странами — огромной Австро-Венгрией и маленькой Сербией, на самом деле касался интересов всех мировых держав и поэтому вскоре и превратился в мировую войну, расколов мир на два лагеря. Россия, Великобритания и Франция (Антанта) были лидерами одного из них, Австро-Венгрия, Германия и Италия (Тройственный союз) — другого. Малые страны так или иначе были вынуждены или изначально находиться в одном из лагерей и даже, как Сербия, служить яблоком раздора, или принимать решения по ходу разрастания конфликта.

За четыре года от начала военных действий 28 июля 1914 г. до 11 ноября 1918 г. в мясорубку войны оказались втянутыми не только «великие» европейские, азиатские и американские державы, включая США, но и далекие, казалось бы, от европейских проблем и от театра военных действий малые страны — такие, как Коста-Рика, Уругвай и Гондурас. Страны-участницы потеряли убитыми более 10 млн солдат и около 12 млн мирных граждан, около 55 млн были ранены.

Что касается экономической подоплеки, то «Русское слово» в номере от 28 июня (11 июля) 1914 г., в заметке под заголовком «Как Австралия побивает нас в Англии», сообщало: «Мы указывали недавно на грандиозный триумф, который праздновала Канада по поводу вытеснения русского импорта пшеницы в Англию импортом из Канады. / Такой же триумф празднует теперь другая английская колония — Австралия… Несмотря на блестящие урожаи России в 1912 и 1913 гг., австралийский импорт пшеницы в Англию был в 1913 году, если принять во внимание импорт муки и импорт из Новой Зеландии, по крайней мере в 2 раза больше импорта из России». Интересно — на чем базировался экспорт зерна Российской империи? Конечно, прежде всего на поставках с полей Украины; вся конкурентоспособность громадной империи обеспечивалась урожаями с ее полей…

Как бы ни проигрывала Россия в поставках зерна западным странам, ее конкурентоспособность обеспечивалась прежде всего урожаями с полей Украины.

И что касается соревнования экономик стран, ставших врагами в Первой мировой войне, то исторические данные в ряде случаев оказываются поистине удивительными. Так, из 163 778 800 жителей Российской империи обоего пола, по данным статистического сборника «Россия в цифрах» Н. А. Рубакина, в 1910 году граждане немецкой национальности составляли внушительное количество в 1,6 % от общего объема населения — то есть более 2,6 млн человек.

При этом количество граждан французской или английской национальности, проживавших в Российской империи, в статистике тех лет совсем не учитывалось, настолько оно было не велико. И отставание России, занятой преимущественно сельским производством, от промышленно развитых держав проявлялось в том, что поток эмигрантов из этой страны пополнялся не только теми, кто выезжал из России по политическим мотивам, но и теми русскими, кто не мог найти работу у себя в стране и уехал искать ее в Европу и, в частности, в Германию, — даже невзирая на рост напряженности в отношениях между этими двумя странами.

Но вся эта экономическая подоплека происходившего, зависимость стран друг от друга уходили корнями в далекое прошлое. Для России с экономической точки зрения эта война заранее означала начало конца не только царского дома, но и распад огромной империи, державшей в страхе страны и народы.

Для России эта война заранее означала начало конца не только царского дома, но и распад огромной империи, державшей в страхе страны и народы.

С развитым сельским хозяйством — прежде всего за счет Украины, но с отстающей, в сравнении с передовыми европейскими и мировыми державами, промышленностью, эту империю раздирали и внутриполитические противоречия: ощущались последствия проигранной еще в самом начале века русско-японской войны (Россия задолжала немалые средства европейским державам из-за этой войны), затем революции 1905–1907 гг.

То, что промышленность России отставала от промышленности крупных европейских стран, подтверждают данные из упомянутого сборника Н. А. Рубакина, который отмечал тогда, что к 1912 году сельское население относилось к городскому как 86,3 к 13,7 %. Для сравнения: в Англии и Уэльсе 78,0 % населения проживало в городах и только 22,0 % — в сельской местности; в Германии (по данным 1910 г.) это соотношение было 57,0 к 43,0 %; во Франции (также на 1910 г.) — 41,2 к 58,8 %, соответственно; в США — 41,5 к 58,5 %. То есть перекос в сторону занятости в сельском хозяйстве именно в Российской империи в сравнении с другими державами был огромным.

Что касается финансовых долгов, то именно Россия накануне войны занимала первое место в мире (!) по сумме средств, которые она выплачивала собственникам ценных бумаг — 379,5 млн руб. ежегодно. Для сравнения: Франция — 353,0 млн руб., Англия — 255,0 млн руб., Австро-Венгрия — 243,0 млн руб. При этом Франция, считавшаяся тогда самой богатой страной Европы, находилась на втором месте по сумме долга по той же причине, по которой и Россия: Франция задолжала так много из-за затрат, понесенных в ходе франко-прусской войны, Россия, напомним, — в ходе войны русско-японской. В сравнении с этим для США, например, сумма государственного долга в 53,0 млн руб. была поистине смехотворной в сравнении с долгами России и Франции.

Все это могло означать лишь одно: Россия не была готова к тому, чтобы на равных с другими державами участвовать в военном конфликте общеевропейского и мирового масштаба, а новейшим вооружениям, применявшимся на полях сражений, Россия могла противопоставить лишь громадный людской ресурс — наскоро обученную крестьянскую массу.

Лидер крайне левого крыла российской социал-демократии Владимир Ульянов (Ленин) в опубликованном вскоре после начала войны манифесте «Война и российская социал-демократия» писал, что «во главе одной группы воюющих наций стоит немецкая буржуазия», которая «одурачивает рабочий класс и трудящиеся массы, уверяя, что ведет войну ради защиты родины, свободы и культуры, ради освобождения угнетенных царизмом народов, ради разрушения реакционного царизма. А на деле именно эта буржуазия, лакействуя перед прусскими юнкерами с Вильгельмом II во главе их, всегда была вернейшим союзником царизма и врагом революционного движения рабочих и крестьян в России. На деле эта буржуазия вместе с юнкерами направит все свои усилия, при всяком исходе войны, на поддержку царской монархии против революции в России». И Ленина сложно осуждать за его характеристики этой войны, данные им в манифесте: говорившие накануне войны об общности интересов люди искусства и европейские социал-демократы с ее началом немедленно приняли сторону своих национальных правительств. Писатель Илья Эренбург сообщал об этом: «Я не мог оторваться от вороха газет; перечитывал все, хотя повсюду было одно и то же: политические оттенки исчезли. Жореса убили, но его товарищи писали, что нужно воевать против германского милитаризма. Жюль Гед требовал войны до победного конца. Эрве, который славился тем, что его газета “Ля герр сосиаль” призывала солдат не повиноваться генералам, писал: “Это справедливая война, и мы будем сражаться до последнего патрона”. Немецкие социал-демократы проголосовали за военные кредиты. Бетман-Гольвег назвал соглашение о соблюдении нейтралитета Бельгии “клочком бумаги”. Бельгийский король призвал защищать родину; у него было симпатичное лицо, и все газеты печатали его портреты. Льеж героически сопротивлялся. Анатоль Франс попросил, чтобы его отправили на фронт, — ему было семьдесят лет; его оставили, конечно, в тылу, но выдали солдатскую шинель. / Томас Манн, прославляя подвиги германской армии, вспоминал о Фридрихе Великом: “Это война всей Германии”. Газеты сообщали из Петербурга об общем подъеме. Группа эсдеков и эсеров призывала эмигрантов записаться добровольцами во французскую армию: “Мы повторим жест Гарибальди… Если падет Вильгельм, рухнет в России ненавистное нам самодержавие…”. Я разворачивал “Патри” и жадно искал ответа. А кругом кричали, плакали, пели “Вперед, отечества сыны!..”».

Именно в этот период сторонники Ленина, используя войну, постепенно набирали политические очки. Ленину в своем манифесте пришлось «с чувством глубочайшей горечи» констатировать, «что социалистические партии главнейших европейских стран этой своей задачи не выполнили, а поведение вождей этих партий — в особенности немецкой — граничит с прямой изменой делу социализма». Вождь пролетариев призывал к единому социалистическому фронту против войны — на какой бы территории и чьими бы силами она не велась. Но к его словам в то время мало кто прислушивался и в самой России, и в Европе. А зря: ставка на превращение войны империалистической в войну социальную в конце концов оправдалась, привнеся в том числе и на украинскую землю надежду на освобождение и обретение независимости.

Вождь пролетариев призывал к единому социалистическому фронту против войны.

Но к его словам в то время мало кто прислушивался и в самой России, и в Европе. А зря.

…Описывать все тяготы и перипетии той войны не входит в нашу текущую задачу, и потому сосредоточимся сразу на том, к чему привел развал экономики могучей некогда державы. Один из претендентов на роль военного диктатора всея Руси, легендарный генерал Антон Деникин вспоминал впоследствии о событиях 1917 г.:

«Никто не ожидал, что народная стихия с такой легкостью и быстротой сметет все те устои, на которых покоилась жизнь: верховную власть и правящие классы — без всякой борьбы ушедшие в сторону; интеллигенцию — одаренную, но слабую, беспочвенную, безвольную, вначале среди беспощадной борьбы сопротивлявшуюся одними словами, потом покорно подставившую шею под нож победителей; наконец сильную, с огромным историческим прошлым, десятимиллионную армию, развалившуюся в течение 3–4 месяцев» [35] .

Деникин здесь имел в виду прежде всего Февральскую революцию. Но и Февральская революция оказалась далеко не последним актом трагедии: за ней последовал Октябрьский переворот, привнесший на земли бывшей империи такие кардинальные перемены, масштаб которых вряд ли могли себе представить даже сами их организаторы.

…Для Малороссии рассвет независимости забрезжил с первых дней работы Временного правительства: во всяком случае ее претензии на автономию никто с ходу не отверг. Началась лихорадочная работа по оформлению государственности, формированию органов нового правительства, сопряженная с яростной борьбой политических сил и группировок: в общем, все как обычно при происхождении крупных социальных потрясений и переворотов. Это из Петрограда Киев мог казаться политически единым, а на самом деле все было иначе: здесь с самого начала определились сразу несколько кардинально противоречивших друг другу политических течений, каждое из которых норовило увести за собой всю страну. Однако в целом, как считает историк Яневский, логика событий в Украине после Февральской революции заключалась в ликвидации старого государственного строя и исходила из задачи легитимации новой власти в лице Центральной рады. «Радикальная национал-социалистическая часть украинского политикума во главе с В. Винниченко, объединенная в Раде, использовала ее в своих целях, — пишет Яневский. — Именно им мешали… “консервативные”, “буржуазные”, недостаточно, с их точки зрения, национально сознательные элементы в УЦР — то социалисты-федералисты, то кадеты, то российские и польские политики социалистической ориентации». Невзирая ни на какое противодействие изнутри, Рада, по замыслу сторонников Винниченко, должна была узаконить «ликвидацию частной собственности на все, в первую очередь на землю».

Принципиально иными были цели другого мощного политического течения парламентариев во главе с Михаилом Грушевским: эта группа взяла курс на заключение сепаратного мира со странами Четверного союза. «Весь их жизненный и интеллектуальный опыт утверждал: развитие их “украинского” народа возможно лишь на принципах, реализованных в Австро-Венгрии, — пишет Даниил Яневский. — Политическая форма такого развития — создание самостоятельного Украинского государства во главе с монархом — австрийским эрцгерцогом. Метод — максимальное материальное и организационное содействие любым антицентралистским, антироссийским политическим движениям, политическим партиям и организациям». Ничего удивительного: ведь Галиция (со столицей во Львове) до войны входила в состав Австро-Венгрии, а сам Грушевский с конца позапрошлого века возглавлял во Львовском университете кафедру всеобщей истории. В сочетании с тем, что нахождение в составе Австро-Венгрии отнюдь не мешало развитию культуры и национального самосознания проживавшей здесь части украинского народа, это и дало такие результаты.

…Радость от перемен оказалась недолгой. С приходом к власти большевиков осенью 1917 г. разговоры об автономии приобрели принципиально иную, ультимативную форму: новая власть в Петрограде соглашалась на автономию Украины только при условии формирования там целиком социалистического правительства по образу и подобию большевистского Совнаркома. Ленинская хитрость заключалась в том, что такое правительство заведомо не стало бы выдвигать никаких требований о выходе из-под опеки Москвы (как оно впоследствии и произошло). Все иные варианты большевики категорически отвергали, а для того, чтобы придать вес такой своей позиции, они немедленно направили на Украину войска под предводительством этнического украинца Владимира Овсеенко (Антонова).

Вскоре же, как и следовало ожидать, в «дело» вступил другой извечный претендент на богатые земли Украины — Германия. Следует вспомнить, что с конца 1917 г. в Брест-Литовске проходили мирные переговоры России и Украины с центральными державами. Украина вышла из них в качестве самостоятельного государства. Ленин был готов заключить мир от имени России на самых кабальных условиях, зная наперед, что в Германии и Австро-Венгрии вот-вот грянут революции, и Россия с большевиками у руля сможет отыграться. Реализации ленинского плана на переговорах помешали Троцкий со товарищи, объявив односторонний мир, на что у них также были веские аргументы, в том числе отсутствие единства по этому важнейшему вопросу в центральном большевистском ядре. Разумеется, это не устроило Германию и Австро-Венгрию, и в феврале 1918 г. германские войска оккупировали Украину. Это убедило, наконец, противников Ленина в необходимости заключения договора на германских условиях. Попутно германское военное командование решило еще и устранить препятствие в виде украинской национальной власти в Киеве: Центральная рада оказалась не в состоянии руководить весенним севом (хлеб требовался для снабжения германской армии), и ее попросту разогнали, поступив с ней так же, как незадолго до того поступили с Учредительным собранием в Петрограде большевики.

Павел Скоропадский обещал оказать содействие в засевании земель, германский штаб, поверив ему, оказал, в свою очередь, содействие гетману в воцарении в Украине: отсчет правления гетмана начался с 28 апреля 1918 г. Но власть этого то ли российского аристократа, то ли атамана запорожских казаков пришлась, без преувеличения, не ко двору большинства украинского народа, и в Украине началось восстание против гетманщины. Скоропадский предпринимал отчаянные попытки удержаться у власти, для чего в самом конце своего правления даже провозгласил федерацию с Россией. Скорее всего, именно эта его «федерация» и стала последней каплей, переполнившей чашу терпения: к декабрю 1918 г. правительство гетмана пало, а сам Скоропадский уехал в свое имение в Германии.

Конец режима гетмана в Украине фактически совпал с другими переменами в Европе, оказывавшими серьезное влияние на происходившее на территориях бывшей Российской империи. В ноябре пала монархия в Германии, одновременно распалась Австро-Венгрия, войска этих уже бывших империй готовились возвратиться с территории Украины домой, но с юга России, наоборот, готовились к высадке войска Антанты. На Дону набирала силу Белая армия.

В декабре 1918 г. в Украине установился новый режим, известный как Директория Украинской народной республики: ее председателем стал бывший глава Генерального секретариата УНР Владимир Винниченко, а головным атаманом — Симон Петлюра. Оба они сработались еще во времена Центральной рады в 1917 г., когда Винниченко возглавлял Генеральный секретариат (правительство), а Петлюра — военное министерство.

Считается, что Директория была менее «буржуазной», чем правительство Скоропадского, и более «социалистической», но главное, что продолжало не устраивать в Украине всех ее «друзей», — что новое правительство претендовало на самостоятельность в большей степени, чем правительство гетмана. Поэтому Директории в течение двух лет нахождения у власти в Украине приходилось постоянно отбивать атаки большевиков, частей Добровольческой армии и польских формирований.

С Польшей в итоге Петлюре пришлось заключить договор, по которому Галиция как часть бывшей монархии Габсбургов отходила Варшаве. Поляки за это пообещали оказать содействие атаману в войнах с главным противником — большевиками, но, вот беда: сама Галиция, провозгласившая Республику Западная Украина, с этим не соглашалась. Тем не менее, и галичанам в итоге пришлось согласиться с потерей едва обретенной свободы: после кровопролитной войны Москва заключила с Варшавой свой договор, по которому западные земли Украины переходили Польше, а восточные — Советской России.

А теперь — все то же самое, но подробно.

Первый универсал

Генерал Антон Деникин при описании того положения, в котором находились основные воюющие страны к весне 1917 г., замечал, что «превосходство войск Антанты над армиями центральных держав составляло примерно 40 %: в то время союзники черпали людские запасы в колониях, Германия выкачала уже из своей страны все, что мог дать народ, все возрасты от 17 до 45 лет… немцы… для работ использовали широко и беспощадно пленных, особенно русских, и население оккупированных стран… промышленность в Германии испытывала жестокое потрясение… В Австрии положение было не лучше: Галиция была разорена войной, двукратным переходом из рук в руки, беженством и болезнями». В этих условиях в России грянула Февральская революция.

В период между февралем и октябрем 1917 г. большинство украинского парламента — Центральной рады Украины и правительства в лице Генерального секретариата не ставило перед собой задачу немедленного выхода из бывшей Российской империи (как, например, новые власти в Польше), но стремились добиться широкой автономии в составе создаваемого демократического государства. И это несмотря на то, что политические деятели в Киеве и за границей прекрасно отдавали себе отчет в природе неослабных притязаний России на политическое верховенство во взаимоотношениях с Украиной и в том, что эти притязания вряд ли ослабнут — даже с учетом таких кардинальных изменений в государственном устройстве, которые произошли в феврале 1917 г. Природа этих притязаний заключалась в феодальной привычке России к расходованию богатейших сырьевых и человеческих ресурсов Украины. Владимир Винниченко, занимавший пост главы Генерального секретариата УНР в 1917 г., отмечал в своих воспоминаниях: «Речь о том, что все русское государство, все его классы и группы относились без особого уважения к украинскому возрождению. И до войны, и до революции, как и в момент самой революции, украинство располагало слишком незначительным количеством защитников среди русской демократии. / Причин тому много. Основной причиной, как и во всех явлениях человеческой жизни, была причина экономического, материального характера. То, что сподвигло московских самодержцев на брутальное расторжение переяславского трактата и на систематическое обнищание украинской нации, то же самое спровоцировало русскую демократию к защите украинства от царизма. А именно: богатства украинской земли. Украина, эта “житница России”, со своими 30–35 миллионами населения, чрезвычайно симпатично окаймляла необозримые просторы империи. С Украиной русский народ имел более импозантный вид, чем без нее».

Речь о том, что все русское государство, все его классы и группы относились без особого уважения к украинскому возрождению.

С политической же точки зрения признание реальной автономии Украины неминуемо вело к признанию ее национальной самобытности. «А это означало, — как справедливо отмечал Винниченко, — сразу уменьшить “единый великий русский народ” на 30–35 миллионов. С другой стороны, это означало перестать быть единым, бесконтрольным хозяином богатой, плодородной, сахарной, раздольной, хлебной территории. Далее это означало признать не только за царизмом, но и за самим собой вековую кривду в отношении украинского народа. А это влекло за собой обеднение Великороссии, перемещения ее с позиций самодержавного народа на позиции соучастника с другими народами России».

В поддержку этих своих доводов Винниченко обращает внимание на то, что в 1917 г. Временное правительство единогласно (Винниченко это подчеркивает) отказало Центральной украинской раде в праве на провозглашение автономии. Что, мягко говоря, не соответствует действительности: на самом деле Временное правительство в лице его главы кн. Георгия Львова, лидера кадетов — министра иностранных дел Павла Милюкова и адвоката Александра Керенского, занимавшего пост министра юстиции в первом составе правительства, вовсе не отказали Украине в праве на оформление автономии (более того — в целом не возражали), но переадресовали этот вопрос на усмотрение Учредительного собрания.

Сами попытки к определению более свободного государственного статуса украинские деятели начали предпринимать тотчас после того, как в России пало самодержавие. Лидер кадетов Павел Милюков свидетельствует, что кабинет в первых же своих решениях стремился исправить все те нарушения и несправедливости, которые допускала ранее центральная власть Великороссии в отношении народов и стран, входивших в империю. Так, уже 6 марта 1917 г. был подписан манифест о Финляндии, которым отменялись все конституционные нарушения, «совершенные с самого начала русификаторской политики Бобрикова (то есть с 1892 г.), даровалась полная амнистия лицам, боровшимся с русским правительством за права Финляндии» и т. д. И в следующем вопросе — о Польше Временное правительство по настоянию Милюкова высказалось за полную независимость «объединенной из трех частей этнографической Польши», однако ввиду германо-австрийской оккупации выпустило не манифест, а воззвание с призывом совместно бороться «за нашу и вашу свободу».

«Житница России» чрезвычайно симпатично окаймляла просторы империи. С Украиной русский народ имел более импозантный вид, чем без нее.

Но почему тогда в вопросах о Польше и Финляндии Временное правительство сочло свои полномочия достаточными для принятия столь кардинальных решений, а в случае с Украиной решило отослать ее делегатов к Учредительному собранию? Дело в том, напомним, что Польша и Финляндия, в отличие от всех остальных унифицированных губерний империи, к которым относилась и Украина, пользовались правами автономий еще до Февральской революции 1917 г., то есть при самодержавии. Но несмотря на это, узнав о «вольнице» для Польши и Финляндии, ко Временному правительству тотчас потянулись ходоки и от бывших унифицированных губерний, не только от Украины. Так, 18 марта 1917 г. кн. Георгия Львова посетила с требованием, подобным украинскому, литовская делегация. Но, как считал Павел Милюков, решение о немедленном предоставлении автономии всем желающим «предрешало бы будущее устройство России, и уже поэтому должно было быть отложено до Учредительного собрания».

Примерно в то же самое время, когда кн. Львов принимал представителей от Литвы, у него побывала и делегация от Украины, состоявшая из петроградских жителей: А. И. Лотоцкого, М. А. Корчинского, М. А. Славинского, Гогеля, Т. Гайдара и Лободы. Все говорит за то, что эта делегация заранее согласилась с необходимостью отложить вопрос о государственном статусе своей страны до Учредительного собрания, да и текущие требования хотя и были обширными, но отличались умеренностью: назначить в украинские губернии лиц, знакомых с краем и языком, назначить губернскими комиссарами украинцев, учредить при Временном правительстве пост комиссара по украинским делам, ввести украинский язык в судопроизводство, преподавание и т. п..

Временное правительство не только с благосклонностью восприняло эти требования, но и предприняло целый ряд убедительных мер к их удовлетворению: ведомство народного просвещения взялось за введение национального языка в преподавание; из тюрем начали выпускать арестованных за украинскую пропаганду; Д. И. Дорошенко был назначен особым комиссаром для управления оккупированными местностями Галиции, известный украинский деятель Н. П. Василенко — попечителем Киевского округа и т. д.

Так что на самом деле Временное правительство вовсе не «отказало Центральной украинской раде в праве на провозглашение автономии», как это изложено у Винниченко, а именно отложило решение этого, как и многих других вопросов, до Учредительного собрания.

Временное правительство не отказало Центральной украинской раде в праве на провозглашение автономии, а отложило решение этого вопроса до Учредительного собрания.

Но нужно учитывать и то, что наиболее решительные представители украинского национального движения вели работу по отделению Украины от России задолго до возникновения революционной ситуации в 1917 г. (при том, что никто в здравом уме не мог заранее предположить того, что на самом деле произойдет со страной в том году). Правда, стремление Украины к независимости уже и тогда было принято объяснять исключительно происками исторических врагов России: сами украинцы будто бы были не способны оценить вред от оформления государственности (такое же мнение бытует и в современной России).

Это правда, что Украине в течение всей своей истории приходилось выбирать из нескольких зол, и над страной всегда довлели более развитые в экономическом и военном отношении страны: Россия с востока, Польша и Германия с запада. И у Германии, разумеется, был свой интерес в том, чтобы постоянно провоцировать и подпитывать сепаратистские настроения в Украине — особенно с началом Первой мировой войны, ведь это с очевидностью ослабляло Россию.

Лидер кадетов Павел Милюков был одним из тех, кто в историческом прошлом придерживался именно такой точки зрения: что все украинское национально-освободительное движение в начале XX в. сводилось лишь к получению средств от Германии. «В намерение наших врагов давно, еще до русской революции, входило раздуть украинский сепаратизм, чтобы в худшем случае создать русской армии новые затруднения в тылу, а в лучшем — подготовить себе союзников, если удастся перенести театр военных операций на русский юг и даже создать возможность отделения Украины от России в случае удачного исхода этих операций». По мнению Милюкова, именно с этой целью в самом начале Первой мировой войны был создан «Союз освобождения Украины» во главе со Скоропись-Иолтуховским и Меленевским. Причем первый из двух упомянутых персонажей фигурировал в дальнейшем в протоколе допроса прапорщика российской армии Ермоленко, вернувшегося из германского плена весной 1917 г. Этот протокол, опубликованный в связи с событиями Июльского выступления в Петрограде по инициативе Керенского с единственной целью — выведения большевиков из борьбы за места в Учредительном собрании, и поныне используется апологетами версии об их покупной активности в 1917 г.: будто бы фельдмаршал Гинденбург снабжал средствами не только представителей украинского национально-освободительного движения, но центральный актив крайне левого политического течения в самой России. Но если Скоропись-Иолтуховский, со слов Милюкова, и признавал существование материальной поддержки «Союзу освобождения Украины» «от друзей украинского народа, принадлежащих по национальности к врагам России», то в случае с большевиками эти обвинения по сей день остаются целиком голословными.

Неправда и то, что все украинское национально-освободительное движение с самого начала XX в. (или с еще более ранних времен) спонсировалось и существовало исключительно на поступления из-за границы — из Германии или из других стран. Апологеты таких версий украинского сепаратизма напрочь отказывают украинцам в праве на самостоятельное мышление, на самоопределение нации, на ее стремление к независимости. И тот же Милюков в своих воспоминаниях вынужден ссылаться на вышедшую в 1917 г. в Стокгольме брошюру Скоропись-Иолтуховского «Что же такое Союз освобождения Украины», в которой — в ответ на печатные обвинения российского генерального штаба — говорится, что идея союза «народилась в некоторых эмигрантских кругах за границей задолго до возникновения войны», и что с началом войны этот союз сознательно «занял враждебное отношение к России, возлагая свои надежды на военный разгром царской России армиями центральных государств».

Между тем в качестве подтверждения своих аргументов Милюков приводит свидетельство другого деятеля украинской эмиграции — Влад. Степанковского, который сообщает, что сама идея «Союза освобождения Украины» принадлежала Австрии, которой эта организация понадобилась с целью слияния Западной Украины с ее восточной, российской частью, а когда это не удалось, и российские войска заняли Галицию, то интерес к «Союзу» в Австрии быстро пропал, и его деятели были вынуждены обратить свои просьбы о помощи к Германии. Здесь «Союз» привлекли для пропагандистской работы в среде украинских военнопленных, из которых к началу 1916 г. был сформирован «1-й сечевой Тараса Шевченко полк», одетый в национальные жупаны.

Но и это свидетельство не опровергает того факта, что деятели эмигрантского «Союза освобождения Украины» вели самостоятельную и осознанную работу, направленную на обретение независимости Украиной, в ходе которой использовали совпадающие интересы других держав. К тому же и в самой Германии не было единого понимания того, каким образом необходимо использовать Украину. Более того, в среде авторитетных экспертов бытовало мнение, что «украинское движение есть “семейное дело России”, и раздувать его вредно для Германии». В других, близких к германскому МИДу кругах полагали, что для Украины достаточно автономии. И, наконец, третья, близкая к генеральному штабу и состоявшая в том числе из высших офицеров группа настаивала на обретении Украиной независимости, но под немецким контролем.

Украинские деятели как за границей, так и в самой Украине прекрасно отдавали себе отчет в том, что примерно такими же, как в Германии, соображениями руководствовались политические элиты в каждой из стран, претендовавших на ее территорию. И были вынуждены лавировать между водоворотами их течений, каждое из которых грозило затопить своей мощью Украину. Неудивительно поэтому, что вскоре после Февральской революции — когда сама государственность в России впервые в истории приобрела совершенно иной, отличный от самодержавия оттенок, — деятели «Союза освобождения Украины» Скоропись-Иолтуховский и Меленевский перебрались из Берлина в Стокгольм, откуда обратились к Временному правительству с просьбой разрешить им вернуться на родину. Милюков, правда, в дальнейшем описании тех событий вновь ссылается на свидетельство Влад. Степанковского, который утверждал, что Скоропись-Иолтуховский и Меленевский сделали это, выполняя задание германского генштаба, — чтобы уже в Украине составить конкуренцию Центральной раде и вести подрывную работу. Отнесем это на счет присущего для части людей пристрастия к конспирологии и упрощенчеству — то есть к объяснению всего происходящего лишь интересом иностранных держав и корыстью отечественных коллаборационистов (в точности как в современной России). Не лишен оказался этого пристрастия даже и такой выдающийся ученый и политический деятель, как Павел Милюков.

Как упоминалось, в первые же дни и месяцы после Февральской революции вокруг Украины сформировались сразу несколько претендовавших на масштабное представление ее интересов политических групп. Одна сконцентрировалась вокруг деятелей того самого «Союза освобождения Украины» Скоропись-Иолтуховского и Меленевского. Другая, начавшая первой переговоры с Временным правительством, группа из петроградских деятелей А. И. Лотоцкого, М. А. Корчинского, М. А. Славинского, Гогеля, Т. Гайдара и Лободы. Третья группа, располагавшая, кажется, наилучшими перспективами для того, чтобы вывести, наконец, Украину на путь обретения независимости, находилась на территории самой Украины, в Киеве: усилиями именно этой группы была создана Центральная украинская рада, которая вскоре же и заявила о праве украинского народа на государственное обособление. И здесь уже никакие устремления к упрощенчеству в украинском вопросе не помогут сторонникам версий о заграничных следах найти эти следы в действительности.

По свидетельству украинского ученого-историка Михаила Грушевского, фактически основавшего, а затем и возглавившего Центральную украинскую раду, за год до войны в Украине возник Союз автономистов-федералистов, еще ранее существовала группа «Товарищество украинских поступовцев», которая поддерживала контакты с кадетами Милюкова и думскими фракциями в России. Их усилиями Рада была создана, но с самого начала Грушевский повел дело так, что она возникла как орган представительства самых широких слоев украинского населения — «из представителей партийных групп, кооперативов, рабочих, военных, культурных и профессиональных организаций для организации украинского гражданства независимо от партийных и групповых разногласий с целью достижения широкой национальной и территориальной автономии в Российской федеративной республике».

По свидетельству Милюкова, который ссылается при этом на «Историю Украины» самого Грушевского, в ходе манифестации и митинга, организованных в марте 1917 г. в Киеве в поддержку Рады, было вынесено постановление, в котором хотя и выдвигалось требование о немедленном введении автономии, но одновременно признавалась необходимость его последующего утверждения Учредительным собранием России.

В мае 1917 г. Временное правительство получило от Рады список «пожеланий», несколько более далеко идущих, нежели те, которые были высказаны (и в основном удовлетворены) группой украинцев из Петрограда: об официальном признании автономии Украины путем издания специального правительственного акта; о выделении 12 губерний с украинским населением в особую административную единицу и передаче их в управление краевого Совета; об учреждении должности комиссара по делам Украины при Временном правительстве; о создании украинского национального войска. И уже эти требования вызвали во Временном правительстве реакцию отторжения — в основном потому, что они явно пытались предрешить волю будущего Учредительного собрания, прав которого на определение государственной формы будущей республиканской федерации не оспаривала и сама Центральная рада.

Исходя из этой линии правительства министр юстиции Александр Керенский телеграммой недальновидно (как, впрочем, многое из того, что он делал) запретил проведение Всеукраинского войскового съезда, намеченного на 4 июня. Рада немедленно воспользовалась этим запретом для агитации в свою пользу, обвинив Временное правительство в конфронтации со всем украинским народом. Съезд, разумеется, состоялся и подтвердил полномочия Рады по установлению автономии. Следующим шагом профессора Грушевского стало оглашение 10 июня 1917 г. на Софийской площади, у памятника Богдану Хмельницкому так называемого 1-го Универсала Рады, в котором, среди прочего говорилось:

«Да будет Украина свободной. Не отделяясь от всей России, не порывая с российской державой, пусть овладеет украинский народ правом самому руководить своей жизнью. Пусть порядок в Украине установит избранное всенародным, равным, прямым и тайным голосованием Всенародное Украинское Собрание (Сейм)… Те же законы, которые будут устанавливать порядок во всей Российской державе, будут приниматься во Всероссийском Парламенте» [58] .

Этим Универсалом (то есть актом конституционного значения) Рада провозгласила национально-территориальную автономию в территориальных границах пяти губерний, при этом юго-восточные земли Украины, получившие впоследствии названия Луганской и Донецкой областей, в автономию не были включены. Но что характерно: советским историкам действительная принадлежность тех или иных областей бывшей Российской империи России или Украине в период Гражданской войны представлялась настолько не существенной, что Крым, например, они твердо относили к украинским владениям.

Исполнительным органом новообразования стал Генеральный секретариат, который возглавил писатель и лидер Украинской социал-демократической рабочей партии (УСДРП) Владимир Винниченко, секретарем по военным делам стал также видный деятель УСДРП Симон Петлюра.

При этом стиль и содержание 1-го Универсала Рады, как и вся ее политика, отличались двусмысленностью, заложенной вдохновителем и создателем этого органа Михаилом Грушевским. По свидетельству Милюкова, Универсал «ничем не порывает формальной связи с центральным правительством, с другой стороны, фактически он вступает с правительством в открытую борьбу, пытаясь на терпимости и на пассивности центральной власти построить расширенный и углубленный фундамент для украинского движения».

