Узнав, что к красным перебежали двое, перебив казаков и прихватив с собой пулемет, Семияр-Горев минут пять играл плетью с таким видом, словно ничего не случилось. Потом сказал, поглаживая теплую гриву коня:

- Расстрелять вахмистра и пулеметчиков!.. За пьянство в походе!..

Когда сухой степной воздух выплеснулся из неглубокой балки двумя нестройными залпами и плотно улегся в ней снова, полковник Ярич перекрестился, сморщился, словно страдая зубами.

- Напрасно вы так, Борис Михайлович. Жестокость сейчас неуместна. Хорошо, если мы останемся генералами без армии. Может быть хуже: казачишки нас выдадут большевикам. Когда наступает конец, каждый думает о себе.

- Вы тоже думаете так?-Семияр-Горев впился в начальника штаба краем глаза, едва видимого в хищном прищуре.

Полковник, наливаясь злом, безбоязненно махнул рукой.

- Вы стали невыносимы, Борис Михайлович!.. С вами невозможно разговаривать. Да-с!.. Умерьте свой психоз… Я думаю, как бы поскорее убраться за кордон, и вам советую думать об этом… Казачьего вождя из вас не получи-лось, останьтесь для них тем самым спасителем, которого разыгрывали до сих пор.

- Советую вам, полковник, укоротить немного язык!

- Не пугайте, милейший!.. Да-с! Время игры кончилось, разделим же по-дружески выигрыш!-полковник закурил, натянул на ноги одеяло из верблюжьей шерсти - вечерняя прохлада добиралась до его ревматических ног.- А если вы и для этого случая заготовили какую-нибудь аферу, за кордоном полковник Дубасов пристрелит вас. Больно много приходится на одну китайскую провинцию беглых русских офицеров. Надеюсь, вы поняли меня?

Семияр-Горев не ответил: то, чего он боялся, началось. Вспомнилась библия. Христос на последней вечере сказал своим сподвижникам: «Утром один из вас предаст меня». Его, атамана, уже предали - исчез, «как тать в нощи», полковник Дубасов со своим окружением.

Атаман ехал верхом рядом с экипажем, в котором морщился от боли в ногах его начальник штаба. Впереди и сзади - конский топот да дробный перестук тележных колес. И в этом большом шуме атаман уже не чувствовал своей силы - это была чужая сила, страшная и пугающая, как скала над головой, которая вот-вот должна упасть.

На серое небо высыпали звезды, и наступившая ночь вся стала невидимой опасностью! Проехали березовый колок, мрачно темнеющий неподалеку от дороги, и атаман подумал, что оттуда могут ударить из пулемета - и остатки его отрядов рассеятся. Он останется один, и это будет конец.

Тогда, вначале, все казалось простым: обозленные на Советы и комиссаров казаки под его, атамана, водительством сокрушат власть голодранцев и восстановят старые уклады жизни. Сам Борис Михайлович Семияр-Горев хотел увидеть на русском престоле снова монарха. Был случай, когда адмирал Колчак давал ему генеральское звание. Отказался. Высокомерно ответил, что генеральские погоны примет только из царских рук. Но оберегал пьедестал адмирала - верил в его звезду. И в свою. Мечтал въехать в первопрестольную с почетом.

Колчак до Москвы не добрался, вся царская семья расстреляна большевиками в Екатеринбурге, генералы бегут от тех самых голодранцев, которых они не представляли у кормила России. Казалось, гнули неказистое древо к земле, а оно вдруг выпрямилось и расшвыряло своих насильников невесть куда.

Нет, не винил себя атаман в провале затеянной им авантюры. В гневе он распекал казаков, в каждом бою оглядывающихся на свои станицы.

Трепыхался, белея черепом, впереди охранного взвода черный атаманский стяг. Семияр-Горев прикрыл глаза, чтобы не видеть его,- о многом он напоминал…

Кони в упряжке экипажа, захрапев, вдруг вздыбились и рванули в сторону. Их страх передался коню атамана, и тот взвился свечой. Атаман, от неожиданности потеряв поводья, вылетел из седла и распластался в придорожной пыли. И сразу вскочил, испуганный, выхватил маузер.

