Дождь лил непрестанно и только к утру постепенно сошел на нет. На зорьке было зябко, во дворах кашляли барашки. В низинах с ночи залег туман. За туманом не видно ни реки, ни леса.

На такую погоду выходить из дому неохота. Но делать нечего: подоспел срок перечислять комсомольские взносы. Надо ехать в райцентр.

Я скинула туфли и пошла на автобус. На улице - ни души. Стадо только прогнали, и оно еще шевелилось впереди в тумане. По асфальту переползали лиловые дождевые черви. Воздух серый, как зола, видно плохо. Во всех избах зажгли свет.

Но вдруг - ровно ставню распахнуло: серое облако над Закусихином подвинулось, и открылось праздничное, воскресное солнышко. Все озарилось и заиграло. На склонах заблестела молодая рожь, зарумянилась красно-бело-зеленая гречиха. Тихонько, как бабушка на блюдечко, подул теплый ветерок. Весело, на весь свет гремя бидонами, с молокозавода под горку проехала подвода. Небо было чистое, синее. Где-то гудел самолет, но разве найдешь его в таком большом, одинаковом небе.

Теплое солнышко поднималось над землей.

Я дошла до стоянки, вымыла в луже ноги и надела туфли.

Гляжу, идет Пастухов. Говорит, что собрался в техническую библиотеку, а сам глаза прячет. А мне-то что! В библиотеку так в библиотеку…

Дождалась автобуса. Пастухов сел наискосок от кондукторши и уткнулся в газету.

Кондукторша была молоденькая, только еще привыкала. Билеты отрывала по кантику. Сперва загнет, потом оторвет. А когда подпирала грузную сумку ногой, из-под короткого бумазейного платьица выглядывала голая коленка, а на коленке - болячка-изюминка. Наверное, после работы еще с ребятишками бегает, в пряталки играет.

Работала она от души. В автобусе ходили часы и пело радио. Ей нравилось чувствовать себя полной хозяйкой в таком автобусе, нравилось командовать пожилому шоферу «поехали», давать людям сдачу.

Бежит автобус по шоссе, и солнечные квадраты плавают, как в невесомости, по спинам и головам. Бежит автобус, а Пастухов исподтишка любуется девчонкой. И болячку отметил. Как у нас говорят, втетерился. Что ж, девушка милая. Губастенькая, ладненькая. Такая милая хлопушка. Наверное, только с десятилетки, отличница.

Я не удержалась, подмигнула ему. Дескать, давай не теряйся! Он запылал весь - нырнул в газету. А солнышко было веселое, и меня так и подмывало созорничать. И я спросила кондукторшу:

- У тебя воспламеняющие вещества возить можно?

- Нет, - сказала она. - Едкие и воспламеняющиеся вещества, а также колющие и режущие предметы к провозу не допускаются.

Пастухов сверкнул на меня злющим глазом. А девушка погляделась в стекло и незаметно выпустила из-под берета завиток.

Потом улыбнулась Пастухову и сказала застенчиво:

- Вы бы вперед пересели, молодой человек.

- Ничего, - мрачно отозвался он из-за газеты.

- Там читать удобней.

- И здесь хорошо, - сказал Пастухов грубо и оглянулся по сторонам.

Кроме нас, ехали еще четыре человека. Два парня из колхоза «Красный борец» спорили и торговались, делили еще не полученные запчасти. Бухгалтер с молокозавода доказывал старенькой-старенькой бабушке:

- Бывало, леща за рыбу не считали, а теперь и ерш - рыба.

А бабке было не до ершей. Она уцепилась за переднюю спинку сухонькими руками и крестилась на каждом ухабе. Боялась, как на самолете.

На двадцать шестом километре вошли еще двое: дяденька с перевязанной щекой и злющая женщина. Я ее знаю. У нее своя изба в колхозе «Авангард», а работает она в городе, служит администратором в кино. Нагляделась заграничных картин и строит из себя грамотную. Намазалась так, что зубы в помаде.

- Здравствуйте все, - сказал дяденька с перевязанной щекой и подал трешку. - Бери хоть всю, дочка, только погоняй быстрей. Стреляет - мочи нет.

Крашеная администраторша прошла вперед и села на инвалидную лавочку.

- Не забудьте приобрести билеты, - сказала ей в спину девушка. - Следующая - базар.

Администраторша будто оглохла.

- Не забудьте приобрести билеты, - сказала девушка громче.

- Карточка! - отозвалась администраторша.

- Карточку надо предъявлять.

- Называется общественный транспорт, - заворчала администраторша. - Для удобства населения… Целый час торчала на остановке. Хоть бы скамейку сколотили…

Она нашла карточку, показала самой себе и спрятала.

- Напрасно говорите, гражданка. - Девушка обиделась за водителя и за новый автобус. - Часа вы не стояли. У нас экспресс. Интервал - семнадцать минут.

Но пассажирка даже не оглянулась.

- На кольцо приедут и ждут, пока народ в дверях не повиснет, - ворчала она.

- Зачем так говорить, гражданка. У нас экспресс. Интервал - семнадцать минут.

Губы у девушки дрожали. Пассажирка, видно, была опытная обидчица, знала, куда уязвить.

- Вчера тоже автобус ждала, - продолжала она высказываться. - Мокну под дождем, а ничего нет. Военный стоял, плюнул, пешком пошел. У них экспресс, а трудящие мокнут.