Но в этой двойственности устремлений возглавлявшего Раду профессора Грушевского с очевидностью просматриваются и его искренние опасения за ближайшую будущность украинского народа: аморфность и слабость Временного правительства ощущались и в Киеве; пассивное ожидание в таких условиях решений будущего Учредительного собрания было бы губительным и для государственного устройства Украины, и для благосостояния ее граждан. «Этот страх и опасение подвергнуться в прогрессировавшем всероссийском распаде общей судьбе и пережить ужасы всероссийских социалистических экспериментов, несомненно, представлял здоровое и живое начало самосохранения в искусственно раздутом националистическом движении на Украине», — отмечал в своих воспоминаниях Милюков.

Необходимость принятия казавшихся скоропалительными решений была также обусловлена опасностью с крайне правой стороны украинского политического спектра: здесь некое «Самостийное движение» выдвигало лозунг немедленного открытия фронта врагу. Часть населения откликалась даже и на такие предложения, и еще и поэтому следовало спешить.

…К концу июня 1917 г. А. Ф. Керенский после первых перестановок во Временном правительстве уже занимал пост военно-морского министра, и в этой должности находился с инспекцией на фронте. Здесь его застала телеграфная просьба председателя кабинета кн. Львова — «без промедления отправиться в Киев и урегулировать проблему украинской армии. В то самое время Терещенко и Церетели вели там весьма хитроумные переговоры с Радой, которая выдвигала немыслимые требования». Очевидно, что под «немыслимыми» требованиями Временное правительство подразумевало прежде всего стремление к автономизации. Тем не менее, Временное правительство не отказывало Раде заранее в высказывании своей точки зрения и не сомневалось в необходимости разрешения разногласий путем переговоров, а не вооруженной силой. Более того: 1 июля Керенский вместе с Терещенко и Церетели возвратился в Петроград с готовым текстом соглашения с Радой, которое на заседании Временного правительства в тот же день было ратифицировано большинством его состава — за исключением министров-кадетов, которые по этому поводу тут же и вышли из состава кабинета.

В результате 16 июля 1917 г. одновременно с Декларацией Временного правительства был принят 2-й Универсал Центральной рады. В зале Педагогического музея председатель Генерального секретариата Владимир Винниченко огласил оба этих документа. Этот 2-й Универсал среди прочего гласил:

«Временное правительство, стоя на страже завоеванных революционным народом свобод, признавая за каждым народом право на самоопределение и оставляя окончательное решение о его форме за Учредительным собранием, протягивает руку представителям украинской демократии и Центральной Украинской Рады… Мы, Центральная Украинская Рада, выступая, как все, за то, чтобы не отделять Украины от России и чтобы вместе со всеми ее народами помогать… развитию единой России, в том числе единству ее демократических сил» [64] .

Но, разумеется, серьезные разногласия по вопросу будущего государственного устройства между Временным правительством и Центральной радой существовали и были серьезными. Временное правительство, в частности, ссылалось на то, что Рада не была избрана всенародным голосованием, и, стало быть, не может представлять интересы всего украинского народа. Представители Рады, в свою очередь, на это саркастически замечали, что и само Временное правительство — временное, никем особенно не выбиралось, и, таким образом, также не представляет интересы народа. Хотя на практике, как видим, масштабные договоренности между двумя этими органами власти в Киеве и Петрограде успешно достигались.

Брестские недоговоренности

или Война ультиматумов

«Оккупировав Украину, немецкие войска начали оккупацию Донской области и Крыма, пытались оккупировать также Кубанскую и Терскую области. Это было прямым нарушением Брестского мира», — воспроизводит Л. С. Мазун советское видение тех событий, включающее также и откровенные фантазии: «Краснов, Деникин на Северном Кавказе, Сулькевич в Крыму под руководством немецких оккупантов выполняли немецкий план борьбы с Советской Россией, ее раздробления и превращения в немецкую колонию». Но находившейся на пороге революции Германии, изможденной в не меньшей степени, чем Россия, многолетней войной, было явно не до того, чтобы принимать на себя еще и бремя «раздробления и превращения в колонию» чужой громадной империи. А упомянутые видные руководители белого движения представляли интересы не только бывшего монархического большинства этой империи, но и в целом — интересы отнюдь не худшей части русского и других народов России, вся вина которых заключалась в том, что они не желали связывать свое будущее с большевизмом: на этом пути временный союз как с бывшим противником в лице Германии, так и с союзниками России по Первой мировой справедливо не представлялся им чем-то предосудительным.

В том, что касается заключения Брестского мирного договора, то главная роль в его подписании в советское время неизменно отводилась «гениальной ленинской дипломатии», позиция же Центральной рады описывалась как предательская.

Забегая вперед, напомним, что Брестский мирный договор между Россией, с одной стороны, и Германией, Австро-Венгрией, Болгарией и Турцией, с другой, был подписан 3 марта 1918 г. И самым существенным фактом при его подписании стало появление в качестве отдельного субъекта Украинской народной республики. В результате же его подписания под оккупацию войск центральных держав отошли целых 2 млн кв. км территорий: Белоруссия, Украина, Прибалтика, Бессарабия, Польша, Финляндия.

По условиям Брестского договора под оккупацию центральных держав отошли 2 млн кв. км территорий: Белоруссия, Украина, Прибалтика, Бессарабия, Польша, Финляндия — 62 млн жителей.

Здесь до начала войны проживало более 62 млн человек — треть населения бывшей Российской империи; здесь находилась и треть всех пахотных земель и большая часть — 9/10 запасов угля, 80 % производства сахарной свеклы, 73 % железной руды. В Брест-Литовске Советская Россия обязалась также демобилизовать Черноморский флот, выговорив себе в качестве «утешения» одну военно-морскую базу в Кронштадте. А для Украины существование в качестве самостоятельного субъекта договора означало необходимость, в соответствии с его условиями, разрыва федеративных связей с Россией. Что и было исполнено.

Для Украины существование в качестве самостоятельного субъекта означало необходимость разрыва федеративных связей с Россией. Что и было исполнено.

Но что значит собственно Украинская народная республика, какими были ее границы в географическом смысле? Ведь до 1917 г. Галиция, например, со столицей во Львове входила в состав Австро-Венгрии. И, между прочим, профессор Михаил Грушевский, будущий председатель Центральной рады, преподавал здесь, во Львове, до начала рассматриваемых событий в течение целых 20-ти лет. Он-то и приступил к формированию государственности Украины, не ставя, однако, конечной целью полное отделение от России: предполагалось, напомним, создать федерацию двух, а может быть, и более государств.

Что характерно: Временное правительство в Петрограде, в том числе его председатель с 11 июля 1917 г. А. Ф. Керенский, несмотря на разногласия с Киевом, вели себя в отношении Украины, как это было показано выше, более-менее осторожно и уважительно. Совсем не то большевики: даже и заключив впоследствии договор со Скоропадским, они заведомо отказывали небольшевистской Украине в каких бы то ни было правах. И в дальнейшем, уже после Октябрьского переворота, в переговорах с Генеральным секретариатом и Радой российский наркомнац И. В. Сталин настаивал на верховенстве именно своего, большевистского Совнаркома в решении вопросов государственности, что в Киеве справедливо воспринималось как попытка насаждения одновременно и чужой идеологии, и чужой государственности.

Между тем переговорам в Брест-Литовске предшествовали и сопутствовали следующие чрезвычайно значимые для истории Украины события. Рассмотрим их в хронологическом порядке.

Осенью 1917 г. сепаратистские настроения, помимо самой Украины, охватывали другие близлежащие к ней области бывшей империи. Так, еще 20 октября (3 ноября) 1917 г. образуется Юго-Восточный союз казачьих войск из Донского, Кубанского, Терского, Астраханского войск, а также горских народов Кавказа и представителей степных народов, который впоследствии играл свою отдельную роль в этой первой в новое время войне Украины с Россией: предводитель войска Донского атаман Алексей Каледин, используя свой воинский авторитет, сразу повел свою, отличную как от большевистского Петрограда, так и от Киева политику. Еще один казачий предводитель — генерал Александр Дутов также объявляет о своей самостоятельности в Оренбурге, возглавив местных казаков, что все вместе ставит большевиков в ближайшем историческом будущем перед необходимостью сражаться на нескольких фронтах.

Малая рада — постоянно действующий между сессиями Центральной рады рабочий орган — высказывается против Октябрьского переворота в Петрограде. Затем 7 (20) ноября 1917 г. Малая рада принимает 3-й Универсал, в котором заявляет, что хотя Украина по-прежнему не отделяется от России, но власть на ее территории отныне будет принадлежать только Раде и Генеральному секретариату:

«Тяжкое и трудное время пало на Российскую Республику… Центрального правительства нет, и по Государству ширится безвластие, беспорядок, разруха. Наша страна также в небезопасности… во имя установления порядка в нашей стране, во имя спасения всей России заявляем: отныне Украина становится Украинской Народной Республикой» [68] .

Ввиду накопившихся острых противоречий 22 ноября (5 декабря) 1917 г. в Брест-Литовске объявлен перерыв на переговорах о перемирии с государствами Четверного союза.

23 ноября (6 декабря) секретарь по военным делам УНР Симон Петлюра сообщает большевистскому главковерху Николаю Крыленко о выводе Юго-Западного и Румынского фронтов из-под его управления и формировании отдельного Украинского фронта — то есть фактически о создании национальной украинской армии.

В этих условиях Крыленко просит Петлюру обратиться к своему руководству в Киеве с предложением прислать в Брест-Литовск полномочных представителей для участия в дальнейших переговорах в составе единой делегации. После длительных проволочек, вызванных самыми разными причинами, украинская делегация прибывает 3 (16) декабря на переговоры; сами переговоры возобновляются здесь еще до ее прибытия 29 ноября (12 декабря): с этого момента фактически начинают формироваться будущие очертания Брестского мирного договора — но не между единой Россией, включающей Украину, а отдельно — между Украиной и государствами Четверного союза.

Украину на переговорах представляли депутат Центральной рады социал-демократ Н. Г. Левицкий, член Малой рады — председатель Национально-революционной партии и Н. М. Любинский и адъютант Петлюры, капитан Г. В. Гасенко.

Интересы Четверного союза представляли командующий Восточным фронтом принц Леопольд Баварский и начальник его штаба генерал-майор М. Гофман. Здесь два этих высокопоставленных военачальника впервые узнали о существовании украинской армии и собственно украинского государства. Кроме того, украинские делегаты сообщили, что не считают большевистский Совнарком вправе выступать при заключении мира от имени Украины. Именно после этого генерал Гофман и посланник МИДа Ф. Розенберг приняли решение о том, что Украину следует рассматривать как самостоятельный субъект на переговорах. Так Украина сама заставила и представителей Четверного союза, и большевиков считаться с собой как с самостоятельной государственной единицей. Что, впрочем, не помешало генералу Гофману заявлять потом в публичных выступлениях, что это он в критическое для Германии время «выдумал Украину».

Украина в Бресте сама заставила и представителей Четверного союза, и большевиков считаться с собой как с самостоятельной государственной единицей.

Подписанию договора предшествовали и такие недружественные в отношении большевистского Петрограда, а затем и Москвы, действия Киева, как разоружение находившихся на территории Украины неукраинских частей. Но действия эти следует понимать не как направленные специально против большевиков, — ведь Временное правительство, напомним, в Киеве тоже особо не жаловали, — а как стремление Украины к обретению, наконец, национальной государственности.

Большевики же вели в отношении Украины чрезвычайно хитроумную политику. С одной стороны, для демонстрации дружелюбия они специальным решением Совнаркома еще в конце 1917 г. вернули в Киев государственные реликвии — пушки, знамена и булаву, вывезенные в Санкт-Петербург еще в эпоху Екатерины Великой. Для пущей демонстрации уважения к национальным чувствам в Украину для борьбы с Калединым был направлен этнический украинец Владимир Овсеенко (Антонов).

Все эти реверансы сопровождались ожесточенными боями за территории на Дону и в Украине: уже в декабре 1917 г. калединским войскам с трудом удалось выбить из Ростова большевистскую Красную гвардию и разгромить Ростовский Совет. Но в феврале 1918 г. к Ростову вновь подошли войска Антонова-Овсеенко…

В целом к декабрю 1917 г. завесы над намерениями обеих сторон окончательно пали, и между Киевом и Петроградом началась война ультиматумов: то Совнарком 3 (16) декабря 1917 г. постановлял «выпустить особый меморандум [к] Украинскому народу и послать Раде ультиматум», то Генеральный секретариат в Киеве направлял на следующий же день, 4 (17) декабря, воинственный ответ за подписями главы правительства Винниченко и секретаря по военным делам Петлюры. Текст этого документа, который мы уже приводили здесь во Введении, в числе прочего включал положения о том, что «украинская демократия в лице украинских советов солдатских, рабочих и крестьянских депутатов, организованных в законодательном органе — Центральной раде и в правительстве… вполне удовлетворена как составом этих органов, так и проведением в жизнь ее волеизъявления. Центральной радой не удовлетворены великорусские элементы черносотенного, кадетского и большевистского направления… но генеральный секретариат предоставляет полную возможность указанным элементам выехать из территории Украины в Великороссию, где их национальное чувство будет удовлетворено».

Большевиков, конечно, в этой первой войне Украины с Россией беспокоило не столько стремление Украины к оформлению государственности, сколько проблемы социального характера. И поскольку пойти на союз с буржуазным правительством большевикам не представлялось возможным, постольку, в логике большевизма, следовало отказать украинцам и в государственности как таковой.

5 (18) декабря 1917 г. Лев Троцкий телеграфирует большевистскому главковерху Николаю Крыленко в Ставку: «Противоречие между нами и Радой лежит не в национальной, а в социальной области… Советы на Украине должны знать, что мы готовы поддержать их борьбу против Рады… Но мы не можем сейчас ни на минуту ослабить нашу борьбу с контрреволюцией под влиянием протестов Рады. Необходимо двинуть как можно бо́льшие силы против калединцев на Дону и на Украине… Нельзя позволить Раде безнаказанно прикрывать социальную корниловщину знаменем национальной независимости».

В то же самое время Ленин, по свидетельству генерала Антона Деникина, «рассылал во все стороны отчаянные телеграммы, подымая Красную гвардию против “Каледина, напавшего на русскую революцию”». Деникин также сообщал впоследствии, что невзирая на кажущуюся бессистемность действий большевистских отрядов, в общем направлении их чувствовалась рука старой Ставки и определенный стратегически-политический план. Он заключался в том, чтобы разъединить Украину и Дон путем захвата железнодорожных узлов и линий и тем пресечь связь между ними и снабжение Дона; затем — одновременным наступлением захватить административные центры новообразований — Киев, Ростов (Новочеркасск).

Так началась та самая, первая война Украины с Россией, одна из сторон которой вела ее за свою независимость, другая — за большевизацию, то есть за подчинение Украины России. И это не Украина прикрывала «социальную корниловщину» (а хоть бы и так — это было ее право), это новая большевистская Россия прикрывала свое стремление подавить зарождавшуюся государственность в Украине во имя «интересов пролетариата и беднейшего крестьянства».

Не Украина прикрывала «социальную корниловщину», а большевистская Россия прикрывала стремление подавить зарождавшуюся государственность Украины.

6 (19) декабря 1917 г. главковерх Крыленко получает от Совнаркома директиву о начале боевых действий против Украины: «Ответ Центральной Рады считаем недостаточным, война объявлена, ответственность за судьбы демократического мира, который срывает Рада, падает целиком на Раду».

В самый разгар письменной перепалки между Петроградом и Киевом сами собой разворачивались события, предопределявшие на ближайшее будущее ход боевых действий: командный состав с обеих сторон постепенно приступал к исполнению своих прямых обязанностей. Так, 5 (18) декабря 1917 г. в Петрограде состоялось заседание Совнаркома, в ходе которого украинскую тематику затронул наркомвоен В. А. Антонов-Овсеенко, предложив большевистскому кабмину свою кандидатуру для поездки в Ставку к Крыленко. Предложение было не только принято, но было также рекомендовано считать «прямой задачей тов. Антонова организацию борьбы и боевых действий с Радой».

В Киеве в это же самое время генеральный секретарь по военным делам Симон Петлюра издал свое распоряжение комиссару Украинского фронта, содержащее прямые указания не выполнять «никаких распоряжений прапорщика Крыленко», а также организовать украинский командный состав, занять соответствующую позицию по отношению к большевистским революционным комитетам и доказать, «что тот, кто поднимает руку на молодую Украинскую народную республику и ее благополучие, найдет в воинах-украинцах фронта решительный и твердый отпор».

Тем временем продолжалась и война телеграфная. Троцкий настаивал, что его (и Совнарком) будто бы вполне устраивает самоопределение Украинской народной республики, но одновременно требовал, чтобы Рада признала «контрреволюционный характер политики Каледина» и обязалась не препятствовать борьбе с его вооруженными формированиями. Троцкий еще называл действия Каледина «кадетским заговором», но в Киеве резонно опасались, что после того, как большевики покончат с Калединым, они примутся за Центральную раду.

В этих условиях 9 (22) января 1918 г. был принят 4-й Универсал Центральной рады, в котором среди прочего отмечались трагические для Украины изменения внешнеполитической обстановки:

«Петроградское правительство народных комиссаров объявило войну Украине, чтобы вернуть свободную Украинскую Республику под свою власть, и посылает на наши земли свои войска — Красную гвардию, большевиков, которые грабят хлеб наших крестьян и без всякой оплаты вывозят его в Россию, не оставляя запаса зерна, приготовленного для засева, убивают невинных людей и сеют повсюду анархию, убийства и злодеяния» [81] .

Собственно, на момент принятия 4-го Универсала красные войска под предводительством большевика Владимира Антонова-Овсеенко и начальника его штаба, подполковника старой службы эсера Михаила Муравьева еще не успели приступить к исполнению всего вышеперечисленного в Украине. Но эхо того, что затевалось большевиками и уже происходило в самой России, уже достигло Центральной рады и Генерального секретариата в Киеве. Поэтому-то в 4-м Универсале Рада провозгласила: «Отныне Украинская Народная Республика становится самостоятельной, ни от кого не зависимой, свободной, суверенной Державой Украинского Народа». Кардинальное отличие состояло в том, что с принятием 4-го Универсала речь о вхождении в федерацию с Россией уже не шла. И не украинская сторона была тому виной.

С принятием 4-го Универсала речь о вхождении в федерацию с Россией уже не шла. И не украинская сторона была тому виной.

Созыв украинского Учредительного собрания был намечен на 22 января 1918 г., и лишь наступление Красной армии не дало состояться этому событию. Однако первая большевистская оккупация Украины [именно в этих выражениях небезосновательно трактует те события их очевидец Исаак Мазепа. — Авт.]: они даже не успели занять всю территорию Украины, как появилась новая оккупационная сила — немецко-австрийские войска. И Центральная рада исчезла под напором новых событий.

Параллельно описанным событиям большевики провоцировали в Украине войну Советов. Поначалу была предпринята попытка (окончилась неудачей) организовать для противостояния Раде съезд Советов Украины в Киеве. Затем из Киева в Харьков для новой попытки (на сей раз удачной) созыва съезда Советов выехали левые эсеры и эсдеки, представлявшие около 50-ти территориальных образований в Украине: там они 11–12 (24–25) декабря 1917 г. вместе с делегатами от Донбасса и Криворожья, ничтоже сумняшеся, объявили Центральную раду и Генеральный секретариат низложенными, а полномочия по управлению возложили на новый ЦИК Советов Украины и Народный секретариат (правительство). На эту новую власть, легитимную исключительно с точки зрения большевиков, и возлагал свои основные расчеты председатель Совнаркома Ленин.

Телеграмма председателя Совнаркома В. И. Ленина командующему войсками по борьбе с Калединым В. А. Антонову-Овсеенко от 30 декабря 1917 г.

(12 января 1918 г.):

«СНК выражает уверенность, что т. Антонов будет действовать впредь, как и прежде, в полном контакте с той центральной украинской Советской властью, которую СНК приветствовал и с назначенным Советом Народных Комиссаров чрезвычайным комиссаром» [84] .

Эта ленинская уверенность, однако, вскоре развеялась, как дым, поскольку Антонов-Овсеенко принялся с таким рвением устанавливать в Харькове советскую власть, что это вызвало серьезные осложнения, и Ленин был вынужден буквально умолять его поубавить пыл. Впрочем, благодарность за победы над Калединым, а именно для этого в Украину и был отправлен Антонов-Овсеенко, не отменялась: «Ленин Антонову-Овсеенко. Петроград-Харьков. 21 января 1918 г. Тов. Антонов! Я получил от ЦИК (харьковского) жалобу на Вас. Крайне жалею, что моя просьба к Вам объясниться не дошла до Вас. Пожалуйста, поскорее свяжитесь со мной (прямым проводом — одним или двумя, через Харьков), чтобы мы могли поговорить с Вами толком и объясниться хорошенько. Ради бога, приложите все усилия, чтобы все и всяческие трения с ЦИК (харьковским) устранить. Это архиважно в государственном отношении. Ради бога, помиритесь с ними и признайте за ними всяческий суверенитет. Комиссаров, которых Вы назначили, убедительно прошу Вас сместить. / Очень и очень надеюсь, что Вы эту просьбу исполните и абсолютного мира с харьковским ЦИК достигнете. Тут нужен архитакт национальный. / По поводу побед над Калединым и К° шлю самые горячие приветы и пожелания и поздравления Вам! Ура и ура! Жму крепко руку. / Ваш Ленин».

Между тем у большевиков была еще одна тривиальная причина для ожесточенных попыток захвата территории Украины — острая нужда в ее природных, человеческих и сельскохозяйственных ресурсах. Вплотную к обеим столицам подступал голод, холод и угроза полной остановки промышленных производств. Поэтому 13 (26) января 1918 г. Ленин направляет в Харьков Антонову-Овсеенко и Орджоникидзе, а также Муралову в Москву телеграмму, касавшуюся продвижения поездов с территории Украины, следующего содержания: «Мы получили сообщение, что между Орлом и Курском образовался затор, мешающий движению поездов с углем и хлебом. Всякая остановка грозит голодом и остановкой промышленности. Подозреваем саботаж железнодорожников в этом месте, ибо там не раз бывали случаи саботажа. Настоятельно просим принять самые беспощадные революционные меры. Просим послать отряд абсолютно надежных людей. Всеми средствами продвигать вагоны с хлебом в Петроград, иначе грозит голод. Сажайте на паровозы по нескольку матросов или красногвардейцев. Помните, что от вас зависит спасти Питер от голода».

Характерно, что уже через два дня, 15 января, обстановка настолько ухудшилась, что Ленину уже было не до письменных реверансов, и он издал настоящий телеграфный вопль с апелляцией к высшим силам: «В Харьков Антонову и Серго. Ради бога, принимайте самые энергичные революционные меры для посылки хлеба, хлеба и хлеба!!! Иначе Питер может околеть. Особые поезда и отряды. Сбор и ссыпка. Провожать поезда. Извещать ежедневно. Ради бога!».

Ради бога, принимайте самые энергичные революционные меры для посылки хлеба, хлеба и хлеба!!! Иначе Питер может околеть.

Как бы между прочим определилась на период вплоть до 1934 г. и столица советской Украины — Харьков. Хотя еще до того, как это было официально объявлено в 1919 г., в Харькове разместился штаб командующего советскими войсками юга России Антонова-Овсеенко: действия пробольшевистски настроенных Советов подкреплялись внушительным количеством расположившихся поблизости красногвардейских соединений.

Так большевики при внешней готовности заключить деловое соглашение с Украинской народной республикой на условиях равноправия на деле полным ходом готовились к оккупации ее территории. Опасения Рады оправдались, и 24 декабря 1917 г. (6 января 1918 г.) Генеральный секретариат Украины в официальной ноте в адрес Совнаркома потребовал немедленно вывести войска с территории УНР, а по поводу Каледина сделал следующее специальное заявление:

«Определение контрреволюционности не должно быть навязано одной какой-нибудь стороной. Признание буржуазности и контрреволюционности за всяким, кто не принадлежит к большевистскому течению и не разделяет политики народных комиссаров, Генеральный секретариат решительно отвергает» [88] .

Один чрезвычайно важный для понимания последующих событий на всем советском пространстве России факт следует специально отметить. 5 (18) января в Петрограде открылось Учредительное собрание. Большевики оказались на нем в таком меньшинстве в сравнении даже со своими союзниками эсерами, что о легитимности не в меру решительных действий Совнаркома не могло идти и речи. И большевики разогнали Учредительное собрание как первый и единственный орган народного представительства, который с очевидностью мог бы помешать им и дальше узурпировать власть.

Большевики разогнали Учредительное собрание как орган народного представительства, который мог бы помешать им и дальше узурпировать власть.

27 января 1918 г.

Украина состоялась?

Государства Четверного союза продолжали, несмотря на сомнительную легитимность Совнаркома, вести переговоры о мире именно с его представителями и, таким образом, фактически обеспечили его легитимацию. В этом, конечно, отчетливо прослеживается германский интерес, заключавшийся в том, что для продолжения войны на Западе Германии и Австро-Венгрии любой ценой требовался мир на Востоке. Большевики, со своей стороны, также отдавали себе отчет в неспособности обеспечить квалифицированное противостояние на внешнем фронте, и поэтому Ленин с очень немногочисленными сторонниками в Совнаркоме, к которым не относился, в частности, Троцкий, настаивал на заключении мира любой ценой: не отдав в самом начале переговоров то, что требовали для себя немцы, можно было в дальнейшем потерять еще больше. Ленину не откажешь в способности предвидения, ведь именно так все и произошло в дальнейшем: отказ от капитуляции на условиях Четверного союза привел к наступлению германских войск и сдаче немцам еще большей территории, чем они требовали изначально.

…К середине января 1918 г., пока в Бресте с переменным успехом то начинались, то прерывались мирные переговоры, Антонов-Овсеенко с Муравьевым всерьез изготовились к движению на Киев. А в самом Киеве в это время начались активно поддержанные большевиками всеобщая стачка рабочих и восстание военных полков. Но поначалу власть Рады и Генерального секретариата удалось отстоять, хотя и ненадолго, силами галицийских стрелков и формирований Петлюры. Между прочим, по свидетельству Антонова-Овсеенко, чьи войска все же взяли штурмом Киев в первых числах февраля 1918 г., восстание рабочих и солдат было жестоко подавлено: «В одном арсенале петлюровцами расстреляно до 300 человек, а всего перебито свыше 1500 революционеров. Погибли здесь и перешедшие на сторону рабочих части полков имени Шевченко и Богдана Хмельницкого». Хотя секретаря по военным делам Симона Петлюру сложно осуждать за такую жестокость, какую он совершенно справедливо должен был ожидать со стороны большевиков. И действительно: ни большевики, ни их союзники левые эсеры не оставались в долгу, не щадя ни построек древней столицы Руси, ни жизней солдат противника, ни жизней собственных солдат. По свидетельству Антонова-Овсеенко, подчиненный ему Муравьев при подходе к Киеву отдал командарму 1 Егорову следующий приказ.

Из приказа начальника штаба Муравьева

командарму 1 Егорову от 7 февраля 1918 г.:

«Сегодня усилить канонаду, громить беспощадно город, главным образом Лукьяновку с Киева-пассажирского… Если же солдаты 11-го полка будут действовать трусливо, то скажите Стеценко, чтобы он подогнал их сзади шрапнелью. Не стесняйтесь, пусть артиллерия негодяев и трусов не щадит» [90] .

Торжествовавший поначалу по поводу казавшегося успеха восстания в Киеве Троцкий на переговорах в Бресте был вынужден вернуться к сдержанности в отношениях с украинской делегацией, которая после всего происшедшего настаивала уже не на совместном с Россией представлении интересов перед Четверным союзом, а на своей полной государственной самостоятельности: Рада своим IV Универсалом провозгласила отказ от федерации с Россией, о чем в Бресте всем собравшимся заявил глава украинской делегации А. А. Севрюк.

Однако положение Рады в Киеве оставалось неустойчивым, ситуация менялась каждый день. Плохая, а иногда совсем прерывавшаяся (по некоторым сведениям это был специальный умысел германской стороны) связь между Брестом, Петроградом, Харьковом и Киевом порождала небылицы о происходящем. А когда «туман» ненадолго рассеялся, оказалось, что во главе Рады и правительства в Киеве находятся уже совсем другие люди — Голубович и Шульгин. Однако стратегия на переговорах в Бресте не изменилась: украинская делегация продолжала отстаивать интересы своего нового государства, государства Четверного союза — свои интересы, в частности Германия — интерес в получении огромных объемов украинского хлеба. В какой-то момент австрийский министр Оттокар Чернин почувствовал, что мирный договор с самостоятельной Украиной куда более близок к заключению, чем договор с большевистской Россией. Этот договор был выгоден Четверному союзу и с точки зрения ослабления позиций делегации Совнаркома. В конечном итоге оказалось, что старой, еще кайзеровской Германии, как и новой советской России, требовалось от Украины только одно — ее человеческие, сырьевые и продовольственные ресурсы.

Старой Германии, как и новой советской России, требовалось от Украины только одно — ее человеческие, сырьевые и продовольственные ресурсы.

В это время вокруг Киева продолжало стягиваться кольцо советских войск, и уже 26 января (8 февраля) часть Малой рады в сопровождении остатков защитников Центральной рады в количестве около 2 тыс. человек покинула столицу в направлении Житомира. Но несмотря на это — скорее с учетом именно этого обстоятельства, пока о нем не стало известно, — в ночь на 27 января (9 февраля) делегация Четверного союза поспешила заключить мирный договор с представителями уже свергнутой к тому моменту власти Центральной рады: так или иначе, пусть в тяжелейших для своего будущего, кабальных условиях, но Украина фактически состоялась как независимое государство. По этому договору бывшая граница Российской империи с Австро-Венгрией признавалась как новая граница с Украиной; часть бывшей Холмской губернии отходила от Польши в состав Украины; по отдельному секретному протоколу к 1 июля Украина была обязана передать 1 млн тонн зерна; другой секретной декларацией Восточная Галиция и Северная Буковина становились отдельным «коронным» краем.

К концу января 1918 г. в тяжелейших для своего будущего, кабальных условиях, Украина фактически состоялась как независимое государство.

И в точности так же, как летом 1917 г. с подачи Керенского появился миф о покупке германскими деньгами пацифистской активности большевиков, так и современные «исследователи» охотно муссируют легенду о продажности Рады и Генерального секретариата, чьи представители будто бы под шорох тех же германских марок подписали кабальные условия мирного договора в Бресте. Историческая действительность заключалась в том, что Украина большевизироваться не хотела и всеми силами, даже путем заключения союза с бывшими противниками, пыталась отстоять свою государственность в борьбе с наступавшим большевизмом, чье «хозяйствование» в городе и на селе не сулило ничего хорошего ни экономике, ни гражданам Украины.

В это самое время полный разброд и шатание по поводу перспектив мирного договора наблюдались в стане большевиков: Ленину приходилось отстаивать свою позицию в меньшинстве, Троцкий как нарком иностранных дел и глава делегации в Бресте, следовательно, не располагал однородной позицией своего правительства и вынужден был действовать на свой страх и риск. Именно в этих условиях Троцкий 28 января (10 февраля) объявил, что советская делегация мир не подписывает, но заявляет о том, что Россия в одностороннем порядке выходит из войны, демобилизует войска, и покинул переговоры. Главковерх Крыленко с подачи Троцкого разослал приказ по войскам о демобилизации, так что Ленину пришлось спешно рассылать телеграммы об отмене этого приказа. Но все эти перипетии касались на тот момент больше России, чем украинской делегации в Бресте, у которой и после подписания договора с государствами Четверного союза возникла задача защиты и самого этого договора, и остатков правительства и Малой рады, дислоцировавшихся в Житомире.

Тем временем войска Антонова-Овсеенко заняли Киев и оккупировали значительную часть территории Украины — при широкой поддержке городского пролетариата и сельской бедноты, а именно на эти категории населения небезосновательно рассчитывали большевики. И в то время, как Рада и правительство вынужденно переезжали с места на место (из Житомира в Коростень, оттуда — в Сарны), члены украинской делегации Севрюк и Левицкий переместились в Вену — для обсуждения условий оказания помощи Украине в защите от большевиков. И помощь эта не заставила себя долго ждать: Германия известила Совнарком о возобновлении военных действий с 18 февраля. Однако произошло это не столько потому, что к Германии за помощью обратилась Украина, а прежде всего из-за объявленного Троцким одностороннего мира.

Разумеется, у Германии были свои далеко идущие интересы на огромном пространстве бывшей Российской империи, включая Украину: самостоятельная, но ослабленная Украина была нужна немцам и австриякам как аргумент в противостоянии с большевистской Россией. Но так же верно и то, что к возобновлению войны Германию подтолкнули сами Советы, чьи настойчивые попытки оккупации Украины свидетельствовали о твердом намерении Петрограда лишить Киев даже мысли об оформлении государственности: большевистской России была нужна только большевизированная Украина, на меньшее Ленин и Троцкий (а также Сталин в качестве наркома по делам национальностей) не были согласны. И все предварительные разговоры о возможности признания «самостийности» Украины подразумевали именно это условие. Политический расчет большевиков заключался в том, что когда Украина большевизируется в той же степени, как сама Россия (и любые другие части бывшей империи), необходимость в оформлении государственности сама собой автоматически отпадет: странам правящего пролетариата будет совершенно незачем отделяться друг от друга. Поэтому можно сколько угодно упрекать Германию и Австро-Венгрию в нечистой игре в пользу украинской независимости, но столь же справедливыми в этом смысле будут и упреки в адрес большевистского Совнаркома.

Расчет большевиков заключался в том, что когда Украина большевизируется в той же степени, что и сама Россия, необходимость в оформлении государственности отпадет.

Тем временем германские войска не замедлили продемонстрировать серьезность намерений в возобновлении войны: в назначенный день, 18 февраля 1918 г., начались активные действия на всем протяжении Восточного фронта. В Украине германские части и гайдамаки, несмотря на стойкое сопротивление, превосходящими силами теснили советские войска.