- Господин атаман, заяц,- робко сказал кто-то из охраны.

- Что!

- Заяц шмыгнул через дорогу,- пояснил казак. В черном мундире, он показался на миг дьявольски страшным.

Другие телохранители, тоже в черном, ловили атаманского коня.

Охранный взвод, не видав случившегося, уходил вперед, теряясь в густой темной ночи. Атаман, взвинченный скверным предчувствием, бросил в ночь одинокий крик:

- Стой!..

Полковник Ярич приподнялся на походной постели, шумно зевнул и спросил:

- Чего вы орете, милейший? Так можно панику поднять. Зайца испугались?..

Атаман повернулся к экипажу, вскинул маузер - и опустил. Время безнаказанных расстрелов прошло, и не было уже тех, кто так охотно стрелял за него. Теряясь от бессилия ответить на оскорбление, Семияр-Горев сунул маузер в кобуру, пустил сквозь зубы:

- Коня!

Казаки подали поводья атаману, он неторопливо укрепился в седле, смиренно сказал полковнику:

- Як подъесаулу! - и повернул коня.

Трое телохранителей в лохматых башкирских папахах, словно привязанные, потянулись за ним.

Полковник Ярич усмехнулся вслед: заметался военачальник, как игрок, проигравший чужие деньги.

А он, полковник, спокоен. Через лазутчика он давно договорился с синьцзянским дубанем… Довольно грабить матушку Россию, морочить голову мужикам. Пора на покой. По утрам - самовар, прогулка по собственному садику, охота на фазанов, (говорят, этой диковинной дичи за кордоном видимо-невидимо), по вечерам - игра в карты с женой…

Жена!.. Полковник отбросил одеяло и потянулся. Жены пока.нет. Была когда-то, но в этой дурацкой кутерьме он потерял ее. И не жалел об этом: женщин везде и всегда было достаточно. Полковник снова блаженно закрыл глаза и потянулся: вспомнил цыганку Зинаиду. Вот это женщина! Не человек, а зверь лютый… Нет, пожалуй, не зверь, а змея хитрющая. Звал ее с собой, золотом осыпать обещал. Так залилась сатанинским смехом и ответила:

- И какой, дедушка, из тебя муж?.. Да ты из-за своего брюха и земли-то не видишь.

Где она теперь, кого одаривает своей неуемной страстью? Неприятно защемило в душе у полковника, и снова заныли ноги; он до тоски позавидовал цыганам. Никакие монархи им не нужны, и ко всякой жизни они легко привыкают- только бы воля.

«Бог с ней, с Россией!- попробовал успокоить себя полковник.- Везде хорошо, когда есть золото»… Он закрыл глаза, попробовал отогнать невеселые мысли, но напрасно. Болели ноги, ныла душа, память настойчиво подсовывала что-то. Совсем некстати полковник вспомнил, как в Омске у одного из ресторанов он каждый вечер встречал весьма примечательного человека. Высоченного роста, с большой облысевшей головой, крепко сидящей на развернутых плечах, прикрытых драным пледом, этот человек держал в вытянутой руке помятый цилиндр и говорил четко:

- Господа, было время - лошадей поил шампанским… Не скупясь, подайте на косушку!- снежинки таяли на крепкой лысине странного нищего, а он, будто отрешенный ото всего, ни на кого не смотрел и требовал милостыню.

Полковник достал из-под подушки фляжку с коньяком, отпил. Радостью набежавший хмель успокоил его, и он было снова предался мечтам о будущей жене, но его окликнули:

- Господин полковник!

Сдернув до колен одеяло, Ярич приподнялся. Рядом трусил кто-то из хорунжих.

- Я слушаю. Что?..

- Партизаны объявились в тылу. Что прикажете делать?

Полковник Ярич стал на коленях в экипаже, мелко дрожа, ответил:

- Доложите об этом атаману. Он с подъесаулом…

- Слушаюсь, господин полковник!-неузнанный хорунжий козырнул и остановил коня, пропуская мимо тревожно дремлющее на ходу отступающее войско.

Полковник слушал ночь. Или от выпитого коньяка, или от противной, как зуд, дрожи, его тошнило.