Кондукторша перестала возражать. Закусив губку, отделяла она на ладошке копеечку от копеечки. А пассажирка бубнила и бубнила.

- Угореть можно от твоей болтовни, - сказал дяденька с больным зубом. - Моложе была небось подводу за благо почитала. На своих на двоих в город топала, на одиннадцатом номере. А тут и лавки мягкие и радио играет, а ей все худо…

Оттого, что за нее вступились, глаза у кондукторши намокли, и, передавая сдачу, она выронила монетку. Денежка закатилась куда-то. Девушка нагнулась, будто искала монетку, а сама переживала там, за лавочкой, пока никто не видел.

- Копеешница! - сказала администраторша.

Ребята принялись искать. Кто-то предложил свой двугривенный. Девушка сердито отказалась. Дяденька, из-за которого вышло столько хлопот, стал отмахиваться - дескать, бог с ней, со сдачей.

Один Пастухов сидел, как кукла, считая, что такое поведение повышает его авторитет.

У мотеля вошли новые люди, и среди них невысокий, крепко сбитый парень, тот самый Игорь Тимофеевич, за которым дедушка Алтухов ездил на станцию.

Он чуть поседел с прошлого года. Сквозь черные волосы просвечивало темечко. В бархатных глазах его, наполовину прикрытых веками, и на гладком румяном лице устоялось выражение скуки - будто устал он и от людей и от самого себя. Тем не менее на нем был чистенький пиджачок и модные, гладко отглаженные брючки.

Он забрался в автобус последним, проверил пальчиком кожаную лавочку - не грязна ли - и тогда только сел рядышком с администраторшей. Лениво развалившись, он стал разглядывать задних пассажиров, ровно витрину, каждого по очереди. Поглядел и на меня, в упор, но без всякого интереса, наверное, не признал. Конечно, родня я ему дальняя - братова свояченица кем-то приходится Настасье Ивановне, но все ж таки сродник - должен бы помнить. В прошлом году когда приезжал - заходил к нам слушать футбольные передачи.

Администраторша все ворчала и ворчала.

- Какое у вас ангельское терпенье! - сказал Игорь Тимофеевич кондукторше.

- Мы боремся за звание бригады коммунистического труда, - отвечала обиженно девушка: - У нас есть пункт - быть вежливыми. А то бы я ей ответила…

Игорь Тимофеевич оглядел кондукторшу внимательно снизу доверху умным, усталым взглядом.

- Воскресенье, - сказал он. - Солнце, воздух и вода. В такую погоду трудящиеся устремляются в сады и парки. А такой хорошенькой комсомолочке приходится воевать со всякими… - Он взглянул на соседку, прибирая ей название: - Со всякими сковородками.

Администраторша зашлась длинной нескладной руганью, аж посинела, а Игорь Тимофеевич молча глядел ей в глаза скорбным взглядом. А когда она, вовсе запутавшись, остановилась передохнуть, Игорь Тимофеевич вдруг неожиданно для всех засмеялся. И смех у него был скорбный.

Администраторша посмотрела на него с испугом и спросила:

- Вы что - недоразвитый?

- А как вы выяснили это? - спокойно поинтересовался он.

- По смеху. Человека видно по смеху,

- А ваш супруг как смеется?

- Никак не смеется.

- Не удивительно. - Игорь Тимофеевич вздохнул, будто и не ожидал другого ответа, и отвернулся.

Девушка прыснула. Улыбнулись и еще некоторые. Пастухов завистливо глянул на Игоря Тимофеевича и уткнулся в газету.

- Вы давно в комсомоле, директриса? - спросил девушку Игорь Тимофеевич.

- Давно.

- Как вас звать?

- А зачем вам?

- Да так. Чего вы боитесь?

Игорь Тимофеевич внимательно посмотрел на нее и стал глядеть на ее колени.

- Может, я вам благодарность хочу записать.

- Запомните номер машины и пишите.

- А какой номер?

- Семнадцать семнадцать.

Игорь Тимофеевич глядел на ее колени. Девушке, видать, было не по себе, немного страшно, но интересно.

- Счастливый номер, - сказала она краснея.

- Вы верите в приметы? - спросил он насмешливо.

- Какие приметы! - смутилась девушка. - У нас бригада коммунистического труда. Это я так просто…

- Так как же вас звать все-таки?

- Не обязательно.

- Ну хорошо, - он поднялся к выходу, - обратно поеду в пять вечера. Дождусь вашего экспресса. К вечеру девушки становятся добрее.

С самого начала этого разговора Пастухов забеспокоился. Насторожился, потемнел весь, будто у него отбивают невесту. Глядит в газету, а сам навострил уши и ловит каждое слово. Чудной все-таки наш Раскладушка.

Игорь Тимофеевич вышел, позабыв на сиденье книжку.

Кондукторша расстроилась, но книжка не стоила хлопот. Это был дешевый путеводитель «Наш край», старенький, выпущенный еще при культе.

Я объяснила девушке, кто хозяин книжки.

- В пять поедет обратно, сама ему и вернешь.

- А у меня в три пересмена, - улыбнулась девушка и, не удержавшись, вздохнула.

И тут в первый раз за весь рейс Пастухов засмеялся. Он хихикнул и сощурился, ровно его щекотали. И бухгалтер с молокозавода испуганно взглянул на него.