Но еще накануне в стане большевиков вновь разразилась политическая буря. Как и в первый раз, отнюдь не один Троцкий вносил «разброд и шатание» в твердые будто бы внешнеполитические позиции Ленина (еще один исторический миф). На заседании 17 февраля еще пять членов большевистского ЦК, помимо Троцкого, — Крестинский, Иоффе, Урицкий, Ломов, Бухарин высказались за то, чтобы, дав возможность немцам наступать, дождаться отрицательной реакции на это наступление со стороны германского пролетариата (сегодня этот расчет, конечно, кажется наивным). Другие пять членов ЦК — Смилга, Сокольников, Свердлов, Сталин и Ленин были за то, чтобы срочно вступить в новые мирные переговоры с Германией (Германия сопроводила таким предложением свое объявление о продолжении войны). В дальнейшем, при обсуждении новых условий мирного договора дело дошло до того, что Ленин был готов оставить все посты в партии и правительстве ввиду своего несогласия с остальными «товарищами» (в том числе с левыми эсерами, но в не меньшей степени — с большевиками). Главным в этом новом договоре из того, что касалось непосредственно Украины, заключалось в том, что Россия отказывается от советизации Украины и каких бы то ни было притязаний на ее территорию и государственность.

Но большевики проявляли не меньшую, чем германская сторона, готовность изо всех сил интриговать. Совнарком и ВЦИК рассчитывали, что к территории Украины по договору с Германией не будут отнесены провозглашенная 17 (30) января Одесская советская республика и образованная на областном съезде Советов 30 января (12 февраля) Донецко-Криворожская республика, включавшая Донбасс, Харьковскую и Екатеринославскую губернии. Под воздействием директив из большевистской России ЦИК Советов Украины направил свою делегацию в Брест с поручением попытаться заключить с Германией и Австро-Венгрией такой же договор, какой они заключили ранее с Центральной радой: по замыслу Ленина, это обеспечило бы демонстрацию независимости Советов Украины от Советов России (хотя вряд ли кого-то могло ввести в заблуждение на самом деле). В этом же ключе со стороны Советов Украины готовилось откровенно двусмысленное заявление, в котором, с одной стороны, выражалась готовность к выводу «российских войск», но одновременно — и полное несогласие с тем, чтобы выводить с территории страны вновь созданных «Червоного казачества» и «Красной гвардии»: на самом деле никаких «российских войск» как таковых в Украине к тому времени уже не оставалось, это все были вооруженные силы Советской России. Но делегации от Советов Украины не суждено было попасть в Брест: германская сторона настаивала на легитимности ранее подписанного договора с Центральной радой, и дальше Пскова делегатов не пропустили.

В итоге договор между государствами Четверного союза и Россией был подписан 3 марта, и теперь уже советскому правительству Украины пришлось отступать из Киева под натиском германских частей, в авангарде которых двигались немногочисленные соединения украинской армии, защищавшей интересы Центральной рады и Генерального секретариата. К началу апреля германские и австро-венгерские войска заняли практически всю территорию Украины и, хотя и оставались там на условиях мирного договора с Радой, на самом деле, конечно, никто не обманывался: эти войска были оккупационными.

И в точности так же, как подписание договора между Украиной и государствами Четверного союза в конце января 1918 г., так и подписание мирного договора с Россией в начале марта того же года с тех самых пор принято ошибочно объяснять исключительно воздействием германской денежной помощи. На самом деле тем силам в России, начиная с Керенского, которые оказались не в силах противостоять большевикам, ничего другого не оставалось, как оправдывать свои многочисленные поражения «помощью германского генерального штаба». Пришлось приводить подобные объяснения в оправдание своих военных поражений и легендарному Антону Деникину, который в своих воспоминаниях в эмиграции, в частности, записал: «В Брест-Литовске происходил торг между центральными державами и их советскими агентами, воспоминание о котором вызывает жгучий стыд и боль. Никогда еще европейские государственные деятели не сбрасывали с себя с таким бесстыдством покровы чести и справедливости. Совет народных комиссаров, связанный денежными отношениями с немецким штабом, соблюдал, однако, внешний декорум…» и т. д., и т. п.

На самом деле в Брест-Литовске интересы большевиков в очередной раз совпали с интересами германского военного и политического руководства. И интерес этот сложился самым естественным образом от воздействия комплекса исторических факторов, а не потому что между большевиками и германским генштабом будто бы имелись отношения коммерческого характера.

Отнюдь не денежной помощью со стороны германского генерального штаба нужно объяснять победы большевиков на фронтах Гражданской войны: они происходили от действительно массовой поддержки их намерениям в городе и на селе — не в последнюю очередь под воздействием анархического флера, которым сопровождалось движение красных войск по стране. Сам Деникин недвусмысленно это подтверждал в своих воспоминаниях: «Ростовский орган с. д. «Рабочее дело» (№ 8, 1918 г.) приводил интересный факт: возвращение из ограбленного Киева Макеевского отряда рудничных рабочих, их “внешний облик и размах жизни” вызвали в угольном районе такое стремление в красную гвардию, что сознательные рабочие круги были серьезно обеспокоены, “как бы весь наличный состав квалифицированных рабочих не перешел в красную гвардию”».

Эта массовая поддержка, кроме того, происходила от обещаний реализовать многовековую мечту неимущих классов — поделить имущество имущих. Провозглашенные Лениным в ходе 2-го съезда Советов декреты и лозунги «Земля — крестьянам!», «Заводы — рабочим!» и «Мир — народам!» сыграли свою роль. Между прочим, большевики эти свои обещания в точности выполнили. И начали их выполнять как раз с заключения мира. Практически одновременно помещичья земля действительно перешла из частного владения в общекрестьянское. Правда, совершенно не так, как рассчитывали сами крестьяне — чтобы каждому по собственному наделу, а так, что земля стала принадлежать «совместным» и «коллективным» хозяйствам, то есть всем сразу, а в отдельности — никому. Таким же в точности образом обстояло дело и с заводами. К чему все это привело в дальнейшем — предмет отдельного разбирательства.

Пришествие большевиков

Лучшее будущее

Можно было бы утверждать, что совершенно не так, как во времена самодержавия, обстояли дела во взаимоотношениях большевистской России с Украиной в конце 1917 — начале 1918 гг. И не так, как во взаимоотношениях Центральной рады с Временным правительством: ведь Ленин декларировал право наций на самоопределение. На самом деле Ленин такими декларациями просто тянул время, ожидая, когда по мере продолжения мировой войны обнищание масс в тылу и остервенение голодных и усталых солдат на фронте приведет к таким же кардинальным изменениям государственных устройств в европейских странах, какие произошли в России в феврале 1917 г. И, надо отдать должное, значительная часть ожиданий Ленина оказались оправданными: и германская монархия, и «лоскутная» австро-венгерская вслед за российским самодержавием рассыпались в прах еще до конца 1918 г.

Но после того, как поле битвы за Украину в значительной степени оказалось расчищенным самим ходом истории, новая советская Россия тут же предъявила те же самые феодальные права на ее территорию, сырьевые и человеческие ресурсы, что и самодержавие. «Что двигало большевиками в их походе на Украину? — задавались вопросом сторонники независимости Украины еще в начале 20-х гг. прошлого века (то есть вскоре же после окончательной оккупации Украины большевиками). — В первую очередь Украина была нужна им как колония, без которой, по их мысли, они не могли существовать… По мысли большевиков, отделение Украины не только провоцировало экономическую разруху в Московщине, но вредило самообороне самой Украины, не давало ей возможности самой справиться с силами контрреволюции».

Большевикам было на руку все, что происходило в Украине, называть «контрреволюцией», если только события не вели там к установлению советской власти: в этом они, как известно, видели единственное благо не только для Украины, но и для всего человечества. И если происходящее не совпадало со стремлением к этому идеалу, следовало помогать «делу» оружием.

Большевикам было на руку все, что происходило в Украине, называть «контрреволюцией», если только события не вели там к установлению советской власти.

«Вся экономическая политика большевиков в Украине сводится к безоглядному вывозу с Украины ее материальных ресурсов», — описывал ситуацию участник тех событий, украинский государственный деятель Исаак Мазепа. Именно за этим стремились сюда большевики, когда штурмовали Киев 23–26 января 1918 г., а заняв его, принялись «огнем и мечом» выжигать всякое сопротивление советской власти. Как незадолго до того в Крыму, большевики в Киеве, при поддержке «революционных» матросов Черноморского флота, принялись грабить и убивать. Под предлогом насаждения «лучшего будущего» в Украине в действительности уничтожалось все лучшее из человеческого ресурса — интеллигенция, военнослужащие, дворяне, студенты, священнослужители: ведь место в этом «лучшем будущем» должно было остаться только для пролетариата и беднейшего (!) крестьянства. В итоге в Киеве в начале 1918 г. разразилась настоящая вакханалия убийств: «Расстрелы производились в Мариинском парке, на валах Киевской крепости, на откосах Царского сада, в Анатомическом театре, у стен Михайловского монастыря». Есть достоверные подтверждения и того, что именно в момент разгула насилия в Киеве в январе 1918 г. красногвардейцы расстреляли митрополита Киевского и Галицкого Владимира (Богоявленского).

Вскоре прославившиеся революционными расправами моряки-черноморцы принялись помогать установлению советской власти в отвоеванной у «врагов революции» Одессе: вставшие на рейде порта в феврале 1918 г. корабли «Синоп», «Алмаз», «Ростислав» и «Прут» использовались одновременно как места заключения и казней офицеров: многим повезло быть расстрелянными и сброшенными за борт, другим повезло менее — их заживо сжигали в корабельных печах.

Особого внимания заслуживает история с «завоеванием» большевиками территории Крымского полуострова. Севастополь, бывший базой Черноморского флота, встретил Февральскую революцию спокойно, без эксцессов — в отличие от Петрограда и Гельсингфорса (Хельсинки), где стояли корабли Балтийского флота России, и где офицеров во множестве буквально резали, жгли, убивали. Причем это спокойствие Севастополя стало очевидной заслугой вице-адмирала Александра Колчака, который в то время как раз командовал Черноморским флотом.

Крым, однако, изначально представлял из себя немалую трудность с точки зрения принадлежности его территории тому или иному государству. Напомним, что до того, как России удалось силой оружия захватить территорию полуострова, Крым в течение трех (!) веков находился во владении Турции. Так что к 1917 г. помимо великороссов и украинцев справедливые притязания на полуостров предъявляли крымские татары. Однако по завершении активной фазы Февральской революции татары, как и поначалу украинцы, заявили о своем намерении оставаться в составе России, несмотря и на кардинально изменившееся государственное устройство: Крымско-мусульманский комитет, по свидетельству П. Н. Милюкова, еще 6 мая 1917 г. «самым решительным образом» опроверг слухи о том, что крымские татары будто бы требовали автономии Крыма.

Но затем так же, как и в Петрограде, по мере возрастания политической разноголосицы, деятельности крайне левых партий, с которой оказалось совершенно не в состоянии справиться Временное правительство, чей состав постоянно менялся, обстановка на полуострове начала напоминать анархию. Со временем эта анархия обрела внятные политические очертания — большевистские. Хотя и не сразу: на выборах в городскую думу Севастополя 16 июля 1917 г. за эсеров проголосовали 83,7 % военных и 72,6 % гражданских лиц; за большевиков — всего по 2,3 % и 0,3 %, соответственно. Быть может, такому оглушительному успеху эсеров способствовал недавний, в июне 1917 г., визит в город «бабушки русской революции» Екатерины Брешко-Брешковской. Или настойчиво доносившиеся из Петрограда слухи о покупной активности большевиков: этот вздор, распространившийся в печати при прямом содействии Керенского, возглавившего с 11 июля Временное правительство, имел целью их полную дискредитацию и вывод из политической борьбы. Толчком к публикации в столичной газете «Живое слово» 5 июля 1917 г. допроса мифического прапорщика Ермоленко — с пересказанными им откровениями германских офицеров о том, что Ленин черпает средства из штаба германской армии, — послужило Июльское вооруженное выступление в Петрограде. Большевики тогда сами его спровоцировали своей безудержной агитацией в армии, но когда восстание неожиданно началось 3 июля, они сначала опубликовали в «Известиях» призыв к спокойствию, а потом все же решили встать во главе восстания — чтобы «не потерять лицо». Тогда-то перепуганный насмерть Керенский («насмерть» — буквально, поскольку по городу в течение 3–5 июля разъезжали грузовики с транспарантами «Первая пуля — Керенскому») и спровоцировал публикацию этой фальшивки. Выдумка эта, впрочем, как обрела громадную популярность в 1917 г., так и продолжает ею пользоваться по сей день. Но тогда, в июле 1917 г. первоначальная цель Керенского была ненадолго достигнута: весь «цвет» штаба большевиков, включая Троцкого и исключая Ленина и Зиновьева, в количестве 72-х человек был арестован и заключен в «Кресты», началось объединенное следствие по делам 3–5 июля и шпионажа в пользу Германии, и большевики, таким образом, оказались выведенными из политической игры. Очевидно по той же причине упала популярность большевиков и в Севастополе, что и сказалось на результатах выборов в городскую думу 16 июля.

Конечный эффект, однако, получился ровно обратный: доказать причастность большевиков к шпионажу в пользу Германии следствию не удалось, большевики обрели ореол невинных мучеников за свободу, в итоге их популярность начала неуклонно расти как в Петрограде, так и в Крыму — в особенности после их участия в отражении атаки генерала Корнилова на Петроград в августе 1917 г. (впрочем, и этот инцидент был фактически спровоцирован лично А. Ф. Керенским). Общим итогом этого странного стечения обстоятельств, итогом начавшихся с падения самодержавия событий, суливших поначалу возрождение России, стало, наоборот, ее падение во «мглу»: именно так охарактеризовал положение России в первые годы советской власти и ее будущее американский фантаст Герберт Уэллс.

…Настоящая вакханалия убийств — расправ над «врагами революции» началась в Крыму вскоре после прихода к власти большевиков в Петрограде. В военно-морском порту Севастополя этими врагами для бывших крестьянских и солдатских детей были, разумеется, офицеры. Каждый, кто хоть как-то противился анархии на флоте и сомневался в законности большевистской власти, тотчас также объявлялся врагом. Кровавые расправы над офицерами флота начались в декабре 1917 г., ведомые большевиками матросы очень быстро вошли во вкус и от младших офицеров вскоре же перешли к старшим. Так, 15–16 декабря 1917 г. на Малаховом кургане были расстреляны без суда и следствия начальник штаба Черноморского флота контр-адмирал М. Каськов, командир Севастопольского порта вице-адмирал П. Новицкий, председатель военно-морского суда генерал-лейтенант Ю. Кетриц…

Но активные здоровые силы полуострова с самого начала мужественно воспротивились установлению произвола. Основными противостоявшими друг другу силами здесь были так называемый Крымский штаб (КШ) и национальные татарские части, с одной стороны, а также Севастопольский совет и Военно-революционный комитет (ВРК), состоявшие из большевиков и их союзников левых эсеров, с другой стороны. Но силы изначально были слишком не равны: КШ состоял из офицеров в количестве всего 2 тыс. чел., и это количество было, конечно, куда меньшим, чем количество обычных матросов на флоте. Даже в союзе с 6 тыс. штыков и сабель крымских татар эти силы не могли противостоять десяткам тысяч озверевших от крови нижних чинов… Не такой ли была расстановка сил в Крыму и в марте 2014 г., когда меньшее по численности украинское население в союзе с потомками тех самых крымских татар пыталось противостоять очередной насильственной «большевизации» полуострова на путинский манер?

Кстати, крымских татар, как и украинцев, особенно жителей западных районов страны, в Москве потом во все времена любили обвинять в пособничестве германским фашистам. Но крымским татарам, как и украинцам, совершенно не за что было любить большевиков и Советы, которые лишили их государственности, унижали их национальные языки и культуру: все иное в сравнении с большевизмом многим из них представлялось благом. По современным исследованиям (а крымским татарам это известно из собственного трагического опыта), в январе 1918 г. многие татарские семьи, спасаясь от артобстрелов, «вынуждены были оставить родные селения и укрыться в горах. Воспользовавшись этим, присоединившиеся к красногвардейцам ялтинские, балаклавские и аутские… греки грабили татарские дома и имущество. Оставшимся татарам постоянно угрожали расправой». Неудивительно поэтому, что и к 1941 г. (20 лет — не срок даже для отдельной человеческой жизни) насилие, учиненное большевиками в Крыму в 1917–1919 гг., не только не забылось в среде крымских татар, но принесло свои плоды в виде сотрудничества части представителей этой нации с нацистами. Стоит ли оправдывать это сотрудничество с такой квинтэссенцией зла, которую представлял из себя германский фашизм, — другой вопрос, но и прямым предательством это назвать невозможно.

В январе 1918 г. силы Крымского штаба были разбиты под Севастополем, и на полуострове началось «победное шествие» советской власти: военные корабли под красными флагами подходили на расстояние орудийного выстрела к прибрежным городам, обстреливали их, а затем высаживали на берег «революционный» десант, который при помощи местных пролетариев (а зачастую просто пьяного люмпена) отлавливал «контрреволюционеров» — буржуев и офицеров флота. Несчастных свозили на корабли, где на глазах у стоявших на берегу жен и детей расстреливали, а некоторых связывали и живыми сбрасывали в воду. Таким зверским способом, например, только в Евпатории в течение 15–17 января 1918 г. были уничтожены около 300 человек. Расправы над инакомыслящими продолжились и в феврале 1918 г.: за два дня 23–24 февраля только в Севастополе были расстреляны около 600 офицеров и обеспеченных горожан.

Буржуев и офицеров флота свозили на корабли, где на глазах у стоявших на берегу жен и детей расстреливали, а некоторых связывали и живыми сбрасывали в воду.

Правда, что убийства эти во многом были стихийными: даже и беспартийные матросы без всяких указаний со стороны большевиков принимали охотное участие в грабежах и убийствах.

Правда и то, что Севастопольский совет и Военно-революционный комитет пытались остановить бесчинства. Так же точно Ленин за год до этих событий потребовал расследовать зверский расстрел на больничной койке двух бывших министров Временного правительства, депутатов последней Государственной думы Андрея Шингарева и Федора Кокошкина.

Правда и то, что указание расстрелять царскую семью в июле 1918 г. в подвале Ипатьевского дома под Екатеринбургом поступило не от Ленина, который менее всего был заинтересован в том, чтобы до такой степени пятнать облик советской власти в глазах международного сообщества.

Но правда и то, что Июльское восстание в Петрограде в 1917 г., когда под перекрестным огнем озверевшей от разбоя солдатни погибли две сотни казаков, когда деятелей Петроградского совета и Временного правительства грабили и избивали в их собственных домах, стало результатом именно большевистской пропаганды и агитации.

Все остальное, что случилось потом, было лишь делом времени: однажды спровоцировав анархию, нельзя ее тотчас остановить; начавшийся в ночь на 25 октября 1917 г. разбой продолжился во времени и в пространстве, и у командующих в Петрограде уже не было ни сил, ни возможностей направлять энергию масс в мирное русло. Да большевистское руководство, строго говоря, и не собиралось продолжать революцию мирным путем: Ленин с самого начала ставил задачу превращения войны империалистической в войну гражданскую, ведомую пролетариатом против своих национальных правительств. Пролетариат и повел эту войну: озверевшая матросня в Крыму также грабила и убивала под предлогом защиты «идеалов революции», и остановить этот разбой, казавшийся даже большевикам «чрезмерным», уже не представлялось возможным.

Ленин с самого начала ставил задачу превращения войны империалистической в войну гражданскую, ведомую пролетариатом против своих национальных правительств.

В результате на состоявшихся в начале апреля 1918 г. выборах в Севастопольский совет большевики и левые эсеры вчистую проиграли правым эсерам и меньшевикам — как и за год до того на выборах в городскую думу здесь же: в то время в Крыму выборы проходили еще в более-менее демократических условиях. Но так же, как и в деле с Учредительным собранием, в котором большевики оказались в меньшинстве, после чего, не долго думая, разогнали силой оружия само собрание и демонстрации в его поддержку, дело свободного Севастопольского совета было обречено.

Напомним, что по условиям заключенного 3 марта 1918 г. в Брест-Литовске мирного договора территория Украины отходила в оккупационную зону германско-австрийских войск. Во исполнение договора эти войска, заняв Украину, продолжали двигаться на юг. Над Крымом также нависла угроза оккупации, и в этих условиях была провозглашена Таврическая советская социалистическая республика в составе Советской России. С одной стороны, «республика» эта не должна была нарушать условия Брест-Литовского договора, но, едва создавшись, заявила о принадлежности ей Черноморского военного флота: для этого, собственно, она и создавалась в качестве отдельного субъекта международного права; Ленин с самого начала рассчитывал на то, что условия договора могут быть какими угодно кабальными, а жизнь затем исправит ситуацию в нужном для большевиков направлении. И так оно во многом потом и происходило. Но не в случае с Тавридой: объявленная здесь мобилизация во имя противостояния германским войскам вызвала такие протесты, что ее пришлось отложить. Кроме того, на южном берегу полуострова в апреле началось новое восстание крымских татар, сделавших своим штабом Алушту и разоруживших здесь красногвардейское командование. Восставшие тогда заняли, помимо Алушты, Феодосию, Судак, Старый Крым, Карасубазар, и, между прочим, в ответ на происходившие ранее на их глазах по всему полуострову расправы, сами ответили тем же: расстреляли командиров, после чего остальная «гвардия» разбежалась.

В это же самое время, 18–19 апреля 1918 г., на территорию полуострова с другой стороны, со стороны Перекопа, заходили совместно германские и украинские войска. Советским учреждениям, во главе с местным Совнаркомом, пришлось срочно эвакуироваться, часть из членов этого «правительства» по ошибке попала в Алушту, где их так же, как ранее командиров местной «гвардии», расстреляли. Расправы без суда и следствия над всеми, кто ранее поддержал Советы и содействовал экзекуциям над офицерами и местными жителями, продолжались и в дальнейшем. Татары, кроме того, припомнили грекам их содействие красногвардейцам, и вскоре репрессии восставших перекинулись с политических на религиозные: мусульмане начали убивать в Крыму христиан. Так отверстая большевиками кровь породила еще большую кровь, убийства — еще более массовые убийства.

Репрессии перекинулись с политических на религиозные: мусульмане начали убивать в Крыму христиан. Так отверстая большевиками кровь породила еще большую кровь и убийства.

Советский Севастополь сопротивлялся еще некоторое время уже после занятия большей части территории Крыма германскими и украинскими войсками. Более того: делегация, которую местные советы направили в Симферополь для переговоров с германским командованием, уверяла, что над частью флота и так развеваются украинские флаги, и, стало быть, незачем оккупировать город. Но немцев эти аргументы не убедили, и в ночь на 30 апреля часть флота вместе с населением ушла в Новороссийск, а в город вошли германские войска. Крым частью настороженно, другой частью радостно встречал оккупантов: крымские татары заговорили в открытую о своих правах на полуостров; крымские немцы (а проживали здесь и такие с глубоко царских времен), разумеется, с еще большим воодушевлением восприняли появление своих соотечественников.

Вопреки большинству мифов, распространяемых о германской оккупации Крыма и всей Украины, жесткость немецкого командования в отношении как к местным жителям, так и в том числе к попавшим в плен красногвардейцам и большевикам, не шла ни в какое сравнение с тем, как обращались со своими пленными сами большевики. Первые содержали пленных в неплохих условиях, казнили только в случаях вооруженного сопротивления или диверсий на производстве и в полях. Прекрасным примером терпимого отношения немцев к большевикам служит случай с появившимся в Крыму высокопоставленным деятелем, членом первого Совнаркома Павлом Дыбенко. Летом 1918 г. его специально направили в Украину для организации подрывной работы. Высадившись в июле в Одессе, он затем перебрался в Крым. Здесь он был вскоре арестован (тот еще «разведчик»), приговорен военно-полевым судом к смертной казни, но вскоре же, в августе 1918 г., обменян на пленных немецких офицеров.

Более того: во времена немецкой оккупации в Крыму совершенно невозбранно проживал младший брат Ленина — Дмитрий Ульянов вместе с супругой. Можно ли было ожидать такого же отношения к своим врагам со стороны большевиков? Вряд ли, ведь сами они, как известно, во многих случаях расстреливали пленных на месте.

Красные войска впоследствии еще дважды захватывали Крымский полуостров — в 1919 и 1920 гг. И всякий раз «освобождение» полуострова заканчивалось массовыми репрессиями, изъятиями имущества, реквизициями хлеба и других запасов у населения. Особенно массовыми были расстрелы офицеров армии Врангеля и зажиточных жителей полуострова осенью 1920 г., в которых вместе с Белой Куном и другими видными большевиками отличилась секретарь Крымского обкома РКП(б) Розалия Землячка.

…Несмотря на очевидные ассоциации с днем сегодняшним, нельзя, конечно, не заметить и разницы между тем, что происходило в Крыму в 1917–1920 гг. и в 2014–2015 гг. Расправы над инакомыслящими — теми, кто изначально не соглашался с оккупацией Крыма путинскими войсками, не были, конечно, столь массовыми и свирепыми, как сто лет назад. Тех немногих, кто отваживается сегодня в открытую говорить о принадлежности Крыма Украине, всего лишь обвиняют в экстремизме, примерно судят — чтобы другим неповадно было, — и усаживают в тюрьму. И на том спасибо, хотя суть дела от этого не меняется: тогда, как и сейчас, более сильный в очередной раз отбирает свободу у более слабого, и назвать это цивилизованным методом разрешения противоречий не представляется возможным.

Для нас в трагической истории Крыма важно и то, что еще в январе 1918 г. поднаторевшие в убийствах в Крыму матросы Черноморского флота отправились передавать свой опыт на остальную Украину: так, матрос-большевик Андрей Полупанов командовал отрядом черноморцев, принявшим участие в штурме Киева большевистскими частями 23–26 января 1918 г. Да и сам Крым большевики в 1917–1919 гг. относили к Украине, а потому и все происходившее там имело самое прямое отношение к ней.

Нестор Махно:

ограниченная анархия

В ходе той самой первой войны Украины с Россией история предоставила пытливому вниманию потомков целый сонм ярких, выступавших с самых разных сторон политического процесса личностей. Одной из таких личностей стал предводитель оперировавшего на фронтах Гражданской войны довольно внушительного войска Нестор Махно. Антонов-Овсеенко, под чьим началом в качестве наркомвоена (министра обороны) Советской Украины попали на некоторое время части Махно, так описывает эту очевидно незаурядную личность:

«Гуляйполе — его родина (род. в 1889 г.); здесь он, сын крестьянина-бедняка, провел свое детство, с семи лет служа подпаском в помещичьих экономиях. В революции 1905 г. Махно принимал участие стихийно, бунтарски; таким бунтарем он оставался и впоследствии. Зачисляемый анархистами по своему “ведомству”, он на деле не разделял целиком их воззрений… В 1908 г. он был схвачен полицией и приговорен к каторге, которую отбывал в Бутырках (Москва). Освобожденный в марте 1917 г. вместе с другими “политиками” из тюрьмы, Махно тотчас же направляется в Гуляйполе. Здесь он отдается революционно-организационной и агитационной деятельности среди рабочих и крестьян и становится председателем Гуляйпольского совета депутатов… Во время весеннего наступления немцев (1918 г.) он еще слабо проявлял себя в боевом отношении, заслоненный энергичной и бестолковой водительницей “анархических” отрядов Марусей Никифоровой… Организованный им небольшой партизанский отряд становится грозой австро-венгерских войск и местной буржуазии… Смелость и предприимчивость Махно привлекают к нему организаторов других самостоятельных партизанских групп… Местные крестьяне укрывают его партизан, кормят их, помогают им разведкой и живой силой, вливаясь целыми сотнями в махновские отряды для проведения тех или иных экспедиций» [111] .

Довольно быстро разрозненные поначалу отряды Махно набирают такой количественный размах, который начинает представлять серьезную угрозу для всех, против кого вздумается выступить их вожаку. В результате у Махно появляется собственная большая, подчиненная только его воле территория в границах населенных пунктов Полог — Гришино — Гуляйполе. Махно становится признанным лидером широких масс: выходец из низов, он достиг высшей точки взаимопонимания с людьми. И для нас его деятельность представляется важной с точки зрения понимания механизмов, которые обеспечивали движение этих масс в ту или иную сторону.

…К концу 1917 г. Гражданская война на территории бывшей Российской империи, которая началась фактически с арестом Временного правительства в Петрограде 25 октября, полыхала вовсю и на территории Украины. 31 декабря Махно «получил из Александровска точные сведения о том, что между отрядами красногвардейцев группы Богданова и гайдамацкими частями Центральной рады идет бой в самом Александровске». Этот момент следует считать началом активного участия в событиях самого Нестора Махно как организатора и предводителя серьезной по численности вооруженной силы. Но не сам Махно принял решение вступить в вооруженную борьбу: его как председателя совета Гуляйполя подталкивали к этому крестьяне и рабочие, входившие в этот совет. Самих же крестьян и рабочих к самоорганизации для вооруженной борьбы, в свою очередь, подталкивала обстановка: «Момент был такой, что оставаться в стороне и только смотреть и слушать, что делается — нельзя было. Оставаться нейтральным и к тем, и к другим тем более было невозможно, потому что население района было определенно враждебно настроено против политики Украинской центральной рады, агенты которой, разъезжая по району, травили всякого и каждого революционера, называя его “предателем неньки Украины” и защитником “кацапiв”, которых по “идее” Центральной Украинской Рады (по выражению ее агентов), конечно, нужно было убивать “як гнобитилiв мови”. Такая идея оскорбляла крестьян. Они стягивали с трибуны проповедников и били, как врагов братского единения украинского народа с русским».

«Кацапiв» по идее Центральной Украинской Рады нужно было убивать «як гнобитилiв мови». Такая идея оскорбляла крестьян.

Помимо участия в вооруженной борьбе против австро-германских оккупантов, Махно сознательно выступает и против петлюровщины — «движения украинской националистической буржуазии» (по выражению Антонова-Овсеенко), но правда и то, что Махно, будучи пролетарием от сохи, действительно был сознательным противником буржуа. И на этом пути Махно заключает союз с большевиками: в конце декабря 1918 г. он помогает им штурмовать Екатеринослав, а когда в феврале 1919 г. отряд Павла Дыбенко вошел в прямой контакт с его частями, он согласился войти на общих основаниях в Красную армию.

Но что же на самом деле представляла из себя армия Нестора Махно? Чтобы ответить на этот вопрос, наркомвоен советской Украины Антонов-Овсеенко осуществил личную инспекцию частей Махно, придя к следующим выводам: «Нет твердой дисциплины. Во многих частях командный состав выборный и часто, не обладая технической подготовкой и опытом, совершенно не соответствует своему назначению. Махно иронически отрицательно относится к политкому… в некоторых частях замечается пьянство… Связи между отдельными частями нет почти никакой, благодаря чему нет возможности координировать действия… Началась чистка командного состава… Тормоз в недостатке сознательных и энергичных коммунистов».

Тем не менее, несмотря на строгость инспекции, сквозь строки официального отчета чувствуется глубокая симпатия большевистского наркома к этому самобытному народному лидеру под именем Нестор Махно (вместе они провели немало времени в беседах о происходящем, нарком бывал даже в столице Махно — Гуляйполе). «Партизанщина в бригаде Махно хотя еще и не изжита, но не безнадежно засела. Имеются громадные возможности организационной и политической работы, — вспоминал уже долгие годы спустя в своих «Записках о гражданской войне» Антонов-Овсеенко и с горечью добавлял: «Следовало бы все силы Наркомвоен [центрального, в Москве. — Авт.] и партии бросить в район Махно, чтобы овладеть этим бурлящим настроением, создать мощную, регулярную, подчиненную партии и советской власти армию. Это было возможно. Но почти ничего не было сделано». При этом последнее замечание автор явно относил на счет Льва Троцкого, который в описываемое время как раз возглавлял центральный московский наркомвоен: четвертый том «Записок» вышел в 1933 г., уже после высылки Троцкого из СССР. В итоге «сказывались разнузданность и самодурство отдельных начальников», и вокруг имени Махно «наворачивалось слишком много пакостных дел — погромов, грабежей, самоуправств».

Самому Нестору Махно, в отличие от многих других большевистских союзников, которые расходились с ним во взглядах, удалось впоследствии благополучно эмигрировать и также оставить для потомков краткие, но яркие воспоминания о происходившем в те бурные годы в Украине. И нам здесь вновь представляется чрезвычайно важной именно его точка зрения для понимания движущих механизмов событий. «Я утверждаю из жизненного опыта районов, за которыми я серьезно следил, — напишет впоследствии Нестор Махно, — что в первые два месяца — именно ноябрь и декабрь — торжество Октябрьского Переворота в России украинскими тружениками на местах было только приветствуемо», они «считали, что в основе Октябрьского Переворота лежат идеи подлинной революции», «к первым числам декабря в Екатеринославе фактически торжествовал уже блок большевиков и левых социалистов-революционеров».

Но это происходило в украинской глубинке, в столице же действовали совершенно другие механизмы: Рада и последовавшие за ней режимы с очевидностью не учитывали чаяний масс на местах, и именно этот дисбаланс интересов не позволил в итоге отстоять независимость Украины от постоянно покушавшихся на ее территорию внешних врагов. Причем одному из этих врагов, а именно большевистской России, сопутствовал успех в захвате Украины как раз потому, что ее лидеры на местах, наоборот, учитывали чаяния народных низов и от них отталкивались. «В наш район доходили слухи, что Украинская Центральная Рада не помирилась (из-за власти) с большевистско-левоэсеровским блоком и, втянув в свой партийный спор трудовые массы, затеяла… кровавую бойню», — напишет впоследствии Махно. Но и Центральную раду, конечно, несмотря ни на какие пролетарские пристрастия Махно, сложно осуждать за такую позицию: большевики были для Киева силой, представлявшей прежде всего интересы Петрограда и Москвы, а именно оттуда в течение веков происходило угнетение национального самосознания украинцев. Для Махно же, как и для большевиков — даже и несмотря на то, что он с ними так и «не сработался», — первоочередными оставались социальные интересы.

Таким образом, в противовес симпатиям к большевикам, которые поначалу испытывали крестьяне Гуляйполя — малой родины и будущего войскового штаба Махно, у тех же крестьян формировалось неприятие деятельности Центральной рады. Еще в декабре 1917 г. в Екатеринославе состоялся губернский съезд советов, на котором от имени районного совета Гуляйполя выступил его председатель Нестор Махно. В ходе съезда, как отмечает в своих воспоминаниях сам знаменитый анархист-революционер, не раз вспыхивали словесные столкновения между представителями националистических и других политических течений в Украине. В итоге на состоявшемся вскоре съезде советов Гуляйпольского района была вынесена лаконичная резолюция: «Смерть Центральной раде», каковую, по свидетельству Махно (и надо думать, что при его деятельном участии), рабочие и крестьяне в дальнейшем «неуклонно проводили в жизнь».

Однако и к большевикам гуляйпольские крестьяне вскоре также охладели. Это произошло после того, как они узнали, что большевик Эпштейн заявил на губернском съезде буквально (его слова приводит в воспоминаниях Махно): «Городской пролетариат пришел к власти, и нужно надеяться, что он создаст себе свое “пролетарское” государство. Мы, большевики, все силы отдадим на помощь созданию этого государства, так как только через него пролетариат достигнет максимума своего счастья». По свидетельству Махно, «трудящиеся Гуляйпольского района усмотрели в этих словах большевика, что партия большевиков обнаглеет и будет строить за счет крестьянства свое большевистское “пролетарское” государство». И ведь что характерно: именно так все впоследствии и произошло, включая продразверстку, то есть фактическое ограбление крестьян, приведшее, в свою очередь, к жесточайшему голоду на селе, и так называемое «раскулачивание», а по сути — уничтожение самой лучшей, трудоспособной части крестьянства.

Взгляды самого Махно в этой части формировались, исходя из того небезосновательного убеждения, что желание большевиков «властвовать над всем народом, над всеми его думами, над творимой народом Великой Русской Революцией, настолько одурманило этих социалистов-государственников, что они на время забыли и думать о своем коренном расхождении по вопросу “Брестского мира” с немецкими и австро-венгерскими монархами, к которому революционное население относилось враждебно, с чем с.-р. — ы считались. Этот коренной вопрос с его жесткими спорами они оставили на время в стороне. Теперь перед ними во весь рост встал другой вопрос: каким образом остаться в глазах революционных трудовых масс передовыми застрельщиками и руководителями революции и в то же время исказить самую сущность социальной революции так, чтобы не провалиться на пути осуществления своих стремлений вывести революцию из ее самостоятельного, широкого творческого русла и подчинить всецело государственническим доктринам, вытекающим из постановлений Ц-К и правительства?».

Впрочем, нелюбовь к большевикам, как это видно из собственных размышлений Махно, сформировалась у него в том числе исходя из коренных различий между идеологией большевизма, которая тесно соотносилась с необходимостью создания государства рабочих и крестьян, с идеологией анархизма, которую все-таки исповедовал Махно, и которая, наоборот, отрицала саму необходимость существования государства как такового. Махно впоследствии с досадой утверждал, что «большевики и левые социалисты-революционеры, при помощи политической мудрости Ленина, развивают еще с большим бешенством идею власти правительства Ленина над революцией». В конце концов этот происшедший из народных низов самоучка решил для себя вопрос об отношении к большевикам отрицательно: Махно в итоге перешел на сторону Белой гвардии и после окончательного поражения вместе с ее остатками эвакуировался из страны.

Но не только личность Нестора Махно явила миру история украинской государственности на рассматриваемом здесь этапе.

Скоропадский и Петлюра

Взлеты и падения

В марте 1918 г. на Дону командование Добровольческой армии принимает на себя генерал Антон Денинкин — сразу после того, как большевистским снарядом, попавшим в штаб, был убит ее прежний командующий — генерал Лавр Корнилов. Деникин впоследствии сыграет свою немаловажную роль в событиях в Украине…

Тогда же, в марте 1918 г., территории Украины, еще остававшиеся до того незанятыми, оккупируют германские и австро-венгерские войска. Наряду с фактическим ограблением Украины, поскольку, напомним, для содержания оккупационных войск изымались громадные запасы хлеба, немцы и австрияки поддерживали в 1918 г. в Украине порядок; силу своих штыков они использовали, в частности, для того, чтобы заставить обывателей убирать улицы; в столице и других городах если не прекратились совсем, то сильно поуменьшились грабежи и убийства и т. д. Не допускали насилия со своей стороны в отношении местного населения и сами германские и австрийские военные. Не этим ли, в частности, следует объяснять теплую встречу на украинской земле немецких оккупантов впоследствии, в 1941 г.? Ведь немцы и австрияки не нанесли и десятой доли такого ущерба человеческим и сырьевым ресурсам страны, какие нанес Украине большевистский и пришедший ему на смену совсем уже людоедский сталинский режим.

Советский миф состоял в том, что немецко-австрийская оккупация Украины состоялась при живейшем участии и поддержке Центральной рады. На самом деле политические коллизии в Украине привели к тому, что именно германское оккупационное командование распустило Центральную раду. Поводом и причиной послужило то, что Центральная рада и Генеральный секретариат не смогли организовать масштабное засевание земель, а это означало, что германской и австрийской армиям в Украине пришлось бы голодать. Но не новые украинские власти в Киеве плохо руководили посевной, а сами крестьяне не желали засевать бывшие господские земли из опасений, что вернутся панские времена, и, стало быть, незачем горбатиться на чужих пашнях. И, что характерно, крестьяне оказались правы: новые «паны» в лице большевиков вскорости же объявили все земли общественными и отобрали их, таким образом, у крестьян. Но еще до большевиков различные предводители Украины проделывали такие сомнительные операции с землями Украины (в том числе земли возвращались в помещичье владение), которые совсем не способствовали тому, чтобы крестьянам хотелось на них хоть что-то выращивать. Тем не менее еще во времена действующей Рады, в начале 1918 г. главнокомандующий германскими войсками в Украине фельдмаршал Айхгорн издал приказ, обязавший земельные комитеты и крестьян засеять все поля. У части депутатов Рады этот приказ вызвал возмущение, и 28 января 1918 г., по свидетельству Винниченко, «когда “революционеры” типа М. Порша размахивали кулаками и кричали “Господин Айхгорн, знайте свое место!”, в здание украинского парламента, Центральной Украинской Рады вошли солдаты того самого господина Айхгорна… велели всем депутатам поднять руки вверх и приказали выдать им немедленно министра внутренних дел М. Ткаченко, министра вооруженных сил Жуковского, управляющего министерством иностранных дел Любинского, министра сельского хозяйства Ковалевского и директора департамента внутренних дел Гаевского. Из названных были только Любинский и Гаевский. Они были тут же арестованы. Всю же Центральную раду… переписали. Операцией руководил щупленький слабенький лейтенантик. Но руководил так, как только может руководить… брутальный… немецкий офицер. Кричал, ругался, размахивал револьвером перед лицом членов Ц. Рады. Это была прелюдия конца». И уже совсем вскоре на украинской политической сцене появляется мощная фигура гетмана Скоропадского.

Очередной советский миф о том, что Скоропадский предал интересы и России и Украины, когда споспешествовал оккупации своей страны немецкими войсками в 1918 г., рассыпается в прах, когда узнаешь о том, как он встретил Первую мировую. В представлении к награждению орденом Святого Георгия 4-й степени генерал-майора Скоропадского за бой полка русских конногвардейцев под его командованием с кавалерийской бригадой германских войск в 1914 г. в Восточной Пруссии отмечено буквально: «Руководя в бою 6 августа центром боевого порядка, несмотря на жестокий артиллерийский и ружейный огонь противника, захватил часть позиций противника и удержал ее, не допустив даже немцев отойти без огромных потерь, чем значительно способствовал окончательному успеху».

Не по соглашению со Скоропадским немецкие войска оккупировали Украину: немцы заняли территории Украины, Крыма, Белоруссии, Прибалтики и части Области Войска Донского по Брестскому в результате мира, заключенного в начале марта 1918 г. с большевиками. Современные исследователи жизни Скоропадского делают на этом специальный акцент, как бы отводя все обвинения гетмана в сотрудничестве с оккупантами и повторяя насколько заезженную, настолько же неправдоподобную версию о том, что именно «Ленин — давний платный агент германского генштаба», и это будто бы он открыл дорогу германским войскам России (так ли это было на самом деле, мы уже обсуждали в разделе «Брестские недоговоренности, или Война ультиматумов»).

Что касается отношения гетмана к России после его «воцарения» в Киеве, то Скоропадский среди прочего был уверен, что «великороссы совершенно не понимали духа украинства. Простое объяснение, что все это вздор, что выдумали украинство немцы и австрийцы ради ослабления России, — неверно… Конечно, общение с Галицией имело громадное значение для усиления украинской идеи среди некоторых кругов. Но это общение произошло естественно: тут ни подкуп, ни агитация не имели существенного значения. Просто люди обращались во Львов, т. к. отношение ко всему украинскому в этом городе было свободное».

Великороссы не понимали духа украинства. Объяснение, что украинство выдумали немцы и австрийцы ради ослабления России, неверно.

В заслугу гетману надо включить, в частности, то, что после свержения Рады в апреле 1918 г. Киев стал местом сбора всех, кто пытался противостоять русским правым — от кадетов, до октябристов и монархистов, которые сильно разнились друг с другом в том, как понимать настоящее благо для России, но совершенно точно сходились в одном: это благо заключается не в пришествии большевизма. По оценке О. Федюшина, фактически при гетмане Киев, пусть ненадолго, вернул себе статус древней соборной столицы Руси: «В этот период в Киеве проходил ряд собраний, съездов и конференций различных монархических, национальных и военных организаций России. Некоторые из министров гетмана и других высокопоставленных чиновников открыто принимали активное участие и даже играли руководящую роль в этих мероприятиях. Среди организаций, превративших Киев в центр своей активности, выступали такие, как российская кадетская партия, Союз за возрождение России, Союз украинских деятелей, Киевский национальный центр».

Однако современные труды по истории украинской государственности, особенно вышедшие в России после оккупации Крыма в 2014 г., не лишены изрядной доли субъективизма и в том, что касается роли германских и австрийских войск в Украине в период правления Скоропадского: совершенно неправомерно считается, что эта роль была решающей. И даже тот факт, что фельдмаршал Айхгорн счел необходимым издать приказ, обязывающий немецких офицеров воздерживаться от открытой поддержки представителей российских белогвардейских сил, объясняется тем, что германские представители в Украине изо всех сил «сочувствовали этому движению».

Обманчивая логика многих «натянутых» версий заключается в том, что и помощь в оформлении государственности в Украине, и содействие Белому движению немцы и австрияки предпринимали исключительно в своекорыстных целях — в точности так же, как это будто бы пытаются делать страны Запада в отношении Украины спустя сто лет — в начале XXI в. Читателя (зрителя, слушателя) сегодня плавно подводят к тому, что как в 1918 г. большевики отстояли «подлинную» независимость Украины от Запада, так же и сейчас путинский режим героически противостоит тем же силам с их не менее своекорыстными интересами.

Читателя (зрителя, слушателя) подводят к тому, что как в 1918 г. большевики отстояли «подлинную» независимость Украины от Запада, так и путинский режим сегодня героически противостоит тем же силам.

Но, во-первых, правда заключается в том, что, как в 1918 г., так и сейчас, Украине приходится лавировать, чтобы отстоять хоть частично свою независимость, между своими историческими покровителями, некоторые из которых систематически, в зависимости от ситуации и собственных нужд, постоянно норовят превратиться в поработителей — как Россия в очередной и далеко не первый раз в XXI в.

Правда заключается и в том, что в 1918 г. у оккупационных войск Германии и Австро-Венгрии, с одной стороны, и режима гетмана — с другой, оказались абсолютно совпадающими конечные цели — не допустить установления большевизма на украинской территории. Генерал Гофман, один из командовавших германскими войсками в Украине, оставил по этому поводу в своем дневнике следующую полную искреннего сожаления запись, сделанную уже после того, как стало известно о падении монархии в Германии, 12 ноября 1918 г.: «Разумеется, нам нужно начать эвакуацию. Жаль людей, чью территорию мы отдаем большевикам, но я не могу удерживать наших солдат — они хотят ехать домой». Другой высокопоставленный германский военачальник — генерал Гренер убеждал, наоборот, верховное командование в Берлине в том, что «невозможно для нас (немцев) отнять оберегающую руку от народов Прибалтики, финнов и украинцев, которых мы освободили и чье доверие завоевали».

Конечно, устремления Германии и Австрии в Украине происходили в том числе из геополитических расчетов их политического руководства. Но прежде всего германское и австрийское командование в Украине надеялось на то, что «советский режим вскоре рухнет, и что такие деятели, как профессор Павел Милюков или генерал Антон Деникин, могли стать затем во главе новой России». Однако при этом немцы и австрияки не были заинтересованы и в усилении на Кубани роли антибольшевистской Добровольческой армии — поскольку ее формированию содействовала Антанта, и собирали «свою» антибольшевистскую Южную армию. Однако это были противоречия, вызванные противостоянием мировых империалистических центров в Первой мировой войне: ведь сама эта война, несмотря на очевидную бессмысленность ее дальнейшего ведения, еще продолжалась почти до конца 1918 г.

Но вернемся к личности Скоропадского. Кто такой этот генерал-атаман Скоропадский, каким образом ему удалось прийти к власти в Украине, и почему так недолго продолжалось его правление?

«Павел Петрович Скоропадский — прямой потомок одного из самых благородных украинских родов. Этот род на протяжении нескольких веков играл ведущие роли в отечественной политической и культурологической истории, был связан брачными связями с украинскими казацко-шляхетскими семьями Апостолов, Закревских, Кочубеев, Лизогубов, Лысенко, Маркевичей, Милорадовичей, Полуботков, Разумовских. Родился 3(15) мая 1873 г. в Висбадене в семье Петра и Марии (из дома Миклашевских). Детские годы провел в родовом имении Тростянец на Полтавщине. Образование начал со Стародубской гимназии. В 1893 г. окончил Пажеский корпус и начал службу в Кавалергардском полку. С 1895 г. — полковой адъютант, с 1897-го — подпоручик этого полка. Участник русско-японской войны: командир сотни Читинского казачьего полка, адъютант командующего войсками на Дальнем Востоке. С декабря 1905 г. — полковник, флигель-адъютант императора Николая ІІ. С сентября 1910 г. — командир 20-го драгунского Финляндского полка. С 1912 г. — генерал-майор. Участник Первой мировой войны: командир полка, командир дивизии. С 1916 г. — генерал-лейтенант, с января 1917 г. — командующий 34-го армейского корпуса. В августе 1917 г. превратил корпус на 1-й Всеукраинский. В октябре на съезде в Чигирине избран атаманом Свободного казачества. Принял участие в войне с большевиками, в частности в боях против 2-го гвардейского корпуса. В марте 1918 г. сформировал оппозиционную к Украинской Центральной Раде «Украинскую общину» (позже — «Украинская народная община»), которая вместе с демократично-хлеборобской партией и партией землевладельцев сформировала либерально-демократическую альтернативу национал-социалистической УЦР. 29 апреля по согласию руководства немецких оккупационных войск на съезде Всеукраинского съезда хлеборобов был провозглашен головным атаманом Украинского Государства. Отрекся от власти 14 декабря. В эмиграции в Германии принял участие в организации Украинского союза хлеборобов-государственников, после раскола которого его сторонники объединились в Союз государственников, филиалы которого образуются также в Австрии, Канаде, Соединенных Штатах Америки, Чехословакии, Франции. Основал Украинский научный институт при Берлинском университете. Погиб 16 апреля 1945 г. во время бомбардировки Берлина, похоронен в семейном склепе в Оберсдорфе» [133] .

Еще в сентябре 1917 г. 34-й корпус генерал-лейтенанта Скоропадского, 60 тыс. штыков и сабель, был преобразован в 1-й украинский корпус — по национальному признаку (впрочем, в то время Ставка формировала все воинские соединения по тому же признаку). Уже 6 октября запорожские казаки, впервые с 1708 г. собравшиеся на свою Верховную Раду, избрали Скоропадского своим казачьим гетманом. Но только к 26 апреля 1918 г. Скоропадский, сложив с себя военные полномочия, приступил к попыткам договориться как с бывшими союзниками, так и (после неуспеха) со своими заклятыми врагами по Первой мировой войне немцами и австрияками — с целью образовать и возглавить новую украинскую власть. По свидетельству историка Яневского, «23 апреля в Киеве, за пять дней до разгона национал-социалистической Украинской Центральной Рады, вожди которой инициировали подписание предательского мира в Бресте, состоялось совещание, на котором начальник штаба группы армий “Киев” генерал-лейтенант Вильгельм Гренер, послы Германии и Австро-Венгрии в Украине барон Фрайгер Мумм фон Шварценштайн, граф Йозеф Форгач и другие согласились с тем, что дальнейшее сотрудничество с социалистической УЦР невозможно. “Киевское правительство не имеет ни силы, ни авторитета, достаточных для управления партиями, — констатировали они. — Ничего другого не остается, как решить вопрос исключительно военной силой”».

26 апреля 1918 г. Скоропадский встречается с начальником штаба германских войск в Украине генералом Гренером. Все происходившее в то время между Центральной радой в Киеве, большевистским центром в Москве и самочинными вооруженными формированиями в Украине так раздражало германское командование, что Гренер напрямую объявил Скоропадскому: «Если в самое ближайшее время не появится сильное правительство, способное выполнять международные обязательства, Германия будет вынуждена объявить Украину оккупированной страной. И силой оружия начнет изымать необходимые сырьевые и продовольственные ресурсы», — чем фактически подтвердил и без того очевидные корыстные интересы Германии и ее союзников в пребывании на территории Украины, ведь поставки хлеба германской и союзным ей армиям были непременным условием Брестского договора с Украиной. «Подписав мир в Бресте, УНР формально вышла из войны, — свидетельствует Яневский. — Фактически война для нее продолжалась, но в составе еще вчера враждебной коалиции. Продолжалась, понятное дело, не прямо — российские “украинцы”, в отличие от “украинцев” австрийских, прямого участия в военных действиях уже не принимали. Территория большей части современной Украины рассматривалась и использовалась странами Четверного союза как ресурсный источник, призванный если не принести им победу в войне, то по крайней мере значительно облегчить положение голодающего гражданского населения Австро-Венгрии и Германии и их вооруженных сил. Следовательно, именно утилитарные обстоятельства военного времени поставили на повестку дня вопрос об обеспечении экономических интересов стран Четверного союза, прежде всего в области поставок продовольствия с оккупированных территорий».

Понимал ли Скоропадский, что его власть в Украине будет жестко ограничена выполнением кабальных условий Брестского договора? Разумеется, понимал, и тем не менее взялся руководить страной… Уже 28 апреля 1918 г. в Киеве 7000 делегатов съезда «вольных хлеборобов», представлявших интересы 3 млн собственников земли в Украине, избрали Скоропадского главой Украинского государства.

Фактически гетман совершил государственный переворот, однако ко 2 июня 1918 г. Украину чудесным образом признали 30 государств мира (за исключением союзников России по Первой мировой войне). Более того: соглашения о мире и сотрудничестве были подписаны как с атаманом Всевеликого Войска Донского П. Н. Красновым, так и… с председателем Совнаркома В. И. Лениным.

Но недолго длилась власть гетмана в Украине. Уже 9 ноября 1918 г. пала монархия в Германии. Через день окончилась мировая война, и Украине, находившейся до тех пор под протекторатом Германии, грозила новая оккупация, теперь уже стран-победительниц — Англии и Франции. Никуда не делись и большевики: они уже ранее побывали в Украине и грозились вновь прийти сюда с очередным «освобождением».

Понимая, что Антанту его фигура может не устроить, гетман, тем не менее, предпринимает отчаянные попытки сохранить власть. Еще 3 ноября на железнодорожной станции Скороходово, расположенной между Харьковом и Полтавой, Скоропадский встречается с руководителем Дона Петром Красновым. Генералы подписывают соглашение, которое юридически зафиксировало их обоюдное стремление совместно выступить в деле образования Всероссийской Федерации.

После падения монархии в Германии, 14 ноября 1918 г. Скоропадский подписывает указ о создании «Всероссийской федерации», из которого, несмотря на экивоки о том, что в этой федерации «Украина должна играть ведущую роль», становилось понятно, что гетман был фактически готов отказаться от независимости Украины. Под конец своего правления Скоропадский наделал еще целую кучу ошибок, например почти полностью заменил кабинет с проукраинского на откровенно пророссийский, что внесло еще большую сумятицу в и без того нелегкую ситуацию в Украине.

«Соглашение 3 ноября, с нашей точки зрения, — не лучший пример дипломатической и политической мудрости тогдашнего украинского лидера, — пишет историк Яневский. — Нет сомнения: “переориентация на создание украинско-российской федерации” и вызванная этим “неожиданная смена состава гетманского кабинета” были использованы национал-социалистическими мятежниками, прежде всего Винниченко, Осецким и Шаповалом, как непосредственный повод для провокации восстания».

Победителей — Францию и Англию фигура гетмана действительно не устраивала: французам больше импонировали националист Петлюра (вкупе с прежним главой Генерального секретариата Винниченко и другими), и они способствовали походу его войск против вооруженных сил Скоропадского. Окончательно судьбу гетмана как главы Украины решили еще до своего отступления с территории Украины германские части. По свидетельству Деникина, «30 ноября в Казатине между германским командованием и петлюровским штабом был заключен второй договор, в силу которого немцы обязались не препятствовать вступлению в Киев войск “Украинской Народной Республики”; взамен этого им была обещана “взаимная дружественная работа”, содействие их эвакуации, в частности 10 транспортных поездов по трем направлениям — через Пинск, Сарны и Казатин». В итоге на следующий день, 1 декабря 1918 г., гетман подписал акт отречения и уехал в свое имение в Германию. 14 декабря 1918 г. «революционные» войска Петлюры вошли в Киев, и в Украине установилась — правда, опять ненадолго — власть Директории.

Однако простое перечисление событий не объясняет самих причин падения режима Скоропадского. Ведь не только в смене германской оккупации на англо-французскую было дело. К описанию этих причин Яневский, к примеру, приступает еще в середине своего тщательного анализа деятельности гетманата, когда говорит, что «с первых дней пребывания у власти администрация Скоропадского оказалась между Сциллой и Харибдой: необходимостью выполнения обязантельств, взятых на себя в Бресте предыдущим политическим режимом и отсутствием экономических и/или административных возможностей эти обязательства выполнить». «Получив в наследство от УНР тотальную разруху и в аграрной сфере, гетманские специалисты — несмотря на последовательный саботаж украинских эсеров — настаивали на комплексном решении проблемы, как сумме технологических, экономических, управленческих, правовых, социальных проблем, — сообщает также исследователь С. В. Корновенко (на него ссылается Яневский). — Вот несколько примеров. Уже 24 мая, то есть на четвертую неделю пребывания при власти, на рассмотрение Совета Министров был представлен обстоятельный законопроект Министерства земельных дел “Временный закон о порядке приобретения и продажи земель на территории Украинского Государства”… Содержание документа… отражало основные идеи его авторов — сторонников “средней линии” в проведении аграрной реформы, которые пытались, с одной стороны, удовлетворить интересы крестьян, а с другой — не навредить сахарной промышленности и образцовым хозяйствам… Согласно этому проекту… разрешалась купля-продажа земли. Определялись размеры угодий, которые могла купить “каждая отдельная личность с сельского населения» в одни руки и только для сельхознужд, — 25 десятин”».

29 октября Скоропадский обратился к гражданам Украины с объяснением логики своих действий в аграрной сфере. Изложив главную цель реформы как «поставки через продажу земли малоземельным крестьянам и казакам Украины и образование мелких, но экономически крепких крестьянских и казачьих хозяйств на Украине», он заявил буквально следующее: «подготовительные работы приближаются к концу, и поэтому мы находим теперь возможным начать осуществление земельной реформы; но для того, чтобы вопрос такой первостепенной важности был решен наиболее согласно с потребностями народа, мы считаем нужным пригласить к выработке главных основ земельной реформы и тех законодательных мер, которые должны быть и дополнением и развитием, представителей всех классов народа, заинтересованных в этих делах». Земельную реформу, по замыслу Скоропадского, должен был также сопроводить целый ряд других мер, призванных возродить экономику Украины: выдача мелиоративных и мелких сельскохозяйственных кредитов, разработка законодательства о недрах и др.

Всему этому вкусившая радости грабежей голытьба под водительством разномастного, революционно настроенного партактива в очередной раз противопоставила обычный бунт: выражать неудовольствие гораздо выгоднее и интереснее, нежели прилагать усилия для исправления положения. Действительно, как считает и историк Яневский, «суть так называемого “национально-освободительного движения украинского народа 1917–1920/21 гг.”, или так называемой ”украинской революции”, — грабеж крестьянами чужой собственности и физическое уничтожение ее владельцев». Этим-то вечным неудовольствием, звериной тягой к грабежам, а также интересом германского командования в спокойном возвращении на родину и воспользовался в самом скором времени Симон Петлюра.

А режим Скоропадского с тех самых пор и по сей день прирастает выдумками псевдоученых. Историк Яневский уже в наши дни по этому поводу яростно пишет: «Мифы, которые после провозглашения государственной независимости Украины 1991 г. усвоили и потащили в будущее прежние исследователи “Великой Октябрьской социалистической революции и гражданской войны на Украине”, если сказать коротко, таковы. Первое: любым способом доказать нелегитимность и “предательскую”, “пророссийскую” сущность режима Украинского государства во главе с гетманом Скоропадским. Второе: перевести на него всю политическую ответственность за деяния предыдущего политического режима, который олицетворяла Украинская Центральная Рада. Главное “преступление”, которое ставили в вину гетману, состоит в том, что он якобы “сдал” Украинскую державу России, подписав 14 ноября 1918 г. так называемую “федеративную грамоту”».

И по крайней мере в этих аспектах мифоборчество пана Яневского кажется оправданным. Деятельность Центральной рады если и проходила с оглядкой на меньшевистский Петроградский совет, а затем и (с 25 октября 1917 г.) на большевистский Совнарком, то такое ее направление было сформировано и происходило из требований значительной части крестьянской массы, а вовсе не из устремлений Павла Скоропадского, который, наоборот, никогда не скрывал своего аристократического происхождения. Именно с учетом этого происхождения еще 6 октября 1917 г. запорожские казаки, впервые с 1708 г. собравшиеся на свою Верховную раду, избрали Скоропадского своим казачьим гетманом. И ту самую «федеративную грамоту» Скоропадский подписал конечно же не из действительного желания «слить» Украину России, иначе он попытался бы сделать это гораздо раньше — сразу по получении власти весной 1918 г. К ноябрю того же года это было скорее жестом отчаяния, предпринятым для удержания власти…

Но и власть пришедшей на смену Скоропадскому Директории оказалась недолгой. Хронологически, в изложении Даниила Яневского, события развивались следующим образом: «30–31 августа [1919. — А. А-О] Киев был одновременно занят деникинскими и петлюровскими частями. Между ними немедленно начались вооруженные действия. Части действующей армии УНР были вынуждены оставить город. В течение сентября она испытала семь поражений. Эти и другие катастрофические для УНР события хотя и спровоцировали оглашение эффектного, но абсолютно неэффективного совместного заявления правительств ЗУНР и УНР о необходимости борьбы против Деникина, однако на практике привели к перемирию между действующей армией и поляками, с одной стороны, и к капитуляции Украинской галицкой армии перед русской армией, с другой [17 ноября 1919 г. галичане подписали в Одессе сепаратный мир с Деникиным, у которого после этого освободились руки для расправы над головным атаманом. — А. А-О]. В свою очередь, Петлюра, оказавшись перед угрозой оккупации тогдашней резиденции УНР — Каменец-Подольского российскими войсками, пригласил в город польские легионы. Остатки государственного аппарата и армии (около 2 тыс. бойцов) были эвакуированы в Любари». Здесь неудачи продолжились: против Петлюры восстала часть измученного войска: это была меньшая часть, но атаман предпочел бежать в Шепетовку, в которой стояли польские части. Полякам Петлюра объяснил, что его войска «сбольшевичились», и уехал в Варшаву. Так бесславно окончился в Украине период «атаманщины»: 24 декабря 1919 г. решением совместного заседания центральных комитетов партий украинских социал-демократов и социалистов-революционеров вся полнота власти передавалась кабинету министров во главе с Исааком Мазепой. Но и ему ненадолго удалось задержать в своих руках фактически игрушечные, ни на что не влиявшие бразды правления страной. В своей книге о периоде Директории историк Яневский пишет, что «Вся “государственная” “жизнь” УНР в начале 1920 г. — это одиночные заседания правительства Мазепы, в основном на территории Польши. В феврале состоялось одно заседание, в марте — 3, в апреле — 1; 17 пришлись на май… Такая “активность” объясняется очень просто — в Варшаве полным ходом шли тайные переговоры Председателя Директории и Начальника Польского государства о военно-политическом союзе. Стратегическая инициатива здесь была целиком и полностью на стороне Пилсудского, которого безоговорочно поддерживали граждане Польши, западные альянсы и благосклонности которого отчаянно добивались большевистские дипломаты… Петлюра должен был спешить и в этой спешке соглашаться на любые требования своего визави и принимать решения, направленные на имплементацию этого соглашения, в частности относительно подготовки новой военной кампании против большевиков».

Война Польши Пилсудского против большевистской России, закончилась, как известно, грандиозным поражением Тухачевского под Варшавой в 1920 г. Но Украине это не слишком помогло: ее восточная часть в итоге оказалась в советской России, а обширные земли на западе (как и земли на западе Белоруссии) — в составе Польши.

Но только ли под воздействием внешних причин состоялось падение и этого национального режима? «Крах всех внешнеполитических устремлений УНР на международной арене дополнял тупик внутриполитический, — сообщает Яневский. — В середине национал-социалистического лагеря шла тотальная борьба за власть на всех уровнях политической системы УНР, то есть между социалистическим правительством, С. Петлюрой и группами “правой” политической ориентации».

Свою версию причин падения национальных режимов, во многом отличную от выводов Яневского, еще ранее представил видный участник тех событий Владимир Винниченко: по его мнению, к 1919 г. «политика атамана Балбачана на Харьковщине, Полтавщине и Екатеринославщине, политика атамана Ангела на Черниговщине, политика атаманов Коновальца и Петлюры на Киевщине… привели к тому, что вся Украина поднялась снова». Возмущение обывателей, в том числе этнических украинцев, вызывали меры, предпринимавшиеся Петлюрой во имя, как ему представлялось, украинской державности: например, специальным приказом Петлюры было предписано язык всех торговых вывесок в Киеве перевести в трехдневный срок на украинский. Но обыватели не только из зажиточных слоев, но и рабочие, и крестьяне прекрасно понимали, что такой «державности» — грош цена, раз Петлюру интересует только внешняя сторона дела, а вовсе не то, что скрывается под вывесками внутри самих лавок и магазинов. По свидетельству Винниченко, в результате всех перипетий «в Киеве неукраинское население просто горело ненавистью к украинской власти. И не потому только, что она была украинской… Ее ненавидели за то, что она… не принесла никакой разницы с гетманщиной. Вся разница была в том, что неукраинцев силой, брутально принуждали уважать украинство».

Украинскую власть при Винниченко — Петлюре ненавидели за то, что она не принесла никакой разницы с гетманщиной. Вся разница была в том, что неукраинцев силой, брутально принуждали уважать украинство.

В результате в Украине опять разгорелось восстание — теперь уже против Директории. «И тут вновь, — сообщает Винниченко, — как при Центральной раде, всю вину мы возлагали на русских большевиков. Они… шли на Украину со своими войсками и били нас. И снова нужно определенно и твердо сказать, что если бы не было против нас восстания нашего собственного крестьянства и пролетариата, то российская советская власть не смогла бы ничего сделать против нас. И снова, как тогда, не большевистские агитаторы разлагали наши республиканские войска, что так геройски бились с гетманцами и немцами, а мы сами, наша балбачановщина, петлюровщина, коновальщина». Чрезвычайно самокритичная оценка, а потому скорее всего — в значительной мере отражающая действительность.

Если бы не было против нас восстания нашего собственного крестьянства и пролетариата, то российская советская власть не смогла бы ничего сделать…

Поразительно, до какой степени точности могут повторяться события 100-летней, без малого, давности. Восстание против центральной киевской власти на юго-востоке Украины в 2014 г. началось не только потому, что весной того же года российские войска оккупировали Крым (хотя именно это стало первопричиной), а потому, что в Верховной Раде вскоре после победы революции 2013–2014 гг. появился проект поправок в закон о региональных языках: этим проектом предусматривалось использование в Украине в качестве государственного только одного языка — украинского. Несмотря на то, что этот законопроект не был, кажется, даже поставлен на голосование в Верховной Раде, само его обсуждение в обществе и в прессе вызвало возмущение на Донбассе и в Луганской области: люди здесь общались преимущественно на русском и хотели бы, чтобы это так оставалось и впредь. Этим возмущением, в свою очередь, цинично воспользовались поощряемые Кремлем отставные российские спецназовцы и ура-патриоты, вроде Гиркина (Стрелкова) и Бородая. Это они в 2014 г. сначала возглавили захваты административных зданий на юго-востоке Украины, а затем провозгласили «суверенитет» новоявленных Донецкой и Луганской республик от Украины (однако тепло-электроснабжение и пенсионное обеспечение продолжали требовать от Киева по-прежнему).

…Так в новом тысячелетии началась очередная гражданская война в Украине, мрачную роль «первой скрипки» в которой вновь исполняет Россия — ее нынешний авторитарный режим. Об этой третьей войне Украины с Россией еще пойдет речь впереди. А здесь нам важно то, что и восстание против Директории в 1918 г., и возмущение на юго-востоке в 2014 г. начались практически одинаково: после того, как власти в Киеве потребовали «сменить вывески». Казалось бы: за сто лет можно было бы сделать выводы и извлечь уроки…

Восстание против Директории в 1918 г. и возмущение на юго-востоке в 2014 г. начались практически одинаково: после того, как власти в Киеве потребовали «сменить вывески».

Однако и все центральные власти в Киеве следует понимать в том смысле, что Украину слишком долго угнетали, слишком свирепо еще царский режим следил за тем, чтобы господствующей культурой Малороссии была культура России большой. Национальное самосознание «младшей» сестры затем старательно нивелировалась в течение мучительных советских десятилетий. Неудивительно, что после всего пережитого любая новая власть в Украине предпринимает отчаянные, быть может излишние, но тем не менее оправданные усилия, направленные на возрождение национальной культуры и языка.

Деникин и антанта

«Союзники» и противники

Вот как описывает тяжесть всего, что обрушилось на Украину в то время, очевидец и участник событий Исаак Мазепа: «Одновременно с наступлением московского красного войска… одновременно с формированием “белой” российской армии… в то же время, как Польша двинулась на заведомо украинские земли (Галиция, Холмщина, Волынь), а Румыния захватила украинскую Буковину (Бессарабию она захватила еще в 1917 г.) — в Одессе, самом большом приморском городе Украины, появился французский десант с танками, собиравшийся напасть на украинскую армию… вместе с российскими добровольцами».

Генерал Антон Деникин вспоминал о том, как высадка союзников была воспринята в Украине:

«Украинская печать того времени обоих лагерей представляет разительные переливы всех тонов политического спектра по кривой линии от Берлина к Парижу. Донской атаман Краснов, еще недавно писавший о “дружбе, спаянной кровью на общих полях сражений воинственными народами германцев и казаков”, устраивал теперь “достойную встречу представителям тех государств, с которыми вместе в продолжение 3,5 лет мы сражались за свободу и счастье Российского государства”, “на которых мы и теперь смотрим, как на своих союзников”… и при первых же известиях о проходе союзным флотом Дарданелл обратился уже с воззванием к “красному Вердену” — Царицыну, требуя сдачи города до 15 ноября и угрожая, в противном случае, что по приходе союзников город будет сметен артиллерийским огнем» [151] .

Могла ли Украина устоять в одиночку против такого натиска со всех сторон?

Положение белогвардейского Донского войска, по описанию Деникина, также оставляло желать лучшего — особенно после резкой смены геополитических декораций: война окончилась победой Антанты, а в Германии произошла революция, которой никто, кажется, кроме Ленина, не ожидал и не предвидел. В результате войска Германии в Украине, которым конечно же требовалось время для возвращения на родину, объявили нейтралитет; в отдельных районах Харьковской и Екатеринославской губерний появились петлюровские части, повсюду свергая ставленников гетмана Скоропадского и прерывая снабжение Дона припасами с Украины. Прервав же снабжение, петлюровские части, кроме того, «подготовляли вторжение большевиков с не менее грозного направления — Харьковского».

14 февраля 1919 г. Временное рабоче-крестьянское правительство Украины провозгласило «объединение украинской республики с Советской Россией на основах социалистической федерации»; большевистские войска продолжали наступление на территорию Украины. В итоге к весне 1919 г. все оставшиеся верными национальному (у каждого в своем понимании) долгу силы в Украине были вынуждены признать, что отстоять независимость в очередной раз в истории не удастся: придется срочно искать союзника. Найти его можно было опять же исключительно в стане врагов. При гетмане таким союзником были германо-австрийские войска. Но так как Германия и Австро-Венгрия, пока оставались на плаву их политические режимы, находились на территории Украины отнюдь не из филантропических соображений, так и Англия с Францией, пославшие на смену германско-австрийским войскам свои вооруженные силы в Украину, также рассчитывали в дальнейшем, в случае успеха, на абсолютные преференции в деле разработки человеческих и сырьевых ресурсов страны.

Нужно ли напоминать, что и Добровольческая армия Деникина, как и напиравшие большевистские части, также стремились к овладению углем и хлебом Украины. Все это представлялось совершенно очевидным еще тогда для Владимира Винниченко, писавшего с горестным сарказмом, как атаманщина в лице «Совета народных министров» УНР, что с некоторых пор возглавлял социалист Исаак Мазепа, решилась к 1919 г. на дружбу с Деникиным, который вскоре же и «показал этим людям “дружбу”. Он позволил им лить кровь казаков в боях с коммунистами, он охотно позволял им устилать ему своими трупами дорогу на Киев. А когда несчастный Киев был взят украинскими войсками (30 августа), когда атаманы уже принялись праздновать, в тот же час Деникин тихонько, без парада вошел в Киев с другой стороны и, не долго думая, начал огнем выбивать из него своих “союзников”».

Когда 30 августа 1919 г. атаманы уже принялись праздновать, Деникин вошел в Киев с другой стороны и начал огнем выбивать из него своих «союзников».

Дело тогда окончилось тем, что правительство УНР выпустило ноту протеста, в которой, фактически проклиная себя за глупость расчета на «дружбу» с Деникиным, горестно заявляло: «Утратив последнюю надежду на понимание с Добровольческой армией, Правительство УНР надеется, что великие демократические государства Антанты, которые помогали материально генералу Деникину в его борьбе против насильников-коммунистов, не будут помогать его насилию над свободным украинским народом» [подписал председатель Совета народных министров Украинской народной республики Исаак Мазепа и управляющий Министерством иностранных дел Андрей Ливицкий]. Самого Деникина, разумеется, подобные «ноты» не слишком занимали, поскольку он был озабочен достижением куда более высокой, в его понимании, цели, нежели независимость украинского народа, — восстановлением былого могущества Российской империи.

Главное, что следует учитывать при анализе событий того периода в Украине: для постоянно сменявшихся в течение 1917–1920 гг. властей в Киеве, как и для многих простых украинцев, характерным было сугубо отрицательное восприятие всех попыток «оказать помощь» украинскому народу со стороны России, от кого бы они ни исходили — от белого генерала Деникина, или красного командира Антонова-Овсеенко. Деникин пытался оккупировать Украину под предлогом борьбы с большевиками, большевики — под предлогом борьбы с Деникиным и иностранными интервентами. Даже Скоропадский, когда провозгласил федерацию с Россией, сделал это в самый канун падения своего режима только в попытке его сохранения, а не потому, что внезапно почувствовал родство душ с советской Москвой. Степан Бандера в своей автобиографии также впоследствии отмечал, что для украинцев не было разницы между большевиками и монархистами, между Красной и Добровольческой армиями — и тех и других одинаково воспринимали в Украине как врагов: «Мой отец пробыл всю историю УГА [Украинской галицийской армии. — Авт.] на “Великой Украине” (на Надднепрянщине) в 1919–1920 годах, всю борьбу с большевиками и беломосковскими войсками».

В 1917–1920 гг. украинцы отрицательно относились ко всем попыткам оказать им вооруженную «помощь» со стороны России, от кого бы они ни исходили, — от белого генерала Деникина, или красного командира Антонова-Овсеенко.

Несмотря на вооруженное давление со всех сторон, украинской армии в сентябре 1919 г. удалось ненадолго вернуть Киев, и в то время, как вся правобережная Украина была очищена совместными усилиями Надднепровской и Украинской галицийской армий (УГА), польские части Галлера под предлогом «борьбы с украинскими большевиками» вступили на территорию Большой Украины. Как отмечал в своей автобиографии в 1959 г. Степан Бандера, «в мае 1919 г. Польша использовала в войне против Украинской державы армию генерала Галлера, которая была сформирована и вооружена государствами Антанты для борьбы с большевистской Москвой». Но, конечно, цели Галлера и его политического руководства, — так же, как цели немцев и австрияков, французов и англичан, большевиков и Белой гвардии, — были гораздо шире: Галлеру была нужна сама Украина, ее человеческие и сырьевые ресурсы.

Окраинные земли Украины

Особого внимания заслуживают перипетии первой войны Украины с Россией на землях Галичины и Волыни: у этих территорий всегда была своя отдельная история. Напомним, что еще в 1254 г. Даниил Галицкий получил благословение папы Иннокентия IV на основание своего королевского дома. Но и благословенные территории Галицко-Волынского княжества продолжали оставаться предметом дележа между более могущественными соседями — Польшей, Венгрией и Литвой. Затем, по результатам первого раздела Польши в 1772 г. Галиция и Волынь перешли к Австрии, и Львов под именем Лемберга стал надолго столицей провинции — Королевства Галиции и Лодомерии.

…Нельзя сказать, чтобы свободолюбивые жители этих местностей с ходу восприняли западную культуру. Понадобилось почти 100 лет для того, чтобы в 1867 г. австрийская монархия дозрела до того, чтобы предоставить Галиции экономическое и культурное самоуправление. Однако в Петербурге, если бы эти земли входили в Российскую империю, до этого точно никогда бы не додумались.

В 1918 г. с государственностью этих земель приключилась новая «история». В своих попытках предотвратить распад Австро-Венгрии Габсбурги решились провозгласить практически то же самое, что пытался было установить в Украине совместно с Россией гетман Скоропадский, — «федерацию». Но народы бывшей лоскутной монархии, почувствовав запах настоящей свободы, не захотели оставаться под чьей-то опекой. Не то галицийские украинцы: полная свобода показалась им небезопасной, и они решили, по образному замечанию Винниченко, «чуба своего из габсбургских когтей все-таки не выдирать, а остаться в составе “федерации”»: согласимся, что это было не самым глупым решением по тем временам, особенно для малого народа. Однако наступивший вскоре развал империи спутал карты галицийских украинцев и заставил-таки их заняться собственной государственностью — особенно ввиду очевидных претензий на их территорию со стороны Польши, да и России тоже. В итоге в 1918 г. была провозглашена Западно-Украинская народная республика (ЗУНР): просуществовав всего восемь месяцев, правительство этого новообразования успело, однако, заключить предварительный договор о воссоединении с Большой Украиной.

Для жителей бывшего Галицко-Волынского княжества это были трудные времена, многое им пришлось пережить. В частности, в ночь с 31 августа на 1 сентября 1918 г. Центральная рада направила в Генеральный военный комиссариат распоряжение обезоружить польские войска, находившиеся во Львовском гарнизоне: эти войска снабжались и обучались за счет Франции, польскими частями командовали французские же офицеры, так что фактически они представляли интересы Антанты. Но разоружить дислоцированных во Львове поляков тогда удалось без кровопролития. Однако всего через полгода галичанам пришлось вновь столкнуться с вооруженным польским присутствием на своей земле, окончившемся не в их пользу.

Что касается вооруженных сил, то сичевики, то есть Украинская галицийская армия к 1918 г. хотя и насчитывала, по разным сведениям, примерно 50–60 тыс. человек, представляла из себя не слишком серьезную силу: армия эта была плохо одета и снабжена, а в умах солдат царствовала неразбериха, главный вопрос которой состоял в том, за кого воевать. Это брожение в умах сыграло свою роль в том, что армия Галиции в определенный момент также перешла на сторону Деникина: политический вожак галицийцев Евгений Петрушевич выдал секретное распоряжение командующему армией Тарнавскому, и тот 7 ноября 1919 г. подписал договор с Добровольческой армией, по которому вся галицийская армия переходила под командование Деникина. Этому предшествовали, однако, другие не менее бурные события, обусловившие необходимость маневрировать между всеми, кто намеревался безвозбранно, как и в прошлые времена, слопать земли бывшего Галицко-Волынского княжества.

Так, весной 1919 г. земли Западной Украины, по свидетельству Яневского, оказались фактически оккупированными армией польского генерала Юзефа Галлера, «переведенной из Франции в Польшу с “условием” не воевать в Галичине. Она была “направлена в Галицию якобы для того, чтобы изгнать оттуда большевиков, — объяснял английский премьер-министр, — но на самом же деле она должна была завоевать эту страну и присоединить ее к Польше”. 14 мая 100-тысячная армия Галлера развязала боевые действия на Волыни. Идеологическое обеспечение кампании — необходимость борьбы с большевизмом. Ей противостояли две дивизии — около 35 тыс. сечевиков и других украинских военных. 16 мая поляки захватили ключевой пункт — г. Луцк. Обломки “соборной” УНР спешно перевозили на территорию западной области. Украинские части, которые не успели выскочить из окружения, сосредоточивались вдоль железной дороги Броды — Здолбуново, штаб армии и правительство перебрались в Тернополь».

Специальное внимание при рассмотрении этих событий следует уделить президенту ЗУНР Евгению Петрушевичу (1863, Галиция — 1940, Германия). Адвокат по профессии, он избирался в течение 1907–1918 гг. в австрийский парламент, а в течение 1910–1914 гг. еще и в Галицкий сейм. В 1918 г. он возглавил вновь созданную ЗУНР в качестве председателя Украинского национального совета, а в 1919 г. — в качестве ее президента. Тогда же Петрушевич подписал с головным атаманом Украины Симоном Петлюрой договор об объединении ЗУНР и УНР, став фактически полноправным членом Директории. Однако после того, как Петрушевич высказался против союза Директории с Польшей, он был вынужден эмигрировать в Вену, где продолжил попытки возрождения ЗУНР по дипломатическим каналам. Однако 15 марта 1923 г., когда по решению Совета послов Антанты Восточная Галиция отошла к Польше, правительству Петрушевича пришлось оставить свои притязания на власть…

Но зачем все-таки галичанам понадобился союз с Деникиным? По мнению Винниченко, это произошло по следующим соображениям: «Галичане… убедившись… в невозможности собственными силами добиться превосходства над своим врагом, — поляками, — начали ориентироваться на Деникина… Отринув большевиков, они не располагали другим союзником, кроме Деникина. Деникин же, выступая в роли “собирателя земли русской”, по старой, еще царской традиции считал Галичину “исконным русским краем”. Поэтому он охотно прибрал бы этот край в лоно “единой-неделимой”. А если бы галичане проявили себя сторонниками и верными друзьями России, им можно было бы предоставить какую-нибудь безопасную для “единой” автономийку».

Один из вожаков большевизма в Украине Владимир Антонов-Овсеенко, кроме того, полагал, что одной из главных причин поражения галицийских властей в их попытках противостоять наступлению Советов стало то, что «украинская деревня не только отвернулась от сичевиков, но гнала их прочь, избивала их, как прислужников помещичье-буржуазной власти, как пришельцев-насильников… И галицийские мелкобуржуазные демократы, встречая такое отношение к себе украинской деревни, горько разочаровывались в “украинском народе”, теряли надежду вовлечь его под желто-блакитное знамя. / А когда они, используя нашествие деникинских офицерско-казачьих банд, попытались все же водрузить это знамя на “ридной Украине”, то им пришлось позорно преклонить его перед трехцветным знаменем великодержавной России — подписать (ноябрь 1919 г.) известный договор о подчинении деникинскому командованию своей армии. / Пред лицом “красной опасности” украинский “социалистический” национализм слил свои ряды со своим “исконным врагом”. Ибо един фронт контрреволюции, как един и фронт пролетарской борьбы».

Пред лицом «красной опасности» украинский «социалистический» национализм слил свои ряды со своим «исконным врагом». Ибо един фронт контрреволюции, как един и фронт пролетарской борьбы.

На самом деле, думается, что в тот момент — поздней осенью 1919 г. у галичан просто не оставалось иного выбора, кроме как присоединиться к Деникину: 10 ноября части его Добровольческой армии заняли Жмеринку, затем, 14 ноября, — Могилев-Подольский. Фронт оказался расколот надвое, связь с частями Петлюры попросту прервалась, и 17 ноября галичане подписали в Одессе тот самый сепаратный мир с Деникиным, решивший участь Петлюры.

…Бывший глава правительства УНР Винниченко впоследствии вменял в особую вину обеим властям, галицийским и центральным, тот факт, что они не смогли договориться между собой перед лицом окружавших их со всех сторон врагов в лице Антанты, Деникина, румын (которые, напомним, в то же самое время оккупировали украинскую Буковину) и поляков. Очевидным и самым опасным врагом украинской государственности были, разумеется, большевики. Но сам Винниченко сделал для себя тот вывод, что для Украины в то время «была только одна ориентация, которая, будучи “ликвидационной” для этих властей [галицийской и центральной. — Авт.], могла быть полезной для народной украинской государственности — это ориентация на Советскую Россию и Красную Украину. Но ни та, ни другая власть не могли и не хотели это признать. Они не в силах были понять того, что вся украинская государственность вышла из революции, революцией создавалась и целиком от революции зависела в своем дальнейшем становлении и развитии» — рассуждения тем более странные, что не мог же не замечать Винниченко огромной разницы между свершениями Февральской революции 1917 г., с которой действительно началась украинская государственность, и Октябрьским переворотом, на котором фактически эта государственность и окончилась. Однако Винниченко и после всего происшедшего в Украине, в 1920 г., когда в Киеве вышли три тома его воспоминаний, отказывал Украине в праве на настоящую независимость и самоопределение. Не предвидя для своей страны иных перспектив, он трагически настаивал на том, что «чем “левее” будет социально-политический режим на Украине, тем больше он будет приемлем для национального возрождения…».

Но судьба народов в то тяжелое для всей Европы время была чрезвычайно переменчивой. Для земель бывшего Галицко-Волынского княжества все эти перипетии закончились очередным разделом: когда в 1920 г. Красная армия, чуть не дойдя до Варшавы, потерпела поражение, Волынь с Полесьем вновь очутились в составе Польши, Закарпатье оказалось под властью Чехословакии, а Буковина осталась там, где и была до того, — под властью Румынии. И только спустя почти 20 лет по пакту Молотова — Рибентропа земли Западной Украины неожиданно отошли к СССР.

Агония

В октябре 1919 г. войска Деникина заняли всю Украину, Орел и приближались к Туле. Но и Деникину в Украине было не суждено задержаться: вместе с его войсками в страну надвигалась реакция, которая своими зверствами отторгала крестьянские и рабочие массы и от этой новой-старой власти. По свидетельству Винниченко, «еврейские погромы польской шляхты в Польше и Галичине или атаманщины на Украине бледнели в сравнении с еврейскими погромами Деникина».

В результате вниманием масс в Украине прочно овладевали большевики: умело используя свое влияние в малоимущей среде, они в начале 1920 г. нивелировали все достижения Деникина, вновь заняли Киев и отбили у него большую часть Украины.

Исаак Мазепа, между тем, еще продолжал возглавлять правительство Украины, которое постоянно переезжало с места на место, скрываясь от надвигавшейся на него со всех сторон опасности… Дело дошло будто бы даже до того, что Мазепа обратился к изгнанному в свое время председателю Директории Винниченко — с тем, чтобы он принял участие в правительстве для укрепления его власти. Однако по свидетельству самого Винниченко, «он не увидел ничего нового в этих конвульсиях… бедных недоумков, ответив им, что может принять участие только в той власти, которая стоит на почве чистой советской власти и… социалистической революции»: так видный участник недавней борьбы Украины за независимость окончательно «сбольшевичился». Социализм Винниченко оказался более крепким, нежели социализм Мазепы, потому что по своему существу был наднациональным, интернационалистским и, следовательно, не предполагал необходимости становления в Украине собственной государственности, а видел эту «государственность» в составе Советов.

Но самым последним, предсмертным вздохом независимости Украины стал кабинет министров Ливицкого — этот «кабинет окончательного демонтажа УНР на родных просторах, — как охарактеризует его уже в наши дни историк Яневский. — Непрестанно двигаясь вдоль Збруча — с юга на север, от Каменца до Волочиска, а потом эвакуировавшись на территорию Польши, это правительство до конца года умудрилось-таки провести 41 заседание, на которых было рассмотрено 199 разнообразных вопросов. Первыми из них в Станиславе были доклады о состоянии дел на фронте и в области внешней политики. Последние, в Тарнуве, 29 декабря, — “о направлении дальнейшей политики правительства” и “утверждение постановления об условиях расчета с Австрией”».

…С возвращением на территорию Украины советских войск, свою роковую роль, как и в 1917 г. в самой России, сыграл большевистский популизм. Чего стоит один только первый пункт резолюции ЦК РКП(б) от 6 декабря 1919 г., в котором подчеркивается «необходимость еще раз подтвердить, что Российская коммунистическая партия стоит на почве признания независимости украинской социалистической советской республики». Из чего прямо следует, что независимость большевики допускали исключительно в ее «социалистическом» виде и только в составе Советов. Но какая же это независимость на самом деле?

Независимость большевики допускали исключительно в ее «социалистическом» виде и только в составе Советов. Но какая же это независимость на самом деле?

В той же резолюции большевики обращали жало своей критики в сторону самодержавия, когда говорили, что «украинская культура (язык, школа и т. д.) на протяжении столетий удушалась самодержавием и эксплуататорскими классами России». Безошибочная, заведомо успешная тактика: все, что было раньше, — плохо, во вред украинской нации и ее трудовому народу, а все, что будет при большевиках, — на пользу. Именно поэтому большевики официально вменяли в обязанность членам своей партии в Украине содействовать в том числе исчезновению препятствий для украинского языка и культуры.

Но и большевикам в очередной раз удалось лишь ненадолго закрепиться в Украине: в апреле 1920 г. Киев заняли польские войска. В это время части Южного фронта большевиков подошли к Львову, а Западного — к Варшаве. До захвата польской столицы оставалось совсем недалеко, однако в августе 1920 г. красные потерпели под Варшавой сокрушительное поражение от поляков Пилсудского. В итоге 20 октября 1920 г. в Риге был заключен мирный договор между Советской Россией и Польшей, по которому Польше и перешли те самые земли Галиции и части Белоруссии.

Примерно в это же самое время Белая гвардия под командованием барона Петра Врангеля высадилась с десантом в Кубани и на Дону; в союзе с Махно и при серьезной материально-технической поддержке Антанты Врангель вплотную подошел к Донбассу. Но красные, как известно, вскоре оттеснили Врангеля в Крым. В ноябре 1920 г. большевики взяли Перекоп и разгромили последний оплот Белого движения в России: от причалов Крыма в панике отдавали концы последние пароходы с беженцами, части Петлюры в это же самое время покидали территорию Украины…

…Основная задача советской исторической науки всегда состояла в том, чтобы доказать, что все социально-политические изменения в Украине происходили в точности так же, как и в России, что победа большевиков в Украине в ходе Гражданской войны состоялась при массовой поддержке городского и сельского пролетариата — а не вследствие интервенции извне. Владимир Антонов-Овсеенко, один из военных вождей большевизма, сыгравший заметную роль как раз в этой самой интервенции Советов на территории Украины, доказывал впоследствии, что «социальная революция не была привнесена на Украину, она выросла на ее почве. Контрреволюция на Украине удушалась руками самих же украинских рабочих и деревенских бедняков. Под их ударами пал гетман, их ударами уничтожен Петлюра, смят Григорьев [крупный атаман, который, как и Махно, после союза с большевиками в итоге перешел на противоположную сторону. — Авт.]».

По современным исследованиям, в ходе первой войны Украины с Россией, «после разгрома армии Пилсудского и вооруженных формирований Петлюры в 1920 году десятки тысяч сторонников Украинской народной республики оказались на территории стран Западной Европы. Только в Польше, например, количество украинских эмигрантов, по большей части бывших военных, насчитывалось 30 тысяч». Что, кажется, опровергает теорию о «всенародной» поддержке советской власти: десятками тысяч измерялась значительная, и отнюдь не худшая часть украинского народа.

Но правда и то, что громадные малоимущие слои в Украине действительно поддержали большевиков, будучи привлеченными не только (а может быть и не столько) идеей всеобщего равенства и братства, но и возможностью поживы. В точности так же обстояло дело в самой России: деревенской голытьбе импонировала возможность поделить имущество своих соседей, которым эти неимущие, как водится, неистово завидовали. Рабочим также нравилась идея раздела промышленности между собой.

Но понимали ли сами большевики, что пропагандой идеи «дележа» они провоцируют банальный разбой? Скорее всего — нет, особенно если речь идет о «первосвященниках» большевизма, таких, как Ленин и Троцкий, и немногих из тех, кого принято причислять к «ленинской гвардии», таких, как Антонов-Овсеенко: эти люди до Октябрьского переворота прошли голод и холод тюрем, ссылок и лагерей, пережили отчаяние эмиграции, для них тяга к стяжательству была присуща менее всего, материальные блага они ценили в последнюю очередь. Эти люди рассчитывали на такое же отношение к жизни со стороны рабочих и беднейшего крестьянства: Ленин всегда подчеркивал необходимость союза пролетариата именно с этой прослойкой на селе, а с ним всегда не соглашался Бухарин, который справедливо полагал, что крестьянин, даже обедневший, по сути своей — собственник. И если в отношении рабочих расчет большевиков оказался относительно верным (более образованный, чем крестьяне, пролетариат все же понимал пагубность разбоя), то в отношении крестьянской бедноты они катастрофически ошибались: голытьба как в России, так и в Украине принялась грабить и жечь сначала помещичьи усадьбы, а затем приступила к силовому разделу имущества зажиточных соседей.

Деятельные участники бурных событий 1917–1920 гг. в Украине — такие, как Исаак Мазепа, тем не менее считают, что в победе советской власти первую скрипку действительно сыграли крестьяне во главе с менее многочисленным, но более сознательным пролетариатом. Мазепа как бы в развитие убежденности Антонова-Овсеенко в том, что социализм в Украине возник естественным образом от поддержки народных низов, говорил, что «российская революция тем отличается от буржуазных революций Европы, что буржуазный класс не является в ней движущей силой. Буржуазия играла в истории в высокой мере революционную роль. Но время буржуазных революций в этом смысле уже минуло. Подобно революции 1789 г. во Франции, в России самой решающей массой, заинтересованной в победном конце революции, является крестьянство, но в этом случае оно идет не под предводительством буржуазной демократии… как во Франции, а под предводительством пролетариата».

И по свидетельству первого главы правительства независимой Украины Винниченко, за большевиков выступала «вся крестьянская голытьба, весь… пролетариат, за них были украинские войсковые части, которые перешли на их сторону из-за политики атаманщины (таращанская дивизия, повстанческие части Григорьева и т. п.)».

Со своей специфической точки зрения оценивал все происходившее в Украине генерал Антон Деникин, который впоследствии в своих «Очерках русской смуты» писал:

«Все они шли против Украины и Дона. Какая сила двигала этих людей, смертельно уставших от войны, на новые жестокие жертвы и лишения? Меньше всего — преданность советской власти и ее идеалам. Голод, безработица, перспективы праздной, сытой жизни и обогащения грабежом, невозможность пробраться иным порядком в родные места, привычка многих людей за четыре года войны к солдатскому делу, как к ремеслу (“деклассированные”), наконец, в большей или меньшей степени чувство классовой злобы и ненависти, воспитанное веками и разжигаемое сильнейшей пропагандой» [174] .

Но поражение Украины в ее первой войне с Россией за свою независимость объясняют не только сплоченностью рядов пролетариев и крестьян. Тот же Исаак Мазепа, например, полагал, что «революция на Украине, имея те же самые предпосылки, что и революция московская, не имела таких внутренних умов… Идеолог украинского монархизма г. Липинский в своих хуторянских “обращениях к братьям-хлеборобам” заявляет: “Это было время для украинского Ленина. Ленина мы не нашли. И в этом вся трагедия Украинской Республики”».

Мазепа, кроме того, в целом настаивает на том, что поражение украинской революции и все промахи с оформлением государственности состоялись в виду общей политической отсталости пролетарских и крестьянских масс в Украине: виной этому будто бы стали целые века царского самодержавия, в ходе которых самосознание украинцев последовательно нивелировалось, подавлялась культура нации, ее стремление к независимости и пр. Слабость политических партий в Украине стала будто бы следствием тех же причин: «Примитивизм политической практики и слабое развитие украинского эсеровского движения в прошлом не дали возможности этой партии сыграть на Украине такую же роль, какую в Московщине играла партия российских эсеров». Мазепа также считает, что ввиду особенностей исторического развития для Украины «не была приемлема ни диктатура по образу московской [имеется в виду большевистская диктатура пролетариата. — Авт.], ни демократия по образу Грузии… Для первой нам недоставало развитого пролетариата, для другой… крестьянство было слабо организовано и было сильно пропитано идеологией российского “народного” социализма. Больше всего предпосылок было для возникновения на Украине крестьянско-буржуазной республики по типу Латвии и Эстонии». Что же: не самый худший исход дела, если бы именно этим все тогда и окончилось. Но история не знает сослагательного наклонения…

Больше всего предпосылок было для возникновения в Украине крестьянско-буржуазной республики по типу Латвии и Эстонии. Не самый худший исход дела, если бы именно этим все тогда и окончилось.

Сталин очень по-своему решил вопрос с Восточной Галицией и Северной Буковиной, которые по секретному протоколу к Брестскому мирному договору, заключенному в 1918 г. между государствами Четверного союза и Украинской народной республикой, становились отдельной «коронной территорией». В 1939–1940 гг. Советы аннексировали эти территории, объявив свершившимися, наконец, вековые чаяния двух частей одного народа об объединении. Так фактически началась вторая война Украины с Россией, и, видит Бог, не Украина ее развязала. В 1945 г. Сталин присоединил к советской Украине еще и Закарпатье. И вторая война Украины с Россией продолжилась в своей специфической, ожесточенной форме.

Но дело, разумеется, не только в «присоединении» территорий: от захватов и эксплуатации колоний не отказывались в течение столетий самые «цивилизованные» государства Европы, так почему же от силовых приобретений должна отказываться сталинская империя? К тому же у сталинской верхушки были для этого дополнительные оправдания — в точности такие же, как теперь у верхушки путинской: нахождение страны во вражеском окружении. Однако у двух государственных образований есть одно принципиальное отличие: оно состоит в том, что СССР после узурпации власти большевиками в 1917 г. действительно находился в кольце врагов, а врагов нынешней России старательно производит сам путинский режим.

Отличие большевистской России от нынешней путинской состоит в том, что СССР после в 1917 г. действительно находился в кольце врагов, а врагов нынешней России производит сам путинский режим.

Но рассказ о следующей — второй войне Украины с Россией следует начинать не с 1939 г., когда Молотов с Рибентропом подписали пакт о разделе значительной части Европы, включая Украину.

Рассказ о второй войне Украины с Россией нужно начинать с трагических событий 1932–1933 гг., когда в Украине в результате преступлений сталинского режима, а именно варварских хлебозаготовок, погибло от голода около 4 млн человек, и это еще без учета числа нерожденных. Характерно, что аккурат в то же самое время Москва старательно закладывала краеугольные камни в здание дружбы двух тоталитарных режимов — СССР и Германии. Именно в 1932 г. советский наркомвоен (министр обороны) Климент Ворошилов договорился с германским генеральным штабом вести совместную разведку против Польши. Уже в следующем, 1933 г., маршал Михаил Тухачевский заявил на встрече с германской военной делегацией: «Нас разделяет политика, а не наши чувства дружбы Красной армии к рейхсверу. Мы, Германия и СССР, можем диктовать свою волю всему миру». Причем у Тухачевского были свои особенные причины вступать в союз с вермахтом против Польши: именно он в качестве командующего Западным фронтом Советов вчистую проиграл полякам Варшавскую битву в августе 1920 г., и теперь стремился взять реванш.

Между прочим, вплоть до июня 1941 г. обменивались любезностями и Сталин с Гитлером. Так, Сталин, со слов Микояна, на заседании Политбюро однажды осведомился у своих подельников — слышали ли они, что произошло в Германии: «Гитлер какой молодец! Как он расправился со своими политическими противниками!» А Гитлер, в свою очередь, публично заявлял, что «на свете есть лишь три великих человека: я, Сталин и Муссолини. Но, правда, Муссолини — слабейший». Действительно: у этих без сомнения «выдающихся» личностей было много общего, особенно в отношении к малым народам и странам. Но они же не отказывали себе и в попытках перехитрить друг друга. Правда, хитрости их слишком дорого потом стоили всему миру.

Никита Хрущев, занявший (точнее — отбивший у других претендентов) пост генсека после смерти Сталина в 1953 г., рассказывал, как 24 августа 1939 г. члены Политбюро собрались на даче Сталина в Завидово. Возбужденный диктатор радовался, что перехитрил Гитлера: согласно пакту Молотова — Рибентропа в СССР отныне фактически входили Эстония, Латвия, Литва, Бессарабия, Финляндия. Что касается Польши, то Гитлер занял одну ее часть, а другую, заселенную украинцами и белорусами, — СССР. В результате Советы, по убеждению Сталина, одновременно застраховались от войны с Германией и столкнули лбами государства оси с англо-французским блоком.

Но в конце 30-х гг. прошлого века ошибались, кажется, все, кроме бывшего ефрейтора Гитлера. В сентябре 1938 г. ошибались английский премьер Чемберлен и француз Даладье, когда подписывали в Мюнхене договор с Гитлером и Муссолини о передаче Германии чешских Судет: они полагали, что Гитлеру этого будет достаточно для удовлетворения его имперских амбиций. В 1939 г. ошибались и Сталин и Молотов, когда последний ставил свою подпись рядом с автографом Рибентропа: эти тоже думали, что Гитлер дальше не пойдет.

Происшедшее в дальнейшем стало не просто результатом этих ошибок: преступлением сталинского режима стал циничный раздел целого ряда независимых государств Европы будто бы для создания «защитного пояса» вокруг СССР. Пояс не сработал, а прямым следствием раздела, в свою очередь, стала так называемая «Великая отечественная война советского народа против гитлеровской Германии». Однако и эта отдельная война, как и очередная война Украины с Россией, оказалась составляющей чего-то куда более страшного: пактом Молотова — Рибентропа Сталин открыл путь Гитлеру для оккупации Польши и начала Второй мировой войны 1 сентября 1939 года.

«Сталинскую провокацию мировой войны поддержали его приспешники, прежде всего В. Молотов, К. Ворошилов, А. Жданов. Последний, между прочим, еще 3 марта 1939 г. в выступлении на партконференции в Ленинграде заверил делегатов, что Германия угрожает войной лишь странам Запада. Курс советской власти на тот момент был сформулирован так: “Будем накапливать наши силы для того момента, когда расправимся с Гитлером и Муссолини, а заодно и с Чемберленом”» [181] .

Между тем, чтобы попасть в узкий круг доверенных лиц советского генсека, нужно было обладать феноменальным раболепием, свидетельства о котором не могли не остаться в истории. Так, про Молотова, например, Уинстон Черчилль писал, что «никогда не видел человеческой личности, которая бы больше всего подходила под описание робота». На германского дипломата Хильгера «личность» Молотова произвела похожее впечатление: «Сталин мог быть уверен, что никто иной не проявит такой… слепой покорности, как Молотов». Всех иных, кто стоял по умственному развитию и заслугам перед страной выше Сталина и его подручных, диктатор попросту уничтожал… И именно Молотов, этот покорный «робот» Сталина, проявлял с подачи диктатора такое чудовищное презрение к интересам народов других стран, которое потрясло литовского министра иностранных дел В. Креве-Мицкявича в 1940 г. еще до оккупации его страны Красной армией: «Гениальный Ленин не ошибался, когда уверял, — откровенничал Молотов, — что Вторая мировая война позволит нам захватить власть в Европе так же, как Первая мировая война позволила захватить власть в России».

Пактом Молотова — Рибентропа Сталин открыл путь Гитлеру для оккупации Польши и начала Второй мировой войны 1 сентября 1939 г.

Тем не менее Сталину в то время удалась по крайней мере одна маленькая политическая хитрость. Когда 1 сентября 1939 г. Гитлер напал на Польшу, Сталин во исполнение пакта мог бы двинуть советские войска навстречу в тот же самый день. Но не сделал этого, и вот почему, как полагают многие: «Сталин понимал, что Гитлер хочет переложить вину за развязывание мирового конфликта на обоих… Если бы Красная армия начала боевые действия одновременно с Германией, то Англия и Франция объявили бы войну также и СССР, который оказался бы на одном уровне с агрессивной Германией». И Сталин двинул войска на свою «договорную» часть территории Польши только 17 сентября — будто бы вынужденно, для защиты страны. Именно эту лживую версию в течение советских десятилетий преподносили детям в СССР школьные учителя, и, похоже, с наступлением путинских времен в России преступное оболванивание продолжится.

…Украина на переговорах Молотова и Рибентропа упоминалась не слишком часто. Зато много раз специально упоминалась Финляндия, после нападения на которую в декабре 1939 г. Москву покинули послы западных стран, а СССР исключили из Лиги Наций. В точности так же все складывалось, когда после оккупации Крыма войсками путинского режима в 2014 г. делегацию России лишили права голоса в Европарламенте.

После нападения на Финляндию в декабре 1939 г. Москву покинули послы западных стран, а СССР исключили из Лиги Наций. После оккупации Крыма в 2014 г. делегацию России лишили права голоса в Европарламенте.

Так новый «отец народов» Путин пробовал пройти по стопам «старого» — Сталина, и не нужно было обладать даром предвидения, чтобы уже в 2014 г. утверждать: и эта очередная попытка «поднять страну с колен» также окажется безуспешной, а пострадают от нее в очередной раз народы, от имени которых, будто бы, совершалось это «поднятие». Вместо возвеличения страна рухнет в пропасть экономического упадка и в конечном итоге — очередного политического хаоса и революций…

Что касается Украины, то во временной промежуток с 1920-го по 1939 г., когда советские войска продвинулись по ее территории на запад, часть Украины называлась Восточной, другую ее часть, под названием Украины Западной, напомним, разделяли между собой Польша, Румыния и Чехословакия. Условными ли были эти названия, отличались ли по существу между собой украинцы, проживавшие на этих разделенных другими государствами территориях страны?

Что касается западных украинцев, то «тем из них, которые оказались под рукой Габсбургов [до 1917 г. — А. А-О], было не на что особенно жаловаться, — пишет историк Яневский. — Дунайская монархия дала им если не все, то почти все: гражданские и политические права, свободу отправления культа, само название их Церкви… гражданские организации, кредитные союзы, — то есть все или почти все, что было нужно этой части нашего народа для продуктивного национального развития. Именно поэтому все без исключения галицкие политические силы сохраняли лояльность к двуединой монархии после ее официального распада». И это действительно многое объясняет в дальнейшем.

«Ситуация на восток от Збруча была совершенно иной, — сообщает Яневский. — Империя Романовых пошла по пути унификации новоприсоединенных территорий и народов. В этих условиях взгляды субъектов бывшего польского государства на дальнейшие перспективы своего существования разделились. Часть пошла по пути отказа от национальной идентичности, путем полной интеграции в российские имперские структуры, стала важной неотъемлемой частью господствующего слоя. Другая, демонстрируя лояльность, наоборот, выбрала другой путь, а именно — поддержки и развития отличной от имперской национально-культурной идентичности. На уровне политическом такая позиция требовала сформулировать адекватный обстоятельствам места и времени ответ на системный вопрос. А именно: за каким политическим устройством Российского государства последует национальное развитие “украинцев”, если действующий строй такому развитию не только не способствует, а, наоборот, делает все для уничтожения национально-культурной идентичности тех, кому отказали даже в праве на самоназвание, придумав для них прозвища “малороссы”, “хохлы”, “южноукраинцы” и т. п.?».

Что делать украинцам на востоке, если действующий российский строй делает все для уничтожения их национально-культурной идентичности?

Так или иначе, но в условиях оккупации Украины войсками различных европейских режимов, единых лишь в своем стремлении не упускать из рук награбленного, украинский национализм должен был, просто обязан был сформироваться и проявиться в самой отчетливой, жесткой и жестокой форме. Это был лишь вопрос времени.

Украинский национализм

Как зарождалась ОУН

Движущей силой второй войны Украины с Россией стал именно национализм, и, стало быть, настало время определиться с тем, что это, собственно, такое. В понимании советолога-украиниста Джона Армстронга, национализм — это «движение, стремящееся к созданию независимого государства». Но если бы все было так просто! Если бы защитники национальной независимости не перевоплощались таинственным образом из тех, кто желает добра своей родине, в тех, кто желает зла людям других национальностей. Но строить на разрушении по меньшей мере бесполезно: любая государственная конструкция, возведенная на зыбком фундаменте национализма, неминуемо распадется.

Однако для начала посмотрим: имеет ли, собственно, украинская нация моральное право называться таковой. Екатерина II, напомним, так совершенно не считала: «Мнение, что они (малороссы) есть нация, абсолютно отдельная от нашей, аморальна… Малороссия, Ливония и Финляндия это провинции, которые управляются своими местными законами… было бы… глупостью называть их иностранцами и обращаться с ними как с такими». И кому-то, разумеется, будет сподручнее придерживаться подобных суждений. А кому-то, наоборот, покажется более приемлемой та оценка права украинцев на свое украинство, которую высказал более ста лет назад, в 1905 г., британский журналист и писатель Маккензи Уоллес:

«Город Киев и окружающая страна — на самом деле малороссийские, а не великороссийские, и между этими двумя группами населения есть глубокие различия — различия в языке, одежде, традициях, народных песнях, пословицах, фольклоре, быте, коммунальной организации. В этих и других отношениях малороссы, южные русские, русины или хохлы, как их по-разному называют, отличаются от великороссов севера, которые составляют доминирующий фактор в империи и которые дали этой замечательной структуре ее существенные характеристики. Действительно, если бы я не боялся без нужды бередить патриотические настроения моих великоросских друзей, у которых есть своя любимая теория на этот счет, я сказал бы, что мы имеем дело с двумя разными нациями, более далекими друг от друга, чем англичане и шотландцы. Различия объясняются, я считаю, частично этнографическими особенностями и частично историческими условиями» [190] .

Главным же критерием так называемого «права» нации на самоопределение следует считать единодушное устремление самой нации к этому самоопределению, к государственной самостоятельности и независимости (и кто, кроме Господа Бога, возьмется предоставлять или отбирать это право?!). К 1939 г., когда территорию Украины разделяли между собой самые разные по политическому и военно-промышленному потенциалу страны, это устремление уже вполне отчетливо проявлялось. Собственно, оно проявлялось всегда, в том числе в произведениях великих украинцев, составивших славу мировой культуры, — таких, как Тарас Шевченко, Николай Костомаров, Иван Франко, Леся Украинка, Анна Ахматова (Горенко) и многих других. Труды ученого-историка Михаила Грушевского, возглавившего в 1917 г. Центральную украинскую раду, были также не чем иным, как проявлением именно этого устремления украинской нации.

Но что послужило толчком к всплеску украинского национализма в первой четверти XX в.? Базой для появления и развития украинского национализма безусловно стала польская оккупация ее западных территорий в период между двумя мировыми войнами. Эта оккупация принимала порой такие жесткие формы, которые с очевидностью провоцировали сопротивление, в том числе вооруженное. В архивах сохраняются материалы коммунистического движения, действовавшего на оккупированных поляками украинских территориях, которые убедительно свидетельствуют об этом. Так, из резолюции Центрального комитета Коммунистической партии Польши (ЦК КПП) о положении на Западной Украине и задачах компартии Западной Украины (КПЗУ) от 22 июля 1933 г. становится известным:

«На основе дальнейшего обострения промышленного и сельскохозяйственного кризиса во всей Польше и Западной Украине в особенности невиданно усилилась грабительская политика оккупационного правительства. Правительство, капиталисты и помещики усилили наступление на условия труда рабочего класса ЗУ, ограбление крестьянских масс привело к ужасающей нищете западно-украинскую деревню и к возникновению очагов массового голода. Растет национальный гнет, последние же фашистские распоряжения (закон о товариществах, самоуправлении, школьный плебисцит, закон о школе и т. д.) стали орудием обостренной экстерминационной политики. Применяя наиболее дикий террор, проводя кровавые карательные экспедиции на Волыни, применяя чрезвычайные суды и виселицы, правительство стремится к подчинению себе массовых культурно-просветительных и спортивных организаций» [191] .

Разумеется, коммунистам было выгодно преувеличивать тяготы польской оккупации украинских земель — для того, чтобы убедить население в том, что грядущее пришествие Советов облегчит их положение. Но в значительной части оценки происходившего даже и с коммунистической точки зрения были правдивыми. Но самым интересным с точки зрения потенциала украинского националистического движения в резолюции ЦК КПП стало признание превосходства националистической идеологии в среде жителей Западной Украины над идеологией коммунизма: «Капиталистическое наступление в нефтяной промышленности не встретило широкого отпора со стороны пролетариата. Напряжение массовой крестьянской борьбы ослабло. Антиоккупационные, национально-освободительные выступления народных масс удается перехватывать украинским националистическим партиям».

Антиоккупационные, национально-освободительные выступления народных масс удается перехватывать украинским националистическим партиям.

Но не только иностранная оккупация украинских земель привела к всплеску национализма: существенную роль в этом сыграло международное коммунистическое движение, с 1917 г. управлявшееся и финансировавшееся преимущественно из Кремля. Для украинцев это среди прочего означало лишь одно: что очередная московская империя пытается поработить их так же, как и все остальные, но под прикрытием коммунистической идеологии. Понятными в этом смысле кажутся определения Яневского, который считает, что «история нашего (и не только нашего) народа в XX веке доказала, что коммунизм есть абсолютное зло. Злом, хоть и относительным, является и национализм — со слюнями ли во рту, или с «патриотическим» блеском в глазах. Или с топором в руке» [выделено Яневским. — А. А-О].

Но вернемся к архивам коммунистического подполья в Польше в 30-e гг. прошлого века. В архивном документе под заголовком «На фронте национально-освободительной борьбы» сообщалось, в частности, что «результаты хищнического хозяйствования ярче всего выступают на примере западной украинской трудящейся деревни, которая в результате налогов, штрафов, ростовщических долгов, голода земли, феодальных форм эксплуатации и т. п. обречена на постоянный голод. Однако тяготы, установленные оккупантом, не уменьшаются… С 1930 г. введено в Польше 18 новых налогов, кроме того некоторые из них возросли в 5, а даже в 7 раз… еще более значительную роль играют штрафы, которые взимаются под любыми предлогами, например за то, что уборная слишком чистая… в сумме 50–70 зл. с целью отпугнуть крестьянина от участия в революционной борьбе». Из этого же архивного материала становятся очевидными и размеры подавления поляками украинской национальной культуры:

«Из украинских школ остались только крохи. Из общего числа 3128 школ в 1918 г. до 1932 г. осталось не больше 500 школ, причем а) Холмщина, Полесье, Волынь не имеют ни одной украинской школы. б) Большинство школ формально украинских фактически польские, имеют польский учительский состав и т. п. / Циркуляр министерства от 30/Х-28 явно констатирует, что “все начальные школы как государственные, так и частные на всей территории польской республики… являются в полном смысле этого слова польскими школами . О других школах в польском государстве не может быть речи ”» [195] .

Вместе с тем польские оккупанты, по свидетельству того же коммунистического источника, основывали «с помощью петлюровцев и другой контрреволюционной сволочи организации, в которые пытается привлечь массы, обещая им всякие льготы, отмену штрафов и т. п.». И здесь, конечно, возникает явное противоречие, происходящее из того, что если для украинского националистического движения образ Симона Петлюры был изначально символом устремления к государственной независимости, то польские власти не признавали за оккупированными землями Украины никаких прав на самоопределение.

Не стоит забывать, что восточные земли Украины с 1920 г. оккупировали еще и Советы: промышленность и сельское хозяйство на этих землях так же безжалостно эксплуатировались, а национальная культура и самосознание украинцев подавлялись в не меньшей степени, чем в оккупационной зоне поляков. Жесточайшим проявлением этой безжалостной эксплуатации стал голодомор 1932–1933 гг. Не удивительно поэтому, что печатный орган Украинской военной организации (УВО — предтечи ОУН) «Наш курьер» в номере от 18 июня 1933 г. следующим образом формулировал основную задачу украинского национализма: «Взорвать на Востоке Европы московскую империю».

…Ученого-историка Михаила Грушевского нельзя напрямую причислять к националистам, хотя его труды, как уже упоминалось, фактически легли в основу и стали научным руководством для формирования не только национального самосознания, но и националистического мировоззрения. И в исторической ретроспективе Грушевский безусловно выглядит настоящим апологетом украинства. Таким он и был. Восприняв поначалу пришествие Советов «в штыки», Грушевский в 1919 г. эмигрировал в Австрию, но затем, в 1924 г., вернулся на родину, усмотрев и в новом режиме возможность содействовать восстановлению национальной культуры и языка. Его, как и многих, обманула псевдодемократическая риторика большевиков, но сама История вскоре властно напомнила Грушевскому о неотвратимости действия своих законов. Большевистский режим не был по своему существу демократическим изначально, вектор его развития указывал на тоталитаризм, каковой вскоре же, к концу 1920-х гг. и начал демонстрировать свой свирепый оскал. В 1931 г. ученого арестовали, были также репрессированы члены его семьи, многие ученики и сотрудники, а сам он умер в 1934 г. в Кисловодске от перенесенных страданий.

Между тем исследователь-украинист Джон Армстронг не считает случайностью, что «эта кампания преследований явилась простым совпадением по времени с коллективизацией сельского хозяйства в Украине. Во многих отношениях образование колхозов… ударило по украинскому крестьянину гораздо сильнее, чем по российскому. Первый был в основном более зажиточным, и, следовательно, терять ему было больше; кроме того, отсутствие традиционной общинной сельскохозяйственной организации в Украине делало для него новую систему более чуждой и отталкивающей».

Образование колхозов ударило по украинскому крестьянину гораздо сильнее, чем по российскому. Первый был в основном более зажиточным, и ему было что терять.

Можно не соглашаться с Армстронгом в том, что «именно украинское крестьянство составило огромную, если не преобладающую часть тех несчастных миллионов людей, депортированных как “кулаки” в Сибирь или Казахстан либо в голодные жалкие трущобы разрастающихся советских городов»: сталинский строй уничтожал крестьянство вне зависимости от национальной принадлежности и местонахождения его представителей; го́ря на российской, белорусской, калмыцкой и других землях советской империи от «раскулачивания» было не меньше, чем в Украине. Но можно не сомневаться в том, что раскулачивание в Украине породило «потенциальную основу для национального восстания, которую создавал экономический и социальный гнет со стороны иностранных правителей подобно тому гнету, что существовал до войны со стороны польских и русских правительственных чиновников и землевладельцев».

Но все же центральную роль в формировании украинского национализма сыграло население западных областей Украины. Местные жители, как это было показано ранее, менее всего испытывали привязанность к родственным славянским народам в лице поляков и великороссов, куда больше их притягивали к себе культура и образ жизни стран Западной Европы, в частности Австрии и Германии. Недаром тот же Грушевский после оккупации Украины Советами в 1919 г. выехал именно в Вену. Земли же бывшего Галицко-Волынского княжества по итогам Первой мировой войны, напомним, находились под оккупацией Польши.

Уже в XXI в. Василий Кук — последний глава Украинской повстанческой армии (УПА) на территории СССР заявил в беседе со СМИ: «Варшава требует возвести во Львове мемориал погибшим польским солдатам, а это люди, убившие на Волыни 30 тысяч украинцев и отправившие 100 тысяч в польские концлагеря».

Между тем у галицийских украинцев даже и под владычеством Польши оставались возможности для того, чтобы легально отстаивать свои права: никто не запрещал им создавать политические партии и выдвигать представителей в польский Сейм. Правда, это им не слишком помогало, потому что земель и условий для процветания украинских крестьян в Галиции не хватало, люди едва перебивались с хлеба на квас; в Волыни положение было еще хуже; в результате прокоммунистические настроения начинали и здесь пользоваться успехом и популярностью — особенно тезис «отобрать и поделить».

Противоположная сторона политического спектра на Западной Украине была представлена, в частности, Союзом украинской националистической молодежи (СУНМ), воспитанной профессурой подпольного украинского университета во Львове.

Как известно, в периоды нахождения той или иной нации или государства в сложных экономических условиях в действие вступает историческая закономерность: на политической арене начинают пользоваться наибольшим успехом не консервативные и центристские партии, а крайне левые и, практически в одинаковой степени — крайне правые партии и течения. Яркий пример — начало 30-х гг. XX в. в Германии, когда голоса немцев делились почти поровну между коммунистами и нацистами. Таким же примером, но из более ранней эпохи может служить и то, что произошло в России в 1917 г.: в борьбе между стремлением вправо — к установлению военной диктатуры, символом которой в августе 1917 г. стал генерал Лавр Корнилов, и крайне левым течением в лице большевиков победили последние.

Примерно так же складывалась политическая обстановка в украинской этнической среде в 1920-е гг. на Западной Украине, в особенности после того, как в Париже в 1926 г. был убит Симон Петлюра: именно в этом году в Галиции возник СУНМ, базировавшийся на теории националиста Дмитрия Донцова, согласно которой силе доминирующей нации, в данном случае полякам, следовало противопоставить свою силу, в данном случае силу украинского национализма, вплоть до организации террористических вылазок. Для нас ссылка на эту теорию здесь тем более важна, чем более на нее опирался в дальнейшем украинский национализм в различных своих ипостасях.

…К концу 20-х гг. XX в. в Галиции националистически настроенные ветераны из уже упоминавшейся выше УВО и молодежь из СУНМ создали пользующуюся по сей день широкой (и неоднозначной в оценках с разных сторон) известностью Организацию украинских националистов (ОУН). От всех других националистических течений ОУН отличалась ярко выраженным тоталитарным элементом в своей идеологии: нация — превыше всего, даже государства; достижение целей и задач нации возможно любыми способами, в том числе вооруженной борьбой — террором, убийствами. Поэтому именно ОУН как наиболее «решительная» часть украинского националистического движения, несмотря на убийство в мае 1938 г. ее лидера Евгения Коновальца, сыграла решающую роль в том, что в октябре того же года часть Закарпатской Украины провозгласила автономию, хотя и в составе Чехословакии (вторая ее часть осталась в составе Венгрии). Правда, затем, когда в 1939 г. гитлеровская Германия заняла Богемию и Моравию, первая, «автономная» часть Закарпатской Украины также отошла Венгрии. Но в промежутке выросшая из местных оуновцев военизированная «Карпатская сечь» в течение нескольких дней безуспешно пыталась отстоять независимость всей Закарпатской Украины: против растущей мощи Германии и ее сателлитов, с одной стороны, и давления со стороны СССР — с другой, разобщенные, расселенные по разным частям Европы украинцы не могли противопоставить ничего существенного, им приходилось ожидать, пока геополитическая обстановка в Европе позволит вновь говорить о воссоздании единой Украины.

На пороге войны

Польша или Германия?

И все же Польша, несмотря на жесточайшее угнетение национальной культуры, сельского хозяйства и промышленности Галиции и Волыни, представлялась местным жителям чем-то более привлекательным, чем Советы. Если «Польша на протяжении истории была всегда выразителем государственной воли Западной Европы», то Советская Россия «стала в мировоззренческом и государственно-политическом плане наследницей кочевых орд Азии, является носителем антиевропейски направленных разрушительных сил Востока» — примерно такими сентенциями оперировал в то время украинский национализм.

В итоге к середине 30-х гг. XX в. западно-украинские националисты рассчитывали на освобождение Восточной Украины из-под советского ига силами Польши, или Германии (как вариант — совместными военными усилиями Польши и Германии, поначалу предпосылки для этого были). То есть расчет делался на войну, и никакого «предательства» национальных интересов, — в котором по сей день пропаганда в России обвиняет украинских националистов, — в этом, конечно же, не было: просто украинцам в своей борьбе за независимость в очередной раз приходилось выбирать из более мощных союзников, каждый из которых при этом норовил в одночасье превратиться во врага. Но все расчеты разрушило вмешательство СССР: в 1939 г. по пакту Молотова — Рибентропа земли Западной Украины перешли под советскую оккупацию…

Между прочим, ОУН на своем II съезде, состоявшемся в августе в Риме, официально осудила пакт Молотова — Рибентропа. Но правда и то, что ОУН, как и другие националистические организации, в течение 30-х гг. XX в. поддерживали тесные связи с руководством нацистской Германии. К слову, такие связи поддерживала и «Украинская громада» бывшего гетмана Скоропадского, который, напомним, после падения его режима в Киеве еще в декабре 1918 г. уехал жить в свое имение в Германии. Павел Скоропадский, говорят, даже располагал дружескими отношениями с Германом Герингом.

К началу Второй мировой войны по столицам Европы оказалось рассеянным также и правительство Украинской народной республики, считавшей себя наследницей Директории Симона Петлюры: президент УНР Андрей Левицкий располагался в Варшаве, часть министров — в Праге, другая — в Париже. Идеология этой «правительственной» группировки во всяком случае значительно отличалась от безоглядного коллаборационизма с Германией «Громады» Скоропадского: сторонники УНР делали ставку на Польшу и поэтому с началом войны украинские офицеры встали в один строй с поляками, пытавшимися противостоять натиску германского железного кулака.

Но История могла бы подсказать и участникам «Громады» Скоропадского, и сторонникам УНР, что любые ставки на Польшу или Германию бесперспективны с точки зрения обеспечения подлинной независимости Украины. Еще менее перспективным был бы расчет на Россию: этому раздираемому противоречиями триумвирату всегда была милее разделенная, распластанная по Европе украинская нация, порыв к свободе которой они использовали в смертельных играх друг с другом. Сохранится ли такое положение в исторической перспективе, покажет лишь время…

России, Германии и Польше милее была разделенная, распластанная по Европе украинская нация, порыв к свободе которой они использовали в смертельных играх друг с другом.

Однако даже и этот очевидный расклад диктовал для членов правительства Левицкого необходимость передислоцироваться из Варшавы на германскую территорию: в оккупационной зоне СССР разговор с ними был бы слишком коротким. Правительство УНР в Германии возглавил в качестве президента экс-премьер Вячеслав Прокопович, а пост премьера занял бывший министр иностранных дел Александр Шульгин: здесь они занимались, в частности, формированием украинского легиона для помощи Финляндии в ее войне против СССР. Россия для этих людей, тем более Россия в виде СССР, была заведомо более опасным врагом, нежели любой другой режим в Европе. Поэтому называть еще и их «предателями», как это делают по сей день пропагандисты-государственники в России, бессмысленно: заведомого врага «предать» невозможно.

Не оставляла усилий к тому, чтобы оставаться на авансцене политики с началом войны и ОУН. Деятельность ее руководителя Андрея Мельника подкреплялась решениями Провода из восьми членов, таких, как Ярослав Барановский и Дмытро Андриевский (молодежное крыло), генералы Курманович и Капустянский, представлявшие ветеранскую часть руководства. Большим влиянием в ОУН пользовались также Мыкола Сциборский и Омельян Сенык. Ричард Ярый, даже и не будучи этническим украинцем, пользовался полным доверием Провода и, говорят, выполнял роль связующего звена с германским командованием — прежде всего с главой абвера (армейской разведки) адмиралом Вильгельмом Канарисом. Причем связи, хотя и опасливые, с германским руководством представлялись для этих людей чем-то вполне естественным: и сам признанный лидер ОУН Андрей Мельник, и член Провода Омельян Сенык, будучи галичанами по происхождению, оба были еще и ветеранами австро-венгерской армии, противостоявшей России в Первой мировой войне. Так что и в этом случае, как бы ни старалась ранее старая советская пропаганда, а теперь новая путинская представить лидеров ОУН «предателями» и «пособниками», ничего из этого не получится. Все эти люди изначально, естественным образом были ориентированы на поддержку Западной Европы, в том числе Германии, против Советов.

Вот как выглядела история ОУН в глазах составителей отчетности из Главного политического управления Рабоче-крестьянской Красной армии (ГлавПУР РККА): «ОУН — это старая националистическая организация… Ее формирование относится еще к 1920 г., т. е. к тому периоду, когда с территории Советской Украины изгнали мы петлюровскую контрреволюцию. История создания ее такова. Один из помощников Петлюры — Евгений Коновалец создал украинскую военную организацию в Германии (в 1921 г.) по названием “УВО”. В 1929 г. тот же Коновалец расформировал ее и переменил название на “ОУН” — Организация украинских националистов, и с того времени она существует до сих пор». Далее в отчете сообщается, что Коновалец будто бы был «довольно близким другом Гитлера еще с 1923 г.», что скорее всего — чистая выдумка докладчиков из ГлавПУР РККА, настолько фантастическим выглядит утверждение об их «близости». Тем не менее с той же легкостью докладчики сообщают далее о том, что «в 1933 г. в результате то ли внутренней борьбы, или по другому случаю для гитлеровского гестапо кандидатура Коновальца не подошла, но это не столь важно, важно то, что он был убит, и во главе ОУН стал его помощник — Андрей Мельник».

Евгений Коновалец. Родился 14 июня 1891 г. в с. Зашкив близ Львова в семье управляющего народной школы. В 1909 г. после окончания Львовской украинской академической гимназии работает секретарем Львовского филиала общества «Просвита». В 1909–1914 гг. — студент юридического факультета Львовского университета. В 1914–1915 гг. — служащий полка ландвера во Львове. В апреле 1915 г. попал в русский плен. В ноябре 1917 г. вступил добровольцем в Галицко-Буковинский курень сечевых стрельцов. 19 января 1918 г. его избирают командиром куреня. В январе 1918 г. его часть внесла решающий вклад в подавление восстания рабочих в Киеве против власти Центральной рады. С ноября 1919 г. в польском плену. С 1920 г. в эмиграции в Чехословакии, Германии, Швейцарии, Италии. В 1920 г. основал Украинскую военную организацию (УВО). В 1929 г. был избран первым головою Провода Организации украинских националистов (ОУН). Погиб 23 мая 1938 г. вследствие теракта НКВД» [205] .

Однако в Москве все, что не согласовывалось с «генеральным курсом» коммунистической партии, воспринималось в качестве предательства, и в отчетах ГлавПУР РККА это так и преподносилось: «Украинский буржуазный [?! — Авт.] национализм всегда был явлением реакционным, но превращение его в украинско-немецкий национализм — это естественный процесс приспособления к интересам германского разбойничьего империализма».

Позднее, по окончании войны, советская пропаганда старательно тиражировала тот же надуманный тезис о «предательстве» лидеров ОУН и УПА. Из доклада ГлавПУР РККА от 12 января 1945 г. под заголовком «Украинско-немецкие националисты на службе у Гитлера», в частности, узнаем, что «в составе руководящих кадров были молодые украинские националисты, которые понятия не имели об Украине, так как они выросли и воспитывались за границей (в Германии или Польше)». Далее следуют утверждения, что эти молодые кадры — «по существу фашистские молодчики», которым «было чуждо понятие родины даже в понимании буржуазного национализма». В этом насыщенном пропагандистскими штампами словесном потоке интерес представляет лишь одно, вероятно правдивое сообщение — о том, что многие украинские националисты действительно выросли и воспитывались за границей. При том, что, кажется, ни у кого из тех, кто даже длительное время находится за границей, не стоит отнимать права на любовь к своей родине. Но во всяком случае молодые оуновцы, о которых идет речь в докладе, не предавали ни своей родины в целом, ни тем более своей родины в понимании советской власти: они не имели ничего общего с этой властью с самого рождения и, стало быть, им нечего было предавать по существу.

Эти люди не имели ничего общего с советской властью изначально, и, стало быть, им нечего было предавать по существу.

Более того, для ОУН изначально было характерным опасливое отношение к Германии: ее предполагалось использовать лишь в целях возрождения украинской государственности. Но германский нацизм находился на более высокой ступени своего развития, чем национализм украинский, — в том смысле, что это уже был расизм, который не предполагал равенства других наций с той нацией, которая вознамерилась силой оружия доказать свое превосходство. Целью ОУН, которую она не скрывала, было объединение, восстановление и возвеличение украинской нации и культуры в границах единого государства. Против государственных образований как таковых гитлеровская Германия в принципе ничего не имела. Но следовало при этом обратить внимание на то, каким именно государственным формам отдавала предпочтение гитлеровская Германия. Австрия, хотя и сохраняла видимость самостоятельности, после ее аншлюса в 1938 г. целиком вошла в состав германского рейха. Та же Польша после оккупации всей ее территории Германией в 1941 г. получила статус генерал-губернаторства, и насколько же ошибались те оуновцы, которые полагали, что после освобождения Украины одновременно и от Польши, и от СССР Германия позволит стать ей независимой национально-территориальной единицей. Как справедливо полагает Джон Армстронг, «нацистская тактика предусматривала использование украинского национального чувства в качестве противовеса польскому, чтобы поддержать немецкое правление в генерал-губернаторстве. После того, как поляки были бы уничтожены как национальная субстанция, настал бы черед и украинцев быть либо абсорбированными немцами, либо сведенными к положению илотов».

После того, как поляки были бы уничтожены как национальная субстанция, настал бы черед и украинцев быть либо абсорбированными, либо сведенными к положению илотов.

Однако поначалу на территории германской оккупационной зоны Польши началось создание различных украинских комитетов и советов, которые однажды решили объединиться во имя национальных интересов вокруг известного ученого-географа доктора Владимира Кубийовича и послать делегацию к гауляйтеру Польши Гансу Франку. В сотрудничестве с лидером местного ОУН полковником Сушко Кубийовичу удалось добиться разрешения на создание единой украинской ассоциации на территории Польши во главе с центральным комитетом: оба очевидно полагали это большим достижением в деле восстановления украинства. При том, что сама ОУН переживала не самые лучшие дни из-за глубокого внутреннего кризиса, назревшего вскоре после того, как из польских тюрем были выпущены молодые активисты этой организации — такие, как лидер «края» ОУН в Польше Владимир Лопатинский, Дмитрий Мирон, Ярослав Стецко и другие.

Суть внутрипартийного конфликта ОУН заключалась в исторической традиции противостояния более молодых поколений с поколениями старших — в проблеме «отцов и детей». С одной стороны, молодые упрекали старших в классических «грехах» — в малодушии, робости, отсутствии решимости в борьбе и т. д. С другой стороны, был в перечне этих упреков и такой экзотический, как поддержание дружественных отношений с вермахтом и Германией в целом: оуновская молодежь в большей степени, чем ветераны, отдавала себе отчет в том, что Германия создает видимость дружбы с украинцами лишь до поры до времени. Но лидеры оуновской молодежи, как и следовало ожидать, ошибалась, когда полагали, что старшие совсем этого не понимают: просто жизненный опыт ветеранов диктовал им необходимость делать хорошую мину при плохой игре с немцами.

Жизненный опыт ветеранов ОУН диктовал им необходимость делать хорошую мину при плохой игре с немцами.

Так или иначе, но молодежная фракция, как водится, требовала более решительных действий, нежели могли предоставить в их распоряжение старшие, и для реализации своих амбиций им вскоре потребовался собственный вожак — хотя и роль Андрея Мельника как лидера ОУН никто не отрицал. Таким лидером оуновской молодежи стал Степан Бандера: уж кому-кому, а ему, получившему два пожизненных заключения за убийства польских чиновников, советских дипработников и коллаборационистов, в решимости никто не мог отказать.

Степан Бандера:

большая советская ложь

«Бандеровцам… приписывалось все: и геноцид украинского народа, и уничтожение евреев, и сотрудничество с Гитлером и все мыслимые жестокости. Бандеровцы — это пример большой лжи советской системы. Хотя с точки зрения науки истории это было национальное освободительное движение, антикоммунистическое» [209] .

Признанного лидера украинского национализма Степана Бандеру советская пропаганда в прошлом и путинские СМИ в настоящем также традиционно обвиняют в предательстве в связи с его сотрудничеством с фашистской Германией. Но предавать Бандере, как и другим украинским националистам, было абсолютно нечего: великороссы привычно обвиняют в предательстве всех, кто не соглашается с имперскими амбициями Кремля, растянутыми во времени и пространстве.

Другое дело, что Бандера действительно сотрудничал с гитлеровской Германией. Но окончилось это «сотрудничество» очень быстро тем, что при Гитлере, с лета 1941 г. и до осени 1944 г. он находился в заключении — сначала в тюрьме, а затем в концлагере Заксенхаузен, известном своими отнюдь не санаторными условиями (в 1944 г. туда попал и Андрей Мельник). Так что никакого «пособника» из Бандеры при всем желании не получается. И вообще он сам и его товарищи из молодежного крыла ОУН на территории Польши с самого начала были против любого сотрудничества как с Советской Россией, так и в равной степени с гитлеровской Германией: Бандера понимал, что и те и другие стремились лишь в очередной раз поработить Украину.

Мировоззрение Степана Бандеры как предводителя украинских националистов формировалось под воздействием окружения, которое остро чувствовало, что единую украинскую нацию в результате всех перипетий начала XX в. фактически уничтожают оккупационные силы сразу нескольких европейских государств.

…Степан Андреевич Бандера родился и жил именно в той части Украины, которая до 1939 г. входила в Польшу. Здесь жизнь была куда более благополучной, нежели на территории Советской Украины: Степан видел своими глазами, как во время голодомора 1932–1933 гг. умирающие с восточной стороны бросались к польской границе на западе, а им в спину стреляли советские пограничники. За это он возненавидел советскую власть.

«Любой национализм — страшная штука, особенно с оружием в руках. Но Бандера был в сто раз менее жестоким, чем бериевское или абакумовское НКВД, боровшееся с бандеровцами, — считает профессор-историк Андрей Зубов. — Поэтому любая попытка освободить их от этого государства уже была элементом справедливости. И в этом смысле бандеровское движение более оправданно с точки зрения морали, чем сталинское советское государство. Вот это надо объяснять — последовательно и системно».

Бандера был в сто раз менее жестоким, чем бериевское или абакумовское НКВД, боровшееся с бандеровцами. В этом смысле бандеровское движение более оправданно с точки зрения морали.

Характерно, что именно за такие взгляды в отношении бандеровского движения и его вожака профессор Андрей Зубов был изгнан в 2014 г. из российского института международных отношений (МГИМО). Поводом же послужило публичное сравнение оккупации Крыма в 2014 г. войсками путинской России с оккупацией чешских Судет в 1938 г. войсками гитлеровской Германии. Но и первое и второе — действительно явления одного порядка. Более того: пропагандируемое сегодня в путинской России презрение к малороссам как две капли воды похоже на ту ненависть к «неарийским» народам, которая культивировалась в Германии времен Гитлера.

Пропагандируемое сегодня в путинской России презрение к малороссам как две капли воды похоже на ту ненависть к «неарийским» народам, которая культивировалась в Германии времен Гитлера.

Строго говоря, личность Степана Бандеры как проводника ОУН сформировалась окончательно, когда ему было всего 14 лет. Тогда, в 1923 г. в польской тюрьме во Львове погибла под пытками активистка Украинской военной организации (УВО) Ольга Басараб. Именно после этого Степан Бандера решил посвятить свою жизнь восстановлению независимости Украины. Его первым и главным врагом на этом пути стала Польша, в одинаковой степени — украинские коммунисты и Советы. Своими злейшими врагами Бандера считал и тех соотечественников-украинцев, которые добровольно сотрудничали с врагами нации, будь то поляки, немцы, или советские коммунисты: та часть ОУН, которая ориентировалась на Бандеру, была фактически тоталитарной сектой, не допускавшей инакомыслия, поэтому коллаборационисты подлежали уничтожению наравне с «естественными» врагами.

И под независимостью националист Бандера понимал не только государственную самостоятельность Украины (это само собой), а прежде всего отсутствие зависимости украинской нации от других наций. Бандера был истовым проповедником украинского национализма, но все же его национализм — не то же самое, что германский фашизм. «В Советском Союзе, чтобы что-то заклеймить, особенно после Второй мировой войны, надо было просто назвать фашизмом, — говорит профессор-историк Андрей Зубов. — Так «бандеровцев» назвали фашистами, хотя, конечно, это не соответствовало действительности. Это была типичная националистическая организация военного периода со своей армией, со своим террористическим крылом. Тогда таким образом действовали многие. Конечно, некоторые лидеры украинского национального движения увлекались идеей корпоративизма Муссолини. Но своим лучшим учеником Муссолини все-таки называл Иосифа Сталина. Я думаю, что Сталин был бо́льшим фашистом, чем Бандера и даже Муссолини».

На самом деле Степан Бандера был скорее революционером-сепаратистом. В детстве он вступил в организацию «Пласт», аналогичную советской пионерской организации. Политически «пластунами» руководили кураторы из УВО. «Членом УВО формально я стал в 1928 году, получив назначение в разведывательный, а потом в пропагандистский отдел, — вспоминал потом сам Бандера. — Когда в начале 1929 года была создана ОУН — Организация украинских националистов, я сразу стал ее членом». УВО действовала в границах Галиции, формы «работы» были самыми разнообразными — политические убийства, саботаж, экспроприации. Преемницей УВО на территории Галиции и стала в 1929 г. новая организация — ОУН.

О создании Организации украинских националистов (ОУН) было объявлено на I конгрессе украинских националистов, проходившем 28 января — 3 февраля 1929 г. в Вене. До того, как краевой Провод ОУН на землях Западной Украины возглавил Бандера, организацией здесь поочередно руководили: Богдан Кравцив (арестован), Юлиан Головинский (застрелен 30 октября 1930 г. поляками), Степан Охримович (умер в тюрьме от побоев 10 апреля 1931 г.), Иван Габрусевич (эмигрировал) и Богдан Кордюк (освобожден от должности после провалов).

В течение 1928–1934 гг. Бандера обучается на агрономическом факультете Львовской политехнической школы. Здесь на глазах своего соседа по общежитию Романа Руденского он с самого начала формирует характер: обжигая пальцы о стекло керосиновой лампы, кричит сам себе «Признайся, Степан!» и сам же отвечает: «Нет, не признаюсь!» Именно в те годы Бандера на конференциях за границей — в Праге, Берлине и Данциге встречается и, что называется, перенимает эстафету у старших лидеров национализма, в частности у полковника Евгения Коновальца.

Но еще в 1928 г. Бандеру впервые арестовывает польская полиция за организацию стачки: так начиналась его карьера как лидера украинских националистов, ставшего вскоре известным в качестве исполнителя и организатора терактов на территории Польши. Среди его жертв были не только польские полицейские, или начальник канцелярии советского консульства во Львове, но также министр внутренних дел Польши Бронислав Перацкий, а также соотечественники — украинские студенты, которых подозревали в контактах с польскими властями.

24 декабря 1932 г. поляки казнили во Львове боевиков ОУН Василия Биласа и Дмитра Данилишина. Степан Бандера и Роман Шухевич, с которым они к тому времени уже тесно сошлись, организовали масштабную пропагандистскую акцию: в момент повешения боевиков во всех украинских церквях Львова начался колокольный перезвон, по всей Галиции затем прошли службы «за упокой». Параллельно Бандера занимался пропагандой против курения и пьянства среди украинского населения: таким образом, в его понимании, можно было одновременно обеспечить физическое здоровье украинцев, а заодно и нанести коммерческий ущерб польским производителям табака и алкоголя.

В 1933 г. по инициативе Бандеры была проведена еще одна резонансная акция: в школах Западной Украины были розданы 98 тысяч листовок и 6 тысяч брошюр, в которых провозглашалось «решающее наступление против польского владычества, то есть против польского государства и польского духа во всех областях нашей жизни, в первую очередь в школах».

Напомним, что свою подпольную деятельность на землях Галиции и Волыни активизировала в то время также Коммунистическая партия Западной Украины (КПЗУ), получавшая, по всем признакам, не только моральную, но и материальную поддержку из-за рубежа — из СССР. Так что Бандере приходилось уделять внимание контрпропаганде еще и на этом направлении. В 1932–1933 гг., в разгар голодомора на землях Восточной Украины, ОУН проводила в студенческой среде разъяснительную работу, в ходе которой рассказывалось, что «гибель миллионов украинцев на восточно-украинских землях стала следствием спланированной акции, с помощью которой советская власть старалась ослабить украинский народ».

Но главным постулатом ОУН, в рядах которой Бандера зарекомендовал себя «талантливым стратегом» и получил свое прозвище Лис, был, конечно, «революционный террор как способ самообороны». И здесь, помимо поляков, физической целью Бандеры становятся представители Советской России. Бандера организует многочисленные жестокие нападения: под его руководством 22 октября 1933 г. Николай Лемик нападает на служащего консульства — сотрудника НКВД Алексея Майлова, 12 мая 1934 г. активистка ОУН Екатерина Зарицкая закладывает бомбу под редакцию газеты «Труд» и т. п.

Нельзя сказать, что польская полиция сидела, сложа руки: в ОУН засылали провокаторов, вербовали доносчиков. В ответ ОУН организовала нападения на коллаборационистов — украинцев, активно сотрудничавших с польскими властями. Известным примером подобных расправ стало убийство 25 июля 1934 г. директора Львовской гимназии Ивана Бабия: смертный приговор ему вынес «революционный трибунал» ОУН.

Чашу терпения польских властей переполнила «капля» с убийством в Варшаве 15 июля 1934 г. министра внутренних дел Бронислава Перацкого: оно произошло на следующий день после ареста Степана Бандеры: этот акт готовили загодя, но исполнили именно в тот день в качестве ответа на арест Бандеры, который, между тем, оказался частью масштабного наступления на ОУН. Летом того же года в Праге, где находилась штаб-квартира организации, был изъят ее главный архив: чехи передали копии архива полякам, что позволило им составить обоснованное обвинение для последующего суда в Варшаве. На «Варшавском процессе» (18 ноября 1935 г. — 13 января 1936 г.) перед судьями предстали 12 членов ОУН во главе с Бандерой: в деле фигурировали 25 томов показаний и 144 личных свидетельства. Разумеется, Бандера со товарищи использовали судебный процесс для пропаганды идеи национально-освободительной борьбы украинского народа против польских захватчиков. Приговор: Степану Бандере, Николаю Лебедю и Ярославу Карпинцу смертную казнь заменить на пожизненное заключение, остальным участникам процесса — от 7 лет до пожизненного.

Уже во время заключения следствию становятся известными другие преступления Бандеры и его сообщников, и в мае 1936 г. на суде во Львове он получает еще одно пожизненное. И так бы остался Степан Бандера в истории Украины лишь одним из националистов, окончивших свои дни в глубокой старости в польских застенках. Если бы не столкновение интересов двух тоталитарных режимов — гитлеровской Германии и сталинского СССР. Бандера отбывал заключение в Брестской тюрьме, когда стало известно, что эта часть Польши по пакту Молотова — Рибентропа отходит СССР. Польские охранники перед эвакуацией оставили открытыми двери застенков…

Так бы и остался Степан Бандера в истории Украины одним из националистов, окончивших свои дни в глубокой старости в польских застенках. Если бы не столкновение интересов двух тоталитарных режимов — гитлеровской Германии и сталинского СССР.

По выходу из тюрьмы Бандера с Шухевичем перешли в германскую зону оккупации и принялись организовывать добровольческие украинские части. Таких добровольцев под руководством Шухевича к весне 1941 г. набралось в соединении «Нахтигаль» на территории генерал-губернаторства Польши в количестве около батальона. Военная часть еще большего размера под названием «Роланд» собралась в Австрии под командованием полковника Ричарда Ярого. Об этих национальных соединениях украинцев еще пойдет речь впереди.

Между тем, по сведениям биографа Бандеры Николая Посивнича, Бандера и Шухевич планировали сделать части «Нахтигаль» и «Роланд» ядром будущей украинской армии. Но вряд ли то же самое входило в планы германского командования: украинцев здесь планировали использовать не иначе, как пушечное мясо в схватке с Советами, а оставшихся в живых — для антисоветской пропаганды на оккупированной территории Украины.

30 июня 1941 г., когда с территории Западной Украины уже ушли советские части, но еще не вошли подразделения вермахта, по радио из Львова было провозглашено восстановление независимого Украинского государства во главе с соратником Бандеры Ярославом Стецко. Причем звучали слова о «содружестве» с рейхом (подробнее об этом эпизоде — далее). 3 июля 1941 г. в Кракове состоялись переговоры между Степаном Бандерой со товарищи, с одной стороны, и заместителем государственного секретаря Германии Эрнстом Кундтом (со своими товарищами), с другой. Бандера пытался убедить немцев в том, что его части вступили в войну с Советами на стороне Германии ради независимой будущности Украины, и что, стало быть, Германия должна предоставить Бандере право формировать новое государство. Кундт, якобы, на эти претензии кратко заметил: «Это право принадлежит немецкому вермахту и фюреру, который завоевал эту страну. Только он вправе назначать украинскую власть». Бандера, разумеется, выглядел после этого разговора не слишком удовлетворенным, поэтому на всякий случай уже 7 июля гестапо взяло его под домашний арест, затем были проведены аресты членов ОУН на всех оккупированных территориях Европы и Украины, а самого Бандеру перевели в тюрьму на Принцрегентштрассе в Берлине. С начала января 1942 г. и до осени 1944 г. домом для Бандеры была одиночная камера в концлагере Заксенхаузен.

В феврале 1945 г. в Бережанах Тернопольской области проходит съезд ОУН, на котором Бандеру с Шухевичем избирают в Бюро Провода, которое впоследствии в полном составе переезжает на оккупированную союзниками территорию Германии. По подсчетам биографов, с момента, как в 1946 г. советский литератор Николай (Мыкола) Бажан как представитель советской Украины на сессии Генеральной Ассамблеи ООН потребовал от Запада выдать Бандеру как «закоренелого преступника», и до 1959 г., когда он погиб от руки агента КГБ, на него было совершено по меньшей мере восемь покушений. Преступник признался, что выполнял спецзадание советских спецслужб, и Бандера из революционера-террориста превратился в мученика за идею.

Героического флера образу Бандере придают также те физические и моральные страдания, которые он сам и его семья понесли как от фашистской Германии, так и от СССР. Отца Степана Бандеры и двух его сестер Марту (по другим сведениям — Владимиру) и Оксану арестовали по приказу советских властей 23 мая 1941 г. 8 июля на закрытом заседании военного трибунала Киевского военного округа священнослужителю Андрею Бандере был вынесен смертный приговор, а 10 июля он был расстрелян. Что касается «заслуг» Германии, то в то время, пока сам Бандера находился в Заксенхаузене, гестапо отправило двух его братьев — Александра и Владимира в Освенцим; в Херсоне нацисты расстреляли еще одного брата — Богдана…

ОУН-М и ОУН-Б

Большие разногласия

«Немецко-польская война в сентябре 1939 года застала меня в Бресте над Бугом… — вспоминал подробности своего «чудесного» освобождения из тюремного заключения Бандера. — 13 сентября, когда положение польских войск на этом направлении стало критическим из-за опасности окружения, тюремная администрация поспешно эвакуировалась, и я вместе с другими узниками, в том числе и украинскими националистами, вышел на свободу — меня освободили заключенные-националисты, которые как-то узнали, что я сижу в одиночной камере». Из Бреста Бандера двинулся проселками на Львов.

В начале 1940 г. Владимир Тымчий-Лопатинский и Степан Бандера приехали в Рим к руководителю ОУН Андрею Мельнику с рядом требований, состав которых оспаривается с разных сторон по сей день. Но все сходятся на том, что пара, в частности, требовала серьезных кадровых перестановок и увольнений в Проводе по обвинениям различной степени тяжести. Сам Бандера потом утверждал, что «после смерти основоположника и проводника ОУН полковника Е. Коновальца сложились ненормальные отношения между краевым Проводом и активом организации… Причиной этого было, с одной стороны, недоверие к некоторым ближайшим сотрудникам полковника А. Мельника, в частности к Ярославу Бареновскому… С другой стороны, вырастала настороженность краевого актива к политике заграничного Провода».

Мельник отказал в удовлетворении требований, в частности, не согласился отстранить Барановского с ключевого поста.

Был и еще один принципиально важный для противостояния двух частей ОУН фактор — отношения с Германией. По свидетельству разных источников, Мельник хотел опереться на нее, а Бандера категорически возражал. Как вспоминал впоследствии сам Бандера, «А. Мельник не принял нашего требования, чтобы планировать революционно-освободительную большевистскую борьбу без связи с Германией, не делая ее зависимой от немецких военных планов».

В результате уже 10 февраля 1941 г. на сходке в Кракове Бандеру избирают главой нового «революционного» Провода. И началось. Бандеровцы захватывают штаб ЦК мельниковского ОУН в Кракове. Полковник Сушко со своими сторонниками этот штаб отбивает, в ответ нападает на штаб бандеровцев, и конфликт переходит в стадию уличной перестрелки. Абвер Канариса безуспешно пытается помирить оба крыла националистов…

В это время в поддержку Провода Мельника однозначно высказывается базировавшееся на территории Германии Украинское национальное объединение (УНО) во главе с полковником Тымошем Омельченко: в этом объединении, между прочим, к 1940 г. состояло около 11 000 эмигрантов, и оно пользовалось значительным авторитетом.

Не сбавляли оборотов и сторонники нового, молодежного Провода, который в марте 1941 г. созвал генеральную конференцию ОУН-Б. В противостоянии с Проводом Мельника бандеровцы оперировали обвинением в том, что Мельник со товарищи, засидевшись в эмиграции, забыли об истинных целях движения, и они, бандеровцы, сейчас берутся за их реализацию. А поскольку опасности подстерегали новых лидеров ОУН повсюду, в том числе из-за спины, от бывших товарищей по организации, потребовалось создание службы безопасности, руководить которой взялся Николай Лебедь, прославившийся впоследствии жестокостью в ходе реализации различных акций ОУН-Б. Бандера доверял этому своему товарищу как мало еще кому, поскольку провел годы и освободился вместе с ним из одной и той же тюрьмы в 1939 г.

Между тем следует также учитывать, что само «тело» разросшегося до настоящей войны внутреннего конфликта ОУН вполне могло возникнуть и под воздействием одной из разведок — советской или германской, а может быть и их обеих: и немцам, и русским конфликт внутри ОУН был выгоден для достижения собственных целей — обеспечения поддержки войскам в будущей войне.

Западная Украина в 1939 г. и Крым в 2014 г.:

общее и отличия

Настоящая трагедия ожидала жителей Галиции вскоре после оккупации ее территории Советами в 1939 г. Многие здесь еще помнили, какой терпимостью отличалось австрийское правительство, другие находили в себе силы и для сотрудничества с польскими властями. Теперь, они полагали, следовало лишь более напряженно сотрудничать с советской властью. Как будто это было возможно в принципе.

В сентябре 1939 г. восьмидесятилетний бывший лидер Западно-Украинской народной республики Константин Левицкий попросил аудиенции в штабе советских оккупационных войск. Советские военачальники приняли его довольно дружелюбно, пообещав, что никаких репрессий не будет, и что за противодействие Красной армии двадцатилетней давности никого специально преследовать не будут. Но в точности, как впоследствии с вермахтом, когда все договоренности местного населения с армейскими офицерами вскоре же нивелировались звериной жестокостью следовавшего по пятам гестапо, так и генералы советской армии, принявшие Левицкого, не отвечали за всю советскую власть: за нее отвечал НКВД, который своей жестокостью мог дать сто очков форы любому гестапо.

…Старика Левицкого и ряд других видных политических деятелей вскоре арестовали и отправили в Москву. С тех пор никто о них ничего не слышал. А Советы тут же приступили к формированию «единодушной поддержки» своей оккупации со стороны народа бывшей Западной Украины. Советы тогда, в 1939 г., оккупировали Галицию и Волынь в точности так же, как войска путинского режима оккупировали Крым в 2014 г. — при помощи массированной пропаганды, направленной как на население внутри оккупированных территорий, так и на заграничную аудиторию. Как в 1940 г. лозунг «Взять под защиту единокровных трудящихся Западной Украины» маскировал совместную с Германией агрессию против Польши, так в 2014 г. захват территории Крыма и помощь сепаратистам на юго-востоке Украины скрывали подобное сталинскому намерение Путина: воспользоваться слабостью соседа для продвижения на запад и присвоения новых земель.

В 1939–1940 гг. на оправдание захватов была сконцентрирована «могучая пропагандистская машина — пресса, радио, кино, деятельность политработников, партийных и комсомольских организаций Красной армии… репрессивно-карательный аппарат… войсковых трибуналов, органов НКВД». По донесениям Украинского фронта, еще до 30 сентября 1939 г. среди жителей Западной Украины были распространены 400 тыс. экз. советских газет, 210 тыс. листовок, около 9 млн экз. брошюр и книг, среди которых — «труды» Сталина, «Краткий курс истории ВКП(б)», выступления Молотова… Такая же пропагандистская машина работала в России на оправдание захватов чужих земель в 2014-м и в последующие годы. С началом боевых действий в 1939 г. советская пресса возбуждала еще и ненависть украинцев к полякам — «Правда», например, среди прочего утверждала, что «при отступлении поляки сжигали украинские села, грабили… убивали женщин и детей»: в точности так же, как российская пресса в 2014 г. изо всех сил раздувала «зверства киевской хунты» на юго-востоке Украины. Советское радио и печать совершенно бездоказательно называли Польское государство и его руководство «дикарской властью», «жалким правительством» и т. п. Не правда ли, как это похоже на то, что приходится слышать сегодня гражданам обеих стран с 2014 г. по обе стороны украинско-российской границы? «Киевская хунта» — самое мягкое изо всех произведенных в Кремле эпитетов по адресу нынешней украинской власти.

Правда, апологеты путинской «операции» в Крыму в 2014 г. уверяют, что референдум о присоединении к России состоялся на полуострове еще до того, как там появились российские оккупационные власти. Но это ложь. В 2014 г. территорию Крыма сначала оккупировали военные в камуфляже без опознавательных знаков, и только затем под их присмотром был проведен «референдум» о присоединении территории полуострова к России. В точности так же в 1939 г. в Галиции и Волыни сначала появились войска, и только потом возникла «всенародная поддержка»: так называемое «Народное собрание Западной Украины» было созвано через месяц после вторжения советских орд — 26 октября 1939 г. И кандидатов в депутаты этого органа выбирали под присмотром НКВД, поэтому уже к 1 ноября была готова просьба о «добровольном» вхождении в Украинскую советскую республику.

Именно поэтому для некоторых «историков», специализирующихся на украинско-российских отношениях путинского периода, столь милы воспоминания о сталинском прошлом: там они находят подтверждения правоты своих глубоко имперских по сущности оценок роли и места Украины в истории — исключительно в составе и под управлением России, в качестве младшей, подотчетной во всем и покорной «сестры».

На самом деле не поляки в 1939 г. «сжигали украинские села» при отступлении, а советские войска под руководством органов НКВД по занятии территории Украины, находившейся до того в составе Польши, принялись физически уничтожать всех, на кого падала хотя бы тень подозрения в сопротивлении советской оккупации: «Уже в первые дни пребывания “освободителей” на западно-украинских землях… бойцы и командиры вели себя как оккупанты. Брутальное поведение на Львовщине бойцов 6-й армии Ф. Голикова заставило прокурора армии Нечипоренко обратиться со специальным заявлением к Сталину и Ворошилову… Прокурор уверял, что командование армии подвергло самочинным расстрелам военнопленных и местных жителей, не препятствовало злодеяниям, среди которых распространены насилия и грабежи»… Во Львове были арестованы и вывезены в глубь СССР 1160 польских офицеров, которые нашли смерть в советских концентрационных лагерях. 22 сентября был арестован мэр Львова, профессор С. Островский, а вместе с ним — скопом его заместители и все члены управы, по ночам арестовывали лидеров польских и еврейских политических партий и организаций. И вот об этом поговорим подробнее ниже.

Цветок душистый прерии — Лаврентий Палыч Берия

В пять утра 17 сентября 1939 г. войска советского Украинского фронта перешли польскую границу. На следующий день, 18 сентября, 36-я танковая бригада 5-й армии захватила Луцк, а стрелковые дивизии расположились на линии Рокитное — Костополь — Ровно — Дубно; 21 сентября был занят город Сарны; 22 сентября войска вышли на линию Ковель — Рожице — Владимир-Волынский — Иваничи…

Но еще до того, 8 сентября 1939 г. нарком НКВД Лаврентий Берия подписал приказ № 001064 «Об оперативных мероприятиях в связи с проводимыми учебными сборами», согласно которому были сформированы пять оперативных групп НКВД по 50–70 человек с приданным — по 300 бойцов из состава пограничных войск. Лаврентий Берия возлагал на свои спецгруппы НКВД на территории Западной Украины точно такие же задачи, какие Генрих Гиммлер возлагал на зондеркоманды СС, действовавшие на оккупированных территориях СССР: физическое уничтожение всех, кого можно было заподозрить в неприятии оккупации. После того, как части Красной армии заняли бы ту или иную территорию, НКВД-шникам было предписано создание временной администрации. Одновременно следовало занять пункты связи, финансовые учреждения, типографии (где немедленно начать выпуск пропагандистской литературы), и, главное: «Провести аресты реакционных представителей правительственной администрации, руководителей контрреволюционных партий, освободить политических заключенных».

Лаврентий Берия возлагал на свои спецгруппы НКВД на территории Западной Украины точно такие же задачи, какие Генрих Гиммлер — на зондеркоманды СС: тотальное уничтожение любых очагов сопротивления.

Во исполнение этой директивы Берии наркомвнудел Советской Украины Иван Серов вместе с членом совета фронта Никитой Хрущевым, будущим первым секретарем советской компартии, руководили затем из захваченного Львова массовыми арестами «украинских буржуазных националистов» и «польских вражеских элементов».

Красная армия и НКВД рассчитывали столкнуться в этой войне лишь с плохо подготовленными польскими войсками, которые не смогут противостоять совокупной мощи вермахта и Красной армии. Но, как и все оккупанты, забыли о главном — о сопротивлении народа, исконные земли которого они решили захватить. А интересы украинского народа на его собственной земле, так уж случилось, представляла именно ОУН. И к этому ни бериевский спецназ, ни обычные войска оказались совсем не готовы.

«В наследство от развалившейся под ударами вермахта Польской Республики СССР среди множества хозяйственных и социальных проблем досталась мощная, хорошо организованная и законспирированная политическая сила, имеющая большой опыт конспиративной и боевой работы, к тому же тесно сотрудничающая с германскими спецслужбами, — Организация украинских националистов (ОУН). Именно противостояние ОУН и советских органов госбезопасности будет определять социальную и политическую обстановку на Западной Украине в предвоенные годы, а в послевоенные перейдет в кровавую фазу, унесшую сотни тысяч жизней граждан УССР» [233] .

…О. Смыслов в предисловии к книге «Степан Бандера и борьба ОУН» уверял в своем желании сделать ее «максимально объективной». Но его, как и многих, не миновала чаша пристрастия. Автор практически оправдывает зверства бериевского НКВД, сопоставимые по масштабу с таковыми гиммлеровского СС, когда называет их обыкновенной «работой»: «Органы госбезопасности никаких карательно-репрессивных мер не предпринимали, а в своей работе руководствовались исключительно распоряжениями, в которых при всем желании сложно увидеть патологическую “жажду крови”. Была развернута планомерная работа по очистке новых территорий от нежелательных и социально опасных для новой власти элементов, прежде всего бывших полицейских, агентов, осведомителей, провокаторов и т. п. Репрессии же применялись [все-таки! — Авт.] только после расследования и на основании решения судебных органов. В данном случае эти функции, учитывая военное время, выполняли военные трибуналы». Посмотрим — так ли это было на самом деле, как уверяет Смыслов.

Во-первых, хорошо известно, что в разгар репрессий на территории самого СССР решения принимались даже не трибуналами, а трагически известными «тройками» и «двойками», с легкостью отправлявшими в тюрьмы, лагеря и на расстрел по лживым наветам огромное количество мирных граждан. А с учетом военного времени, на что обращает специальное внимание этот автор, можно было рассчитывать только на еще более ускоренное приведение приговоров в исполнение.

Во-вторых, Смыслов опровергает сам себя, когда страницей ранее приводит сведения, почерпнутые из заслуживающих его доверия источников: «Общее количество арестованных оперативно-чекистскими группами по областям Западной Украины, по данным на 1 октября включительно, составляет 3914 человек, в том числе бывших жандармов, полицейских, официальных и секретных агентов, бывших людей — 293 человека; офицеров польской армии и осадников — 381; руководителей контрреволюционных партий УНДО, ОУН и других — 144 человека; петлюровцев, участников бандгруппировок — 74 человека; прочих — 483 человека».

В приведенной статистике ужасает даже один тот факт, что четыре тысячи человек были арестованы всего за неделю — если учесть, что собственно боевые действия на Западной Украине начались только 17 сентября, а спецгруппам требовалось время на то, чтобы организовать свою «работу» на местах. Но ведь и 1 октября спецгруппы работу не прекратили, она продолжалась вплоть до начала войны с Германией с нарастающими объемами…

Кроме того, приведенное демонстрирует еще и высшую степень волюнтаризма, с которой проводили зачистки среди населения инквизиторы из НКВД: чего стоят одни только упоминания о «помещиках, крупной буржуазии», «руководителях контрреволюционных партий» и «прочих». Такие формулировки могли означать только то, что людей хватали без разбору, при малейшем подозрении, и, значит, пострадало много ни в чем не повинных людей… Да и в чем могли быть повинны люди, пытавшиеся отстоять свою землю от оккупации? А помещики и предприниматели, например, были «виновны» лишь в том, что в целом не подпадали под сталинские нормы человеческого общежития…

Понятно, что в условиях таких масштабных репрессий поле для деятельности ОУН было значительно сужено: уже к концу 1940 г. органы НКВД на Западной Украине выявили целую группу членов ОУН и их сторонников из местного населения, которые были оперативно осуждены — отправлены в лагеря и расстреляны по «процессу пятидесяти девяти» во Львове.

Большой схожести с действиями гитлеровцев частям НКВД придавали и показательные процессы над «врагами народа». Гитлеровцы устраивали публичные повешения партизан и коммунистов, и сталинские «соколы» точно так же принародно казнили активистов ОУН: «С целью запугать подполье и все население региона, следственные органы НКВД отобрали среди арестованных одиннадцать руководителей Организации для публичного суда. Националистов судили 29 октября 1940 г. открытым судом во Львове и всех, кроме одного, приговорили к смертной казни. Приговор исполнили 20 февраля 1941 г. С этой же целью в 1941 г. был проведен еще ряд показательных процессов по делу арестованных членов ОУН».

К началу войны с Германией тысячи арестованных продолжали томиться в застенках НКВД. С ними нужно было что-то делать (нельзя же было их просто выпускать на свободу), и во Львове аппарат НКВД принял на себя роль Господа Бога, когда решил уничтожить этих людей прямо на месте, в подвале тюрьмы. Выстраивали в ряд людей, сколько уместится в тюремном коридоре, расстреливали, затем прямо перед погибшими выстраивали следующий ряд обреченных… Так были уничтожены три с половиной тысячи человек.

Во Львове аппарат НКВД принял на себя роль Господа Бога, когда решил уничтожить три с половиной тысячи человек в подвале тюрьмы…

…В годы краткой ресталинизации в СССР, когда главой коммунистического ЦК в результате подковерных интриг был избран Никита Хрущев, стали известны подробности того, как незадолго до описанных выше событий во Львове, в самом СССР в конце 1930-х гг. решали «проблему» с большим количеством «врагов народа». На Бутовском полигоне НКВД в Москве были вырыты рвы, в которые ежедневно сваливали друг на друга убитых. Тела слегка присыпали песком, поутру на бруствере выстраивали следующую партию «врагов», расстреливали, присыпали песком… Когда ров заполнялся доверху, рядом выкапывали новый. Одно отличие: в подвале Львовской тюрьмы не было песка. Но и там, и там, как выяснилось впоследствии, мертвых часто сваливали на живых — на тех, кто не сразу погибал от расстрела: эти люди затем медленно умирали от удушья…

Именно такие особенности советского «освобождения» служили плодородной почвой для разрастания украинского национализма: после многочисленных бессудных расстрелов никого из тех украинцев, которые это видели и остались живы, а особенно тех, у кого от рук военных и НКВД погибли родные и близкие, уже не нужно было специально агитировать против советской власти. Причиной были зверства советской военщины, следствием — активизация и пополнение рядов ОУН. Совершенно неудивительно, что, по данным А. Гогуна, «на протяжении 1939–1941 гг. ОУН продолжала успешно набирать силу. Боевики, небольшие военно-терроритические группы ОУН участвовали в стычках с НКВД и даже РККА, а иногда проводили и теракты против представителей советской власти на местах».

Причиной были зверства советской военщины, следствием — активизация и пополнение рядов ОУН.

Но не вся интеллигенция Западной Украины не приняла советскую власть: много было и тех, кто добровольно пошел на сотрудничество. Сложным оказалось положение духовенства. Митрополит Андрей Шептицкий в своем обращении к священнослужителям заявил: «Настала новая эпоха… Будем повиноваться власти, подчиняться законам настолько, насколько они будут не противны Божьему закону, не будем вмешиваться в политику и светские дела». Но именно о. Шептицкий повел мужественную борьбу за сохранность церковных приходов на Западной Украине: протестовал против закрытия монастырей, непосильных налогов на духовенство… Авторитет, которым пользовался митрополит, не позволял новой власти отважиться на прямые репрессии против него.

Политика и идеология влияли на экономику региона: советская власть привнесла на Западную Украину хозяйственную разруху и безработицу. В начале октября цена хлеба была в три раза выше, чем до прихода Красной армии, мяса — в 3,5 раза, возникли серьезные трудности со снабжением людей товарами первой необходимости. Во Львове без работы остались 27 тыс. человек, в Тернополе — 15 тыс., в Дрогобыче — 3 тыс. и т. д.

Параллельно тоталитарные режимы Гитлера и Сталина делили, — как до того Финляндию, Польшу, Прибалтику и Галицию — другие части Европы: Вячеслав Молотов вдруг потребовал Буковину — для присоединения ее к Большой советской Украине. Ни Германию, ни СССР при этом не слишком интересовало ни мнение Румынии, в составе которой тогда находился этот край, ни тем более — проживавших там людей. Молотова, впрочем, совершенно не интересовало и то, что Буковина до того никогда не входила в пределы исторической Российской империи (и с чего, стало быть, ей входить теперь в империю СССР?).

Румынам пришлось в июне 1940 г. оставить административный центр Буковины — Черновцы, куда тотчас вступили советские войска. Всенародная поддержка «присоединения» здесь прошла с еще большим успехом для советской власти — даже быстрее, чем в Галиции. Повсеместно всех заподозренных в националистических настроениях арестовывали, расстреливали или, в лучшем случае, отправляли в лагеря на территории СССР. В поддержку практической реализации этих масштабных задач сталинского тоталитарного режима на оккупированных территориях 14 мая 1941 г. было выпущено постановление ЦК ВКП(б) «О выселении социально-чуждого элемента из республик Прибалтики, Западной Украины, Западной Белоруссии и Молдавии».

На стороне Германии:

«Нахтигаль», «Роланд» и другие официальные части

В течение всего периода оккупации Украины германскими войсками с нацистской администрацией сотрудничали, по данным украиниста Джона Армстронга, около 220 тысяч украинцев, по сведениям Андрея Боляновского — 250 000: в любом случае количество, которое вряд возможно назвать случайным.

С авангардом продвигавшихся на восток германских войск на землю Украины вступили и части ОУН «Нахтигаль» и «Роланд»: первая принимала участие во взятии Львова, вторую немцы отправили через Венгрию в румынскую Буковину. Офицерам этих украинских частей параллельно с национальными воинскими званиями присваивали воинские звания вермахта и даже вручали германские боевые награды: так, Роман Шухевич располагал званием капитана абвера (германской военной разведки) и был награжден двумя немецкими крестами и медалью. Однако никакой экзотики в таком отношении германского командования к этническим украинцам не было: напомним, что многие уроженцы Западной Украины, принадлежавшие к старшим поколениям, еще до начала Второй мировой войны проходили обучение и службу в германской армии; кроме того, большинство из них в прошлом были подданными Австро-Венгрии. Тот же Роман Шухевич еще в 1938 г. добровольно прошел в Мюнхене курс подготовки при военной академии и получил начальный офицерский чин в германской армии.

Батальон «Нахтигаль», которым командовал лично Шухевич, 24 июня «участвовал в прорыве советской обороны… потом маршем, не вступая в бои, пошел на Львов и 29 июня рано утром вошел в город, где сразу же взял под охрану ряд объектов, в том числе и радиостанцию»: именно с помощью оборудования этой радиостанции на следующий день, 30 июня, будет провозглашен Акт о независимости Украины.

На украинской земле сами бандеровцы и многие местные жители безусловно приветствовали новую германскую власть. Многочисленные кадры кинохроники, фотографии и документы подтверждают это. Именно на основании этих свидетельств, которые ни у кого, кажется, не вызывают сомнений в своей подлинности, бандеровцев и тех, кто их поддерживал на украинской земле, принято называть «предателями».

Однако возмущаться появлением на улицах галицийских городов транспарантов с приветствиями Гитлеру и вермахту, особенно после близкого знакомства их жителей с НКВД, по меньшей мере бессмысленно. Джон Армстронг, например, подтверждает, что именно «ужас последних дней советской оккупации» заставил этих людей «смотреть на немцев как на ниспосланных провидением освободителей», а «тесная связь бандеровских лидеров с одетыми в серое солдатами вермахта весьма повышала их престиж в глазах соотечественников». Иными словами, жители Галиции в первую очередь сами приветствовали германские войска и уже во вторую — бандеровцев, которые, таким образом, лишь оказались «в нужное время в нужном месте» и потому получали моральное право говорить от имени Западной Украины.

При этом еще до формирования военных частей «Роланд» и «Нахтигаль» Роман Шухевич инициировал создание отрядов Дружины украинских националистов (ДУН). Позиция ОУН заключалась в том, чтобы «использовать возможность организовать и обучить с помощью немецких военных чиновников украинские отряды. Предполагалось с началом военных действий широко развернуть собственную антибольшевистскую борьбу, перейдя с революционно-подпольных к повстанческим действиям. Для этого необходимо было формировать свои собственные военные силы. На территориях, очищенных от большевистских оккупантов, провозгласить восстановление независимости Украинской державы, создать ее правительство и начать строить независимую государственную жизнь, не оглядываясь на планы Гитлера» — наивные предположения, особенно в той части, где речь идет о нежелании «оглядываться на Гитлера». Но именно с этими целями Бандера и другие лидеры ОУН неоднократно встречались с высшими офицерами вермахта и политического руководства Германии. Напомним, что по данным Николая Посивнича, Степан Бандера встречался 3 июля 1941 г. в Кракове с заместителем государственного секретаря Германии Эрнстом Кундтом: Кундт тогда будто бы (хотя это очень похоже на правду) без обиняков заявил, что право формировать новое государство принадлежит только фюреру и его вермахту.

…И ведь не только жители Западной Украины охотно сотрудничали с вермахтом и частями СС: для сотен тысяч и даже миллионов представителей других народов приход германских войск представлялся освобождением от большевистского ига. И далеко не только попавшие в плен солдаты и офицеры вынужденно переходили на сторону врага: часто люди брали в руки оружие, чтобы воспользоваться германской оккупацией для возвращения всего того, что было отнято у них во времена СССР. Так, из 2 000 000 иностранных граждан, воевавших на стороне вермахта, 310 000 были этническими русскими; вторыми по численности (по данным Боляновского) были украинцы — 250 000 человек — при том, что это был более-менее точно учтенный «официальный» контингент. На самом деле участников всех украинских частей, тем более сформированных из гражданского населения, было значительно больше, многие из них вели борьбу на несколько фронтов, включая противостояние одновременно и Германии, и СССР. Фактически все эти люди — как воевавшие официально на стороне вермахта, так и самочинно взявшие в руки оружие, отстаивали независимость своей Украины — так, как они ее себе представляли.

Многие участники украинских формирований вели борьбу на несколько фронтов, включая противостояние одновременно Германии и СССР. Но фактически все они отстаивали независимость Украины.

В том, что касается Западной Украины, то все усилия по фальсификации выборов, подготовке «добровольного» присоединения ее территорий и вся тщательная, проведенная накануне германского вторжения «работа» НКВД и советской пропаганды пошли прахом: оказалось, что «врагов народа» на Западной Украине оказалось намного больше ожидаемого — практически весь народ. Который теперь единодушно приветствовал тех, против кого, по расчетам Сталина, должен был воевать.

С самого начала войны Германии с СССР все говорило о том, что выбор в пользу Германии, который сделали многие простые украинцы (а не только активисты ОУН) был единственно возможным хотя бы на время. Не только на Западной Украине, но и на землях Восточной Украины местные жители при содействии вермахта восстанавливали тот уклад и порядок жизни, от которого они не успели отвыкнуть даже за годы советской оккупации. В Житомире, например, «были вновь открыты школы, включая две гимназии и педагогический институт… экономическую жизнь стимулировало возобновление работы сахаро-рафинадного завода и других промышленных предприятий; были вновь открыты рынки, поощрялось частное предпринимательство». Кто в здравом уме в таких условиях захочет вернуться к советскому укладу жизни, глубоко чуждому для собственника-украинца? Только те, кто не привыкли сами работать, но стремились пользоваться плодами чужого труда — партийные и советские номенклатурщики, многочисленные представители силовых структур, бездельники всех мастей, процветавшие при советской власти. Режим капиталистического хозяйствования был для них, что кость в горле.

Кто захочет вернуться к советскому укладу жизни, глубоко чуждому для собственника-украинца? Только те, кто стремились пользоваться плодами чужого труда — партийные и советские номенклатурщики, бездельники всех мастей, процветавшие при советской власти.

Были и такие эпизоды, о которых совсем не принято вспоминать в современной России — такие они представляют неудобства для пропаганды официального государственного патриотизма. Например, сразу после начала войны Германии с СССР в июне 1941 г. на территории Западной Украины вспыхнули восстания против советской власти: в районе Самбора, в пригородах Подгайца и Монастыриска активные жители взяли на себя роль полицейских и разогнали колхозы, не ожидая прихода немецких частей.

Независимость № 2

Через несколько дней после нападения Германии на СССР, 30 июня 1941 г., ОУН-Б провозгласила по радио из Львова восстановление независимого Украинского государства во главе с соратником Бандеры Ярославом Стецко. Звучали слова о «содружестве» с рейхом. Но, строго говоря, «суверенность» государства, которое пытался возродить в Украине Степан Бандера, можно было бы подвергнуть сомнению с самого начала только из-за того, что когда группа ОУН-Б под руководством Ярослава Стецко попыталась занять для заседания «Народного собрания» и оглашения «государственного акта» здание Львовского государственного театра, ей было в этом отказано: театр использовался под нужды германской армии, а украинцам досталось скромное помещение общества «Просвита», где вечером 30 июня 1941 г. и был провозглашен этот акт.

Из Акта провозглашения украинского государства.

Львов. 30 июня 1941 г.:

«По воле украинского народа Организация украинских националистов под руководством Степана Бандеры объявляет о воссоздании украинского государства… Организация украинских националистов, которая… в течение прошедших десятилетий москальско-большевистского рабства продолжала упорную борьбу за свободу, призывает весь украинский народ не складывать оружия до тех пор, пока суверенное украинское государство не сформируется на всех украинских землях… Да здравствует суверенное украинское государство!.. Да здравствует глава Организации украинских националистов Степан Бандера!» [251] .

Провозглашением этого акта Бандера и Стецко явно пытались «бежать впереди паровоза», причем делали это сознательно, поскольку отдавали себе отчет в том, какую это вызовет негативную реакцию нацистского руководства в Берлине: они спешили, потому что хотели поставить государства оси перед свершившимся фактом и, таким образом, не дать им возможности оспорить свое право на лидерство в этом вопросе. Не тут-то было: бонзам рейха, и прежде всего Гитлеру, было абсолютно наплевать на эти жалкие попытки объявить «самостоятельность» на оккупированной территории. Германии вовсе не нужна была самостоятельная Украина, ее территория рассматривалась исключительно как источник человеческих и сырьевых ресурсов, которые следовало беспощадно эксплуатировать для нужд рейха.

Совсем вскоре, 6 июля 1941 г. к Гитлеру письменно обратился лидер старой ветви ОУН — Андрей Мельник. В этом обращении, под которым он подписался как «полковник в отставке» (вместе с ним его подписали также несколько бывших офицеров Украинской республиканской армии), он просил, чтобы ему разрешили принять участие в борьбе с большевизмом.

Из обращения группы офицеров в отставке Украинской республиканской армии к фюреру Германии Адольфу Гитлеру.

Рим. 6 июля 1941 г.:

«Мы, старые борцы за свободу в 1918–1921 годах, просим, чтобы нам вместе с нашей украинской молодежью позволили принять участие в крестовом походе против большевистского варварства. За двадцать один год оборонительной борьбы мы принесли кровавые жертвы и страдаем особенно в настоящее время от ужасного избиения многих наших соотечественников. Мы просим, чтобы нам позволили плечом к плечу с легионами Европы и нашим освободителем — германским вермахтом… создать украинское военное формирование» [252] .

В дальнейшем произошло то, чего скорее всего не ожидали ни Бандера со Стецко, ни Андрей Мельник. Во-первых, 9 июля во Львове был арестован Стецко со товарищи, практически одновременно в Польше — сам Бандера, другие его сторонники — в Берлине. Всех свезли в столицу рейха, где долго и тщательно допрашивали: немцы предлагали Бандере отозвать «государственный акт», но он не соглашался.

В том же 1941 г. был арестован и Андрей Мельник — даже несмотря на отчаянно демонстрировавшуюся с его стороны лояльность Берлину: лидера ОУН-М также поначалу депортировали в одну из германских тюрем. Из тюрьмы Мельника в 1944 г. перевели в концлагерь Заксенхаузен, откуда в том же году, наоборот, освободили Степана Бандеру.

Так ни устремления молодежного крыла ОУН под водительством Бандеры, ни ветеранов Мельника не нашли поддержки у Гитлера: такой же, как и Сталин, диктатор, он не терпел политической конкуренции.

Пришлось в очень скором времени испытать разочарование от прихода «освободителей» со свастикой и митрополиту Шептицкому: он поначалу приветствовал приход германских войск и даже водил дружбу с офицерами вермахта, но быстро убедился, что терпимое отношение немецких военных к его религии и пастве нивелируется зверствами со стороны частей СС, следовавших по пятам за военными.

Опыт ветеранов националистического движения и тут сыграл свою «положительную» роль: если бандеровцы резко сократили сотрудничество с германскими властями, особенно после ареста Бандеры и Стецко, то мельниковцы целенаправленно поступали на работу в полицию в качестве переводчиков и консультантов. Однако цель у этих «переводчиков» от ОУН-М была той же, что и у активистов Бандеры: продвижение вместе с частями вермахта на восток с целью последующего воссоединения украинских земель в одном государстве под дланью Провода ОУН-М. С этой же целью Провод ОУН-М выдвинул на восток и несколько нелегальных групп. Еще ранее такие же группы на восток отправили бандеровцы, и теперь центральная группа ОУН-М «должна была следовать маршрутом бандеровской южной оперативной группы через Винницу к Днепропетровску и затем на Донбасс… как и у бандеровцев, южная группа мельниковцев должна была отколоться от основной массы в Виннице и следовать в Одессу и Николаев».

На взаимоотношения двух частей ОУН продолжало свое воздействие и их принципиально разное отношение к сотрудничеству с гитлеровской Германией: существование этой разницы между ОУН-М и ОУН-Б подтверждает и такой без сомнения объективный источник, как донесения советской разведки.

Из донесения штаба партизанских отрядов Житомирской области начальнику украинского штаба партизанского движения о деятельности украинских националистов.

1942–1945 гг.:

«Когда гитлеровцы отказали бандеровцам в обещанной им ранее “самостiйностi” Украины и начали арестовывать бандеровцев, последние ушли в подполье… Мельниковцы открыто поддерживают немцев и “самостiйностi” Украины добиваются не путем вооруженной борьбы, а путем сделки с немецкими фашистами. Немцы, разгоняя бандеровцев, не трогали мельниковцев» [254] .

В итоге застарелый, сложившийся еще до войны конфликт между двумя частями ОУН перерос сначала в соперничество на пути продвижения в Украину, а затем и в открытое вооруженное противостояние (30 августа, например, в Житомире активист ОУН-Б застрелил двух видных деятелей ОУН-М Сеныка и Сциборского). Целью борьбы друг с другом был, разумеется, Киев как будущая столица новой Украины: кто первым из двух частей актива ОУН добрался бы до столицы, тот и получил бы главный приз.

В течение всей войны свои отдельные роли на оккупированной вермахтом территории Украины пытались играть также представители Украинской народной республики (УНР) во главе с Андреем Левицким, Украинской повстанческой армии (УПА), «Полесской сечи» Тараса Боровца, а также созданной на совещании ОУН-Б уже летом 1944 г. в качестве политического крыла УПА Украинской головной освободительной рады (УГВР) и других организаций. По свидетельству Яневского, учредительный конгресс УГВР состоялся 11 и 15 июля 1944 г. в лесничестве, расположенном между с. Лужок Верхний и Недельня Старосамборского района Львовской области… Одним из важных документов УГВР, опубликованных в «Летописи УПА», стала «Присяга воина Украинской Повстанческой Армии», при этом присягали воины УПА не государству (о «восстановлении» которого, как мы помним, было объявлено 30 июня 1941 г.), а «Великому Украинскому Народу, Святой Земле Украинской, перед пролитой кровью Лучших Сыновей Украины и Высшим Политическим Руководством Украинского Народа». Логичным для Яневского становится вывод: текст присяги УПА, утвержденный УГВР, трактует ее, УГВР, как «верховный орган украинского народа». Нам же вопрос о том, считало ли руководство УПА этот новый орган действительно «верховным», представляется не столь важным, поскольку очевидно другое: УГВР была организационным детищем УПА, тем более что Генеральный секретариат — исполнительный орган этого новообразования возглавлял все тот же Шухевич.

…В мае 1943 г. с санкции Гиммлера из этнических украинцев была сформирована дивизия СС «Галичина»: набор украинцев в эту часть открыто поддержали сторонники ОУН-М, в частности Михайло Хроновят. Против выступили некоторые сторонники ОУН-Б: есть сведения о том, что листовки УПА на Западной Украине, сформированной в основном из активистов ОУН-Б, призывали украинцев не вступать в «Галичину». Но есть и сообщения прямо противоположного характера — о том, что личный состав дивизии был, наоборот, сформирован из бойцов УПА: Роман Шухевич небезосновательно полагал, что обучение под командованием офицеров вермахта станет хорошей школой для оуновской молодежи. Так или иначе, но по свидетельству Яневского, «принудительно-добровольная» мобилизация в дивизию «Галичина» прежде всего «открывала перспективу возможной смерти на советско-германском фронте в течение 6–12 месяцев»; для вступления в ее ряды требовалось определенное мужество, потому что события на фронтах уже не оставляли сомнений в исходе войны. «Переход “к лесу” означал неминуемую смерть в перспективе от нескольких недель до нескольких лет в войне против русского и двух польских партизан, а также против немцев и советов, — сообщает также Яневский. — Спрятаться в доме тоже не выпадало — неотвратимая советская оккупация современной Западной Украины означала возобновление массовых репрессий против гражданского населения, расстрелы и депортации в сталинские концлагеря с перспективой умереть мученической смертью в течение следующих месяцев или лет». И, конечно, спорить сегодня о том, стоило ли украинцам вступать в дивизию СС «Галичина», или нет, можно до хрипоты. Но только в одном случае, как справедливо замечает Яневский: если спорщикам не нужно выбирать между жизнью в рабстве, или смертью в борьбе.

Спорить о том, стоило ли украинцам вступать в дивизию СС «Галичина», можно до хрипоты. Но только в случае, если спорщикам не нужно выбирать между жизнью в рабстве, или смертью в борьбе.

Митрополит Шептицкий, несмотря на резкую перемену отношения к нацистской Германии, приветствовал создание «Галичины»: она в его понимании могла бы стать прообразом будущей украинской национальной армии, которая смогла бы противостоять в ближайшем будущем и врагам, и «друзьям» Украины. Такую же роль, напомним, отводили частям Дружины украинских националистов (ДУН), соединениям «Нахтигаль» и «Роланд», другим украинским формированиям Степан Бандера и Роман Шухевич. Для них было ясно уже в 1943 г., что Германия войну проиграет: есть данные, что сам Бандера, даже будучи в заключении, убеждал в этом офицера СС Готлиба Бергера. Более того, украинские националисты задолго до окончания войны принялись налаживать связи с будущими победителями — Англией и США.

Все это говорит только об одном: лидерам ОУН, повстанцам из УПА и самим добровольцам из «Галичины», как и о. Шептицкому было совершенно безразлично, кого именно использовать для обучения и вооружения бойцов будущей национальной армии Украины. Если территорию страны оккупировали войска вермахта, то следовало использовать их для подготовки собственного войскового контингента. Если бы, наоборот, в Украине в ходе войны стояли войска англо-американского блока, то высшие руководители ОУН и УПА содействовали бы обучению и вооружению украинцев за их счет (и о. Шептицкий их на это несомненно бы благословил). Единственное, на что они никогда бы не согласились — это на союз с вооруженными силами Советов. И можно было сколько угодно втихомолку ненавидеть германских нацистов, но советские коммунисты для украинцев были во сто крат худшим злом.

Однако решения как об активистах националистических движений, так и о судьбах целых народов оккупированных стран принимались в Берлине: на подпись фюреру эти решения представлял рейхсминистр по делам оккупированных восточных территорий, идеолог германского фашизма Альфред Розенберг, на помощь которому в наведении порядка по германскому образцу всегда был готов прийти рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Кроме того, еще в 1941 г. по решению Гитлера был создан и специальный рейхскомиссариат «Украина» под руководством известного своей жестокостью Эриха Коха, который с особым рвением принялся помимо арестов наиболее активной части националистического движения, закрывать украинские газеты, запрещать деятельность политических организаций и т. д.

В целом с выбором в пользу Германии как простые украинцы, так и лидеры националистических движений просчитались: Германия Гитлера и Гиммлера оказалась совершенно не той, какой была Германия кайзера и Гинденбурга.

Простые украинцы и лидеры украинского национализма просчитались: Германия Гитлера и Гиммлера оказалась совершенно не той, какой была Германия кайзера и Гинденбурга.

Первый «звонок» об этом просчете прозвенел тогда, когда в начале оккупации украинцы увидели, как сотни тысяч советских военнопленных, в том числе русских и украинцев, погибают под открытым небом на огороженных колючей проволокой полях: голод и холод уничтожал людей на глазах. Поползли слухи о том, что немцы относятся к славянским народам лишь немногим лучше, чем к евреям, то есть готовят им участь быть частично уничтоженными и лишь часть оставят в живых, чтобы потом было кому работать на «расу господ».

Второе, что скоро вызвало отторжение германского порядка в Украине, — это отчетливое отношение немцев к украинскому сельскохозяйственному и промышленному производству как к собственности германского рейха. В результате в период зимы и весны 1942 г. в Киеве и Харькове свирепствовал голод, который многим в Украине открыл глаза на происходящее…

Третье, что вскоре оттолкнуло украинцев от германской власти и послужило почвой для партизанского движения, — массовый насильственный вывоз молодежи на работы в Германию: к началу августа 1943 г. каждый из сорока жителей был насильно увезен из родных мест, к концу оккупации в Германии оказались 1,5 млн украинцев. В листовках ОУН-УПА сообщалось, что Германия так же, как и Польша незадолго до войны, собиралась использовать Украину исключительно как колонию для безжалостного выкачивания ее природных и человеческих ресурсов. Так что ни ОУН, ни возникшая вскоре из ее недр УПА, ни германское оккупационное командование на территории Украины нисколько не обманывались насчет глубоко «дружественного» отношения друг к другу. Отношения эти быстро перешли во враждебные. Из распространявшейся в сентябре 1942 г. листовки-памятки о погибшем на улице Киева краевом проводнике ОУН Дмитрии Мироне, в частности, узнаем: «Член Провода и краевой проводник Организации украинских националистов Дмитро Мирон — Андрий… пал от пули немецкого оккупанта 25 июля… Украинская нация потеряла одного из своих лучших сынов… Германия, которая изображала из себя союзника и “освободителя”, не хочет видеть Украину самостоятельной и соборной… она хочет сделать Украину своей колонией».

И когда в 1943 г. в издательстве ОУН вышла брошюра И. М. Коваленко «Цели и методы немецкой империалистической политики на оккупированных землях», ни у кого уже не было сомнений в том, что этот труд «появляется в час, когда на украинских землях идет упорная борьба украинского народа против немецких и московско-большевистских империалистических захватчиков за Украинскую независимую соборную державу».

Однако главным врагом с 1917 г. по-прежнему оставались Советы. Из обращения под заголовком «Бойцы и командиры! Герои Второй Отечественной войны! Защитники нашей Родины!» узнаем:

«После молниеносных побед на западе коварный враг под маской нашего освобождения уготовлял нам новое рабство, напал на нашу страну. Гитлер захотел сделать нас белыми рабами национал-социалистической «Новой Европы», а наши земли своими колониями… После двух лет войны сотни наших городов и сел разорены и сожжены. Отступающий враг вместе со скотом угоняет наших жен, детей и стариков, обрекая их на лишения, голод и смерть на чужой стороне. Миллионы наших ребят и молодых девушек “добровольно” вывезены в Германию на тяжелые работы… Но кто виноват в этом?.. Ответ один: главный и единственный виновник наших бед — компартия и ее вождь Сталин. Это он и его бездарное окружение виновны в небывалых для русской армии поражениях… Это он и его бездарный штаб ответственны за миллионы убитых, раненых и пленных… Бойцы и командиры! Вы сломили упорство врага и гоните его из пределов нашей Родины… Но а что же дальше? Кто должен воспользоваться плодами ваших побед? Сталин ли?.. Его ли опричники из НКВД?.. В армию вновь будут возвращены бездарные комиссары, а через год-два повторится история 1937 года, когда больше 50 000 командного состава и лучших бойцов комвласть погубила в застенках НКВД и концлагерях… Колхозная петля будет еще сильнее затянута, и за ваше геройство на фронте вас будут оплачивать по трудодням. Сотни тысяч новых “активистов” — дармоедов снова сядут на ваши плечи и будут пользоваться плодами вашего труда… Придет новое закрепощение рабочих на производстве, и за опоздание на несколько минут вас ждут новые тюрьмы и концлагеря… Бойцы и командиры! Ваша победа над внешним врагом должна дать нам всем освобождение и от внутреннего врага. Сталин и его клика из компартии и НКВД должны быть свергнуты и уничтожены… В ваших руках оружие и боеприпасы… Победное оружие над внешним врагом должно стать освободительным оружием от коммунистического агента… Не допускайте органам НКВД терроризировать население! Не вступайте в борьбу с национальными повстанческими отрядами… Присоединяйтесь к отрядам повстанцев, вступивших в борьбу с комвластью!» [262]

И хотя распространялось это обращение за подписью некоего «ЦК Российской революционной армии», ясно, что его производство стало дело рук пропагандистов из ОУН-УПА. И сколько же правоты в словах этого обращения: вина за миллионы погибших по всему СССР, включая Украину, действительно лежит на совести Сталина и его генерального штаба. Даже Гитлер в этом виноват в куда меньшей степени, ведь если бы не был уничтожен командный состав Красной армии накануне войны, если бы войска находились в полной готовности к схватке, таких масштабных жертв можно было бы избежать…

Сталин и его бездарное окружение виновны в небывалых для русской армии поражениях… за миллионы убитых, раненых и пленных…

К 1944 году следует отнести еще одно обращение «Красноармейцы!», в котором ситуация с тем, как на самом деле обстояли дела в канун Второй мировой войны в Европе и мире, представляется описанной достаточно точно: «Берлинские и московские империалисты заключили в 1939 году разбойничий союз и пошли рука об руку против народов Европы. Общими силами разбили и разделили между собой Польшу… В согласии со Сталиным Гитлер пошел против народов Западной Европы и затопил в крови Бельгию, Голландию, Норвегию, Францию и другие народы. Нет в мире глупца, который поверил бы, что 4-миллионная Финляндия могла чем-нибудь угрожать 180-миллионному Советскому Союзу… Советско-финская война в 1940 г. обошлась Советскому Союзу полмиллиона убитыми и ранеными. Заключая разбойничий союз с гитлеровцами, кремлевские империалисты обеспечили немецкую армию хлебом, углем, нефтью и другим необходимым для ведения войны сырьем… Против народов СССР двинула немецкая армия, обеспеченная хлебом, который кремлевские палачи вырвали изо рта своего народа… Украинская повстанческая армия родилась и выросла в тяжелой борьбе с немецкими поработителями. Она защищала народ от террора и грабежей гитлеровских палачей, будет продолжать свою священную борьбу и против большевистских палачей, идущих к своим империалистическим целям морем крови трудящихся десятков народов».

«Ни кацапа, ни жида, ни ляха»

Идеология ОУН

А теперь вернемся вновь к собственно украинскому национализму, но уже не к его организационным истокам (о которых шла речь выше), а к тому, каким образом идеология национализма воплощалась на практике во времена гитлеровской оккупации Украины. Книга Дмитрия Донцова «Национализм» вышла во Львове еще в 1926 г. В ней автор, в частности, «объявляет независимость Украины… первичной и главной целью украинской нации» и провозглашает так называемый «интегральный украинский национализм», движущими силами которого считает волю, силу (именно физическую), а также принцип, согласно которому украинская нация хотя состоит из разных расовых элементов, но лучшим из них следует считать «нордический», и т. п. Были еще и Николай Сциборский (1897–1941), считавший недопустимыми межнациональные браки, и Степан Ленкавский (1904–1977), разработавший знаменитый «Декалог» — десять заповедей украинского националиста и призывавший в них к отказу от собственного «я» в пользу вождей нации, и другие.

На практике в ходе Второй мировой войны идеологию ОУН формировали известные инструкции Провода ОУН-Б — «Борьба и деятельность ОУН во время войны» и «Указания на первое время государственной жизни». Первый документ предписывал «завоевание для Украины позиции субъекта в формировании нового порядка на востоке Европы и руководящее место среди всех народов, борющихся с Москвой за свою свободу и безопасность». Второй фактически раскрывал суть национальной политики ОУН.

ОУН-Б. 1941 г.

Из «Указаний на первое время государственной жизни»:

«Национальные меньшинства разделяются на: а) дружественные нам, то есть представители до сих пор порабощенных народов; б) враждебные нам, москали, поляки, евреи». Дружественные «имеют одинаковые права с украинцами, им предоставляется возможность возвращения на их Родину». Враждебным остается «уничтожение в борьбе, в частности тем, которые будут защищать режим: переселение в их земли, уничтожение главным образом интеллигенции»; «так называемых польских крестьян надо ассимилировать, объясняя им сразу, тем более в это жаркое, полное фанатизма время, что они украинцы, только латинского обряда»; «евреев изолировать, поубирать из правительств, чтобы избежать саботажа, тем более москалей и поляков. Когда бы была крайняя необходимость оставить, например, в хозяйском аппарате еврея, поставить ему нашего милиционера над головой и ликвидировать за наименьшие провинности» [265] .

Но еще до начала Второй мировой войны (и второй войны Украины с Россией) идеология ОУН претерпевала значительные изменения. Отдельного рассмотрения, например, заслуживает трансформация отношения к «еврейскому вопросу» в среде украинского националистического движения. Известно, что когда в Галиции еще в ходе Первой мировой войны начали формироваться украинские национальные части, в их составе появился даже отдельный еврейский курень; солдаты и офицеры еврейской национальности служили в самых разных подразделениях, и в 1918 г. будущий вождь ОУН Евгений Коновалец выступал против требований антисемитов убрать евреев из армии.

Евгений Коновалец (1891–1938)

Полковник армии Украинской народной республики (УНР), создатель Галицко-Буковинского куреня сечевых стрельцов, Украинской военной организации (УВО), основатель ОУН. С началом Первой мировой войны служил в австрийской армии, в 1915 г. попал в плен к русским. В 1917 г. бежал из лагеря для военнопленных под Царицыном, пробрался в Киев. Когда в марте 1918 г. Галицко-Буковинский курень вместе с казаками и запорожцами выбил из Киева красных, Коновальцу было присвоено звание полковника. В 1918–1919 гг. в качестве командующего дивизией и корпусом воевал как с белыми, так и с красными. В 1920 г. создал Украинскую военную организацию (УВО) — предтечу ОУН, штаб-квартира которой с 1926 г. размещалась в Берлине, откуда Коновалец в сотрудничестве с германской разведкой вел масштабную подрывную работу против СССР. 23 мая 1938 г. в Роттердаме агент НКВД Павел Судоплатов, познакомившись с Коновальцем под видом активиста подпольной антисоветской группы в СССР, вручил лидеру коробку конфет с бомбой. После гибели Коновальца главой (Проводником) ОУН на II Большом соборе в Риме 26–27 августа 1939 г. стал полковник УНР Андрей Мельник (1890–1964 гг.) [266] .

Резкой перемене отношения украинцев к евреям послужило убийство в 1926 г. головного атамана Директории УНР Петлюры евреем Шварцбадом — в качестве мести за еврейские погромы, которые устраивали петлюровцы. Парижский суд оправдал убийцу, а вся еврейская пресса во Франции его поддержала. Украинцы решили, что все евреи виноваты в убийстве их национального героя, и это стало наиболее важным из факторов влияния на рост антиеврейских настроений в принципе. В результате на территории Западной Украины в 1930-е гг. при активном участии уже вполне сформировавшейся ОУН проходили массовые поджоги еврейских поселений, которым предшествовало распространение листовок с «разъяснениями» о том, что «жиды вредны для украинской нации, нужно от них освободиться, а наилучшим способом, который приведет к этому, будут поджоги жидовских домов, магазинов».

Жиды вредны для украинской нации, нужно от них освободиться, а наилучшим способом, который приведет к этому, будут поджоги жидовских домов, магазинов…

Но были ли на самом деле акции по уничтожению еврейского, польского и русского населения инспирированы ОУН? Украинист Армстронг, с одной стороны, подтверждает, что «в документах, предоставленных Польшей в послевоенный период, цитируются показания свидетелей, утверждавших, что солдаты “Нахтигаля” участвовали в зверствах против евреев». С другой стороны, он же утверждает, что эти сведения были почерпнуты из работы, посвященной «разоблачению германского офицера Теодора Оберлендера, который отвечал за “Нахтигаль” и в момент публикации был членом правительства Федеративной Республики Германии», а сам Ар